Форум

      ДОЛЖНИК

      Ему сегодня отчего-то не хотелось идти на работу.

      Утро началось с того, что его с женой растормошили детишки.

      -Папка, папка!- канючил младший, Лешка. – Мы в зоопарк опоздаем! – и полез, паршивец, к ним, на кровать: в ложбинке между родителями было самое уютное место.

      Старшенькая, семилетняя Анна, стояла рядом и теребила отца за палец:

      -Па-ап, ты же обещал!.. Ну, ты же обещал!..

      Чертенята! Как просыпаться не хочется! В плечо сопела уже проснувшаяся жена, улыбалась, не открывая глаз.

      -Вставай, хозяин! Ты же им обещал… Все-равно не отстанут…

      Андрей тоже не открывал глаз.

      -Не - а!.. Пока меня не поцелуют - никуда не пойдем.

      Ну, за этим дело не встало! Ребятишки бросились целовать Андрея. Жена, пока они барахтались с отцом, встала, пошла умываться.

      Уже вовсю лупило июньское солнце, но воздух был по-утреннему свеж и упруг. И шла семья по бульвару. Ели мороженое, смеялись чему-то, глазели на проснувшийся субботний город.

      Зоопарк был открыт и полон народа. А после они еще катались на «чертовом колесе», на карусели, на качелях. Ели шашлыки и запивали их газировкой. И отовсюду неслось еще не надоевшее «Во французской стороне, на чужой планете…»

      Лешка на обратном пути сомлел и заснул на руках у отца. Так, не раздевая, его и уложили спать. Дочка убежала к подружкам.

      Андрей, отобедав, погладил форму (этого он жене не доверял), облачился.

      -Ну?.. Как?..- покосился на Веру.

      -Молодец ты у меня, капитан,- прижалась жена к его спине, замерла. – Жалко, что на работу… Завтра еще бы куда сходили…

      -Ну, что поделать: служба,- немного виновато  ответил он. – Долг Родине - эт дело святое… Зато следующие выходные вместе будем. –Смахнул невидимые пылинки с кителя, надел фуражку. В прихожей посмотрелся в зеркало.

      -Мне здесь и премию пообещали к концу месяца,-  небрежно сказал он, поправляя галстук. –За ударный труд… Подумай, может, на базу махнем?.. На пару дней…

      -Иди, иди, «стахановец»,- она поцеловала его в щеку, подтолкнула к выходу. – А то опоздаешь- никакой премии тебе не будет.

      И он пошел…

      Надо же было кому-то приводить в исполнение смертные приговоры.

      АХ,  ЛЮБОВЬ, ЛЮБОВЬ…

      Новенькая зашла минут через десять после начала лекции.

      Он и внимания на неё не обратил: мелькнул чей-то силуэт слева, сел чуть спереди. Не до неё было: преподаватель как раз дошел до нужной темы, и он старался законспектировать вслед за ним как можно больше.

      Запах - вот что напомнило о незнакомке. И даже не запах… еле-еле ощутимый нюанс чего-то знакомого, волнующего…

      Окно у кафедры было открыто, но не оттуда доносилась свежесть. Свежестью пахла новенькая. Еле уловимой, послегрозовой, с едва заметным запахом поля…

      Он знал этот запах. Так пахло от Ритки Малышевой. Это был запах его первой школьной любви.

      Внутри всё закаменело от предчувствия. Он, отчего-то пугаясь, медленно поднял голову.

      Завиток волос за ушком золотился в лучах солнца. Дужка таких же золотистых очков с цепочкой. И само ушко… розовое на солнце, аккуратное, маленькое…

      И, всё-таки, кажется, не она…

      Он уже не слушал лектора. Рука машинально двигалась по тетради, выводя какие-то каракули, но суть темы ускользала. Да и речь лектора постепенно превратилась в невнятный  бубнёж и совсем исчезла из сознания.

      Ритка! Ритка, милая! Ну, окажись ею! Обернись!

      Он осторожно тронул незнакомку за плечо. И она обернулась.

      Это была не Ритка. Это была не его первая любовь. Те же серые распахнутые глаза. Удивленные, с искринкой. Прямой нос, чуть припухшие, будто от ночных поцелуев губы.

      Но это была не она.

      Незнакомка молчаливо и вопрошающе смотрела на него. И он видел, как у неё постепенно начал изгибаться в усмешке уголок рта. И непроизвольно улыбнулся в ответ.  А сердце продолжало стучать всё сильней и сильней. И что-то внутри задрожало минорной струной. Сначала тихо, а потом всё громче и громче - до крещендо. И ему  страшно было спугнуть это предчувствие любви.

      -Артамонов!- преподаватель строго постучал карандашом по столу. – Ну, если вам неинтересно - не отвлекайте, по крайней мере, остальных! Я излагаю важную тему! Это - основа всего цикла!

      Они оба невольно встрепенулись, опустили глаза и прыснули в ладошки, как первоклассники.

      -Сергей Сергеевич,- через силу, борясь с весельем, проговорил он. – Я не буду больше.

   Преподаватель, седой, полный, лет семидесяти недовольно пожевал губы, помолчал для значительности  и продолжил занятие.

      А он, Артамонов, сидел, опустив глаза к тетради, и замирал от счастья.

      Слева и чуть спереди сидела его любовь. Он это понял с первой секунды, как заглянул в её глаза.

      Да, не Ритка. И, если приглядеться, даже совсем не похожа. Но, Боже мой, какая разница! Этот колокол в груди стучал: она! Она! Она! И замолкать не хотел!

      Лучи солнца, искрящиеся от пылинок, сдвинулись к ранимой шее с голубоватой пульсирующей жилкой. И такая вдруг волна нежности и умиления охватила его, что он чуть не расплакался! Вырвал тетрадный листок и крупно написал:

      «МЕНЯ  ЗОВУТ  ПАВЕЛ». И легонько-легонько тронул незнакомку за плечо.

      Та скосила глаза и просунула под-мышкой открытую ладонь. Артамонов украдкой положил записку и честными глазами посмотрел на преподавателя. Но тот стоял спиной к аудитории и что-то чертил на доске. Павел попытался вникнуть, но ничего не понял: голова напрочь отказывалась что-либо соображать. Он и на брошенную-то ему ответную записку тупо глядел секунд десять. Потом спохватился.

      « Меня зовут Юлия»

      Юлия… Юлька… Как Машкову, на первом курсе… Что ж за совпадения-то такие? И Ритка, и Юлька…

      Да причём здесь это?! Ну, любил… Ну, тебя любили… Но здесь-то - другое совсем!.. Эта-то!.. Вот! Перед тобой! При чём здесь те, оставшиеся в воспоминаниях? Другое же!.. Сердце-то как ноет! Дрожу весь… И даже взмок… Как перед затаённым… несбыточным…

      Господи, Пашка! Да ты влюбился! Вновь застрочил на листке.

      «Встретимся после занятия?»

      Она прочитала и, не оборачиваясь, слегка кивнула.

      Он откинулся на спинку стула и облегченно вздохнул. А с лица так и не сошла счастливая блаженная улыбка.

      -…На этом давайте закончим на сегодня.- Сергей Сергеевич вытер тряпкой испачканные мелом руки. – На следующем занятии я расскажу вам о методах пасынкования и органической подкормки томатов. Все свободны.

      Павел пригладил остатки когда-то могучих волос, намотал на шею кашне и, подхватив палочку, захромал вслед за пассией. Да та и не спешила. А чего в шестьдесят лет торопиться-то? Трудно! Тем более - от любви. Да и садоводческий семинар  на сегодня кончился.

      ЭХО  ЖИЗНИ

      Тревога - неясная, далекая - охватила его.

      -С чего вдруг?.. Не может быть! Столько лет прошло! Померещилось…

      Но тревога не уходила.

      -Кому я понадобился? Ведь никого уже в живых не осталось! Никого!

  Не верилось! Ни на мгновения не верилось! Не сотворил он ничего вечного!

      Вспомнился тост друга на похоронах:

      «Пока помним - он с нами…»  Помним… Кому помнить-то?.. Эх… «Помним»…

      И жил  погано. И творил погано. Второпях всё, лишь бы, лишь бы… Лишь бы деньги были. Да читатели на полгода… Разовые все…  Хоть бы кто перечитал повторно! А хвалили- то как, что ты!.. Не вечное у тебя выходило… на потребу…  Гениальность - это когда тебя ПЕРЕЧИТЫВАТЬ  хочется, а не листы из твоей книги в сортире выдирать. А ты: слава, почет… Тлен всё это…

      -И всё же, кому я понадобился?

      Он, волнуясь, осторожно посмотрел.

      Девчушка лет пятнадцати сидела с ногами на диване и с упоением читала его первую,  написанную  в двадцать пять лет книгу. Единственную книгу, за которую ему никогда в жизни не было стыдно. Ни перед читателями. Ни перед собой. Ни перед Богом. Последующая мура смела ее из памяти всех, кто когда-то читал его «творчество».

      А эта… Пра-пра-пра-внучка. Нашла. Из всей макулатуры пращура именно ее вытащила. Господи! Стыдно-то как! Она же и следующее попробует читать, весь этот хлам!

      -Лети,- сказали ему ласково за спиной. - Лети. Не все ты плохо в жизни делал. Не всегда паскудничал. Видишь?- воздалось…

      Он замер на миг, не веря своему счастью. Затем осторожно расправил крылья, вспорхнул  и  невидимо  опустился на правое плечо своей  пра-пра-пра-внучки. 

     МИНИАТЮРЫ   1-3

                                                 №1

      -Ты просил меня об этом,- сказал Он. – Пожалуйста! Дерзай!- и протянул руку.

      Замирая от предвкушения чуда, Архимед осторожно притронулся к ладони.

      -А это…- он сглотнул сухой комок в горле. - …правда опора?

      -Да. Правда. Другой ты не найдешь.

      Архимед напрягся. Жилы веревками вздулись на шее. Буграми заходили под кожей мышцы.

      И все было напрасно.

      Мир не перевернулся.

      Мир не изменился.

      -Эх, людишки… дети мои…- вздохнул Всевышний, ссаживая Архимеда с ладони у кущ. – Как вы любите высокие словеса! И самое смешное - верите в них сами! Безумцы…

      Архимед, тяжело дыша, обессилено лежал на траве и безмолвно глядел на Него.

      -Хотя… Сам же учил вас: нельзя без веры. Только немного не в то вы верите! А вам так мало времени отпущено! «Мир переверну…» Эх, дети, дети…

      Он погладил Архимеда по голове.

      И Архимед уснул со счастливой улыбкой на устах.

                                  №2

      Он редко ездил в общественном транспорте.

      И теперь, сидя в троллейбусе у окна, он с интересом наблюдал и за пассажирами, и за улицей.

       Эта незнакомка появилась на предыдущей остановке. Вернее:       я в и л а с ь.  В п о р х н у л а.

      Остановилась у центральной двери.

      Утонченный профиль. Изящная ранимая шея, созданная для поцелуя. Нет! Для «осыпания поцелуями»! Это будет верней!

      Аккуратная грудь, высоко вздымающая в такт дыханию. Густая грива невесомых коньячных волос, убранных в форме шлема Афины Паллады. Миниатюрное ушко. Рюмочная талия. Мячиковые полушария стана, туго натянувшие  полупрозрачный мини-сарафан. Точеные, елы-палы, ножки на высоких босоножках! И слегка приоткрытые пухлые губки, будто ждущие поцелуя.

      Он забыл про улицу. Он смотрел только на нее. Невидимые флюиды восторга и любви мощным потоком  неслись к ней полторы остановки.

      И она это почувствовала! Осторожно обернулась и встретилась с ним взглядом. Смотрела внимательно и настороженно  громадными синими глазами. И эта озерная синь в обрамлении пушистых ресниц добила его окончательно! А потом она улыбнулась. Обворожительно и доброжелательно. И, будто устыдившись своей откровенности, отвернулась.

      Он понял: это она! Его вторая половина! Господи! Наконец-то встретить!.. В 28 лет!..

      Он поднялся с сиденья и медленно, как зомби, двинулся к ней, перехватываясь за поручни. В полуметре от нее нерешительно остановился.

      Между ними стояли какие-то люди, но он видел только ее!

      И видел на хрупком плече замызганную, испачканную в чем-то неприглядном белую бретельку лифчика. А чуть правее, сантиметрах в пяти от бретельки - безобразно расчесанный прыщик.

      Он смущенно опустил голову. И наткнулся на ее ноги с обломанными ногтями в ярком облупленном лаке. Они  вызывающе маячили сквозь плетение туфель.

      -Разрешите!- сказал он хрипло, сдвигая народ в сторону.

      Дверь открылась. Он брезгливо скривился, проходя мимо суженой, и вышел из троллейбуса. Вслед ему потянуло запахом летней распаренной женщины и утренних терпких духов.

      Половинки разошлись, не соединяясь.

      Он взглянул на часы, заторопился:  нельзя было опаздывать к урологу!

                                           №3

      Какая же ты сука!- громко заорал он. – Привязать меня хочешь, да?! У, паскуда! И тянула до последнего!.. Шесть месяцев!

      Он резко вывернул руль на крутом повороте.

      -Не кричи, Паша.- Она тихо плакала в ладошки рядом с ним.  – И не гони… Дорога мокрая…

      -«Не ори!»… Да тебя убить мало! Вместе с этим уродом шестимесячным!.. Запомни: он твой и только твой!.. И не вздумай ко мне с ним лезть! Откажусь! Всех куплю! Ни одна экспертиза не подтвердит! Всех куплю!

      -Паша, смотри на дорогу…. Страшно… - Худенькая женщина комочком страха и горя вжалась в пассажирское сиденье.

      -А ты не учи меня! Ты меня все три года…

      Руль неожиданно дернулся вправо. Нога автоматически вдавила педаль тормоза. Но  машина все - равно вылетела на обочину, к обрыву и врезалась в дерево. Передние колеса зависли над пропастью и бесшумно крутились.

      … Темнота отступала. И вернулось сознание.

      -Я жив… Я жив…- равнодушно подумал Пашка. – Болит как внутри… Ребра, наверное, сломал…

      Он открыл глаза. Рядом, на пассажирском сиденье, безвольно обмякла на ремне безопасности любимая когда-то женщина.

      Он протянул руку, пощупал какую-то жилку на ее шее. Жива. Надо вытащить ее, на землю положить… И «скорую» вызвать…

      И тут же забыл о женщине. Колеса остановились с неприятным скрежетом. Перед Пашкой зияла пропасть.

       -Мы сейчас упадем! Выбирайся быстрее!

      И сразу же от страха появились силы. Он отстегнул свой ремень, вышиб плечом заклинившую дверь. С опаской посмотрел вниз.

      Застонала женщина, но Пашка даже не заметил этого. Он примерялся, чтобы хоть одну ногу поставить на землю. Начал осторожно выкарабкиваться, крепко держась за открытую дверь.

      -Эх, и ничего-то ты не понял… Даешь вам шанс, даешь…- вздохнул Всевышний. И сдвинул машину вниз.

      Пашка рухнул в пропасть, даже не в силах заорать от ужаса.

      Машину качнуло - и прочно заклинило деревом. 

      На дороге взвизгнули тормоза. От остановившихся машин уже бежали люди.

      Женщина опять застонала. И пошевелилась.

        ПРАЗДНИЧНАЯ  ТРИЗНА

                                                    «И твои руки не меня обнимут,

                                                    Твои глаза моих искать не станут,     

                                                    И ты пройдешь, меня увидев мимо,

                                                    Ты даже думать обо мне не станешь»   

                                                    Е.Ваенга.

      -Мила?.. Паюсова?.. Милка, это я, Андрей Николаев! Помнишь, в 34-ой учились вместе?..

      Женщина прервала свой монолог, недоверчиво приблизила к нему свое лицо, вгляделась близоруко.

      -Андрюшка… Ты?! Бог мой, как ты изменился! Встретила бы на улице- не узнала!

      Андрей смущенно потупился. Жизнь, действительно, основательно его потрепала. Золотые прииски изменили его облик за эти тридцать лет до неузнаваемости. Лицо высохло, обтянуло скулы коричневой обветренной кожей. Глубокие морщины. Полный рот железа. От густой вьющейся шапки «битловских» волос остались редкие белесые островки.

      И оттого, что он высох, стал жилистым и поджарым, казалось, что он подрос. Милка смотрела на него как-то снизу, хотя роста они были одного. Андрей хорошо это помнил потому, что тогда, в школе,  им было очень удобно целоваться.

      Первая любовь. Первая… До умопомрачения! На всю жизнь! С обидами, ссорами, радостями… С замиранием сердца в ожидании чего-то ах!..

      Она была первой красавицей в классе. Ну, допустим, и он  тогда неплох был… Не самый, конечно, но… Закрутилось-то именно у них! А какие стихи он тогда научился писать, ой, мама родная!.. Не помнится сейчас, конечно, ничего, но тогда!.. Даже песни в школьном ВИА на них писали! И в волейбол он играл за школьную сборную, и на фоно и гитаре «бацал», и язык «подвешен» был… То есть, было в кого влюбляться. И влюблялись. А ему, вот, с некоторых пор, стала нужна только она. Только она. Одна.

      Они и не поняли тогда, как это у них случилось. Вернее, не поняли – почему?

      За Милкой ухаживал его лучший друг Олег, а он, как тогда говорили, «дружил» с Валькой Горюновой. Как водится, провожал ту до дома после школы, портфель нес, в подъезде пытался к стенке прижать, поцеловать. Иногда это мельком удавалось. Вот и вся любовь. Но все вокруг знали: «дружат». Этот с этой, эта- с тем…

      А здесь совпало им дежурить с Милкой вдвоем после уроков. То есть: вымыть доску, протереть пол в классе и полить цветы.

      Осень была глубокая, конец  ноября. Снег, сухой и сыпучий, как рис, лежал проплешинами на земле, на кустах, перекатывалась с места на место стылым ветром. И темнело очень рано. В пять уже- хоть глаз выколи! А уличное освещение, почему-то, включалось в шесть…

      Он составлял стулья на столы, а она в это время вытирала доску. Классная их, Дина Абрамовна, уж слишком была привередлива по поводу чистоты. Вот и приходилось мыть доску несколько раз, чтобы не оставалось ни разводов, ни полос.

      Она мыла доску и нараспев декламировала:

         «Любовь большую мы несем, хоть я к тебе, а ты к другой.

           Опалены большим огнем, хоть я твоим, а ты- другой.

           Ты слова ждешь, я слова жду, я- от тебя, ты- от другой.

           Твой образ вижу я бреду, ты- бредишь образом другой.

           И что уж тут поделать, раз самой судьбе не жалко нас?..

           Что нас жалеть… Живем любя… Хоть ты- другую… Я-     тебя…»

      Слова гулко разносились по пустому классу и, казалось, заполняли и заполняли помещение какой-то осязаемой энергией, густой, вязкой, обволакивающей.

      А она, не останавливаясь, продолжала:

         «Одни говорят: «Лови!». Другие кричат: «Держись!»

           А я- о большой любви, единственной, как жизнь.

           То горизонта черта, то выплеск вулканных лав…

           Она- то явь, то мечта. Вернее- мечта и явь…»

      Он возился со стульями и слушал ее, будто «Сувенир» Руссоса или «Орфея и Эвридику» Журбина: сердце барабанило- и останавливалось, барабанило – и останавливалось!!!

         «Гордым- легче. Гордые не плачут.

           Ни от ран, ни от душевной боли.

           На чужих дорогах не маячат,

           О любви, как нищие, не молят…»

      Он нечаянно стукнул стулом, но она не прервалась. Она как раз домывала верхнюю часть доски. Тянулась на цыпочках. Короткое, по той, 80-х годов моде школьное платьице задралось совсем до с ума сводящих пределов. Да еще это движение рукой с тряпкой, от которого все ее стройное 15-летнее тело изгибалось и звало к себе…

           «…Человек делами перегружен и ему не выжить одному.

             Да и сам себе- зачем он нужен, если он не нужен никому?..»

      Он уже дошел до учительского стола. Он не чувствовал никакого стыда или страха. Одно только бешеное влечение. И бешеное волнение. Ладони взмокли и тряслись. Он это особенно ощутил, когда положил их ей на плечи.

       Мила обернулась к нему. Она тоже почувствовала эту дрожь.

      -Ты что, Андрей?..

      Слева, на прядке, перламутром цвел мыльный пузырек.

      Андрей медленно- медленно охватил ее ладонями за шею и затылок и притянул к себе. И поцеловал. И она не противилась.

      Это потом, через несколько лет он понял, что целоваться они не умели. Просто припали друг к другу губами. И мир замер. И бесновался ветер за окном, воя от одиночества. И капала вода из крана в умывальник. Медленно- медленно… Кап…        Кап…      Кап…    И ходил кто- то далекий по школьному коридору…

      У них перехватило дыхание. Они оторвались друг от друга.

      -А если Олег узнает?- тихо, с придыханием сказала она. –Или Горюнова?.. Или зайдет кто?..

      Он ничего не ответил. Он чувствовал запах ее духов и собственного пота. Духи были «Быть может» и ими было не надышаться.

      Он снова притянул ее к себе и теперь уже переложил одну руку на талию. И прижал ее к себе, всю, все ее тело. И все ощутил. И снова припал губами. А она в ответ обхватила его за шею  руками с зажатой в правой ладони мокрой тряпкой.

      В этот вечер он провожал ее до дома. Шел рядом с ней, дубел от холода в легкой нарошечной курточке и горланил на всю улицу «Какую песню спеть тебе, родная?», «Безмолвно я в твои глаза гляжу»  и многое, многое, многое…

      А она молчала и счастливо улыбалась.

