"Позволял своим связкам все звуки, помимо воя; перешел на шепот..." И.А.Бродский, "Я входил вместо дикого зверя в клетку..."
Я поднимал глаза и над глазами — веки, и упирал взгляд в нагло-тупую ряху, чтобы сказать, что страх — худшее в человеке, даже когда сам уже умирал со страху.
Я пил самогон с попо́м, судил и ругался матом, доказывая, что Бог духовен в своей плоти, что не хочу быть рабом Христу, но хочу — братом и просто — собой быть, а не "за" или "против".
Я верил точке в конце доказанной теоремы, но никогда не верил авторам этих точек; чтоб доказать своё, я сочинял темы, которые мне отвечали очередями строчек,
сизифовой каторгой поиска истинных импликаций и пирровыми значениями полученных результатов, и не хотел быть причисленным ни к одной из творческих наций: ни к точным, ни к словоблудам, ни к малярам по плакатам.
Я никогда не верил в раскаянье Магдалины, покольку голодному трудно не есть и каяться в гла́де, я видел женщин, которые гнули над шпалами спины, пока их мужья и братья сидели в пивной засаде...
Я сам отдавал за то, что было моим по праву (но не всегда — в морду, взятками было — тише), мечтал о любви к себе, выискивал деньги и славу, и каменный постамент... Теперь бы — найти нишу...
Из всех земных обращений, взывающих к "благородию", но истинно вызывающих ненависть и недоверие, я выбрал не и́зыск родства, а на него пародию, я вывел бы из подкорки "ваше высокомерие"!..
За всё, что не получилось, я благодарю Небо и, как говорят наши ставшие тюрками греки, "а также в лице каждого" — за каждый кусок хлеба, которым не подавился, за зрение. И за веки.
Поэт
Автор: pakhnushchy
Дата: 13.07.2013 15:12
Сообщение №: 433 Оффлайн
Теперь тепло. В открытое окно вливается прохлада с ближних гор. Ждём снега. Ждём напрасно. Ждём давно. И к снегу прибираем серый двор. Ни красок, брат, ни свежих новостей — уныло... Устоялись тишь да гладь. Такое для стареющих костей и для убитых нервов — благодать.
У нас — шерстят. Проконсул сдан в тираж. Сажают маркитанток. Всех подряд — за взятки — чья-то прихоть... Право, — блажь, поскольку сам проконсул, говорят, сроднился с императором детьми. Не может быть, чтоб всех достал закон. Проконсула — не тронут, чёрт возьми, ни наш сенат, ни ваш синедрион...
Наш цезарь выдал замуж дочь. Она ещё не родила. Среди затей — для родов выбирается страна и время — для рождения детей. Быть может, цезарь снова ждёт войну? А может, зол сенат и шаток трон? А впрочем, все похерили страну и тихо-тихо валят в Альбион.
Мой друг, на этих дальних островах цвет нации собрался. За гроши скупили мир, радеют на словах за нас с тобой, последние шиши взимая, уезжают навсегда... Они ещё, наверно, вспомнят нас, когда их острова прижмёт беда, а в кошельках — закончится запас.
Я закрываю выбродивший сок печатями из воска диких пчёл. Вино — оно прекрасно, если впрок, а прок — велик... Ты знаешь, я прочёл, что в декабре какой-то календарь кончает счёт времён. Но у меня, в настенном, дальше — Новый год, январь!.. Кто врёт — не знаю. Полная х...фигня...
Я думаю: успеть бы в день суда опустошить кувшины — все до дна, поскольку жаль пропащего труда и вместе с ним — хорошего вина. Однако, если это — ложь (а вдруг?) то дальше — голод, что ни говори!.. Ни хлеба, ни напитков... Так-то, друг, уж лучше — пусть соврут календари!..
Моя семья — при мне ещё (пока). Повыросли, стремятся жить вдали, шатаются в горах, где облака — как на полотнах мастера Дали. Они — свободны. Только мы с женой привязаны к имуществу, к долгам, к налогам... Жизнь проходит стороной, но главное — проходит. Надо нам
собраться где-то (у меня, у вас — без разницы), попробовать вино под старый сыр, а то, неровен час — не свидимся, ведь виделись — давно... А как твои? Нормально? Всем — поклон. Давайте — к нам на праздник... Буду ждать... Я слышал, сын уже — центурион, а дочь — поёт? Какая благодать...
Ну, вот и морось кончилась. В окно пробился луч. У нас заря — легка и вечером, и утром. Всё равно (ты веришь?) на Кавказе облака — ещё теплы... У вас там, говорят, уже зима, морозы? Снег, кажись, вальсирует? Ах, как горит заря!.. Садится солнце. Догорает жизнь...
04 декабря 2012 г. 17:00(Мск)
2.
Ты знаешь, нынче жмутся облака к сырой земле и мочатся дождём. Да, так и есть, что — "мочатся". Пока — мы только ждём погоду — лето ждём. Хлеба́ без солнца — вымокнут на пню, и виноград нальётся кислотой — вина не будет. К Троицину дню буханка будет стоить золотой.
Моя жена беспечно (как всегда!) мне говорит: прорвёшься, за тобой и мы пройдём, всё, — молвит, — ерунда: победа — смерть, пусть дольше длится бой!.. ...Ты помнишь, философию она не признавала: дева, знак земли, и без меня, когда уже одна, — грустит, что мы всё время на мели...
Сегодня — новость, утренний дозор прошёл, и ей сказал легионер, что цезарь дал развод — своей... Позор!.. Наш выдумщик хозяйственных химер, наверно, бедный, выбился из сил, катаясь в колесницах... А потом под бремя царской власти закосил... А может, всё же, он меняет дом,
и в новостройке прежняя жена не радует хозяина страны? А может, Га́ю — новая нужна? О Боже, только б не было войны!.. Оно, конечно, — личная стезя, и вроде бы не нашего ума — его житьё... Но, всё-таки, нельзя смущать имперских жён и их дома!
