Кубань догонит Айову
Стояла зима 1956 года. Саманные хаты занесло снегом, нечастым гостем на Кубани . От входа в дом до калитки, а от калитки до самой железной дороги Пётр Петров, местный житель, сорокалетний рослый мужчина, прочистил широкой деревянной лопатой дорожку. Благо, дом расположен в пятидесяти метрах от насыпи. Полоску насыпи тоже прочистил от снега, иначе на мост не подняться – скользко! Пётр взял штыковую лопату и вырубил в насыпи что-то вроде ступенек, ведь по этой дорожке его и чужие дети в школу ходят, а взрослые – на станцию, на базар. Закончив работу, он огляделся и остался доволен собой. Убрав лопаты на место, хозяин направился в дом, вошёл в небольшой холодный коридорчик, печью отапливали только три небольшие комнаты в хате. Отряхнул снег с валенок, снял рукавицы, шапку – ушанку, вошёл в комнату и положил всё это на грубку самодельной печки. Грубка была уже чуть тёплой, экономя дрова, топили только утром и вечером. Детвора – шесть ртов - сгрудилась у печки, ловя уходящее тепло.
- Замёрзли? – бодро спросил отец,- ничего, потерпите, мать с базара вернётся – растопим!
Пётр оглядел комнату, подошёл к стене, где на гвоздике висело радио – чёрный кружок, из которого лилась новая очень энергичная песня: « Кубань догонит Айову, Кубань перегонит Айову в мирных сраженьях труда! Кубань догонит Айову, Кубань перегонит Айову по надоям молока!» Он выключил радио и снова обратился к детям:
- Сидеть без дела всегда холодно. Ну-ка, шевелитесь, ребята! Люба,- обратился он к младшей дочери, - вытри нос Юрику, заправь одежду в штанишки и почитай ему сказку, а ты, Людочка, с Виталиком позанимайся, пусть потренируется с письмом, а то пишет, как курица лапой. Ты, Славик, у нас самый сильный, возьми рушку да нарушь кукурузные початки. Крупу сделаем, мать принесёт молоко – каши наварим! А где Вадим?
- Тут я, - отозвался из маленькой спаленки мальчик.
- Что? Опять стихи сочиняешь? Стихами на хлеб трудно заработать, зато мозги развивают! – Он засмеялся и, продолжая улыбаться синими глазами, выразительно продекламировал:
Вот так брючки для растяп,
Сразу видно разницу:
Одни – голову растят,
А другие – задницу!
Запомните, дети, голову надо растить, го-ло-ву! Иначе всю жизнь быкам хвосты крутить будете!
* * *
Дети заулыбались и безропотно принялись исполнять поручения. Отец считал леность, «ничегонеделание» страшным, губительным пороком. А потому самыми бранными, оскорбительными словами у него были: «тунеядец», « дармоед» и «квартирант». Чтобы не попасть в презираемую отцом категорию людей, дети делали по дому всё: мыли полы, посуду, таскали дрова. С ранней весны до поздней осени помогали родителям в огороде: сажали картошку, пололи грядки, поливали, таская вёдрами воду из воронки от бомбы. Родители поощряли детей, выделяя каждому из них «огородик», участочек в полтора квадратных метра и давали рассаду огурцов. Дети сами сажали, поливали, пололи и с нетерпением ждали урожая , а ещё того момента, когда мама, вернувшись с базара, начнёт раздавать деньги: «У тебя, Славик, выросло шесть огурчиков, молодец, хорошо ухаживал, тебе полтора рубля. У тебя, Вадим, всего четыре, получше поливай, тебе рубль, а у тебя, Людочка, только три…» Принимая из рук мамы первую в жизни «зарплату,» все испытывали радость и гордость,
.
Зимой огород отдыхал, зато в сарае всегда было много работы: вычистить навоз, подсыпать свежей соломы, чтобы кормилице-Зорьке было сухо и тепло. Надо надёргать из копны сено и положить ей в ясли, чтобы всегда сыта была, нужно подогреть воды, чтобы не простудилась…
Зорька в благодарность за заботу отдавала всё молоко, из которого мама делала творог, сметану, а по вечерам лепила огромное количество вареников. Пока она с дочками стряпала, старшие мальчики по очереди трясли руками закрытую крышкой трёхлитровую банку со снятыми с молока сливками. Трясли до тех пор, пока в ней не образовывался комочек масла. Вареники заправляли сметаной и маслом, дети уплетали их, особо гоняясь за «вареницами», бантиками из теста, которому не хватило начинки.
А ещё мама всегда готовила в духовке ряженку из цельного топлёного молока с красивой золотистой корочкой. В семье всегда не хватало денег, поэтому она относила ряженку на рынок. Зимой – это была единственная статья дохода.