      С Олегом они не разговаривали около месяца. До драки не доходило- просто не разговаривали. А потом потихоньку все наладилось и стало  по- прежнему. Хотя тот и пытался несколько раз снова сблизиться с Милой.

      С Валькой же Горюновой сначала просто беда была. Она все никак не могла понять, почему ее бросили? Она выразительно смотрела на Андрея полными слез глазами, постоянно засыпала его на уроках записками и всем, по секрету, рассказывала о своем горе. А через полгода они вдруг с Милкой стали подругами- не разлей вода! Трудно понять пятнадцатилетних. Видимо, надо самому быть пятнадцатилетним. Или чуть постарше. Но не на тридцать лет…

      Ничего серьезного у Андрея с Милой не было за все время их любви. Они изнемогали от возбуждения наедине друг с другом. Кажется, каждая частичка тела друг друга была им знакома. Но подходила кульминация- и Мила противилась. Или плакала так беспомощно, что Андрей, пересиливая себя, оставлял ее в покое. Почему-то ему не хотелось поганить свою любовь насилием. И так длилось три года.

      Развела их армия. Первый год Мила еще писала ему. А потом пришло письмо от Олега, что они поженились. И после дембеля Андрей из Сибири не уехал, осел в Бодайбо и устроился работать.

      И вот… Встреча в родном городе.

      Он приехал к родителям в гости впервые за все эти годы. До этого «тянул» их к себе, оплачивая проезд. Или же ездил в отпуск куда-нибудь на юг. Боль от разорванной по- живому любви утихла, спряталась, но не умерла.

      Он так и не женился. Жил, конечно, периодически то с одной, то с другой, но привязываться на всю жизнь ни к кому не хотелось. И детей, о которых так всегда мечтал, тоже без любви заводить не хотелось. Он боялся, что не сможет их любить, как надо. Сердце не даст.

      Жаль, что эта дурость так поздно вытиснилась проверенной жизнью аксиомой: все может быть. А теперь… Кому он нужен в сорок с хвостиком да лысый? Хотя… Детей до сих пор очень хотелось…

      Они стояли посреди дороги.

      Мила что-то говорила и говорила, а он смотрел на нее- и не слышал. Он вообще ничего вокруг не слышал. Воспоминания крутились в голове- и   з в у ч а л и.  И он слушал их.

      Неподалеку стояли их столкнувшиеся машины.

      Мила, наконец, поняла, что он ее не слышит, взяла его за руку.

      -Андрей, ты как глухой!..

      -Чего?.. Извини, не слышал… Задумался…

      -Я тебе говорю: у меня страховка не «круговая»!

      -А это что значит?- Николаев еще не отошел от воспоминаний, до него с трудом  доходило то, что говорила его любимая женщина.

      Лицо Милы скривила гримаса, она нервно стрельнула глазами куда-то вбок.

      -Ты что, вообще, что ли?.. Сейчас мне страховщики по полной накрутят! Первый год вождения! ГАИ еще полдня мурыжить будут…

      -Зачем ГАИ?.. Поехали, где-нибудь в кафешке посидим… О себе расскажешь. Как живешь… Я же ничего…

      -Да вызвала я уже ГАИ! В машине, когда сидела, вызвала! Я же не знала, что это ты!..

      -Чего ты злишься?.. Не злись, Мил… Ну, давай я скажу, что сам виноват, тебя не заметил…

      Она внимательно посмотрела ему в глаза.

      -Правда, скажешь?..- и такая надежда была в ее голосе, что он отвернулся. Почудилось: «Ты что, Андрей?» И перламутр на завитке…

      -Ей- Богу, Мила…

      Подъехала машина ГАИ-ГИБДД.

      Пузатый старлей с обрюзгшим лицом недовольно осмотрел машины, заглянул под них. Затем подозвал Николаева и Милу. Начали замерять расстояния до бордюров, светофоров.

      Андрей механически, бездумно тянул рулетку, отвечал на какие-то вопросы, искал документы…

      -Можете разъезжаться. К обочине прижмитесь. Паюсова, вы потом к нам, в машину…- распорядился старлей.

      Андрей съехал на край дороги. Закурил. Пальцы дрожали, как тогда, в юности…

      Видел, как Мила поспешила в милицейскую машину. Такая же хрупкая и желанная, как в школе.

      Докурил.

      Прошло минут пять.

      Прикурил новую и не спеша пошел к патрульной машине. И встал у багажника. Через открытые настежь окна отчетливо было слышно каждое слово.

      -А я еще раз говорю, Паюсова: у нас на этом участке камера слежения. И на ней четко видно, как вы мчались на красный свет…

      -Да на желтый я ехала! А не мчалась!.. На желтый! А этот козел мне маневр закончить не дал! Выехал, урод, на дорогу!.. Права, небось, купил, а туда же, за руль!..- громко и плаксиво частила Милка. А интонации, тембр- те, не забытые, из прошлого. -А, может, и пьяный вдобавок!.. Вы его проверьте! И про красный свет… У вас же черно- белые камеры! Откуда вы знаете, что «красный» горел?!

      -Паюсова, на пленке все заснято… А вам, на всякий случай, напоминаю: «желтый»- это центральный фонарь, а «красный»- верхний. И какой фонарь горел- это на пленке четко видно…

      Молчание. А затем опять голос Милы, тоскливый- тоскливый:

      -Что ж мне так не везет… Что ж мне одни уроды в жизни встречаются…

      Андрей не дослушал. Вернулся к машине, сел за руль и резко рванул с места.

      -Видите, видите!- Мила схватила старлея за руку. –Уезжает! Пьяный он, я вам точно говорю!- Она возбужденно заерзала  на сиденья.

      -Руку уберите: вы мне мешаете,- спокойно отозвался он. –Никуда он не денется…

      А Андрей уже за поворотом сбавил скорость и, не торопясь, доехал да родительского дома. Поставил машину на парковку.  Забросил на плечо  тяжеленную сумку с подарками для родителей и зашел в пустой магазин по соседству.

      -На разлив есть? Если есть- коньяк, сто пятьдесят грамм.

      Отошел к столику, поставил сумку на широкий подоконник и, пялясь в пыльное окно, медленно и с наслаждением выпил из разового стаканчика.

      Продавщица безразлично смотрела в спину единственного посетителя и пересчитывала деньги в кассе, беззвучно шевеля губами.

      Ему очень хотелось помочь своей любви Милке из 9-го «б» класс! Что он и делал, вливая в себя коньяк. Он бы и кислоту выпил, если б ей это было нужно!

      Но  н и   з а   ч т о   и    н и к о г д а  в жизни он не хотел больше видеть Людмилу Паюсову, водителя категории «Б»!

      Дождь пошел.

      Андрей смотрел сквозь исполосованное дождем стекло на искореженный бок своей «инфинити»- и улыбался: но три-то года счастья и любви у него были?! Были! Целых три!!! Такой любви, что другим и не снилась!

      -Налейте-ка мне еще сто пятьдесят,- попросил он продавщицу. -Праздник, кажется, сегодня у меня…

      -Счастливец,- наливая, равнодушно  отозвалась та.

                         В  О  З  Д  А  Я  Н  И  Е

                                (МАЛЕНЬКАЯ   ПОВЕСТЬ) Гл.1-2

      ГЛАВА  1

      Жуть, какие морозы стояли  той зимой! Народ кутался в одежды. Птицы залетали в открытые  подъезды: отогреваться. Бомжи и бродячие собаки забились в подвалы. Лопались водоводы. Школы прекращали занятия. Машины не желали заводиться. Все покрылось лохматой снежной изморозью.

      Александр чуть ли не бегом спешил домой после ночного дежурства. Дыхание жестким инеем оседало на воротнике, усах, бороде. Холод добрался, кажется, до самого сердца. Мысль о том, что надо еще и с собакой  через полчаса прогуливаться, настроение не улучшила. В эти утренние темно-синие часы он даже ненавидел свою собаку. Спать бы сейчас да спать… Ни к чему сейчас собака. Кошка б намного роднее была… И чая крепкого стакан. Или чуть-чуть водочки… Праздники, как-никак… Каникулы рождественские.

      Поднятый воротник и визгливый скрип снега под ногами не давали ему услышать тихий  скулеж за спиной. Так бы и шел, если б собака не забежала вперед. Забежала и остановилась, поочередно поджимая лапы. Маленькая, худая, с короткой шерстью, ножки-спички. Несуразная, как детская поделка. Узкая мордочка. Вылупленные глаза. Уши-лопухи.

      Сашка, не останавливаясь, прошел мимо. Много их, собак таких бродило по городу. Всех не нажалеешь. И так периодически подкармливал, вынося недоеденное Гертой.

      Собака снова забежала вперед, смешно перебирая «спичками», и жалобно вякнула.

      Он остановился. До подъезда оставалось метров десять.

      -Ну, куда я тебя?.. В подъезд запущу, а ты нагадишь… Прибьют к чертям собачьим. Подожди немного, пожрать вытащу…

      Дворняга опять жалобно пискнула.

      -Чего ты? Штирлица, тоже мне, нашла… Жди. Вынесу…

      Забежал в подъезд. Собака даже не попыталась сунуться. Покорно «танцевала» на бетоне у двери и смотрела на него.

      Домашние спали. Эти праздники как-то расслабили всех, обленили. Да и светало поздно, после десяти. Лишь Герта, 6-летняя немецкая овчарка уже стояла у порога с тапочком в зубах и вертела хвостом.

      -Здравствуй, здравствуй, хвостатая,- тихонько проговорил он, присев на корточки. – Здравствуй, милая,- Погладил по лобастой седой морде. – Дай тапок. Тихо, тихо, разбудишь всех!- запшикал он на собаку, громко лупцующую хвостом по двери. – Кушать идем…

      Разулся и, не раздеваясь, прошел в потемках на кухню. Прикрыл плотно дверь. Овчарка уселась у плиты, ожидая кормежку.

      -Сейчас, родная, покушаем…

      Когда они через полчаса вышли на прогулку, дворняга дожидалась их у подъездной двери.

      Герта рванулась к чужой собаке, но резкий хозяйский окрик и короткий поводок ее остановили. Она зарычала, вздыбила на загривке шерсть.

      Дворняжка не испугалась. Лишь отскочила из предосторожности и, продолжая трястись  от холода крупной дрожью, не отрываясь,  смотрела на Александра.

      -На, рубай.- Тот вынул из пакета одноразовую чашку с теплой мясной кашей. – Рубай, рубай…-  Сам же, чтобы не мешать незнакомке, быстрым шагом повел овчарку в посадки. Герта шла рядом и постоянно оглядывалась назад. И скалила клыки.

      Щенка они увидели на обратном пути. Он выполз из-под укутанных труб теплоцентрали к ним, на тропинку. Герта была без поводка, поэтому Сашка даже не успел опомниться, как она оказалась рядом с ним.

      -Фу, Герта!- запоздало скомандовал он. Он никогда не боялся, что она с кем-нибудь сцепиться, кого-нибудь покусает… Боялся подхватить какую-нибудь заразу от бродячих псов. Мучайся потом всю жизнь, лечись… Зарплаты не хватит…

      Странно, но Герта даже не рычала. Он подошел к ним вплотную.

      Крупный пушистый щенок упорно пытался подползти к овчарке и постоянно скулил. А за ним тоненькой лентой тянулась темная дорожка крови, хорошо видимая на свежем снегу.

      Александр наклонился. И чуть было не закричал: левая передняя лапа щенка была наполовину обрублена.

                                      .    .    . 

      -Саш, ну, где ты пропал? Встали- ни тебя, ни Герты… Ждем, ждем, а вы, как пропали!..

      -Скоро… Через полчаса приедем,- хмуро отозвался он и отключил телефон.

      -Давайте быстрее!.. Мы не завтракали, вас ждем!- не слыша отбоя, продолжала тараторить в трубку жена.  Отключила телефон. – Слушайте, ну куда они ездить могли?- недоуменно спросила детей. – Ждешь их, ждешь…

                                       .     .     .

      -Поздно вы его привезли,- высоченный, Сашкиного роста, худой ветеринар поправил очки.  Молодость, видимо, его смущала, и он старался говорить значительно, с паузами и соответствующим выражением лица. – Крови много потеряно. Увы… Ничего поделать не могу… Медицина, так сказать, бессильна…

      Он принялся стягивать перчатки.

      Александр тупо глядел на дергающуюся собачью культю. Затем перевел взгляд на доктора. И посмотрел на него так же: тупо и не мигая. И медленно- медленно протянул к нему руку. Мертвой хваткой скомкал ворот халата вместе с воротом рубашки и притянул доктора к себе вплотную, глаза в глаза.

      -Если щенок сдохнет- тебе не жить. –Слова его, монотонные, без эмоций,  жутким метрономом  нарушили тишину пустынной операционной. – Делай, что хочешь… Щенок будет живой… Понял, ты?..

      Доктор чуть не задохнулся. Он и вырваться-то не пытался, лишь крутил шеей, силясь освободить прихваченную Сашкиными пальцами кожу. И косил глазами,  испуганными и мокрыми от невесть откуда взявшихся слез.

      -Сдурели вы… что ли?.. Отпустите… Я попробую… Отпустите!..- прохрипел, наконец, он.

      Сашка разжал ладонь.

      -Что вы, в самом деле?.. Задушили же…- Доктор крутил головой и попутно вновь натягивал перчатки. Руки дрожали, и перчатка не хотела надеваться.

      -Одень новые,- подсказал Александр. Сердце в груди перестало колотиться, и он успокоился. –И еще, слушай меня… Если будет заражение крови- ты будешь калекой… Это я тебе обещаю…

      -Да что я, Бог, что ли?-  взорвался парень. Отчаянный вскрик прозвучал визгливо, жалобно, по-бабски. Парень сам смутился своих эмоций, покраснел и  поспешил к операционному столику со щенком.

      -Ты не Бог,- в спину ему сказал Сашка. Доктор  склонился над щенком, но Сашку слышал и поэтому напрягся. – Ты посланник его. Для тварей этих. Вот и спасай. И не думай о деньгах. Я все…

      -Идите сюда!- перебил его парень. – Помогать будете. Видите, я один в праздники дежурю…

      Александр  натянул перчатки, подошел.

      -На улице, поди, подобрали?- Доктор обрезал на лапе шерсть. – Это хорошо. Грязи мало на снегу… Летом хуже… И кровь быстрей сворачивается. Держите! Да крепче держите!- Доктор тоже уже успокоился и даже, как и положено главному за этим столом, командовал. Лишь периодически покручивал шеей с синими кровоподтеками. Сашка  спокойно подчинялся, стараясь ничего не перепутать.

      -На бутылку, видимо, разбитую наскочил… У меня уже было такое… У отца собака вот так умерла… Обработали плохо и заражение крови… Почти неделю мучилась…

      -Не бутылка это… Пузырек вон тот  подайте… ага… откройте… Это лезвие… Или пинцет… Я по срезу вижу… Плохо, что вы лапу не привезли… Холод сейчас, может, и пришили бы…  Прижилась бы…

      -Я не подумал,- виновато ответил Сашка. – Прости меня, доктор. Перенервничал я что-то…

      -Бывает.

      …Он закрыл за ними тяжелую металлическую дверь на щеколду и долго смотрел вслед через глазок. Затем прошел в кабинет, уселся в кресло и закурил.

      Может, сообщить, все-таки, в ментовку? Чем черт не шутит… Вдруг -  не выживет щенок?.. Да и следы пока на шее есть… Бывают же психи такие…  Стыдно-то как… Как мальчишку за шкирку таскали…

      На глаза попался не убранный пока, в пятнах крови, не протертый операционный стол.

      «Посланник»…

      «Посланник»…

      Он резко крутанулся на кресле к компьютеру и стер записи с камеры  видеонаблюдения  за сегодняшнее утро.

                                           .     .     .

      Сашка подошел к подъезду.

      Дворняга сидела  на бетонном крыльце.  Каша - нетронутая, с кусочками мяса поверху - смерзлась в ледяной комок.

      Дворняга уже не скулила. Тряслась и смотрела на них  безразличными глазами.  И даже не прореагировала на Герту, когда та  осторожно, сверху ее обнюхала.

      -Ну, чего ты, дружок?.. Или подружка?..- Сашка неловко склонился над псиной: уснувший  за пазухой щенок мешал двигаться. И, неведомо, по какой прихоти, подхватил рукой дворнягу.

      Ничего не отразилось в выпуклых собачьих глазах. Только безразличие и безверие.  Она даже морду отвернула в сторону.

      Сашка приоткрыл подъездную дверь, попридержал ногой.

      -Давай, давай, заходи быстрее,- поторопил  Герту. Лифт поднимался, кажется, целую вечность. Восьмой этаж.

      -Все. Приехали, ребята. Дома, кажется…

      Уверенности в Сашкином голосе не было никакой.

      ГЛАВА  2

      -«…потому, что, если государство не может их защитить- мы должны это сделать. У кого сколько получается. И очень хотелось, чтобы данные тех  уродов, что выкладывают свои ролики в Инете, тоже «засветились».

      Если кто-то опасается недоразумений с законом – прошу сообщить координаты «уродов» и «нелюдей» ко мне, в «личку». Только данные должны быть достоверны и проверены.  И адресные.

      Обнимаю всех, кто любит «братьев наших меньших». Жму лапы.

      Алекс»

      Он отодвинулся от монитора, отхлебнул остывший невкусный кофе. И только потянулся за сигаретой - прозвучал сигнал электронной почты. И уже появились комментарии на сайте.

      «Робин Гуд ты долбанный! Начни со своего адреса! Что, слабО?! Развели псарню, детишек страшно выпускать на улицу!»

      «Вы же сами издеваетесь над животными!  Испания от многовековой традиции отказалась - от корриды, а у нас собачьи бои чуть ли не во дворе проводят! И еще в Инет выкладывают! Липовые вы собаколюбы!

      Без уважения, Анна Анатольевна  Алеева»

      У Сашки непроизвольно сжались челюсти. Эта Анна Анатольевна ударила под самых дых! Он не знал, что ей ответить. На этих ублюдков не действовали никакие аргументы! Сашка уже проверял это. Если те, живодеры, были больными людьми, и Сашка их лечил по-своему, то эти, владельцы бойцовских собак, в основном, богатенькие, не обремененные интеллектом, после лечения наоборот - ожесточались  после встречи с ним и срывали злобу на ком угодно. Они зверели еще больше. Этих остановить мог только закон. То есть, тюряга и потерянные деньги. Это уже проверено.

      Переключился на почту. Адреса, адреса… Много адресов. И описания зверств.

      Он перекачал все на флешку и стер переписку из компьютера. Из предосторожности. Не хотелось рисковать даже в мелочах. Уж слишком длинным был список «уродцев». И хотелось успеть ко всем.

      Не нужны ему были проколы, особенно в мелочах.

                                                  .     .     .

      Нелепое представляли они собой зрелище.

      В центре вышагивал почти двухметровый Александр, подтянутый, стройный, в спортивном костюме, а рядом с ним вертелись собаки: степенная ухоженная Герта на поводке и в наморднике, нескладная, со злой скуластой мордочкой Маруся и судорожно, рывками спешащий за ними лохматый Степка с замотанной культей на весу. Народ останавливался, смотрел. Кто с любопытством. Кто с брезгливостью.

      А Сашка ни на кого не глядел. Гулял, с наслаждением вдыхал сырой весенний воздух, щурился на уже жгучее солнце и улыбался. Даже про сигареты забывал!

      Наладилось у них все потихоньку. А тогда, зимой, после ветлечебницы, трудно ему пришлось. Да и всем домашним… Ад, казалось, настал…

      …-Ой!- дочка испуганно отпрянула в сторону. – Кто это у тебя?

      -Это, доча, подарок… На улице…

      -Мам, иди сюда! Смотри, чего отец принес! Серый, смотри!

      -…на улице нашел. Замерзает…

      Отец втиснулся в прихожую, опустил дворнягу на пол. Снял с овчарки ошейник и начал неловко, одной рукой стягивать обувку.

      Дочка стояла поодаль и с любопытством смотрела на дворнягу. Герта растянулась на лежанке, беспокойная, тревожная.

      Из кухни вышли жена с сыном, встали рядом с дочерью.

      -А чего она такая? Как покемон… Уродец уродцем…- ровный голос сына обнадежил Александра.

      -Ну, что ты хочешь, Сережка? Дворняга же… Всего намешено…

      -Голая, как лягушка…

      -Короткошерстная,- поправил его отец. – Вот потому и  околела… Идем сейчас, а она даже не реагирует…

      -Ты что, не мог в подъезде ее покормить?- подала, наконец, голос жена. – Себя не уважаешь - Герту бы пожалел. Сейчас все блохи, вся зараза на ней будут! Тебе что, заморочек не хватает? А если лишайная? На детей перекинется?..

      Александр, наконец, справился с обувью, принялся стаскивать пуховик.

      -Это я как-то… не подумал немного… Сейчас, отогреется - к ветеринару свозим.

      -К какому ветеринару?-  голос у жены был по-прежнему спокойным. Но Сашка ее знал: еле сдерживается. – Ты что, хочешь сказать: она с нами жить будет?

      Дочка скривилась:

      -Уродка такая!

      -Ну, а куда мы ее?.. Замерзнет. А из  подъезда выгонят… Или прибьют…

      Он расстегнул пуховик.

      И заскулил щенок на груди.

      -Вот… Еще один… Подарок…

      Щенок заскулил совсем уж громко и высунул обмотанную кровавыми бинтами культю.

      Дочь испуганно взвизгнула и попятилась. Жена тоже отпрянула.

      -Ну, вы чего?.. Вот, испугались… Сереж, помоги мне…

      Сын освободил ему руку из рукава, затем другую.

      -Батя, в крови все,- он брезгливо держал пуховик на расстоянии. – И свитер у тебя - тоже…

      -Ничего, ничего, отстирается… В ванну пока брось.

      Сашка старался не встречаться глазами с женой. Засуетился чего-то… Оправдываться начал…

      -На бутылку разбитую наскочил, лапу оттяпал,- соврал он. – Чуть кровью не истек. Поправится! Да, дружок? Поправишься?

      -Ты по всем помойкам прошелся? По всем?- Вот теперь голос у Надежды изменился, стал упругим и злым, как ветер перед стихией. – Теперь берешь их- и несешь обратно, понял? Ты понял меня? Ты что, забыл, как с Гертой  с маленькой мучились? Как ремонт после делали? Забыл, как все обгажено было? Забыл?!

      -Я не буду с этими уродцами гулять,- сказала дочь Дашка в унисон матери. – Сам гуляй! И убирать не буду! Сам убирай!

      Вот теперь он поднял голову и посмотрел на дочь. Та, вскинув подбородок, глаз не отвела. Так они и смотрели некоторое время друг на друга. Будто в зеркало смотрелись. Два клона. Юный и пожилой.

      -За тобой, за маленькой… тоже убирали… И болела ты…

      -А я не буду!- тихо, но решительно ответила дочь.

      -Ты что, не слышишь меня?!- повысила жена голос. – Взял их - и унес! Сейчас же!.. Пока заразу не разнесли!

      Щенок заскулил часто-часто.

      -Ну- ка, посторонись,- Александр легонько отодвинул жену в сторону, прошагал к себе в кабинет.

      -Бать! Я тоже не смогу с ними!.. Не успею! Сессия!- вслед ему проговорил, будто извиняясь, сын.

      Александр положил щенка на пол, вышел за дворнягой. Подхватил ее, до сих пор испуганно трясущуюся у порога.

      -Герта!- скомандовал овчарке. – Рядом!- Сгреб ее подстилку.

      -Ты меня слышишь, батя? Я тоже не смогу…

      -Ничего, доктор, ничего… Без тебя попробуем выжить…- пробормотал отец и плотно закрыл за собою дверь

      И за весь день выходил лишь несколько раз:  вымыл мылом в «гостевом» умывальнике дворнягу, притащил с балкона мешок с собачьим кормом да пару раз наливал воду в Гертину миску. И все. Ни жену, ни детей не видел. Те сидели на кухне с включенным телевизором и что-то горячо обсуждали за закрытыми дверьми. 

      ГЛАВА  5

      … - Вот суки! Это от кого пришло? Пашка?

      Светлана кивнула, закрыла крышку.

      Александр набрал номер на сотовом телефоне.

      -Не отвечает. На совещании где-нибудь… Ладно, позже перезвоню…- Он взглянул на часы. – Все, Свет, ехать мне надо. К пятнице вернусь. А Пашке отзвонюсь, не волнуйся…

      -Да я и не волнуюсь,- устало отозвалась та. – Без жратвы не останемся,  школу еще через две недели закроют, дают пока… Перебьемся со жратвой… Людей нам не хватает!- протянула она с тоской. – Вольеры не успеваем чистить, прогуливать… Где едят - там и гадят. Я погладить-то каждую не успеваю, не то, что прогулять… А они ждут, ждут, когда ты их приласкаешь… Девчонкам уже третью неделю с зарплатой тяну… Славка на бензин свои кровные тратит… Да что я тебе рассказываю - сам все знаешь…

      -Знаю,- угрюмо буркнул Сашка в ответ. –Потерпит твой Славка… Не в первый раз… И девчонки потерпят…

      -Да у меня простыней ни одной не осталось! Славка сейчас двух  сучек  повез на стерилизацию - из дома у жены стащил!  Все кончилось, что по весне у людей собрали! Хоть в петлю, Саш…

      -Да погоди ты с петлей, дура!- не выдержал Александр. – Хотя бы до пятницы!.. Потерпи! Приеду- разберемся… Не заводи меня сейчас! – и быстро пошел к машине. Вернулся. Обнял Светлану. – Потерпи, Свет, потерпи…

                                           .    .    .

       Звонок не работал. Он постучал в оббитую дранкой дверь. Тишина. Постучал повторно, уже сильнее. Дверь слегка скрипнула и подалась. Сашка осторожно толкнул ее.

      -Есть кто живой?

      Где-то приглушенно работал телевизор.  Он осторожно двинулся на звуки. Попутно заглянул в большую комнату. Тоже никого. Диван. Старая стенка. Кресло. Стулья. Дошел до конца коридора и повернул на кухню.

      На табурете, откинув голову назад, на подоконник, негромко храпел пьяный мужчина.

      На холодильнике у мойки работал маленький черно-белый телевизор. Не застланный стол. Гора окурков в пепельнице. Недопитая бутылка. Остатки закуски. Пепел и пыль  серым покрывалом.

      Сашка оперся задом на стол, потряс за плечо мужика. Тот очнулся, непонимающе уставился на него мутными пьяными глазами.

      -Кто ты?

      Заерзал на табурете, стараясь сесть нормально.

      -Кто ты? Чего тебе?

      Сашка вынул «корочки», показал в раскрытом виде.  Мужик заморгал, пытаясь вчитаться, ничего не прочитал, но успокоился.

      -Я думал: опять из газеты…

      -Что, замучили?- участливо спросил Сашка.

      Мужик увидел пепельницу, покопался в ней, достал самый длинный «бычок», прикурил.

      -Суки,- потухшим голосом произнес он угрюмо. – Суки.

      Александр молчал, ждал продолжения.

      -Вы-то чего пришли? Закончилось же все…- посмотрел на него исподлобья мужик.

      -Детали уточнить.- Сашка опешил от его последней фразы, но виду не подал. – У тебя, кстати, здесь осталось…- Он отодвинулся в сторону, показал недопитую бутылку. Но мужик даже не посмотрел на нее. Он смотрел на Александра.

      -Вот как  мне сейчас жить? Скажи…  Суки! Я даже во двор стесняюсь выйти, пальцем все показывают… «Щенка изнасиловал»… Как же у этой курвы рука поднялась такое написать, а? Что я им, животное,  чтоб так со мной?..

      -Ну, а ты-то как с этим щенком?.. Не по животному, что ли?

      Взгляд у мужика стал недоуменным. Он чего-то не мог понять, но похмелье путало мысли и думать не хотелось. Захотелось выпить. Он плеснул немного в стакан.

      -Ты будешь? Ну, тогда я подлечусь…

      И опять зашарил в пепельнице.

      -Врач же сказал: кишки пропорол куриными костями,- продолжил он. – А эта дура всё: «соседи видели, соседи слышали… всю ночь визжал…  насиловал…». Еще бы не визжал! Тебе, вон, проткни костями кишки - не так завизжишь…  Курва… Жизнь сломала… «Чего, дескать, в лечебницу не повез?»… Ну, дура дурой!  Куда?! Сутки дежурю! Один! «Из соседних домов слышали»… Сами и накормили, поди… Постоянно жратву для собак приносят. Кто ж знал, что ему курятину нельзя? Всю жизнь давал! Сколько сторожем работаю - столько и давал! Да и деньги откуда на лечебницу?.. Самому бы не сдохнуть с голода, шесть тыщ всего получаю. А она: «Изнасиловал…»

      -А щенок где?

      -Хрен его знает. Говорят, хозяин склада себе забрал. Вылечил - и забрал. На фазенду, наверное…  Сам-то он здесь, на Гагарина живет…

      -А ты?

      Мужик не ответил. Допил из горлышка остаток водки.

      -Уволили, что ли?

      Мужик кивнул.

      -И год условно дали… Вся ж округа слышала! Даж свидетели нашлись! Свечку держали, суки!- Усмехнулся горько.

      Сашка не знал, что сказать этому мужику. Жутко захотелось, чтоб  изнасиловали именно ту журналистку, написавшую такую статью. В таких делах даже опровержение не помогает. Запачкала мужика. На всю жизнь.

      -А год-то за что дали?- спросил, вставая.

      -За жестокое обращение… Синяки у него еще нашли…

      -Не твоя работа?

      Тот помотал головой.

      -Щенок, чего ты хочешь… Лезет везде…  Да еще два взрослых пса в загоне… Территория- то здоровущая, с собаками как-то спокойней… Было.

      -Ладно,- Сашка положил ему руку на плечо. – Не вешай нос. Наладится, может, все…

      Тот поднял на него тоскливые и одинокие, как у брошенной собаки, глаза.

      -Из дома не выхожу… Стыдно…  Разве ж можно так, а? С человеком-то?..  Писать такое, а? Сука!

                                           .    .    .

      Сашка возвращался домой.

      Смутно было на душе. И не понять- отчего…  Будто мелочь нищенке не дал, пожалел.

      Недоделанность какая-то осталась, что ли…  Не с журналисткой, нет… И не с мужиком… За мужика, наоборот, радовался от души.  Выгребет потихоньку, мужик все-таки…

      И только под вечер, уже въезжая в город, понял, что тревожило. Не было возмездия. Никакого! Все эти два дня он был заряжен только на одно: воздать!  А все уладилось само собой… Криво, косо, но - уладилось! А возмездия не было! 

      Сашке стало страшно. От того, что жалеет об этом.

       ГЛАВА  6

      Она не любила собак.

      Не сказать, что бы ненавидела - просто, не любила и побаивалась. Был случай в детстве, когда на нее бросился соседский пес. Подрыл землю под воротами, выбрался наружу и обалдел от свободы. Всех облаивал. А на нее бросился, потому что почувствовал в ней беззащитность. Ухватил за валенок, повалил в снег. Ребятишки быстро отогнали его, но вот этот детский страх, видимо, в ней остался.

      Когда муж предложил завести щенка, она устроила ему дикую некрасивую сцену. Стыдно потом было. И за базарную истеричность, и за то, что повзрослевшие дети все слышали. И особенно стыдно было оттого, что муж сидел перед ней, внимательно слушал - и молчал! Молчал! А она еще больше заводилась от этого молчания!

      Некрасиво все вышло.

      Он выслушал ее тогда до конца. Посмотрел, как она, всхлипывая, закуривает сигарету у окна и пошел из комнаты. Лишь у дверей обернулся и сказал:

      -Тебя лечить надо.

      Она едва не запустила в него пепельницей, но испугалась, что попадет в голову. Обидно было - до слез! И лишь через два дня поняла, что он имел ввиду.

      Она тогда поздно вернулась с работы: были приемные часы в поликлинике.

      Еще из прихожей услышала голос дочки, затем общий хохот. Разулась, прошлась по квартире. Семья маячила на балконе. Она помахала им рукой, ушла в спальню переодеваться. А через минуту они ввалились вслед за ней.

      Дочь несла в руках щенка. Они знали, чем ее взять. Собственным счастьем и радостью.

      -Мам, мам! Посмотри, какой щенок! У него уши, как тряпочки!.. Они встанут, когда зубы сменяться, ты не бойся!

      Дочь совала ей щенка в руки и светилась. Сын стоял рядом и тоже улыбался.

      Щенок быстро-быстро перебирая лапами вскарабкался к ней на плечо и полизал сережку в ухе.

      Жена брезгливо дернула головой, но пересилила себя и погладила щенка по морде.

      Ребенок. Глаза ребенка. Чистые, прозрачные и пока наивные. У детей тоже такие. Непонимающие. Бездонные.

      Ее поцеловали в затылок.

      -Надо же как-то лечить твою фобию,- услышала она сзади. – Не бойся, Надюша. Эта собака тебя не тронет.

      -А я и не боюсь, с чего ты взял?  Это «она»? Как ее зовут?

      Она опять осторожно погладила щенка.

      - Герта.

                                     .    .    .

      Странно  к нему пришла любовь к животным.

      Он тогда гостил у бабушки. Семилетний любимый внучок.

      Бабуля постоянно что-то делала. Или готовила, или убирала. А если не готовила и не убирала, то возилась на огороде. И лишь изредка  отвлекалась от дел, садилась, распаренная, подуставшая почитать книжку внуку или поиграть с ним в карты, в «пьяницу».  И опять торопилась по делам.

      И так получилось, что любимым развлечением для него стало разглядывание по сотому разу картинок в новеньком букваре да игры с котенком. Тот, рыжий, ершистый, тоже был не прочь поиграть. Гонялся за клубком, за фантиками, ловил «зайчиков» от зеркальца. А ему больше нравилось раскрутить котенка вокруг себя за лапы  и бросить на бабулины подушки. Смеялся до слез, видя, как котенок пошатывается, точно пьяный на улице, и старается ушмыгнуть под  кровать.

      А один раз он промахнулся, и котёнок ударился о стену. И лежал на кровати, жалобно мявкая, и не мог встать.

      Он бросился на двор. Увидел бабулю и уткнулся ей в живот, заливаясь слезами.

      -Ты чего, Сашенька? Что случилось?- переполошилась та.

      А он захлебывался в реве и ничего не смог сказать.

      Оклемался тогда котенок.

      А он на всю жизнь понял: прежде, чем что-то сделать людям - примерь на себя. Что ты почувствуешь, если ударят головой о стенку.

                                        .    .    .

      -Ты знаешь, дружок,- донеслось  через плотную повязку. – я не в курсе, какая у тебя последовательность была. Перечень наизусть знаю, а вот последовательность - извини…  Значит, будем действовать, как Бог на душу положит?.. О, вот еще что: они же видели все! Как я забыл! Сейчас, погоди…

      Повязку на лице Григория ослабили, спустили вниз, чуть пониже глаз.

      Мужчина в камуфляже, в черной вязаной шапочкой с прорезью для глаз стоял напротив и внимательно смотрел сквозь эти прорези.

      -Начнем, пожалуй?..- спросил мужчина чуть вопросительно. – Чего  время тянуть? Дай Бог, может, это тебе все-таки поможет… Та-ак, давай с ребер…   Четыре штуки… Правильно?

      Гришка задохнулся от дикой боли. Хотел заорать - кляп во рту не дал. До «камуфляжного» мужика донеслось лишь невнятное «бпха…бпха…»

      -Больно, что ли? Да ты что!- делано удивился мужик. –  От ты посмотри! Она ж еще и визжала, поди? Чего визжала? Ты ж ее ласкал, да?.. А нам, дружок, кричать нельзя... нельзя… Народ сбежится - докончить не успеем. Список-то большой еще… Дальше пойдем? Может, остальное все попроще, полегче…  Как девичьи ласки… Девчонки- то ласкали уже?- Мужик деловито поправил узел веревки, которой Гришка был привязан к дереву. – Так. Перелом левой лапы…- И мужик резко ударил кастетом по левой Гришкиной руке.

      Гришка потерял сознание.

      Очнулся от чего-то ласкового и прохладного, будто в рай попал. А через секунду тело вновь вспомнило о боли. Он открыл глаза. И увидел близкие  напряженные глаза палача. Тот облегченно вздохнул.

      -Фу-у, я уж думал - ты надолго!- Отбросил мокрую тряпку в лужу. – Теперь давай так: я буду говорить, спрашивать, а ты мигай глазами, лады?

      Гришка быстро- быстро замигал, хотя все сознание его было сосредоточено на руке, на нестерпимой боли у локтя. Боль пульсировала на вдохе - выдохе. И ныло за грудиной.

      -Запомни первое: я тебя не убью.- Гришка опять замигал. – Не мною жизнь тебе поганая дана - не мне и забирать ее. – Мужчина замолчал, огляделся. Вновь посмотрел на привязанного к клену Григория. –Это тебе чужая жизнь по барабану… И боль чужая… Я же знаю, о чем ты сейчас думаешь…  Думаешь: выживу -  из-под земли его достану?.. Порву, падлу, на лоскуты… Если дурак - конечно, будешь искать… А если не дурак - вспомнишь, что испытал. И что она испытала от тебя перед смертью.

       Гришка замычал. На него накатил такой страх, что он забыл про боль! Страшно было не от того, что говорил мужчина, а от того, КАК он это говорил: спокойно, без эмоций, будто лекцию читал у них, в универе.

      У Гришки все поджалось в паху.

      -Челюсть-то как, ногами ей сломали? Или палкой?

      -М-м-м-м!!!- замычал Григорий, задергался и обмочился.

      Палач смотрел, как темнеют на нем джинсы.

      -Не бери в голову…  Со мно-огими  такое случается! Тем более, до яиц мы еще не дошли… Просохнуть успеешь. С челюсти начнем.- Он кулаком врезал Гришке в нос. Кровь хлынула, заливая одежду. – С челюсти. С челюсти! С челюсти!!!

      Кулак впечатывался в Гришкино лицо, кроша и зубы, и кости, и хрящи.

      ДВЕ МИНУТЫ ФАТУМА

      -Все, согрелся? Давай на пост!- скомандовал старший.

      -Товарищ капитан! Да чего там выстаивать?! Одна машина за десять минут!..

      -Ты давно у нас работаешь, лейтенант?- капитан развернулся к нему.

      -Полгода.

      -Камеру эту видел?- он кивнул на лобовое стекло. – Так что встал- и пошел!..

      Лейтенант Сивцов тяжело вздохнул,  натянул на голову тяжелую промокшую кепку.

      -И свисти там поменьше - денег не будет. Да и не слышат они тебя… Палочкой помахивай, грейся,- мрачно пошутил напоследок капитан. – Жилет не забудь.

      Сивцов вылез из машины. В бытие цвета «мокрый асфальт». Серое небо. Серые октябрьские деревья. Серая дорога. И тоскливый мелкий дождь, идущий четвертый час подряд.

      Нехороший это был участок. Гробились здесь постоянно. Через сто метров от поста начинался крутой опасный поворот. А перед поворотом на протяжении трехсот метров - уйма угрожающих знаков: и «Опасный поворот», и  «Обгон запрещен», и ограничение скорости до 30 километров… Все - равно гробились! И обгоняли, и скорость не снижали… Пока начальство не удумало несколько раз в неделю пригонять сюда передвижной пост. Волей- неволей, а правила при виде инспекторов публика старалась соблюдать.

      Аварии прекратились. Но начальство пост не снимало, стараясь привить водителям устойчивый условный рефлекс. Сегодня в виде раздражителя выступал насквозь промокший лейтенант Сивцов.

      Озябший «раздражитель» тормозил каждую пятую по счету машину. Просто решил так для себя: каждую пятую… Проверял документы, заглядывал в кузова и багажники… И так в течении часа. Затем обсыхание, согревание и никотиновое отравление в дежурной машине в течение десяти-пятнадцати минут - и опять на дорогу…

      Во, пятая!.. Черный «форд»…

      -Фу-у!- устало и нервно  выдохнула из себя девушка.  – Чуть было не уложила этого сучонка! Еще бы минута - и точно кончила бы!.. Чего он к тебе прискрёбся?

      -Убери «пушку», дура! Что за манера: за оружие хвататься? И дай полотенце из «бардачка»…

      Девушка засунула пистолет во внутренний карман куртки, подала водителю полотенце.

      -Чего ему надо было?- повторила она вопрос. – Деньжат срубить захотел?

      Напарник вытер полотенцем мокрые волосы.

   -Обычное дело… Проверка… Угнали, говорит, похожий «форд»… Мент как мент… Только мокрый очень!- хохотнул он. –Прикури мне, руки заняты… И рожа простецкая… А ты сразу за ствол! Так и «дурь» до «хозяина» не довезем, по трупам выследят…- Он зачмокал губами, раскуривая тухнувшую сигарету. –Мент как мент…- опять повторил он. –Пусть живет… Повезло.

      -Ну, что там?- еле сдерживая зевоту спросил капитан.

      -Да все нормально.  Документы проверил, багажник… В свадебное путешествие ребята едут.

      Сивцов держал в руках кепку и жилет  и оглядывался: куда бы их положить? Под ноги уже натекло полный коврик.

      -Самое то-о-о,- капитан все-таки зевнул во всю ширь. –По такой-то погоде… Только и женихаться в гостиницах…

      -Нормальные ребята…

      Лейтенант  положил вещи под ноги, на коврик.

      -Все, едем. Печку включить? Замерз, поди…

      -Нормально, обсохну…

      На самом деле Сивцова колотило. Дрожь волнами накатывалась снизу по спине к затылку. Казалось, даже волосы шевелятся.

      Он закрыл глаза, откинул голову на подголовник. Машина тронулась.

      Тихо урчал двигатель. Шелестела лопастями печка. Шипела рация, настроенная на полицейскую волну. Долдонил невнятно о чем-то капитан.

      Смена, скоро смена… Домой… Трясет-то как всего! Простыл, что ли?  Что ж за день такой тягостный выдался?! И пост на куличках, и погода собачья, и капитан этот в напарниках… Ох, Господи, жить не хочется! Умереть бы…

      Он еще немного поворочался и провалился в сон.

      Очнулся от громкого говора.

      -…Как где? В часть едем, пересменка скоро!- отвечал капитан по рации.

      -Шестой, у вас авария на 76-м километре. Как раз за вашим постом. Возвращайтесь. Водители позвонили с трассы…

      -…!- выругался капитан, разворачивая машину.

      -… «форд» черного цвета,- продолжала бубнить рация. – Слетели в кювет при обгоне. Два трупа: девушка и парень…

      Сивцов вжался в сиденье, закаменел.

      -Господи! Это же я их!.. Задержал бы подольше - никакого бы обгона не было! Про поворот предупредил бы… Пожалел, дурак, водилу: «насквозь промокнет, жених»… Пожалел, дурак, пожалел, называется!.. Эх, судьба - паскудница! Две минуты!!! Две минуты…

                                      ТРИНАДЦАТЬ  ЛЕТ  ГЕНИАЛЬНОСТИ

      Он лежал  лицом к стенке и слушал громкий, пьяный гомон с матерком за спиной. Скомканная простынь у лица казалась серой, грязной. Да она и была грязной: он не помнил, когда менял бельё последний раз. Полгода назад, не меньше…

      От постели остро и кисло несло потом, мокрой шерстью, козлятиной. Стучали молотки в висках. И  будто до сих пор продолжался пьяный сон с какими-то харями, ужасами, бестолковщиной. Цветной и страшный.

      - Что же делать? – тоскливо подумал он, пытаясь забыть о «молоточках» в голове. – Что делать?.. Пусто как… Ничего впереди… И денег нет… Закончить бы книгу – я бы им всем показал!.. Мрак какой… Полтишок бы назавтра у кого-нибудь взять…

      Он попытался вспомнить, у кого можно стрельнуть деньги, спутался; мысли перебрались на другое, на третье, на десятое…

      За спиной по-прежнему шумели, разливали, чокались.

      - Встать надо… Выпьют же всё, ни капли не останется…

      Застонал про себя от боли, повернулся. Из узнаваемых за столом сидел только Пашка, сосед. Остальные – два парня и девица – были незнакомы. Он поднялся.  Медленно, шаркая ногами подошел к компании и сел с краю. На него не обратили внимания, продолжая о чем-то спорить, азартно и пьяно, не слушая друг друга. Сергей плеснул себе в первый, попавшийся под руку бокал из початой бутылки и с отвращением высосал вонючую жидкость. Поперхнулся, кашлянул в кулак. Подхватил с тарелки раскисшую солёную помидорку и, страхуясь снизу другой ладошкой, опрокинул её в рот. Закрыл глаза, пережидая резкое жжение в желудке. И – потихоньку, еле заметно – стала отступать боль в висках.

      - Когда ж всё это кончится? – обречённо подумал он, ища курево на столе. – Мне уж тридцать пять лет!.. Итоги подбивают в эти годы, а я, как клуша, со своим романом…  Да куда же они сигареты дели?!  «Торчки»  долбанные, одна «травка» вокруг!

      На столе среди грязной посуды с остатками пищи виднелись лишь початые пачки  из-под «Беломора» с пустыми гильзами.

      - Паш, - хрипло позвал он. – Дай закурить.

      Тот, не отрываясь от разговора, бросил ему через стол пачку «Петр 1».

       - Откуда эти люди? – попытался вспомнить он. – Видимо, когда спал, пришли…

      Затравленными больными глазами всмотрелся в лица. Нет, не знакомы… Пришлые… Боль утихла, и он прислушался к разговору. Спорили о какой-то картине. И спорили как-то по-базарному, разом говоря и почти не слушая  друг друга. Серёжка протяжно и с наслаждением зевнул в кулачок, вновь плеснул себе из бутылки. И некстати вспомнилась Ольга, бывшая жена.

      Как она любила поначалу эти посиделки! Писатели, поэты, художники, музыканты, киношники!.. Вся атмосфера в квартире пропахла пьяным интеллектом! И, ведь, все были гениями! И рокеры, что с многозначительной серьёзностью принимали похвалу своих заумных песен. Это потом, через годы, они научились снисходительно улыбаться в ответ на те же самые вопросы, а тогда… Тогда все млели от этих непонятных, убогих по гармонии и смыслу песен. И поэты, на самом деле талантливые ребята, тускнели по сравнению с ними. И, как не странно, «подстраивались» в своих стихотворениях под  певцов.

      А Макаревич, дружно отринутый всеми ими, как примитив и приспособленец, продолжал писать, сочинять и петь.

      Художники с непонятной мазней на холсте…

      Режиссеры, не снявшие даже дебютных роликов…

      Но почему-то все считали: Серёга!.. Вот он – настоящий гений! Вот он себя точно покажет, мы ещё гордиться будем знакомством с ним!

      Он вспомнил, как Ленка, с журфака, кричала громко через стол: «Мы ещё клочки его рукописей собирать будем   для Сотби!» и  плескала нечаянно вином из бокала на открытые «Фрикадельки в томатном соусе». Уже тогда все знали, что он пишет роман. И это не роман – бомба будет! И он – гений!

      Тринадцать лет прошло… И давно уже нет в этой квартире никого из той старой компании. И Ольги, жены, тоже здесь нет. И лишь хмельная аура богемных неудачников витает повсюду. Никто не стал ни великим, ни просто знаменитым. «Лабают» ребята по кабачкам да фестивалям в узком кругу малолетних поклонниц. Разбежались «художники»: кто по «евроремонтам», кто по архитектурным конторам. Почему-то многие подались в критики. И в музыкальные, и в литературные.

      Но большинство кануло в никуда. Спились, эмигрировали, умерли… И появились новые. Незапоминающиеся. Но тоже «гении»…

      Он снова всмотрелся в лица сидящих. Кажется, его возраста… Может, чуть моложе. А как зовут – не знаю. Или не помню, заспал… Как долго длится эта пьянка! Тринадцать лет прошло, а кажется – только вчера встретились, сели, подняли бокалы… Сгинули все. А ты остался. И твой роман.

      - Да, роман… - пьяно и тоскливо подумалось ему. – Аж семьдесят восемь страниц… По шестнадцать страниц в год. Гений заср…ный. Если б Пашка кэвээнщиков не раскрутил на репризы – сдох сейчас уже… со своими старыми друзьями впридачу. Да матери с отцом спасибо: выручают. А ведь тоже ныть начали: «найди работу, найди работу»…  А когда творить, начатое дописывать? «Работа»…

       Он откинулся на спинку стула, потянулся за новой сигаретой и, прикуривая, вдруг замер от мысли: - А о чём я пишу?!

       Он совершенно забыл начало! То, гениальное, с чего всё началось!

      Спичка обожгла пальцы. Он потряс кистью, подул на неё машинально.

      - Нет! Не помню!  НЕ  ПОМНЮ!!!

      Положил не прикуренную сигарету на блюдце, налил полный стакан водки – Пашка только стрельнул на него глазами – и выпил, тягуче, не торопясь.

      - Я сейчас… - сказал он не знамо кому и, шатаясь, пошел в ванну.

      У него там давно было присмотрено: «полотешка» сорокового диаметра. Выдержит. А веревка – от ванной шторки, добрая, синтетическая, не порвётся. Только разом! Приделать – и соскользнуть с унитаза!  Чтобы всё махом и без боли!

      Противно отрыгнулось водкой. Сергей тягуче сплюнул на пол.

      Он так и не вспомнил, что его «гениальный» роман именно так и начинался тринадцать лет назад:

      «Гений соскользнул с унитаза…»

      СОПЕРНИЦЫ

      Он молча прошел мимо нее к своему столу, сел в кресло и уставился в окно. Лицо было хмурым и злым, под стать осенней дождливой погоде. Ни здрасте вам, ни до свидания…

      Первым, как всегда, не выдержал Анатолий.

      -Ну? Чего?.. Рожай! Отпустил?

      Пашка, не оборачиваясь, покачал головой.

      -А чего говорит-то? Аргументирует-то чем? Тебе, может, к полковнику обратиться, а?

      -Говорит: «Вдвоем справитесь, без Вахрушевой»

      -Вот козел!- резюмировал Толя. И, понизив голос, спросил:

-Что, опять с Лоркой едешь?

      Пашка снова молча кивнул, и оба неприязненно посмотрели в конец кабинета, где сидела она.

      -Вот чего они уставились? Думают: виниться буду, каяться? А в чем? В том, что опять меня шеф в командировку с Пашкой направил, а не эту дуру Вахрушеву? Так прав майор: нечего в рабочее время шашни разводить. Любовь любовью, а работа- работой… Да и чем она ему там поможет? Дело распутать? Эта пробка-то? Да у нее башка лишь одним занята: как бы Пашку в постель затащить! И делу не поможет, и Пашку отвлекать станет. Терпи, терпи, Лорка, не смотри на них…- попробовала уговорить она саму себя. И, все- равно, подняла глаза. –Ишь, как разом отвернулись! Будто и не про меня говорили, кобели…

      Дурак ты, Пашка,  дурак. Ну, что ты в этой дохлятине нашел? У нее же скоро погоны вертикально висеть будут с ее-то диетами! И по заднице: не погладить, не похлопать- весь организм в плавки сыпется с её диетами…- Мельком покосилась на свою. Хмыкнула удовлетворенно. -Спортом бы, что ли, занялась, тренингом… Нет, тоже сачкует. Хотя нормативы для всех! В «обязаловку»! Как сдает- непонятно! И как же ты, подруга белокурая моя, страховать его будешь, напарника своего? Прикрывать в случае чего?.. Грудью встанешь на защиту? Видела я твою минусовую грудь. Позвоночник просвечивает спереди. У тебя, подруга, из всей привлекательности одни только ноги-то и есть. Отрастила, кобыла, тоже мне… Да голос еще… Поорать да убежать - вот и вся помощь от тебя на задании.

      Ох, а, вот, мы-то с Пашкой чего только не испытали за эти три года командировок! Три, кажется?.. Да, три. Помнишь, Паш, в девятом, за Ицылом?.. Тайга, осень… Такая же, вот, как сейчас: холодная, слякотная… Костер, палатка- и мы. Ты и я. И ночь. И Вселенная. А какие ты стихи тогда читал, Пашка!.. Думал, я не слушаю, сплю… Слышала я, милый, слышала, родной…

      Не помнишь. Не помнишь ты. Ничего не помнишь. Ни как грели друг друга телами в палатке, ни как ели из одной чашки, ни как пили из одного родника… Сейчас «твое Всё» - это Вахрушева…

      Ладно… Посмотрим… Бороться за счастье надо! Надо! Надо!

      Лора поднялась и, слегка виляя задом, как на подиуме, направилась к Пашке. Остановилась рядом.

      -…да я и сам подумал: чего мы, вдвоём не справимся, что ли? Не банду же берем - таможенникам помогаем… Может, и прав майор, а?

      -Паш, ну, ты и дурак! Три ночи со Светкой!..- Толя осекся, увидев Лору.

      И Пашка тоже посмотрел на неё.

      Карие внимательные глаза. Блестящие, со слезинкой. Преданные. Любящие.

      Посмотрел на Анатолия.

      -Толь.- Тот с готовностью подался к нему. – А иди ты на хрен со своей Вахрушевой. Да и с любовью её- заодно!- Тяжело поднялся. Покосился на свои старлеевские звездочки, смахнул с погона невидимую пылинку.  –Найдем мы ещё свою «Вахрушеву». Какие наши годы?! Да, Лорка? Чё нам потому что!.. Погуляем ещё! О! Обед через пять минут! Айдате!- и он надел на свою напарницу, овчарку Лору ошейник.

    ЛЕТ ИТ БИ!

    Пёс был большой, похожий на водолаза, с черной, давно не чесанной шерстью.

      Он спокойно сидел на обочине и провожал глазами проносившиеся мимо автомобили.

      «Хёндай» затормозил метрах в пятидесяти после него. Затем осторожно попятился и остановился рядом. Пёс не шелохнулся. Но смотрел теперь только на «хёндай»

      Из машины вышел водитель в черных очках, сухой, маленький, загоревший. И, в свою очередь, уставился на собаку. Минуты две играли в «гляделки».

      - Иди ко мне,- позвал водитель. Пёс продолжал сидеть. Тот открыл заднюю дверь. – Поедешь со мной?- В голосе звучала успокаивающая  ласка.

      Собака недоверчиво поднялась и, хромая на переднюю лапу, с настороженными остановками двинулась к машине.  У самых дверей опять остановилась.

      - Иди, иди, не бойся,- ободряюще произнёс водитель. Пёс неловко запрыгнул. Дверь захлопнулась.

      Водитель снял очки, сощурил на солнце и без того узкие глаза и с наслаждением потянулся.

      - Фу-у! Эх, какой я, всё же, молодец! Какой я умница! Хоть домашних порадую!

      И кореец  Ким Ён Хён тронул машину.

      …- Ой, что это у тебя?- жена посторонилась.

      Ён Хён с трудом затащил тяжелые матерчатые баулы на кухню, опустил в мойку.

      - Мясо!- со счастливой улыбкой обернулся он к ней. – По случаю сегодня достал! Свежей не бывает! Видишь, потекло даже,- кивнул он на кровавые капли на полу. – Сейчас разделывать будем. Погоди, не закрывай! Там у меня ещё… Ножи пока готовь! И доски разделочные!

      Он опять вышел в коридор. А жена уже принялась освобождать мясо. Он вернулся с ещё одной, так же потемневшей понизу от крови сумкой.

      - Вот теперь всё!- радостно проговорил он. Снял очки, бросил их на диван, засучил рукава. Оглянулся на прихожую. – Смотри, как накапало… Дорожка целая! Ну, а ты что стоишь? Заходи!

      Жена оглянулась.

      В кухню, припадая на лапу,  вошла собака. Опасливо, склонив голову налево, уставилась на жену блестящими пуговицами глаз.

      - Ой,- устало вздохнула та, машинально обтерла руки полотенцем. – Какой ты у меня дурачок, всё-таки, Ён. Что соседи-то скажут? Кореец… второго пса за год привозит…

      - Да хрен с ними, с соседями,- буркнул он, точа нож.  А с лица так и не исчезла счастливая улыбка. – Я что, Светка, виноват, что по-другому этих тварей люблю, чем вся моя нация? А, кстати, Ярка где?

      -Детишки прогуливают.

      Жена уже сидела на корточках перед собакой и знакомилась с ней. – Придут сейчас – вот счастья-то будет! Ну, и как тебя зовут, красавец? – И – мужу, через плечо: Косточку какую-нибудь отсеки, я его угощу. Да мясо на ней не обрезай! Любишь мясо, дружок?

      И она, наконец, погладила собаку.

      КЛЕЙМЁННЫЕ   ДОБРОТОЙ             

      Он ненавидел людей. И конкретно кое-кого, и в общей массе.

      Черт знает, откуда это к нему пришло. Просто решил однажды: чего ты, Лешка, от них хорошего видел? Ничего! Как началось с детства, так до сих пор и тянется. Родители-пьянчуги… Учителя-паскуды, вечно в отстающих держали… Одноклассники всю девятилетку тюкали его, недомерка, да хихикали над одежонкой. В училище – вообще отстой, синяки не сходили с рожи. Да хрен с ними, с синяками – унижение до слёз доводило! И огрызался, как волчонок, и драться пробовал – всё без толку.

      Думал сначала: судьба такая. А потом понял: люди сволочи! Чуть кто послабей  иль победней – под ногу его и - как окурок! Всмятку! Шакалы. Жизнь, как в джунглях…

      Был, правда, один человечек в его жизни, с кем он сдружился. Димка Першин. Единственный, кто по-человечески к нему относился. И даже опекал первые, трудные самые полгода в армии. Но дембельнулся Димка – и опять всё по-старому покатилось.  И после всего этого этих людей любить, эту жизнь?! Долбанное  государство…

      - Извините, вы к Сумарокову? – прервал его думы подошедший мужчина.

      - А? – недоуменно уставился на него Алексей.

      - Вы – к Сумарокову? – терпеливо повторил тот.

      - Да, к нему. Я первый буду! – дошло, наконец, до Алексея.

      - Будете, будете… - Мужчина уселся рядом. – Тогда я за вами…

      - Посидите? Я покурить, быстро…  А то аж в горле пересохло! Я быстро!

      Мужчина ничего не ответил и даже не посмотрел в его сторону, просто кивнул головой.

      Алексей бегом понесся в дальний конец коридора, жадно закурил и с тревогой поглядывал через стеклянные  двери за «очередью».

      - Да… Сидишь еще здесь, ждешь… Будто выпрашиваешь… Вот государство долбанное! – всё-таки опять подвернулась ему потерянная мысль. - Почку для бати найти не могут! А чё… Хроник, голь перекатная… Этот то… лечащий то врач говорит: «Бесплатно и не ждите!» А где мы, на хрен, деньги возьмём?! На жратву кое-как хватает, а он: «почка»… А через месяц, говорит, уже и поздно будет… «Крякнет» батя…

      Увидел: занявший очередь мужчина машет ему рукой. Затушил окурок и заторопился  обратно. У кабинета главврача резко выдохнул несколько раз, прогоняя запах курева и, не постучавшись, вошел.

      - Здрасьте.

      - Здравствуйте. – Сумароков внимательно, поверх очков посмотрел на посетителя. – Пузиков? Ну, что? Решили?

      - Да.  – Алексей всё также мялся у двери, не решаясь проходить. – Лечащий сказал: анализы мои  пришли, подойдёт всё для батяни. Только договор подписать у вас надо. Я готов! Хоть левую, хоть правую почку!

      Лёшка  почему то всегда  думал, что он умеет удачно  шутить. Любить то точно не  умеет, а вот шутить…

      ШУТКА

      У  Игоря Корниловича случилась радость: в отпуск приехала старшая дочка Аня. Дело, кажется, обыкновенное, ан нет, это с какой стороны посмотреть!  Не было Аннушки  в родительском доме аж целых три года! Это первое. А второе-жила Аня все эти три года в Соединенных Штатах, выйдя замуж за тамошнего коммивояжера Джона Смита, и занималась… Честно говоря, непонятно было из телефонных разговоров, чем она занималась… Дочка отшучивалась, переводила разговор на другое… Ну, да  ладно… Счастлива была - и слава Богу!

      Поначалу Игорь Корнилович так переволновался, что даже замахнул «соточку»,  пока  Анна щебетала с родными в зале. Зашел в просторную комнату, да так и встал, прислонившись к косяку. С умилением наблюдал за старшенькой. Та, не умолкая ни на секунду, распаковывала дорожные сумки, доставала подарки, обновки, весело смеялась.

      О чём говорят - не вслушивался, просто с любовью наблюдал за ней.

      -Всё такая же… не изменилась…- думалось ему. – И говорунья такая же, не умолкает… Зубы-то какие стали, чистый фарфор! Соскучилась… А мужика  опять не взяла с собой… Так и не увижу, поди, зятя- то никогда. Внуков бы увидеть… Загорела-то как… Говорит, пустыня вокруг, жара…

      -Чего? – не расслышал он.

      -Пап! Я спрашиваю: Александр Васильевич-то дома? Не переехал? До сих пор дружите?

      -А куды мы денемся?- Он, наконец, прошел в комнату, сел в кресло, сдвинув в сторону какие- то пакеты. – Дружим… Дружим да стареем. У меня, вон, суставы. У мамки- тоже… А тот глазами мучиться стал. Но как живчиком был - так и суетится. Они, мелкие-то, все живчики… Как…- хотел добавить, но вовремя осёкся.

      -А я вас там часто вспоминала! Как вы с ним шутили да розыгрыши устраивали!.. Помнишь, как  всей улице саженцы сирени раздавали, а говорили, что облепиха, с ягодой лечебной…

      -А чего… У нас отродясь ни сирени, ни облепихи никто не видел…  Зато по маю вся улица цветёт! Залюбуешься! И никто не в обиде!

      -А где Александр Васильевич?

      -Да в огороде, поди, возится! Все ж думали: ты к ночи подъедешь… В огороде!

      -Я схожу? Быстро!

      -Сходи, сходи… Заодно и его тащи к нам, чего вечера ждать?.. Пока бегаешь - мать с сестрами на стол соберут…

      -С нами не посидела - к соседям бежит,- жена недовольно поджала губы.

      -Иди, иди, зови… А вы, девоньки, пожрать выкладывайте!

      Анна, выйдя во двор, глянула через забор к соседям.

      Александр Васильевич сидел у себя в саду на скамейке под яблонькой и попыхивал сигареткой.

      Она потянулась всем гибким телом к солнышку. Дома! Д-о-о-ма!!! И все живы - здоровы! И даже не постарели!

      Машинально подхватила по пути лейку и через смежную калитку вошла в соседний сад.

      -Никак – Анна?- ещё издали, щурясь, окликнул её Александр Васильевич.

      -Я, дядь Саша! Я!- радостно прокричала в ответ Аннушка. – Приехала! На месяц! Идёмте к нам, мама уже накрывает!

      Остановилась рядом. Светящаяся, счастливая!

      -А ты чего с лейкой- то? – Сосед улыбался ей в ответ. – В Штатах, небось, купила?

      -Нет, это наша… Отец говорит: вы здоровьем слабы стали. Может, полить что?- Она только сейчас обнаружила, что держит в руках лейку, и ей захотелось пошутить со старым другом семьи.

      Александр Васильевич ещё раз пыхнул сигареткой, не спеша достал следующую, прикурил от «бычка», огляделся.

      -А вон, Анюта, с дальней грядки, у забора, и начинай. По пол- ведра на корень… И потом сюда, к теплице, передвигайся. Никак похолодание будет: чёй- то все суставы выкручивает, спасу нет!

      Безмятежное, в глубоких морщинах лицо соседа ничего не выражало.

      Улыбка Анюты медленно-медленно угасала.

      -Успеешь!- уверенно сказал дядя Саша, посмотрев мельком на соседский дом. –Пока жарят- парят, пока накрывают… Успеешь! Но всё - равно поторапливайся, не расслабляйся…

      И он прикрыл кепкой глаза.

      Анна на прямых ногах, с неестественно прямой спиной двинулась к баку с нагретой солнышком водой.

      -Только по пол - ведра на куст… Больше не надо…- донеслось ей вслед.

                                           .  .  .