Да, друг мой, только б не было войны: центурии подтянуты под Рим... Зачем, скажи, войска внутри страны? Приказа ждут? А что прикажут им?.. Я думаю, что в наши времена не худо бы уйти за Гибралтар, однако мы — огромная страна, дороги — дрянь, а я для бега — стар...
Вот так сижу и жду, пока дожди снесут к реке дома или пока просохнет... Ты, наверное, не жди — бери свой меч, пока тверда рука, беги за край, империя у нас — огромна, но не вся земля — под ней, беги, найдёшь свободу — в добрый час, покуда у тебя и сил, и дней
довольно, чтобы строить новый дом, любить жену и вырастить детей. Иди с мечом, но проживи трудом, и как-нибудь — попроще, без затей!.. Уже темнеет, и не видно туч, но льёт — опять. К столу зовут. Пока. О цезарь, цезарь... Он у нас — могуч и долгорук... Ах, цезарь! Ах, рука!..
07 июня 2013 г. 21:28(Мск)
3.
Льву Либолеву
Мой друг, твоё последнее письмо расстроило... Прости, я тратил дни на огороды... Но письмо само — так беззащитно!.. Знаешь, мы одни виновны в том, что связываем быт и делим стол с нижайшим из рабов... Конечно, отказать в похлёбке — стыд, но раб, пожрав, ругает стол и кров,
которым был обязан. Ты никак не можешь отрешиться от раба, которого кормил... Но раб — дурак: ругать и жрать — рабу одна судьба!.. Я по весне собрал своих в людской и дал им волю. В общем, всем — домой!.. Так не ушли! Им воля и покой — не по душе: мол, холодно зимой
и жарко в зной вне барских анфилад. Мол, надо поделить господский дом и всё, чем я отличен, чем богат, что я нажил их праведным трудом... Делили землю, книги жгли и храм пытались сжечь... Да, да, пытались сжечь! Свободный раб (по-вашему бишь — хам), уже не слышит плеть, — им нужен меч!
Поверишь, мне не нравятся слова: "Рубить в капусту!"... Я отвык рубить... рука не та... Но всё же, голова слетала с шеи рабской: бить — так бить!.. Теперь сижу один. В сырой траве орут цикады, поминая дождь. Покой в душе, нет боли в голове, и я втыкаю в дыню острый нож,
чтоб насладиться мякотью в жару... Арбуз и дыня с хлебом — это то, что не заменит крови поутру, но к вечеру — утешит... Твой знаток грамматики опять носил диплом из Галлии (а может, сделал сам?) о том, что он — поэт... Его апломб быть может, не беспочвен где-то там,
поскольку в прошлом все мои рабы похоже пели... Тоже мне — поэт!.. Он говорил, что если б да кабы, то был бы, как и я... Но — нет так нет... Я дал ему сестерций. Он поел на унцию и выпил — на семис, два асса в суд отнёс — для новых дел о личной чести... Так дурной Парис
Елену не любил, как он — суды... Ну, что ж, — ...поэт, хоть рифмой — не богат, неграмотен... Но — мастер ерунды для плебса, и к тому ж — полно наград!.. Послушай, Лев, у гуннов есть страна где правил Бус, какой-то дикий вождь, его убили готы... Мне нужна канва сюжета... если ты найдёшь
хоть что-то иль услышишь, — напиши. Я буду ждать рассказов и вестей, поскольку, знаешь сам, в моей глуши — ни сплетен, ни событий, ни гостей... Однако, солнце село. У меня прохладно, хорошо. В моём саду горит огонь. Я греюсь у огня и... жду вестей. Пиши. Я очень жду.
25 июня 2013 г. 21:39(Мск)
4.
...такое настроение с утра, как будто с мёртвой точки и не сдвинусь... как будто кто-то свыше наорал, сказал — давно пора отбыть повинность. .......................................................... ...назови причины для отъезда. их немного — бессонница. брожение в крови. желание любви... Крыжополь... Вий... земля. и в ней — глаза открывший Гоголь. Лев Либолев, "Такое настроение с утра..."
Уже не жарко, тихо... На крыльце горит белёсым светом ртутный столп, очерчивая складки на лице, посуду на столе и старый стол с вином и хлебом... Зеркало со мной пьянеет одинаково, и мы не меряем, кто более хмельной из нас двоих. У нас границу тьмы
очерчивает новый виноград над досками стола, старинный стул напротив и ещё какой-то гад в куске стекла... Окрестный мир уснул и видит жизнь, отличную от той, которая с утра выносит мозг, а полдень наполняет суетой и тает быстро, как церковный воск
у копии, набитой на картон... Ещё вино не кончилось, но день уже сгорел... Ещё не клонит в сон, но тело — не отбрасывает тень... Из признаков растаявшего дня — одни воспоминания. Они ещё способны радовать меня, как путника далёкие огни,
далёкие настолько, что дойти уже не хватит времени... А ты — ты как живёшь? Увы, длина пути — не интеграл от скорости. Просты бывают только формулы, но Бог есть сущность неформальная, и путь, который человек осилить смог, не впишешь в числа... Ты когда-нибудь
приедешь на родные берега? Как там, за океаном? Тоже жуть? ...Когда-нибудь закончатся бега, и нам с тобой позволит отдохнуть держатель су́деб, — будут ли видны какие-то различия суде́б? Друг, выбор государя и страны — меняет ли на вкус вино и хлеб,
даёт ли то, что требует душа? Да, волю, может быть, даёт, но я — свободен даже здесь, где, всё круша, свободой правят рабства сыновья. Я думаю, что власть и океан обособляют трон и дурака, сидящего на нём, и тот обман, которым кормят нас... Издалека,
конечно, игры баловней судьбы — различны, но не веря своему нанайскому любителю борьбы, другим не стал бы верить — никому... И чёрт бы с ними... Я безумно рад твоим стихам — читаю перед сном твой едкий ямб, — он под хорей цикад так тешит слух!.. Мечтаю об одном:
открыть посылку и достать тетрадь страниц на сто, и в ней — твой ровный слог!.. Ты трать себя. На это дело — трать, чтоб я читать и восхищаться мог!.. Что я? Я нынче — глух, но больше — нем, всё как-то неохота говорить. Ну, — сплю немного... И немного ем... Уже немолод — выгорела прыть.
