Форум

***                   

На реке лишь промоин заплаты,

Дремлет дерево, ветки подняв.

Пес задумчиво смотрит куда-то,

Что-то важное в жизни поняв.

Вислоухий он и криволапый,

И, видать, его жизнь нелегка.

Он задумчиво смотрит куда-то,

Где вдали пропадает река.

Что он видит? О чем вспоминает?

От чего же в глазах его грусть?

Все пройдет. Это точно он знает.

Все пройдет. Все пройдет.

Ну и пусть!

МАРТОВСКИЙ ДЕНЬ   

Хмурое небо, деревья усталые

Голо и мокро стоят.

Снег, словно грязная тряпка линялая.

Птицы, нахохлившись, спят.

Ну, до чего же картина унылая

Вот уж неделю подряд.

А под ногами лишь лужи остылые

В небо тоскливо глядят.

Небо под тучами тяжко, как осенью,

Мелким дождем моросит.

Мокрыми кучами грязными с проседью

Снег на дорожке лежит.

Уж отшумела зима снегопадами.

В прошлом остался мороз.

Глаз только сосны зеленые радуют,

Да белостволье берез.

Дождь перестал, посветлело, заветрило,

Повеселело кругом.

Окнами смотрит легко и приветливо

В садике розовый дом.

Возле сарая три псины лохматые,

Лая от чувств на бегу,

Носятся, скачут, играя и падая,

В мартовском мокром снегу.

ОСЕНЬ         

Осень, рыжая девчонка в платьице цветном

С россыпью веснушек озорною

Бродит по дорожкам под большим зонтом

И шуршит опавшею листвою.

Мелкий тихий дождик на простой мотив

Напевает песню ласково и нежно.

И глаза зеленые широко раскрыв,

Слушает девчонка рыжая прилежно.

О звенящей стуже и седых снегах,

Жарких самоцветах в ледяной короне,

О напевах вьюжных, серебристых льдах,

О снежинке звездной на ладони.

Песню кончил дождик, загрустила осень,

Загорелись искры золотом в глазах.

Рыжая девчонка распустила косы,

И гуляет ветер в рыжих волосах.

***           

Жаркое марево зыбко струится

В воздухе над головой.

Узкая тропка в поле стремится

Мимо опушки лесной.

Голову кружит хмельным ароматом

Ягод, цветов и травы.

Чаща зеленая манит прохладой,

Запахом прелой листвы,

Мягкостью мха, ручейком говорливым

С чистой, прозрачной водой,

Что меж камнями бежит торопливо

В сени деревьев густой.

Лес опоясав, на солнце сияет

Спелых хлебов полоса.

В небе безоблачном жизнь прославляют

Звонкие птиц голоса.

С детства близка и понятна картина:

Поле, речушка, лесок.

Все это образы Родины милой,

Малый земной уголок.

КУЗЬКА

    Кузькина жизнь сразу начала складываться как-то не очень удачно.

    В подвале старого кирпичного дома кошка принесла четырёх разноцветных котят. Беленькая кошечка была очень похожа на мать, одному из котиков досталась чёрная шкурка, второму – рыжая, а Кузька получился серым с полосками.

    Когда котята немного подросли, кошка привела их в подъезд. Подъезд был, не сказать, чтобы грязный, скорее неухоженный. В нём витал стойкий кошачий запах, перебивавший застарелый запах дешёвого курева. На подоконнике каждого лестничного окна стояла консервная банка с окурками, а на каждой лестничной площадке – пластиковая одноразовая тарелка и обрывки газет, на которых сердобольные старушки оставляли кошкам еду. И банки, и тарелки с газетами периодически выбрасывала сердитая тётка в чёрном халате и войлочных сапогах «прощай молодость», убиравшая в подъезде и собиравшая стеклянные бутылки, остающиеся после любителей пива. Правда, бутылки доставались ей не всегда. Иногда какая-нибудь пронырливая старушонка успевала их собрать раньше неё. В такие дни тётка была особенно сердита и на чём свет ругала жильцов, курильщиков и кошек. Последние, попав под горячую руку, получали хороший пинок или удар мокрой тряпкой по усатой физиономии. Поэтому с самого раннего детства Кузьке приходилось быть начеку. Два раза он вылетал с балкона четвертого этажа, когда из-за своей природной любознательности забредал в квартиру алкоголиков, всегда державших дверь открытою. Оба раза Кузьке везло, он приземлялся на мягкую вскопанную землю – жильцы первого этажа разводили под окнами цветы. Но носом он прикладывался очень чувствительно, потому что его большая, тяжёлая голова значительно перевешивала маленькое, тщедушное тельце. Особенно донимали Кузьку дети, любившие возиться с котятами, они не давали котятам покоя, тормошили их, и почти всегда забывали покормить. Кузьку постоянно мучило чувство голода и боль от укусов блох, толпами бродивших в его мягкой шкурке.

    Но однажды всё изменилось. Кузьку подманили кусочком колбасы, посадили в коробку, выстланную мягкой тряпочкой, и куда-то понесли. В коробке было тепло, мягко, плавно покачивало, и Кузька уснул. Когда он проснулся, коробка стояла на крашеном деревянном полу. Кузька выбрался из неё и отправился изучать местность. Вскоре он обнаружил миску с молоком и тарелку с мелко накрошенной колбасой. Подкрепившись, Кузька завалился спать на чей-то мягкий и тёплый домашний тапочек. Так у Кузьки появился дом.

    Хозяйка Кузьку обожала, спал он в кресле на чистой простынке, с ним разговаривали, его ласкали, сытно кормили, вычёсывали шкурку. После водных процедур с душистым шампунем блохи пропали, и Кузька больше не вспоминал о них. Он подрос, потолстел и превратился в весёлого, смышлёного молодого кота. Очень быстро Кузька освоился и в доме, и во дворе, и в саду. Характер у него был миролюбивый, он играл с соседскими котами, устраивая беготню по всему огороду, но иногда горбил спину и шипел, или мяукал противным голосом, прогоняя со своей территории забредшего на неё чужого кота.

    Освоив ближайшую территорию, Кузька стал уходить всё дальше от дома, он бродил по окрестным улицам, забирался в дальние огороды и даже пересекал оживлённое шоссе, по которому с рёвом носились автомобили. И однажды случилась беда, Кузька попал под машину. Ему и на этот раз повезло, его не размазало по асфальту, а только отшвырнуло в сторону, но он очень сильно ударился спиной о камень. Домой он приполз на передних лапах, задние волочились за ним по земле. С трудом добравшись до крыльца, Кузька стал жалобным мяуканьем звать хозяйку. Увидев его, та пришла в ужас. Немедленно был призван знакомый ветеринар, который, осмотрев Кузьку, заявил, что переломов нет, но ушиб очень сильный, и коту необходим покой и уход.

    Первые несколько дней Кузька почти не двигался, только лежал или на мягком кресле в доме, или на матрасике во дворе, куда его на руках выносила хозяйка. Он ничего не ел, только пил воду, и очень исхудал. Потом Кузька стал подтягивать задние лапки, попытался вставать на них и, наконец, пошёл, сначала нетвёрдо, а затем всё уверенней и уверенней. Недаром говорят, что кошки живучи. Вскоре Кузька совсем оправился и снова стал носиться с друзьями по саду и огороду. К шоссе он больше не ходил.

    Жизнь шла своим чередом. Откружилось яркими бабочками лето, отплакалась дождями осень, в ослепительном, сверкающем  уборе пришла зима. Кузька полюбил сидеть на теплом подоконнике и смотреть на улицу. Но и на дворе ему тоже нравилось, можно было носиться с соседскими котами по расчищенным дорожкам, или сидеть на заборе, свысока одним глазком поглядывая на прохожих. С приходом весны Кузька стал забираться на окно с наружной стороны, разваливался на нагретом металлическом откосе и нежился на теплом весеннем солнышке.

    Живя в окружении любящих его людей, Кузька потерял бдительность, мог приласкаться к незнакомому человеку, стал доверять людям и не ждал с их стороны подвоха. А зря.

    Напротив дома Кузькиной хозяйки через улицу стоял такой же одноэтажный дом за высоким сплошным забором. Жили в нем трое: морщинистая старуха, её сорокапятилетняя дочь и недавно приобретённый муж дочери – лысый детина, зимой и летом щеголявший по двору в валенках, почему-то предпочитавший их всем другим видам обуви. Были они нелюдимыми, гости у них почти не бывали, соседи их недолюбливали. Изредка приезжал сын старухи с женой и тремя детьми. Чужие за калитку допускались очень редко, в дом – никогда. Дочка с мужем периодически принимались вести здоровый образ жизни, натягивали на лица капюшоны и бегали рыхлой трусцой вокруг улицы, или садились на велосипеды, но чаще всего разъезжали на машинах. Была у них ещё одна забава – пневматическая винтовка. В своём огороде за домом они постреливали по мишеням, нарисованным и живым. Не одна ворона лишилась жизни, пролетая над их двором.

    Но Кузька об этом не знал и как-то, гуляя по окрестностям, забрёл в их огород. Земля была свежевскопанной, рассыпчатой, и Кузька присел, чтобы сделать свои нехитрые кошачьи дела. Вдруг его буквально подбросило над землёй, а внутренности обожгла дикая, раздирающая боль. Кузька взвился свечкой и, не помня себя, бросился к спасительному родному дому. Он не добежал совсем немного, упал под яблонькой-дикушкой, что росла перед окнами.

     Стоял второй и последний в Кузькиной жизни май.

    С горя хозяйка вызвала милицию. Милиционеры приехали, помялись, но заявление приняли. Был опрошен сосед. Сгоряча он признался, что стрелял, у него изъяли винтовку.

    Кузьку похоронили в саду среди цветов, там, где он любил играть.

    Прошло немного времени, соседи опомнились и попытались решить дело миром. Хозяйка не захотела с ними разговаривать. Тогда в ход были пущены связи и деньги, дело замяли.

    Соседям вернули винтовку, и они снова постреливают в своём огороде.

    По каким мишеням? Не скажу, не знаю.

ЗАБЫТЫЙ ПЛЯЖ

 Мост задремал, дождём умытый.

Заснула ива над волной.

И только пляж, людьми забытый,

Тоскует в тишине ночной.

Когда-то в золоте песочном

Смеясь, купался солнца луч.

Теперь тоскливым многоточьем

В траве остатки серых куч.

Когда-то звонким многолюдством

Порою жаркой пляж шумел,

Был полон в выходные, будни.

Теперь остался не у дел.

Течёт река неторопливо

И пропадает вдалеке.

Ворона каркает лениво,

Мостясь на сломанном грибке.

Листая в памяти страницы

Далёких тех счастливых дней,

Пляж снова ждёт, ему не спится –

Ну, что же вы? Когда? Скорей!

***

Эх, родимая сторонка –  

Всё крапива да бурьян.

На пригорке мужичонка

Развалился, в стельку пьян.

А на паперти церковной,

Руки вытянув вперёд,

Обликом синюшно-скорбным

Христарадствует  народ.

Плачут пьяными слезами,

Жизнь тяжёлую клянут,

И, разжившись медяками,

За бутылкою бегут.

И в дурмане алкогольном

Видят белок и чертей,

И, крича, что сердцу больно,

Снова требуют – налей!

Вширь растущие погосты,

Что не сразу обойдёшь,

Угорев от этих тостов,

Заселяет молодёжь.

Эх, родимая сторонка –

Каждый третий в стельку пьян.

На кладбищенских пригорках

Всё крапива да бурьян.

ГЕНИАЛЬНОМУ АРТИСТУ

 Что загрустил артист? Зал опустел?

Погашен свет? И сцена задремала?

Волшебный мир остался не у дел?

Ну, не грусти, ведь завтра всё сначала

Продолжится, лишь только хлопнет дверь.

Гул голосов опять наполнит сцену.

Волшебный мир вернётся без потерь.

Ты снова проживёшь любовь, измену,

Услышишь краем уха вздох кулис,

Увидишь в зеркале себя другого,

И снова вызовут тебя на бис,

Цветы, аплодисменты снова, снова…

Потом – коньяк, заветренный лимон,

И к зеркалу вопрос: – «Неужто трушу

Я разглядеть, понять – ну кто же он,

Тот, кто посмел в мою забраться душу?

Тот, кто от Бога или Сатаны

Моей душой на сцене верховодит,

Тот, кто врывается под утро в сны,

Тот, кто с ума меня порою сводит?

Так кто же он, и кто же я тогда?

А может быть мы с ним одно и то же?»

Над крышей будет морщиться звезда,

Поглядывая на  ночных прохожих.

А ты пойдёшь по улице один

В аплодисментно-цветовом угаре.

Твой гений – то ли раб, то ль господин –

Как тень твоя на мокром тротуаре.

***

Бродят тучи стороною.

Погромыхивает глухо.

Грозовою пеленою

Неба спрятана краюха.

На темнеющей завесе

Чертят молнии зигзаги,

Рассекают поднебесье,

С громом падают в овраги.

Рвёт листву свирепо ветер.

Пыль клубится под ногами.

Божий мир спокоен, светел

Только там, за облаками.

Здесь тревожно, пыльно, душно.

Всё живое затаилось,

Ждёт, когда же тучи дружно

Явят в мир Господню милость.

И небесное ведёрко

Опрокинулось мгновенно.

Застучали капли звонко

Вместе, врозь, попеременно.

Загудели ливня струны,

Посвежело, полегчало

Так, что сердце стало юным,

Залюбило, застучало.

ЦИКЛОН

На нас за что-то разобиделся циклон.

Дожди полощут целую неделю.

Ветра, с дождями воя в унисон,

Весь свой репертуар уже пропели.

А он всё не идёт из наших мест,

Его, как будто цепью приковали.

Все ручейки, бегущие окрест,

Бурливый, шумный норов показали.

Просёлки киснут, под водой поля,

Как будто не пшеницу – рис сажали.

Взгрустнули вдоль дороги тополя,

Поникшие в бессолнечной печали.

И мы с тоской глядим на небосклон

В заплаканное хмурое пространство.

Так крикнуть хочется – эй, друг циклон,

Пора нарушить это постоянство!

НЕПОГОДА

Мерный монотонный шум дождя.

Непогода за окном рыдает.

Тучи сеют дождик, проходя.

Дождик листья жёлтые сбивает.

Всё вокруг уныло, сыро, стыло.

Ничему не радуется взор.

В непогоду эту лучше б было

У камина тихий разговор

С задушевным другом повести

С чашкой кофе и пушистым пледом.

За весёлым дружеским обедом

Душу в рассужденьях отвести.

С книгой поваляться на диване,

Целый день безделью посвятив.

Счастием, прочитанным в романе

Смыть с души житейский негатив.

Но – дела, свидания, заботы.

В путь пускаясь под сплошным дождём,

Сам теперь - частица непогоды

Под непрочным, гнущимся зонтом.

СЛУЧАЙ ПОД НОВЫЙ ГОД

    Едва проснувшись, и ещё не открыв глаза, Галина поняла - день не задался. Голова раскалывалась, горло драли разъярённые кошки, нос категорически отказывался дышать. Хотелось закутаться в одеяло и спать, спать, спать… . Но день был рабочим, хотя и предпразничным, коротким, но всё же рабочим. Надо было вставать. Вспомнив незабвенного барона Мюнхгаузена, Галина буквально выдернула себя из постели, заставила проделать обязательные утренние процедуры, глотнула кофе и вышла из дома. На улице настроение у неё окончательно упало. На календаре было 31 декабря, а на дворе стоял самый настоящий махровый ноябрь. Вместо рассыпчатого поскрипывающего снежка под ногами чавкала стылая грязь, вольно разлившиеся лужи норовили захлестнуть ботинки холодной водой, в воздухе висела тяжёлая, густая, серая хмарь.

    До работы Галина всегда ходила пешком. Для неё это было утренней зарядкой, к тому  же, она очень не любила ездить в общественном транспорте в часы пик - мало того, что негатива наберёшься, ещё и вывалишься на остановке с оторванными пуговицами. Утренняя прогулка бодрила её, настраивала на рабочий лад. Она любила смотреть, как просыпается город, как светлеет дымка над речным островком, летом – сине-серо-зеленоватая, зимой – серовато-белая, любила дышать свежим утренним воздухом, ещё не насыщенным выхлопными газами, любила скрип снега под ногами зимой, шуршание опавших листьев осенью и бодрящий утренний холодок летом.

    Но сегодня ничто её не радовало. Она шла и злилась на грязь под ногами, унылую погоду, болезнь, совсем не вовремя к ней подступившую. Но, болезнь – болезнью, погода – погодой, а Новый год никто не отменял, поэтому в сумке у Галины лежали новогодние подарки, предназначенные для сотрудниц её отдела. На самом верху, на подарочных коробках лежала завёрнутая в нарядную блестящую бумагу шоколадная обезьянка – символ наступающего года, и Галине очень хотелось донести её в целости.

    Проходя мимо продовольственного магазина, Галина увидела стоящего на краю тротуара пьяного мужика, который покачивался и что-то мычал себе под нос.

    Галина пьяниц не любила. Из-за пьянства она рассталась с мужем. Муж Галины был человеком неплохим, добрым, образованным, начитанным. Увлекался русской литературой и историей, хорошо играл на фортепиано, помогал Галине по хозяйству, любил её и двух дочек до тех пор, пока не начал пить. А пить начал от доброты душевной - не мог обидеть человека, желавшего с ним выпить, отказом. Сначала Галина боролась. Она несколько раз кодировала мужа, покупала какие-то лекарства, разговаривала по душам, устраивала скандалы. Но он, обещая «завязать», спивался всё больше, начал потаскивать у неё из карманов деньги, пропивать вещи. А дочки тем временем подрастали, их надо было кормить, одевать, учить, и Галина решилась. Она забрала детей и уехала к матери, устроилась на работу, дочери стали учиться в медицинском колледже. Зарабатывала Галина не очень много, но была женщиной рукодельной: хорошо шила и вязала, умела вышивать, могла постричь, сделать причёску и массаж. У матери был собственный дом, они сажали овощи и зелень, делали заготовки на зиму. Жили неплохо. Зла на мужа она не держала, но какая-то обида в душе осталась.

     Проходя мимо пьяного, Галина брезгливо отвернулась, а пройдя несколько шагов, обнаружила, что он идет за ней, пристроившись  сзади, и  что-то бурчит. В первую очередь Галина подумала об обезьянке: если пьяницу качнёт в её сторону, он может навалиться на сумку и раздавить шоколадную фигурку. О том, что у мужика могут возникнуть криминальные мысли в отношении неё, Галина даже не подумала. Она перехватила сумку левой рукой и почти тотчас почувствовала, как сумку рванули сзади.

    Через секунду пьяный мужик понял, что день не задался именно у него. Галина когда-то занималась на курсах самообороны. Дело было давнее, но кое-какие навыки остались. Левая рука крепко держала ремешок сумки, а правая сама стала сгибаться в локте и уходить назад, пальцы самопроизвольно сжались в кулак, кулак развернулся косточками вверх и вперёд, одновременно повернулся корпус, Галина оказалась лицом к противнику, рука резко распрямилась, и мужик получил прямой удар в глаз. Удар был сильным, но пьяница удержался на ногах и не отпустил сумку. Галина стала «заводиться», второй удар она нанесла уже осознанно, но детина снова устоял. Краем глаза Галина видела, что от автобусной остановки ей на помощь бежит молодой человек, но шанса проявить благородство она ему не дала. В третий удар она вложила всю, душившую её с утра злость  - на болевшую голову, заложенный нос, саднящее горло, грязь под ногами и хмарь в воздухе, и всю свою обиду на мужа-пьяницу, сохранившуюся где-то в самом дальнем уголке её души. Третьего удара мужик не выдержал. Он плашмя, всем телом и лицом плюхнулся в широкую грязную лужу, до которой как раз добежал молодой парень, спешивший на помощь Галине. Тот застыл в изумлении. Галина, перешагнув через поверженного врага, презрительно бросила: «Фу, пьяная морда!» и гордо прошествовала мимо опешившего парня.

    От возбуждения её трясло. Немного успокоившись, Галина поняла всю комичность ситуации и захохотала так, что на неё стали оглядываться прохожие. А она шла и гордилась собой - вот она какая: умница, красавица, рукодельница, и постоять за себя может! И удивительно, голова у неё перестала болеть, нос нормально задышал, а про болевшее горло она и не вспомнила. И самое главное – обезьянка совсем не пострадала!

    Придя на работу, Галина, конечно же, рассказала всё женщинам в отделе, те охали, ахали, удивлялись. Потом кто-то из них поведал о происшествии сотрудникам других отделов, и те пришли послушать её рассказ во всех подробностях. Галина была главным действующим лицом этого дня.

    Наконец предпраздничный рабочий день закончился. Были розданы все подарки, выпито шампанское – непременный атрибут праздника, съедены шоколадные конфеты, все пожелали друг другу счастливого Нового года и поспешили по домам готовить новогодние столы.

    Галина приехала домой и снова повторила свой рассказ уже для домашних. Мама, слушая её, пугалась задним числом, а дочери гордились своей maman. Потом начались предновогодние хлопоты – сервировался праздничный стол, резались салаты, ставилась в духовку курица.

    Новый год встречали вдвоём с мамой, дочки ушли праздновать к друзьям. Под утро они вернулись с кавалерами, принесли огромный торт, и все сели пить чай. После чая кавалеров отправили по домам и, наконец, улеглись спать.

    На следующий день у Галины поднялась температура, и она заболела гриппом.

СТАРЫЙ МОСТ  
  

В полдневном зное дремлет старый мост.

Вода речная рыбьей чешуёю

Рябит.

              Прибрежной тины хвост

Шевелится под сонною волною.

Вдруг показалась мачта с маячком

За поворотом, там, где ивы тихи.

Идёт баржа́, гружённая песком,

С тяжёлой, важной грацией купчихи.

Мост вздрогнул.

                 Мост встряхнулся, словно пёс,

Разбуженный назойливою мухой.

Легко себя от берега отнёс

И замер перед грузною старухой.

Баржа́ прошла. Ушла за дальний плёс.

Из виду скрылись мачта, рубка, трапы.

И снова дремлет мост, как старый пёс,

Склонив устало голову на лапы.

НОЧНОЙ АВТОБУС
    

Стынь. Лужи. Светофор.  Дорога. Ночь.

Стекло рябит под струйками косыми,

Дождь барабанит пятками босыми,

Приметы дня с земли смывая прочь.

В осколках луж – миганье фонарей.

Под фарами блестит асфальт умытый.

В тепло и свет, по комнатам разлитый,

Мечтаю я вернуться поскорей.

Но мне опять мешает светофор,

Закрыв дорогу к цели вожделенной.

Автобус встал среди ночной вселенной.

За грохотом дождя чуть слышится мотор.

Да ну же, светофор, открой заветный путь,

Расчерченный дождём, как в школьном классе глобус.

Я так хочу, чтобы ночной автобус

Меня привёз,

                        хотя б

                                   куда-нибудь!

НА ПОНТОННОМ МОСТУ    

Дождь то утихнет, то припустит снова,

Тоскует небо в путах облаков.

Вода в реке нахмурилась сурово

У мокрых и озябших берегов.

Повсюду льются капли дождевые

С деревьев, крыш, срываются с зонта.

Дождём омыты доски мостовые

И поручни понтонного моста.

Бурлит вода, понтоны огибая.

Уходит рыба с плеском в глубину.

А на мосту рыбак стоит, бросая

За разом раз тяжелую блесну.

Зачем стоит? Наверно, сам не знает.

Не ловится рыбёшка под дождём.

Но он стоит и всё блесну бросает.

И дождевик топорщится на нём.

У ПРУДА   

Рябит зеленоватая вода,

Под легким ветерком стремясь куда-то.

Склонилась ива к зеркалу пруда.

Все это было будто бы когда-то.

И сон, как будто продолжался тот,

Пространство времени окутав разом.

И на тропе огромный серый кот

Сверкнул навстречу мудрым глазом.

А кто-то в Зазеркалье вод

Глядит на чайки резкое движенье,

И плавунцов веселый хоровод

Морщинит лик земного отраженья.

Многоголосье птичье средь листвы

Слагает Жизни царственную оду.

И солнца луч с небесной высоты

Спускается в скучающую воду.

УТРЕННЯЯ ЗАРИСОВКА

Где-то там, далеко на востоке

Солнце сбросило одеяло

                      тёмно синее облаков.

Потянулось с восточною негой.

И окрасило краешек неба

Дымкой розовой утренних снов.

Чирков В. Ю. "Оттепель-Трамвайчик"

Зимней ночи завиднелся край.

Жарко разгорается заря.

Выспавшийся за зиму трамвай

Отвязался вдруг от фонаря.

Есть пантограф – чем не паруса? 
Мчит трамвай на краешек зари. 
Пусть шипят вдогонку голоса, 
Пусть в ночи мигают фонари. 

Но его не остановишь бег, 
Он набрал стремительный разгон. 
Где-то там остался прошлый век, 
Не успевший заскочить в вагон.

Голубая луна.

На дворе – тишина.

Свет в окошках на дальнем конце.

Не слыхать голосов.

Двери все – на засов.

Только Вася сидит на крыльце.

Он в семейных трусах.

Червь сомненья в глазах.

Самокрутка в усталой руке.

Замигал огонёк.

Закурился дымок.

Комары завалились в «пике».

Хорошо, Боже мой,

В тишине под луной

Посидеть, покурить, помечтать.

Смысл жизни найти.

Может в пу́стынь уйти?

Или странником вечным шагать?

Да – философ, поэт!

И уже много лет!

Но пророком вот так и не стал.

В чём же жизни подвох?

На стене «Вася – лох!»

Кот соседский, подлец, написал.

***

Знойный полдень. Аромат жасмина

Накатил душистою волной.

Ветер крутит кольца серпантина,

Поднимая призрачной стеной

Пыль дорожную,

                        и затихает.

Притяжение –

               не превозмочь.

Так котёнок с листиком играет –

Нападает, отбегает прочь,

Так волна, штурмуя мощь гранита,

Вдруг отхлынет, пеною шурша,

Так в любовь бросается открыто

Человечья странная душа.

В стену уперши́сь непониманья,

Чуть отступит, снова – напролом.

Из песка построенные зданья

Разрушает время целиком.

Не желая верить в быстротечность

Времени,

             преграды все круша,

Для любви приемлет только вечность

Человечья странная душа.

Анатолий Ярышкин из серии "коты"

РАЗМЫШЛЕНИЯ В ПОДВОРОТНЕ

В подворотне пустой
Я стою холостой,
Не добрался до ЗАГСа, увы.
Мой букет потускнел.
Он теперь не у дел,
Стал ненужной охапкой травы.

Что же было вчера?
Всё же вспомнить пора.
Шум в ушах – будто плещет вода.
Помню – песни я пел,
С кем-то пил, что-то ел,
И кричал – не женюсь никогда!

Рвался в зной пирамид,
Плакал горько, навзрыд,
Повторял – не женюсь, хошшшь ты режь!
Паспорт съел, во – дурак!
Лишь желудок напряг.
Видно, паспорт не очень был свеж.

Что же делать теперь,
После стольких потерь?

Анатолий Ярышкин из серии "коты"

НОЧНЫЕ СЕРЕНАДЫ

Серенада в ночи

Так призывно звучит –

Выходи, дорогая, скорей.

Чуть от счастья дыша,

Рвётся песней душа

В жаркий омут любовных страстей.

Как безумец больной,

Он стонал под луной,

Струны рвал, и вопил, и молил.

Но, душевный порыв

Видно не оценив,

Кто-то сверху водой окатил.

Что ж, невидимый враг,

Не сдаётся Варяг,

Кот на крышу, как птица взлетел.

И на крыше родной

За дымящей трубой

До конца серенаду допел.

Анатолий Ярышкин из серии "коты"

ПРО КОТА-АЛКОГОЛИКА

Ночь, улица, фонарь… и – вот аптека.

Бутыль бесценной жидкости в руках.

Единственная дней моих утеха,

Валериана, славься ты в веках!

Одно отравленному сердцу мило –

Янтарных капель животворный плеск.

Мне без тебя всё серо и уныло,

И лишь с тобой жизнь обретает блеск.

В любви к тебе не может быть помехой

Мечтаний и стремлений полный крах.

Ночь, улица, фонарь… и – вот аптека.

Бутыль бесценной жидкости в руках.