Форум

Легенда

Я вам сейчас спою одну легенду -
Юрода глас на паперти звучит.
Эзопа дар на время взяв в аренду,
Щербатый рот о судьбах говорит.

Шумна толпа, не слышит голос слабый,
Чужда ей песнь блаженного глупца.
Цена усилью - грош, не сыщет славы
Хромого старца сказ в душе скупца.

Фальцетом тонким он поет о Боге,
Уставшем от предательства людей.
Трудит себя калика колченогий
Старинной притче образ дать верней.

Рассказчик стар и немощен, но гордо
Проникновенно песня ввысь летит.
Однако равнодушны к ней милорды,
Но он за то не держит зла-обид.

Молитвенно сложив на сердце руки,
Людей он словом в даль времен ведет,
Когда Творец, терзаем сердца мукой,
Искал дорогу, что мечты спасет.

Забыта правда та, лишь денег жажда
Живет в душе людей. Устал певец,
Его старанья прахом, ведь однажды,
Детьми забытый, умер Бог-Отец...

Горчит слог притчи дымом фимиама.
Вещун умолк, призренья медь собрал.
Бредя, хромец ушел с развалин храма.
А я, роняя слезы в пыль, стоял.

Одиночество

Залпом пью я свое одиночество,
Тихо звякнув граненым стаканом,
Называя по имени отчеству
Отражение в зеркале пьяном.

Залпом пью, только не уменьшается
В штофе мутном безрадостный виски.
Пожалел бы кто горького пьяницу,
В гости вперся, хотя бы по-свински.

Залпом пью, и слезу полупьяную
Полотенца стерев уголочком,
Своей бывшей звоню для компании
Пусть уж с ней, лишь бы не в одиночку.

Город

Опускался соленый закат
На кипящую плоть мостовых,
По широкой дороге в ад
Город вновь провожал живых.

Город плакал осколками рам
В мертвых ямах оконных глазниц,
И, своих не считая ран,
Огрызался огнем бойниц.

Город с воем утробным ломал
Позвоночник трамвайных путей,
И дробленые ребра шпал
Рассыпал он ковром углей.

Город в копоти заживо гнил,
Падал телом растерзанным в грязь,
Под дождем тротиловых игл
Обрастал воронками язв.

Город трясся, глотая свинец,
Харкал в стены кровавой слюной,
Из-за яда людских сердец
Город был заражен войной.

Недавно прочла историю создания песни "По тундре" или "Поезд Воркута-Ленинград", и это заставило по иному посмотреть на, с одной стороны, привычный блатняк, а с другой - своеобразный гимн отчаянного стремления к свободе, не смотря ни на что, даже на жестокое наказание в случае неудачи - беглецов расстреливали. Все это произвело на меня довольно сильное впечатление, которое преобразовалось вот в такое стихотворение.

К свободе

"Воркута-Ленинград" - сквозь помехи из пыльных колонок
Магнитолы в маршрутке - привычный до сплина блатняк.
Песнь о жажде свободы спиты́м в хрипоту баритоном:
Кто о ней знает больше, чем те, кого принял ГУЛАГ.

Пусть намного изящней о ней скажут зодчие слова,
Суть сакральная в строчках, пусть грубых, в мотиве простом
Немудреной религии тех, кто презревши оковы,
Грудь дыханием рвал, осененный химеры крылом.

Зов надежды их вел, заставляя терять осторожность
Под штыками и пулями, бремя цепей побороть...

Но что делать, коль враг притаился под собственной кожей,
И нежданным тюремщиком стала предавшая плоть?

Кто-то сдастся - не ново, кого-то мятежные строфы
На безумства толкнут, разбивая рутинности гладь.
Кто-то мирру и ладана дым предпочтет, кто-то - морфий,
Кто-то, может, начнет лишь теперь, как Булгаков, писать.

Безрассудностью веры стирая отчаянья точки,
Каждый делает выбор: побег или каторги Ад.
Пусть расстрельной командой - диагноз в больничном листочке,
Но из пыльных колонок сквозь треск: "Воркута-Ленинград".

Красота

Нетрудно красоту увидеть в свете
Созвездий, нам глядящих свысока,
Но лишь один из тысячи заметит
Простую элегантность мотылька.

За яркостью цветастого узора,
Шарфом любуясь, мы не видим вдруг
Лукавой красоты в туманном взоре
И в слабости связавших шарфик рук.

Искусной сервировкой восхищаясь
Изысканных и экзотичных блюд,
Не видим красоту мы в кружке чая
С посланием на стикере "Люблю".

Заложники классических устоев,
Ладонь сжимая крепче на ремне,
Мы ратуем за красоту обоев -
Не слова "Мама" криво по стене.

И ищем красоту мы так натужно:
Ответ хотим увидеть в небесах,
Упорно к звездам тянемся, а нужно
Ее лишь разглядеть в чужих глазах.

Первая попытка написать вольный стих.


Пусть мир наш - жесток:
не каждый пробьет его толстую шкуру росток
души. Пусть он даже кичлив, неприветлив и сложен,
но тесно, когда очень тесно под собственной кожей,
что строчки, мятежные, злые, быть может, чуть нервные строчки -
до дна, до мельчайшей предательской точки
наружу: на лист акварельной бумаги, по мятым салфеткам,
полям на страницах газет или в клетку
зеленой тетради, на гладком запястье руки -
любая поверхность для буквы, для рваного пульса строки,
сюжета каприза.
Предельно открыто, не требуя пошлости приза:
так много его для награды
за толику, просто лишь толику правды,
за сеть, пусть умелой, но все ж компиляции фраз.
Так мало - за страсть,
за кровью бегущий в артериях яд
мечты, за несломленный дух, что на зло оказался крылат
болезненной тягой вдыхать фимиам вдохновенья,
за тьму заболевшего жаждою взгляда, за рвенье,
за кару способностью мыслить.
За то, что зависла,
не вылившись теплой дорожкою соли,
из желез прозрачная влага, когда вдруг ты болен,
когда беспричинно тоска, когда, может, кого-нибудь ждешь,
когда настроенье ни к черту, и в слабости жжешь
на кухне в конфорке листы и стираешь за файлами файл,
себя уверяя, что все это - просто пустяк.
Когда через гордость, смоля электронный табак,
опять начинаешь писать
потому, что иначе - никак.

За что мы, девушки, парней красивых любим?
Сердца даем на откуп - пусть калечат.
Зачем их лживые целуем сладко губы,
глаза, что не пропустят юбки встречной?
Зачем отчаянно в подушку льем мы слезы?
Из-за лица смазливого, фигуры?
Окститесь, милые! За то любить, серьезно?
А все же любим.
Потому что... любим.