В семье обожали рисовый молочный суп и молочную лапшу, которую мама резала сама, раскатав тоненько тесто. А какая была вкусная молочная каша из кукурузной крупы! Сахара не было, зато папа добывал тягучую патоку, заменявшую мёд и сахар.
Дети очень любили корову Зорьку и не роптали, когда летом нужно было встать в шесть утра, чтобы отогнать её в стадо. А вечером встретить её, угостить свежескошенной травой, которая буйно росла на полянах, вдоль тропинок и дорог. Всё, что исходило от Зорьки, несло радость и пользу, даже её навоз, который бережно складывали за сараем, а потом, перепревший, сыпали на грядки и получали хороший урожай овощей.
Огород был щедрым всего полгода, а Зорька кормила семью круглый год, не считая времени отёла. Рождение телёнка становилось самым волнующим и радостным событием. В тревожные ночи ожидания отёла не спал никто, кроме малышей. Это всегда происходило зимой, поэтому закутанного в старое одеяло телёночка папа приносил в комнату, где топилась печь, где спали, ели, делали уроки дети. Он отгораживал угол, стелил подстилку и клал на неё новорождённого. Детвора гурьбой обступала его, любуясь малышом. С восторженной радостью наблюдали, как постепенно обсыхала шерсть телёнка, как неуклюже он пытался встать на ноги, а потом, некрепко стоя на дрожащих ногах, падал и поднимался вновь. Девочки осторожно гладили его, любуясь симпатичной мордочкой, а потом все вместе придумывали имя новому члену семьи.
Молоком кормили сначала телёнка, оно называлось «молозево» и не годилось для питания человеческих детей. Мама наливала в алюминиевую чашку молозево и, согнув пальцы, опускала в неё ладонь. Телёночек находил в молоке мамины пальцы, принимал их за вымя, начинал сосать, втягивая в себя тёплое молочко. Молока хватало всем, многодетная семья благополучно доживала до весны, благо, что на Кубань она приходит всегда рано.
* * *
Но однажды всё как-то неожиданно и странно изменилось. Отец по-прежнему трудился в совхозе разнорабочим, но теперь приходил с работы раздражённый и даже злой. Это было непривычно детям. Они всегда с радостью встречали его, висли на руках, обнимали за ноги и задавали «вечный» вопрос: «А что Вы нам принесли?» (Во всех семьях на Кубани тогда говорили родителям «Вы»). Отец загадочно улыбался и таинственным голосом рассказывал о том, как он повстречал в поле зайца, который нёс кусочек хлеба своему зайчишке, а когда узнал, что у папы целых шесть детишек, отдал ему хлеб и попросил передать его своим послушным и трудолюбивым детям. Кусочек чёрного хлеба был примятым, подсохшим, сёстры и братья делили его бережно, не роняя ни крошки, и ничего на свете не было вкуснее этого хлеба от зайца.
Теперь же, придя с работы, уставший, недовольный, отец валился на табуретку за обеденный стол и говорил жене:
- Представляешь, Шура, Рубисово поле кукурузой засеяли! И на втором, и на третьем отделении все поля под кукурузой! Он перечислял поля, которые раньше засеивались пшеницей, горохом, клевером, викой, овсом, свеклой, морковью и другими культурами. Да это и понятно, ведь совхоз был плодоовощной и прекрасно выполнял своё назначение.
- Как же так! – негодовал отец. – Они там совсем с ума посходили! Ну, разве можно кормить скотину одной кукурузой, какой бы питательной она ни была! Вот ты, обращался он к жене,- любишь пряники, они вкусные. А если тебя одними пряниками полгода кормить?! Завоешь! И болячек себе наживёшь от переизбытка сахара. А скотине ведь тоже разнообразный рацион нужен! Погубят скотиняку! Всю!
Отец выскакивал во двор, ходил по огороду между грядок и возвращался в дом, только немного успокоившись.
.
Радио на стенке говорило целый день, и дети невольно слышали о переменах, происходивших в стране. Главным человеком теперь стал Хрущёв. В совхозе поменяли плакаты и портреты, висевшие в школе и в клубе. Маленькие граждане ничего не понимали в происходящем, но запомнили наиболее часто повторяющиеся слова: «царица полей» - так стали называть кукурузу, «культ личности» - это о Сталине. Как дразнилку, хором повторяли невесть откуда взявшуюся песенку: «Берия, Берия, вышел из доверия!» А потом в мозгах отложилась часто повторяющаяся строчка из песни, звучавшей по несколько раз в день: « Кубань догонит Айову, Кубань перегонит Айову в мирных сраженьях труда!»