Я прикопал лозу, — дала росток, лет через десять будет виноград, как раз для внуков. Вырастил цветок — пурпурный флокс и, знаешь, очень рад (не меньше, чем оранжевым). В тепле предгорий юга сад даёт покой, сравнимый с раем... Привыкать к земле, наверно, мне пора и мять рукой
те комья, что забьют однажды рот, набитый прежде звуками!.. тогда всё будет (так — не так?) — наоборот: ни рабства, ни свободы, ни труда... Какие мысли, чёрт! Пустой стакан способен умертвить, стакан с вином даёт разминку мозгу и рукам и... как трезвит рассудок перед сном!..
...Однако ночь. С хребта сползает дождь... Экран грозит обзором новостей, опять о чём-то врёт любимый вождь, сосед согласен выдворить гостей (ушли бы только). Мой зелёный змий — ох, просится долой из требухи!.. Глухая ночь... Крыжополь, Гоголь, Вий... Семейство спит — пора читать стихи!..
12 июля 2013 г. 02:51(Мск)
Поэт
Автор: pakhnushchy
Дата: 14.07.2013 17:19
Сообщение №: 460 Оффлайн
Как просто скрываться в Христовы века: пещера, солома и ясли быка — и Ирод Дитя не находит нигде, поскольку — не Царь и не верит Звезде, поскольку искал, как искали б Царя... Звезда же, тройными огнями горя, приводит к вертепу в убогой пещере лишь тех, кто Поверил.
Сегодня, когда бы родился Христос, недолго б семейству скрываться пришлось — теперь на любом перекрёстке Земли нашли бы младенца, нашли бы, нашли... Нашли бы на море, нашли бы в горах, в пастушьей пещере, в неспелых хлебах — по сплетням, по фото, в пути — по билетам, но дело не в этом.
Сегодня, увы, торжество Рождества — не в чуде Рожденья; вино и слова, и чрево — для пищи. Пустеет сосуд под утро... Мария с Младенцем бегут, отдавшись во власть неродного отца, и мир неспособен признать пришлеца — что миру до этих троих и пустыни и присно, и ныне?..
С тех пор, как звезда разделилась на три, с той ночи холодной, с той зимней зари — и присно, и ныне невидимый Царь срывает листы и новит календарь, две тысячи лет ожидая подряд, что ирод, быть может, не тронет ребят... Но мир — как пустыня, и где-то в потёмках — Мария с ребёнком.
Сретенье
Ожидание смерти — не лучший из способов жить. Остаются обрывки былого, но их ворошить (и терять понемногу, затем что свидетельства стёрты без ушедших свидетелей) — это ли прожитый день?! Нарождается утро. У Храма рождается тень. И, меняя своих часовых, шевелится когорта у дворца игемона, да Ирод своих палачей посылает меняться на стенах. Как будто ничей, оживающий Храм Иудеи обходит охрана одряхлевшего Ирода, шаркают ноги менял у гремящих столов, оживают цвета покрывал на главах и плечах проходящих у древнего Храма.
И... ничто не меняется, ибо сия круговерть насыщает не чрево, но страх, называемый — смерть.
Симеон не устал. Не устал, но скорее привык к ожиданию смерти. Убитый веками старик, растворивший в течение времени хрупкую память, помнил только о том, что обязан коснуться лица и увидеть Ребёнка от Девы и Бога-Отца, то есть правду речённую — просто потрогать руками, потому что когда-то, сжимая пергамен в руке, не поверил глазам, не поверил библейской строке Симеон-переписчик. И так ожидание длилось, и, как было вчера, с ним сегодня сживался старик. Он привык ожидать, а с годами — к привычке привык и уже принимал наказанье как высшую милость,
бесполезную, впрочем (ну, разве — на самую малость, как на каплю, которыми вера его наполнялась).
...Пусто. Сумерки Храма... Пришли престарелый отец, мать годов двадцати, на руках у которой — Малец, подле них суетливо хлопочет пророчица Анна, прижимаясь щекою к Младенцу: не Он ли? не Он? — от шершавой колонны за Анной идёт Симеон, принимает ребёнка на руки и шепчет: "Осанна, отпускаешь Ты ныне по слову, Владыко, меня — отпускаешь раба Твоего, ибо дожил до дня, по обету, о Боже, когда мои слабые очи зрят спасенье Твоё, зрят Твоё просвещенье племён и великую славу земель Твоих... — слабый поклон, взгляд и вздох над ребёнком, — ...я с миром уйду, Авва, Отче.
Ты, Мария, смирись: Сын, рождённый тобою, — не твой, Он — на славу Израиля и для надежды людской, на паденье, восстание многих, в предмет пререканий. Он — оружие Бога, не твой Он, не твой Он уже, Он прожжёт тебе сердце и пламя оставит в душе... Впрочем, люди увидят... Всё, люди, увидите... сами..."
И по слову — судьба, и по вере. По вере и слову — даже время. Так было. Так есть. И не будет иного.
Ожидание смерти — не лучший из способов жить. Остаются обрывки былого, и их ворошить (и терять понемногу, затем что свидетельства стёрты без ушедших свидетелей) — это ли нынешний день?! Полыхает рассвет, у церквушки рождается тень, бьёт размеренный благовест к утрене. В тело аорта
добавляет не слово, но кровь. Запевает синица. Скоро будет весна. На морозе сосна серебрится...