      -Что- то она засиделась у Сашки… За смертью только посылать!- недовольно бурчал Игорь Корнилович, осматривая заставленный стол. Все уже переоделись в нарядное, нетерпеливо дожидались отпускницу. А её уже полчаса, как корова языком слизнула! – О чём она с этим баламутом болтать может? Сад, небось, показывает!.. Хвастает!

      Игорь Корнилович незаметно для жены принял ещё «на грудь» из загашника и весь был в нетерпении, «на измене», как любил он говорить.

      -Верка! Сбегай за ними! Узнай, что они там… И зови быстрее!

      Но только младшенькая подскочила к дверям, как те открылись, и вошла Анна.

      -Ну, наконец - то!.. Что так долго?! Будто огород копала!

      Анна хмуро, со злинкой в серых красивых глазах, покосилась на отца.

      -Нет, грядки поливала.

      -Какие грядки? – опешил тот.

      -С помидорами. Пять грядок и парник. По пол - ведра на корень…

      Отец ломанулся в дверь.

                                      .  .  .

      Дремлющий на скамейку Александр Васильевич не сразу понял, отчего вдруг стало так трудно  дышать. Но когда рубашка, стиснутая огромными лапищами Игоря Корниловича, лопнула по швам, он вздохнул свободно и очнулся от дрёмы.

      -Сука! - жарко и тяжело дышал ему в лицо сосед. – Сука! У меня дочь приехала в гости!.. За три года!.. Впервые!.. А ты!.. Паскудник! Убью!

      Глаза бешено и яростно смотрели с дециметрового расстояния и не предвещали ничего хорошего.

      Александр не на шутку испугался: в самом деле убьёт! Но самообладания не потерял. Даже наоборот: схватил того за запястья, чтоб, не дай Бог, не удушил и пнул любимому другу и соседу в пах.

      Игорь скрючился с мычанием, зажал ладонями ушибленное.

      -Ты что, спятил?- Александр на всякий случай отскочил назад. – Дурак! Чуть не задушил! И рубашку порвал! Новая рубашка!.. Дурак!

      Игорь начал выпрямляться. Рука потянулась к воткнутой неподалёку лопате.

      -Она с тобой пошутить хотела, а ты, козёл, её на грядки!..

      -Сам ты козёл!- крикнул Александр в ответ, отбегая ещё дальше. - Я тоже хотел пошутить!  На хрена мне её лейка, я же из шланга поливаю! Брось лопату, дурак! Брось! Я думал: лейку разольёт- посидим, посмеёмся… А сам задремал! Не подходи, дурак!!!

      Игорь Корнилович неукротимо и настойчиво, точно тевтонская «свинья» двигался сквозь малинник за соседом.

                                    .  .  .

      Когда жена завела его домой, то сидевшие за столом настороженно замолчали. Лишь младшенькая приглушенно охнула.

      Игорь всё пытался застегнуть оторванный рукав рубашки без пуговицы. Извазюканный белеющий подол выбился спереди из брюк и маячил флажком парламентёра.

      Он потрогал грязным пальцем шатающийся зуб, вздохнул тяжело.

      -Пошутил он… Из шланга всё поливает… Сам поливает!

      -Как «пошутил»?- Анна медленно поднялась. – Я все грядки полила…

      -Ну, и … американка ты! Пошутил он, я тебе говорю! Ты шланг-то не видела, что ли?!  Думаешь, у нас деревня, так цивилизации и нет совсем?

      Рукав, собака, всё никак не застёгивался! Игорь в сердцах бросил его в угол. Потрогал зуб, уже языком. Больно-то как! До сих пор!..

      И тут Анюта начала хохотать Громко, весело, заразительно! Постепенно перекинулось на всех.

      -Ты… это…- отец в изнеможении махал рукой. – Сходи… слышь?.. Ой, мама, ха – ха – ха! Пошутил!.. Слышь, сходи?! А то  обидится… Ха – ха – ха!

      Хлопнула дверь.

      На пороге с букетом густо пахнущих пионов в одной руке и трехлитровкой с самодельным вином в другой стоял Александр. Хохот постепенно затих.

      -Обидится… Хрен вы от меня дождётесь! Я- то шутки понимаю! В отличии от некоторых!..  С приездом тебя, Анюта! Эт тебе! – протянул он букет девчушке. Костяшки пальцев, сжимающие цветы, были тщательно смазаны йодом. – А это тебе, старый! –Трехлитровка «уселась» напротив Игоря Корниловича. – Ну, что?- средь общего молчания хлопнул в ладоши Александр Васильевич. – Завтра, Аннушка, с прополки начнём?

      И опять всё потонуло в хохоте!

     ХОЖДЕНИЕ ЗА ПРАВДОЙ

      Юрка ввернул свечу и, наконец-то, поднялся с затекших колен.

      Всё, готов скутер. Можно ехать. Он вытер ветошью руки, достал сигарету.

      Солнечный летний день радовал мало: жуть, как хотелось спать после ночной смены. Домой – и в постель. Юрка помрачнел.  «Домой»… Машинально тронул грязными руками исцарапанное горло.

      - С-сука-а,- прошипел зло. – Бешенная. Сейчас, вот, побои сдам – посмотришь!.. С-сука…  Перед детьми-то как неудобно…

      Вчера вечером, перед тем, как идти в ночную, он поругался с женой. Вообще то, что значит – поругался?.. Не ругался он! Та сама начала! Как и всегда. Отпраздновала на работе чей-то день рождения – и всё! Шлея под хвост попала! Взбеленилась! «Зачем ты скутер купил, зачем ты скутер купил?! Детям жрать нечего!..»  Во, дура! «Жрать нечего…» Да холодильник по горло забит, жри - не хочу, а она!.. Ну, и до рукоприкладства дошло…

      Юрке жуть как хотелось звездануть ей под глаз, но он всё время держал в башке: «Посадит, сучка! Побои снимет – и посадит!» Поэтому он старался только защищаться, легонько отпихивая жену да отдирая её руки от своего горла, да разветь убережешься  от всего… Вон, ногти-то отрастила, как тигрица. Что ты, заведующая детсадиком, как без маникюра!..

      Он досмолил до фильтра, обжег дыхание.

      А, может, к ней сейчас?.. Поговорить по-человечий… чего она?. . руки распускать… дети ж смотрят…  Завела, поди, кобыла, кого-нибудь себе – вот и бесится. Зачесалось у неё… Поговорю, а потом, уж, про побои решу: снимать-не снимать. В глаза её бесстыжие посмотрю…

      Юрка завел скутер и поехал к жене на работу.

      У ворот детского садика стоял полицейский «форд». Опершись тылами на капот две девицы в форме о чем-то оживленно беседовали, чмокая жевательной резинкой.

      Юрка прислонил скутер к дереву на обочине, начал пристёгивать колесо цепочкой к стволу.

      - Во! Это же «органы»! – закрутились в голове мысли. – Власть! Они же законы знают! А я сейчас у них спрошу… Может, что посоветуют. По Конституции там или по Уголовному кодексу…

      Он вспотел от размышлений. Сдвинул локтем свою кожаную  кепку-шестиклинку на затылок и закурил для храбрости. Так – с сигаретой в уголке рта, с засунутыми в карманы брюк руками, шаркающей от стеснения походкой блатного стошестидесятисантиметрового мужичка – так он и подошел к ним.

      - Здрасьте!

      Полицейские замолчали, выпрямились, уставились на него сверху.

      - Я… это… Можно мне, как гражданину, обратиться за консультацией? Спросить?..

      Юрка глаз не поднимал. Пялился на свои грязные берцы и ждал ответа.

      -Ну?

      - «Баранки гну!»- чуть было не ляпнул он в ответ, но сглотнув комок в горле, продолжил законопослушно: - Вот, если жена пьяная домой приходит и в драку лезет – могу я ей в лобешник закатать? Не сильно, поучить просто, а? А то ж она, как танк прёт! И орёт ещё, детей пугает! – Он, наконец, поднял глаза вверх, на девиц. – Можно, а? – В голосе сквозила затаенная надежда. – Но чтоб она, сучка, не посадила… А то, ведь, она только этого и ждёт!

      Ухряпанный ночной сменой на шахте и вчерашней потасовкой с женой Юрка в своей фуражке напоминал  усохшего Жириновского с похмелья 90-х годов иль многодетного докера-румына 50-х.

      Но «органы» видели перед собой лишь приблатненного и, кажется, поддатого мужичка со следами насилия на шее. Юрка, видимо, что-то почувствовал. Вытащил руки из карманов и поднял воротник рубашки.

      - А вы кого здесь ждете?

      Девицы как-то неуловимо переместились и стояли уже по обе стороны от него.

      - Никого я здесь не жду. Вас увидел: дай, думаю, посоветуюсь…

      - А почему здесь, у садика?

      - И что это у вас за царапины?

      Юрка лишь вертел головой, как сыч, не успевая отвечать.

      - … или все-таки ждете?

      - Да никого я не жду! – чуть не взвыл он. – Прокосультироваться хотел! – глотая буквы проговорил он. – Я ей вмажу, а она посадит! Она же только этого и ждет! Дай, думаю, поговорю с ней, а тут вас увидел!..

      - Ваша жена работает в этом садике?

      - Ну! Поговорить хотел!

      - А что ж так агрессивно? Житейское дело, чего руки распускать? – произнесла лейтенант слева. Сержант же справа влезла до половины в машину и что-то наговаривала по рации.

      Юрка упёрся взглядом на девичьи ягодицы, обтянутые юбкой, и молчал.

      «Такие же, поди, как моя… С погонами, а как шлюхи… Ничего они не подскажут, все одним миром мазаны…»

      - Ладно, - сказал, наконец. – Пойду. Хотел, как гражданин, посоветоваться с вами…

      Он двинулся к садику.

      … Не удалось ему в этот день ничего: ни отоспаться вволю, ни с женой по душам поговорить, ни правду на Руси найти. Следователь отпустил его из КПЗ лишь в одиннадцатом часу ночи. Единственное, что тешило душу – удалось все ж таки проконсультироваться. Хороший следователь попался, понимающий мужик. Поначалу, когда Юрку к нему доставили, всё недоверчиво косился да хмыкал. А потом разобрался и они уже вместе решили: бабьё – это, всё-таки, сволочной народец. Но до мордобоя с ними доходить не следует: посадят. Следователь даже статьи зачитал. И у садика светиться с разборками не стоит (он зачитал следующие статьи, о терроризме и покушении на терроризм)

      - Наряд вызывай,- посоветовал он. – Раз вызовешь, два – она и одумается. – Не торопясь достал из сейфа бутылочку «беленькой», две стопки, пирожки.

      - Дык, обидно ж… - Юрка понуро повесил голову. – Мужик, а бабу приструнить не могу…

      - Тогда сядешь. Лет на несколько… Давай, двигайся к столу. Конец работе. – Следователь разлил по стопкам. – А, вот, пока наряд едет – можно и приструнить её. Что б стыдно не было… Поднимай! За знакомство!  - Резко выдохнули, закусили, закурили. – Слышал про чулок с песком?  Ну, а здесь, в домашних условиях, наливаешь пластмассовую полторашку воды и …

      Юрка шел по засыпающим улицам города и аж горел от нетерпения. Единственное, что смущало: хватит ли этой дуре «полторашки»? Где то у него на два с половиной литра от пива завалялась на балконе…

                  ВОЗЛЮБИ БЛИЖНИХ СВОИХ. И ДАЛЬНИХ (Гл.1-3)

                              (Маленькая   повесть)

     ГЛАВА 1                  

      Листочек с объявлением висел, видимо, уже давно. Надрезанные полоски с контактным телефоном сиротливо скрутились под дождём и ветром.

      Звонок оторвал её от изучения инструкции.

      -Да! Слушаю вас.

      -Я по поводу вязки…- голос на том конце нерешительно смолк.

      -Да, да, слушаю вас.- Валентина, запахнув халат, просеменила в спальню за ручкой и листком. –Говорите!

      -Занимаетесь ручной вязкой?

      -Да, конечно! В объявлении же указано…

      -У меня девочка…- собеседник вновь замялся.

      -А-а, то есть не вам вязать?

      -Да нет, мне. Девочка- то моя…

      -Угу… угу… А сколько ей лет?

      -Три года уже!

      -Маленькая, значит… Далеко живёте?

      -На Житомирской.

      Ого! Другой конец города! По такой холодине! Бр-р-р!

      -Девушка, да вы не волнуйтесь!- будто догадавшись о Валиных раздумьях, произнесли в трубку. – У меня машина.

      -Ну… Тогда, может, вы подъедите?.. Здесь же и образец выберете, и расцветку…

      -Да у меня уже есть на примете…

      -Как хотите,- легко согласилась Валентина.

      -Меня черный окрас интересует…

      -Да пожалуйста! Я же говорю: хотите - у меня выберете!

      -Девушка, ещё один вопрос: вы за качество вязки ручаетесь?

      -Да, полтора месяца. Там же написано: «Гарантия»- повторила Валентина.

      -Ну, за полтора месяца всё ясно станет…

      -Конечно! Пока нареканий не было!- Валентина скромно умолчала, что и заказов пока не было.

      -Диктуйте: куда и когда… Я записываю…

      …Валентина положила трубку. На лице блуждала непроизвольная улыбка. С почином тебя, Валюш! Тьфу- тьфу, чтоб не сглазить! По дереву и через левое плечо три раза… За левым плечом на диване лежала открытая недочитанная инструкция по применению и использованию. Нет, всё потом! Сначала марафет и посмотреть, что там к чаю имеется! А вдруг он кофе пьёт? Кофе, кофе… где- то был… Ага! А девочке - варенье!

      Оглядела свою «хрущевскую» двушку. Чисто и опрятно. Не хоромы, но приемлемо. И не суетись! Всё будет нормально.

      …Лишь только подъезжая к указанному адресу Александр понял, что так и не спросил про породу. Поговорили с этой «вязальщицей», будто подразумевали одну и ту же породу. Кретин! Сейчас заявлюсь, а у неё чи- хуа- хуа! Вот тебе и будет… хуа- хуа!.. Только под хвост моей заглядывать да облизываться!

      Он скосился на  немецкую овчарку, сидящую рядом, на пассажирском сиденье.

      -Волнуешься,  Джульетта?

      Собака неопределенно дёрнула левым ухом. То, как хозяин изощрялся над ней последнюю неделю, не лезло ни в какую будку! Он сводил её  то с одним, то с другим знакомым собачником, но опыт у этих владельцев и их подопечных был нулевой! По наивности, все почему- то считали, что вязка- дело житейское и минутное.. Вывозили в безлюдные посадки и отпускали собак праздновать свадьбу. Ну, далматинцы, право слово, совсем без ума! С чего они взяли, что эти юнцы на что- то способны, кроме обнюхивания и повизгивания?  Один, правда, мне был симпатичен… Но тоже… одно лишь желание, и не более… Сейчас опять: смотрины. Это я знаю точно: выданы внеплановые сто грамм колбасы для храбрости. Эх, дурак он у меня, дурак! Лучше б  с опытным кобелём свёл! Вот Шарик с соседнего двора- чем не жених?! Ладный, симпатичный и дело своё знает.  Знает! Я видела, как они с Жучкой за помойкой миловались! Ой, ну та- то, тоже!.. Ни морды, ни хвоста, а туда же! И этот позарился… На безрыбье, так сказать…

      Но хозяин упёрся - и ни в какую! Ему с родословной подавай… Вон они, с родословной, четверо за неделю пристраивались, лорды да графья…

      -Не волнуйся,- погладил он её. – Всё будет хорошо.

      …Звонок! Вот ждала- ждала, а всё - равно, как выстрел…

      Открыла дверь. За дверью стояли мужчина лет тридцати пяти-сорока и высокая статная овчарка черного цвета.

      Валентина непроизвольно начала прикрывать дверь.

      -Здравствуйте,- сказал мужчина. – Мы вам звонили по поводу вязки…

      Валентина замедлила движение.

      -А где дочка?- немного испуганно спросила она в оставшийся проём.

      Мужчина посмотрел на собаку. Та, вопросительно, сначала на него, затем – недоуменно - на Валентину.

      -Это она,- сказал мужчина. – Джульетта. Три года. Привита, - добавил он к чему- то.

      Валентина лихорадочно перебирала в памяти модели, но ничего путного не вспоминалось. В голову почему- то навязчиво лез образ стоящей на четвереньках девочки в жакете крупной вязки.

      …Через полчаса, попивая чаек  (он, всё- таки, предпочитал чай) они мирно беседовали за столом на кухне. Джульетта, отведав кусочек уже вызывающей изжогу колбасы, дремала рядышком.

      -Вы уж меня простите, ради Бога,- каялся мужчина, представившийся Александром. – Нелепая ситуация! И представить себе не мог!-

      «Что за идиотка такая?»-  в это же время думал он. «И не блондинка, и не глупышка, а без царя в голове! Сгоняла через весь город! Да и сам, тоже… Хорош! Породу спросить не мог, придурок! Делать-то что сейчас? К кому податься? Чай вкусный у неё. Куплю сейчас по пути развесного, дома заварю… Но к кому податься- то с Джулькой?!»

      -Это вы  м е н я  простите! Обрадовалась заказу, как дурочка! Вы же упоминали про окрас… Что, думаю, за окрас такой? Цвет! Цвет, а не окрас! Сразу догадаться можно было!.. Да ещё черный! Что за мрачность такая у трехлетней девочки?! Простите… Вот ведь… тоже «вязкой» называется… И что, кто- то им помогает руками?..- она замерла, ожидая ответа. Но продолжала размышлять.

      «Это ж где такие больные рождаются? Какой- то… не от мира сего… Видимо, в садике часто роняли… Ведь конкретно говорила ему: образцы мои, выберете! Он что подумал, что у меня полная квартира кобелей? Инструкцию не дал дочитать… Припёрся через весь город… Но сама- то!.. Тоже хороша!..»

       -Наверное… я не знаю…- Александр окончательно стушевался. –Я первый раз её свожу… В коровниках, говорят, помогают… Может, и здесь…

      -Ф – фу - у –у!- внутренне передёрнулась Валентина. – Вот это работёнка! Это тебе… не носки шерстяные!..

      «Бедная ты моя! Как я тебя понимаю!- с жалостью подумала Джульетта,  подняла на неё глаза. – И эти долгие метельные вечера… Уговариваешь себя, занимаешь чем- нибудь, улыбаешься через силу… А приходит вот такой вечер, серый, тоскливый - и волчицей выть хочется, не к ночи сказано! Никого! Никого рядом!» И так ей стало жалко эту нескладную, невезучую девчушку, что она захлюпала носом, подошла к Валентине и положила ей морду на колени.

      -Ой, что это она?- испугалась Валентина, но продолжала сидеть неподвижно. Увидела мокрое пятно на юбке. – Это у неё слюни бегут? А это не бешенство?

      -Из - звините,- Александр даже стал заикаться от смущения. –Ко мне, Джуля, ко мне!- притянул к себе за ошейник собаку. –Извините нас, ради Бога! Это она вам в любви объясняется.- Принялся вытирать Джулькины слюни на юбке и смутился ещё сильнее. - Извините, Валентина. Пойдём мы. И так столько времени у вас отняли…

      -Что вы! Забавно даже получилось… Всего доброго вам!

      На прощание она даже рискнула погладить собаку. На счастье.

      Прошлась по опустевшей квартире.

      «Здесь русский дух…» Псиной пахнет. Открыла балконную дверь. Ветер зашелестел листочками «Инструкции по пользованию швейной электрической машинки».

      Вздохнула. Поставила машинку на стол и принялась за изучение, приближаясь, как ей казалось, ещё на шажок к своей мечте: работать дома на собственном компьютере. На компьютере мощном, последней модели, «упакованном», в общем, безотказном.

      Но денег, конечно же, не хватало. Поэтому Валентина начала с покупки вязальной машинки и воспоминаний о маминых уроках по ручной вязки (будь она неладна!) носков и свитеров.

      Кажется, всё настраивало на оптимизм: и покупка со скидкой машинки, и оставшиеся громадные запасы маминой шерсти и мохера, и даже лютая непогода! А на самом деле… Вбухала последние  деньги на эту «сноповязалку», а  освоить- руки не доходят… Как псу под хвост!  Хотя… Уже второй день идут люди с заказами…

      Она открыла заветную шкатулку. Нет, пока только на «мышку» без коврика хватит. Но лиха беда - начало…

      …Она позвонила ему через день.

      -Александр, это Валентина… Которая вяжет из шерсти…- быстро добавила она.

      -Да, слушаю вас, Валентина! Одну минуту, я к обочине прижмусь…

      -Ко мне- совершенно случайно!- пришла клиентка… Она работает кинологом, то есть собачницей… И помогает… «вязать»… Вы меня понимаете? И эти… производители… её!

      -Да, да!

      -Она берет щенком  плюс пятьсот рублей за помощь. Ручную…

      -Я согласен! Скажите, как с ней связаться?

       ГЛАВА  2

      Сумасбродность при покупке подарков иногда поражала даже самого Александра! Он и самому себе не всегда потом мог внятно объяснить, зачем его лучшему другу на тридцатипятилетие двенадцатикилограммовый бюст Маркса?! Зачем знакомым, не читающим ничего, кроме эСэМэСок и комиксов потрёпанные 5 и 7 тома собрания сочинений Пушкина 35 года выпуска с, якобы, авторской надписью  Мельникова - Печерского «Из личной библиотеки»? И это не говоря уже о куче коллекционных червонцев со знаками Зодиака и годового абонемента на матчи местной футбольной команды 2- го дивизиона!

      Почему вместо реального подарка любимой дочке на пятнадцатилетие он пятнадцать минут катал её на вертолёте над городом?! А три года назад, ослабев умом напрочь, купил ей же щенка овчарки, причём упросил хозяев содержать того ещё две недели, подгадав к самому- самому дню рождения? О реакции жены и бренности своего бытия в тот момент он, почему- то, не задумывался… Но именно тогда- то всё и случилось! В доме поселилась  к а т а с т р о ф а !!! С аристократическим именем: Джульетта фон Шпеер!  Всё ж таки американцы не дураки, когда дают ураганам и тайфунам женские имена!

      Правда, вислоухая мордочка этой чистопородной немецкой фрау мало чем отличалась от наших российских дворовых мордашек, но в голубых ангельских глазах уже тогда светилась наивная просьба: ребята, подождите немного, дайте мне только акклиматизироваться, а потом…

      На акклиматизацию, как бразильским футболистам, ей хватило часа полтора - два.

      А ведь как всё спокойно, чинно и мирно было за две недели до этого…

      Закончился полугодовой капитальный ремонт со сломом перегородок, дверей и всего прочего. Была закуплена новая мебель.

      В это же время Александр в паре с опытным кинологом выбрали   щенка, повязал тому на шею белую верёвочку, дабы - не дай Бог!- потом не перепутать с другими, оформил документы и расплатился.

      Дома Александр тоже исподволь готовил почву для сюрприза. К какому- естественно умалчивал. Но по грустному вздыханию жены чувствовалось: ничего хорошего та не ждёт.

      И вот наступило 23 октября.

      Александр поставил коробку из-под печенья на переднее сиденье и отправился навстречу приключению.

      К его удивлению, «приключение» с замызганной и потрёпанной верёвочкой заметно подросло и где-то на втором километре пути, жалобно поскулив, начало выбираться из коробки. Попробовав удержать щенка правой рукой, он на секунду скосил глаза в коробку. И лишь реакция опытного водителя позволила ему, с визгом затормозив, не врезаться в здоровущий автобус на остановке. Коробка с грохотом завалилась куда- то под «торпеду».

       Он медленно достал сигарету, прикурил. Пальцы дрожали. Вытер грязной ладонью мокрый лоб.

      -Ёлы- палы… Это ж надо- чуть не угробились…

      Коробка поскуливала и двигалась. Он приподнял её.

      Джульетта фон  Шпеер по-плебейски гадила на коврик. Голубые аристократические глаза, полузакрытые лопухами ушей, внимательно таращились на Александра.

      -Ну- ну… молодец, молодец… Хорошо, хорошо… потом мама вымоет. Хорошо, хорошо…- Он погладил Джульетту. – Давай вместе…- он покряхтел. –Не хочешь больше? Ну, иди ко мне… Кис- кис.

      Джулька широко зевнула, и её вырвало на коробку передач.

      -Хорошо, хорошо…-  Александр тряпкой торопливо оттирал брызги с новых брюк. Затем приподнял щенка, вытер ему морду и брюхо, положил обратно в коробку. Вышел из машины, вытряхнул содержимое коврика на обочину, протёр переключатель скоростей. Джулька  что-то недовольно попискивала в коробке.

      -Всё- всё, домой, домой едем…

      Дома скулёж достиг предела и по громкости, и по продолжительности. Умилённо охающие гости, видимо, заменить сестёр, братьев и мамку ну никак не могли!

      Мимоходом слизнув с ладони жены перемолотое мясо, щенок продолжал броуновское движение по комнатам, оставляя после себя следы в самых неожиданных местах.

      Вступив пару раз в эти лужи, гости сгруппировались за столом на кухне и без нужды разгуливать или, чего доброго, танцевать не рисковали.

      Александр старался не встречаться глазами с женой. Та сама подошла к нему.

      -Саш, ты у меня глупее, чем сон дурака.

      В голосе не было ни злости, ни  раздражения. Только усталость. А он, не расставаясь с тряпкой, счастливыми глазами посматривал на радостную дочку.

      -И подарки у тебя, как у Сталина киргизам…

      Он непонимающе округлил глаза.

      -Столицу их Фрунзе назвал. А они букву «эФ» не выговаривают.

      Жена улыбалась. И весь мир улыбался вместе с ней.

      -Ничего,- как блаженный, утешал он себя. – Всё будет хорошо. День-два потерпеть… всё будет хорошо… привыкнем…

      Джульетта, будто прочитав его мысли, заплела лапы, завалилась на бок, немного подёргалась и заснула посередине громадной прихожей.

      Александр вышел на кухню, тихонько прикрыл за собою дверь.

      -Ц – ц – с - с!- приложил он палец к губам. –Заснула!

      И так не громкий разговор перешёл на шепот. И музыку не включали. Видимо, надоела…

      Последующие три месяца он радовался, как ребёнок, что работает индивидуальным предпринимателем  со свободным графиком работы.

      Шестиразовые кормёжки и желательные после них прогулки, ежеминутные уборки, готовки, прививки, осмотры, покупка новых туфель, сотовых телефонов, всевозможных пультов, колготок, плинтусов, обоев…

      Самое страшное, что спать Александру приходилось с Джульеттой в отдельной комнате, на жестком диване на животе, свесив руку вниз. Потому что без его ладони на загривке Джульетта спать не желала.

      Оба нервно вздрагивали во сне, синхронно вздыхали.

      В этот период самыми близкими к нему женщинами были мастер в парикмахерской да контролёр в автобусе.

      На второй месяц он, устав от холостяцкой жизни, приспособился вместо ладони укладывать на щенка мягкую игрушку. Долго, методом проб и ошибок, подбирал вес игрушки, пока, наконец, не остановился на поросёнке. Поросёнок Джульетте подошел. Через некоторое время он даже начал выполнять роль подушки.

      Сам же Александр, если не успевал устало заснуть, на цыпочках крался в соседнюю спальню к жене. Та, кладя ему голову на плечо, морщилась: «Как от тебя псиной пахнет!». Тот виновато вздыхал.

      Нервный тик, напрочь исчезнувший после армии, вновь возобновился. Эта «кобыла, селёдка, бестия, беспредельщица, кулёма» будила его: полпятого - в туалет, полшестого - в туалет, полседьмого - просто так, и, что самое обидное - без пяти восемь, хотя будильник был установлен на восемь ноль-ноль - кушать!!!

      После таких китайских пыток он до обеда ходил вареный и заторможенный: не брал сдачу в магазинах, дочь Дарью называл Джульеттой, путал пятую скорость с задней и даже забывал про чтение книг!

      Но всё плохое, в конце концов, заканчивается. Кончился и этот, щенячий, период.

      Кормёжки и прогулки стали двухразовыми. Растерзанный на молекулы поросёнок более не требовался. Постоянно влажный от подтираний  пол наконец-то просох. Разобранные и разодранные плинтуса, панели, плинтуса и прочие прибамбасы предыдущего евроремонта терпеливо дожидались денежных вливаний и замены.

      Но деньги требовались в первую очередь на исковерканную домашнюю утварь, бытовую оргтехнику, порванную одежду и колготки. И на мясо! Много мяса!

      «Катастрофа» переходила в новую подростковую стадию.

      ГЛАВА  3

      Тот период запомнился ей только одним: Голодом! С большой буквы!

      Этот собачий ад с проблесками собачьего рая длился месяца полтора. Голод владел всем! Все выработанные рефлексы - по боку! Одни инстинкты! Жрать, жрать, жрать! Крыша  с лохматыми ушами  съехала напрочь!

      Хозяин накладывал ей двойную, потом тройную норму жрачки! Плюс мясо, витамины, творог, кефир  и прочее разорение…

      Она жадно хватала из чашки куски и, не разжевывая, проглатывала. И всё время тревожно озиралась на спящих щенков, замирала в стойке и прислушивалась. Александр не ожидал от неё такого ярого проявления материнства.

      Еды ей явно не хватало. Голод не проходил. Но и кормить её ещё обильнее Сашка остерегался: Джулька в послеродовой период  представляла собой сушеную воблу с накаченным едой баскетбольным мячом вместо живота.

      Она подъедала опавшие недозрелые яблочки, выкапывала молодую карандашную морковку, грызла арбузные корки на силосной куче. Точно бездомная клянчила еду у всех пришедших в гости. Но голод не проходил. Восемь оглоедов высасывали её до конца, до последней капли, до последней калории!

      Резко проявились ребра. Живот болтался пустым мешком. Позвоночник, красиво играющий раньше при ходьбе мощными мышцами, выпирал под шкурой Уральским хребтом. И если бы не прикорм для щенков - она бы уже сдохла! Честное собачье - сдохла бы самым настоящим образом!

      Щенков прикармливали шесть раз в день.

      Поначалу эти безголовые пытались поить их концентрированным молоком через соску.

      Потом один умница («Интернет» называется) подсказал им о протёртой моркови и варёных яйцах, промолотом мясе и твороге. Так они ещё с ним и спорили, идиотики! Дескать, младенческий возраст, то, сё, молоко, груднички…

      Ну, да мои ребятишки  им быстро показали, что такое «младенческий возраст» и как надобно кормить потомков волка. Хозяин так рванул в деревню за продуктами, что пыль столбом стояла! Потому что вся их трехдневная пайка «ушла» за один присест!

      И мне, конечно, сразу  облегчение. Во-первых: чашки за ними долизывала. Честное слово: вкусно! Да и на пол после них высыпалось немало. Есть-то малыши по-человечески пока не научились, торопятся… Во- вторых: после прикорма детишкам и молока моего стало хватать. Набузгаются, как мячики, отвалятся кто куда - и спят. Облизываешь их, спящих, а они ноль внимания.

      Но, опять же, всё это до тех пор, пока ходить не научились. Здесь уж после «дойки» я старалась поскорей из вольера убраться! Вот слово-то какое, правильное: не кормление, а дойка… И от одного соска к другому перебираются, и лапами последнее выдавливают, и ещё рычат, паршивцы, если убегаю!.. А как же не бегать, ежели у них уже и когти, и зубки подросли?! Взрослые!

      Взрослые- то взрослые, а вылизывать за ними мне всё приходилось: где захотели - там и нагадили. Перед хозяевами неудобно.  Благо, хоть те всё понимали и помогали. Вылизывать, правда, не вылизывали, а, вот, лопатой постоянно за ними убирали. Так бы я одна не справилась, с их прикормом- то…

       И вообще, в тот период  эти двуногие «гомо сапиенс» для меня, честно говоря, не хозяевами были, а обслуживающим персоналом. «Мальчик на побегушках» да «девочка в услужении».  И поделом! Сами «вязали»- сами и расхлёбывайте!

                                   .   .   .

      Он чувствовал себя королём! Ну, хорошо - королевичем или корольком, на худой конец!

      Он смотрел под ноги на это скулящее королевство - и чувствовал гордость за себя: в Багдаде всё спокойно!

      А страхов- то было месяц назад, страхов-то!..

      -Александр, это просто! Главное - не волноваться. Куча чистых тряпок, желательно светлых. Продезинфицированные ножницы… Чистая подстилка… Ну, и бутылка водки… На всякий случай…

      -Я не пью.

      -Это хуже.- Татьяна, инструктор-кинолог помрачнела. – Тогда - нашатырь,- «успокоила» она. – С непривычки трудно будет. Но не смертельно. Она сама знает, что делать. Ей только помочь надо, если что…

      -Да откуда она знает, что делать?! И что значит: «если что…»?!- психовал он. Его трясло уже сейчас, за неделю до родов.

      -Знает, знает,- успокаивала его Татьяна. –И пузырь разорвёт, и пуповину откусит, и послед съест… Если что-то не сделает - вы поможете: разорвёте, обрежете…  Только самому съедать не надо…

      Это она так пошутила.  А его от таких «шуток» заколотило ещё сильней. И видеть инструктора уже не хотелось.

      -Пищать не будут - потрясите легонько вниз головой, пальцем ротик приоткройте и дуньте туда. Да, я думаю, всё хорошо будет, не волнуйтесь вы так! Плод «пойдёт» - поддержите его. Рвите пузырь, щенка обтирайте и сразу Джульетте - пусть облизывает. Или к соску сразу… А Джульетту поглаживайте, хвалите… Да сделает она всё! Сама сделает! Не волнуйтесь… Если что - звоните мне… Я приеду…

      -Мы в саду рожать будем. Пятьдесят километров от города…- хмуро ответил Александр.

      -Пап!- на кухне «нарисовалась» дочка. – Иди, посмотри ролик. Я с «Интернета» скачала. Роды у той- терьерши… От и до… Иди!

      -Идите, Александр, наглядно всё увидите. Ну, и я пойду… Всё, кажется, рассказала… Не волнуйтесь, ещё раз говорю…

      Она положила в пакет презентованную за консультацию бутылку коньяка и начала обуваться. Джулька, лежа на подстилке, проводила её внимательным взглядом, но прощаться не пошла. Не соизволила.

      Александр закрыл двери. Вздохнул тяжело и направился в комнату дочери: на курсы акушерства и родовспоможения.

      …Неделю спустя они ехали на дачу: у него начался отпуск. По его подсчётам, до родов оставалось сутки - двое.

      ГЛАВА  7

      Восемь плюшевых игрушек настырно двигались вслед за щеткой пылесоса. Иногда даже бежали. Причём, попки у щенков старались настырно обогнать передние лапы. Это щенкам не нравилось, но попки их не слушались и продолжали торопиться.

      Щетка тоже не поддавалась. Рычала, пихалась, ускользала.

      Паршивцы отыскали где-то под диваном три окаменевших носка и переключились на них.

      Сашка, улыбаясь, передвигался по комнате. Ковёр светлел на глазах. Правда, кое- где оставались темные влажные пятна, но это дело времени. Просохнут.

      В наушниках плеера гремел неистовый Шевчук.

      Тогда, вечером, после родов, приехала «вторая смена»: дочка. И, к счастью, на три дня.

      Надежда с Татьяной как- то на удивление быстро собрались, поцеловались на прощание и укатили в город: завтра на работу.

      Сашка затопил баньку. Медленно затапливал, получая кайф и удовольствие от процесса. Попутно поливал огород.

      Дочка в это время развлекалась, названивая матери Надежде по телефону:

      -Мам! Вы только уехали - Джулька ещё двоих родила! Честное слово! Да ты у папы спроси! Девочку и девочку!.. И ещё тужится! Мам, что делать- то?!

      Сашка усмехался, перебрасывая шланг на следующую грядку. Ах, какая неподдельная искренность звучала в голосе у дочурки!  Достойная смена подрастала. Было на кого положиться в трудную минуту. Не соскучатся.

      Джульетта обессилено лежала на веранде вместе со щенками и пыталась забыться. Это удавалось. Щенки пока активности не проявляли. Щенки были пока маленькими и глупыми.

      А дочка уже звонила тётушке Татьяне…

      Он думал, что вечером уснёт «без задних ног»… Но пошел двенадцатый час ночи… затем первый… затем второй… затем третий…

      А они лежали со взрослой двадцатилетней дочкой на диванах, голова к голове, и всё говорили, говорили, говорили… И казалось: для огромного счастья им не хватало именно этих 4- 5 часов! Которые тоже пролетят… Но останутся! И без которых жить не стоило…

      Джульетта дремала, обложив себя детьми, на веранде и через открытые нараспашку двери прислушивалась к разговору. И завидовала. И ревновала «старшую сестру» к хозяину.

      Затем приподняла морду. Оглядела спящее плюшевое царство. Облизала ближних. И дальних. И успокоилась. И заснула.

      …Сзади, в ладонь ткнулось что-то мокрое и холодное.  Сашка заорал от неожиданности и  в испуге шарахнулся в сторону. Пылесос поспешил вслед за ним и выдернулся из розетки. Наушники выпали из ушей. Щенки рассыпались по углам и испуганно таращились на «деда Сашу».

      Джулька стояла посреди комнаты и виновато помахивала хвостом:

      -Хозяин! Ну, ты чего такой нервный стал, дёрганный?.. Нос любимой собаки тебя пугает…

      -А ты чего, как ниндзя, крадёшься?! А если б я тебе щёткой по мордасам звезданул? Думать же надо! Всё! Пошли все в вольер!

      Он подхватил первую попавшуюся пару щенков и поволок их на двор, в сооруженный меж грушами вольер. Вернулся за следующими. Навстречу плелась Джульетта с любимой дочкой в зубах. Дочка покорно, как марионетка, болталась в воздухе.

      -Да не таскай ты тяжести! Сам перенесу!.. Иди, отдыхай…

      Попробовал захватить сразу трёх щенков. Те не давались, выскальзывали на пол. Один из вредности даже описался на весу.

      -Весь в мамку пошёл… Ничего, сейчас в пруду искупаюсь,- стоически философствовал Сашка.- Всё - равно шорты постирать хотел…

      Вернулся за оставшейся парой.

      Пары не было.

      -Эй, мелочь! Вылезай! Кис- кис! Медвежата, вылезайте!

      Кряхтя, наклонился, посмотрел под диванами и кроватью. Щенков нигде не было.

      Зашла Джульетта.

      -Ну, ты чего так долго? За смертью посылать…

      Прямиком направилась к одежному шкафу, заглянула за приоткрытую створку и вытащила щенка. Второй сам выпал следом и сразу же напал на мамкино ухо. Джульетта, не обращая на того внимания, направилась к выходу. Щенок бежал рядом и балдел от жизни.

      Сашка так же, с кряхтением, поднялся, выпрямился. Оглядел уныло залитую солнцем комнату.

      Валялись брошенные носки, все почему-то разного цвета. Валялись обрывки обоев и разорванный сланец. Накидка с кресла полустянута на пол. Как- то незаметно было, что здесь проводили уборку. Может, только влажную… На влажную очень похоже было, если судить по количеству тёмных пятен на ковре.

      ГЛАВА  8

      Она проснулась средь ночи от неясной тревоги.

      Привстала. Внимательно огляделась. Ребятишки мирно спали рядом. Искаженная зеркалом луна вытянула и зачернила предметы в комнате.

      Ни звука.

      Но тревога не уходила.

      Где-то далеко, в пролеске, тоскливо проплакала птица. Взбрехнула ответно собака у охранников. И опять тишина.

      Она улеглась на бочок, потянулась и закрыла глаза.

      Сон не шел.

      -Нервы,- подумала она. – Ни к черту нервы… Истеричкой какой-то становлюсь…

      Поворочалась, ища удобное положение. Набухшие соски болели и сочились, точно берёза по весне.

      -Мастит бы не заработать. Лечение, поди, в тысячи вылезет… Всё, как не у людей…

      Она тяжело вздохнула.

      -Что так тревожно- то? Приснилось, может, что?

      Опять привстала и оглядела ребятишек. Нет, спят…

      -Ох, мать честная, что ж за доля такая собачья ?! Возись здесь с этой мелюзгой, как дура, корми, облизывай… А у них уже и зубки, и коготки!.. Соски в кровь изодраны, того и гляди - загноятся… Правда, хозяйка мажет какой- то пакостью… Запах - не для слабонервных! Ночью ещё терпимо, а на утро слизываю: отказываются сосать из-за вони. Спросить-то у хозяйки не могу, как сама  из такого положения выходила? Двоих всё же подняла… Тоже утром слизывала? Хотя… двоих кормить- это вам не восьмерых… Это полегче…

      Вот разберут моих через месяц - и поминай, как звали. Через год и не узнают! Ещё, поди, и огрызаться будут при встречах!

      Она тяжело вздохнула.

      -Вот говорят: «генетическая память, генетическая память»… Эх, высоколобые!.. Не то это, не то!.. Это ж всё…  на уровне инстинктов, первой сигнальной системы, примитива! Не то! Сосут, жуют, лают… Ну, глядя на меня ещё кое- чему научатся… А как свои мысли, опыт свой, мечты  передать этой мелкоте?! Без языка?! Без письменности?! А?

      Попробовала как-то здесь с хозяином поговорить…

      Да- а… Уж лучше б не пробовала! Хохочет, дразнится, как припадочный… Шлёпает себя по губам, какое-то «тпру - тпру» выдаёт. Неужели у меня так же выходит? Домашних позвал… Как в цирке, честное слово… А если мне речевой аппарат не позволяет многие звуки выговаривать, а? У вас же, двуногих, тоже многие шепелявят иль букву «р – р - р» не выговаривают - и что? Уж чего, кажется, проще- то: «Р – р - р!». А я сама слышала ведущую на Пятом канале! И певицу какую-то, тоже с Питера… Может, у них мода там такая? Фишка?.. В городе на Неве… Да и на других каналах - пруд пруди! Я же не дразнюсь. Эх, примитивы…

      И писать не могу. Строение лап не позволяет. А до компьютера не допускают. Хотя читаю бегло и много, благо, и в туалете, и на диванах - везде чтиво разбросано.

      «Генетическая память»… Что сие -   м н е   неведомо, а они!.. И ещё докторские защищают! А я, вот, ничегошеньки из истории рода своего и не знаю, и не помню… Приснилось, правда, пару раз что-то такое… Необычное…

      Первый раз: дескать, сижу я где-то на краю обрыва. Внизу, вдоль реки, идут какие-то мохнатые слоны. А рядом со мной стоят вонючие волосатики с острыми палками, сопят и смотрят на этот караван со злобой и жадностью, будто на косточку. А когда проснулась - долго ещё ощущала запах этих двуногих. И почему-то чем дальше, тем менее и менее вонючим он мне казался.

      А второй раз приснилось что-то  уж совсем непонятное и непотребное.

      Будто рвусь я с цепи, а напротив меня к столбу посреди двора привязана голая женщина. И разговор сзади:

      -Пётр Ляксеич, спускать?

      -Спускай, Алексашка, спускай!

      Рванулась я к той девице, да проснулась в прыжке. Сама не своя проснулась! Мышцы, как после гона, стянуты. И пена на брылях! В общем, дурацкий сон…

      Вот и вся моя «генетическая память»! Два привета от предков. Не Щекны мы, далеко не Щекны…  Не Голованы…

      Благо, если этой мелюзге с хозяевами повезёт, как мне… А ежели в деревне, во дворе, на цепи?.. Ни грамоте обучиться, ни «Культурную революцию» посмотреть, ни с соседями пообщаться…

      Иль «В Москву, в Москву!» Совсем уж… крест на всей жизни…  « Джунгли каменные» … Откуда это? Не помню… Ладно, завтра вспомним… А пробки?  А какой- то там Церетели?.. Тьфу!

      О, опять Мальчик гавкнул у сторожей! Хороший парень… Наивный, как  бульдог… Косточки всё для меня у забора закапывает. Позавчера, вот…

      Джульетта заснула, скаля в улыбке клыки.

      Луна убежала из зеркала куда- то в сторону садового пруда.

      ГЛАВА  9 

      Александр волновался. Джульетта - тоже.

      Оба были при параде. Джулька - расчесана до блеска. Александр - облачен в серый добротный костюм, светлую рубашку в полоску и однотонный галстук. Галстук был слегка зажеван спящим на руках щенком.

      Дверь открылась. На пороге стояла «вязальщица» Валентина.

      -Здравствуйте, Валентина.

      -Зд- дравствуйте… Ой! Подождите, я сейчас!..- Она попыталась прикрыть дверь, но Джульетта уже втянулась в прихожую и с независимым видом обнюхивалась с карликовым пинчером.

      -Они покусают друг друга!- вскрикнула с испугом хозяйка.

      Сашка, воспользовавшись паузой, тоже втиснулся в незапертую дверь.

      -Да нет…- обречённо произнёс он. – Это ж «мальчик» у вас?..

      -«Мальчик»,- кивнула Валентина. – Ромео,- и отчего-то засмущалась.

      -Не бойтесь… Не тронут… Взрослый?

      -Год.

      Сашка тяжело вздохнул.

      -А мы, вот… Подарить вам хотели… Всё- таки с вашей легкой руки…

      -Какой хорошенький!- Валентина пальчиком потрепала лобастую голову щенка. – А я вот… Вас с кинологом свела - и самой так собаку захотелось!.. Но что бы маленькая и не линяла…

      -Да, у вас своей шерсти хватало, я помню…- мрачно пошутил Сашка, маясь от неловкой ситуации. Но Валентина шутку приняла.

      -Это точно! Хватало! Да что я вас здесь держу?! Идемте чай пить!

      -Недомерок,- пренебрежительно подумала о пинчере Джульетта, проходя следом за ними в кухню.

      -Переросток… Дылда…- с легкой брезгливостью в свою очередь подумал Ромео об овчарке, семеня рядом.

      Разбрелись по кухне: двуногие со щенком - за стол. Ромео резво, на тонких ножках запрыгнул на диван.

      -Как балерон веронский! Всё в обтяжку!.. Тьфу! Стыдобушка!-  покривилась Джульетта. Сама же растянулась на полу.

      -Это ж как такой гектар тела прочёсывают? Чеши - не чеши - всё едино пыль останется! Выхлапывать только, как коврик…- подумал Ромео, наблюдая за ней с высоты дивана. – Или пылесосить…

      …-Вот такие вот дела,- печально закончил свой рассказ о Джулькиных родах Александр. – Всех щенков пристроили. Трёх - на таможню, трёх - друзьям раздали, одного - производителю… А этого думали вам подарить. Даже имя выбрали. Матрёна. Вот такие вот дела… Не судьба…

      -Да, не судьба…- таким же печальным эхом отозвалась Валентина.

      Замолчали.

      Из магнитофона негромко звучала мелодия Нино Рота, разделяя общую грусть.

      Ромео незаметно для окружающих смахнул лапой предательскую собачью слезу. Джулька же, не отрываясь, смотрела на Валентину и мучительно припоминала, кого та ей напоминает.

      Матрёна продолжала спать.

      -Ладно… Пойдём мы,- Александр, как и в прошлый раз, тяжело вздохнул перед расставанием. – Поздно уже. Будем думать…

      -Всего вам доброго. И спасибо за подарок… Извините, что так вышло… наперекосяк…

      Валентина прислонилась к дверному косяку и виновато на них смотрела, будто провинилась в чём. Волосы рассыпались двумя черными крыльями на плечи.

      И Джульетта, наконец- то, вспомнила, кого та ей напоминает! Актрису! Оливию Хасси!

      Джульетта приблизилась к Валентине и с благодарностью лизнула в ладонь.

      -Что это ты?- выговорил ей в машине Александр. – Что за собачьи нежности? Малознакомый человек, а ты!.. Не стыдно?

      Щенок, насосавшись вволю из всех восьми сосков, перекаченным мячиком продолжал дрыхнуть, теперь уже на заднем сиденье в коробке из- под конфет.

      -Делать-то что будем? Скоро кулёме полтора месяца стукнет. Думай, родная, думай, кому щенка треба?! И чтоб в радость был!

      В задумчивости открыл окно, закурил машинально и продолжил размышлять:

      -У Толи с Ленкой кошка… У Вики высшего образования нет… У Наташки - муж пьяница… У Кроликовых - своих семеро по лавкам… А главное - повод?! В честь чего, так сказать, дарить?! Что за праздник или юбилей, а?

      Вдруг замолчал и медленно перевёл взгляд на Джульетту.

      -Может, Надежде нашей?..- медленно спросил он. –У нас сегодня день свадьбы… Тридцать лет… Юбилей…- Он поправил измятый галстук. Глаза его постепенно теряли осмысленное выражение. Разум куда-то улетучивался. – Как ты думаешь, а? К юбилею, а? Обрадуется, а? Не обидится? Не выгонит? Точно? Всё-таки родной человек, тридцать лет вместе… Не должна…  Да мне и жить негде… Не на даче же…

      А Джульетта смотрела на этого родного дурака влюблёнными глазами  и  улыбалась, замирая от счастья: хоть одного ребёнка по-человечески  обучит, в люди выведет! Пусть даже и Матрёну… 

       А хозяйка… Нет, не выгонит! Куда она без нас?.. Скучно же будет.

КЛЕЙМЕННЫЕ   ЛЮБОВЬЮ

      Он проснулся разом, безо всякой раскачки, и открыл глаза.

      Уже светало. Всё вокруг было предутренне серым.

      Лежанка Ульрики была пуста.

      Часа четыре. Или полпятого. Даже птицы ещё не поют. Скрипела приоткрытая входная дверь.

      Он с трудом поднялся с пола, сгрёб пуховики, на которых спал, бросил их грудой в угол. Затем, стараясь не шуметь, заглянул в комнату.  Сын с внуком разметались на кроватях. Спят.

      Он вышел в сад, плотно прикрыл за собой дверь.

      - Чая бы попить, - подумал он, оглядываясь. – Нет. Поеду. Рассвело уже, видно всё. Через туалет только… И курево не забыть…

      Через пять минут он выехал со своего участка.

      Медленно колесил по кооперативу, заезжая во все проулки. Останавливался у посадок, у  брошенных недостроенных дач, вылезал из-за руля и осматривал их. И постоянно негромко подзывал: - Улька! Улька! Рика, Рикушка!

      Он и три часа назад так же колесил по всем закоулкам. Но фары выхватывали из тьмы лишь узкую полоску дороги да края обочин. Часа в два прикатил обратно. Сын уже уложил внука, а сам в сотый раз осматривал участок.

      - Убежала она, не ищи, - устало сказал он ему. – Иди, ложись. Придёт к утру. Есть захочет – и придёт…

      Сам же набросал на веранде, рядом с собачьей лежанкой пуховики и улёгся, не запирая входную дверь. Лежал, курил, тупо глядя в еле освещенное месяцем окно. Зудели комары, просачиваясь в приоткрытую дверь. Где то далеко брехала собака. Он прислушался. Нет, не она. Не Рика.      

      Убежала…

      Было уже такое. Два раза.

      Первый раз они искали её с сыном до часа ночи и лишь случайно обнаружили лежащей под машиной. Когда он, устав её оттуда выманивать, схватился за ошейник – она зарычала и цапнула его за кисть, чувствительно, не церемонясь. Но он тогда всё-таки довёл её до  подстилки, успокоил, приласкал. Ни к еде, ни к питью она тогда так и не притронулась.

      А во второй раз и искать бросили: темнота была – глаз выколи, и фонарики не помогали.

      Она приплелась тогда под утро. Мордой приоткрыла пошире дверь и уставилась выжидающе на него, спящего рядом с её лежанкой. Но он уже проснулся от дверного скрипа и приподнял голову. И они долго смотрели друг на друга, не зная, что будет дальше.

      - Иди ко мне, доча, -  сказал он тогда хрипло и уселся, прислонившись спиной к стене. – Иди, хорошая…

      Рика медленно, недоверчиво двинулась к нему. И лишь когда он протянул руку и погладил её по лобастой голове, она положила ему морду на плечо и замерла.  А потом часто-часто зализала ему языком по шее, где-то за ухом. Было щекотно, но он не отстранился. Всё так же гладил и гладил её по загривку и тихо выговаривал: - Что же ты, доча? Нельзя так… Ищем тебя, ищем…

      А она продолжала его лизать.

      А теперь, вот, опять исчезла. И они с сыном знали: почему…

      Сколько бы народа не перебывало у него в гостях на даче, как бы он к кому не относился – всё было нормально. Пока не приезжал с ночёвкой внук. Настроение у собаки резко менялось. Она не злилась, не огрызалась, не бесилась. Она просто-напросто замыкалась в себе и незаметно исчезала. Кажется, вот, сейчас сидела где-то поблизости – и нет её! Ушла!

      Они уже подметили  это с сыном. Благо, и исчезать ей было легко. Не до неё ему было с гостями. Внук приехал! Любимый! А собака… Что она…  Каждую минуту рядом, потерпит. А внука то завтра заберут! На рыбалку бы успеть с ним сходить. Да костёр пожечь…  Да шашлыки пожарить…  Потерпит эта хвостатая. Жрать-пить – вон, полные чашки наложили… И погладили. Попутно.  Иди сюда, иди к нам… Сидеть! Вот, молодчина. Хорошая, Рика, хорошая! Погладь, внучок, погладь её, она не тронет, она хорошая…  Не хочет… Ладно, пусть гуляет. Ну, что, внучок, запалим мангал? Или на пруд сначала сходим, порыбачим?

      Собака отходила в сторону, под деревья, ложилась и затихала. А потом, в сумерках, пропадала. Как и вчера…

      Он принёс её в семью когда-то полуторамесячной плюшевой игрушкой. И вот… уже почти семь лет она рядом… Половина собачьей жизни…  И изо всей этой половины они не виделись всего-то дней пять-семь,  в отпуск уезжали без неё, оставляли у своячницы. А так – каждый божий день бок о бок, глаза в глаза…

      Старик вышел из очередного заброшенного, заросшего бурьяном участка. Закурил у машины. Опять где-то забрехала собака. Он прислушался. Опять не Улька.

      Из посадок ивняка вдоль территории кооператива выскочил заяц, прорысачил  через дорогу и скрылся в чьём-то саду.

      - Большой какой, - подумал старик. – Как кенгурёнок.

      Не хотелось садиться за руль. Не хотелось ехать. Осталось проверить последний  участок, у железнодорожного переезда. А ехать не хотелось…      Он так и не мог понять - наяву это два часа назад было или во сне: длинный гудок поезда… и будто взвизгнула собака…

      - Дурак! – зло оборвал он себя, не замечая, что говорит это вслух. – Что ей там делать, у переезда?! Дальше своего участка никогда не уходила, а ты – «переезд»!.. Езжай! Проверяй последний участок. А, может, и домой уже припёрлась, а ты здесь…

      Затушил окурок и поехал.

      Он оставил машину сразу за переездом. И, пока шел по бетонным шпалам эти сто метров, не отрывая от них глаз, всё время бормотал вслух:

      - Что за манера: фуфайки из окон выбрасывать?  До станции потерпеть не могли, что ли, да, Господи? Я же правильно говорю, Господи?

      Он уже всё знал. Он уже всё понял. Он просто просил Господа, что бы это было неправда. И говорил, говорил, говорил, пока шел. А когда подошел к ней – заорал в безмолвное серое утро.

      Господь его не слышал.

      Старик припал ухом к собаке. И ничего не услышал.

      - Рика, Рика, Рика, - обезумевши твердил он. Потом вскочил и побежал к машине. Открыл багажник, выхватил  какую-то накидку и побежал обратно.  Обернул собаку и с трудом приподнял.  Улька тяжело вздохнула.  Вышел остаток воздуха из легких.  И тело было мягкое и живое. Не окаменевшее.

      - Давай, родной, давай, давай, быстрей… - шептал он. А ноги не шли.   Ноги были ватные, как после гона, и еле переступали по шпалам.

      Он положил её в багажник. Задняя правая нога была вытянута и дверь багажника не закрывалась.

      - Доча, милая, согни, пожалуйста, ехать надо, - молил он. Затем чуть развернул её круп – и дверь закрылась. Он  развернулся на большой скорости и поехал в сад.

       Было полшестого утра.

      Он сидел на газоне под любимой её грушей и гладил, и гладил её живое  тёплое тело.

       - Рикушка, Рикушка, милая ты моя, доча, - говорил он. Слёзы катились ручьём по его морщинистым щекам, а он этого даже не ощущал. Ему казалось – нормальный он, адекватный, прежний. Улька, вот, только что то молчит. - Чего ты, доча?.. Давай, посмотри на меня. -   А Улька смотрела в небо. Он попробовал закрыть ей глаза, а глаза не закрывались. – Чего ты, доча? Спи, милая, спи… - А она смотрела в небо. Он взял её морду в руки и повернул к себе: - Уленька, Уленька, - заливался он слезами. А она молчала. Он машинально оттер кровь с  её  морды. Неловко, пальцем попробовал выправить вывернутый неестественно клык, но клык не выправлялся, и морда казалась оскаленной.

       - Рика!!!- заорал старик  шепотом в утреннюю тишину. – Рика!!! Доча!!! – и припал к этой оскаленной, окровавленной родной морде.

       А собака молчала. Она уже всё сказала своей смертью.  Она ни с кем не захотела делиться своей любовью.  А он этого так и не понял.

      Г Л А В А    2

      Ах, какое было утро!
      Душа ныла от умиления и ожидания чего-то нежданного и радостного. Ласковый прохладный ветерок чрез раскрытую форточку гладил по лицу и обнажённым ногам. Зайчик отразился в зеркале, мазнул солнцем по закрытым ещё векам.
      Владимир потянулся всем телом. Хрустнули, разбивая солевые отложения, сочленения ног и рук. Шея пока не двигалась, но это дело времени.
      Вспомнился вчерашний день. Как редко, оказывается, случаются такие счастливые насыщенные дни! Он улыбнулся в полудрёме.
      А они ведь так и не уехали вчера на такси. Сидели, сидели, пили, говорили, пытаясь нащупать концепцию будущего творения Владимира, выдумывали что-то уж совсем фантастическое и непотребное, опять пили…
      Когда, уже в сумерках, к ним подошёл милицейский наряд с проверкой документов, то они были, как им обоим казалось, в шаге от нужного решения проблемы. В том, что сей шаг они не сделали, конечно же, органы винить не стоит. Ребята просто добросовестно выполняли свою работу. Парочка, «зависшая» на скамье почти в центре города на семь часов, вызывала подозрений не меньше, чем брошенная на пару дней посреди двора незнакомая «Газель». Органы возбудились.
      И вот здесь Владимира поразила невиданная им дотоле широта души Александра. То, что после предъявления документов он попытался угостить сержантиков коньяком на брудершафт – это ещё терпимо. Сержантики  конфузливо отказывались и норовили смыться, как-то не воспринимая Сашкино русское гостеприимство. Но на не пробованный ими никогда французский коньяк изредка косились. Этим их Александр и подкупил, потребовав вызвать «воронок» из медвытрезвителя.
      – Волоха! – жарко шептал он другу в ухо. – С бедой надо ночь перекантоваться! Я тебе завтра столько порассказываю – ахнешь! Кейс не потеряй, там договора и деньги. И ключи от дома. Звякни моей: у тебя, дескать, ночую. И уже сплю! Утром меня заберёшь. Ребята, куда меня повезут? В Ленинском заберёшь… Ребят, а бить не будут? А то я буйный, когда больно… Всё, Волоха, не волнуйся, бить не будут. Орлы, вы коньяк-то спрячьте – влетит от начальства. Вовка, дай им пакет. И сам давай: ноги в руки, а то и тебя повяжут за компанию. И не думай!.. Домой, домой! Один нам на воле нужен! Для страховки! Давай, давай! Всё нормально! Я вполне адекватен. Там, в кейсе, в кармашке, ещё стограммовый, плоский… «Арарат», правда… Тока прикоснись! Врагом будешь! Видел? – Саша показал пудовый кулак.
      Вот здесь у лежащего в постели Владимира настроение немного испортилось, так как «Арарата» наутро уже почти не осталось. И где покупать именно такой – он, хоть убей, не знал! Значит, вставать всё равно придётся. Пока соберёшься, поешь, пока коньяк найдёшь, глядишь – и девять уже. В девять у них выписка. Цветы надо купить. Или моветон? Нет, надо! Где выписка – там и цветы. С «Араратом»…
      Наконец-то хрустнули шейные позвонки. Да, действительно, пора вставать.
  
      …Покончив с формальностями, Владимир вышел из вытрезвителя на улицу: покурить, дожидаясь изгоя.                                         

      Цветы, действительно, как-то не смотрелись рядом с данным учреждением. Выходящие клиенты и сотрудники  недоумённо и подозрительно косились на Володькин букет из полевых ромашек. Полей, естественно, в городе Ч-ке отродясь не бывало, но ромашки порой росли по обочинам постоянно ремонтируемых дорог. Владимир, спеша на выручку к другу, долго не заморачивался. Лишь стряхнул скопившиеся на них канцерогенные вещества да пыль – и всё.

       Он попытался спрятать букет под свитер, но стал похож на усатую няню на седьмом месяце. Владимир положил цветы на дальний конец скамьи и индефферентно отвернулся, нервно барабаня пальцами по кейсу.
       Александр, наконец-то, появился. К Володькиному сожалению, выглядел он отлично, будто и не было вовсе этого казематного ночного заточения. Сопровождающие его лица в составе двух майоров, сержанта и ещё одного выписанного клиента долго стояли на крыльце, оживлённо что-то обсуждая, затем попрощались за ручку, и Александр вместе с сокамерником подошли к Владимиру.

      – Ну, здравствуй, родной! – обнял его Александр. – Жив? Ты чёй-то какой-то худой стал! Тощий…
      – Я и раньше не рембовидный был, – хмуро ответил Вовка, дивясь жизнерадостности друга.
      – Вчера у тебя хоть щёки пузырились…
      – Вчера – это было вчера… Тебе, вон, принёс, – кивнул он на лежащий в сторонке букет.
      – Молоток! – похвалил Сашка. – Погоди минутку.

Схватил букетик и вновь исчез в недрах учреждения. Его напарник стеснительно пялился на пыльный тротуар и молчал.
      – Как сиделось? – умело разрядил молчание Володька.
      – Ничё… нормально, – лаконично ответил вольняшка, не поднимая глаз. И снова повисла пахнувшая липовым цветом тишина. Но тут вышел Александр. Бодро прошагал к ребятам.
      – Чего загрустили? Выше носы!
      – Как сиделось? – вновь поинтересовался Владимир.
      – Нормально. Но тебе это не пригодится. – По этому вопросу Сашка тоже был немногословен. – Сейчас план такой… – он покосился на кейс. – Берём дополнительно что-нибудь – и культурно, тихо сидим, как вчера.

      – Опять к Оперному? – тоскливо спросил Владимир.
      – Зачем? Столько уютных уголков, а мы к Оперному?.. Здесь где-нибудь, поблизости… Садимся, и Кеша тебе всё подробно рассказывает! Да, кстати, знакомьтесь!
      – Владимир.
      – Иннокентий Павлович.
      Владимир удивлённо и уважительно посмотрел на нового знакомого. Рваные шлёпанцы как-то не вязались с полным именем-отчеством того. Но тон говорившего заставил Володьку торжественно пожать ему руку.
      – А можно ко мне… – сказал он. – Сегодня никого не будет. Чего по кустам-то шастать?
      – Давай к тебе! – легко согласились ребята.

                                   …

      Шёл 12-й час ночи.
      Отклячив задницы, вся троица коленями притулилась на стульях вокруг компьютера.

