Из льдинок слагает холодное "вечность".
Мозаика встреч острой гранью пронзает -
Изранила ноженьки Герда босая.
Мозаика встреч... В ожидании Грея
Ассоль подрастает и всё хорошеет.
Мозаика встреч - вот сюжета основа:
Танцует с Андреем Наташа Ростова.
Мозаика встреч... Своего Одиссея
Ждёт каждая женщина, тихо седея.
Мозаика встреч... Арабеск расставаний...
Мозаика встреч - и витийство прощаний.
...Слагала - старалась - узор мозаичный...
Не вышло: потеряно сорок частичек!..

ВЕЛИКОМУ РОДУ
Благодарю, Великий Род,
За этот Мир, за эту Землю,
За всё, что сердцем я приемлю,
За Светозарный Небосвод!

Ты в лучший мир сопроводи
Своих детей - больших и малых;
Чтоб не было в пути усталых -
Сопутствуй, охраняй, учи!

И Навь исчезнет без следа,
Когда приидешь к ним на помощь,
Когда Любовию наполнишь.
Так будет: здесь, теперь - всегда!

Благословение прияв,
Твоей Любовию ведомы,
Туда пойдём, где Правь и Явь,
Где будем вечно - Дома. Дома!

        © Татьяна Алексеева

ЛЕБЕДИЯ
(баллада)

Мифы древние мне поведали,
Что была сторона Лебедия!
Незакатное Солнце ясное
Освещало землю прекрасную.
Там мужчины - статные, рослые,
Коры* стройные златокосые.
И жилось им легко и весело:
Был народ - улыбчивый, песенный -
Не знаком ни с горем, ни с бедами
В благодатной земле Лебедии!..
Но, грозя бескормицей, холодом,
Шёл ледник... Спасаясь от голода,
Зажигая костры прощальные,
Уходил народ в земли дальние.
В тёплый край пути были ведомы
Берегинюшке - Белой Лебеди!
До сих пор мы живём в неведеньи:
Где была сторона Лебедия?..
А те песни, что пелись корами,
С той поры зовём хороводами;**
Лебедей осеняя десницею,
Почитаем священными птицами!

__________________________________

*Кора - дева.
**Корогод - круг дев, отсюда - хоровод.

ПЕНЕЛОПА

Мой Одиссей! Как долго я одна!
Мужи чужие докучать мне стали,
А двери в доме всё же не из стали,
Ночь одинокая черным-черна.

Избавь, родной, меня от этих мук.
Конца разлуке нашей и не видно.
От рук чужих, жестоких и обидных,
Пускай спасёт меня тугой твой лук.

Пора тебе вернуться в тёплый дом.
Я в ожиданьи, без тебя, старею.
Дыханьем иней в бороде согрею,
Уж коль её покрыло серебром.


    © Татьяна Алексеева.

МАРИЯ
Твоё изображение в веках -
Не гордо восседающей на троне,
Не в царской бриллиантовой короне,
А босиком, с ребёнком на руках,
С тревогой Материнскою в глазах -
Всё Человечество в Твоих ладонях...

Как поздно я прозрел, как поздно понял -
Кто предо мной с Младенцем на руках!

Я жил неправедно, блуждал впотьмах
И храм сторонкой обходил обычно.
Не потому ль стоять мне непривычно
Пред Той, что с Иисусом на руках?

Раскаявшись во всех своих грехах
И вспомнив о родном, далёком доме,
Вернулся. Предо мной в дверном проёме,
Как на старинной фреске иль иконе,
Стоишь ты с нашим сыном на руках.

                                                                                                            ТАТЬЯНА АЛЕКСЕЕВА                           

                                          ГРАММОФОН

     Пост в нашей семье никогда не соблюдался: это повелось ещё со времён моих прадеда и прабабушки. Отроками они остались круглыми сиротами и жили в услужении у попа. Насмотревшись на поповскую «праведную» жизнь, перестали верить в Бога. Впрочем, вера, как таковая, жила в их сердцах, а вот церковных канонов они не придерживались. Но к Пасхе, к Христову дню, изба всегда была особенно чисто прибрана, а стол ломился от яств!

    Была в их доме редкостная диковина – граммофон! Мой прадед, Алексей Евдокимович,  выписал его из Санкт-Петербурга. Такой диковинки не было даже у местного батюшки! В Пасху, ожидая прихода святого отца, прадед, конечно, заводил свою «музыку». Церкви в деревне не было, а потому отец Евлампий ходил из избы в избу, поздравляя всех со Светлым Воскресением Христовым. По русскому обычаю прикладывался, конечно, к рюмочке, угощался-разговлялся и благословлял дом и семью на доброе и хорошее житьё. Двери в каждой избе, в ожидании его появления, держали открытыми настежь. А надо заметить, что весна в Вятских краях бывает отнюдь не тёплая, поэтому печки с утра топили жарко, чтобы не выстыло к ночи.

     А батюшка, дойдя до дома моего прадеда, не торопился идти в следующую избу, надолго задерживаясь в доме Бояринцевых, слушая граммофон и поглаживая пузцо,  отяжелевшее  от многочисленных возлияний и яств…

     Тем временем бабы, в чьих домах он ещё не побывал, на чём свет стоит, костерили моего прадеда (да и попа заодно!) – избы-то выстывают:

     – Опять Олексей свою «музыку» завёл, теперь и батюшку не дождёсси! –

    И это в Пасху-то!

ТАТЬЯНА АЛЕКСЕЕВА                                                                                     

                                             Поминки

      Новая семья, в которую после замужества вошла Антонина,  была большая. Родители мужа занимали целиком  второй, деревянный,  этаж дома в Вятке. Свёкор служил машинистом паровоза, свекровь растила и воспитывала детей, нигде не работая. Железнодорожники среди гражданского населения всегда были на особом положении,  работать в любом подразделении железнодорожного транспорта было почётно, престижно и денежно, особенно это касалось машинистов, их помощников и поездных – тех, чья служба была связана с разъездами. Жёны машинистов, или как их ещё звали – машинистихи,  могли позволить себе сидеть на мужниной шее, потому что другими  жёнами даже осуждалось, если  кто-то из них устраивался на работу. Но, к слову сказать, Тониной свекрови и некогда было бы работать. Сын Вениамин с женой жили тут же, в родовом гнезде, Костя только что привёл в дом молодую жену – Тоню; дочки

– Марфа и Вера – были  ещё незамужние,  Лиза – гимназистка.  За таким большим семейством нужен  глаз да глаз!

      Свёкор Пётр слыл весьма уважаемым человеком, справедливым,  честным, очень спокойным и сдержанным. Никогда не сквернословил, с начальством держался без подобострастия, со своей бригадой – без зазнайства. Во время кратких отдыхов, положенных ему на конечных пунктах перегонов, умел расположить к себе всех, кому случалось находиться  вместе с ним  в комнате отдыха для поездных бригад…

    Тоня тоже очень уважала и  любила его…

    Только однажды случилось непоправимое – свёкра не стало. Жизнь семьи изменилась в одночасье, суля много неразрешимых задач. Но это будет потом, когда произойдёт осознание утраты, а пока все домочадцы были заняты приготовлениями к похоронам и поминкам. Ожидалось много друзей и сослуживцев, которые  изъявили желание помянуть Петра. В конце двадцатых годов прошлого столетия не было, конечно, ни погребальных служб, ни столовых и кафе, где можно было бы заказать поминальный обед, – всё готовили сами.

      В зале – самой дальней комнате – был  накрыт один длинный, большой, составленный из нескольких, стол. Но всё равно мест не хватало, чтобы сразу разместить всех, поэтому пришедшие   садились помянуть усопшего  по очереди: стол накрывали трижды.

      Уже чинно и достойно посидели и сказали много добрых слов близкие друзья, начальники и поездная бригада почившего, уступив место следующей партии: сослуживцам,  приехавшим  с дальних станций и разъездов – со   всего перегона, по которому водил свой паровоз Пётр Хлебников. На смену им сели члены семьи и большая родня – близкая и дальняя. И, после того, как была отдана дань памяти усопшему, за столом, как бывает всегда в таких случаях, завязался тихий и неспешный разговор: как жить теперь семье, как старшим дочкам справить приданое, как младшую выучить и вывести в люди… Рыдания и причитания на каком-то этапе стихают, уступая место безысходной горечи утраты. И вот как раз в это время тихой скорби и растерянности  в передней открылась дверь и в квартиру не вошла, а буквально ввалилась запыхавшаяся женщина.

     Это была жена одного из поездных с дальнего разъезда. Муж её, находившийся в поездке на момент похорон Хлебникова, наказал ей непременно съездить в Вятку и отдать последний долг любимому всеми Петру…

     В Вятку! Такая большая удача для бедной бабы, которая и на близлежащую-то станцию выбиралась крайне редко! Конечно, прежде чем прийти по нужному адресу, она побегала по кондитерским лавкам, накупив детям баранок и пряников, зашла и в самый большой магазин Кордакова* – прикупить мануфактуры. И вот теперь, довольная собой и покупками, уставшая и голодная, пришла в дом Хлебникова. Сбросив в передней на пол набитые до отказа торбы, сняв с шеи длиннющую связку баранок, она торопливо, наощупь – зеркала-то закрыты – приводила себя в порядок, причёсывая гребёнкой взмокшие под полушалком волосы,  не забывая в то же время заглядывать через анфиладу комнат туда, где были накрыты столы.

     Опоздавшую вежливо проводили, усадили за стол, заботливо придвинув поминальную стопочку и обильное угощение. Забыв, для чего она здесь находится, женщина, не помянув по традиции добрым словом покойного, лихо опрокинула стопку и навалилась на закуску. За столом смолкли разговоры: все наблюдали за странной бабой. А она, ничего и никого не замечая вокруг, продолжала уписывать за обе щёки. Изумление присутствующих сменилось   любопытством. Наконец, насытившись, раскрасневшаяся женщина откинулась на спинку стула, разгладила на груди свисающие концы тонкого головного платка, мимоходом огладив сытый живот, и, полностью довольная собой и жизнью, изрекла:

    – Уф-ф,  почашше бы экие похороны-то!

   …Вдова чуть не отправилась следом за покойным.                                                         -------------------------------------------------------------

*В советские времена магазин назывался «Маяк», но по традиции его называли «Кордаковский». В наши дни это название узаконили.