15 февраля
гв. майору С. М. Иванову
Ну что, давай тихонько посидим, нальём стакан, накроем чёрным хлебом. Мы до́жили до внуков и седин, — давай за тех, кого прибрало небо.
Ну что, давай глотнём за тишину, за то, что звёзды небо обложили, — давай нальём. Противно за войну — давай за то, что мы её прожили.
Ну что, — за особиста, чёрт возьми, за рапорт и за слово "добровольно", за павших, остававшихся людьми, за то, что им теперь уже не больно.
Ну что, — за письма, что хранили нас, за то, чтоб стало меньше похоронных... Давай, за Кандагар и за Кавказ, давай — за то, что нас дождались дома.
Ну что, давай нальём — за матерей, за их любовь, за веру и бессилье, за наших жён поднимем, за детей — глотнём за них, а значит, — за Россию.
13 февраля 2011 г.
Первое воскресение великого поста (Письмо в северо-западную провинцию)
Здравствуй. Тихо и грустно по-прежнему. Снова зима переходит в весну, по-имперски халтуря, сама неспособна бороться и править, но не уступая ни на йоту теплу. По ночам обновляется наст свежевыпавшим снегом, с утра намороженный пласт оголится опять. Вот такое житьё, дорогая:
как империя наша живёт, так и наша погода — всё грязней, холоднее, всё хуже. И так — год от года.
Император сенат обновил, а к началу весны сам вернулся по-прежнему править. Тяжёлые сны стали мучить меня — может, снова поднимут поборы и налоги? Недавно ходили на площадь — опять флиртовать со свободой — замёрз. Стал к весне уставать. Ни весны, ни свободы не видно — одни разговоры.
За окном — снегопад. Обувь — мокрая. Улица — грязь. У сената на площади плачет от радости Князь, забываясь в словах, повторяемых всуе народу, всем — кто брезгует слушать и тем, кто послушно принёс на знамёнах портреты правителя... Будто Христос на хоругвях, поверишь? Да, нынче такая погода,
что тепло отдаёт только крепко заваренный чай... Будет случай — пиши, я охотно отвечу. Прощай.
15 марта 2012 г.
Искушение верой
...Йерихо — на ладони, и кажется, что за спиной — целый мир за вершиной, невидимый, будто стеной отгороженный, просит земного порядка и власти, приготовленный лечь дорогою рабыней к ногам... Йерихо — на ладони... На маленькой площади — гам, и наверное — торг, и наверное — прочие страсти:
по обычаю древних за глаз вырывается глаз, и какой-то купец для обмана заводит рассказ о чужих городах, и своё продаёт, забирая за дешёвый товар серебро... Синагога, дворы с бесконечным трудом и дымами, возня детворы и надежда на рай отлучённых от Божьего рая,
перед сном или смертью помянута. Впрочем, она — одинакова всюду. Дворец, городская стена — как за тысячу вёрст — у эмира, и как в Поднебесной или в прочей земле... Что же толку во власти земной, если власть и порядок закончатся вместе со мной, как кончается эта тропа над стеною отвесной
Йерихо́нской горы́?.. Потому что земное — химера без надежды и веры, — я дам вам надежду и веру!
Великий понедельник
Вчера был шум и гам. Сегодня — тихо. Вчера ещё встречали, как царя. Сегодня, ничего не говоря, ждут чуда. Или, может, будят лихо.
С утра ходил к смоковнице. И про́клял. Сказал недавно сам: не прокляни, — какой он царь? Так, прячется в тени, не в силах получить от древа смоквы.
Какой он царь: ругался, вверх ногами перевернул скамейки и столы, менял — поверг злословием хулы, чинил скандал в ветхозаветном храме!
Не может — не способен! Не готов свергать и править... Сыне Человечий, Ты воскрешал, но жизнь не сделал легче, не одарил и не простил долгов!..
Уж вечер, в душах многих — пустота. Как много ждали, только толку — мало. А древо, всё же, к вечеру пропало как будто по проклятию Христа.
Какой он царь? — вошёл в Ершалаим как царь, но гол и промышляет словом... Ершалаим Тобой разочарован, как Ты разочарован нынче им.
Великий вторник
...мы не знаем примет, и сердца могут вдруг не признать пришлеца. И.А.Бродский, "24 декабря 1971 года"
Не случилось вчера ничего — ни войны, ни чудес. Все, кто го́лодны были, остались без хлеба и без исцеленья — калеки... Исчезла надежда, и ныне ожидание счастья — ушло, как ушла суета понедельника, вместо надежды теперь — пустота, наполняема смрадом домов и дыханьем пустыни,
из которой встречали того, кто избавит от мук прозябания в рабстве, кто должен из царственных рук накормить-напоить-приодеть-помирить-осчастливить... Хулиганил, — восстания ждали, а зря — он притих, говорит о другом: то читает прохожему стих о каких-то талантах, закопаных где-то под сливой,
то о вечных долгах, то о царствии вечном, и он — то ли глуп, то ли пьян — не понять, но по виду — смешон: говоря о талантах, речами не тянет на мину... Он обманщик, дорожный юродивый — но не пророк, он — такой же, как те, кто в пыли раскалённых дорог промышляют рассказом… А мог бы нам быть господином!..
Вместо ветра свободы — какая-то горькая гарь... Ко дворцу — не идёт, не ведёт... Он — не царь, нет — не царь...
Великая среда
Двенадцатого, месяца Нисана, под ночь на да́лет бдел синедрион, выискивая, в чём виновен Он, кому Ершалаим кричал: "осанна".
Быть может, правда, что пришёл Мессия, о нём, наверно, говорилось встарь... Не в том беда, что он вошёл как царь, беда — без фарисеев и насилья.
