По мотивам мифов и легенд Древней Греции

Славные Фивы по праву гордятся царями своими:
Зетом, титану подобным,  - могучим и сильным,
И Амфионом, играющим чудно на  нежной кифаре –
Был Аполлоном ему инструмент для услады подарен.

Крепость вдвоём возводили сыны Антиопы и Зевса:
Зет выносил на себе и огромные скалы, и камни;
Складывал грудой один неподъемные весы –
Нет среди смертных сегодня подобного Зету титана.

Нежные звуки кифары чудесной в руках Амфиона
Были сильней самого музыканта, искусного пеньем:
Сами сдвигались под музыку камни и горы по склону,
И вековые валились деревья, и строились стены.

В жены царям городским были отданы лучшие девы:
Дочь Пандарея, эфеского горного царства владыки,
Стала любимой женою могучего, мудрого Зета.
Сына ему принесла Аэдона с четвёртой попытки.

У Амфиона в чертогах для радости двери открыты:
Там соревнуются в беге, стрельбе или танцах прекрасных
Семеро юношей смелых и столько же девушек ясных.
Видно, любима богами Ниоба, коль так плодовита.

Как ядовито смеется она, повстречав Аэдону:
«Знать, ты пуста, как цветок, на который пчела не садится.
Сына иметь одного – что бесплодной на свет народиться!
В храм поспеши, упади у ступеней в учтивом поклоне.

Выпроси милость богов - попроси у всесильной Латоны –
Сына иль дочь принести в утешение царскому трону:
Двое  детей, хоть и мало, а все же уже не бездетность»
Так при фиванках смеялась Ниоба над женщиной бедной.

Зависть и злоба – плохие советчики в час непокоя.
Мстить собралась Аэдона насмешливой, гордой Ниобе.
Разум, как видно, затмило у матери местью слепою:
С острым кинжалом крадется она в темноте коридором.

В опочивальне спят сном богатырским, Морфеем укрыты
Двое друзей неразлучных – ее сын, кровиночка Итис
И ненавистной соперницы старший, по имени Исмен.
Рок одному уготовлен жестокий: быть подло убитым.

Помнит она, что налево – кровать её милого сына,
Ложе направо прогнулось от тяжести  сына чужого.
Сыну она покрывало сегодня сама постелила:
Выткала пурпуром, сыщете вряд ли второго такого.

По рукоятку вонзается нож в грудь насмешницы сына!..
Тем же путем Аэдона в свои возвратилась покои.
Шепчет в безумстве: «Я всё же, Ниоба,  тебе отомстила!»
И поправляет причёску своею дрожащей рукою…

Дальние горы окрасились алыми бликами света –
Близится утро, и крики в дворце раздаются истошно.
Страшную весть принесли Аэдоне, ещё не одетой:
Итис, убитый, лежит неподвижно в постели роскошной!

Чем измеряется горе – потеря любимого чада?
В алой крови покидает навеки земную обитель
Гордость отца, материнского сердца под старость услада –
Сын драгоценный. Не Исмен был ночью повержен, а Итис…

О, пощадите же матерь, великие боги Олимпа!
Дайте забвения вечного и от безумства спасите!
С мертвого тела вдруг пташка вспорхнула, уселась на липе…
Слышится в песне соловушки скорбно и жалобно: «Итис!»…

По мотивам легенд и мифов Древней Греции

Шелковых трав изумруды сминая изящной стопою,
В полупрозрачном, с орнаментом вышитым легком хитоне
Юная дочь Океана  предстала пред жадной толпою.
Сыплет дары неустанно в ладони учтиво склонённым.

Рог  Амалфеи  до края заполнен дарами чудными:
Сладкие яства, коренья, заморские камни и злато,
Сок источают на блюде злачённом моллюски морские –
Всё, чем земля элладинов вовеки щедра и богата.

Плотного шёлка повязка глаза прикрывает богине:
Незачем видеть  Тюхе  - наугад она мир оделяет.
Случай главенствует: кто-то удачлив, богат стал отныне
И беззаботно пирует, забыв про земные деянья.
 
Горе тому, кто однажды,  себя возвеличив в гордыне,
Примется хвастать подарком, насыпанным щедрой рукою,
Жертву забыв принести в благодарность  лукавой богине:
Праздность и леность займут по-хозяйски безумца покои.

Всё, чем его одарила Тюхе – невзначай, безвозмездно,
Будет повержено в прах Немесидой, вошедшей в чертоги.
Слава, богатство, успешность исчезнут, рассыплются в бездне….
Быть благодарным – искусство, доступное слишком  немногим.


Тюхе -дочь Океана и Тефиды, богиня случайности, счастливого случая.Ей предоставлено Зевсом право осыпать  дарами из рога изобилия, рога козы Амалфеи.
Немесида - древняя богиня, которая наказывает за неблагодарность смертных, лишив их всего, что они имеют и ввергая их в унижение

К  вечеру усилился ветер, и старая калитка начала роптать всё громче и громче. Каждый новый порыв грозил сорвать её с единственной, чудом уцелевшей петли. "Ну и жизнь, - скрипела и жаловалась сама себе калитка. - Не видно никакого просвета. Впереди одна дорога - на свалку".
За калиткой и впрямь давно никто не присматривал. По всей деревне жилых домов осталось - по пальцам одной руки пересчитать можно. Да из тех, кто ещё отчаянно цеплялся за эту землю, рукастых - и того меньше. Кому заниматься ремонтом? В доме на самом краю улицы живут две старушки - божьи одуванчики. Так они почти не выходят со двора. Сидят себе постоянно у раскрытого окошка и чай с блюдечка попивают, смешно вытягивая губы трубочкой и оттопыривая в сторону мизинчик. То ли купчихи бывшие, то ли книжек начитались про них.  Впрочем, калитка слышала как-то, что вдовы они обе. Мужья этих старушек родные братья были. В один день на войну ушли, в одной части воевали, в одном бою и погибли. А жёны поклялись друг дружке никогда не расставаться, замуж больше не выходить и хранить память о погибших воинах всю оставшуюся жизнь. Так что вряд ли это бывшие купчихи. Фантазёрки, стало быть. 

На соседней улице старик живёт. Но он почти не видит, и ещё с войны нога у него сильно покалечена, ходит с трудом, опираясь на самодельную трость. Трость старику подарил сын. Он у него токарь, живет с семьёй в городе, в большой и уютной квартире. Отца не забывает. Раз в год приезжает к нему в деревню с подарками, сделанными своими руками. То вешалку для пальто изготовит, то полочку для мыла. А в прошлый свой приезд как раз и привёз сыночек эту трость. "Вот, - говорит, - папаша, сам для Вас смастерил. Ходите теперь смело, не бойтесь - не сломается. Я для Вас самое лучшее дерево выбирал. Мне, мол, для отца ничего не жалко". Трость отдал, сам опять в город укатил, предварительно загрузив  в багажник своего новенького "Москвича" мешок картошки, ведро лука и кое-чего ещё по мелочи, что отец сумел для них вырастить на своем огородике. Отцу радость, что сын приезжал, неужто ему жалко для внуков гостинца?

Калитка стала перебирать в уме, кто бы мог её починить? Бабка, хозяйка её, та не сумеет. У той смолоду руки росли не из того места, откуда у нормальных людей растут. Возьмётся, к примеру, занавески на окошко шить, так сначала материю раскроит огромными ножницами, а потом примерять кинется. "Ах, ты, Господи, - всплеснет руками, - опять коротки вышли!" Или картошку жарить начнёт, а тут по улице бабы из магазина идут, покупками хвалятся. Бабка тут как тут: "Чего там дают, да почём?" Примется покупки разворачивать да рассматривать, а картошка знай горит себе на сковороде. Пока дым с окошка не повалит, черный да едучий, она и не спохватится...

"Фёдор! - вспомнила вдруг калитка - Вот кто мой благодетель- то". Фёдор - внук бабки, тракторист. Живёт он, правда, не здесь, а километров за восемь от деревни, в посёлке городского типа. В этот посёлок, почитай, вся деревня перебралась ещё в прошлом году, а некоторые и пораньше. Им там и жильё выделили, и участки с постройками - всё чин по чину. Живи да радуйся. А тем, кто в деревне остался, жилья почему-то не хватило. Калитка не поняла всех хитросплетений человеческих взаимоотношений: то ли не полагается им жилья совсем, то ли они по бумагам там уже проживают. Их ведь разве разберёшь, людей-то? На бумаге одно написано, а на деле поглядишь - совсем другое, порой вовсе противоположное.
  Да вот, к примеру. Ещё лет десять назад, когда в деревне жизнь кипела во всех дворах, взялись строить к ним  дорогу из города. Что ж, дорога - дело хорошее, нужное дело. Без дороги крестьянину совсем худо. Летом, в сушь, или зимой там, по морозцу - куда ни шло, терпимо добираться. Летом на дороге хоть и ямы да рытвины, как на прифронтовой полосе, а проехать всё же можно. Зимой так и вовсе красота: снегу навалит, укатают, притопчут - не хуже асфальтовой будет. А как весна да осень, так хоть плачь. Ну так вот, дорогу строили, строили и говорят, что построили. На деревне никто дорогу не видел, а в газете местной даже фотокарточка была, как районное начальство красную ленточку разрезает да напутственное слово первым водителям говорит. Одним словом, - чудеса.

Ветер рванул калитку ещё раз и внезапно стих. "Пожалел, - подумала про себя калитка. - Значит, постоим ещё. А там, глядишь, и Фёдор к бабке прикатит за пенсией. Авось и починит."  Калитка ещё раз скрипнула  - устало, лениво, больше по привычке - и задремала. Грезилось калитке, как трезвый и свежевыбритый Фёдор приехал в деревню с жёлтым кожаным саквояжем. А уж каких там только не было у него инструментов! Тут тебе и новенькие блестящие петли, еще в заводской упаковке, и нахальные красные пассатижи, и кокетливые отвёртки, и разные шурупчики-гаечки-болтики....Но верхом мечтаний калитки, главным украшением саквояжа оказалась большая чёрная маслёнка, заполненная доверху самым настоящим, ароматным, машинным маслом!
...Калитка не дождалась Фёдора. Под утро ветер вернулся и доделал своё грязное дело - сорвал её с последней петли. Следом за ветром притащился нудный, осенний дождь. Оно и понятно - сентябрь на дворе как-никак. Яма в дверном  проёме быстро заполнилась грязной водой, и бабка, проснувшись поутру, бросила калитку поперёк этой лужи. "Послужу и мостом", - подумала про себя калитка, втайне радуясь, что её не выбросили. Что она снова нужна людям - этим загадочным существам с непонятной душою. Калитка исправно несла свою новую службу днём, а ночью отдыхала, так как её никто не беспокоил. И каждую ночь она видела один и тот же сон: нарядный, улыбающийся Фёдор идёт к ней с красивой чёрной маслёнкой....

Говорила мать сыночку:
- Мой пушистенький комочек!
Мягче пуха!
                    Ну и что ж,
Что зовут малютку Ёж.
Любят мамы малышей
От хвоста и до ушей.

Воробей

Я иду сегодня в школу,
В самый-самый первый раз!
У меня портфель тяжелый –
Стратегический запас:

Авторучки, книжки, ластик,
Два альбома и дневник…
Без игрушек в первом классе 
Вряд ли сможет ученик.

Потому: солдатик, Бэтмен,
Заводной автомобиль,
Пластилин, портняжный метр, 
И дощечка для резьбы.

Всё, что может пригодиться,
Всё, к чему за жизнь привык.
Будет школа мной гордиться – 
Самый лучший ученик!

Только ноша нелегка.
Донесёт ли груз рука?...

Я один остался дома –
Папа вышел ненадолго.
Он сказал: «На полчаса»,
Дверь за ним закрыл я сам.

Не боюсь один нисколько – 
Мне уже почти семь лет.
И не плачу, но вот только
Я включаю всюду свет.

Ко двору подкрался вечер,
И уже почти темно.
Месяц вынес в небо свечи, 
Разукрашено окно.

Я прижал к стеклу ладошку,
И оттаяло окошко.

Сколько это – полчаса?
Вдруг предательски слеза
Прокатилась по щеке 
И застыла на руке.

Кот Пушок как будто понял,
Сел со мной на подоконник.
С другом рядышком сидим
И на улицу глядим.

А когда вернётся папа,
Расскажу, что я не плакал.
Папа скажет: «Хорошо.
Значит, ты совсем большой»

Будет вечер наш обычным –
Ужин и мультфильм привычный.
Может, что-нибудь еще…
А одна слеза – не в счёт.

Я поймал в саду жука:
Ярко-красные бока,
Крылья жёсткие шуршат,
Рожки тонкие торчат.

Никому не покажу, 
А в коробку положу.
Принесу его домой –
Будет он товарищ мой.

Человеку нужен друг,
Даже если это жук.

Крыжовник

Без гвоздей и молотка
Строим замок из песка.
Башни, шпили, мост, ворота…
Замок строить – не работа.

Это творческий процесс.
Жаль, щенок на башню влез.
Он в работе детвору,
Видно, принял за игру.

Эй, гарсон, налей мне кружку эля! –
Без питья засохнуть я могу.
И садись за стол со мной.  Смелее!
Я четвертый день на берегу.
Нелегко к земной привыкнуть тверди,
Не хватает качки, хоть убей!
Да присядь, чего ты носом вертишь?
Весь взъерошен – чисто воробей…

Эй, гарсон, неси вина скорее!
Да водой, смотри, не разбавляй,
А не то висеть тебе на рее.
Льешь со страху, что ли, через край?
Ты не дрейфь, ребенка не обижу.
Нет своих, а, впрочем, может есть.
Ты не из числа болтливых, вижу,
Так признаюсь – жен имел штук шесть….

Эй, гарсон, а нет покрепче рому?
Что ж ты медлишь? Дуй-ка в погребок!
У морского волка нрав суровый,
Но терпенье лопнет, видит Бог.
Мне б сейчас, как уличной дворняге,
Где-нибудь приткнуть свою корму.
Я в такой, брат, выжил передряге,
Что не пожелаю никому…

Нет стакана? - Ром налил мне в стопку…
Мелкая посуда - не к добру.
Ты слыхал, как в бурю мачты стонут,
И как рвется парус на ветру?
Видел ураган в открытом море?
Что ты знаешь про девятый вал…
Я не раз с волной и ветром спорил
И своих товарищей терял…

Бот наш еле к пристани дочалил:
Потрепало штормом, в трюме течь.
Подлатать его теперь вначале,
А потом самим поспать залечь.
На носу пробоины большие –
С месяц проторчим наверняка…
Эй, гарсон, уснул? Кольнуть, что ль, шилом?
Сколько ждать? Плесни мне коньяка...

Твой дом для нас всегда бывал открытым,
Больших и малых с радостью встречала.
На стол спешил чугун с томленой тыквой,
Дымились чашки с ароматным чаем.

Пузатый самовар пыхтел вальяжно,
Лощеный бок выпячивая гордо,
Под кружевной салфеткою бумажной -
Румяных пирожков крутая горка.

А вкус блинов? Промасленных, хрустящих…
И поднимал болящего с постели
Их тонкий аромат животворящий!
Так только бабушки испечь умели.

Могли нагрянуть мы к тебе внезапно –
О телефонах знали понаслышке.
Но нас всегда ждал ужин или завтрак,
В объятиях сметаны млели пышки.

Беседы за столом велись неспешно
И детский вздор внимался с интересом.
До блеска с мылом выскоблив столешню,
Садилась у окна с вязаньем в кресло.

Домишко был по пояс в землю вкопан,
Его покой мы нарушали смехом.
А вот теперь слепы глазницы окон
И на постое в нем глухое эхо.

Встречать не выйдешь на крыльцо в платочке.
Тебя вернуть – не выдумали средство…
...Как объяснить мне удивленной дочке,
Что в этом доме я оставил детство?..