      – Ну-ка, увеличь. Ты смотри: всё промбазами обложили, волкИ! Одинокий стоял, ничего вокруг не было! «Железка» заброшенная рядом – и всё! Чистейший был, куда там вашим Увильдам! Помнишь, Вовка? Дна не достать! Захар метров на десять заныривал – и дна не видел! По слухам; уйму техники затопило…  Сейчас, наверное, и прозрачности никакой, запоганили всё… Иль, чего доброго, откачали весь! Вот беда-то будет! Вот нам подарочек будет! Всё детство и вся юность на этом карьере прошли! Обидно будет. А какие там отпечатки на глыбах! И растения! И живность какая-то доисторическая!.. Ум бы был тогда – сфотографировал всё! Иль срисовал… Выпускной – и тот на карьере закончили с классом! Ну-ка, Кеш, увеличь ещё… Названия этих баз сможешь узнать? Тогда подготовь мне список. И директоров этих шарашек… – Левая половинка лярвии онемела от неудобного положения, заколола иголочками. Александр почесался, сел на стул нормально. – Передохнём, может?.. Вся ночь впереди…

      Дружно пересели за сервированный столик.
      – Иннокентий, а бабуля  твоя точно ничего не напутала? Как-то не стыкуется всё это с теми годиками…
      – Нет. Елизавета Сигизмундовна ошибиться не могла! – твёрдо ответил Кеша. – Она до самой кончины своей была в здравом уме и твёрдой памяти. А почила в бозе на 90-м году, светлая ей память.
      – И всё-таки… всё-таки… Конец сороковых… Ни войны, ни фронта поблизости, ни катаклизмов… Какой смысл что-то прятать? Хоть архивы, хоть ценности… От кого? Для чего? Может, просто заряды закладывали, камень дробить?..
      Иннокентий устало, как на ребёнка, посмотрел на Сашу.
      – Елизавета Сигизмундовна говорила: металлические ящики, пронумерованные… Много ящиков… Почему ночью?! И зачем такая секретность – две машины энкэвэдэшников?.. Взрывники работали днями, в шестнадцать ноль-ноль, безо всякой секретности. И почему после  т о й  ночи прекратились все работы в карьере, пленных белофиннов вообще увезли? Хорошо, если только увезли…

      – Ну, а как же при такой охране она видеть всё могла? Близко б не подпустили!
      Кеша малость замялся.
      – По любви это у неё… Влюбилась она… в финна одного… Их же сюда гнали без всякой строгости… Колонной гнали… Сами знаете, как у наших женщин: сначала ненавидят, потом жалеют, потом кормят, потом любят… Вот и она… Сунулась к пленным, хлеба дала иль чего там… Ну, и запомнила в лицо… «Красивый, говорит, был. Высокий, белый!» Хотя, я думаю, они все высокие и белые были. Они поначалу на стройках работали. Режим щадящий, охрана подкармливать разрешала… Это уж потом всех на каменоломню согнали… Там построже стало. Да и то: он днём весточку или поделку какую-нибудь под камень, в условное место спрячет, а она вечером в это место еду да табачок кладёт… Так вот, и любили друг друга… Издалека… А в тот вечер не успела она ещё узелок спрятать, как, говорит, машины наверху зашумели. Испугалась, говорит, насмерть! Забилась средь валунов. Поэтому и видела, ч т о  делалось да  к а к… А ящиков, говорит, штук десять было. Большие! На самое дно карьера спустили, а потом в какую-то штольню впихнули. Видимо, там, на дне, и штольни есть…
      Выпили. Помолчали.
      Иннокентий, чистый, побритый, смотрел в ночное безлунное окошко и был где-то далеко.

      – Что, Волоха, думаешь? Не напрасно пинкенторничаем?
      – Кто его знает… Ну, вот что там может быть, в этих ящиках? Десять ящиков – это     ого-го! Хоть для документов, хоть для сокровищ, хоть для секретного оружия… И, главное – никогда ничего об этом не слышал! Никогда! Ничего! Хоть бы где заметочка какая была или намёк… Ничего!
      – Может, кто из верхушки НКВД затоварился и припрятал?
      – Ага! И уйму народу к этому приобщил: дескать, охраняйте, грузите, перевозите, прячьте!.. Нет, Сань, чепуху городишь. Это ж и накладные, и приказы – всё остаться должно. Следы! Да плюс слухи! Да и десять ящиков наворованного или конфискованного… Ты бы вот смог столько нахапать?
      – Я-то что… Я так… У меня и заначка-то не всегда есть. Ты бы, Вов, в архивах пошукал… А я базами да директорами займусь. Доступ-то к карьеру всё равно нужен! Только под каким соусом я к ним припрусь? Арендовать что-нибудь? А в воду лазить начнём – для чего, спросят? И чего отвечать? Трудовой пот смываем? С аквалангами?..
      – Саш, – Владимир выглядел немного расстроенным. – Что всё-таки
по моей задумке? Насчёт летописи?..
      Александр тоже был расстроенным, но совсем по другому поводу.
      – Подожди, Владимир, подожди ты со своими хрониками! Видишь, какие дела закручиваются? Это же… Стивенсон целый! Единственный раз в жизни выпадает, а ты здесь со своими… Отстань! С детства о таком мечтал! С детства! Да и кто не мечтал?! Скажешь, тебе неинтересно?!
      – Интересно, – тускло ответил Владимир и замкнулся. Задумка его накрывалась железной трубой. Не говоря уж о футбольной команде чемпионов. …Против  «золотой лихорадки» он средства не знал… Может, кольт только… Да где ж его взять…
      – Слушай, я придумал! – прервал его размышления Александр.

      Г Л А В А   3

      Жизнь не заладилось с самого утра. Любимая кружка с горячущим любимым кофе вдруг вздумала треснуть и обварить его кипятком.
      Проклятущая футболка мгновенно прилипла и сниматься не желала. Жена плеснула на него холодной водой из кастрюли, прервав жгучую боль и плачущий стон вперемежку с нецензурщиной.
      Следы на плече и груди ещё долго краснели культуристскими буграми и не давали к себе прикоснуться.
      Дальше – больше. Забытая всеми вода из кастрюльки с удовольствием пропитала паркет, и паркет тоже «взбугрился».
      – Ты что, просто подуть на меня не могла?! Обязательно всё заливать надо? – взорвался Владимир. – Ты бы ещё ведро взяла!..
      – Ты ж выл, как потерпевший! Будто рожал! – удивилась Надежда.
      – Ага, а это воды отошли, да? – попытался он съязвить.
      – В следующий раз сам себя реанимировать будешь!
      Жена надулась, ушла в другую комнату.
      – Никому, на хрен, не нужен, – затосковал Владимир. – Помрёшь, обваренный – словом добрым никто не вспомнит… Ещё быстрее в отпуск смотаются…
      Обмазавшись олазолью, он гордо отказался от повторной чашки кофе и поехал в центр, на работу. А потом, около двенадцати, принялся настойчиво вызванивать по срочному делу подельников. Но Александр «проявился» лишь через час.
      – Чего звонишь? – грубо спросил он.
      После такой фразы Вовка обиделся на жизнь ещё больше.
      – Того!.. Тебя, дурака, услышать! – ответил он с надрывом и отключился.
      Сашка перезвонил буквально через секунды.
      – Ну чего, правда, звонил? Случилось что? Приезжай, я на даче, картоху сажаю.
      Вовка мстительно вновь отключился, не отвечая. И осторожно, краем глаза попытался посмотреть назад. Не получилось. Тогда он уселся в свою «Ниву» и осмотрел задние окрестности уже нормально, через зеркало заднего вида.
      Да, точно! «Пятёрка», привязавшаяся к нему у самого дома, до сих пор маячила метрах в тридцати.
      – Пасут, волкИ! – подумал он с тревогой. – Кто? И по какому поводу? Нет, главное,    всё-таки –  к т о? Ишь, как маскируются! Ежели б не опыт да интуиция – и не просёк бы! К Сане!.. Срочно! Думать надо!
      Но поехал спокойно, не торопясь. Более шестидесяти его «Нива» не тянула.

      …Дачи в садовом товариществе «Проктолог» всегда поражали Владимира своей нелепостью. На четырёх сотках владельцы пытались разместить трёхэтажные коттеджи, бани, гаражи, хозпостройки и т.д., и т.п. Флора опасливо скукоживалась, но всё-таки пыталась бороться за существование. Хотя бы, как в патио.
      Александр же, прикупив уже готовую дачу, следовать новым веяниям не стал. Напротив, ухитрился выгадать несколько свободных закутков, благосклонно отдав остальную территорию на растерзание жене, и третий год сажал на этих закутках картофель. Это был его конёк!
      Вот и сейчас он встречал Владимира у калитки в замызганных шортах от «Дольче Габано», с титановой лопатой в руках и ухмылялся испачканным лицом.
      – Ну, слава Богу! Наконец то, щелкопёры в народ потянулись, к землице! Давно пора!  А то уж… далеки вы очень от нас, от крестьян…
      – Крестьяне ещё две недели назад отсадились, – хмуро ответил Владимир оглядываясь. «Пятёрки» не было.
      – Да то не крестьяне! – махнул Санька рукой. – То неучи! Ты со своими россказнями погоди! Закончим сейчас… Мне немного осталось… Поможешь заодно…
      Вошли на участок.
      – А чего баню средь бела дня топишь? Ждёшь кого? – по-прежнему хмуро спросил Владимир.
      – Надо! – кратко отрезал Александр.
      Подошли к грядке под картошку. Первый ряд лунок уже был готов для посадки. Рядом стояли вёдра с клубнями.
      – Чего? Бросать, что ли?
      – Погоди ты бросать! – досадливо отмахнулся от него хозяин. Оглянулся воровато по сторонам. – Брезент вон возьми! Прикрой меня!
      Володька недоумённо и брезгливо поднял кусок пыльного брезента, растянул в руках.
      – Во! Хорошо!
      Александр мигом сбросил шорты с трусами и уселся голыми тылами в лунку. Вовка сморщился, ожидая чего-то непотребного. Даже оглянулся в поисках туалета.
      – Кончай маскировку дёргать! Давай на следующую! – прервали его смотрины. Так они, мячиком, за полминуты обсидели весь ряд. Саня натянул исподнее.
      – «Отсадились» они… Как же!.. Дураки вы все! «Отсадились»… Запоминай: первая, третья, четвёртая, седьмая и девятая – можно сажать, прогрелись. Запомнил? Тогда бросай в них. «Отсадились»… Я два года назад тоже так, «отсадился»… Сколь посадил – столько и выкопал. И ведь чувствовал: холоднющая земля! Нет, сажу, дурак, глядя на всех! Через неделю с геморроем слёг! Вот что значит изначально не доверять организму, знатоков слушать! И больница, и без урожая!..
      – Так, а сейчас-то как? С геморроем-то?.. Говоришь, не прогрелись некоторые?!
      – А для этого банька у меня и топится! Сейчас прозондируем остальные лунки, пока зонд не подмёрзнет – и в баню! Там и расскажешь! Давай, Волоха, растягивай завесу!
      Володька с любопытством заглядывал за ширму. Дело его увлекло.
      – Ну, что, прогрелась? Запоминаю! А эта? Какая она по счёту?
Лады! Лунки-то, Сань, надо бы тебе поширше копать, 50 х 50, не влазишь! Сам ты пошёл!.. Я тебе дело говорю! Или одной половинкой опускайся, а то само дно не чуешь! Какая? Седьмая?..
      Через полчаса уже сидели в парилке, и Владимир плакался, рассказывая о слежке. Саша скептически улыбался и поддавал парку. Вовка злился, видя полное недоверие к своим словам.
      – Чего лыбишься?! Я тебе что, Плейшнер? Я слежку спинным мозгом чую!
      – Ну, только лишь… На хрена ты кому сдался? И давно «хвост» чуешь? – ехидно спросил Александр.
      – Я ж тебе говорю: с утра!
      – И каким образом… чуешь?
      – А ты не издевайся! Тебя бы!.. В мою шкуру!
      – Не ори, – спокойно прервал его «крестьянин». – Поворачивайся. Передок пропарю. А это что у тебя? – Он показал на утренние ожоги.
      – Проказа заживает, рубцуется…
      Санька мгновенно отдёрнул руку.
      – Псих! Я ж серьёзно! Грешным образом, подумал: может, пытали уже…
      Вовка вздрогнул. О пытках он пока ещё не думал.
      – Кеша-то где? С утра не отвечает!
      – А он в больнице, – спокойно, будто речь шла о перевороте в Гондурасе, ответил Александр.
      – Да ты что?!!
      – Вот тебе и что!.. Сидите там… задницу протираете… А народ русский живёт, в больницы ложится…
      – Слушай, кончай! Я тоже хамить умею! Что с Кешой?
      А с Иннокентием случилось следующее. После того, как Александр под вывеской «Секция спортивного дайвинга» арендовал помещение на одной из карьерных баз, банда стала готовиться к исследованиям. Кеша решил вспомнить молодость и возглавил группу погружения, состоящую пока из него самого. Когда-то, по его словам, он неплохо заныривал с аквалангом. Первым, ещё 57 года выпуска, от самого Жака-Ива. Но, как человек разумный, решил потренироваться со знакомыми в бассейне «Ариант».
       Когда его, декомпрессионного, вытащили с глубины четырёх метров, он потерял сознание. Оказывается, у него отсутствует «какое-то среднее ухо. Раньше было, а сейчас исчезло… Деклассировалось. А без среднего нельзя. Среднее – это сердце ныряльщика….»
      – И что делать будем? – загрустил Владимир. Пот ручейком стекал с опущенного носа. –Там – слежка, здесь – больница… А время поджимает, через три месяца лёд встанет… И чужих посвящать нельзя… засмеют.
      – Тебе погружаться! – Александр был категоричен, как невеста в ЗАГСе.
      – Да ты что! Я почти плавать не умею!
      – Ну, не мне же!
      Володька оглядел его всего. Действительно, не ему же!
      – А вдруг у меня тоже уха нет? – спросил он с надеждой.
      – Есть! – твёрдо заявил Александр. – Ну, не батискаф же вам покупать, в конце концов?! Я уже столько вбухал в это дело!.. Еле-еле на посевную картоху осталось! Есть у тебя ухо!
      – Ладно, пойдём, передохнём…
      Прошли через моечную, толкнули дверь в раздевалку. И наткнулись на полураздетого Иннокентия.
      Александр от неожиданности испугался, непроизвольно дёрнул рукой с зажатым веником и попал Вовке по одному месту. Тот согнулся в три погибели, заохал.
      – Ничего, ничего, – стоически произнёс он, хотя лицо скривилось от боли. – У меня сегодня карма такая…    
      – Ты-то как здесь, Иннокентий? В больнице же лежишь!..
      – А-а, – Кеша беспечно махнул рукой и продолжил раздеваться. – Чего лежать то? Бюллетень мне без надобности… Таблетки я и дома приму…
      – А декомпрессию таблетками лечат?
      – Да не было у меня декомпрессии! Не бывает декомпрессии на таких глубинах! Давление скакнуло с похмелюги, вот и отключился.
      – Ясненько… А у нас здесь такие дела творятся! Слежка за Вовкой!
      – Уже? – нисколько не удивился Кеша. – Быстро они всё-таки… «Вечером в газете, утром – в планшете…»
      – В какой газете? Чего ты плетёшь?
      Иннокентий разделся окончательно. Залез во внутренний карман пиджака.
      – Владимир, это ваша статья? – протянул он ребятам газету. – О пугачёвском золоте в стволах?..
      – Моя! – смело ответил тот.
      – Чего это у тебя? Что за боевой листок? – с подозрением спросил Александр. Повесил веник в угол на крючок, уселся на лавку и протянул руку за газетой.
      – Сам ты!.. – Володька обиделся и про боль, естественно, позабыл. – Это «Горожане»! Можно сказать, почти официальный орган нашего района! – в голосе его звучала гордость.
      – Можно, можно сказать… Ну-к, Кеш, дай-ка сюда этот «официоз»… «Искорку» эту…
      Саня вчитался, изредка шевеля губами и нервно почёсываясь то там, то здесь. Здесь чесалось чаще.
      Владимир заметил, как у того начали медленно сжиматься кулаки.
      – А ведь добьют же меня сегодня, – со злой безнадёгой подумал Вовка. – Свои же и добьют… Всё к одному…
      – Так говоришь: следить за тобой стали?..  – Александр неукротимо и грозно поднимался с лавочки. И лишь голые чресла его как-то невольно веселили Владимира, скрашивая предстоящую картину апокалипсиса. – И после такой статьи ты припёрся к нам?! К нам?! Сам замазался и нас хочешь замазать? Чтоб уж всем вместе в паталогоанатомной лежать? После пыток, да? Да?! А о детишках моих ты подумал, злыдень?
      – Окстись, Сань! Детишкам под тридцать уже…
      – А-а, подумал, всё-таки!.. И даже годики подсчитал!..
      Обнажённый Иннокентий недоумённо переводил взгляд с одного на другого. Становилось интересно. Как в термах. Только тог не хватало… А диспут уже был…
      – Так это чего?.. Правда, что ли, Владимир? С пушками-то?..
      – Какая! На хрен! Правда?! – заорал Александр. – Я выдумал – этот подхватил! И ещё кривился, сволочь! «Выдумки, выдумки»… Демосфеном меня обзывал!.. Ну, и что, купился за гонорар? Как тебе тридцать сребреников, карман не тянут? А совесть?.. Нет?.. Не тревожит?..
      Владимир уже понял, что пар Санька выпустил и теперь просто куражится.
      – Сядь. Не маячь всем этим… Откуда я мог знать, что такая реакция на эту байку получится? Да и вы-то здесь при чём? Я же писал… С меня спрос…
      – Нет, ты послушай его: «он писал»! Ты смотри, как гордо и значительно он это сказал! Будто «Анну Каренину» сбацал! А на самом-то деле, смотри… – он зашуршал газетой в поисках нужного абзаца, – смотри, чего написал…
      «…Ломкий пожелтевший листок был заложен меж страницами «Нови» за 1904 год. Я, аллергически чихая от чердачной и книжной пыли, с трепетом развернул его. И вскрикнул от неожиданности! Это был почерк моего пра-пра-пра-прадеда!!! Я узнал заточку его гусиного пера и характерные силуэты проставленных им крестиков на местах захоронения сокровищ!
      Руки мои затряслись от возбуждения!...
      Владимир смущённо потупился.
      – О даёт! Куда там Вронскому с паровозом!.. Слушай, Кеш, дальше:
      «…Но где это? Что за место?.. Какие края?..
        Мой взгляд упал на название реки. «Река Миясъ». От крестика на северо-восток тянулась стрелка с хищным острием. «Чиляба. … саженей.» Так это ж!.. Я обмер от озарившей меня догадки! Пот холодными ручьями побежал по лопаткам. Это же!.. Я мысленно перевёл сажени в вёрсты, вёрсты – в километры и так же, мысленно, наложил современную карту на нарисованное русло… Сходится! Это же в…!»
      – Ах, какая интрига! И «Продолжение следует. Читайте в следующем номере.»… Молодец! Слов нет! Какая фантазия!..
      – Но пытать-то будут без фантазий, – умно заметил рассудительный Иннокентий.
      – Да в том-то и дело! – Александр обернулся к нему, продолжил с жаром: – Ты, вот, ему, ему это скажи! – тыкал он пальцем на Владимира. – Сейчас же и блатата, и крутые, и органы, и просто желающие – все к нему полезут! Рядом!.. Пуды золота!.. И координаты лишь этому придурку известны! Ну, может, его друзьям, да, Вов?..
      – Да чего они ко мне попрутся?.. Делать им, что ли, нечего?
      – …!!! – задохнулся от возмущения Сашка. – Ну что ты с ним поделаешь?! Африка вон, колыбель человечества – в Африке, а эскимосы где оказались?! Хрен ли им там делать, в этой Гренландии?! Чего попёрлись? А  Н А Д О  было! Понимаешь? Надо! А эти-то… Да за пуды!.. Да в одном городе!.. Лапоть ты, Волоха!
      – Я инкогнито, под псевдонимом писал…
      – Значит, с главного редактора начнут… Или с отдела кадров… Ну, там-то за деньги и адрес, и ФИО узнают, без пыток… Да чего я плету?.. Раз пасут – значит, уже узнали! И псевдоним-то у тебя… «Долото»! «Зубило» бы ещё взял!..
      Смолкли.
      – Хоть в эмиграцию тебя отправляй, – Сашка о чём-то напряжённо размышлял. – Ты хоть языки-то знаешь? На самом примитивном уровне?.. Без словаря?..
      – Ну-у, по-немецки немного… Яволь… курка, млеко… матка, яйко… гут… карашо…
      – О-ох…
      Опять замолчали, уже надолго. Колоколом шлёпались капли о пол с веника.
      – И карьер, блин, похоже накрылся… Одно ищем, за другое по шапке получаем…
      Никто не ответил. Думали, размышляли.
      – Ребята, да что мы заморачиваемся? Дам в следующей газете опровержение. Или как фантазию представлю…
      Александр глянул на него мельком.
      – Ты, Вовка, дурак кругом… Пока твои «фантазии» у тех, – он кивнул, как ему казалось, в сторону города, – в реалии не превратятся – я за тебя пятака ломаного не дам! Не отвяжутся они… А пуды из тебя выбьют… Даже если их и на самом деле никогда не было… Это они умеют…
      – А если в органы обратиться?
      Александр скептически скривился. Недавнее тесное общение с теми как-то его не впечатлило.
      – У тебя где семья?
      – В Кемерово уехала. К родственникам. Ещё дней двадцать там будут.
      – Это хорошо… хорошо… А редактор у тебя – как мужик? Понимающий?
      Вовка замялся.
      – Ну, смелей, смелей, депутата не тронем…
      – Шурин, – кратко ответил Владимир.
      – Вот это вы!.. Коза с нострой!.. Тогда план такой…
      Александр осторожно выглянул за дверь. Осмотрелся. Вдали в знакомой позе на грядке маячила жена. Больше никого. Прислушался. Закрылся изнутри на крючок. Присел за стол. – Тогда план такой, мужики, – повторил он негромко.  – Слушайте сюда…

      …На следующий день весь город в размере одного района мог прочитать:

      «Газета «Горожане» с прискорбием сообщает о безвременной кончине нашего лучшего корреспондента Долото В.А.
        Помним. Любим. Скорбим.
                                                                                Редакция.

        (В этом номере мы заканчиваем публикацию последнего фантастического рассказа В.А. Долото «А был ли клад?».
          Ещё раз помним, любим…)»