Дальше стало происходить совершенно непонятное: в посёлке перепахали все поляны, где раньше играли дети и паслись телята, не оставили даже самые маленькие. Перепахали даже узкие полоски зелени вдоль дорог. Теперь, чтобы набрать Зорьке травы к ужину, приходилось лазить вдоль заборов, вдоль насыпи, собирая по травинке корм.
* * *
Однажды во время обеда Пётр углубился в газету «Советская Кубань», а потом отбросил её с усмешкой:
- Гляди-ка, мать, скоро Америку догоним!
- Балабол! – засмеялась Шура. – Еле- еле раны после войны зализали, оклемались чуток. Куда нам тягаться с Америкой после такой разрухи! Их землю никогда не палили, как нашу. Да и ЗАЧЕМ?
- Я не балаболю! – вскипел Пётр. – На вот, почитай!
- Не до газет мне,- отмахнулась Шура, варившая постный борщ в большой кастрюле.
- Ну, так я тебе почитаю! Штат Айова в Америке есть, слыхала? Так что наш «кукурузник» придумал! Приказал, чтобы Кубань, житница наша, догнала и перегнала этот штат по молоку и по мясу!
- Что ты буровишь? – не верила жена
- А то! – внезапно сникнув,- ответил Пётр. – Хана нам теперь всем. Крышка. Где ж они возьмут столько мяса, молока?
- Где? – теперь уже тревожно спросила Шура.
- У народа отымут!- закричал отчаянно отец большого семейства, отбросил газету и, как ошпаренный, выскочил на улицу.
--Нет! Нет! – закричала ему вслед мать большого семейства.- Они не посмеют! НЕ ПОСМЕЮТ!
Дети, все шестеро, слыша отчаянные крики родителей, испуганно притихли.
Вскоре после этого разговора у магазина, у конторы, у клуба появились большие объявления. Они приглашали в клуб всех жителей посёлка на общее собрание по вопросу государственной важности. Ходило много тревожных слухов, поэтому пришли все, оставив малышей под присмотр старших детей. Выступал парторг совхоза, говорил о политической ситуации в мире, напоминал коммунистам про их долг, беспартийных граждан призывал к сознательности. Чувство патриотизма пробуждал: мол, негоже нам, кубанцам, перед Америкой пасовать. Переплюнем её, к чёртовой матери! Долго говорил, а привёл всё к тому, что всем сельчанам своих коров нужно отдать, с завтрашнего же дня приводить их на скотный двор совхоза.
По залу прошёл сначала стон, а потом завыли, заголосили женщины. Мужчины, которые покрепче, стали возмущаться и выкрикивать неудобные вопросы:
- А что взамен?
- А детей чем кормить будем?
- А кормить наших коров чем будете? На них-то корма не рассчитывали!
- А держать где будете? Под открытым небом? Ладно, лето, а зимой – куда?
- Разве это по-хозяйски?! Погубите нашу скотиняку, кормилиц наших!
- Так ведь план по мясу тоже как-то надо выполнять,- отбивался от крикунов парторг, а директор совхоза молчал и смотрел в пол. Он, умный и опытный руководитель, вышедший из «низов», не разделял «генеральную линию» партии. Прекрасно понимал, чем закончится очередная кампания, исходящая от вершителей народных судеб, но молчал. Слишком свежа была память о репрессиях.
Боясь непредвиденного развития событий, парторг и директор быстро закрыли собрание.
Шура почернела от горя. Как теперь жить? Что будет с детьми? Как пережить зиму? Где добыть копейку? Пособия на детей – мизерные. Зарплата рабочего совхоза тоже. Впрочем, эти же вопросы задавали себе очень многие сельчане. Многодетная семья жила почти в каждой хате Меньше трёх детей ни у кого не было. Власть, желая поскорее решить острую проблему роста народонаселения, после войны запретила аборты. Тех, кто пытался сделать это тайно, ожидало уголовное наказание. О том, как предохраняться от нежелательной беременности, как и о сексе вообще, говорить было не принято, поэтому и просвещения в этом вопросе никакого не было. Вот и рождались в семьях желанные и нежеланные дети, но всё равно одинаково любимые кровинушки.
Корова, поросята, птица имелись в каждой семье, без подсобного хозяйства в тяжёлые послевоенные годы выжить было невозможно.
Отдать практически задарма здоровую дойную корову?! Ради чего!? Зачем?! Эти вопросы не укладывались в сознании вечных тружениц-матерей. Да будь она проклята, та Америка! Век жили без неё и опять проживём! Тихие и громкие проклятия не только в адрес Америки невольно срывались с губ самых отчаянных и самых отчаявшихся людей.
- Не отдам, ни за что не отдам! Пусть хоть расстреляют меня! – решительно заявила Шура мужу.
- Сейчас не расстреливают. Заставят… сама отведёшь - тяжело вздохнул он в ответ.
* * *
Первыми отвели коров на совхозный двор коммунисты. За ними потянулись другие, понимая, что это хоть какой-то шанс спасти от голодной смерти корову. Рабочим совхоза поле под сенокос, как это делали раньше, не дали, отруби и пшеницу тоже, жмых и тот невозможно было достать. Все поляны перепаханы, самим пасти негде. На пастбище личный скот выгонять запретили – только для совхозных коров. Шура, мучаясь, не спала ночами, слыша голодное мычание Зорьки. Однажды утром Пётр и Шура с трудом подняли её на ноги, развёли тёплое пойло из картофельных очисток, напоили. Затем хозяин надел корове на шею налыгач, подтянул его, грустно похлопал кормилицу по холке и вывел со двора. Шура, проводив корову, голосила, как по покойнику. Поддерживая под руки, старшие сыновья привели мать в дом и положили на кровать. В этот день она не вставала. Дети всё делали сами, переговаривались вполголоса и затыкали ладошкой рот пятилетнему брату, который, чувствуя в доме неладное, пытался заплакать в полный голос.
Прошло два месяца. В первое время все хозяева коров каждый день приходили на скотный двор в тревоге за свою любимицу. Каждый старался вытащить из тощего стога пучок сена и подкормить свою корову. Бригадир разгонял несознательных собственников, но они пробирались тайком и подкармливали животных хлебом из дома, обделяя своих детей. К середине зимы от стога сена осталась только труха. Ни пшеницы, ни отрубей не запасли, а с чего запасать, если на корм, кроме кукурузы, ничего не сеяли. Кроме кукурузного силоса, ничего не было, да и тот приходилось экономить, урезая нормы выдачи кормов. Удои резко снизились, голодные коровы не хотели и не могли отдавать молоко. Тогда, на собрании, парторг обещал, что каждая семья ежедневно будет получать бесплатно пять литров молока, теперь об этом не было даже речи. С наступлением зимы пришла настоящая беда. Всех коров загнали под одну крышу, рассчитанную на количество животных, вдвое меньшее, чем требовалось. Теснота, грязь, недокорм стали валить животных. Начался падёж коров. Тех, что ещё держались на ногах, везли на бойню. Люди роптали, возмущались, но открыто выразить свой протест не могли. Не умели. Или не смели.
Шура Петрова возвращалась с базара домой, неся в руках алюминиевый бидончик с молоком. Пётр получил зарплату, целых десять рублей, вот они и решили побаловать детей молочной кашей. К тому же, Виталик промочил ноги и заболел ангиной, нужно было отпоить ребёнка горячим молочком. Она шла осторожно, потому что бурки, сшитые ею из старого пальто и обутые в резиновые галоши, постоянно скользили. Женщина шла, останавливаясь и внимательно выбирая место, куда безопаснее поставить ногу. Так, с предосторожностями, она дошла до моста. Теперь предстояло главное: спуститься с насыпи. Хорошо подумав, Шура повернулась спиной к дорожке, прочищенной мужем, наклонилась до земли и, упираясь ногами в вырытые им же земляные ступеньки, одной рукой крепко держала бидон, а другой, опираясь на землю, медленно сползла с насыпи.
Уф-ф-ф! Кажется, пронесло! Теперь по очищенной от снега дорожке идти стало спокойнее. Облегчённо вздохнув, но всё ещё с опаской подошла к дому, вошла в холодный коридорчик и протянула руку, чтобы открыть дверь в хату. Неожиданно нога ушла в сторону, а рука, протянутая к ручке двери, взлетела вверх. Она услышала только глухой, тяжёлый стук бидона об пол. Молоко полилось по холодному полу…
Дети, услышав непонятный шум в коридоре, открыли дверь и увидели мать, стоявшую на коленях и собиравшую пригоршнями с пола разлитое молоко. Их испугало лицо матери, а точнее, её взгляд: он был неживой, как у слепых людей, из этих неживых глаз ручьём лились слёзы. Если б она голосила, не было бы так страшно. Старший сын попытался поднять её с холодного пола, она, молча сопротивляясь, продолжала сгребать остатки молока с грязного пола.
Дверь в хату оставалась открытой, и надоевшая песня из радиоприёмника хорошо была слышна: «Кубань догонит Айову, Кубань перегонит Айову по надоям молока!» Шура, словно очнувшись, медленно поднялась на ноги, огляделась, нашла веник с длинной ручкой, подошла к стене и стала яростно колотить радио веником. Оно сорвалось с гвоздика и повисло на шнуре, продолжая трансляцию. Потом упало на пол и заглохло. А мать безотчётно продолжала бить его, шепча что-то про себя побелевшими губами.
Мы в соцсетях: