Учитель года

– Итак, дорогие друзья, настало время назвать имя победителя!

Нарядная по случаю торжества начальник Управления образования, улыбаясь, сделала паузу:

– Почётное звание «Учитель года» присвоено учителю начальных классов школы № 228 Шемякиной Ирине Павловне!

Шквал аплодисментов накрыл огромный зал Дворца культуры. Под шутливые выкрики коллег на сцену поднялась молодая женщина.

Миловидное лицо, освещённое радостной улыбкой, как-то не соответствовало полноватой  фигуре и неуклюжей походке. Получив награду, она откинула назад длинные волосы, которые можно было назвать роскошными, если б они отливали  живым блеском.

– Ирка в своём репертуаре! Ну хоть бы ради такого дня голову вымыла, – ехидно заметила дама в третьем ряду, наклонившись к соседке.

-– Ей некогда! Она глобальные проблемы образования решает, – в тон ей ответила та.

– С неумытой рожей, – насмешливо заключила первая.

В кругу друзей и коллег Ирина Павловна слыла умницей и одарённым педагогом. Приемы её работы были нестандартными, направленными на максимальное раскрытие способностей каждого ребенка. Она завоёвывала сердца детей и их родителей ласковым вниманием, была легка на подъём и неистощима на выдумку. Неслучайно её ученики отличались особенной  организованностью и удивляли всех своими знаниями и умениями, а посему, по мнению большинства присутствующих, награда, которую она с волнением прижимала к груди, была заслуженной и справедливой.

– На вот, посмотри, – говорила Ирина  матери, разворачивая перед нею наградной лист, – как твою дочь ценят. Может, меньше ворчать будешь. Все признают, что я хорошая, одна ты этого не видишь. Смотри, смотри!

Мария Петровна с интересом разглядывала награду:

– Всё я вижу, дочь, и радуюсь за тебя. Вот если бы ещё твой ребенок…

– Что – мой ребёнок? Что – мой ребёнок?! Голоден? Раздет? Неухожен?

– Сыт. И ухожен, но не тобою…

– Какая разница? Разве не ради него я пашу день и ночь? Кстати, где он?

– У себя. Не спит еще. Зайди к нему!

– Ой, мам! Не сейчас! Я так устала – день был сумасшедший. Еле на ногах стою.

Ирина поужинала, разделась, не заходя в ванную, упала на диван и уснула под воспоминания о громе аплодисментов и поздравительных речей.

Мария Петровна собрала бумаги дочери, еще раз внимательно осмотрела их, вздохнула, убрала в книжный шкаф и ушла на кухню. Дневные заботы не отпускали её. Руки привычно делали своё дело, а грустные мысли одна за другой заполняли сознание. В который раз она задавала себе вопрос и не находила ответа: «Как случилось, что её единственная дочь, умная и талантливая девочка, в которую она вложила столько  любви и заботы, выросла чёрствым человеком и, самое страшное, – плохой матерью.

Они жили вдвоём, муж рано умер, Мария Петровна не вышла второй раз замуж, боясь травмировать психику дочери-подростка. Девочка хорошо училась, и мать освободила её от всех домашних дел, только бы она успевала справиться с уроками, только бы не переутомилась, только  была бы здорова. В институте дочь училась так же успешно, но нагрузки возросли во много раз, и снова мать переложила на свои плечи все заботы, не имеющие отношения к учёбе дочери. Она стирала даже её белье и убирала постель. Потом взяла вторую работу, потому что потребности Ирочки выросли – нужно было одевать её не хуже подруг. Потом и этого не стало хватать, пришлось брать надомную работу. Она не роптала, потому что дочь радовала успехами, а будущее дочери, её благополучие – это то, ради чего она жила и трудилась.

К тридцати годам Ирина собралась замуж. Марии Петровне не очень нравился её жених  Андрей. Она деликатно обращала  внимание дочери на его речь и  манеры. Слова матери вызывали досаду, и в ответ дочь назидательно говорила:

– Мать, ты прекрасно разбираешься в кулинарии, но ничего не смыслишь в людях. Не берись судить о том, чего не знаешь. Иди на кухню и пеки пироги, завтра он придёт к нам на чай. Да в ванной уберись, не забудь.

 Ирина и Андрей поженились и стали жить с нею. Проблемы начались, едва закончился медовый месяц. Отталкивая беременную жену, он уходил в ночь, возвращался через несколько дней,  отсыпался и снова пропадал. Рождение ребенка не остепенило его.

У Марии Петровны разрывалось сердце от жалости к дочери, она робко просила:

– Разведись  с ним, он погубит вас, – на что дочь отвечала:

– Не лезь в мою жизнь! Это из-за тебя он такой. Жили бы мы одни – всё было бы по-другому.

– Жили б вы одни, он давно бы уже прибил тебя…

И снова сердце матери разрывалось от жалости. Стремясь облегчить участь внука и дочери, она взвалила на себя все заботы о ребёнке.

Ирина, измученная скандалами, ночами сидела над тетрадями, что-то долго писала. Засыпала поздно, утром не могла оторвать голову от подушки, вскакивала за десять минут до выхода на работу, наспех умывалась и одевалась, кое-как приглаживала волосы, всю дорогу мчалась, заполошенная. Однажды, влетев в автобус, она машинально выпалила: «Здравствуйте, ребята! Садитесь». В другой раз в учительской раздевалке обнаружилось, что она забыла надеть… блузку. Попросив завуча присмотреть за детьми, вернулась домой, оделась. Ей всё прощалось, потому что таких учителей, как она,  от Бога, в любой школе по пальцам перечесть.

Мария Петровна, аккуратная по натуре, с болью в душе представляла себе, какой видят ученики и коллеги её дочь: неухоженное лицо, сальные волосы,  запах пота… Ужас! И в кого она уродилась такая?

Ирине было не до сына. Уроки, тетради, семинары, родительские собрания, детские праздники, ученики - забирали все её силы. Андрюшка здоров, в надежных руках и буквально купается в бабушкиной любви и заботе. Чего  волноваться за него?

Вечерами, когда она возвращалась домой, сын радостно встречал её, все время крутился рядом, о чём- то рассказывал. Она слушала вполуха, потому что не было сил реагировать  на детскую болтовню, хотелось тишины и покоя. Мальчик прижимался к ней, пытался подлезть под руку, чтобы мама обняла его и крепко прижала к себе.  Когда она садилась в кресло, он тотчас пытался сесть к ней на колени.

– Ну вот, куда ты лезешь, дылда здоровая! – говорила она, спихивая шестилетнего сына с колен, – на ручки к маме? Ты что – маленький? Не понимаешь, что мама устала? Ты маму любишь? Так вот, если любишь, дай маме отдохнуть. Иди, поиграй!

– Я уже наигрался, – жалобно тянул сын.

– Ну, так иди к бабушке.

– У бабушки голова болит.

-–А у мамы не болит? Тебе бабушку жалко, а маму – нет? И ты хочешь, чтобы после этого мама тебя любила? – не на шутку раздражалась Ира. – Какой бестолковый ребёнок! Не понимает элементарных вещей! Бестолочь! – кричала она. – Весь в папашу! Такой же бесчувственный чурбан!

Лицо Андрюшки сначала вытягивалось удивлением, потом мрачнело, потом сжималось в гримасу, слёзы лились из глаз – тихие слёзы, потому что он знал – маму сердить нельзя – можно и подзатыльник получить.

В этот момент появлялась бабушка с перевязанной платком головой и пыталась защитить внука:

– Дочь, он скучает по тебе, ему не хватает матери. Поговори  с ним, приласкай…

– Смотрите, какой Сухомлинский выискался! Ты почему мне замечания в его присутствии делаешь?

– Это не замечание, а совет, просьба, если хочешь.

– Не нужно меня ни о чём просить! Могу я хотя бы дома отдохнуть от детей!

– От чужих – да.

– Чужие – свои, какая разница?! – кричала уже в полный голос Ирина.

– Значит, есть разница. На чужих ты не кричишь.

– Там – я на работе!

– А дома, значит, можно распоясаться.

– Чего ты ко мне придираешься?! – продолжала кричать она.- Нечего делать? Оставьте меня в покое! Хоть домой не приходи! Дурдом какой-то!

Мать замолкала и уводила плачущего внука к себе.

Галина ложилась на диван, включала пультом телевизор, смотрела на экран и думала о том, о чём редко говорила вслух.

Почему Бог наградил её умом и талантом, но не дал женской доли? О муже она вспоминала с содроганием. Целый год после развода с ним не могла смотреть на мужчин – все были противны. От жуткой депрессии и мрачных воспоминаний спасала работа. Только в школе она чувствовала себя комфортно, только там она могла реализовать свои самые честолюбивые мечты, только там её принимали всю, без оговорок и претензий.

Чувствовала ли она себя женщиной? Хотелось ли быть привлекательной, нравиться мужчинам? Конечно! Она не раз пристально смотрелась в зеркало,  трезво оценивала свою довольно плотную фигуру с выступающим  животиком. Не раз принимала решение с завтрашнего же дня заняться собой:  делать упражнения против живота, сходить в парикмахерскую, но… водоворот дел захватывал её, кружил и тащил в глубину будней. К субботе она выныривала, снова смотрела на себя в зеркало и давала слово, что завтра – точно займётся собой. Но совершенно неожиданно возникали какие-то проблемы и снова тащили её в глубину стремительной реки жизни.

Через три года боль воспоминаний о неудавшемся браке утихла, проснулись желания. Хотелось не просто иметь мужчину, хотелось любви, большой и настоящей.

И вот однажды случилось то,  что  не раз грезилось ей.  Появился ОН. Мужчина её грёз. Она встретилась с ним случайно, на дне рождения у приятельницы. Огромного роста, мускулистый, кудрявый брюнет сразу привлёк её внимание. Геракл – окрестила она его с первой минуты знакомства.

– Маришка, - обрадованно сообщила Ирина подруге, - наконец-то! Свершилось! Наконец-то я влюбилась!

– Я рада за тебя, – отвечала Марина Ивановна,  утончённая и красивая учительница математики, которую за глаза коллеги называли «тургеневской девушкой», хотя ей было уже за сорок. – А он?

– Он – тоже!

– Поздравляю!

–Но…, – Ирина остановилась, раздумывая, говорить или нет правду.  – Дело в том, что он … женат. Есть ребенок – восемь месяцев.

Марина даже задохнулась от негодования:

– Ты – нормальная?

– Нет, – с глупой улыбкой отвечала Ирина.- Мы полюбили друг друга с первого взгляда.

– Куда ты лезешь? Беги от него, беги! Что, он – последний мужчина на земле? К тому же ты его совершенно не знаешь!

– Поздно. Мы уже живем вместе. Я ушла к нему.

Марина, шокированная совершеннейшей распущенностью подруги, воскликнула:

– К нему?! А жена с младенцем?

– Ушла к родителям.

– Ты – чудовище, – выдохнула Марина. – Я тебя знать не хочу.

– Любовь – всегда права, – защищалась Ирина.

– Любовь – чиста по своей сути, а если грубо попираются важнейшие нравственные нормы: совесть, долг, порядочность… – это не любовь. Называй, как хочешь, но… – не любовь!

– Я имею право на счастье! – с вызовом заявила Ирина. – Тебе легко судить – у тебя любящий муж, ты – счастлива!

– Любящего мужа нужно заслужить, между прочим.

– Да чем же я хуже тебя?

– Ты – не хуже. Ты – чудовище ,-снова повторила Марина и ушла на урок.

Перемены, произошедшие в Ирине Павловне, заметила вся школа. Её глаза постоянно сияли, с губ не сходила загадочная улыбка, она стала опрятнее, походка – веселее и легче, в голосе появилась особая нотка теплоты, обращение «ребята» заменилось ласковым «детки»!

Коллеги догадывались о причине перемен, но никто не знал подробностей, а потому все радовались за коллегу. Всегда приятно видеть рядом с собой счастливого человека. Марина Ивановна не разделяла общей радости и в отношении Ирины Павловны стала  сдержанной и строгой.

Через неделю после означенных событий Ирина остановила подругу на большой перемене и умоляющим жестом пригласила войти в класс. Марина, мельком взглянув в её лицо, догадалась, что произошло что-то очень неприятное.

– Ты представляешь, – заговорила Ирина, заперев дверь на ключ, – какие сволочи бывают на свете! Просто караул!

– Что случилось? – сухо спросила  Марина.

– Он ударил меня!

– Любовь прошла?

– Нет, что ты! Мой Геракл меня обожает! Её отец!

– Чей отец?

– Ну, жены моего Геракла. Представляешь, пришёл в субботу, моего дома не было, и набросился на меня: какими словами оскорблял – ты бы слышала! А потом… ударил! Мерзавец! Да как он посмел!

– А ты думала он к тебе с букетом роз придёт? Хотя вполне может быть, что придёт и с букетом поблагодарить, что спасла его дочь от негодяя.

– Почему сразу – негодяя! Ну, почему? За то, что разлюбил жену и полюбил меня?

– За то, что предал ребёнка и женщину. Предатель – всегда негодяй. На что ты жалуешься? Избил? Будем считать, что ты получила боевое крещение. Женщины ради любви не на такие испытания идут. Так что готовься к новым. Настоящая любовь – бесстрашна. Вперед, подруга! Дерзай! – и направилась к двери.

Отношения с Гераклом стали портиться как-то неожиданно и главное – из-за пустяков. Ирина не раз вспоминала про  «любовную лодку» Маяковского, которая «разбилась о быт…» Она совершенно выпустила из виду, что теперь к её прежним делам добавятся новые. Оказывается, мужчину нужно было кормить. Когда она, на тринадцатый день совместной жизни снова подала ему пельмени, он молча швырнул их со стола на пол и сурово спросил:

– Ты вообще-то готовить умеешь? Или только… – он добавил неприличное слово.

– Не умею, – честно призналась Ира.

– Так на кой хрен нужна женщина, которая борща не может сварить? – резонно поинтересовался любимый.

– Надо – научусь! – миролюбиво ответила  она.

– А сейчас что есть будем? Хрен с маком?

– Да нет, зачем же? Я картошечки поджарю, - весело сказала Ира и бросилась на балкон, где, как она заметила раньше, стоял пакет с картошкой. Про разбросанные по полу пельмени она забыла, – поторопилась устелить жареной картошкой путь к сердцу любимого мужчины.

Геракл, в ожидании обещанного яства, решил покурить и, взяв сигарету и зажигалку, направился на балкон. Случайно наступил на пельмень, поскользнулся, пытаясь удержаться, схватился за стол, перевернул его. Посуда и не съеденные  Ирой пельмени тоже оказались на полу. Падая, он головой зацепил навесной шкаф и больно ударился.

Грохот на кухне стоял такой, как при землетрясении. А что было потом, лучше не рассказывать! У любимого оказался такой большой запас бранных и нецензурных слов, что они лились на неё потоком в течение пятнадцати минут. Забыв обо всём на свете,  Ира утешала его, вытирала полотенцем сметану с его одежды, целовала ушибленную голову, пыталась шутить, пока он не послал её на… кухню.

Подойти к плите было невозможно. Ира растерялась и первое, что пришло ей в голову, – позвать маму. Стоя среди хаоса и разгрома, она вдруг отчетливо осознала, что ни разу за свои тридцать шесть лет не мыла полы, не убирала в квартире.… Она даже представить не могла, какое это неприятное занятие и, выжимая половую тряпку, чувствовала уязвлённым свое женское достоинство.

Ночью она пылко «замаливала» свои промахи. Утром Геракл проснулся в хорошем настроении, принял душ и стал рыться в шкафу в поисках чистого белья и рубашки. Не нашёл и обратился с вопросом к женщине, которую привёл в дом на правах хозяйки.

Их грязная одежда валялась на стульях, на полу, в ванной. Честно говоря, Ира не вспоминала о ней, да если бы и вспомнила, стирать было просто некогда. Она так уматывалась на работе, что за последнее время ни разу не заскочила даже  домой к маме и сыну. Звонила, конечно…

«Ой, что это с ним? Глаза выкатились, стали огромные, голос – злой, жёсткий. А мат.… Где он его набрался? Может, в тюрьме сидел? Только бы не ударил!»

Ласково уговаривая его, она выкопала из груды грязного белья  рубашки и поспешила в ванную. Комкая их в тазу, она снова вспомнила маму и неожиданно удивилась: когда же мать успевала всё делать, ведь тоже работала?

В этот же день Ирина снова затащила в свой класс Марину, заперла дверь и, промокая платочком слёзы, жаловалась подруге, какой, оказывается, тяжёлый характер у её Геракла!

Марина выслушала и сказала, как всегда, лаконично:

– Не вздумай ему рожать! Если у тебя осталась хоть толика разума – не вздумай!

Последствием семейных потрясений стало то, что у Ирины появилось другое имя – Швабра. Все попытки скинуть с себя это унизительное прозвище, не увенчались успехом. Она видела, что, обращаясь к ней так, сожитель испытывал удовольствие, и очень огорчалась по этому поводу. Она страдала физически, словно ею действительно вытирали грязь на полу, но… терпела, потому что страх снова остаться одной подавлял её человеческое достоинство.

Конечно же, она забеременела.

– Зачем?! Зачем?! - стонала  Марина. – Думаешь, ребёнком его привяжешь? Вспомни, как легко он переступил через первого! А тебе этот ребёнок нужен? Ты Андрюшку своего  когда в последний раз видела?

– Аборт – это грех.

- О грехе вспомнила? – глаза Марины вспыхнули негодованием. – Разбивать семью - не грех? Сиротить детей – не грех? Праведница выискалась! А ты его спросила, нужен ему второй ребёнок? Нет? Так спроси!

Ира долго не решалась признаться Гераклу в  своей беременности, наконец, когда тянуть дальше стало невозможно, сказала ему весёлым голосом:

–У меня хорошие новости: я беременна! – и,  чутко следя за его реакцией, продолжила, - будем рожать?

Геракл неожиданно поинтересовался:

– Сколько тебе лет? – Ирина растерялась. – А впрочем, смотри сама: тебе задницу рвать. Хочешь, – рожай.

– Ну, не сказал же он – нет! Значит, хочет, – убеждала она на следующий день подругу.

– Прости, Ирка, но ты действительно… Швабра! Деревянная и... Не говори мне больше ничего. Поступай, как знаешь… умница!

Вместе с животом росла неприязнь Геракла к своей сожительнице. «Ну, что это за баба, – в сердцах думал он, – ни Богу свечка, ни чёрту кочерга! Ничего не умеет делать! Нет, одно – точно умеет, – он похотливо ухмыльнулся. Замотанная, с вечными тетрадками... Дура-дурой! - он злобно смахнул со стола стопку тетрадей, они веером рассыпались по полу .- Жена хоть  чистюлей была, жрать готовила, правда,  в постели никакая, а эта.… Нет, надо завязывать! Послать её? С животом… Неблагородно. Надо сделать так, чтоб сама ушла. Потом – вернуть жену, а к этой – захаживать. И всё будет тип – топ».

С этого же дня он стал реализовывать свой «гениальный» план. Сначала перестал давать деньги на питание. Ирину это не смутило. Готовить она так и не научилась, но, памятуя о злополучных пельменях, каждый день брала в супермаркете приготовленные по-домашнему разнообразные блюда. Это было недёшево, зато муж (так она называла  сожителя) был доволен.

Чтобы хватало им на питание, она перестала давать деньги матери на содержание сына. Не терять же любимого человека, отца её будущего ребенка, из-за каких – то паршивых денег!

Он изводил её претензиями, потихоньку выбрасывал нужные книги, даже «нечаянно» пачкал тетради детей. Ира всё выносила покорно, не устраивала сцен. Такое поведение ещё больше бесило его и подталкивало к более  омерзительным поступкам.

Однажды, когда она засиделась  над тетрадками, он выпил пивка, посмотрел телевизор, потом разложил диван, на котором они спали вдвоем, и улегся, но не на своё место, а по диагонали. Огромный, как шкаф, он занял практически оба места и крепко уснул. Ира, закончив работу, пришла на супружеское ложе:

– Подвинься, милый, слышишь, подвинься! – негромко будила его.

Конечно, он проснулся, но сделал вид, что крепко спит. Сдвинуть такую махину она не могла, раскладушки в доме не было, поэтому, не придумав ничего лучшего, свернула покрывало, постелила на пол рядом с диваном, вытащила подушку, улеглась, устроив поудобнее живот, и уснула, как убитая.

Проснулась  оттого, что ей стало холодно и… мокро. С недоумением ощупала место вокруг себя. «Откуда здесь вода?» - удивилась спросонья. Однако резкий специфический запах подсказал ей, что это не вода. «Го-о-осподи! Неужели он.… Не может быть! Какой кошмар!» Сон мигом улетел.

Она не стала его будить. Переоделась в сухое, ушла на кухню, села на табуретку, положила руки на столик и крепко задумалась.

Впервые за время совместной жизни с Гераклом она взбунтовалась. Обычно, когда он злился и материл её, она улыбалась, называла его уменьшительно – ласкательными словами, пыталась перевести все в шутку, а потом не помнила обид.

В это утро она молчала, даже не смотрела в его сторону, сидела на кухне за маленьким столиком, медленно размешивала сахар в чайной чашке  и глядела  в окно.

Не дождавшись кофе в постель, Геракл с грозным видом пришёл на кухню:

– Мы жрать сегодня будем или как?

Она не отреагировала на его слова, продолжая смотреть в окно. Тогда он ласковым голосом, в котором  прослушивалась издёвка, сказал:

– Ну, прости, дорогая! Так получилось. Туалет далеко, а мне очень хотелось…

Ирина съёжилась и даже прикрыла лицо руками – у неё было ощущение, что её снова окатили мочой.

Мария Петровна за этот год сильно сдала. Болело всё, а пуще всего – душа. Дочь почти не показывалась. Андрюшенька скучал, задавал взрослые вопросы, умолял бабушку свозить его к маме на работу, потому что считал себя виноватым в том, что мама ушла из дома. Он хотел убедить её, что больше никогда – никогда не будет досаждать ей, будет слушаться и помогать во всем, только пусть она вернётся. Иногда он просыпался среди ночи и плакал, тогда Мария Петровна ложилась на край его постели, ласковым шёпотом утешала его и гладила, гладила тельце ребёнка, пока он не засыпал снова.

Лето заканчивалось, нужно было определять Андрюшу в школу. Хорошо бы, конечно, в Ирочкину школу отдать, показательная школа. Мария Петровна надеялась, что дочь сама решит этот вопрос, но время уходило, Ирина не появлялась. Тогда, тяжело опираясь на палку, она обошла ближайшие школы, но там приём был уже закончен. Пришлось записать внука в ту, о которой шла дурная слава, но что поделаешь – не до жиру, быть бы живу. Она, как могла, занималась с Андрюшей, не хотела, чтобы внук выглядел слабее других детей, но мальчик не блистал знаниями на тестировании. Конечно, если б позанималась мать…

Бесконечные домашние хлопоты и заботы о ребёнке не вытесняли затаённой боли о судьбе дочери. «Как она там? Подумать только, скоро год живут вместе, а зять ни разу на глаза не показался. Разве это нормально?»  Материнское сердце  томилось и ныло, потому что чувствовало: с дочерью неладно. Сидя на табуретке в ванной, устроив больную ногу на палку, Мария Петровна стирала белье и думала о дочери. Сегодня она не выходила у неё из головы. «Целую неделю не звонила! Ах, дочь, дочь! Как ты нужна нам! Разве я могла представить, что всё так получится?»  Длинный звонок в дверь прервал её грустные размышления. Доковыляв до двери, Мария Петровна отперла её, вскрикнула и выронила палку.

На лестничной площадке стояла Ирина с грудным младенцем на руках, на плечах за спиной висела сумка, а рядом стояла еще одна, большая и туго набитая.

– Принимай, мать, пополнение в семейство, – сказала она, входя в квартиру. – Сумку внеси! – попросила, не оглядываясь на неё.

Мария Петровна волоком втащила тяжёлую сумку и поспешила к дочери:

– Дай хоть обнять тебя!

– И обнимемся, и поцелуемся, вот только Машку распеленаю, мокрая она у меня.

Она положила ребенка и полезла в сумку, стала рыться в ней, не замечая стоящего позади сына. Он ждал, пока мать заметит его. Мальчику хотелось радостно завизжать, с разбега кинуться к ней на шею, прижаться всем телом, но он стоял и ждал, потому что боялся: если он сделает что-то не так, мама обидится и снова уйдет.

– С Андрюшей – то поздоровайся!

Ирина вздрогнула, словно неожиданно вспомнила о чем-то важном, но забытом.

– Сынок! Как ты вырос! Тебя не узнать! – говорила она, привлекая его к себе и целуя. – Вот и нянька для Машеньки! Это твоя сестричка, посмотри, какая хорошенькая! Будешь её нянчить?

– Буду! – с готовностью отозвался сын.

– Вот и молодец! В той сумке лежит бутылочка, принеси-ка!

Мальчик ринулся исполнять поручение. Мария Петровна не задавала вопросов. И так всё ясно. Не сложилось. Ну, ничего! Зато они теперь все вместе. Нет худа без добра. Материально туговато будет - не беда! Как – нибудь проживём, год всего! А там Ирочка выйдет на работу, будет легче.

Мать радостно суетилась, накрывая на стол. Ира пеленала ребенка, Андрюша, счастливый, стоял рядом.

– Мать, я в понедельник на работу выхожу! – неожиданно сказала Ирина.

– Как – на работу?! А ребёнок? Её же грудью кормить!

– Я не дала ей грудь, из бутылочки кормимся.

– А её куда? Такую кроху…

– Никуда. Ты посидишь.

– Я?! Я не справлюсь: силы не те, здоровья нет. Еле хожу с палкой! Нет, дочь, не могу! Не справлюсь!

– У тебя такой помощник! Да, сынок? Будешь помогать бабушке?

– Буду! – снова с готовностью отозвался сын.

– Ему ведь в школу.… Первый класс! Ему самому нянька нужна!

– Мать, не усложняй! Кто вас кормить будет? Да я тут с вами без работы с ума сойду!

Восьмого марта Мария Петровна управилась раньше обычного. К началу телевизионной программы «Время» они с Андрюшей сидели в креслах и с утроенным вниманием  смотрели все сюжеты. Наконец диктор объявил о том, что сегодня, по случаю Международного дня 8 Марта в Кремль приглашены для вручения наград лучшие женщины страны, представители разных профессий: рабочие, учёные, врачи, учителя…

Появилось изображение одного из залов  Кремля.

– Смотри, бабушка! Мама! Вон! Видишь? Мама! – радостно закричал Андрюша, вскочил и, тыча пальцем в экран, указывал на мать, которая стояла в ряду награждаемых.

Экран поплыл в глазах Марии Петровны. Сознание выхватывало отдельные слова, звучавшие за кадром: «Лучшие из лучших… достойны… мы гордимся… святой долг материнства…»

– Бабушка, ты плачешь? Почему?

Невезучая

Этот год у меня не задался. Большие и малые беды сыпались на голову, как из решета. А началось всё с развода. Ни подруги, ни родные меня не поняли. Как можно развестись с мужем, который не пьет, не гуляет и деньги домой приносит!

Можно. Еще и как можно! И другой мужчина тут не при чём. Попробуйте, поживите человеком, который не способен принимать решения, который абсолютно уверен в собственной непогрешимости, который живет в семье своей отдельной жизнью и вспоминает о жене, лишь когда засвербит у него в одном месте.

Сына Саньку любит, но какой-то непонятной любовью. Не поговорит, ничему не научит, с уроками не поможет. Санька от рук отбиваться стал, не слушается, за уроки не усадишь. Просила: «Поговори с ним как отец, приструни хоть немного.»

« Хорошо»,- говорит и с важным видом в комнату сына входит. Я притаилась под дверью – послушать их разговор:

– Как дела, сын?

– Нормально, папа.

– Как учеба?

– Нормально.

-Вот и хорошо, что нормально, – и выходит из комнаты с выражением исполненного долга. Берёт в руки книжку, закрывает  поплотнее дверь спальни  и...всё.  Нет его дома.  Ни для кого нет.

Это так, штрих к портрету, а если обо всём рассказать – эпопея получится. Развелись. Ей – Богу, легче стало. Все душевные силы, что на мужа тратила, на сына обратила – и сынок податливей стал, не грубит, заботится обо мне. С отцом  встречается, я не возражаю, даже наоборот.

3имой Санька руку сломал. Не успели с рукой управиться – труба в ванной лопнула, соседку внизу залило. Соседка злющая оказалась, даже обрадовалась –есть чем заняться. Жалобы в разные инстанции строчит, комиссиями замучила.

Не успела от соседки отбиться – замок во входной двери сломался, в квартиру попасть не могли. Пришлось службу спасения вызывать. И так всё время. Недели не проходит, чтобы у нас ЧП не случилось.

Со всеми этими бедами я сон потеряла, головные боли замучили. О себе забыла совсем. Не помню, когда в последний раз в зеркало смотрелась. А ведь когда-то у меня прозвище было «Верка – красавица» – тётки во дворе дали. Уж если без ложной скромности говорить, видная я была: и фигурой, и лицом вышла. Сказала сейчас «была» – и горько стало – ведь мне немного за тридцать всего.

Как-то поздно вечером не спалось, решила ванну принять, говорят, успокаивает. Разделась и стала рассматривать себя в большое зеркало.

Фигура мало изменилась, а вот лицо... Нет, не постарело, а поблекло, словно выцвело. Десять лет в замужестве ходила колесом, чистоту и порядок в доме блюла, всем старалась угодить, работала, конечно, – не до себя было. Уголки глаз и губ опустились, как у театральной маски. Грустное зрелище...

Сняла я резиночку с волос, они рассыпались по плечам, густые, тяжёлые. «Бедные мои, сиротинушки неухоженные...». А ведь с этих самых волос мой роман с мужем начался.

Возвращалась я как-то с занятий из техникума, подошёл ко мне незнакомый парень и подал конверт со словами: «Это вам просили передать». Открыла конверт, а там фотография: я, сижу у окна в автобусе, волосы, как всегда, водопадом. Удивилась очень, хотела расспросить, кто снимал, но парня и след простыл. Потом он объявился, другие фотографии принёс – и везде мои волосы крупным планом. Через два года мы с этим самым «фотографом» поженились. Муж так любил мои волосы гладить, перебирать пальцами, а в минуты особого настроения зароется в них лицом и целует... Куда что делось!

Когда Санечка родился, убрала я волосы, затянула резинкой потуже, чтобы не мешали. С тех пор менялись только резиночки да заколки. Так мне стало жалко себя! Неужели нельзя ничего вернуть?

Села в ванну, нежилась, плескалась, волосы намывала шампунем да бальзамом. Потом высушила их феном, подкрутила концы, рассыпались они по голым плечам, как когда – то...

Волосы ожили, а лицо... Словно роскошный парик на выгоревший манекен надели. Порылась в ящичке туалетного стола, нашла чёрный карандашик, подвела брови, глаза подрисовала. Губы подкрасила. И улыбнулась, потому что женщина в зеркале мне понравилась. Стала улыбаться — взгляд ожил. Нет, не всё потеряно! Нужно встряхнуться и делать всё так, чтобы самой себе нравиться.

Утром, собираясь на работу, привычным движением волосы резинкой стянула. Потом, подумав, сняла её.

– Мама, ты какая-то не такая, - неожиданно сказал сын за завтраком.

– Да чем же не такая? Голову вечером вымыла и всё.

– Ты покрасивела..., – сын коснулся моих волос так, как это делал когда-то его отец.

– Вымылась, выспалась - вот и покрасивела. Поторопись, сынок, а то опоздаешь в школу.

На работе тоже, конечно, все обратили внимание на мои волосы распущенные, удивились. Странные люди! Лето на пороге, тепло стоит, молодая женщина причёску изменила. Чему удивляться? Я сидела за кульманом, половинкой сознания отслеживая движение своих рук, а другой половинкой решала, как отпуск проведу.  В июне он по графику. По правде говоря, и решать нечего было: каждый год одно и то же: забирала Саньку и ехала к маме в деревню. Помогала ей по хозяйству, в огороде, на речку ходила.

Саньке в деревне нравилось, а я скучала. Жила во мне хрустальная мечта: оставить сына у мамы и поехать с мужем на море хоть на недельку. Беззаботно лежать на пляже, взявшись за руки, входить в волны, позволить себе невинные прихоти, а вечером надеть красивое открытое платье и гулять вдвоём под руку по приморскому бульвару...          Но... мечта оставалась мечтой, и не потому что денег не было. Были! Просто муж считал такой отдых «неумным», от солнечных ожогов боялся рак кожи получить. Он предпочитал свой отпуск на охоте с друзьями проводить. К тому же, мама так любила внука, так нуждалась в моей помощи и всегда с нетерпением ждала нас к себе! Какие уж там наряды! Халат да сарафан, да брючный костюм «на выход» - на рынок съездить в райцентр.

Мои размышления прервала Галя из месткома. Путевку «горящую» предложила в санаторий неврологический. Я сначала обрадовалась, думала – к морю, а оказалось – на север, в Вологодскую область. Опять невезение.

- Поезжай,- говорит,- подлечишься, отдохнёшь, новые места посмотришь, вологодские кружева купишь!

Захотелось мне поехать! Обстановку сменить, отдохнуть от всех бед и забот, но... куда я Саньку дену?

Мама  неожиданно  поддержала  идею  поездки.

– Тебе полечиться надо, живешь на нервах. А за Санечку не волнуйся, он уже большой, бабушкин помощник будет. Поезжай!

Страшно было сына оставлять, непривычно, но – решилась!

Лето в этом году на удивление раннее было. Вологда поразила меня: до сих пор там дух старины живет, сколько церквей, домов старинных! Деревеньки – в три двора! А люди какие добрые и открытые!

Санаторий в тридцати километрах от города в живописнейшем месте стоит. С одной стороны – лес еловый дремучий, с другой – поля игрушечные, поляны все в цветах. Как мне нравилось гулять одной по утрам, слушать соловьиное пение, шорох  листьев осины!

Но недолго я одна гуляла. Познакомилась с мужчиной, Михаилом зовут. Я его сразу приметила: высокий, статный, лицом не очень красивый, но глаза – синие – пресиние! И так его эти глаза красили – невозможно было не смотреть на него! Местным он оказался. Вологжанин.

Пригласил меня танцевать да больше не отошел. Все дни вместе проводили. Сдержан был мой ухажер, скромен, рукам волю не давал. Много разговаривали, словно давно знали друг друга. Смотрел он на меня своими синими глазами так, что и слов не нужно. А когда танцевали,  вмещал  всю в свои объятия, я чувствовала себя маленькой, хрупкой – так хорошо и надежно было с ним! Он умело водил в танце, я легко следовала за ним и ловила себя на мысли, что готова следовать, куда угодно. Когда он поцеловал меня впервые, земля ушла из-под ног. Ох, как давно я не испытывала этого сладкого томления внизу живота, страстного трепета! Сравнивала ли я его со своим бывшим мужем? Нет, было ощущение, что у меня всё впервые. Я даже представить не могла, что способна вызвать такое восторженное чувство, а самое главное – способна сама так безудержно кинуться в объятия чужого мужчины.

Я не узнавала себя. Куда подевались сдержанность, застенчивость, стыд наконец?! Мы уже много знали друг о друге. В наших вкусах, интересах, даже привычках нашлось много общего. Я уже порой думала о нем, как о кандидате в новые мужья. А почему бы и нет? Мужчина положительный, вдовец, сына растит. Сын у него постарше моего Саньки. Вот и хорошо, был один сын, станет два. Да с таким мужем можно и третьего родить.

Как выяснилось, и мыслили мы с ним в одном направлении.  Однажды мы поехали к нему домой. Вот тут – то Миша и признался, что любит меня, что не представляет дальнейшей жизни без меня, что готов моего сына полюбить, как своего, предложил выйти замуж и переехать к нему. У меня сердце едва не выпрыгнуло от волнения и радости. Я согласилась, хотя для себя еще не решила, к нему переехать или его перетянуть к себе. Это всё потом, а сейчас мы решили отметить обручение. Миша купил дорогущий коньяк по этому случаю. Пили мы этот коньяк и дурели от счастья. Он включил магнитофон, какой-то певец пел про «эти глаза напротив». Мы упивались старой песней, потому что каждое слово в ней было о нас, а то, что мы не могли выразить словами, передавала изумительная мелодия.

Миша схватил меня на руки и вальсировал, а потом, закружившись, мы упали, хохоча, на диван. А потом... потом... Мое тело утратило земную оболочку, стало невесомым и медленно поднималось над постелью, зависало под потолком, потом так же медленно опускалось. Это движение вызывало ощущение неземного блаженства. То, что происходило со мной, могло быть только в фантастическом сне. Сон был долгим, сладким, опустошающим...

Даже уснув, он не выпускал меня из своих объятий. Я лежала тихонечко и думала, почему этот малознакомый мужчина стал так близок мне? Почему с ним, а не с мужем открылись мои уму непостижимые способности? Он лежал рядом, большой, горячий, а мне казалось, что всё, что сейчас происходит со мной, нереально. Ну, не может быть, чтобы мне так повезло! Неужели повторится еще и еще сегодняшняя ночь? Неужели и вправду моя жизнь круто изменится?

От переизбытка ощущений и чувств я не могла уснуть. А еще у меня занемела рука, я пошевелилась, намереваясь повернуться на другой бок. Миша, не просыпаясь, пробормотал: «Сашенька, не уходи», – сквозь сон поцеловал  меня в щеку, еще крепче прижал к себе и продолжал спать.

Уже светало. Сумерки в комнате рассеивались, как мои радужные мечты. «Кто такая Сашенька? Покойная жена? Скорее всего, она. Он говорил, что после неё не было крепких привязанностей».

«Ничего же не случилось! – убеждала я себя. – Перепутал имя во сне. Нельзя же ревновать к мёртвым! Не будь смешной»!

Самоубеждение не помогало. Внутри зародилось неприятное чувство. Если бы он сейчас проснулся, что – то сказал, уверена, – оно отошло бы. Но он спал. Разбудить его? Жалко. Яосторожно выбралась из его объятий, он почувствовал это, сжал руку. «Мне нужно», – сказала негромко, – он отпустил руку. Я встала, привела себя в порядок, убрала со стола, вымыла посуду. Потом села у окна и наблюдала, как занимается рассвет.

– Знаешь что? — сказал Миша, проснувшись, — я чувствую себя пацаном. Я счастлив.

Он притянул меня к себе и крепко обнял. Очень хотелось спросить его о Сашеньке, но...мой любимый был так ласков и нежен, чувствовала сама: нет места в его душе другой женщине!

Вернувшись в санаторий, сразу пошла к себе, несмотря на настойчивое приглашение провести вечер вместе в его одноместном номере. Нужно было немного остыть от любовного огня, трезво посмотреть на предстоящее замужество и обдумать бытовые детали, которые в постели вдвоем обсуждать невозможно.

Встретились за завтраком. Он был оживлён, синие глаза полыхали счастьем, и мой вопрос о Сашеньке снова застыл на устах.

Мы сидели на любимой скамейке под березкой и строили планы на будущее.

– Верунчик, а давай устроим свадебный вечер, ты наденешь белое платье...

– Не смеши! В моём-то возрасте! С взрослым сыном! Белое платье – символ чистоты и непорочности. Не смеши!

– А мне бы хотелось... – он мечтательно посмотрел куда-то вверх, потом добавил: первый раз женился – свадьбу не играли. Просто расписались с Сашкой, и всё.

Я внутренне сжалась.» Саша! Значит, все-таки жена его покойная. «Сашенька, не уходи!» – прозвучало в мозгу.- Любил, наверное, очень. Интересно, отчего она умерла? Молодая же еще... Спросить неудобно...» Начала издалека:

– Сколько вы прожили вместе?

– Шесть лет.

Удивленно посмотрела на него: сын – то уже большой...

– Так она давно умерла?

– Да.

Ему явно не хотелось говорить об этом. Но мне нужно было поговорить! Её давно нет, а он всё еще бредит ею...

– Она красивая была?

– Красивая. Вы с ней чем-то похожи.

– Ты очень любил её?

– Да.

– И она тебя?

– Наверное, любила.

– Почему – наверное? Ты прожил с нею шесть лет и не понял, любила она тебя или нет? Так не бывает.

– Бывает. Всё в жизни бывает.

– Прости, пожалуйста, что касаюсь этой темы... Отчего она умерла? Несчастный случай?

– Нет. Она... повесилась.

Ох! У меня перехватило дыхание. Что могло заставить молодую красивую женщину, имеющую любящего мужа и ребенка, лезть в петлю?

– О Господи … Почему?!

Он нахмурился, вздохнул, синие глаза потемнели.

– Неприятная история.

– Извини, но, мне кажется, она всегда будет стоять между нами.

– Не будет! Я люблю тебя!

– Прошлой ночью ты назвал меня её именем.

Он растерянно посмотрел на меня, потом, хлопнув ладонью по коленке, воскликнул:

– Так вот в чём дело! Я почувствовал, сразу почувствовал..., но не мог понять, чем обидел тебя. Прости, пожалуйста, прости!

– За что?

– Я искренен с тобой. Верь мне!

Он помолчал, собираясь с мыслями, потом горько усмехнулся.

– Помнишь, у Макаревича песня есть: он был старше и любил её, а она любила летать по ночам …. А поутру клялась, что вчера – это был последний раз... Это про нас песня. Слово в слово.

– Она … изменяла тебе? – я не верила своим ушам, – но почему?!

– Ума не приложу, чего ей не хватало! Секса? Вряд ли! Я всегда желал её. Много работал, всё делал для неё и сына.– Он не смотрел на меня. По мере рассказа его лицо медленно заливалось краской. – Измучился я страшно. И бросить не могу, и жить невозможно. Стыдоба! После очередного её загула категорически заявил, что разведусь с ней и заберу сына. Она стала плакать,  просить, чтобы снова простил. Клялась, что одного меня любит. Но я-то знал цену её клятвам и обещаниям. Всё! – сказал резко и впервые ушел спать в другую комнату. Тогда она заявила: «Если не простишь – повешусь!» Не придал я значения этим словам. Пугает! Что ей ещё остается? Не могу больше! Хоть сам в петлю лезь! Закрыл поплотнее дверь и уснул. Проснулся от звуков каких-то странных. Прислушался – из туалета звуки доносятся. Хотел встать, посмотреть, что там такое, а потом... догадался... догадался, что там происходит.

– Догадался – и не встал? Не остановил?! Не помешал?!

– Не помешал.

Во мне всё замерло.

– Как же... у тебя... хватило на это сил?

– Не было у меня никаких сил, в этом всё дело.

Мы долго сидели молча, не глядя друг на друга, потом он посмотрел на часы и сказал бесцветным голосом:

– Пойдем. Пора на обед.

Ночью я не могла уснуть. Как только закрывала глаза, сразу возникала картина трагедии. Я видела её в деталях, словно находилась там в роковую ночь. Конечно, она не хотела умирать. Она нарочно шумела, чтобы разбудить его, чтобы он почувствовал степень её отчаяния и раскаяния и снова простил её. А он... Как он мог! Любила ли она его? Наверное, любила. Смертью своей доказала это. А почему изменяла? Чего-то не хватало ей …. Чужая душа — потёмки.

Впервые за прошедший месяц вспомнила о муже. Интересно, а он смог бы так поступить – дать мне умереть? Клубок размышлений привёл к мысли о нашем разводе. Инициатором была я, но ведь он согласился! Не боролся за меня, не сказал – умру, если оставишь. Значит, не любил, а точнее –разлюбил давно. Выходит, правильно я сделала. Другие мужчины вон  что женам ради любви прощают. Прощают ли?!

Всё перепуталось в моём сознании. Я чувствовала себя одинокой и несчастной. Стала думать о сыне, о маме – полегчало. Господи! Да что же я за мать! Предаюсь тут низменным страстям, а сынок там соскучился, да и мамочка, наверное, устала с ним.  Такая острая тоска пронзила меня, что, едва рассвело, собрала вещи, на тетрадном листочке написала размашисто: «Миша, прости, прости, прости!»,- схватила чемодан, пешком добралась до автотрассы, остановила попутку и помчалась на вокзал.

Дома бросила чемодан, переоделась, взяла самое необходимое и тотчас умчалась снова – ещё успевала на свою электричку.

В деревне меня ожидал сюрприз. Подходя к маминому двору, увидела через забор в огороде мужчину. Он держал в руках шланг и поливал грядки. Я не сразу узнала бывшего мужа. «Сына приехал повидать. Похвально». Вошла во двор и очень удивилась: везде чувствовалось рука мужчины – хозяина. Мама и Санька, сияющие, радостные, повисли на мне.

– Мама, мы с папой на рыбалку ходили, вот такого щурёнка поймали! – первое, что сообщил мне сын. – А ещё мы с папой будку Тузику новую сделали...

– А ещё забор починили, – вставила мама.

–И когда это вы успели?

– Так ведь он давно тут. Как ты уехала, дня через три объявился. Мужчины твои – молодцы, настоящие хозяева!

Мама нахваливала зятя и внука, а я понимала подтекст – ей всей душой хотелось восстановить нашу семью.

– Привет, Соколова! – сказал муж издали, не выпуская шланга из рук. Сказал весело и просто, назвав мою девичью фамилию. Я снова удивилась – привыкла видеть его насупленным и серьёзным.

– Привет, Володин! – сказала в ответ и ехидно спросила, – с каких это пор тебя на сельхозработы потянуло?

Он не обиделся и с улыбкой ответил:

– Да вот ... потянуло, – и, глядя на меня с восторженным удивлением, добавил, – прекрасно выглядишь!

– Спа-си-бо...

Нет, ей – Богу, не узнаю человека. Что это с ним? До развода он в упор меня не замечал. Помню, купила новое платье, решила его мнением поинтересоваться. Оделась и стала перед ним:

– Ну, как?   

Муж тупо смотрел на меня.

– Тебе нравится? - я стала в позу манекена.

Он мучительно соображал, о чём его спрашивают, наконец, выдал:

– Подстриглась, что ли?

Он так и не узнал размера моей одежды и обуви, моих вкусов и пристрастий, моих мечтаний …

Стряхнув горькие воспоминания, вошла в дом. Мы говорили с мамой, сынок не отходил ни на шаг, тычась мне в бок, как телёночек. Было так хорошо и радостно, что старые обиды ушли куда - то, и присутствие бывшего мужа нисколько не сковывало. Тем более, что на нём не висело страшных грехов: не оскорблял, не изменял, не... убивал. Я содрогнулась, отгоняя прочь воспоминания, и вернулась к маме и сыну:

– Что ты сказал, сынок?

– Ты не слышишь, что ли? Папа обещал завтра свозить меня в райцентр, в парк... Там машинки электрические – покатаемся. Поехали с нами! Поедешь?

– Конечно, поеду, сынок. Я тоже люблю на таких машинках кататься.

Сын, счастливый моим согласием, побежал делиться новостью с отцом.

Признаться, раньше я не любила прогулок с мужем, потому что он всегда шёл впереди, а мы с Санькой – метрах в трёх сзади. Он шёл, не оглядываясь, даже если мы переходили оживлённый перекрёсток. Останавливался, покупал мороженое, вместе сидели за столиком в кафе, а потом опять: он – впереди, а мы – сзади.

Самое смешное, что и вдвоём с ним мы гуляли точно так же. Раньше я обижалась: «Ты что, стыдишься меня?» Муж спохватывался, метров десять шёл рядом, а потом опять уходил вперед. Обиженная, я останавливалась, а он, не замечая этого, шёл дальше и при этом разговаривал со мной. Наконец, замечал мое отсутствие, оглядывался и страшно злился. Глотая слёзы, я возвращалась домой, а он плёлся сзади. Так вот гуляли. Потом я вовсе отказалась от прогулок с ним – ради покоя в семье.

Через два дня муж притянул к себе сына, похлопал по спине, поцеловал в макушку, позволил поцеловать себя теще, посмотрел на меня долгим грустным взглядом и уехал...

У меня тоже заканчивался отпуск, через день отчалили и мы с сыном.

Лето набирало высоту, все разъехались кто куда в погоне за призрачным счастьем, никто не вспомнил про мой день рождения. Да я и сама едва не забыла о нём, если бы не визит мужа. Он пришёл вечером с цветами, принёс шампанское и большую коробку конфет. Мы посидели на кухне, выпили шампанского за мое здоровье. Разговор не клеился, а когда сын пошёл спать, он заторопился уходить. Уже в дверях протянул мне аудиокассету, пробормотав:

–  Чуть не забыл, это взамен той, что ты потеряла. Завтра зайду, Саньке обещал.

Я взглянула – старые песни Пугачевой. Надо же! Как трогательно. Я давно ещё потеряла такую кассету и очень горевала, а он подшучивал надо мной, над моими «совковыми» вкусами и музыкальными пристрастиями. Сам не слушал ничего, не помнил имён исполнителей, тем не менее, всегда иронизировал по поводу  эстрады.

Спать не хотелось, телевизор смотреть – тоже, решила сделать себе подарок: послушать сильный, страстный голос любимой певицы. Я поставила кассету, налила в бокал шампанского и уселась в кресло в предвкушении удовольствия.

Прозвучала первая песня, и вдруг... наступила пауза. Что такое?! Хотела уже встать, но услышала незнакомый глуховатый голос: «Вера, дорогая..., извини, что прерываю. Но, пожалуйста, послушай и меня тоже. Я долго шёл к этому разговору, наберись терпения – выслушай!»

Изумление сменилось волнением, у меня задрожали руки, словно услышала голос человека, которого давно похоронила. Я уселась на место, сердце гулко стучало, мешая слушать.

«В первые месяцы после развода я был взбешён – почему ты так поступила со мной? Что за идиотский каприз?! Бросить меня – за что?! В собственных глазах я был идеальным мужем: хорошо зарабатывал, вы с Санькой ни в чём не нуждались, я никогда грубого слова тебе не сказал, не изменял. Был уверен, что и ты счастлива.  Ведь у тебя было всё: хороший муж, сын, семья, дом, достаток – всё! »

На этой фразе его голос зазвенел, как натянутая струна. Потом пауза – и снова голос, горький, ироничный:

«Я был счастлив и гордился тем, что всё, что имею, заработано моими трудами, моим умом. Я гордился собой: и жену - то выбрал на зависть другим, и красивую, и хозяйственную. Я сотворил микромир, в котором жилось комфортно, и ничего лучшего не желал... И вдруг! Ты посягнула…, ты всё разрушила! Как же я ненавидел тебя!

Голос надолго пропал, слышался только шелест плёнки. Я ждала.

«Извини, говорю не по написанному. Я пытался увидеть нашу жизнь твоими глазами. Не получилось, …оказывается – я не знаю тебя. Просто «потреблял» и не удосужился заглянуть поглубже. Я придавал значение только тому, что делал сам, но никогда не задумывался, а что даешь ты?. То есть внешние проявления я ценил: обеды там…, чистота, а кроме этого, ничего не видел. Дальше – хуже. Я вынужден был признать, что мой уютный мир рухнул в одночасье, потому что в нём не стало тебя. Я виноват перед тобой. Прости. Спасибо, что набралась смелости «стукнуть меня по башке», иначе и состарился бы таким вот… индюком».

Я не вытирала слёз и чувствовала, что ко мне возвращается что-то утраченное, с чем давно простилась, но не смирилась с потерей. Голос на плёнке заставил разреветься еще сильнее: «Вера, я люблю тебя, я не могу без тебя жить, я просто … умру без тебя, понимаешь?! Возьми меня назад в мужья...»

Пауза. «Не отрекаются любя, ведь жизнь кончается не завтра», – сочувствуя мне, запела Пугачёва.

Я сидела в кресле, скрестив руки, покачиваясь в такт мелодии, и была благодарна певице, как доброй подруге, за соучастие и сопереживание.

Утром позвонили в дверь. Кто бы это в такую рань? Муж стоял на пороге, неестественно спокойный.

– Заходи, – пригласила я.

Он молча отрицательно покачал головой и смотрел мне в лицо, пытаясь по глазам понять, услышан ли он.

– Да заходи же, чудо моё! — сказала я, улыбаясь.

Он вздрогнул, а потом, схватив меня в охапку, внёс в квартиру и, не отпуская, стал осыпать поцелуями.

– Пусти, сумасшедший, задушишь... – я шутливо отбивалась от его ласк.

– Ма...а...а…Ты чего...? – сонный Санька тревожно выглядывал из своей комнаты, а увидев отца, всё понял, с разгона прыгнул на нас, уцепился, мы втроём упали на пол в прихожей, получилась куча – мала.

– Доброе утро, друзья! – громко донёсся бодрый голос из радиоприемника.

Эти слова неожиданно вызвали бурю хохота. Сидя на полу, мы смеялись до коликов в животе, а, отсмеявшись, я сказала нарочито строго:

                                   Волшебница

Мы с «англичанкой» сошлись не сразу. В техникуме, где мы работали, у неё была небольшая нагрузка, поэтому преподавала она не каждый день. Галина Ивановна, так звали учительницу английского языка, была приветлива со всеми, но держалась обособленно.

Однако с некоторых пор она стала подходить ко мне: советоваться, расспрашивать о детях. Выяснилось, что у нас с нею сыновья – почти ровесники, у неё два и у меня тоже – проблемы одинаковые. Одним словом, женщина потянулась  ко мне, и я пошла ей навстречу, тем более, что она была мне симпатична.

В свои сорок лет Галина сохранила отличную фигуру. Кроме того, Бог дал ей красивое лицо: выразительные тёмные глаза, аккуратный носик, чётко очерченные губы, а главное, у нее была чудесная кожа лица – белая, нежная, тонкая. Она редко пользовалась косметикой, да та и не нужна была ей.

Странно, но, несмотря на привлекательную внешность, Галина была незаметной, одевалась просто и скромно. Весь её облик казался тусклым, возможно, потому что не освещался внутренним светом. Так бывает, когда женщина чувствует себя нелюбимой или очень устаёт.

Как-то она пригласила меня к себе домой и в порыве откровенности призналась, что у неё с мужем прохладные отношения и что она подозревает измену. К тому же, у их мальчишек  серьезные проблемы в школе. Муж  не вникает в эти неприятности.

Я видела её Сергея: высокий, статный, с мужественным лицом. К тому же - офицер, подполковник, с машиной – такие мужчины  нравятся женщинам.

Чем я могла её утешить, что посоветовать?

Однажды, в конце июня, она пришла ко мне домой. Я, как всегда, в свободное от работы время сидела за швейной машинкой и творила очередной «шедевр». Красивые глаза моей приятельницы были полны тревоги:

-         Люба! Выручай! Такая ситуация – хоть «караул» кричи.

Оказалось, она приглашена на званый обед, да не к кому-нибудь, а к главному начальнику мужа – генералу. Этот генерал, отмечая свой юбилей, позвал сослуживцев с женами к себе в загородный дом. Общество обещало быть блестящим, высокопоставленным, Галин муж оказался в числе приглашенных за какие-то заслуги.

Что надеть? – первый вопрос, который встает перед любой нормальной женщиной в подобной ситуации. Жена офицера должна выглядеть так, чтобы он мог гордиться ею, как одним из своих достижений. Ведь всем известно, что у умного мужа жена выхолена, а у глупого – по будням затаскана.

Бедная Галка! В её гардеробе не оказалось подходящего случаю  платья. Купить новое – не было возможности. Хотела  взять напрокат наряд у приятельницы – он ей не подошёл.

-         Вот, - сказала она, вынимая маленький сверток из пакета, - сшей мне, пожалуйста, платье из этого!

Я развернула сверток и замерла в восхищении – никогда раньше  не держала в руках такой красоты – ткань с люрексом! Не жесткая и колючая, а мягкая, падучая, нежная…

-         Где ты это взяла?!

-         У приятельницы, из ее сундуков. Они  за границей служили. Заняла деньги тайком от мужа и купила. Узнает – убьёт! Без того долгов хватает. Сшей, а?

-         Галка, я боюсь! Никогда не шила из такой ткани, не знаю, как она себя поведет? Вдруг – испорчу? Я ж этого не переживу. Да и мало ее тут – не разгонишься на приличный фасон.

-         Шей! – решительно сказала она. – А испортишь – знать судьба моя такая! Понимаешь, мы не можем отказаться от приглашения, а явиться в чем попало – ну, нельзя! Знаешь, какая генеральша модница! Не смотри, что в возрасте, молодым фору даст! Муж её видел.

Упоминание о генеральше было последним убедительным доводом. Я представила себе крупную раскормленную бабу в шелках и шифонах, высокомерно взирающую на бедную учительницу, и что-то зазвенело внутри – взыграли струны!

-         Ладно, дорогая! Мы еще посмотрим, кто кому фору даст. Раздевайся! Я на тебя гляну. Думать будем.

Галка, не веря счастью, быстро разделась. Я придирчиво осматривала ееёфигуру. Ноги – стройные, прятать не нужно, бедра узковаты – надо зрительно увеличить. Живота нет – прекрасно! Тонкая талия – нужно подчеркнуть. Шея и грудь красивые, мраморные – это выделить. Плечи немного костлявые – прикрыть…

-         Одевайся! И дай мне сутки на размышление – фасон придумать.

Обычно я шила платье за день – два, над этим корпела неделю подряд, переложив на своего мужа все домашние хлопоты и заботу о наших мальчишках.

Когда я примеряю готовую вещь, всегда заставляю женщину встать на каблуки, причесаться и обязательно накрасить губы. Что говорить о заказчице, если я сама оторопела, увидев результат своей работы. Платье получилось не совсем обычным, это так, но до чего же сама Галина была хороша! В ней заиграло всё: она подтянулась, выпрямилась, стала выше ростом. Появились какие-то плавные, грациозные движения – другой человек! Она всматривалась в зеркало и – расцветала. Наверное, увидела себя такой, какой была в пору счастливой любви.

-         Шедевриально…, - прошептала она, рассмешив меня чудным словом.

-         Запомни, дорогая, как ты сейчас стоишь. Вот так и неси себя. И не бойся никаких генеральш, - напутствовала я подругу. – Стой! А что же ты мужу скажешь, где платье взяла?

-         Всё продумано: у приятельницы, Наташки, напрокат. Да я Сереге обновку не покажу – пусть ему сюрприз будет.

Она улетела.

А я на недельку уехала на дачу – лето все же! Вернулась, только на порог – звонок. Галка:

-         Ты дома? Сейчас приеду! – и бросила трубку.

Через полчаса стояла передо мной и смотрела, как на икону.

-         Люба, - говорила она, сияя глазами, ты – волшебница! Ты даже не представляешь, что ты для меня сделала!

-         Платье сшила. Эка невидаль!

-         Нет! Ты вернула счастье в мой дом!

-         Это интересно! Рассказывай, не томи душу!

И подруга, торопясь и увлекаясь, поведала мне, как они побывали на приеме у генерала.     

Собираясь в гости, она до последней минуты ходила в халатике, а когда Сергей, уже одетый, вышел подогнать машину к подъезду, надела новое платье, сверху накинула легкий плащ, и они поехали.

Немного опоздали – пришлось поплутать в дороге. Когда вошли на террасу, увитую зеленью, все уже сидели за столом. Муж пропустил ее немного вперед, она, смущенно улыбаясь, поздоровалась.

Гости обернулись к вошедшим – и на миг воцарилось молчание. На неё смотрели, как на ангела, неожиданно впорхнувшего в их обитель – так свежа и привлекательна была новая гостья.

Генерал после небольшого замешательства встал из-за стола и радушно поприветствовал их. Сергей представил ему свою супругу. Старый служака расплылся от удовольствия, словно ему вручили долгожданный подарок, поцеловал даме руку и отвел к столу.

Стол был великолепен, а всё остальное, - как обычно: тосты, здравицы, грубая лесть, много выпивки. Сергей не пил , а Галя вкушала понемножку заморские вина.

Народ за столом сидел солидный и по возрасту, и по положению. Они с мужем были самыми молодыми в этой компании.

 Дородная генеральша, красивая, ухоженная, одетая дорого и со вкусом, в течение вечера не раз бросала оценивающие взгляды на молодую гостью. Галке было неуютно под этим взглядом. Зато генерал, немного подвыпив, пользуясь своим положением хозяина и юбиляра, вслух восхищался ею, приглашал танцевать, целовал руки и, в конце концов, театрально встав на одно колено, произнес:

-          Богиня! Как должен быть счастлив мужчина, владеющий таким кладом!

Другие офицеры явно разделяли мнение своего командира и тоже приглашали её танцевать, не скрывая восхищенных взглядов и не скупясь на комплименты.

Сергей, ошарашенный безумным успехом жены, пытался потанцевать с ней, но его шутливо оттесняли:

-          Серега! Ты с нею дома пообщаешься, а тут, пожалуйста, не лишай нас удовольствия!

Такого успеха Галина и сама не ожидала. Это был поистине ее триумф: она парила, чувствуя крылья за спиной. Танцевала, шутила, улыбалась. Ухаживания генерала воспринимала с юмором, не кокетничала, не отвечала на призывные взгляды других мужчин. Королева! И откуда что бралось? – удивлялась себе.

В какой-то момент генеральша отвела ее в сторону:

-          Познакомьте меня, пожалуйста, с вашей портнихой.

И тут Галка… соврала, иначе ответить было нельзя, положение королевы обязывало:

-          К ней  не пробиться! Но я постараюсь уговорить её.

Было уже поздно, генерал не хотел отпускать их, но Галя и Сергей  торопились – мальчики дома одни.

Сели в машину, отъехали немного, вдруг Сергей остановился, ни слова не говоря, схватил ее в объятия и стал жадно целовать.

В эту ночь они не спали совсем , как  в молодые годы.

Утром он сказал жене:

-          Ты это платье Наташке не возвращай. Мы его купим, сколько бы оно ни стоило. Уговори её.

Тут Галя призналась, что обманула его.

-          Умница ты моя! Какая же ты у меня умница! Галчонок, ласточка…

 С этой ночи начался их «медовый месяц»…

-          Вот я и говорю, ты – волшебница! – заключила подруга свой рассказ.

-          - Да не я, а ты – волшебница! Вон сколько мужиков одним махом околдовала!

-          Ты шутишь, а я – серьезно!

-          И я – серьезно. Ведь дело не только в платье. Важно, как ты  себя ощущала в нем, ведь именно так тебя и воспринимали окружающие. Ты просто не знала себя. Задавленная бытом,  потеряла ощущение радости жизни. А я всего лишь немного помогла тебе убедиться в богатстве твоих собственных ресурсов – физических и духовных. Запомни, Галка: несчастных – не любят; несчастным сочувствуют и… отторгают их. Закон жизни! А к счастливым людям тянутся все, как к огню, - погреться. У мужиков на это нюх особый, а муж – он ведь прежде всего – мужик! Не снижай планку – и все будет О-кэй!

-           

Перестроечная жизнь развела нас, разбросала, втянула в бешеную борьбу за выживание. Я ушла из техникума. Ослабли или вовсе порвались дружеские узы, остались – самые крепкие – проверенные всей жизнью. Галку я потеряла из виду. А недавно – звонок. Знакомый голос:

-          Как поживаешь, дорогая?

 Галка!

-          Нормально. А ты? Как дети?

-          Сыновья выучились, устроились неплохо. Серега ушел в отставку, свое дело открыл, я ему помогаю. Всё у нас хорошо.

Я ей рассказала о своих делах, а потом спросила:

-          Галка, а где  то платье? Помнишь? Продала?

-          Что ты!  Мы его храним. Это – наша семейная реликвия.

Ее голос звенел в трубке, она щебетала что-то еще, а я – почти не слушала, так как главное – уже услышала.

  СТИХОТВОРЕНИЕ

Я вышла замуж, когда уже почти потеряла надежду на семейное счастье. Мне шёл тридцатый год, а мужу тридцать пятый. Не беда- всё успели: и детей родить, и дом построить.

Мне повезло с мужем, хороший человек оказался: добрый, честный, к тому же романтик, стихи пишет, хорошие стихи.

             Конечно, нельзя наши отношения безоблачными назвать, всякое бывало: и непонимание, и обиды. Да что далеко за примерами ходить, вот уже неделю муж не разговаривает со мной. Обиделся. Из-за чего? Вопрос деликатный, но всё равно расскажу всё, как есть, а вы рассудите нас.

Упала я однажды зимой, да так неудачно! Из-за полученной травмы долго болела, а потом в санаторий поехала долечиваться. Первый раз одна уезжала, детей на мужа оставила. Переживала очень, как он один с ними справится. Часто домой звонила. «Не волнуйся,- говорит,- лечись. Всё нормально»

Санаторий комфортабельный, лечение отличное и отдых замечательный, но не вынесла я двадцать четыре дня, сорвалась домой пораньше. Муж меня на вокзале встретил. Как увидела  его – ахнула! Кощей Бессмертный! Скелет, на который костюм надели! Ужас!

-Что с тобой?- спрашиваю.- Ты болел? Почему не сказал? Я бы всё бросила, приехала.

-Успокойся, я совершенно здоров.

-Здоров?! А это – что?- Я потрепала его за лацканы пиджака. Потом встрепенулась: вы голодали?!

-Да нет же! Успокойся, всё нормально. Похудел немного - и всё!

Дома меня ждал праздничный ужин с вином, а потом - незабываемая ночь. Наутро муж, одеваясь, бормотал: «Дрянь…, мерзавка…, подлая душа…»

Я обомлела: никогда раньше подобных слов от него не слышала. О ком это он? Обо мне?

За что? Повела допрос с пристрастием и выяснилось следующее.

На работе у мужа есть женщина, которая давно положила глаз на него. Она, вероятно, обладает особым талантом обольщения, потому что уверяет, что в её практике не было случая, чтобы мужчина, которого она желала, отказался от неё. А мой – отказывался. И чем больше он игнорировал её ухаживания, тем настойчивее становились её действия. Когда она узнала, что я  уехала в санаторий, пошла в наступление и в буквальном смысле терроризировала его ежедневными психологическими атаками. Женщина  утверждала, что в санаториях и домах отдыха   все уже на третий день находят себе пару и «гуляют» напропалую. И если он думает, что его жена – исключение, то глубоко ошибается. Искушённая в вопросах любви  дама давала голову на отсечение, что это именно так, поэтому  зря он хранит верность в такой ситуации.

Подобного рода психологические обработки дали результат: муж возненавидел эту женщину за то,  что она  « открыла ему глаза», и начал мучительно страдать, еженощно рисуя в своём воображении картины моей неверности. Результат  страданий был налицо.

- Милый! Глупый! Уж если так, почему ты не потребовал моего немедленного возвращения под любым предлогом!?

- Как я мог прервать твое лечение? ! Твоё здоровье…

- Важнее, чем твоё, да?

            Этот случай заставил меня  по-новому взглянуть на супруга и восхититься  его благородством и преданностью.

А в этом году  послали его на учёбу в приволжский городок на целый месяц. Как я завидовала ему! Лето, теплынь, Волга, красотища! Отдохнёт от работы, от семейных забот. Так хотелось хоть на пару дней вырваться к нему! Но не на кого было оставить детей, да и работа держала. Муж регулярно звонил домой, говорил, что скучает. Ревновала ли я?  Конечно, ведь обстановка, в которой он находился, располагала к романам, но…старалась об этом не думать.

Муж вернулся другим человеком: он кипел, бурлил, каждый день дарил мне цветы. Говорил, что во второй раз влюбился в собственную жену. Я не могла понять, что с ним происходит, а он в ответ цитировал Есенина: «Большое видится на расстояньи». Он привёз из поездки много новых стихов, воодушевлённо  читал их  и , как всегда, ждал моей оценки .Я,  « строгий цензор», похвалила некоторые, а одно стихотворение  выделила особо, попросила текст, внимательно перечитала и…почувствовала, как билась в муках любви чья-то женская одинокая душа. Пронзительно-щемящее, оно разбудило во мне давно забытые чувства отчаяния и одиночества.  Я не сдержала слёз.

-      Слушай, как ты мог это написать? Такое невозможно придумать.

- А  я и не придумывал.  Там была женщина, сибирячка. Очень симпатичная, но… несовременная, робкая, застенчивая. Сорок лет – и такая чистая! Редкий экземпляр!

- Да ты влюбился в неё!

- Влюбился бы, если б тебя не любил. У неё всё по схеме: неудачное замужество, а потом – стойкое одиночество. Всё - только в мечтах. Кара над нею, что ли… Жалко… Такой клад не востребован.

- Да, ужасно…Постой, а ты откуда об этом знаешь?

- Сама рассказывала. Она предпочла всем моё общество. Мы подружились. Она так тонко чувствует поэзию!

- И всё?

- И всё. Хотя…, если честно, она… влюбилась в меня. Нет-нет, никогда не говорила о своих чувствах, но это невозможно было не понять .Она наслаждалась каждой минутой общения со мной, в глазах… такое тепло – солнца не надо! Может быть, в глубине души надеялась на взаимность… Наверняка не строила далеко идущих планов, знала, что у меня семья. Просто была счастлива, что целый месяц рядом с нею мужчина, которому она интересна…хотя бы как человек.

Он помолчал, видимо, вспоминая что-то, а потом добавил:

- А как она смотрела на меня накануне отъезда! Прямо душу перевернула.

- А ты?

- Я ей вот эти самые стихи посвятил, подарил на прощание. Она прочитала их, заплакала и ушла. За  завтраком встретились, а у неё глаза потухшие…, опухшие от слёз…

Я еще раз перечитала стихотворение, живо представила ту женщину, почувствовала её безысходную тоску, бесконечные разочарования, зыбкие надежды на счастье. Вспомнила, как жутко болят душевные раны, залечить которые можно только мужскою лаской…Может быть, ей  глотка счастья хватило бы судьбу изменить, уверенности придало…

Я осуждающе посмотрела на мужа:

- А ты жестокий…

- Я?!- изумился он.- Почему?!

- Не нужно было стихотворение ей показывать, тем более – дарить.

- Но почему?!

- Не понимаешь? Ты выделил её из толпы, проводил с нею  много времени, делился сокровенным … Влюбил в себя!  Ты дал ей  надежду!. Не дружбы твоей она хотела, а взаимности. А ты…обманул  её, да ещё и напоследок ударил по больному. Уж если захотел память о себе приятную оставить, воспел бы душу её прекрасную или там… красоту неповторимую, или … пожалел … хотя бы на прощание…

- Ты… ты… соображаешь, что говоришь?

- Соображаю. Мы в ответе за тех, кого приручили ,– забыл?

- Что ты несёшь?! Вдумайся: что ты несёшь?! У тебя какие-то извращённые понятия о нравственности ! Или ты совсем не любишь  меня!

- Люблю. Только…не обо всех подвигах нужно жене рассказывать.

Вот после этого случая муж не разговаривает со мной. А я почему-то не испытываю, как прежде, радости и гордости  оттого, что у меня такой благородный супруг.

Может быть, у меня и вправду  извращённые понятия о нравственности, как вы думаете?

ГАЗОН

Не плачь, козявка, только сок выжму.  Пословица

Люся Зорина спешила домой. Домой – это не в Петербург, где проживала с семьей, а в маленький кубанский городок, который раньше, когда Люся жила здесь с родителями, назывался станица Беловишенская. На узкой улочке недалеко от вокзала в ряду сотен домов, хат, хибар стоял и их дом.

В послевоенные годы дома на Кубани строили в основном из самана.   Сейчас уже, вероятно, забыли технологию его изготовления, в ходу кирпич да бетонные блоки, а тогда, в годы послевоенной нищеты, жилье строилось просто. Находили большую поляну, выкашивали траву, снимали дерн, рыли круглую просторную яму, оставляя в ней землю, заливали водой, сверху бросали солому, заводили в яму лошадь и ходили по кругу. Если не оказывалось лошади, лезли сами и ногами хорошо перемешивали солому с землей. Потом брали прямоугольные ящики с ручками, но без дна, смачивали их водой, плотно наталкивали смесь и осторожно выкладывали саман рядами, чтобы высыхал.

На дом нужно было заготовить две-три тысячи «кирпичей», поэтому созывали друзей, родных и соседей. Женщины набивали смесью формы, а мужчины таскали их и выкладывали. Работа изнурительная, но никому не приходило в голову просить деньги за труд. Вечером хозяйка накрывала стол, и долго разносились над станицей протяжные кубанские песни. Сегодня делали саман одному, через неделю – другому, об этом сообщали разносившиеся над станицей протяжные стройные голоса.

Пока земляные «кирпичи» высыхали, заливали фундамент, иногда ставили дом прямо на землю. Выкладывали стены, перегородки, накрывали дом камышом, дранкой, кто умудрялся достать – шифером. Мазать стены глиной и накладывать потолок тоже звали людей.

Работали тяжело, но с шутками – прибаутками. Может, поэтому саманные дома, их называют на Кубани хатами, стояли до ста лет, что «гуртом» строились с любовью и добротой сердечной.

Каждый год к пасхе хозяйки белили известью свои хаты изнутри и снаружи, а окна, ставни и двери красили масляными красками, в основном голубыми или зелеными. И стояли дома, белые, нарядные, чистенькие, как невесты.

Дом Зориных отличался от других: фундамент и стены — выше обычных, углы затейливо выведены и крыша под шифером. Это позже, когда пришла мода саманные дома специальной плиткой обкладывать, Люсин отец один из первых сделал это. Дом еще солиднее стал выглядеть – не скажешь, что саманный.

Но, как известно, красна изба не углами, а пирогами, то есть радушием хозяев, семейной дружбой. Семья у Люси хорошая была, культурная. Отец инженером на маслозаводе работал, мать – учительница, а детей двое: Люся и Володя – младший брат.

Кого только у них дома не перебывало! Родственники со всех краев, товарищи, друзья и подруги детей! Сколько музыки звучало, сколько песен, сколько смеха ! И слез горьких немало пролито – не обошла беда стороной их счастливый дом, сначала отца забрала, потом брата….

Люся в это время на журналиста в Петербурге выучилась, замуж вышла, там и осталась.

 К маме приезжала часто – при первой возможности, а потом стала дочь просить мать, чтобы переехала к ней жить. Уход-то ежедневный старушке требовался, а так, наскоками, – одно мучение и ей, и матери. Умоляла: «Продай дом, живи с нами, будешь любовью и вниманием окружена до последнего часа.»

Мать даже слышать не хотела ни о переезде, ни тем более о продаже дома. Так вот и моталась дочь между Питером и Беловишенском до самой маминой смерти. Похоронила, как положено: с читалками, с отпеванием. Рядом с отцом и братом положила, памятник всем троим поставила.

Сразу дом продавать рука не поднялась.  Пустила квартирантов, за собой комнату оставила. Через год приехала, и сердце опустилось: дом стал похож на нелюбимого ребенка: неухоженный, сиротливый. Отказала квартирантам, поселила других. Новые еще хуже оказались: стекла перебили, стулья переломали … А когда увидела на полу в туалете вместо коврика мамину шаль  ,  в ярость пришла. Выселила мерзавцев в двадцать четыре часа.

Вот тогда и пришла впервые мысль — продать дом, пусть в чужих руках будет, но в хозяйских, любящих.

 Стала усадьбу свою осматривать. И вдруг … заговорило всё тихо-тихо, одной ей слышно было. В углу двора ручной пресс стоит,  которым отец всегда виноград отжимал, а из чистого сока вино делал. Услышала она голос отца: «Отведай, дочка! Знатное вино! У вас в Северной столице такого не купишь».

 В дом вошла, стены оглядела, а с портрета брат прямо в душу смотрит, улыбается: «Привет, сестра! Рад тебя видеть»! И мама с папой, молодые, красивые, тоже с портретов на неё глядят, молча радуются. Куда взгляд ни бросит – всюду мать видит. Её руками уют в доме создавался: вот «задергушки» на окнах отделаны «ришелье», и наволочки на больших подушках – одна затейливее другой – рукодельница была! Шила, вязала, вышивала. На стене в самодельных рамочках под стеклом – вышивки её. Никто не верил, что картины вышиты, думали – нарисованы.

 Над комодом  зеркало висит в простой раме. Посмотрела Люся в зеркало и увидела там … юную девушку, черноволосую, черноглазую с нежным румянцем на щеках. Узнала себя, вздохнула – красивая была!

Села на диванчик с высокой мягкой спинкой и деревянными полочками на ней. Заскрипели под ней пружины, напомнили, как молодая мама прибежала с вокзала, взбудораженная вся: «Отец! В железнодорожный универмаг диваны привезли! Такие красивые! Давай купим! Очень красивые»! Отец молча взял деньги и отправился c мамой. Вскоре они диван привезли . Он стал самым уютным местом отдыха, особенно брат его любил … Обивку так ни разу не меняли.

Так ходила она целый день, присматривалась, всё вспоминала.

 Как с этим расстаться, куда деть? Мамины платья в комоде – их куда? Кое-что раздала знакомым старушкам. А остальное?

 Целую ночь возилась, всё перебирала, пересматривала, а потом устала, прилегла на диванчик, поджала ноги и уснула. А утром, как откровение, пришло решение: ничего она продавать не будет. Пусть всё стоит, как есть. Ни одной занавесочки не сменит, ни покрывальца, ни дорожек напольных – ничего! Пусть всё стоит, как при родителях было. Договорилась с соседкой тетей Надей, чтобы за домом присматривала, надарила ей подарков и уехала домой.

С тех пор каждый год в отпуск и она, и дети в южный городок ездили. Все так счастливы были! Свой дом на юге, в доме – всё необходимое, фруктов – горы. Река большая есть. До Черного моря – рукой подать. Два часа электричкой, целый день купаешься, а вечером – домой. Сказка! И так счастлива была Люся, что ума у нее хватило дом родительский сохранить.

Год назад приехала весной, новость узнала: соседи слева Иванниковы мать похоронили, а через полгода наследство продали. У них дом просторный, из хорошего кирпича, с большими окнами. И березка большая под окнами – диковинка для южных мест.

Не успела оглядеться, новый сосед ее окликает, представляется просто по имени : Гриша. И с места в карьер:

-        Продайте мне ваш дом!

Люся даже оторопела:

-        Нет-нет! И говорить об этом не хочу!

-        А хотите – я вам в центре квартиру куплю?

-        Да на что она мне – квартира! Мне бетонные стены дома опостылели. К тому же жалко – родительский!

-        Чего жалеть? Куча глины. Ведь он саманный?

-        Ну да. И что из этого? Он мне дороже дворца вашего, – вспыхнула Люся.

-        Это – дворец?! – Гриша презрительно посмотрел на свой дом. – Для дворца места маловато. Так  продадите?

-        Ни за какие деньги!

-        Зря, – он недовольно скривил губы и, уходя, бросил, – а все же подумайте, только не очень долго.

Люся ушла в дом. У нее внутри все кипело. Какой самоуверенный наглец! Хозяин жизни! Видела она таких в Питере. Выскочка! И откуда он здесь взялся?

Тетя Надя сказала, что родители Гриши на хуторе живут. А еще Люся узнала, что домовладения слева от себя и сзади он уже выкупил. Прыткий молодчик! Бизнесмен – так их теперь называют. За короткое время полгорода в свои руки взял!

« А ты у себя на хуторе не в такой вот хате вырос? Наверное, еще хуже, – негодовала Люся. Настроение испортилось и вернулось хорошее, когда она вышла в сад с граблями и лопатой.

В августе всей семьей приехали: с сыном, с невесткой, с дочерью и внуками. Дом ожил и зазвенел детскими голосами, как в лучшие годы.

 Одно было неприятно: рядом, в метре от ее усадьбы, монстр вырос. Как туча, навис над домом, тень отбрасывает. Широко размахнулся Гриша- сосед, дворцом его дом не назовешь, но, надо признать, вкус у его архитектора  отменный. Красивое здание получилось, при первом взгляде  завораживает.

Одно плохо: дом очень диссонировал с окружающими строениями. На узкой улочке с ямами и ухабами, в одном ряду с обычными хибарами и хатами, он казался чем-то инородным, случайно втиснувшимся в ряд неказистых строений.

«Такой бы дом, да на простор! Парк, пруд, газоны – сами просятся»! С его-то деньжищами неужели не мог участок присмотреть в гектар – не меньше!» – недоумевала Люся.

Гриша непритворно обрадовался, увидев соседку. Он первый приветливо поздоровался, поинтересовался, как им отдыхается, а потом неожиданно спросил:

-        Ну, как? Надумали?

-        Чего? – не поняла Люся.

-        Дом продать, – простодушно пояснил сосед.

-        По-моему, я вам в прошлый раз ясно сказала, – сухо ответила она.

-        Хорошие деньги дам. Купите себе дом на другой улице, получше этого.

-        Нам не нужен дом на другой улице! И лучше этого дома – нет! И вообще – чего вы ко мне пристали?

-        Непонятно? Ваш дом мне мешает.

-        ?! – Люся не нашла слов. У неё широко открылись глаза и перехватило дыхание.

-         – Ну, наглец… – еле выдавила и, держась за голову обеими руками, ушла в дом.

Летнее настроение было испорчено. Дети уговаривали ее не обращать внимания на «крутого» соседа и не вступать больше с ним ни в какие разговоры. Как не обращать внимания, если он всюду: слева, сзади, сверху…, если целый день визжат пилы, дрели, стучат молотки, теснят автомашины так, что к своей калитке не подойти… Не хотелось выходить из дома, чтобы не видеть и не слышать ничего этого.

Решили поехать на море, там и провели большую часть отпуска. Перед отъездом   тщательно убрались в доме.  Взяли кое-что из маминых вещей: скатерти вышитые, наволочки с «ришелье», а еще Люся шаль мамину забрала. Расцеловала на прощание старенькую соседку тетю Надю, вручая ключи от дома: «Смотрительница наша! Дай бог тебе здоровья! До свидания! До следующей весны! Смотри же – доживи! Дождись меня!»

Через два месяца Люсе телеграмма пришла без подписи: «Срочно приезжай!». Заспешила Люся, заволновалась, всё бросила, домой помчалась – в Беловишенск.

Поезд днем пришел. От вокзала до дома – рукой подать, пошла пешком.

Пройдя немного, приятно удивилась – наконец-то асфальт проложили! Какой прогресс! Теперь не будешь каблуки и ноги ломать о камни да ухабы. Люся шла по проезжей части и, увидев детей, играющих в «классы» на асфальте, поняла, что не одинока в своей радости.

Асфальт закончился неожиданно быстро – у роскошного дома соседа Гриши.

 Люся не сразу узнала имение: появился новый высокий забор с каменными колоннами . Перед домом, вплоть до проезжей части, разбит газон. Березка с желтеющими листьями на фоне изумрудного газона смотрелась великолепно. Цвет забора органично вписывался в ландшафт.

 Женщина  невольно залюбовалась увиденным, потом свернула к своему дому и вдруг… испугалась, упершись взглядом в высокий забор. Тут должна быть калитка! Ей показалось, что она сходит с ума. Ошиблась домом?! Не может быть! Пятьдесят пять лет ходила по этой улице, в кромешной темноте находила свою калитку – ноги привычно сами приводили ее к родному гнезду. Люся растерянно огляделась и пошла назад.

 Всё правильно, вот низкий штакетный забор тети Нади, вот ее хатка, а следующий должен быть ее дом. Однако ни  забора, ни железной калитки, ни отчего дома – не было. Не веря глазам, попыталась найти щель в заборе, чтобы заглянуть внутрь и понять, что же произошло? Щелей не оказалось, забор стоял, плотно сомкнув ряды гладко оструганных досок, строгий и недоступный.

Люся на ватных ногах вошла во двор тети Нади и оттуда увидела свои восемь соток земли, которые всю жизнь ассоциировались в её сознании с понятием Родины. Ни дома, ни летней кухни, ни бани, ни виноградника – ничего не было. Лежал идеально ровный, пугающе – красивый большой газон, уже успевший густо зарасти  прыткой зеленью.

Усилием воли, ухватившись за дерево, осталась на ногах. Потом стала звать тетю Надю. Но звуки голоса застревали где-то. Женщина беззвучно открывала рот и, расставив руки, как слепая, пошла в тети-Надину хату. На входной двери увидела замок. Грузно опустилась на маленькое крылечко и, привалившись спиной к двери, потеряла сознание.

Прошло три года. Тетя Надя давно умерла, у нее случился инсульт, когда сносили дом соседей. Люся, журналист с именем, по-прежнему регулярно ездит в свой родной городок, часами сидит в здании суда, дожидаясь, когда секретарь, прикрывая накрашенными ресницами блудливые глаза, скажет в очередной раз: «Заседание переносится. Ответчик болен. Мы уведомим вас. Ждите».

Материнская любовь.

Максима я родила не в Москве, где живу, а в маленьком городке на Кубани. Беременная, с четырёхлетним сыном Петей и пятилетней племянницей Ингой приехала к маме на лето. Роды ожидались в конце сентября, так что до августа смело можно было «гулять», набираться сил для успешного завершения ответственного события.

Каким сладким и радостным было то лето! Мы с детьми буквально купались в маминой любви и заботе. Как трепетно ожидали приезда братьев, сестёр! Родительский дом, из которого мы разлетелись по стране, магнитом притягивал нас и был, пожалуй, единственным местом наших ежегодных встреч. Сколько смеха, озорства, бесшабашного веселья! Грустили об одном: слишком рано ушёл из жизни папа, не довелось ему увидеть внуков. В память о нем сначала я, потом младший брат Юра назвали сыновей его именем.

Мама на глазах молодела от нашего присутствия, и чем больше сидело нас за столом, тем светлее становилось её лицо, тем живее она двигалась, тем задорнее звучал её голос.

Всё резко оборвалось в середине лета. Погиб Юра: разбился на мотоцикле - очень спешил к жене, сыну, к маме....

После девяти дней все постепенно разъехались. Юрину жену, таявшую у всех на глазах, вместе с маленьким сыном забрали её родители. Мне пришлось отложить отъезд на неопределённый срок - невозможно было оставить маму одну наедине со страшным горем. Два месяца до родов, прожитые  в родительском доме после гибели брата, остались в моей памяти шершавой бетонной полосой, по которой протащило меня, беременную, вихрем судьбы.

Казалось, мама забыла о нас. Она по-прежнему хлопотала по хозяйству, но делала всё автоматически. Ночью и днём слышались  её плач и причитания. Она, как это свойственно простым женщинам, «голосила» - плача, выговаривала всё, что болью накапливалось в душе. Я вскакивала и, неуклюже переваливаясь, бежала к ней. Моё сердце разрывалось на части от горечи утраты, от неспособности принять случившееся, от жалости к маме.

Мне так хотелось хоть немного притупить её боль, но подходящие слова не приходили на ум, и мы, обнявшись, рыдали обе. Не родившийся  Максим в такие минуты властно напоминал о себе, а дети  испуганно смотрели на нас своими  большими  чистыми глазами.

Накопившаяся боль угнетала, радоваться чему бы то ни было, даже скорому появлению на свет малыша, казалось противоестественным.

Я с ужасом думала о том, как отразится на ребёнке всё, пережитое мною. Петенька, напуганный изменившейся обстановкой в доме, как-то спросил:

- Мама, а почему бабушка всё время поёт?

- Она не поёт, а плачет и причитает, потому что умер её сынок.

- Что такое умер?                     Как ответить ему на этот вопрос?

- Он жил, жил и его вдруг не стало...

- Куда он делся^?

И правда, куда? Где он теперь?  Никто не знает, а отвечать на вопрос надо.

- Его закопали в землю…

- Так пойдём выкопаем! И бабушка перестанет причитать, - воскликнул сын. Я заплакала, крепко прижав к себе умненького и доброго мальчика, а Максим, волнуясь за маму, тотчас напомнил о себе энергичными толчками.

«Так нельзя! - наконец решила я. - Сдерживай эмоции - ради детей!» Усилием воли «переключила» себя и изменила тактику в отношении мамы, запрещая ей плакать.

Стенания стали доноситься из сарая, из погреба, из дальнего угла огорода... Эти звуки острой болью впивались в моё сознание.

- Мамочка! - убеждала я , - Юру не поднять и морем слёз, а себя Вы погубите. У

Вас слабое сердце, однажды оно просто не выдержит!

- Хорошо бы...

-Себя  не жалко, - меня пожалейте! Я, живая, рядом! Я жду ребенка! Что с ним будет? Каким он родится? Ради него, умоляю  - сдерживайтесь! У меня нет больше сил. Помогите же мне!

  Мама виновато опускала глаза:

- Я не буду больше плакать, дочь. Прости меня, - и уходила к себе в комнату. Вскоре оттуда доносились приглушённые звуки - она прятала лицо в подушки и плакала тихо-тихо.

Я, конечно, всё слышала, не спала ночами, мучаясь ещё и чувством вины перед нею. А потом наступил момент, когда (прости меня, мамочка!) в душе стала осуждать её: «Неужели нельзя совладать с собою? Она плачет о мёртвом, а рядом с нею пропадают живые - любимая дочь и внуки». Умом понимала, что один ребёнок другого никогда не заменит, какой палец ни режь - одинаково больно, а сердцем -никак.

Мне, как воздух, нужна была поддержка - дух мой угасал. «Бал бы рядом Коля», -всё чаще и чаще вздыхала я о муже.

Предстоящие роды в захудалой районной больнице пугали меня. Навещая там Юрину жену, видела: ни оборудования, ни врачей, ни лекарств, даже самых необходимых! А пелёнки! Солдатские портянки белее. Всё пережитое даром не пройдёт, где-то да вылезет, кто спасать будет, а главное - чем?

Оставшись наедине со всеми своими бедами, я сникла и обречённо ждала приговора судьбы.   Слёзы пропали, и  незаметно вселилась уверенность, что непременно умру при родах. Смерть больше не казалась мне невозможной, уж если она Юру не пощадила, чем я лучше?

Бессонными ночами размышляла только о том, что будет с моими детьми^?  Муж, конечно, не оставит их, но они так малы, без женщины ему не справиться... На мою маму надежды нет, (бедная, что с нею станет?) а его мама давно умерла. Другая женщина? Исключено, как минимум, на пять лет, я его знаю...

Мои размышления прервал спящий рядом со мной на широкой кровати Петенька. «Мама, мама!» - а дальше невнятное бормотание.

- Я тут, мой ангел, ты хочешь пить? - Сынок успокоился, чувствуя меня рядом.

Глядя на него, я вспомнила наш разговор, случившийся ещё в то, счастливое время.

- Мама, мама! - звал он меня ежеминутно без видимой на то причины. Я подошла к нему, спросив полушутя, полусерьёзно:

-   Ну? Зачем тебе мама? Зачем тебе вообще нужна мама? - и поразилась ответу. Сынок, не думая ни минуты, сказал коротко и просто:

- Чтобы любить.

Эти мудрые слова четырёхлетнего сына тогда буквально озарили моё сознание: Мать нужна ребёнку, чтобы его любить, умного или глупого, здорового или больного, красивого или уродливого, - любить! - именно в этом залог его счастливой жизни!

«Кто же станет любить Вас?» - мучилась я, словно смертельный приговор был уже оглашён. - Людочка! Ну, конечно, Людочка!» - так с детства мы называли старшую сестру.

 Она опоздала на похороны, потому что жила очень далеко - в Сибири. Это её дочка Инга была со мной. Я трепетно любила племянницу, и Людочка знала об этом. Перед самым отъездом  домой она неожиданно сказала мне:

- Если что со мной случится - забери Ингу.

- Ты что? - всполошилась я. - Что такое говоришь⁹

 - Не волнуйся. Всё хорошо. Это я так, на всякий случай. Возьмёшь?

- Конечно, возьму, но... отдаст ли отец? - ------ Отдаст. Мы говорили с ним на эту тему.

- Тогда и ты обещай, что не оставишь моих детей в случае чего... - - Обещаю.

Я лежала на боку, обняв огромный живот, прислушиваясь к не родившемуся ребенку. Он тоже не спал, мой малыш, чувствовал, что маме плохо, ворочался, толкался. Интересно, какой он? На кого похож? Неужели я не увижу тебя, крошечка моя?

Что-то противное, тяжёлое накатилось на меня, стало трудно дышать. » Ох, не разбудить бы сыночка!» Петенька, разметав кудри по подушке, спал, красивый, как ангел. Вдруг он снова вскрикнул, заворочался, я погладила его, успокаивая ласковым шёпотом, он притих под моей рукой - дыхание выровнялось.

«Господи, что с нами будет?» - с этим вопросом я заснула тяжёлым, коротким сном.

Утром мы с Петей пошли в магазин за хлебом. Мама не выходила лишний раз со двора, боясь встреч с людьми, их сочувственных взглядов, слов... Шли за руку, очень медленно, молчали. Мрачные мысли снова одолели меня. По всему ощущалось, что оставались считанные дни до радостного (или рокового?) события. Вдруг услышала:

- Мамочка, мне такой страшный сон сегодня приснился!

- Что?! - я встрепенулась. - Сон? Никогда раньше ребёнок не говорил мне, что ему

снятся сны! Странно!

- Что тебе приснилось, сынок?

- Ты идёшь по дороге, а впереди большая-пребольшая яма, а ты её не видишь. Я знаю, что ты в неё упадешь, и кричу: «Мама, остановись, там яма!» А ты не слышишь - идёшь и идёшь... Я сильно кричал и плакал.

Меня забила мелкая дрожь. «Вот оно, моё предчувствие!»

-  А ты перешагнула эту яму и пошла дальше.

- Сынок, ты это придумал? - сдержанно спросила я.

- Нет, мне это приснилось. Мне было очень страшно.

Трудно передать словами то, что я испытала в ту минуту. Мощная, но ласковая волна поднялась во мне, выдавливая из каждой клеточки тлен. «Мой сыночек! Какой прекрасный сон! Это Высшие Силы передали через твоё ангельское существо предсказание: всё будет хорошо!»

«Всё будет хорошо!» - твердила я, как молитву, корчась в муках всю ночь в родильном отделении маленькой районной больницы.

- Ты мне эту учительницу побереги, - сказала, осмотрев меня в два часа ночи,

молодая женщина-врач с красивым, но измученным лицом.- Я посплю маленько.

Устала. Два часа у меня есть.

Она ушла, а пожилая акушерка, придвинув кресло к моей кровати, проговорила, словно извиняясь:

- Докторша наша только что вернулась, трое родов за полночи приняла - все тяжёлые и все в разных хуторах. Одна она у нас, на весь район одна... Пусть отдохнёт. И ты, дочка, поспи, всё будет хорошо, - села в кресло и мгновенно уснула чутким материнским сном.

Эти добрые лица, ласковые голоса до сих пор живут во мне, мигают маячком в ночи

жизни.

На дворе стоял октябрь, непривычно холодный для Кубани. Каждую ночь пруд в мамином огороде покрывался ледком. А в доме ,по всем приметам, наступила весна.

Младенец, как солнышко, заполонил добрым светом каждый уголок старого саманного дома. Мы с мамой, развернув пеленки, склонялись над ним и разглядывали, осторожно целуя крошечные пальчики. Максим, говорила мама, «уродился в нашу породу», и так интересно было находить в нем черты моего отца, брата и, конечно же, мои!

Мамино лицо, постаревшее, угрюмое, причудливо изменялось всякий раз, когда она подходила к кроватке. Поток ласковых слов, немыслимых умилительных словообразований постоянно струился над ней, «живой» водой омывая наши души.

«Бог взял, Бог дал», - шептала мама, вздыхая, но эти вздохи уже не пугали меня.

Петенька поначалу очень радовался, что у него есть братик, нежно разговаривал, любовался им, но стоило мне сказать ласковое слово малышу, он закрывал лицо руками и беззвучно плакал, а потом спрашивал: «А я - золотко? А я - лапонька?» Успокоить его могли только мои клятвенные заверения, что люблю его больше всех на свете. И все же Петино сердечко изводилось муками ревности, и однажды после долгого молчания, по-стариковски сморщив лоб, тяжело вздохнув, он изрек: «Да-а-а... Все началось с этого Максима. Раньше ты меня любила... Что же делать...» И снова глубоко вздохнул.

Я знала, что подобное может случиться и делала все, чтобы старший сын не чувствовал себя обделенным материнской любовью, но... грудной ребенок и проблемы, возникшие с его рождением, ( переживания не прошли бесследно) отнимали много времени и сил. Был бы рядом отец... Ах, как он нужен был нам, сильный, спокойный, любящий! Петеньке тоже его недоставало. Как-то утром подхожу к его кроватке - не спит, уставил глазенки в одну точку, думает о чем-то.

- О чем думаешь, сынок?

- О папочке.

- Что же ты думаешь о нем?

- Он такой родненький, хороший...

С этого же дня Петя взялся за дело: из крыла мотороллера, сита, частей от мотора стиральной машины и прочего материала он строил самолет, чтобы полететь в Москву и привезти оттуда папу. Очень удивлялся, почему его самолет не заводится, и сокрушался: «Эх, если б завелся самолет , я б уже давно папу привез». Однако обещать ему скорую встречу с папой я не могла. Уезжать домой было еще нельзя.

Однажды, обиходив младенца, я позвала Петю обедать.                    

- А что будем кушать? - спросил сынок. С раннего детства он страдал отсутствием

аппетита.

- Бабушка борщик сварила. Вку-у-сный! - Я не буду борщик.

- Сынонька, все мужчины едят борщик и становятся богатырями, как Илья Муромец. Ты ведь хочешь стать большим и сильным?

- Хочу. А борщика не хочу.

- Давай-ка, котенок, снимай пальтишко, мой руки!

 В этот момент заплакал Максим. Я метнулась к нему, взяла на руки - он не успокаивался. Так и есть - мокрый! Схватила пеленки, ловко перепеленала - притих.

- Вымыл руки? - снова обратилась к Пете, но в комнате его не оказалось. Во дворе

тоже. Стала звать его - не отвечает. Такого еще не бывало.

Я побежала через огород к опустевшему дому брата, именно там они играли целыми днями с соседским Андрюшей. Никого. Бегом к Андрюше - не видел, не знает. Недоумение сменилось тревогой. Да куда же он мог деться за те две минуты, пока я перепеленала Максима^?!

Вдруг меня обдало жаром - колодец! Бегом к нему - он неглубокий, но все же... Слава Богу, нет. Пруд?! Я лихорадочно металась по усадьбе и звала сына.

Мои тревожные крики привлекли внимание соседей, они подключились к поискам. Один проверял шестом пруд, другой побежал в близлежащий лес, третий помчался по улице...

Когда первые десять минут не дали результатов, от моей выдержки не осталось и следа. Сердце бешено колотилось, руки тряслись, голос срывался, слезы градом катились по лицу.

- Мамочка! Мамочка! - задыхалась я, - где он? Куда мог деться?

И снова бежала к пустому полутораэтажному дому брата, обыскивала каждый уголок и звала, звала своего сыночка и не верила, не верила, что с ним случилась беда.

Черед двадцать минут я потеряла человеческий облик. Из моей груди вырывались только нечеловеческие стоны и вой.

Мама с побелевшим лицом и огромными глазами, бегала за мной, пытаясь успокоить и накрыть мои плечи своим пуховым платком.

- Дочечка, родная моя! Возьми себя в руки! Умоляю тебя, оденься! Ты еще совсем

сырая! Простудишь грудь! Он найдется, найдется! Я чувствую - с ним ничего не

случилось!

- Так где же он?! - вопила я, отталкивая ее и рвалась бежать. Куда? Не знала, оттого еще отчаяннее выла.

- Дочечка, твоя голова... Тебе нельзя так волноваться! Подумай о Максиме! Тебе -

кормить, его пожалей!

 «Максим! Боже мой, а вдруг, пока я бегала, с ним что-то случилось!» Ворвалась в дом - сынок спокойно спал.

- Мама идите в дом, не отходите от него ни на шаг! Прошу вас!

- А ты... а как же ты?

И тут я с ужасом догадалась, что она боится за МЕНЯ, обо МНЕ болит ее сердце, не о Пете! Я возмутилась про себя: «Да как она может! Что значит мое здоровье, да сама жизнь, когда пропал МОЙ   РЕБЕНОК! Куда, куда он мог запропаститься?!»

Вдруг отравленной стрелой пронзила мысль:» Его украли! Он стоял у калитки, его запихнули в машину и увезли! Только так мог пропасть ребенок со двора за две минуты! Надо вызвать милицию! Срочно позвонить! Да это же не Москва - ближайший телефон -на почте!»

Кто-то помчался на почту, а я, ведомая материнским инстинктом, снова побрела к дому брата. «Сыночек мой, сыночек, Петенька, - голосила я, - да где же ты, мое солнышко, да что же с тобой приключилось...»

Поиски снова ничего не дали. Я закрыла глаза и обхватила руками голову - было ощущение, что она сейчас лопнет - такая невыносимая боль сосредоточилась в висках.

Когда открыла глаза, увидела перед собой Петю. Он стоял и с любопытством рассматривал меня. В первый миг подумалось - мерещится! Бросилась к нему, схватила в объятия - он!

Теперь я очень хорошо понимаю состояние тех, кого приговорили к смертной казни, а за минуту до исполнения приговора отменили ее. Я это пережила в ту минуту.

- Где ты был? - спросила как можно спокойнее.

- За буфетом.

- Как - за буфетом?! Между стенкой и буфетом было не более десяти сантиметров.

- Вот так, - сказал сынок и протиснулся в щель. Задняя фанерная стенка вогнулась, и он исчез.

-Ты слышал - я тебя звала? - Слышал.

- Почему же не выходил так долго?

- Я думал, ты меня зовешь борщик кушать.

- А почему же все-таки вышел?

-Дай-ка, думаю, посмотрю, чего это там мама так сильно плачет?.

 Я молча взяла его за руку и привела в дом. Увидев внука живым и невредимым, мама горячо заговорила:

- Я  знала, чувствовала, что с ним все в порядке. А ты - ты совсем не жалеешь себя, разве так можно?! Дети и не такие фокусы выкидывают... Ой, сколько сил надо, чтобы вырастить их! Да где же силы те брать, если так убиваться из-за ерунды. Выпей-ка валерьянки, вон дрожишь вся...

Потом она отчитывала внука, а я лежала в соседней комнате на кровати, зарыв лицо в подушки, и тихо-тихо плакала.

На следующий день за завтраком мама сказала:

- Знаешь, доченька, езжайте-ка вы домой! Хватит меня сторожить. Разве это дело -семья в разлуке, отец сына новорожденного не видел.

 У меня затрепетало сердце.

-  А как же вы тут... одна...

- Чёрт меня не возьмет! Да и не одна я - люди кругом.

- Поедемте с нами! Зиму поживете, к весне  вернетесь. А летом - мы приедем! -------Нельзя мне ехать. Кто же за домами приглядит? Да и папа с Юрой - их тоже не оставишь... Спасибо, родная моя! Не волнуйся за меня, поезжайте домой! Звони

мужу!

Я смотрела в родное материнское лицо, любовалась им и думала: что же это за штука такая - материнская любовь? Чего в ней больше - радости или боли, мудрости или глупости, самоотверженности или эгоизма? На чём она стоит? Что её питает? Почему -бессмертна?

Нет у меня ответов на эти вопросы. Вот уже Максимкина дочка теребит мой подол, и я млею от счастья и всё думаю: что же это за штука такая...

Материнская любовь.

ПОДАРОК

Мия появилась в нашей квартире щенком – друзья подарили старшему сыну Пете на день рождения.

-          Сынок, - умоляла я, - отнеси его назад, в клуб!  Вы с Максимом с утра до ночи на  занятиях, мы с отцом  на работе. Кто будет выгуливать, убирать за ним? А главное – воспитывать!   Ведь это -  ротвейлер, собака опасная!

-          Сам всё буду делать, - уверял сын, нежно прижимая к себе симпатичного  щеночка.

-          Тебе  двадцать два  года! Женишься, а вдруг твоя жена не захочет иметь собаку?

-          Я скорее от жены откажусь, чем от собаки! – запальчиво заявил сын.

Конечно, я понимала, что это не так, и что нам с мужем до старости придется нянчить собаку. И – как в воду глядела! Шли годы, Мия стала членом нашей семьи, она оказалась на редкость умной и доброй. Сыновья поженились, стали жить отдельно. Петина жена Вика по природе своей не выносит собак,  поэтому Мия осталась  с нами.

      С уходом сыновей проблема с её выгулом встала остро – мы с мужем еще работали. Задача разрешилась неожиданно. Мой младший  брат-инвалид остался один, и мы забрали его  к себе жить. Прогуливание собаки стало основной его обязаностью в семье.

      Приближалось одиннадцатое апреля – мой юбилей. За хлопотами некогда было свозить собаку в ветеринарную клинику. Мы заметили, что Мия поправилась, и заподозрили неладное. Петя свозил собаку к докторам. Те, осмотрев её, заверили, что наши подозрения напрасны – это ложная беременность, у собак это бывает. А чтобы не поправлялась, надо поменьше кормить и дольше гулять. Мы обрадовались и успокоились. Следуя советам, уменьшили рацион и, прогуливая Мию четыре раза в день, заставляли её бегать, бросая палочки, камешки и давая команду «Апорт!».

      Одиннадцатого апреля с самого утра в доме царила суета. Ожидалось много гостей. Было не до собаки. Вечером собралась вся моя большая семья: сыновья с жёнами, племянницы с мужьями, друзья,  подруги – всего человек двадцать.

      Звучали добрые пожелания, тосты, в том числе - «за прибавление в семействе». Произнося этот тост, подруга выразительно посмотрела на мою племянницу Наташу, которая была на сносях, а затем перевела взгляд на моих сыновей и снох, которые не торопились заводить детей.

 Всё было хорошо, весело, как это бывает в компании, где все любят и уважают друг друга.

      Сделали перерыв. Мужчины пошли курить, кто-то остался за столом, мы с подружками вышли в другую комнату.

      Вдруг я услышала громкий крик  сына Максима:

-          Она рожает! Она рожает!

-          Кто рожает? – от неожиданности у меня памороки забило. – Ах, да! Наташа!

Я влетела в большую комнату, где оставалась Наташа .Она спокойно сидела на диване рядом с моими невестками и негромко беседовала с ними. Я растерялась:

-          Кто у нас рожает, сынок?

-          Мия рожает! Там, в лоджии! 

Мы ринулись на кухню -  к ней примыкает лоджия. На полу была кровь, Мия лежала, неестественно согнувшись, а рядом копошился какой-то чёрный комочек, который она облизывала.

      Растерялись все. Изумление было так велико, словно мы наблюдали нечто сверхъестественное.

-          Мия, девочка ты наша!  - мы не находили слов.

Мия подняла голову и посмотрела на нас человеческими глазами.

-          Господи! Что же делать?! Ей нужно помочь! Как?

Мы попытались забрать щенка – пол на лоджии был холодный.. Мия зарычала.

-          Ну как же так! – сокрушались мы. – Ведь нас убедили, что у неё «ложняк». Что же это за врачи, которые за десять дней до родов не сумели определить беременность собаки. А еще такие деньги берут!

-          Ветеринара, срочно вызвать ветеринара! – закричал кто-то, и сыновья стали лихорадочно искать телефон ветеринарной клиники. Нашли, вызвали ветеринара на дом.

Брат стоял молча. Мы столпились вокруг него и стали вести допрос с пристрастием: как это могло случиться? Как он мог недоглядеть? Почему промолчал, если видел, что это было? А главное – кто отец? Если ротвейлер – полбеды, а если какая-нибудь дворняга? С кем гуляла Мия?

 Брат, чувствуя свою вину, рассказал, что на пустыре, где он всегда гулял с собакой, Мия подружилась с дворнягой, охранявшей автомобильную стоянку. Мы не раз видели этого кобелька. В его роду, видно, была кровь ротвейлера, о чем говорил рисунок окраса: рыжие тапочки, рыжий бантик на груди и «корона» под хвостом. В остальном – типичная дворняга с белым пятном на животе.

      Пока мы суетились, появился ещё один щенок, потом ещё… Нам удалось забрать их и рассмотреть. По виду –  типичные ротвейлеры, но … у каждого из них на животике было маленькое белое пятнишко… Сомнений не осталось – Мия нарушила закон породы, теперь она навсегда вычеркнута из клуба, а её щенки – выродки, их никто и даром не возьмёт. Кому нужны полукровки? Что с ними делать? Куда девать? Дать Мие выкормить, а потом завезти подальше и выбросить, обречь на голод и холод?  «Ах, Мия, что же ты наделала, какой ты подарок мне к юбилею преподнесла! Что мне теперь с этим подарком делать», - плакала я.

-          Их надо утопить! Утопить немедленно! - кричала моя подруга, тоже собачница. – Кому они нужны?

-          Жалко…

-          А если они, голодные, будут по помойкам бегать, тебе не жалко?!

Я понимала, что она права, но знала точно:  ни я, никто из членов моей семьи не способны будут сделать это. Все мои гости были возбуждены, все бурно переживали происходящее. Стол ломился от закусок, но о нём забыли. Сейчас главным был вопрос: что делать со щенками? Если уничтожать, то немедленно, назавтра уже рука не поднимется. Решили: когда придёт ветеринар, попросим его усыпить щенков.

      Между тем Мия, родив четырёх щенков, лежала, тяжело дыша, и поглядывала на нас недоверчиво, опасаясь за своё потомство. Нам удалось подсунуть под неё подстилку. Щенки ползали, слепо тыкаясь по сторонам.

       Часа через полтора приехала молодая женщина-ветеринар. Она осмотрела собаку, сказала, что роды проходят хорошо, даже легко.. Ласково  осмотрела щенков и утешила нас, сказав, что щенки  по виду  типичные «ротвики», а белые пятнышки должны сойти с возрастом, а если не сойдут, тогда … все щенки – бракованные.

 Мы стали просить её усыпить их, пока не поздно. Женщина отказалась, объясняя тем, что это – не этично, щенки уже почувствовали мать. Она уехала, а мы не знали, как нам поступить. Безумно жалко было щенков и Мию, которая смотрела на нас так, словно понимала, о чём мы говорим.

-          Решайтесь! Дальше тянуть нельзя! Их нужно утопить сейчас же! – настаивала подруга.

-          Петя, Максим! Что будем делать, решайте! Сможем ли хорошо пристроить беспородных щенков?

Бедные мои дети! На них, взрослых парней, жалко было смотреть, они мучились, страдали, просто корчились от боли. Наконец, решились.

-          Так! Все – уйдите в комнату! Закройте двери – и не выходите!

Они взяли щенков и закрылись в ванной. Меня трясло, слёзы невольно

катились с глаз, смывая косметику.

 Вдруг я услышала какие-то непонятные, странные звуки… Выскочила в коридор. Звуки доносились из ванной. Я рванула двери и обомлела: мои сыновья, отвернувшись друг от друга, рыдали. На полу стояло ведро, в нем барахтались щенки…

-          Мама! – увидев меня, закричал Максим. – Они вылезают! Понимаешь – вылезают!!!

Они не прятали от меня слёз. И тут в моей душе что-то перевернулось. Я ужаснулась своей жестокости. Как могла я, мать, подвергнуть такому испытанию своих - пусть взрослых – детей! . Мои слёзы высохли. Говорила решительно, чётко и  громко:

-          Максим! Вынимай щенков! Петя! Давай полотенце! Там, на полочке вата, быстро достань!

Я спасала… своих детей. Два слабых, маленьких щенка уже лежали на дне, а два крупных кобелька изо всех сил цеплялись за края ведра, пытаясь выбраться. Мы подхватили их, вытерли, замотали ватой, завернули в одеяло.

Теперь мысли были направлены на то, чтобы выходить замёрзших в холодной воде щенков. Каждую минуту бегали смотреть на них, укутывали, согревали своим теплом. Потом догадались: лучше матери их никто не согреет. Застелили диванчик в маленькой комнате, перенесли на него Мию, подложили обсохших щенков. Мия заботливо облизывла их, а они тыкались мордочками в её живот. Мы помогали им найти мамину сисю…

На дворе уже стояла ночь.   Спокойствие постепенно возвращалось к нам, все были довольны таким исходом…

      Гости разошлись поздно, а мы не ложились, наблюдая за собакой и щенками. Уснули к утру. Проснувшись, обнаружили прибавление в семействе. Под животом копошился еще один щенок – девочка, без белого пятнышка на животе.

      Конечно, хлопот в доме прибавилось, зато прибавилось и радости! Каждую свободную минуту мы проводили со щенками, а уж какой Мия оказалась матерью – об этом особый рассказ писать надо.

Прошел месяц… Щенки выросли чудесные: толстые, резвые, смешные – очаровательные!… Но белые пятна на животе  не исчезали. Мы полюбили их так, что  если бы  жили в собственном доме, наверное, не отдали бы их никому. Но… четыре собаки в квартире – это невозможно! Нашу радость общения со щенками омрачала мысль: где найти тех добрых людей, которые взяли бы себе полукровок и любили бы их не меньше породистых собак? Искали всей семьей, искали родные и знакомые -  результат превзошёл наши лучшие ожидания:

      Первой новых хозяев нашла девочка. Коротколапая и неуклюжая, она поселилась в двухэтажном кирпичном  доме в Подмосковье.  Хозяева в своей Ладе души не чают, называют умницей и красавицей. Вот уж поистине, не родись красивой.  В другую подмосковную деревню отправился кобелёк – резвый и веселый Шустрик. Петин знакомый, взявший его, говорит, что лучшего охранника для своего дома они и представить не могут.

      Оставался самый крупный, самый боевой, самый нахальный и самый любимый щенок – Банда. Чтобы доставить его новым хозяевам, сыновья проделали на машине путь в две тысячи километров  - в станицу Брюховецкую. Там в многодетной семье их двоюродного брата Володи уже жил русский спаниель, а Атос – так они назвали щенка – стал им всем  еще одним хорошим другом.

Прошло два года. Мы с мужем, собрались поехать в Брюховецкую. Володя, построив новый дом,  приглашал  в гости.

Мы с нетерпением ждали отпуска: интересно было увидеть дом необычной планировки, племянника  Володю,  жену его  Наташу, их подросших детей. А еще… (не смейтесь!) я так же горячо хотела увидеть своего любимца – Банду-Атоса. Каким он стал? Узнает ли меня? Я читала, что собаки запоминают до  двух тысяч запахов. Может быть, вспомнит?

Кубань встретила нас жарой, спастись от которой можно было только ночью, ближе к рассвету, или в прохладной речке. Всё остальное было замечательно: и просторный дом, и ухоженный сад, и обилие цветов в усадьбе.

Особенно радовала душу сама молодая семья: умненькие воспитанные девочки, хлебосольный Володя и милая Наташа, являющая собой образец матери и жены.

А Банду было не узнать: он вырос в огромного, долговязого пса, резвого, активного и очень сильного.

-          Банда, Банда, мальчик мой, какой же ты стал огромный! – умилялась я.

Атос неистово кидался на сетку вольера и заливался гулким лаем. Услышав мой голос, замолчал. Я продолжала ласково говорить с ним. Пес, повернув набок голову , словно прислушивался, а затем стал повиливать обрубком хвоста.

- Неужели узнал?! – ахнули все, – ведь двухмесячный был!

Продолжая разговаривать с собакой, я перегнулась через сетку и погладила его по спине. Он мне позволил это! Сомнений не оставалось – пес узнал меня! Во все последующие дни Атос крутился рядом, и стоило мне сесть, как он ложился у ног или стоял, уткнув морду в мои колени.

Я была польщена, а дети наперебой рассказывали о его проделках, шалостях, талантах и демонстрировали его выучку.

Полукровка пришёлся ко двору. Ведомый инстинктом, он с такой преданностью охранял детей, хозяев, усадьбу, что снискал уважение всех домочадцев.

Спасаясь от жары, мы каждый день ходили купаться на речку, благо, что она была недалеко. Наше появление на берегу с Атосом и Дружком всегда привлекало внимание отдыхающих. Дружок сразу же ложился в тень и, высунув язык, часто дышал, терпеливо ожидая возвращения домой. Воды он боялся.

Атос  обожал воду и умел прекрасно плавать. Он тотчас находил палку, приносил, клал её у ног и умоляюще смотрел в глаза: «Брось, пожалуйста!» Мы бросали палку подальше в воду, а пес, разогнавшись, прыгал с берега и, пролетев метра два, бомбой падал, поднимая целый столб воды. Он плыл, отыскивая палку, а, найдя её, захватывал зубами и возвращался назад. На берегу Атос отряхивался, обдавая всех брызгами, а затем снова клал палку  у ног и заглядывал в глаза: «Поиграйте со мной, а?» Посмотреть на это «собачье шоу» собирались и взрослые, и дети. Под удивленные возгласы окружающих он не раз переплывал речку вместе с нашими мужчинами. Одним словом, Атос очаровал меня настолько, что я даже не скучала по Мие.

Однажды размеренный ритм нашей курортной жизни нарушился: ожидались новые гости. Мы с Наташей занялись кухней, а мужчины решали  производственные дела и пополняли  продуктовые запасы.

На речку в этот день пойти не пришлось. Изнуренная жарой, я каждые полчаса бегала в летний душ - это не помогало, вода в нём была горячая.

После ужина суета улеглась. Наташа занялась детьми, а я, маясь от духоты, решила сбегать на речку, освежиться перед сном. Уже темнело, но мне не было страшно. Кого бояться? Тут все друг друга наперечёт знают. Тем более я взяла с собой Атоса, а с ним – меня все боятся.

На речке никого не было. Сначала мы, как всегда, поиграли с Атосом, бросая палочку в воду, а потом он, почуяв какую-то живность, погнался за нею, а я быстро разделась и побежала в воду.

Плаваю я плохо, поэтому никогда далеко не заплываю, к тому же постоянно проверяю ногой, есть ли дно? «На спинке» у меня лучше получается, поэтому, освежившись, перевернулась на спину и поплыла…

Я наслаждалась тишиной, прохладой, ароматами лета, которые к вечеру становятся ощутимее, всё мое тело наполнялось блаженством, было легким, послушным…

Однако пора возвращаться к берегу! Я перевернулась на живот и, как всегда, проверила ногой, близко ли дно? Дна не достала и немного испугалась. В темноте меняются пространственные ощущения. К тому же, блаженствуя, я не заметила, что заплыла дальше обычного. Тишина на речке стала казаться зловещей, а гладь воды – коварной. Стала энергично работать руками и ногами, выдохлась. Снова проверила дно – ступня вошла в скользкий, холодный ил. Только хотела отдернуть ногу, как почувствовала кончиками пальцев что-то твердое – опора! Обрадовалась, попыталась опереться, чтобы оттолкнуться и плыть дальше, но неожиданно ощутила, что моя нога застряла. Что это?! Ужас лишил меня способности соображать. Я  барахталась, но что-то под водой держало мою ногу. В отчаянии стала  звать на помощь.

Вдруг раздался громкий звук, словно в воду бросили что-то тяжёлое. Этот звук еще больше напугал меня, я закричала истерически, захлебываясь! Из темноты доносились фыркающие звуки, кто-то плыл ко мне. «Атосик! Я и забыла про тебя! Ко мне, мальчик, ко мне! Спаси меня!»

Атос подплыл ближе, я попыталась ухватиться за него, но он  сильно бил лапами по воде, больно задевая меня когтями. «Так мы оба утонем! Что же придумать?!»  Вдруг увидела на поверхности воды продолговатый предмет. Палка! Длинная, около метра, ухватила ее инстинктивно, но помочь  мне она не могла –  слишком лёгкая. Вдруг меня осенило: « Взять, Атос! Взять!» Я  сунула палку  собаке  «Неужели не поймёт!  Ну же, мальчик, взять палку, взять!» Понял! Ухватил зубами . «Вперед! Плыви! Вперед! Домой! Домой! – выкрикивала я команды, которые приходили на ум.

Атос поплыл,  а я одной рукой ухватилась за палку, а другой изо всех сил гребла, помогая ему. То, что держало мою ногу, отделилось от дна и, оставаясь на мне, не мешало движению. Так мы приплыли к берегу. Из воды я выползла на четвереньках.  Меня бил озноб. В темноте  ощупала ногу. Страшное речное «чудовище», ухватившее меня под водой, оказалось небольшой корягой. Её затянуло илом, а я, пытаясь опереться, попала ногой между скрещёнными  не то корнями, не то ветками…

Я плакала, целовала Атосика в холодный нос, обнимала за шею, прижимаясь щекой к мокрой шерсти.  И вдруг… вспомнила маленький мокрый комочек, который  вытащила из ведра и, прижимая к себе, пыталась согреть…

«Так вот зачем я выходила тебя и любила больше других!» Только теперь мне открылось истинное значение подарка, который сделала мне Мия к юбилею.

                                    Первое свидание

Я томилась одиночеством. Мужчины смотрели сквозь меня, и невозможно было понять – почему? Всё при мне, не глупа, петь – плясать – пожалуйста! Но… «напрасны Ваши совершенства…». Справедливости ради, нужно сказать, что была категория мужчин, которые ко мне тянулись – женатые. Что они видели во мне, чего не видели холостые – это оставалось загадкой. Я сторонилась их – хотела  другое: семью, детей. Годы-то уходили…

Выходные и праздники  проводила у своих замужних подруг, которые время от времени пытались устроить мою личную жизнь. Чаще всего пропадала у Лиды, с которой  работала в одной школе. Её муж, Леша, когда-то учился в военном институте иностранных языков, но работал электриком – за квартиру. У них была маленькая дочка – Наташка-букашка. Сколько я сказок для неё сочинила! До сих пор жалею, что не записывала - для своих детей. Но…о своих детях я только мечтала, расчесывая шелковые волосы девчушки…

Как-то пришла к ним в воскресенье. Лида с Лешей взмолились:

-          Люба, отпусти нас в баню! Посиди  с Наташкой! Мы - мигом!

-          Идите! Посижу, конечно!

Они ушли, а мы с Наташкой стали коротать время. Во все игры переиграли, всю бумагу изрисовали, горло пересохло от песенок и сказок, а Лида с Лешкой не возвращались,

-          Где мама и папа? – периодически вспоминала о них Наташка.

-          Загуляли твои родители, позабыли нас, позабросили.

            Только произнесла эти слова, как раздался звонок в дверь. Слава Богу, пришли! Я порядком устала с непривычки и уже хотела домой. С радостной улыбкой открыла дверь и … вздрогнула от неожиданности.

             На пороге стоял высокий молодой мужчина в синей военной форме. Он спросил Алексея, я ответила, что они с женой ушли в баню. Военного явно расстроило это известие. Я постаралась успокоить его, сообщив, что они скоро придут, так как ушли давно, часа четыре назад. Мужчина обрадовался и сказал, что, в таком случае, он подождет.

              Я пригласила его войти – не оставлять же на лестничной площадке! Военный снял фуражку, шинель и предстал передо мною во всём блеске. На миг я даже прикрыла глаза: никогда еще рядом со мной так близко не оказывался такой мужчина! Атлетическое сложение, выправка, правильные черты лица, серые глаза, белые ровные зубы, завораживающая улыбка… У меня перехватило дыхание. Ничего себе! Супермен с экрана. Подавив смятение, предложила ему чашку чая. Пока готовила, думала: «Какому Богу молятся женщины, которым достаются в мужья такие красавцы? Наверняка, он женат. А если нет, то рядом с ним должна быть супер-девушка, уж точно не я. Куда мне!». Воздвигнув между нами невидимую стену, я успокоилась.

Офицер пил чай и ёел себя так, будто не знал о своей потрясающей внешности и не догадывался, какие эмоции он способен вызывать у женщин. Мы говорили о разном. Он был естественен, прост, интересен.

Мне показалось, прошло совсем немного времени, когда вернулись Лида и Леша, устроившие себе небольшой праздник. Они удивились и обрадовались, увидев старого друга у себя дома. Я не могла оставаться дольше: нужно было еще подготовиться к урокам, проверить тетради. Уехала. Перед глазами, как наваждение, стоял блестящий офицер, по имени Николай.

На следующий день, увидев меня на перемене, Лида сказала:

-          Ты произвела впечатление на нашего гостя.

-          Я?! Без прически, в простеньком платье с бантиком?! Не может быть!

-          «Какая славная у тебя подруга!» - его слова.

Приятно. Но мне хотелось услышать другое.

-          Мне тоже он понравился. Очень. Женат?

-          И да, и нет, - замялась подруга.

Звонок на урок прервал наш разговор.

Через три дня Лида, многозначительно взглянув на меня, сообщила: «Есть разговор. Встретимся после уроков.» Мне так хотелось, чтобы разговор был о нём. Хотела и боялась этого.

-          Слушай, звонил Николай, - начала Лида…

Мое сердце гулко застучало, а щеки покрылись красными пятнами…

-          Он хочет встретиться с тобой, просил телефон.

-          Какой телефон! Домашнего нет, а звонить в учительскую – сама понимаешь…

-          Я ему так и сказала. Тогда он попросил меня устроить вашу встречу.

-          Лида, но он же – женат!

-          Был женат – теперь свободен. В общем, в субботу вечером, часов в шесть, мы тебя ждем. Обязательно приходи! Да смотри, не забудь марафет навести.

Неужели? Неужели это не сон? Неужели я дождалась своего суженого? Ах, почему я не красавица! Чем бы его сразить? – думала я, перебирая платья. Увы! Ничего лучшего, чем то, синее с бантиком, найти не удалось. Отправилась к Лиде. Он был уже там. Смущение буквально парализовало всё мое существо. Он это почувствовал и предложил прогуляться по улице.

Стояла осень, было холодно, рано темнело. Мы шли по тротуару, говорили о чем-то. Сумерки и свежий воздух сделали свое дело: я успокоилась, оживилась.

-          Поехали, посидим где-нибудь, - предложил он. Я согласилась.

Мы приехали в район новостроек на Юго-западе Москвы и вошли в подъезд жилого дома. Я удивилась – думала, мы посидим где-нибудь в кафе. Похоже, он привез меня к себе домой. Мне это не понравилось. Первое свидание – и домой? Конечно, я взрослая женщина, но… все-таки… Меня покоробило. А я-то поверила, что он и вправду влюблен…

Квартира оказалась большой, чистой, стояла хорошая мебель.  Но… всё было как-то не обжито, музейно, не чувствовалось домашнего уюта. В прихожей на пустой вешалке висел стёганый розовый халатик, а под ним стояли красивые домашние тапочки. Я задержала взгляд на этих вещах – мне показалось, что они были не ношенные, тогда почему – в прихожей? Николай перехватил мой взгляд и смущённо сказал:

-          Это – моей жены…

В гостиной на стене висела большая фотография: годовалая девочка улыбалась, протянув вперед пухлые ручки.

-          Дочка?

-          Да, Варенька.

-          Хорошая у вас квартира и славная малышка, - резюмировала я, направляясь к выходу. – А теперь проводите меня до метро, пожалуйста.

Николая не покидало смущение, однако при этих словах он посмотрел на меня как-то по - особенному и сказал:

-          Провожу. Только… не надо так спешить. Я не сделаю вам ничего плохого, не бойтесь. Останьтесь, хоть ненадолго… Я вас чаем угощу.

Я колебалась… Он был потерян для меня – зачем оставаться? С другой стороны, не похож на ловеласа. Тогда зачем привел? Что-то тут не так. Прав классик: человек – это тайна. Мне захотелось раскрыть её. Я – осталась.

Мы прошли на кухню, он стал доставать чайные чашки, а потом, посмотрев на меня повеселевшими глазами, предложил:

-         А давайте-ка лучше я вас вином угощу! С Кубы привез. Замечательное вино!

-         А давайте! – подыграла я.

Он достал бутылку необычной формы и налил в бокал ароматное вино. Посмотрел на меня с улыбкой:

-         Выпьем за Его Величество – Случай, который познакомил нас.

Я горько усмехнулась, но тост поддержала. Он чувствовал незримую стену между нами и пытался пробиться сквозь неё:

-         Почему мы раньше не встретились? Вы - такая славная!

-         Вы меня совсем не знаете.

-         Знаю. Я чувствую вас. Вы – то, что мне нужно.

Я вернула его на землю:

-         Где ваша жена?

-         В больнице.

-         А дочь?

-         У тещи.

Какие же все-таки мужики – негодяи! Я взорвалась:

-         Простите меня за прямоту: у вас болеет жена, а вы приводите в дом какую-то женщину… и, если бы я захотела, то всё было бы, так? Ну, как вы можете! Это же… предательство! Неужели все мужчины такие? Чего вам не хватает?

Он поник, потом посмотрел на меня долгим взглядом, и такая мучительная боль была в этом взгляде, что мне стало неловко за свою резкость.

-         Не какую-то женщину, а вас… Других здесь не было. Затем  и позвал, чтобы узнали всё… сразу…

Он справился с болью и решительно спросил:

-         Хотите, я расскажу о себе?

-         Расскажите.

Во мне шевельнулась надежда.

-         Вы, наверное, знаете, мы учились вместе с Лешей. Учился я хорошо: английский, испанский легко давались. Французский между делом выучил. Спортом увлекался, шахматы люблю… Какие перспективы были! На последнем курсе, за полгода до диплома вызывают меня:

-         Поедешь на Кубу на год.

-         Как – на год!? Мне еще учиться.

-         Вернешься – доучишься.

Я категорически возражал – это ломало все мои планы. Надавить на меня они не могли – закон на моей стороне.

-         Ну, ладно, доучивайся, - согласились .

А в начале апреля снова вызвали:

-     Даем месяц, защищаешь диплом досрочно, а потом командировка на Кубу – на год. Откажешься снова – положишь партбилет. Справишься – на три года в Америку поедешь.

Не стал я во второй раз на рожон лезть. Защитился, получил «красный» диплом. Снова вызывают:

-         Отправляешься на Кубу  пятнадцатого  мая, с женой.

-         С какой женой? У меня даже девушки на примете нет!

-         На решение этой задачи у вас есть две недели.

Ну, думаю, влип! Как быть? У меня действительно не было постоянной девушки, так, короткие связи. На серьезные отношения не было времени. Думал: закончу учебу, тогда и этой проблемой займусь. Легко сказать: женись! Ребята знакомили: не то! Ну не лежит душа! Вот уже девятое мая наступило, а я – холостой. Пошел в Дом офицеров на танцы, может, там повезет?

Я обратил на нее внимание только потому, что ее никто не приглашал танцевать. Веселье в разгаре, а она, грустная, стоит скромно у стенки. Небольшого роста, ничего особенного в ней не было. Жалко мне ее стало. Я и раньше приглашал танцевать только тех, кого не замечали. Пригласил ее, заговорил:

-         Вас как зовут?

-         Виктория.

-         О! Виктория! Победа!

Надо же, какое совпадение: сегодня – День Победы и девушку Победа зовут. Как романтично! В общем, весь вечер я с нею танцевал, провожать пошел, а на следующий день ей предложение сделал, с ее мамой познакомился, а через два дня расписались и вскоре отбыли на Кубу.

      Сначала все ,вроде бы , нормально было: знакомились, привыкали друг к другу… Спустя неделю звонят мне на работу – с женой плохо! Я примчался, - она без сознания лежит. Врач стал успокаивать: это у многих бывает от резкой перемены климата. Вот пройдет время, акклиматизируется – все будет хорошо. Так, значит – так. Успокоился. Полегчало ей, потом снова началось: приступ, опять приступ… Настаивал на госпитализации – не хочет! Отвез в госпиталь, когда в очередной раз без сознания лежала. Обследовали ее  и выяснилось, что она… больна головой; какая-то редкая болезнь у нее, и передается  по наследству. Скрыли они с матерью это от меня, а положенного медосмотра не было – все делалось спешно, по приказу сверху…

      Рассказывая все это, он вставал, ходил, садился, снова вставал. Иногда казалось, что он не видит меня, а говорит сам с собой. Было видно, что ему нужно выговориться:

-         Как только открылось это обстоятельство, - продолжил он, - ее в двадцать четыре часа вернули домой, а я остался. Служба! Так и не успели толком узнать друг друга. Вернулся через год, а тут – дочурка маленькая, жена меня ждет. Ну, думаю, начнем все сначала. Квартиру вот эту купил, мебель, одел жену – жить бы да радоваться. Да радоваться нечему: жена из больниц не выходит: выпишут – пару недель дома – и опять на  два - три месяца. Ребенком ее мать занимается, спасибо ей…

Он долил вина в наши бокалы, отпил.

-         И на карьере моей – жирный крест. В Америку другого послали. Не выездной я теперь – из-за ее болезни. В Генштабе сокрушаются: такой специалист не задействован! Взяли к себе на службу, но…  не по мне это! Сижу в кабинете среди вороха бумаг… не по мне! А перспективы – никакой… ни в чем…

Он задумался, на лице застыла скорбная усмешка, взгляд остановился на бокале…

Все услышанное потрясло меня еще и тем, что никак не вязалось с обликом этого красивого, сильного, молодого мужчины, которому природа отпустила щедрой рукой так много… и, выходит, зря?…

Машинально допив вино, он заговорил опять:

-         Два года прошло – ни муж, ни вдовец. Чувствую – пропадаю! Как жить?

Он смотрел на меня в упор, словно ждал ответа. Я не спускала с него глаз, пропуская через себя каждое его слово…

-         Решился я на развод. Но как ей об этом сказать? И ее жалко, и себя! Посоветовался с лечащим врачом, он прямо сказал: это ее убьет. Значит, вариантов не осталось…

Его красивое лицо странно изменилось. На мужчину больно было смотреть, хотелось по-матерински прижать его голову к своей груди и осторожно гладить, гладить,… как больного ребенка…

-         Устал я носить в себе все это. Друзья – разъехались, в Москве только Лешка остался… Поехал к нему, а там – вы, славная такая! Поговорил – и понял: вы -моя судьба. Это так. Мы должны быть вместе. Вы хотите этого?

-         Да, но… Как… как Вы себе это представляете? – проговорила я, ошеломленная его признанием.

Он заговорил, и видно было, что каждое слово дается ему  непросто:

-         Мы будем… встречаться…, а потом… потом, когда она… когда я… стану свободен, мы поженимся.

Он смотрел на меня с надеждой и ждал. «Возможно ли страстно любить этого человека, иметь от него детей и … не желать смерти той женщине?» - подумала я и… заплакала, прощаясь со своей мечтой и со своей так неожиданно вспыхнувшей любовью.

-         На чужом несчастье, счастье не построишь, - пролепетала я еле слышно.

      Дома дала волю слезам. «А счастье было так возможно, так близко…». 

-         Мамочка! – рыдала я, - что же мне делать?

-         Ты правильно поступила, дочь, - строго сказала мама.

Прошло полгода. Я никогда не говорила о нём ни с кем, даже с Лидой.

 А однажды не выдержала, спросила Лешку:

-         Как там Николай поживает?

-         Плохо. Спивается. О тебе всё расспрашивает.

Я почувствовала себя убийцей. С этого дня, окончательно потеряв покой, думала об одном: как его спасти? Я знала надежное средство. У меня этого лекарства было в избытке, но… опять это проклятое «но»!

Позвонить ему? А что скажу? Дружбу предложу?. Он там пропадает, а я тут. Как быть?

Промучившись неделю, все же решила позвонить Николаю. Так и не придумала, что скажу ему. Услышу  голос, а там… как судьба захочет.

Незнакомый голос ответил:

-          Николая Алексеевича нет.

-          Уволился? – у меня дрогнуло сердце.

-          На похоронах. У него жена умерла.

Положив трубку, я сидела в оцепенении. Почувствовала слезы – это медленно вытекала накопившаяся боль. Потом заплакала горько, навзрыд. Я оплакивала безвременно ушедшую молодую женщину, которую никогда не видела. Я оплакивала её несостоявшееся женское и материнское счастье,  горькую судьбу. Мысленно обращалась к ней, просила прощения за то, что невольно вошла в её жизнь, обещала чтить память о ней и очень любить и беречь тех, кто так дорог был ей при жизни.

На море

Таня Зиберова, длинноногая, с мальчишеским лицом и коротенькой стрижкой, вихрем влетела в нашу комнату. Шла летняя сессия, мы чинно готовились к экзамену по древнерусской литературе.

- Девы! - протрубила она, - SOS! Завтра экзамен, а я - ни в зуб ногой! Дайте лекции, хоть что-нибудь ухвачу, иначе сгорю, как швед под Полтавой!

- И поделом тебе, - пробурчала старательная, но некрасивая

Лида Носова.

Танька посмотрела на нее снисходительно, мол, что с тебя, убогой, взять и театрально пропела: «Не лепо ли не бяшеть, братие, начати старыми словесы...»

- Тоска! И как вас на все это хватает?!

- А как кое-кого хватает на бесконечные флирты? - ехидно заметила Лида, намекая на непостоянство подруги и толпу ее поклонников.

- Злюка-кусюка! Неужели непонятно: я   в поиске. Посмотришь на парня - вроде ничего, а приглядишься - не то! И что прикажете делать?!

-Вот уж правда: если Бог хочет наказать - лишает разума. Такой парень по ней сохнет, а она дурью мается. Да я бы, наверное, умерла от счастья, если б он меня полюбил, - упреки сыпались на подругу со всех сторон.

Все в институте знали, что Игорь Иванович, молодой преподаватель физкультуры, влюблен в Таньку - спортивную звезду нашего вуза. Много девчонок тайно и явно вздыхали о нем, но он проявлял удивительное постоянство.

- Это вы про Игорька? Да, мужчина он, что надо, ну, просто... мечта! -Она вдруг погрустнела, озорной блеск в глазах погас, взгляд заструился нежным добрым светом. - Внимательный, добрый.. .а какой умный… У него дома такая библиотека!

- А ты и дома у него была? - удивились мы.

- Была, - вздохнула Таня. - там та-а-кой порядок! Он меня пловом угощал..., сам готовил - пальчики оближешь.

- Если он такой хороший, чего ж ты бегаешь от него?! Извела парня, жалко смотреть!

- Потому и бегаю, что ... люблю, - она опустила глаза и замолчала. Мы забыли обо всем на свете. Вот так дела!

- Ты его любишь? И он тебя! Так в чем же дело? - набросились мы

на подругу.

- А дело в том, что у Игоря есть сын, Ванюшка, ему восемь лет. У него нет матери. Сколько раз родители Игоря просили отдать внука им на воспитание - категорически отказывается. «Сам воспитаю», - говорит. Так и живут вдвоем, боготворят друг друга.

Эта новость охладила наш пыл, мы приутихли, переваривая информацию.

Я заговорила первой:

-Ну и что! Готовый сынок, не надо рожать, мучиться. Девчонки нашли мой довод разумным.

- Вы ничего не поняли: я люблю Игоря, одного. Понимаете? ОДНОГО! Без Ванюшки! Я не способна... Я не могу... - слезы выступили из ее красивых тревожных глаз. - Какая из меня мать, если вот тут, - она показала на сердце, - холодно.

- А Игорь об этом знает?

- Да как можно сказать ему такое! - воскликнула она и залилась слезами. - Я так люблю его! Что же мне делать?

 Мы дружно молчали. Нашего жизненного опыта явно не хватало для решения таких проблем, оставались теоретические знания, почерпнутые из курса педагогики.

-Тебе нужно почаще общаться с мальчиком, - прервала молчание Лида.  Ему ведь тоже непросто будет принять тебя в качестве матери. Подружись с ним!

- Когда?! Тренировки, сборы, соревнования, зачеты, экзамены! С Игорем - урывками встречались!

- Ну, не знаю, тебе решать. Если любишь - найдешь выход.

-Я его и нашла. - отказала Игорю, ничего не объясняя. Зачем травмировать ребенка - им так хорошо вместе!

- Это не выход, - сказали мы хором, не сговариваясь.

- Ну, так дадите лекции? - резко закрыла тему подруга

Закончилась летняя сессия, три года учебы позади, впереди - педпрактика в пионерских лагерях под Сочи. По сути, мы мало отличались от своих подопечных и только сознание того, что нам доверили их жизнь и здоровье, делало самых ветреных из нас строже и ответственнее. Постигая детские души, мы открывали себя, свои возможности на избранном поприще и взрослели вместе с детьми.

Отшумела первая смена в лагере, все собирались домой, кроме тех, кто оставался на вторую смену. Таня никуда не спешила: решила поработать еще смену - деньги не лишние.

Утром физрук Игорь Иванович подвел к ней своего Ванечку:

- Танечка, сделайте одолжение, присмотрите за моим парнем. Я поеду провожать детей. Поезд - в двенадцать двадцать, к обеду вернусь. Вот деньги, купите мороженое, покатайтесь на катамаране, я ему обещал. - Он ласково потрепал сына по голове:» Слушайся воспитательницу!» - и спешно ушел.

Таня с Ваней, проводив автобусы с детьми, пошли на пляж. Ваня даже купаться не захотел, сразу потащил ее к пункту проката катамаранов - так мы называли водные велосипеды. Мы не раз плавали на них: сидишь, откинувшись на сидении, и крутишь ногами педали. Между двумя сидениями -рычаг управления. У нас, девчонок, не получалось ровно идти по воде -катамаран крутило, стопорило - наверное, не хватало силы и умения управлять им. У парней это лучше получалось, с ними мы заплывали даже за буйки.

Оставив одежду на лежаке под тентом, Таня нахлобучила на голову мальчика пилотку, они уселись поудобнее и заработали ногами.

- В вашем распоряжении час, - напомнил дежурный, -опоздаете больше, чем на десять минут, будете оплачивать два часа.

- Постараемся не опаздывать! - пообещали они. Ваня сиял, наконец-то он покатается вдоволь! Девушка и ребенок старательно крутили педали, но ровно вести машину не удавалось. Рискуя наехать на пловцов, добрались почти до буйков и остановились. Катамаран покачивался на воде, а они прыгали с него в море, плавали вокруг, резвились, визжали. При этом Таня следила за каждым движением ребенка, готовая в любую минуту прийти ему на помощь - плавала она отлично.

Недалеко проплыла лодка спасателей, с нее крикнули:

- Девушка с ребенком! Не заплывайте за буйки!

-  Не будем! - весело отозвались купальщики.

 Время шло незаметно, пора было возвращаться. Резвясь, они не заметили, что ветром развернуло катамаран и отнесло за буйки, к тому же снесло с сидения пилотку Ванечки. «Не велика потеря, найдем другую пилотку, - подумала Таня, - однако пора возвращаться».

Они уселись на сидения и дружно заработали ногами, пытаясь развернуть машину к берегу. Это у них не получилось. Справляться с волнами оказалось очень трудно. Таня спрыгнула в воду и, толкая водный  велосипед рукам, повернула его в направлении берега. Пока влезла обратно, он развернулся снова. . Катамаран неуклонно относило все дальше и дальше. Они стали кричать, размахивая руками.   Может, спасатели увидят их в бинокль? А может, какой отчаянный пловец - любитель дальних заплывов обнаружится? Голоса не разносились по воздуху, а вязли и пропадали, словно их окружала вата. Ребенок понял, что им угрожает опасность.

- Нас унесет в море?

-Что ты, Ванечка! Во-первых, мы с тобой справимся, а во-вторых, нас обязательно увидят на берегу: там есть высокая будка, в ней спасатели с биноклем. Нас увидят! Давай-ка, лучше еще раз поработаем ногами!

Они с усилием крутили педали, пытаясь направить движение машины. Чем дальше их относило, тем сильнее ощущалась мощь ветра и воды. У берега вода лазурная, веселая, а тут - темная, страшная. Девушкой постепенно овладевало отчаяние:» Если бы одна, спрыгнула и поплыла назад, отдыхая на спине, у Ванечки не хватит сил... Значит, нужно надеяться на то, что нас увидят с берега. Хоть бы ветер не усилился!» Ребенок чутко улавливал ее состояние:

- Я боюсь... Мы утонем? Придав голосу уверенность, она ответила:

- Придумал тоже! У нас та-а-кое плавсредство! Да на нем можно сплавать в Турцию и обратно!

- А если шторм разыграется?

- Если бы, да кабы во рту выросли грибы, то был бы не рот, а целый огород! Не успеет разыграться - за нами катер пришлют, мы ведь второй час бесплатно катаемся. О нас знают!

Берег уже едва виднелся узкой полоской. Значит, их не заметили. Солнце нещадно палило, но Таню бил озноб. Сердце сжималось страхом, хотелось плакать, но плакать было нельзя, потому что раскис Ванечка. «Как его успокоить? Не дай Бог - истерика!»

- Слушай, Киндер! Перестань-ка сырость разводить, тут и так воды хватает. Давай-ка лучше поиграем!

Мальчик посмотрел на нее недоверчиво, полными страха глазами, но на всякий случай спросил:

- Во что?

-Представь, что мы - моряки, отправились в кругосветное путешествие. Я - капитан, а ты - юнга, и плывем мы на бригантине с парусами!

«В Флибустьерском дальнем синем море бригантина поднимает паруса», - запела она.

В пионерском лагере все знали эту песню. Таня пела громко, энергично дирижируя, мальчик немного успокоился, даже стал подпевать. «Мы вышли в открытое море. Какая красота! Какой простор! Но, что это? Слева по борту -пираты! Готовимся к отражению атаки! Юнга, слушай мою команду: заряжай пушку! Огонь! Еще огонь!»

Они сражались с пиратами, потом праздновали победу, пили ром и пели песни. Когда фантазия иссякла, оба притихли. Берега уже не было видно. Штормило. Тихая паника прошла, душу сковывал страх перед водяной мощью, бескрайним пространством и тишиной. «Только бы не разыгрался шторм! Боже, пощади нас! Спаси и сохрани!» - Тане хотелось плакать и молиться.

Молитв она не знала и в Бога не верила. Ее окрестили ребенком, и крестик на шнурочке хранился у мамы в шкатулке.

Таня посмотрела на небо, по нему плыли облака. Ей почудилось, что от большого облака отделились два маленьких и поплыли над ними...

Они устали, к тому же сильно хотелось пить. Солнце уже покинуло зенит. «Сколько времени прошло? Час - два?» Она стала считать: «Итак, в двенадцать двадцать поезд отправился, пока Игорь вернется - час. Должен же он хватиться сына! Станет искать, узнает, что мы взяли катамаран и не вернулись, вызовут катер, будут искать...»

-Найдут! Обязательно найдут, - сказала она вслух. - Уже скоро! Нам совсем немножко нужно продержаться!

Ванечка был никакой: измученный страхом и солнцем, он поник, уронив голову на грудь.

- Ваня, Ванечка! - девушка тронула его за плечо. Мальчик не отзывался. Она испугалась. Держась за сиденье, перебралась к нему поближе. «Ты меня слышишь?» Ребенок не слышал. «Солнечный удар или еще что?» Заплакала в голос. Плача, набирала ладонями воду, лила ему на голову, на лицо, на плечи, хлопала по щекам, умоляя очнуться.

Вспомнила - нужна тень, ногде ее взять?! Хоть бы что-нибудь из одежды! Придумала! Встала, наклонившись над ребенком, спиной к солнцу. От ее туловища образовалась узкая полоска тени. Теперь нужно прикрыть ему голову. Сняла верх своего купальника, намочила и прикрыла голову ребенка. Она уже не плакала, только шептала: «Ванечка, ты смотри... не вздумай... не вздумай... Сейчас... сейчас тебе станет легче... Очнись же... Ну, очнись, Ванечка...

Танины манипуляции дали результат, мальчик приоткрыл глаза. «Родненький мой! Рыбонька моя! Ты только глазки не закрывай, хорошо? Посмотри на меня!», - просила, забыв о своей наготе. Чем больше слабел ребенок, тем сильнее становилась она. Ею управлял материнский инстинкт: все время ласково говорила что-то, утирала лицо ребенка мокрой ладонью, гладила плечи, спину, целовала маленькие ладошки, прижимала к себе. Душа переполнялась острой жалостью и нечеловеческой болью.  Это было новое, незнакомое чувство. Ей хотелось вместить ребенка в себя, чтобы там, внутри нее, он был в безопасности.

Когда до ее уха донесся какой-то протяжный звук, не сразу поняла, что они  спасены. Ванечка встрепенулся, вскочил, верх купальника, прикрывавший его голову, упал в воду. Увидев вдали катер, он закричал: «Папочка, папа! Мы здесь! Сюда!» - он плакал от радости и размахивал руками. Таня сидела у его ног, силы вдруг оставили ее. Прикрывая скрещенными руками голую грудь, она, досадуя на себя, думала: «Ну, вот! Что обо мне подумают?

Поднявшись на палубу катера, горе-путешественники оказались в объятиях Игоря Ивановича. Он сгреб обоих сильными руками, прижал к себе, целовал их горячие макушки и не мог вымолвить ни слова. Таня слышала только гулкие удары его сердца. Она все еще держала руки крест-накрест, а ей так хотелось раскинуть их и крепко прижать к себе любимого и его сына, ставшего теперь ей таким близким. Игорь не сразу заметил ее наготу, а заметив, догадался о причине, волна благодарности, нежности и восхищения девушкой захлестнула его.

Кутая любимую в свою рубашку, он проговорил: «Спасибо»,

- и опять прижав ее к себе, тихо добавил: «Я люблю тебя…очень!».

- И я тебя …очень, - так же негромко ответила девушка.

«Ты со мною, ты рядом со мною, и любовь бесконечна, как море....»,-гремело из радиорубки, разнося по бескрайнему простору благую весть.

С этого дня они не расставались. Таня взяла младшую группу детей, и теперь они общались с Ванечкой постоянно. Она с удивлением обнаружила, что новое чувство, родившееся в ней в момент страха за жизнь чужого ребенка, распространялось и на других детей. Ее большое сердце вмещало их всех , и никому не было тесно. Справедливости ради, нужно сказать, что Ванечка там занимал самый уютный уголок.

Маленькие дети, оторванные от родителей, быстро утешались, ощущая искреннюю любовь и заботу молодой воспитательницы.

Ванечка под любым предлогом старался быть рядом с Таней, и само собой случилось, что он стал первым помощником в ее нелегком деле.

Однако к концу второй смены мальчик вдруг загрустил, замолчал, стал уединяться и сосредоточено о чем-то думать.

Игорь почувствовал перемену в сыне и, отыскав его, одиноко сидящего в беседке, тревожно спросил:

- Что случилось, сын? Тебя обидели?

- Нет, - вяло ответил ребенок.

- Тогда - что? - ласково, но настойчиво допытывался отец.

- У всех ребят мамы…, а мы с тобой одни....

- Так уж случилось, сынок.

Ванечка неожиданно схватил отца за руки и с надеждой в глазах, попросил:

-           Папа, а пусть Татьяна Александровна живет с нами? Можно? Она хорошая, добрая. Давай попросим, чтоб она стала нашей мамой!

Игорь ликовал: случилось то, чего он желал больше всего на свете.

Таня собирала вещи в спортивную сумку, когда к ней постучали.

-           Войдите! - разрешила она и обомлела, увидев вошедших. Игорь и Ваня - оба причесанные, в белых рубашках с огромными букетами красных роз в руках, стояли у двери.

-           Выходи за меня замуж, - без предисловий сказал Игорь, а Ванечка добавил:

-           Мы очень-очень любим Вас....

Глядя на них, таких трогательных и родных, Таня ответила:

-           А если б вы знали, как я вас люблю…

Мой муж, Борис Иванович, - далеко не красавец, но женщинам нравится. Талант у него  такой –  наивных баб охмурять. Мужик с головой – в авиаконструкторском бюро работает. На пианино играет, язык подвешен, стихи наизусть читает и страсть как любит танцевать, особенно если партнерша по вкусу пришлась.

Однажды – не поверите! – в новогоднюю ночь шесть часов подряд танцевал! Его партнерша, моя приятельница, танцуя с ним, колготки на пятках  до дыр протёрла. Ну, да речь не об этом!

По молодости погуливал он от меня, не в открытую, конечно, а к пятидесяти годам присмирел. А тут смотрю – снова началось: с работы не дождешься: то совещание, то заседание, то в командировки зачастил. Ну, думаю, седина в голову – бес в ребро. И точно!

Однажды готовлю его костюм к химчистке, смотрю – во внутреннем кармане  записная книжка лежит. Вынула её, а оттуда фотография выпала, небольшая такая, как на новый паспорт. С фотографии женщина улыбается, молодая еще, миловидная, и на обороте надпись: «Боречке  на память».

«Ага! Так вот ты какая, соперница моя! И куда же ты лезешь, милочка? – ведь знаешь – семья у него, дети, внуки. Ах, он тебе всерьез не нужен, так, для приятных встреч?! Одиночество замучило? Ну, так и быть, прощаю я тебя, но и ты меня прости, если что не так сделаю.»

Спрятала я эту фотографию, а костюм в химчистку отнесла.

На следующий день муж опять поздно с работы пришел, глаза сытые, в настроении, к тому же пьяненький – говорит, сотруднику день рождения отмечали. Я не стала возмущаться.  Постельку ему постелила, спать уложила, а когда он крепко уснул, за дело взялась.

Перво-наперво воду в туалете перекрыла и толчок  внутри насухо вытерла.  Потом вязла клей, который воды не боится., достала фотографию Борькиной зазнобы, густенько так клеем её намазала и приклеила на дно унитаза. Прижала гирькой для верности. Через полчаса проверила – намертво схватил! Открыла кран, чтобы вода в бачок поступала, опустила крышку унитаза и с чувством исполненного долга спать легла.

Утром слышу: мой благоверный пошлёпал в туалет. У меня сон мигом пропал – лежу, прислушиваюсь, что будет?!

У него эта утренняя процедура обычно немного времени занимает. Покряхтел, пошуршал, потом вода зажурчала. Вот тут самое интересное и началось! Слышу – притих! Потом ёршиком по унитазу зашурхал. Опять воду спустил. Потом выскочил из туалета, взял очки и снова в туалет нырнул. Наверное, пригляделся в очках, а со дна унитаза ему зазноба улыбается.

Тут он голос подал, здоровался с нею, наверное, только что-то сплошные буквы «ё» в его приветствии слышались. Потом отчетливо произнес: «Дура!» - а это, я догадалась, в мой адрес посылалось.

Хотел он руками фотографию отодрать, да не тут-то было! Полез за инструментами. Пытался стамеской поддеть, чтобы фотографию не испортить. Куда там! Клей-то наш, родной!  «Советское – значит отличное!» – Помните лозунг? Схватил он молоток, стал по стамесочке им постукивать. Неудачно! Оторвал ей пол-лица. Слышу -  злиться начал.  Всю родню вспомнил: маму, бабушку, душу их незабвенную, и Бога вспомнил.

Но злость – не помощник в деле, даже наоборот! Не рассчитал он удар молотком – расколол унитаз! Бедный любовник взвыл от досады, а любушка одним глазом смотрит на его позор и половинкой рта насмехается. Швырнул он в ярости инструменты, бачок, конечно, разбил. Вода на пол хлынула, тапки промочил. Зашвырнул он мокрые тапки в дальний угол квартиры, влетел босиком в спальню и как заорёт:

-          Встань, посмотри, что ты натворила, святая Магдалина!

Насчёт святой – он, пожалуй, прав, но уж никак не Магдалина, Катя меня зовут.

- В чём дело, муженёк? – спросила я, сладко зевая. – Тебе сон дурной приснился? Или наяву что-то не так?

- Ты… ты…, - он  в ярости не находил слов,– ты просто ревнивая дура!

- Если ты умный, то перекрой, пожалуйста, воду в туалете, вон уж у ног твоих плещется.

Бранные слова застыли у него на языке. Он ринулся в туалет, перекрыл воду, потом, не найдя половой тряпки, схватил банное полотенце и, проклиная всё на свете, стал собирать воду.

Я прикрыла глаза, натянула повыше одеяло, изображая безмятежный утренний сон, а сама чутко прислушивалась ко всем звукам, которые исходили от моего пылкого супруга. Хлюпание воды, пыхтение, шлепание тряпки, кряхтение, сопение, бормотание.  Яростное журчание воды из крана, жужжание электробритвы, шум чайника, шелест плаща… Последним звуком этого утра был гневный стук входной двери.

 В этот день он опоздал на работу, пропустил важное утреннее совещание у Главного конструктора и получил от него крепкий нагоняй.

Новый унитаз на девятый этаж ему пришлось тащить на себе, так как лифт в этот день не работал. Сантехник (с моей подачи, конечно) за его установку заломил немыслимую цену. Расплачиваясь с ним, мой благоверный скрипел зубами и клял на чём свет стоит «офонаревших  хапуг».

Целую неделю он не разговаривал со мной, фыркал, как норовистый конь.  Но с этого злополучного дня прекратились его «командировки» и с работы стал приходить вовремя. Похоже - любовь прошла, а,  скорее всего,  её  той утренней водой смыло.

Сноха

Я, когда женила сына, надеялась, что стану матерью его избраннице. Ведь есть же счастливые свекрови, которых чуть ли не со дня свадьбы невестки «мамой» зовут. Чем я  хуже?

Живем мы в двухкомнатной квартире, себе  девятиметровку оставила, молодым   большую комнату отдала. Отремонтировала её, коврами увешала и даже под ноги красивый ковер положила, мебель лучшую поставила – живите!

Месяц живем, другой, присматриваюсь я к снохе и душой вяну: сынок - сынок, и где же ты такую рохлю откопал?! Такой видный, умный ,  неужели путёвую не мог себе найти?

Мало того, что бесприданница, так хоть бы красивая была, а то – маленькая, щупленькая, лицо белое, как у фарфоровой куклы, а на нём одни глазищи.  Как зыркнет ими – насквозь прожигает! Говорит тихо, медлительная. Да у меня в её возрасте всё от рук отлетало! Мужа проводит на работу и уйдет в свою комнату. Нет, чтобы со мной на кухне посидеть, поговорить о чем-нибудь женском, чайку попить.  Загляну к ним, а она лежит на диване, свернувшись клубочком. Стану поднимать - «Мне плохо»,- говорит. Беременная она, ну и что?» Беременность – не болезнь»,- говорю, а она: « У меня токсикоз.» Вот она, нынешняя молодежь! Слов мудрёных нахватались, чтобы ими лень свою прикрыть. Раньше мы и слов таких не знали, работали до последнего дня, всё делали, живот – не помеха!

Я её по-матерински учу: пока муж на работе, встань, приберись, ковры пропылесось, а к ужину курицу зажарим, я купила. «Спасибо, говорит, не нужно курицу жарить, Серёженька просил меня салат «Оливье» сделать»! «Оливье»? Что же это за еда работающему мужчине?! Да и потом, я этот салат только к праздничному столу готовлю! «Оливье»! – в честь чего?! Значит материнская еда ему теперь поперёк горла стала, если он эту пигалицу просит готовить. Ну, ладно! Проглотила я обиду. Курицу все же пожарила и демонстративно одна её съела!

Как-то раз захожу к ним, смотрю: сумка большая стоит, битком набитая. Открыла ее –  белье: постельное, скатерти, полотенца…

-          Ира! Что это такое?! – спрашиваю с ужасом в голосе.

-          Мы завтра с Сережей в прачечную самообслуживания идем, там хорошо:  быстро и  удобно.

Ей-то хорошо, а сына моего кто пожалеет! Неделю работает, как вол, а в выходной, вместо отдыха – в прачечную, бельё стирать?! И потом – не мужское это дело!

-         Ну-ка быстро вытряхивай сумку! Вон стиральная машинка в ванной стоит. Замочи белье, а потом стирай. На лоджии высохнет! Ишь, что удумала!

-         Это не я удумала, Сережа настоял. Мне тяжело большую стирку осилить, поясница болит…

-         А как же ты думала? Замуж вышла, только чтобы с мужем кувыркаться? Замужество – это прежде всего труд! Думаешь, рожать - легко? Или детей растить – легко? Давай-ка, милая, втягивайся потихоньку! Взялся за гуж, не говори, что не дюж, - так-то в народе молвят.

Заставила  её белье перестирать, правда, помогла немного, не могла смотреть, как она пододеяльники елозит.

Сын на следующий день мне выговор сделал: ты, говорит, бессердечная, как могла так поступить! А что я такого сделала?! Стирка – обычная женская работа. Его же, дурачка, пожалела. Обиделась я, неделю к ним в комнату не заходила, а тут вхожу и – чуть не упала. На стенах – пусто! То есть – совершенно пусто – ни одного ковра!

-         Где ковры? – спрашиваю, а сама за сердце держусь.

-         Мы их сняли… Извините.. Без них легче дышится…

-         Мало воздуху – окно откройте. А красота, уют – как без этого?

-         Уют не ковры создают…

Ишь ты – стихами заговорила! Понахватались из телевизора! Я эти ковры с таким трудом наживала, для них же старалась, и вот тебе – благодарность! Ладно, думаю, и это проглотим, забрала ковры, запихнула к себе под кровать, пусть лежат! Еще попросят, когда голые стены надоедят!

А недавно очень уж долго сноха их комнаты не выходила – тишина такая, словно нет там никого. Чего она там притихла, думаю, спит, что ли? Приоткрыла дверь – сидит за столом, пишет что-то.

-          Чего пишешь-то? Поди, школу давно окончила!

-          Письмо маме.

-         Это дело нужное, мать забывать нельзя. Молодец, что пишешь, - говорю, а сама через её плечо заглядываю, любопытно же, что она пишет о нас. Это уж как пить дать обо мне да о сыне речь ведёт. Смутилась она и ладошкой написанное прикрыла, я только несколько слов успела прочитать: «…да, свекровь моя – непростой человек…» Так и есть! Обо мне пишет, видно, жалуется матери. А на что жаловаться-то? Я грубого слова ей не сказала, всё – для них, для них и живу. А если когда замечание сделала, так на то я и мать, чтобы детей наставлять, учить уму-разуму. Может, я не такая грамотная, как её мать, а жизнь знаю.

Сваху свою, мать Ирину, я только на свадьбе видела: дробненькая такая, ладная, интеллигентная – детей музыке учит. Голос тихий – как она с ними справляется?

Уезжала домой после свадьбы – глаза свои заплаканные всё прятала. А чего плакать-то? Что мы – нелюди какие?

Письмо это не выходило у меня из головы. В тихом омуте, говорят, черти водятся. Я всё жду, когда она меня «мамой» назовет, а она, оказывается, кляузы на меня своей матери пишет! Ишь, как смутилась-то, когда её врасплох застала. Хотела Серёже про письмо рассказать, а потом решила – промолчу, не буду мира меж ними рушить. Но обида на сноху крепко засела в меня.

Третьего дня слышу из-за двери голос её – удивилась: то слова из неё не вытащишь, а тут – сама с собой разговаривает? Вхожу. Сидит в кресле и сказку про репку вслух читает – с выражением! Книжка в правой руке, а левой осторожненько живот свой поглаживает.

-         Ты кому это сказку читаешь?

-         Ему, - она ласково улыбнулась и нежно погладила живот.

-         С ума спятила? Что он понимает-то, кусок мяса! Да и того еще нет!

Сноха даже зарделась от обиды:

-         Как же – нет?! Вот он, толкается, ворочается! Он… все чувствует,… переживает, когда мне плохо! Он всё воспринимает! Чем опасны стрессы для беременных? Тем, что плод реагирует на них сильнее матери, на нём всё отражается! О здоровье и развитии ребенка нужно заботиться еще до его рождения.

Вот так молчунья! Целую лекцию мне прочитала. Мы ничего этого не знали, без науки вынашивали,  рожали и, слава Богу, людей вырастили.

-         Ты, чем ерундой голову себе забивать, лучше собери нужные вещи – завтра раненько на дачу поедем. Все люди уже картошку  выкопали,  а у нас – конь не валялся.

-         Хорошо, - не стала возражать сноха.

Денёк выдался теплый, солнечный, копалось легко и весело. На даче всегда настроение хорошее – прилив жизненных сил ощущается. Я радовалась:  одним днем управимся.  Плановала так: Сергей копает, а мы с Ирой выбираем и в мешки сыпем. Сергей рассудил иначе: Ира – отдыхает, им с малышом нужен покой и свежий воздух, а мы – поработаем.

Я зашипела, чтоб она не слышала:

-         Что ты носишься  с нею, как с писаной торбой? А как же моя мама – десятого апреля картошку сажала – одна! – а одиннадцатого меня родила. И – ничего! Нормально! Чем больше физических нагрузок, тем легче рожать будет!

Но сын стоял на своём. Мы с ним копали картошку, а его любезная сидела рядом на скамеечке и молча любовалась ловкими и сильными движениями своего мужа.

Вдруг моя лопата вошла во что-то мягкое. Я вывернула ком земли – гнездо! Похоже – мышиное. Так и есть! Я разворотила лопатой гнездо, едва не перерезав мышь. Она, ошалевшая от страха, выскочила и помчалась по рыхлой земле. Панически спасаясь бегством, мышь теряла какие-то маленькие розовые комочки.

-         Что это?! Мамочка, что это?! – вскрикнула, побледнев, Ира.

Мы присмотрелись: это были крошечные мышата, еще голенькие, слепые, недоношенные… Ими был усеян весь путь убегающей матери. Мышата беспомощно шевелились, съёживались, а мы, побросав лопаты, смотрели на них и не знали, что делать.

Ира какими-то замедленными движениями собирала их в ладонь, потом произнесла дрожащими губами:

-         Мамочка… Она была беременная…

Только тут до меня дошло, что «мамочка» - это я! Это меня второй раз так назвала невестка – впервые! Я, еще не пришедшая в себя от вида разбросанных по земле голеньких мышат, растерянно взглянула на неё, хотела улыбнуться, успокоить, но… не успела. Ира, прижимая к груди мышат, оседала, заваливаясь на бок.

Мы с сыном ринулись к ней – в последнее мгновение успели подхватить бесчувственное тело.

-         Мама! Что с нею?!  Она рожает?!  – закричал Сергей.

-         Нет, сынок! У неё слишком чувствительная натура. Держи её крепче, я мигом воды принесу.

Сын осторожно взял на руки жену и отнес в дом. Я принесла воду. Намочив платочек, прикладывала его ко лбу и вискам невестки и тревожно присматривалась к ней. Го-о-спо-ди! Какая же она хрупкая! Лицо нежное, как папиросная бумага... ладошки – детские… и сама, как дитя… Как она вынесет роды? Плод, говорят врачи, крупный…» Я представила себе скорченного в её утробе ребенка. Седьмой месяц – уже человечек! Внучек мой родной! Поди, тебе сейчас тоже плохо? Что же делать-то? Я осторожно хлопала сноху по щекам:

Сергей, взволнованный, стоял рядом и глядел на меня, как на Господа Бога.

-         Это от стресса, - объяснила я сыну. Беременных нужно особенно оберегать от стрессов – от них дети страдают. Смотри – береги её! Видишь, какая она у нас… переживательная.

Сын с удивлением посмотрел на меня, словно увидел впервые.

Вдруг пришла страшная мысль: пережитое волнение может вызвать преждевременные роды! Всё похолодело внутри – разбросанные по земле мышата всё еще стояли перед глазами.

-         Сынок, заводи машину! – Заорала я. – Едем в больницу!

Ира очнулась.

-         Не надо в больницу. Со мной всё в порядке. Извините, я кажется, напугала вас.

-         Еще как напугала! Всё же лучше поехать, провериться, мало ли что!

Сноха положила руку на живот и прислушалась:

-         С малышом, кажется, всё в порядке. А нам… нужно же картошку  копать…

-         Да гори она синим пламенем, эта картошка!

Я гладила  маленькие прохладные ладошки невестки, осторожно убирала со лба пряди её  мягких  волос. Что-то поднималось в моей душе горячее, жгучее до боли…

Сергей быстро завел машину, мы осторожно усадили сноху и поехали. В больнице сказали, что понаблюдают её несколько дней и, если всё хорошо – выпишут.

Приехали мы с сыном домой. Он полночи курил, не спал, а я Бога молила, чтобы всё обошлось благополучно.

Утром Сергей с утра пораньше в больницу поехал, а я дома по хозяйству хлопотала. Что ни делаю, чувствую томление какое-то, вроде как чего-то не хватает мне, а потом догадалась: ее-то и не хватает, молчуньи моей! Пусто без неё в квартире.

Сын вернулся домой повеселевший, говорит, через пару дней выпишут Иру, всё у нее хорошо. И слава Богу!

Решила я к возвращению снохи убраться, как следует. Полдня провозилась,  чистила-блистила, а потом, думаю, дай-ка у них приберусь – пыль вытру, да ковёр на полу почищу. Прибираю на столе, - вижу: пухлый конверт незапечатанный, глянула – матери её адресовано. То самое письмо, из-за которого я несколько ночей не спала! Жгло оно мне руки, знала – нехорошо письма чужие читать, но… не удержалась, решила из первых рук узнать, что есть на самом деле промеж нами.

Письмо оказалось очень длинное, но почерк ровный, разборчивый – легко читалось:

 «Дорогая моя, любимая мамочка! Твои письма для меня - всегда большая радость, это, как встреча с тобой, задушевный разговор, глоток свежего воздуха…!

Скажите, пожалуйста! Чем же наш воздух ей плох!

«Милая моя, спасибо за мудрые советы, благодаря им, мне удается решать самые сложные семейные проблемы…» Видишь, как получается: мамкины советы помогают жить, а свекровкины, выходит дело, – мешают…

«Ты волнуешься о моем самочувствии, поверь, оно – отличное. Как страшный сон, остались позади первые четыре месяца токсикоза, а сейчас – всё хорошо. Врачи говорят – наш малыш развивается нормально, а я скажу больше: он очень хорошо чувствует музыку, - весь в тебя! и сказки любит слушать…

Ну, это… даже не знаю, как назвать. Чудит девка! Ага! Вот про сына:

« Ты спрашиваешь, понимает ли муж моё состояние? Не волнуйся, мамочка, муж у меня за-ме-ча-тельный! Ласковый, заботливый – в русском языке не хватит определений, чтобы описать, какой он!»

Тут ты, девонька, права. Счастливый билет вытащила.

«… Сережа хочет присутствовать при родах, а я не против.  Женщины в консультации говорят, если муж увидит твои муки, больше любить будет. Да уж куда больше! Дело не в этом, просто, когда он рядом,  и я сильная.»

Ба-тю-шки! Что удумали! Роды – это же таинство! Разве можно в это мужей допускать! Стыд-то какой! Надо с Сергеем поговорить!

«… В этом письме, как и в предыдущем, я снова чувствую твою тревогу,  когда ты спрашиваешь о моих взаимоотношениях со свекровью…»

Ага! Вот! Про меня! Вдруг мне стало страшно. Может, не надо читать? Ведь лучше, когда не знаешь! Ну, зачем тебе  правда? Ведь с нею жить! Не читай!

Я дрожащими пальцами запихнула письмо в конверт и спрятала его под книжку.

Включив пылесос, яростно водила щеткой по ковру, но письмо тянуло меня, мучило. Закончив работу, долго сидела в кресле, рассматривая узоры на ковре, потом резко встала, взяла письмо и стала читать дальше:

«Да, свекровь моя – непростой человек. Она относится к типу людей, с которыми нужно пуд соли съесть, чтобы узнать их сущность. Я уже писала тебе, что наше первое впечатление о ней оказалось обманчиво, и теперь, прожив с нею полгода бок о бок, я с радостью заверяю тебя: Мария Александровна – удивительная женщина! Она, если полюбит, жизнь на плаху положит за этого человека. Но её любовь нужно заслужить, а это непросто. У неё своё видение жизни, в чём-то нам непонятное, устаревшее, но… справедливое.

Да, она грубовата, но добра и искренна во всём, даже в своих заблуждениях. Свекровь – верный и надежный человек. Мамочка, ты меня, конечно, поймёшь и не обидишься за то, что я называю ее «мамой». Правда, пока не вслух. Она ещё не воспринимает меня как свою дочь. Но время всё расставит по своим местам, я уверена. И, чтобы навсегда закрыть волнующую тебя тему, скажу: какой бы она ни была, она достойна любви и уважения уже за то, что родила и воспитала самого прекрасного на Земле мужчину – моего мужа».

Все это я прочитала залпом, даже задохнулась. Самые бранные слова не потрясли бы меня так, как эти. К брани-то мы привыкши, знаем, как ответить. А тут… Это надо же, как она меня по косточкам разложила! Я сама про себя того не знала...

Слова невестки ласкали сердце, но вызывали в душе непонятную тревогу, даже… боль.

-         Детонька моя,… милая…  А ты, старая курица, учить её жизни собралась… Прости меня за ангельское терпение твоё…

Я до вечера сидела в их комнате, вспоминала всю свою жизнь и спрашивала, а что хорошего в ней было? И знаете, что открылось? Всё-всё самое лучшее и самое трудное, что в жизни было – с сыном связано. Без него – и вспоминать нечего. Выходит, в детях наша самая большая радость и самая большая боль. Они-то, дети, оказывается, умнее нас, потому что вглубь и вдаль смотрят, а мы – всё назад оглядываемся, да всё на свой аршин меряем. Где уж понять друг друга!

Через два дня на третий – молодые приехали. Сережа оживлён, радостью светится, а Ира молчит, улыбается  да ходит по квартире и всё рассматривает.

-         Ай, потеряла что, детка моя? – спрашиваю. Она поглядела на нас с Сережей взглядом, от которого пень зацветёт, и говорит:

-         Соскучилась,… - а потом озорно так: - мама, мы с Сережей торт купили, попьем чайку?

Сидели мы втроём на кухне, пили чай, разговаривали, и мне вдруг показалось, что ради этих вот счастливых минут я, наверное, свою жизнь прожила.

Дождалась я, пока Сережа с кухни вышел, села рядом со снохой и сказала:

-         Прости, дочка, но письмо твоё маме я ...  того… и отправила…

-         Я не успела… спасибо! - она понимающе улыбнулась.

Они выделялись в толпе. Держались стайкой, с любопытством озирались вокруг, изучали схему метро. На них наталкивались вечно спешащие пассажиры. В ответ на недовольные замечания, еще теснее становились друг к другу. Рядом с ними, как две наседки, хлопотали женщины – молодая и пожилая.

Нетрудно было догадаться, что эта группа детей приехала из провинции посмотреть Москву.

- Вы нам не подскажете, как до Малого театра доехать? – обратилась ко мне пожилая женщина.

Я объяснила, а потом спросила, откуда они приехали – меня привлёк их говор.

- Из Ставропольского края, с-под Минвод.

- О! Не близко! И как вам Москва?

- Здорово! – почти хором ответили ребята.

Почувствовав, что я не спешу, они обрадовались возможности расспросить местного человека, где находится то и это и как лучше туда проехать.

Я, по учительской привычке, наблюдала детей. Девчонки и мальчишки – подростки, всего человек десять, одеты просто, ведут себя скромно, с достоинством. Мордашки у всех  симпатичные  и какие-то одухотворённые.

- Славные у вас детки, - отметила я.

- Детдомовские, - вздохнув, пояснила пожилая женщина

У меня ёкнуло сердце. На ловца и зверь бежит. Я как раз в то время занималась проблемами детей-сирот.

- Вот вам моя визитка. Здесь адрес и телефон нашего офиса. Если возникнут проблемы, обращайтесь, а будет время – заходите в гости.

Все обрадовались.

- У нас есть проблема. Во Дворце съездов идёт грандиозное детское шоу. Вот бы нам туда попасть!

Глаза детей засветились надеждой.

Пожилая дама оказалась словоохотливой и рассказала о том, что она, бывшая актриса, на общественных началах создала театральную студию для детей-сирот и уже много лет занимается с ними. Вот эти дети – самые талантливые – победители конкурса, награждены поездкой в Москву. Они очень хотят увидеть настоящий театр и послушать «живую» классическую музыку.

Мне не составило большого труда договориться с администрацией Дворца съездов и консерватории о бесплатном посещении концертов сиротами из провинции.

Перед отъездом подвижница-актриса позвонила мне и выразила благодарность за «то удовольствие и счастье, которое испытали они все, приобщившись к высокому искусству». Я порадовалась за них.

Прошло полгода. Этот эпизод канул среди тысячи других больших и малых дел. Однажды на пороге нашего офиса появилась женщина, по виду явно приезжая. Она спросила:

- А кто тут будет Любовь Петровна?

- Слушаю Вас, - отозвалась я.

- Это велено передать Вам, - она протягивала мне пакет.

- Кем велено? Что передать?

- Дети попросили. Как узнали, что я в Москву по своим делам еду, так и сказали: передайте от нас гостинец. Я не знаю, что тут.

Толком ещё ничего не понимая, я достала из пакета свёрток, на котором детским аккуратным почерком было написано: «Любовь Петровне – лично».

Женщина очень торопилась и, извинившись, ушла. Я развернула свёрток. В нём оказались две бутылки минеральной воды и килограмм кукурузных палочек, уже изрядно помятых.

Глядя на этот гостинец, вспомнила сирот в метро, любителей театра. Это, конечно, они! Милые вы мои! Сколько же времени вы копили деньги, чтобы купить это лакомство?! Дети – чисты душой и дарят только то, что, по их мнению, лучшее. Сами – не съели, решили меня порадовать, отблагодарить…

Сама не ожидая этого, - расплакалась над детским гостинцем. Еле успокоившись, поставила подарок на подоконник. Всякий раз, когда взгляд нечаянно падал на кукурузные палочки, на глаза снова и снова наворачивались слёзы.

И вспомнился мне другой детский подарок, который потряс меня так же сильно. Я тогда первый год работала в школе. Один мальчик из бедной семьи преподнес мне к 8-му Марта… триста граммов пряников. Он протягивал их мне на ладошках, как драгоценность:

- Поздравляю Вас…

Мне стало жалко ребенка – он сам их вволю никогда не ел.

- Спасибо, детка! Лучше покушай сам!

- Так Вы не возьмёте? – в глазах ребёнка заблестели слёзы.

Я поняла: нельзя не взять!

- Спасибо, Серёжа! Вот какой сладкий подарок ты мне приготовил!

Мальчик, довольно улыбаясь, смотрел на одноклассников.

Тогда – я не плакала, но есть эти пряники не могла.

Целая жизнь прошла, много мне чего дарили, всего не упомнишь, а вот эти триста граммов пряников и кукурузные палочки я никогда не забуду.

- 

-