— Он явно не стремится быть царём, — не чтит закон и до девиц не падок, — он просто замахнулся на порядок и он стои́т — упорно! — на своём.
— Он хочет так. Быть, значит, по сему: тот против нас, кто в мир идёт не с нами! Ещё день, два — и, кто поверил, сами распятья станут требовать ему!
Двенадцатого, до рассвета, в среду приговорили Сына и Раба. Об этом знали Он, Его Судьба, Его Отец. И не меняли Это. .................................... Укрепи меня, Отче ныне, завтра и впредь: я себе напророчил не убить — умереть.
То, что зрят мои очи, я не в силах терять. Укрепи меня, Отче, не убить — умирать.
К смерти — время короче: ни сказать, ни спросить. Укрепи меня, Отче отпустить и простить.
Я безмыслие прочих не смогу поменять, ведь не ведают, Отче, — что ж на сирых пенять!
Истечёт время ночи, всё решится к утру. Укрепи меня, Отче, перед тем, как умру.
На детей худосочья благодать не сошла... Я прошу тебя, Отче: не держи на них зла!..
Великий четверг
...Приезжай, попьём вина, закусим хлебом или сливами, расскажешь мне известья. Постелю тебе в саду, под чистым небом и скажу, как называются созвездья... И.А.Бродский, "Письма римскому другу"
— Сядь поближе, Иуда, быть может, что завтра уже нам с тобой не сидеть. И не пить, не закусывать хлебом... Видел, — звёзды мерцают? Под сим переменчивым небом всё — изменчиво, словно виденья в дневном мираже.
— Сяду рядом, Учитель. Однако не хлеб, а маца на столе у тебя — не по сроку: сегодня квасное доедает Израиль. Со времени древнего Ноя ныне можно испробовать всё, не теряя лица!
Понимаешь, Учитель, твои опресно́ки — постны́. Ты даёшь не хаме́ц, а мацу, и к тому же — без соли... Мне свобода нужна, а не долг твоей власти и воле, нужен рай на земле, рай — не зыбкие райские сны.
— Понимаешь, Иуда, твоё отрицанье табу — это тоже запрет, та же пьянка, но только — с похмелья. Пить — не ради напиться, но ради беседы с весельем. Долг — идти по судьбе, а не жить, попирая судьбу.
— Ты не можешь, Учитель, не должен забыть обо мне и о сотнях таких же, которые жаждут свободы, ты способен ногами попрать, аки твёрдое, во́ды, — научи остальных не пропасть ни в воде, ни в огне.
— Слышишь, брат мой, Иуда, ходить босиком по воде — невеликое чудо... Что — чудо? — обман да химера. Надо жаждать и верить. Спасает не знанье, но вера, ты — всё больше о чреве, а я говорю — о еде!
— Что ты скажешь, Учитель, такого, что я не слыхал: что над нами — Всевышний? что мы — сыновья Ойкумены? Мы в тебе обманулись, — и ты не избегнешь измены, се — улыбка судьбы, се — её благородный оскал!..
— Что бы я ни сказал, ты, Иуда, останешься глух, ибо то, что в тебе, не находит созвучия в слове. Ты сегодня предашь. Ты готов. Ты — уже наготове, ибо ищет себя, но не Бога твой внутренний слух.
— Что ты, что ты, Учитель? Наверно, я просто ревную то, что Бог мне отмерил, и к славе твоей, и к судьбе... Ладно, больше не спорю... Стучат. Эти гости — к тебе... Я с тобой не согласен, но... дай, я тебя поцелую...
Великая Пятница (Совесть)
Игемон, будет бунт, и манипулам не совладать с этим бешеным городом, с силой восставших рабов. Игемон, если этого парня сейчас не отдать, то к закату от нас не останется даже следов.
Игемон, ветераны не станут бояться резни: смерть — одна, и она... и её миновать не дано. Будет кровь, игемон. Ты, конечно, — наместник. Дерзни — много крови прольётся. А парня — казнят всё равно.
Не виновен, я знаю. Да мало ли что говорят... Разве может виновным быть тот, кто промок под дождём? "Не виновен сей муж, говорю вам!" — Однако, Пилат, город жаждал восстать и хотел его видеть вождём,
проливающим кровь — жажда крови сильнее любви: миру надобен слух, а у этих — воинственный вой!.. Назови им его, дай вину и его — назови, торопись, игемон, торопись: Риму нужен покой.
Понтий, Клавдия слушает сердце — понятно, но ты — Всадник, где твой рассудок?.. Жена — это только жена. Игемон, на Голгофе давно не вставали кресты. Им нужна эта жертва, какая-то жертва — нужна...
Ну, распни его, Понтий, ведь он — не жилец всё равно! "Дайте воду для рук. Вы хотите — он ваш, решено."
Великая Суббота (Мать)
Как я пойду домой? Как ступлю на порог, не поняв, не решив: ты мой сын или Бог? То есть, мертв или жив? И. Бродский, "Натюрморт"
Отсутствие того, кто был любим, — заметно. Но сильнее ощущалась не пустота, а от неё усталость — огромная, на весь Ершалаим,
питавший равнодушие к Нему, убитому, и к той, кто оставалась одна, кого почти добила жалость Его друзей. Похожий на тюрьму,
покинутую стражей, ветхий дом хранил Его присутствие: одежду, грааль с засохшей кровью и надежду — пустую, заключавшуюся в том,
что дверь откроет — Он, Его шаги — утешат слух, что прожитые сутки — обман и сон, что в кратком промежутке, когда ушли Его ученики
в пустую ночь, — Он явится... Но Он — но нет Его... И никуда не деться. Жить, вспоминать: рождение и детство, пророчества... Исайя, Симеон...
Друзья — живут, живые — кто они? И даже — Лазарь, поднятый из праха... Вот — в чаше кровь, а вот — Его рубаха — бери и помни, помни и храни...
"О Отче, Отче, комната — пуста, кто ныне улыбнётся мне с порога? Ты отнял Сына — так верни мне Бога — хотя бы Бога, снятого с креста,
верни живым, пока и я жива, — пусть скрипнет дверь на кожаных навесах?!." ...Ершалаим сегодня встретил Песах, читает Тору, слушает слова,
как праведник, и ест свою мацу с бараниной — безгрешный, равнодушный!.. ......................................................................... Вставало солнце, становилось душно, из глаз лилось, бежало по лицу
глухое горе Матери. С руки сползал платок, свеча стекала воском по краскам на столе, по старым доскам, где Мать и Сын — подарок от Луки...
Великое Воскресенье (Письмо в метрополию)
...Он говорит в ответ: — Мертвый или живой, разницы, же́но, нет. Сын или Бог, я твой. И. Бродский, "Натюрморт"
Тиберий, аве! Вынужден опять тревожить твой покой из Иудеи наместник Понтий. Должен написать о том, что сотворили фарисеи,
потребовав обречь на смерть Христа — пророка и врача. Он был из местных... Воскресшего по снятии с креста, Его святят двенадцать неизвестных.
Тиберий, их — двенадцать, но они идут по Палестине, и за ними — не бунты, не разруха, не огни пожарищ, но — Его живое имя.
Тиберий, говорят, что Он — воскрес. Не стану врать — не видел. Но однако пуста Его гробница и окрест какие-то таинственные знаки
присутствия казнённого, и я не знаю объяснения приметам вернувшегося из небытия. Он — Бог, мой император, верно это,
как верно то, что нет за Ним вины по совести и по строке закона империи и местной стороны, но — ненависть толпы, синедриона
и Ирода Агрипы: дело в том, что воскрешал из мёртвых по субботам, кормил хлебами и поил вином, а это — грех (по выходным работа)...
Они Его встречали как царя и ждали бунт, а Он давал им веру... Он принял, ничего не говоря, вердикт. И умер в муках. Но пещеру,
в которой был положен, ныне смог покинуть, не порушив покрывало и камень. Цезарь, думаю, Он — Бог... К тебе идёт Мария из Магдалы
пенять меня, отдавшего на крест Христа, и рассказать тебе о чуде... Тиберий, Он воистину воскрес и жив. Он — жив. Уже болтают люди,
что я казнил невинного. Но Он казнён толпой фанатиков, Тиберий. Я думаю, что римский пантеон на всякий случай даст и новой вере
пристанище: не всё решит булат оружия. Он — жив, Его идеи — уже живут... До встречи. Твой Пилат, наместник и правитель Иудеи.
Поэт
Автор: pakhnushchy
Дата: 26.07.2013 01:31
Сообщение №: 895 Оффлайн
Привет, Христос... Ты почему один — в пустыне? Давай закурим? Или выпьем — для беседы? давай закусим, я не ел ещё с обеда... Не стоит, брат, себя уродовать уныньем.
Ну, что косишься на меня? Я — не убийца... Да не смотри, я говорю, с таким укором!.. Сказал же: я — для делового разговора... Чего молчишь? — Ну, да, — и нечем похвалиться...
Ты ел? Кусай... Хлеб — с пылу: выпечка из ада... Шучу... Я тоже был любимчиком у Бога, я и теперь могу — Ты веришь? — очень много, поскольку — вечен... а тебе — так много — на-до!..
Ты не кривись, не надувайся, слышишь, — треснешь. Чего молчишь? Молчанье — золото, конечно... Пойдём со мной, — Ты без распятья станешь вечным... А то — распнут, а после — вдруг ...и не воскреснешь?!.
Какой Отец, Христос, какое мессианство?.. Твой батя — плотник. Неплохой, но всё же — плотник, а Ты, бродяга, — ты же даже не работник, да что ты знаешь, кроме сказок или странствий?!.
Не хочешь, правда? Ну, как знаешь. Эка жалость!.. Все города — тебе давал, и всё земное... Страдай один, коль в падлу царствовать со мною и не скажи потом, что, мол, не предлагалось...
Мой хлеб — не ешь? — Дык сделай хлебом... вот — булыжник? ...Да что ты строишь из себя ...Господня Сына?!. Ты что сказал? — Не хлебом, что ли, не единым? Ах, словом... Как же... Да, конечно, да — из книжек...
Эх, ночь кончается, пожалуй... Убегаю.... Пора мне, слышишь? — оставайся ...с Божьим словом. Ох, не видал ещё упрямого такого... Дурак ты, парень... ..............................Что ж, — распнут... ............................................................Пора: светает...
2. Искушение гордыней
Поднимая себя на руках по отвесной стене, ощущая не ветер, но влажную соль на спине, опираясь не полной стопой, но краями сандалий, — что бы смог человек, если вниз — много больше, чем ввысь? ...Оглянись, человек... Просто — взгляд опусти, оглянись... Это — тянет подошва горы... Это — руки устали...
Это — мука от судорог скрюченных пальцев... Давай, отпускай эти камни к чертям, отпускай, отпускай, — тёплый ветер подхватит, — достаточно просто поверить! Страх за тело своё — против веры твоей... О тебе в книге судеб распятие вписано — веришь судьбе? Что тебе твой подъём под вершину — к убогой пещере?
...а у кромки пещеры — ни ветки, ни жухлой травы... ...под гортанью — недоброе, капает пот с головы... ...и убежище очень похоже на выемку гроба... ...за краями могилы — паренье орлов и орлиц... ...никчему отрываться от камня лежащему ниц... ...пересохший язык прилипает к распухшему нёбу...
...Если выйти из грота на узкий шершавый карниз и глаза опустить, и смотреть на подножие — вниз, если страх прижимает обратно, к спасительной тверди, — то неведомый некто, как ветер — шепнёт у лица: ты, мол, веришь? — так прыгни, и ангелы — Руки Отца — не позволят разбиться, отнимут живое у смерти!.. ..................................................................................... Кто Ты, чтобы испытывать Бога — Отцовской любовью?! — Раб, Ты сам её выбрал — крутую дорогу Сыновью!...
