Чужие горы, чужие поля,
Чужое небо, чужая трава,
Чужой язык, чужая страна,
В солдатской крови, чужая земля.

Чужие нравы, обычья, не те,
Служба наша, в чужой суете.
Порохом воздух, пропитан с утра,
Под ногтями «двухсотых», чужая земля.

Пули чужие, жалят тела,
Солдат молодых, чья жизнь коротка.
И коль за Душою, Смерть уж пришла,
Приказы «Отставить!» не слышит, она.

В воздухе чуждом, идет на таран,
«Вертушка», чьи лопасти, держат удар.
Обломки блистера и фюзеляжа,
И трупы врагов, разбросаны, рядом.

Чужие письма приходят домой,
О том, что сын Ваш, уже не живой.
Что он погиб, геройски в бою,
За нашу большую, родную страну.

А сколько погибло ребят наших, там,
В чуждой стране  нам- Афганистан.
И сколь еще искалеченных душ,
Вернулось оттуда, несчитано – уж…

В чужих горах, где чужая земля,
Где воздух чужой и чужая трава,
Чужой язык и чужая страна,
Кровью наших солдат, пропиталась земля…

Раньше я плел интриги,
В самом что ни на есть, НИЗу...
Таких кружевных дел  был мастер,
Что житья не стало в АДУ.

И когда от интриг пакостнейших,
Стал коллектив закипать.
На собрании черти родные,
Решили меня отыграть.

Вручили путевку мне в руки,
На самые, что есть Небеса.
Где работу нашли подходящую,
Плести в небесах облака.

Но и на этом поприще,
Я так сказать, преуспел.
Плел из них часто такое,
Что лучше б, в НИЗу я сидел.

Сначала я плел как положено,
Крокодилов, зверей, ананас.
А когда мои фэнтези кончились,
Повернулся я к делу, в фас.

Для начала метеосводку,
Изучил я за все года.
А потом из всех регионов
Собрал у себя облака.

Поколдовал над рецептом,
Изучил понятье- гроза..
Звук грома усилил сабвуфером,
И выдал все, на-гора!

Грозовые тучи с градом,
В пропорциях я намешал.
Добавил в циклон давления,
И молний в вулкан накидал.

И когда это все шандарахнуло,
С ВЕРХа пришел Приказ:
Отправить меня к моей матери,
Долой, так сказать с чьих-то глаз!

Видать где-то там у Бессмертных,
Екнулось где-то в низу.
Очень быстро они подхватились,
Аннулировав визу мою.

И снова теперь я интриги,
Сплетни и слухи плету...
В АДу коллектив разлагаю,
Без этого - жить не могу:-)! 

Исчезла Боль из нашей жизни,
Она ушла, покинув нас,
И сервис жизни, в том повинен,
Что, лишь комфортом наделяет нас.

В нас нет Есенинской тоски по дому,
Волненья Чехова, за сад.
Терзанья Родиона в «Наказанье…»,
Фрагменты просто триллера, для нас.

Аксинья в «Тихом Доне» - стерва,
Григорий же, любитель - ловелас,
Ушла из жизни часть эпохи,
Что болью изнутри, подпитывала нас.

К чему придем, при этой жизни?
К тому, чтоб изъясняться на пальцах?
Ведь в современных наших сказках
Нет слов раздолья, раньше окружавших нас.

Я верю, что любовь не будет,
Лишь только физиологии, как акт.
А Боль, в трагедии  «Ромео и Джульетта»,
Сердца влюбленных, будет все века терзать.

Пусть эта Боль, останется навеки,
И пусть страданья наши изнутри,
Очистят души наши, от всей скверны,
Что современные писатели внесли.

До Свободы два шага,
А нужны ли они?!
Может ты уж свободен,
Вокруг оглянись!

Может эти два шага,
Тебя приведут,
Туда, где цепи,
Тебя уже ждут.

Шаг вправо, шаг влево,
И вот уже ты.
Свободу свою
Променял на шаги.

Оглянись, осмотрись,
Та ли она,
Та Свобода,
К которой всего два шага?!

Ее ли тебе
 Не хватает всегда.
А может она,
Фальшива с нуля?!

Тебе преподносят,
Ее как одну.
Уводя твои мысли,
На сторону.

До Свободы два шага...
Но куда же пойти?!
Шаг вправо, шаг влево,
Или шаг впереди?!

Старенький домик,
Упавший забор.
Травою зарос,
Неухоженный двор.

Ступеньки крыльца,
Пианино родня.
Гамму выводят,
Лишь коснется стопа.

В комнате пыльной,
Уюта был след.
На ложе кровати,
Наброшенный плед.

Кругом царит,
Запустения след.
Видно, что здесь,
Не живут много лет..

На маленьком столике,
Возле картин,
Разбитый стоит,
В пыли весь, графин...

Рассыпаны сколки
Как слез серебро.
Кто душу потешил,
Нам знать не дано...

Ведает это,
Лишь старый камин.
Да рядом лежащий,
Букет георгин...

Была ли здесь драма,
Иль трагедии след:
В разбитом графине,
Засохший букет...

Под потолком,
С бахромой абажур,
Столик под ним,
Вот и весь гарнитур...

На столике этом 
Листочек лежит.
Вместе с пером,
Платочком накрыт.

Жаром пылают
На листке том,слова:
"Здравствуйте, сударь,
Я Вас ждала..."

Как-то мне в окошко, утром,
Дождик постучал.
Я открыл, он как мальчишка,
В гости, забежал.

Не один, а вместе с ветром,
Весело играл.
Капель разноцветных брызги,
В комнату бросал.

Сколько было в нем задора,
И для смеха сто причин
Даже я не удержался,
Рассмеялся вместе с ним.

Весело с ним поболтали,
Любопытным очень был...
Спрашивал меня о многом,
Без него, как здесь я жил.

Рассказал, про страсти в мире,
Как бушует ураган.
Как он вместе с ярким Солнцем,
Радугу создал.

Как он радовался жизни,
Бегал, пел, плясал.
А когда поймать хотел я,
От меня, удрал..!

Он помыл всем птицам крылья,
Пыль с дорог, с деревьев смыл.
Я хотел спросить о чем-то,
А его и след простыл..!

У каждой шахматной фигуры,
Своя заветная мечта,
Одна мечтает мат поставить,
Другая, пат для короля,

Поставить сразу восемь вилок,
У виртуоза конного, мечта.
И только пешка, самая простая,
Мечтает заменить собой ферзя!

Слоны ей говорят, ты не добьешься,
Ладья, свое твердит, нельзя!
По сути ты еще совсем ребенок,
А метишь в высшие слоя!
Но пешка, независимо от цвета,
Мечтает заменить собой ферзя!

Вокруг сражение разверзлось,
Над полем шах и мат стоит,
Снуют туда - обратно кони,
Вот кто-то жертвует слона,
Лишь только, маленькая пешка,
Мечтает заменить собой ферзя!

И вот игра уже к концу подходит,
И на доске фигур едва,
Ушла на оборону сила,
Опального цветного короля,

И в суматохе, той, что к мату,
Была особенно близка, 
Не обратил никто вниманья, 
Что пешка медленно, но верно,
К последней клетке подошла.

Над суетой, взлетел, триумф педанта!
Демократизмов разных, торжества,
Обыкновенной пешки статус,
Поднялся сразу, до Ферзя!

Сегодня я видел как заяц,
С лисою играли в Смерть.
Один хотел просто выжить,
Другая хотела есть.

В этой смертельной схватке,
Были увертки, прыжки.
Хищных зубов скрежетанье,
И рычанье жестокой лисы.

На небольшой поляне,
Что рядом с ж/д мостом,
Ночью лиса мышковала,
Следы заметая хвостом.

Но ближе к утру серый заяц,
На полянку ту, прискакал.
Уж не знаю, что ему нужно,
Может тоже еду искал?

Внезапно лиса наткнулась,
На свежий заячий след.
И став, из плутовки, хищником
Почуяла сразу, обед.

Подняв свою рыжую морду,
Она пробежала туда,
Где притаился зайчишка,
И он понял-пришла беда.

Беда, в виде рыжей лисицы
И теперь, чтобы дольше прожить
Он заячье все умение,
Должен был приложить.

Схватка была недолгой,
Заяц, прыгал как мог
И Олимпийские игры,
Запросто выиграть он мог.

И лиса была не из хилых,
И голодна, при том,
Вместе они носились,
Снег истоптав, кругом...

И вот когда у зайчишки,
Силы уже ушли,
Я вмешался в ту схватку,
Бросив в лису голышы.

Разгоряченная схваткой,
Лиса сразу не поняла,
Что у зайчика есть защитник,
И в лапу вцепилась она.

Но когда камень уже посолидней
Рядом с нею упал.
Тут -же она охладилась,
И  заяц, ко мне поскакал.

Лиса, оценив обстановку,
Что силы уже не равны,
Что-то с досады тявкнула,
Уши подняв свои.

Вдогонку я еще крикнул,
Но она уже поняла.
И задрав рыжий хвост свой кверху,
Прыжками в лес удрала.

Вот такой была эта схватка,
Недолгой, яростно - злой.
Жизнь одному подарил я,
А лиса распрощалась, с едой...

Не мог Мюнхгаузен, стать как все,
Он потерял бы всю свою неординарность.
И чудеса, что в жизни, совершил,
Вдруг, потеряли бы, свою реальность.

Они бы потеряли красоту,
Исчезло бы их тонкое значенье.
И вишня, у оленя, не выросла б, на лбу,
И скучно б, день менялся ночью.

Жил телом он, в реальном мире,
Душа жила, в иных мирах.
Стрелял он уток, прямо в дымоходе,
И подавал к столу, как в лучших, лондонских домах.

Лиши его, его фантазий,
И сразу остановится Земля.
И в то, что из болота, он вытащил себя рукою,
Никто ведь не поверит, скажет, так нельзя.

Нельзя, верхом кататься на ядре,
Нельзя из пасти льва, уйти здоровым.
Нельзя добавить, в календарик, лишний день.
Все будет скучно, каждый день, не новым.

Вокруг нас, мир, внезапно, оскудеет,
И станет жизнь, вся пресной, как вода.
Если вдруг, хотя бы на мгновенье, нам представить,
Что не жил Мюнхгаузен, в этом свете, никогда…

В темном лесу, близ деревни,
Жили лишь звери одни.
Волки, лисицы, медведи,
Зайцы, сурки, кабаны.

И вот как-то, устав от злодейства,
Волк, христианином стал...
И по темному бегая лесу,
У всех прощенья искал...

Он просил прощенья у зайца,
За все беды, что натворил.
И заяц, ошеломленный,
Сразу ему все простил.

Кабан, пробегающий мимо,
Тоже его простил.
Как и лисица рыжая,
Которой он часто грубил.

Но вот как-то встретил он гуся,
И прощения стал просить,
За то, что гусей немало,
За жизнь успел погубить.

 В ответ, от гуся лишь шипение,
И не было больше слов...
Тогда волк уже на коленях,
Прощенья просить приполз.

Но гусь и тут не ответил,
А только шипел в ответ,
Тогда волк не долго думая,
Съел гуся в один присест.

Когда же его спросили,
Ты ж, христианин, как мог?,
А пусть не шипит на святого,
В ответ огрызнулся волк...

Сейчас стихов, чтоб рвали Душу,
Не пишут, это только сон...
Ложатся строчки на бумагу,
Всегда к чему-то, в унисон.

Куда исчезли те Поэты,
Стихи коих, читались на ходу.
Ужель настала та Диета,
Когда все в меру и в меню.?!

Как нам нужны в стихах, 
Высоцкий, Бунин.
И в прозе жизни,
Васи Шукшины..

Жили вместе, как-то в квартире,
Попа одна и один Ремешок.
Попа жила в уютных штанишках,
В штанах, покрупнее, Ремешок жил суров.

Жили они вместе дружно и мирно,
Пока не узнал Ремешок, тот секрет-
Что Попа, частенько бегает в кухню,
Где сахар воруя, ест не только в обед.

После тяжких и долгих раздумий,
Ремешок, тот, решил для себя:
" А схожу-ка в гости я к Попе,
Узнать, зачем сахар таскает она".

И пришел Ремешок, в гости, к той Попе,
И долго, в штанишки, как в дверь, он стучал.
Но Попа ему, свою дверь не открыла,
И ушел Ремешок, ни с чем, как стоял.

Но вот, что заметил Ремешок тот суровый,
На кухню не ходит уж Попа тайком.
И стала учиться, она на отлично,
После знакомства с тем Ремешком...

Вся жизнь моя, покрыта Мраком,
Я под Землей, который век.
Неужто есть вина такая,
Что наказанье, столько лет.

Ужель возможности прощенья,
Мне нет! Исправить то, что натворил.
Кровоточит Душа открытой раной,
Смывая Зло, что сотворил.

Я плоть от плоти, бывший Ангел,
И сердце бьется, как у всех.
Я помню жизнь и до и после,
И знаю то, как страшен  Гнев.

Дадут ли мне когда прощенья,
Займет ли место, кто другой?
Иль буду я навеки черным,
И все событья, чередой.

Я видел Зло не понарошку,
На мне клеймо его висит.
За это я Душой страдаю,
В моем Аду она горит...

Недавно прочитал, в интернете,
Мол, Герасим был утопист.
Правда то, мобильная версия,
Слава богу, что  не фашист...

Да утопил он собаку,
Но нам его трудно понять,
Мы не жили в то время,
И многого можем не знать.

Муму, была его другом,
И был приказ, утопить.
Но как скажите в то время,
Герасим, мог  поступить?!

Он сам был слугой подневольным,
И был в этой жизни, один.
Природа его обделила,
Был с рождения глухонемым…

Муму, была его сердцем,
Его детской и чистой, душой.
И он не мог позволить,
Чтоб жизнь ее, отнял чужой.

Смерть Муму, для Герасима,
Была приговором, ему.
По сути, он тоже умер,
Когда не стало Муму.

Трагедия это такая,
Что иронии, нет места, в ней.
Было сердце, разорвано, в клочья,
И скрыто оно, под водой.

Ведь дальше ушел, не Герасим,
А лишь, оболочка, при нем.
Душа его, надломилась,
Он стал, живым, мертвецом.
                         
А сколько, собачьих жизней,
В истории, оставили, след.
И про сколько еще, не написано,
И их забывать, нам, не след!

Муму и Герасим, два слова,
Для кого-то просто, рассказ.
А для кого-то, по сути,
Жизни его, пересказ…

"Вот и отпели донские соловьи Давыдову и Нагульнову, отшептала им поспевающая пшеница, отзвенела по камням безымянная речка…" 

Давыдов и Нагульнов,
Русских два мужика.
Один на заводе, вырос,
Другого, вскормила, соха.

Оба видные, ладные,
У обоих был, блеск, в глазах,
И оба, в периоды, трудные,
Не стояли, в задних рядах.

Сердца их любви открыты,
Они видели много в боях,
Но души, не очерствели,
Пусть и был револьвер, в руках.

Оба любили, страдали,
Мечтали, чтоб Лушка в их дом,
Вошла, как сама хозяйка,
И женою, звалась потом.

Были у них разногласия,
Как собрать деревенских, в колхоз.
И спорили ночами,
До первых, утренних звезд.

Было стремление, общее,
Построить кругом коммунизм.
И каждый знал до этого,
Немногим, придется, дожить.

Но оба были готовы,
За идеалы, свои, умереть.
И было для них простое,
Такое понятье, как смерть.

В отдельно, стоящем доме,
Стоял на столе, пулемет,
Рядом лежала граната,
Был в доме погашен, свет.

Два друга, как плюс и минус,
Врагам, бой готовились, дать.
Верили, в светлое будущее,
И шли, за народ, умирать.

Одна из многих линий,
В романе «Поднятая целина»
А сколько задето в ней судеб,
Как боль за всех, пролегла.

Какие душевные муки,
Испытывал, каждый герой,
И пусть то, далекое, время,
Но не находит сердце, покой…

В ночном поединке с бандой,
Погибли, Макар и Семен.
Их гибель была не напрасной,
Народ их восславил, трудом.

P.S.

Прошло какое-то время,
Народ забыл их дела.
Забыл, что в той истории,
Их предков прошла, судьба.

Закудахтали куры с насеста,
Потревожил кого-то петух.
Обкудахтывая эту тему,
Свет вечерней зари уж потух.

Но курам все неймется,
Как это так?! Как так?!
Как это среди ночи,
Может, что-то не так!?

Может, не та подвернулась,
Товарка, с курятника.
А может и я не хуже,
Возьмите, возьмите, меня!

Знаем мы эту курицу,
Мокрая вечно она,
Перья все разлохмачены,
Ну зачем Петуху она?!

Вон есть какие дородные,
Из солидных, смотри бройлера...
Неужто они не подходят,
К молодежи жмется всегда.

А сам-то поди уж, не молод,
Того и гляди дуба даст,
На своей-то рябой зазнобушке,
С гребешком акробат и фантаст.

Куд-куда этот мир сейчас катится,
Просто выносить уж яйцо,
Молодкам уже не хочется,
Мол, из моды вышло давно...

А вчера не муку нам дали,
А какие-то комбикорма...
Если с вечера мы, не потравимся,
То яйца снесем с утра.

А цены на яйца какие!
Что ни яйцо, то шедевр!
Фаберже и тот со своими,
В отстой давно бы уж влез.

И курятники нынче дороги,
Ипотека, что сносим все съест
Главное, чтоб не поддельными,
Документы на наш насест...

Потихоньку утихло квохтанье,
Куры снова чинно сидят.
Глаза их полуприкрыты,
Ждут...кого захотят..!

Звезды взошли на небо,
Куриный слушая вздор.
И мне показалось, что где-то,
Слышал я тот разговор?!

Что для собаки ошейник,
Счастье то или беда?!
Плен это  или свобода,
И какая меж ними черта?

Крепкий ошейник, кожаный,
Железная с кольцами цепь.
Вдобавок кастрюля полная,
Где теплая пища есть.

Казалось бы вот оно счастье!
Но смотрит с тоской, всегда.
Собака на улицу вольную,
Где каждый шажок-мечта!

И так она воет ночами,
Цепью гремя, на Луну...
Что думаешь как же несчастна,
Животное в этом аду.

Но сегодня, я вдруг увидел
Как собака, со стороны,
Смотрела глазами другими,
На ту, что была на цепи.

Она была зверски голодной,
Грязная шерсть, в репьях.
И глазами просто буравила,
Ту, что сидела в цепях.

Во взгляде ее читалось:
"Мне бы, проблемы твои.
Согласна сидеть я сутками,
На этой прекрасной цепи!

Да, за этот ошейник,
 Полжизни бы я отдала!
Лишь бы меня кормили,
И хозяин был у меня!

Я ей вынес тарелку каши,
Положил в нее мяса кусок.
Сам отошел подальше,
Чтоб спокойно поесть он смог.

Но после тарелки каши
Взгляд изменился у ней.
Он стал умиротворенней,
Цепь не нужна стала ей.

Тут-же она побежала,
По каким-то своим делам.
Та ли это свобода,
О которой мечтала она?!

Можно ли быть свободным,
С ошейником на цепях,
Вопрос, далеко не новый,
Но перестал ли быть острым сейчас?!

Середина восьмидесятых, 
Прошлого века года,
У магазина летом,
Топчет асфальт толпа.

Молча его открытия 
Все вожделенно ждут,
Когда же вина и водки
Купить разрешенье дадут

До открытия три секунды,
Очередь как тетива,
"Сильной" рукой натянута, 
Еще чуть и порвется она.

И в эти трагимгновения,
По асфальту, важно вперед,
Игнорируя всех кто в очереди,
Кот сибирский идет.

И когда он дошел до середки,
Натянутой той струны,
Мужичок поддал ботинком,
Под самые что ни есть хвосты.

Кот, улетел бедолага,
Мужичку задают тут вопрос,
Что тебе сделал котяра,
Что, бутылку твою унес?!

Мужичок ответил затравленно,
Сглотнув остаток слюны,
Почему вроде как неоправданно,
Пнул кота, под уздцы:

"За жизнь свою, пусть и недолгую
Видел я много котов,
Но к встрече с таким нахалом,
Я все-таки не был готов.

Все коты ходят тихо,
У лапок их, мягкий ход.
А этот же, по асфальту
Топ, топ, топ, топ, топ, топ...