3. Искушение верой
...Йерихо — на ладони, и кажется, что за спиной — целый мир за вершиной, невидимый, будто стеной отгороженный, просит земного порядка и власти, приготовленный лечь дорогою рабыней к ногам... Йерихо — на ладони... На маленькой площади — гам, и наверное — торг, и наверное — прочие страсти:
по обычаю древних за глаз вырывается глаз, и какой-то купец для обмана заводит рассказ о чужих городах, и своё продаёт, забирая за дешёвый товар серебро... Синагога, дворы с бесконечным трудом и дымами, возня детворы и надежда на рай отлучённых от Божьего рая,
перед сном или смертью помянута. Впрочем, она — одинакова всюду. Дворец, городская стена — как за тысячу вёрст — у эмира, и как в Поднебесной или в прочей земле... Что же толку во власти земной, если власть и порядок закончатся вместе со мной, как кончается эта тропа над стеною отвесной
Йерихо́нской горы́?.. Потому что земное — химера без надежды и веры, — я дам вам надежду и веру!
Поэт
Автор: pakhnushchy
Дата: 07.09.2013 13:45
Сообщение №: 4732 Оффлайн
Я что-то не припомню, посему спрошу тебя — скажи, а был ли мальчик? явился мальчик поводом для смут, иль смуты лишь приписаны ему за то, что был дотошен и запальчив... Лев Либолев, "А бал ли мальчик..."
"А был ли мальчик?" — спрашиваешь ты, и даже не даёшь поставить точку таких-то широты и долготы, которая заканчивает строчку... О чём вопрос? По Климу Самгину мальчишка — был, хотя ушёл ко дну...
Была ли строчка — в прозе иль в стихе, — достойная открытых век и уха? Была ли златорыбица в ухе, а у корыта битого — старуха? Весной — была ли в поле борона? Пырей ответит летом: "Ни хрена..."
Ты спрашиваешь — что тебе сказать? Что не было, что было — всё едино... О мальчике едва ответит мать, с креста снимая долу тело сына, — едва ответит... Потому что рот открыл на сына погребальный грот...
Допустим, мальчик был... и что тогда? Ну, пропил дар... Ну, выгорел — что дальше? Положим, в протокол вписали "Да", а если так, то сколько было фальши за этим протокольным бытиём? — я так прочёл в послании твоём?..
А если нет, то в толк не взять, зачем соваться в ряд — в калашный ли, в суконный?.. Нет аксиом — не надо теорем... Одни ряды, шеренги и колонны... И все орут, когда труба трубит, ети их мать: "to be or not to be?"
Мой друг, мой брат, ты веришь или нет? В конце концов: сомненье или вера? Ты стар? А что, навскидку — сколько лет теперь крутить назад до пионера, который был "всегда готов"? И как понять, кто этот мальчик: гад, дурак?
Как мы теперь умны! Но всё же, друг, зачем встречать давно ушедший поезд, лечить ушедший в прошлое недуг и голодать, затягивая пояс, когда полно работы и еды, когда нас ждут пирушки и труды?
Ну, что тебе сказать? Да, мальчик был — наивный и тщеславный, а иначе я завтрашнее — начисто забыл, а прошлое — ещё переиначу!.. ...Зола — две трети... Надо нашу треть не пеплом посыпать, а догореть!
19 июля 2013 г. 22:28(Мск)
7.
Наталье По, Оттава
И "в дым" пьяны одним - своей судьбой. "Тo be or not to be?" Все только роль... Наталья По
Ну, что же, роль — так роль... Однако роль написана, и нам играть — до точки: кто — бедный Йорик, кто — нагой король, кто — массовик, кто — в поле одиночка...
Конечно, роль — она и есть судьба, и все мы — под присмотром кукловода, но роль — не для раба, не-для-ра-ба: сюжет — прописан, но в игре — свобода!
Где — пауза, где — тихо говоришь... А что кричать? Толковые ответы — они тихи, они — не для афиш, не всем — кому-то, не везде — но где-то...
Пока найдёшь, пока сообразишь, пока оформишь и назначишь цену, — нет времени для роста: гладь да тишь, да занавес от глаз скрывает сцену,
поскольку сценарист и режиссёр (в одном лице) — блюдёт. И знает меру... И если каждый вышедший — актёр, то лишь однажды — только на премьеру.
Погаснет свет. И мы увидим зал, — он будет пуст, кто что бы ни сказал...
26 ноября 2013 г. 18:10(Мск)
Поэт
Автор: pakhnushchy
Дата: 03.07.2014 19:59
Сообщение №: 46822 Оффлайн
...Ни красок, брат, ни свежих новостей — уныло... Устоялись тишь да гладь. Такое для стареющих костей и для убитых нервов — благодать. Эпистола 1
Опять зима. Господь отмерил круг с тех пор, как я впервые рассказал о слабости проконсула. Мой друг, скандал — чуть жив, однако тронный зал раскрыл детали! Кажется, сыр-бор — не столько дань юстиции (отнюдь, хотя проконсул — вор, конечно, вор!), но — месть супруги, веришь?! Эту муть
с игрою в правосудие она затеяла за то, что ейный бык осеменял другую! А страна ждала суда... Я верить не привык ни цезарю, ни кодексу. Но — вдруг? Ан нет, такие нынче времена: ворюге казнокрадство — сходит с рук, но воровство в постели — ни хрена!..
Ему теперь вменяют в тяжкий грех, что в дельте строил виллу для девиц за счёт казны. Что ж, вилла для утех — есть та же крепость, только без бойниц... Я думаю, что вёрст на сто окрест все знали, но молчали. А пока ему грозит трёхмесячный арест... Ну что — арест, её-Богу, — для Быка?!
Когда сей муж с повинной головой пришёл к патрицианке на поклон, всё вспять пошло... А как же, бык-то — свой, а своему и цезарь — не Закон (её отец — сенатор!). Потому проконсул отвлечётся от блудниц, а чтобы не попасть ему в тюрьму, — всё спишут на строительство границ...
Такие переделки, значит, брат... Я думаю, что Рим уже иссяк: ну, что есть Рим? — поборы да разврат, и если стал патрицием босяк, что босяку — сенат и пантеон?.. Вот так у нас… Я, кажется, расту в своих глазах — на днях открыл закон круговорота мерзости в быту:
чем шире круг, чем больше в нём дерьма, тем безобидней сам водоворот, тем дальше от преступника тюрьма, а где поменьше — всё наоборот... У гуннов за подобный кавардак убили бы… Но это — дикари… В империи, как видишь, всё не так: закон есть Dura, что ни говори…
Да, брат, дела… Намедни угодил и я в водоворот: соседский долг заставили платить… Я заплатил, не сразу — всё, но всё – как только смог. Однако претор (сам — из наших мест) по пьяни ли, а может — просто так, подверг мой дом аресту… Да, арест. Спросил: «За что?», — а он мне: «Сам — дурак…»
У вас, я слышал, куча-немала? Опять — ревком? И что — опять всерьёз? У вас охота к одоленью зла — как раз когда метели да мороз!.. Что гонит вас на этот ваш майдан? Вы верите в конечный результат? Поверь, решает — пухлый чемодан с баблом да… полк обученных солдат!..
Поверь, они опять своё возьмут пусть не мытьём, так катаньем. А мы познаем тухлый пряник или кнут, иль в худшем разе — перевязь сумы. Я не хожу на площадь. И детей отговорил от глупости такой: воровка жизнь и так полна затей, и мало остаётся на покой.
Темнеет рано. Всё-таки зима. И ранний снег — надолго и всерьёз… Отсвечивает… Да и то: не тьма, и грязь не липнет к обуви в мороз. Мой виноград пропал (я не успел) — висит на лозах. Будет птицам корм… Под старость как-то слишком много дел, дела — везде, дела — у всех, кругом!..
Всё время клонит в сон. Хочу поспать. Дряхлеет мозг. Нет ловкости в руках… Не то, чтоб мне хотелось на кровать — так, где-нибудь в углу, на тюфяках… Старею, да… Длина сего письма велит мне быть немногословным впредь: не только, брат, на улице — зима и эту зиму, брат, — не отогреть…
09 декабря 2013 г.
Поэт
Автор: pakhnushchy
Дата: 06.07.2014 22:17
Сообщение №: 47407 Оффлайн
...под Новый год опять инсценировка, как будто память вяжет узелки... напоминает тихо и неловко — ну вот и я, соскучились, совки? Лев Либолев, "...Под новый год опять инсценировка..."
Скоро — календы. И праздник двуликого бога будет отныне всегда совпадать с новогодием: Юлий велел — как-то запросто так, без предлога — выдумки ради… Ну, — аве его благородию... Я прикупил ячменя и немного рыбёшки и рассчитался с долгами — успел к новолунию. Будем обедать с семьёй и рабами: немножко — так, для тепла в очаге, для общественной унии.
Это — семейные праздники. Слабости духа в них не ищи. Догадайся, в чём сила традиции? — правильно, лечит от страха, от шёпота в ухо: "помни о смерти!..". — А что на столе у патриция зёрна, как ныне у плебса, да сорная рыба в глиняных мисках, — так всех не накормишь из золота... Сдохнем — привалят могилу какой-нибудь глыбой... Дело не в злате — мне только б не думать о голоде...
Видишь ли, друг, всякий праздник — попытка забыться... Что ты ворчишь? Ну, подумаешь, — пойло дешёвое... Выпивка делает умными глупые лица и в госпожу превращает рабыню грошовую — можно облапить любую... И пьяные жёны будут платить, добиваясь любви гладиатора... Жёнам — падение и возвышенье — лишённым, мне — разговор с дорогой одалиской из Катара...
Все эти камни да статуи, деньги, изыски — всё засоряет мозги вычитаньем и суммами, всё недостойно цены за мою одалиску — так недостойно... Германцы поссорились с гуннами, передрались на конюшне, — сегодня все вместе хлещут вино, заедают ячменными зёрнами... Всё-таки мир — это то, что присуще фиесте: мирятся с готами анты и белые с чёрными...
Праздник не знает ума... Прогоняя по кругу, соединяет скупую возможность с желанием, взятым из прошлого... Мне рассказали о друге, страстно мечтавшем увидеть вершины Алании, — он не вернулся, погиб... Он стремился к вершине и не ценил ежедневное... Дело не в гибели: хоть и боялся, — мечтал о высоком, и ныне он пребывает в чужой для живого обители...
Кто бы вернул гордецу его тело из праха? кто бы заставил меня пожалеть о содеянном? наши поступки, увы, — от наличия страха, в чём-то мы оба по-своему самонадеянны… Правда, победа далёкого друга над бытом стоила жизни, и это — не самое лучшее. Мы одинаково будем людьми позабыты. Впрочем, и это — не факт и зависит от случая…
Время проходит… Уже на исходе папирус, кажется, я отвлекаюсь на что-то неглавное… Нынче своим обещал: подарю, что приснилось, так что, вполне перегружен реальными планами. Сын мой мечтает о подвигах и колеснице — надо купить… А жене с одалиской — по платьицу… Дочери — всё гладиатор из варваров снится. Я подарю ему волю — пусть …к варварам катится…
29 декабря 2013 г.
Поэт
Автор: pakhnushchy
Дата: 07.07.2014 11:04
Сообщение №: 47509 Оффлайн
Мы в соцсетях: