Форум

                Выходные дни лучше планировать заранее, иначе не увидишь, как пролетят, и ничего полезного не сделаешь. Известно, ведь, время тогда - богатство, когда им воспользуешься. Вот и у меня однажды так вышло. Проснулась субботним утром, планов - никаких, лежала-лежала и незаметно погрузилась в воспоминания из детства о моей единственной бабушке Булыгиной Пелагеи Андриановне. Остальных стариков, как и у многих из нашего поколения, унесла война. Наверное поэтому я очень дорожила своей любимой бабулечкой.

                Мне было всё равно, какой она была, главное - была! Сельчане её уважали, прислушивались к её мнению и часто спрашивали совета по разным житейским вопросам, касалось ли это хозяйства, скотины или огорода... Помню, прибежала как-то раз соседка и кричит ей с порога: - "Поля! Поля, где ты? Помоги - корова разродиться не может." Бабушка взяла навесной замок с ключом, ведро воды и пошла в стайку, где корова соседская телилась. Мы, ребятишки, - за ней, да так, чтобы под ногами не путаться, иначе прогнать могут в два счёта. Бабушка опустила замок в ведро с чистой водой и ключом открыла его там, что-то ещё пошептала, дала эту воду выпить корове, и та вскоре принялась телиться. Нас всё равно выгнали. А корова принесла бычка. 

                Летом бабушке пришлось ещё раз наведываться к этой отелившейся корове, соседка негодовала, что та не даёт себя подоить. Так наша баба Поля поговорила ласково с коровой, присела с правой стороны и струйками молока из вымени давай в копыта корове брызгать. Глядь - в копыте-то гвоздь торчит - наступила где-то.

                " - Ах, ты, шалавая, - заругалась хозяйка на свою бедолагу, - опять на стройке шарилась, трава там тебе что ли слаще... Спасибо, Полюшка, ввек бы не догадалась, почему эта бродяжка копытом по ведру лязгает." С тем и ушли домой.

                Бабушка казалась мне суровой, но я искренне любила её и помогала ей, в чём могла. Однажды убиралась у неё в кладовке. Протирая полки, перекладывала разные вещи. Смотрю - книги какие-то. (Это были учётные книги, похожие на разлинованные тетради). Открыла, начала читать. Это оказались рецепты от болезней. Аккуратным почерком бабушка описывала, какие травы от каких заболеваний помогают. Надо же (!) целых четыре больших книги! Я зачиталась. Позже мне влетело от неё, за то, что я так ничего и не сделала до обеда. Зато я ещё больше стала уважать свою бабу Полю, такую умную, практичную в жизни. Вот только с папой они часто ругались, я не понимала из-за чего.

                Из рассказов мамы я знала, что у них был труднообъяснимый конфликт, длинною в жизнь. Бабушкины недовольства иногда распространялись и на меня. Мне, горячо любившей свою единственную и героическую бабушку, было вначале и невдомёк, что моя банальная схожесть с отцом в чертах лица возбуждала в старом человеке беспричинную ярость; то прут схватит, начнёт стегать по ногам - поторапливать в магазин, не дав и переодеться; то, не разобравшись,  камни и бакулки швыряет, громко и безапелляционно уличая меня в том, чего я не делала.

                Как стало позже известно, получила я тогда нагоняй вместо своего брата Витьки. Он загнал накануне купленную молодую стельную корову  в один пригон со старой. И та её пободала - слава Богу, без последствий. А бабушкины слова прошли сквозь время и вызывают во мне лёгкую улыбку всякий раз, когда я их вспоминаю. Представьте. Иду на речку за водой мимо огорода с вёдрами на коромысле, а в меня ни с того, ни с сего какие-то камни летят, бакулки деревянные. И бабушка, перелезая через забор, кричит: "- Ах, ты, змея подколодная, ты пошто корову, не спросив меня, в стайку загнала?!" Какую, думаю, корову(?) И иду дальше, не обращая на неё внимания, словно ничего и не происходит. Не принято у нас было со старшими спорить.

                Только средний брат Витька, шкодливый от рождения, всё-таки потом отыгрался на бабулечке. На чердаке нашего дома под крышей он нашёл жбан с краской, с серебрянкой, набрал немного и предложил нам с младшим братом Серёжкой вместе пойти на речку. Там он её поджёг - удивительное зрелище! Кто его надоумил - не знаю, только при помощи изоленты, спичек и серебрянки он смастерил какую-то "бомбочку", чиркнул о коробок спичек и закинул в огород. Бабушка там как раз сено перекладывала... Витька от хохота потом ещё долго отходил, всё повторял  - "вилы - в одну сторону, бабка - в другую". Вот так всегда было: нашкодит  Витька, а ругали меня и стыдно было перед бабулей тоже мне, а не брату. А вот обиды не было.

                У бабушки, кроме меня,  было ещё четыре внучки и четыре внука, ей было, кого любить и было, кого жалеть, а это уже относится не к внукам, а к маме. Её, как самую старшую из троих девчонок, рано, можно сказать, вытолкнули замуж, лишь бы в доме мужик появился. Только мамина семейная жизнь не сложилась с самого начала. Муж, с виду здоровый статный мужчина,  оказался пьяницей и деспотом. В конечном итоге она сбежала от него с ребёнком на руках. Второй муж был ещё хлеще первого. Одарённый вроде бы от природы мастер-мебельщик, кроме пьянки, занимался ещё и рукоприкладством. Слава Богу, Витька перенял от отца только талант, а злобы в его характере не было, так... дурь от недосмотра. Он, кстати, родился у мамы далеко от Алтая, в Луганской области на Украине... Мамина сестра Валентина как-то рассказывала мне о своей поездке на Украину в то время.

                "Галя, ты не поверишь...Твоя мама с двумя маленькими детьми жила в землянке. Я захожу, а она сшила сынкам пальтишки из своего старого пальто и сидит уже заплатки на них пришивает. У меня сердце сжалось от увиденного. А когда твоя мама рассказала мне, как он порой пьёт и гоняет её с ребятишками, так я вовсе поклялась, что вытащу её оттуда во что бы то ни стало и увезу."

                Так потом и случилось. Тётя Валя вернулась на Алтай, рассказала обо всём моей бабушке Пелагеи, и та, продав осенью порося, поехала на эти деньги и забрала маму с запуганными мальчишками Сашкой и Витькой к себе в Турочак, в родной дом на берегу горной реки Бии. 
                Этот дом бабушка строила сама со своими девочками. Мама рассказывала, что ещё до рассвета они вставали, доили коров, прогоняли их в поле к пастуху и уходили в лес пилить деревья. Потом мама шла в школу. (Одно время девочки ходили в школу по очереди, так как у них были одни калоши на троих). После школы мама вновь возвращалась в лес. Все сучья на поваленных деревьях были уже обрублены, и бабушка с мамой принимались пилить: что - на чурки, а добрые деревья - на баню. Потом всё свезли на лошади домой. Серко был крепким конём. Бабушка его берегла. Как иначе справляться одной с хозяйством? Сын Володя, на которого она возлагала  надежды, заболел, да так тяжело, что и не выжил. Остались одни девчонки. 
                Видимо, бабушка чувствовала свою вину перед мамой и мечтала о лучшей для неё семейной доли. А тут в маминой жизни появился детдомовский (безотцовщина - ни кола, ни двора) отслуживший солдат, мой папа,  и с проклятиями тёщи увёз её опять на чужбину. Мамины письма о том, что папа переписал на себя детей, о том, что она счастлива с ним, что он работает начальником ПМКа и много зарабатывает, что он заботливый, любит одинаково и её мальчишек, и нас с младшим братом Серёжкой (нас стало четверо), не растопили бабушкиного сердца. Мы жили хорошо, дружно. Каждое лето приезжали из Иркутской области на Алтай, помогали стареющей бабушке с хозяйством. А позже, когда я перешла в шестой класс, и вовсе переехали к ней в Турочак. Построили дом рядом, хотя папа никогда не был плотником и обучаться этому мастерству ему было не у кого. Строили всей семьёй, и взрослые и дети. (Правда, старший брат Александр закончил военное лётное училище и служил тогда в Германии, средний брат Виктор был в Армии).  Младший брат Сергей забивал мох между брёвнами, докуда дотягивался. Папа обивал потолок и стены дранкой. Мы с мамой месили раствор, потом штукатурили и сушили стены обогревателем. Бабушка готовила. Она ввела за правило всегда ужинать вместе за одним столом.

                Всем своим поведением я старалась угодить родному старому человеку. Каждый день я была у неё на подхвате, помогала старушке с огородом, доила её корову, мыла полы, даже тротуарные доски начищала. Бабушка была для меня эталоном сильной личности. Ещё бы(!) Мужественная, жизнестойкая, умная, красивая, работящая. А пела старинные народные песни настолько хорошо, что, помню, какие-то приезжие люди записывали её исполнение на магнитофон. Я ею гордилась.               Для ребёнка старый человек вообще - кладезь мудрости. Но больше всего меня впечатлил мамин рассказ о жизни в военное время. Именно после него меня переполнило чувство уже безоговорочной любви к родной Пелагеи Андриановне.

                Жизнь в горах намного суровее, чем можно себе представить. Село расположено в семидесяти километрах от озера Телецкого между двумя большими реками, чистой холодной быстрой Бией и тёплой медленно текучей Лебедью, да ещё озеро... Поэтому туманы здесь не редки, ночью идут дожди, а днём донимает зной. В таких условиях заготовить сено на зиму - порой  было дело искусства, да вдобавок сенокосы были либо далеко от села на горных уклонах, наш был в семи километрах, либо ближе, но за рекой, там у нас было ещё два покоса. Из-за пожаров стог сена раньше глубокой осени нельзя было перевезти в село. А из-за безветрия люди отапливали жильё только дровами. Представить трудно, сколько дров надо заготавливать каждый год на каждую семью. Детства, такого, какое обычные люди себе представляют, у сельских ребятишек не было. Всё лето в огородах, на покосах, часто с ночёвками.

                Помню, сплавляемся вниз по реке на лодке с покоса в двенадцатом часу, мотор не заводим, экономим бензин, да и люди уже спят, зачем шуметь? Отец то и дело закидывает удочку в надежде поймать хариуса.

                "- Вот тут, перед островом, мы с Серёжкой прошлый раз чуть зверя не догнали! - неожиданно заговорил отец, - возвращаемся с рыбалки на моторке, сначала, думал, показалось - нет, лось плывёт! Мясо бесплатное! Разворачиваю моторку и - за ним, уже придумал, как взять. Да только мотор заглох, гадство, в нескольких метрах. Как же я сейчас рад, что он тогда заглох! Я, ведь, пока заводил, смотрю - на берег мощными ударами о воду выносит себя вовсе не лось, а огромный тучный медведь. Тучный-то тучный, но с лёгкостью в несколько прыжков скрылся из глаз, только хруст тальника слышно было." Отец ещё немного посмеялся, дёрнул головой из стороны в сторону, повернулся к другому борту моторки и опять закинул в воду снасть на удилище. Уже подплываем...

                В селе танцы, музыка разливается по всей длине реки, иллюминация. А у меня только одно желание - упасть в постель. Какие там танцы! Хоть бы сил хватило умыться, прибрать инвентарь да разобрать сумки. Хотя покос за рекой мне нравился больше, чем за строящимся аэропортом, куда надо было ходить пешком по горам по семь километров. Пока дойдёшь до места, за спиной в рюкзаке молоко от жары и тряски успевает скиснуть и сбиться в масло. Утром косить проще. Прохлада, роса на траве, литовка с приятным для слуха хрустом идёт как по маслу. Но к обеду становится невыносимо. Пауты, слепни, дикие осы, пот ручьём. Четыреста раз махнёшь литовкой и бежишь к родниковому  ручью обмыться. Потом вновь - в ряд, да торопишься, чтобы сзади идущий косарь тебе по пяткам не резанул. Наконец-то обед. Пока взрослые едят, ты замертво падаешь рядом и успеваешь немного поспать. "За работу!" (незабываемый будильник). На ходу берёшь варёное яйцо, надо же перекусить, доходишь до следующей нескошенной поляны, рядом ручей. Бросаешь в него платок с головы, выламываешь трубочку из пучки и через неё пьёшь таким образом цежёную воду. Мокрым платком повязываешь голову - хорошо, прохладно! Затем быстро точишь бруском литовку, благо навык уже есть, хотя первый раз без крови не обошлось. Теперь мой большой палец со шрамом повдоль  всегда чётко определяет своё местоположение на бруске. Скосить траву - это ещё не самое трудное в сенокосе. "И в валках - не трава, и в копне - не сено", - говорила мама. Скошенную в валках траву надо переворачивать, а если намочит дождь, то снова ворошить. И только сухие валки сгребаются и навильниками стаскиваются в копны. Копны делали небольшими, чтобы потом на себе (где на всех лошадей наберёшься) свозить и сметать в стог. На стог ставили всегда меня, я страшно боялась, но возражать было не принято. Я была лёгонькой, уминая сено, сильно проваливалась, и туда, где проваливалась сильнее, кричала, чтобы накидывали сена побольше. Если навильники с сеном укладывались неровно, я подхватывала их граблями и поправляла, перетаскивала на нужную сторону. Позже, проходя мимо чужих стогов, отец оценивающе произносил:  -"Смотри-ка, у соседей стог с плечом получился, а у нас Галинка ровненькие выдаёт". В этом заключалась и похвала, и благодарность, и родительская гордость.

                Что бы мы не делали, я всегда примеряла эту работу на бабушку. Как же она без мужа со всем управлялась?! -"А-а, глаза боятся, а руки делают, - отмахнулась она однажды, - зато работа от горя излечивает."
                В военное время было много сирот, и бабушка, кроме своих трёх девчонок,  подобрала и воспитала ещё одну. Никто этим не кичился. Я об этом вообще узнала уже в студенческие годы. Её звали Екатерина Хлыновская. Она выросла и уехала в Горно-Алтайск, как оказалось насовсем. Я пыталась её разыскать, но на территории Республики Алтай она не проживала. Да и фамилию могла сменить.

                Мама была старшей в семье, а значит выполняла всю взрослую работу. И за скотиной присматривала, и младшие сёстры были на ней, и порядок в доме. Однажды бабушка велела ей сбить сметану в масло в высокой узкой бадье, специально предназначенной для этого, в маслобойке, а сама ушла на маслозавод, она там работала. Туда и излишки молока, если их можно так назвать, сдавала. Оплачивала выписанные литры сыворотки, которой кормили скотину, в основном свиней. Так вот, мама послушно сбивала масло, да притомившись, пошла попить воды. А младшие сёстры открыли крышку и намазали белое, ещё незрелое, масло на хлеб и убежали. Маме, за то, что она их прозевала, потом досталось от бабушки. Она вгорячах схватила бич и стеганула им по заднице. На конце бича оказался узелок, который с кровью вырвал кусок плоти. Бабушка много чего мне рассказывала, из того, за что не могла себя потом простить. Только по её рассказам и можно было судить о суровом военном и послевоенном времени. Ведя хозяйство, бабуля умудрялась ещё и вязать шерстяные носки на фронт. Она их отправляла, наверное, сотнями. Хотя девчонки порой ходили в школу по очереди в одних калошах, обернув ноги газетами. Поверить невозможно.

                Говорили, что у бабушки с дедом Прокопием Ивановичем была большая настоящая любовь. В его счастье она находила своё, и всё у них ладилось. Если бы только не война... Как же ей не хватало его! Да что там, все односельчане отправляли на фронт всё, что только могли, лишь бы война поскорее закончилась, лишь бы родные вернулись живыми. Вот и не жалел особо никто ни детей, ни себя. Однажды, в 1943 году, дедушка, а для Пелагеи - любимый родной  человек, её муж и опора, приехал из госпиталя на поправку после ранений.

                "- Господи, - вспоминала бабушка, - его узнать было невозможно: беззубый, ущербный, весь в ранах, как подросток - кожа да кости! Кто ни увидит, удивится. И это вместо богатыря, какого я провожала на фронт."

"- Как там страшно! Я, наверное, не выживу", - словно оправдывая свой вид, произнёс дед. Вцепилась она в него, взвыла белугой: "- Не отпущу больше, - кричит, - ты своё отвоевал! Посмотри на себя, каким ты стал, какой из тебя солдат?!" Книжку его красноармейскую спрятала. Дед целый месяц, пока заживали раны, как будто старался ей доказать, что он ещё ого-го(!) какой боец. Раненный, переделал по дому мужицкие дела. Бабушка подробности не рассказывала, больше плакала, какие там подробности... В страшную ткань времени была облачена её жизнь. Только и жила чувством материнского долга и надеждой на мирное будущее. Лишь иногда, с её слов, она терялась рядом с любимым во времени и, наверное, была счастлива относительно других женщин.   Только ушёл он, как срок побывки вышел, опять на фронт. Позже она получила известие о том, что он пропал без вести.

                Она его всю жизнь прождала, всю жизнь(!) 

                                                             СКАЗКА
                                            ПУТЕШЕСТВИЕ ПЕНОПЛАСТА

                                                                 1

                В гараже студента Андрея с тех пор, как он стал ремонтировать мотоциклы, всегда кипела жизнь. Местные жители: Диван, Компрессор, Печка-буржуйка и Чайник очень гордились своим хозяином. В свои неполные 20 лет Андрей зарабатывал на ремонте техники и, помимо учёбы, постепенно строил себе дом. Кроме родителей, ему помогали друзья. Жители гаража хорошо знали их всех поимённо вместе с их шутками, тайнами и мечтами. Бывало, что и скучали по ним.

                Больше всего за Андрея переживала Печка-буржуйка. В холодные времена она старалась обогревать весь гараж так, чтобы парню было комфортно работать, и он часто пропадал в гараже до полуночи. Печка несколько раз за вечер давала команду Чайнику посвистеть в свой недокучливый свисток, чтобы хозяин не забывал отдыхать на диване за кружкой чая. Даже летом, в стремлении быть полезной, Печка предоставляла свою плиту в качестве рабочей поверхности. Вот только Компрессору не нравились частые перерывы. Кичась своей важностью, он готов был работать беспрерывно, хотя его ворчливость вовсе не мешала их дружбе. Никто, ведь, не пожелает себе жизни без друзей, даже если б он имел все остальные блага.

                Днём, когда Андрей был в университете, жители гаража заводили между собой разговоры и обсуждали ремонтируемую технику, поражаясь тому, из какой старой рухляди их покровитель творил для людей добрых помощников. Любовь Андрея к технике на их глазах становилась зримой.

                Однажды их любимец долго не появлялся в гараже. Только через неделю он вернулся из Горного Алтая от дедушки с бабушкой и, разбирая вещи в машине, достал оттуда что-то бережно завёрнутое в наволочку и аккуратно поставил на самую верхнюю полку. Край наволочки опустился и местные жители гаража увидели пенопласт. Андрей вышел.

                - Ну здравствуй, Пенопласт, - поздоровалась с ним первой на правах  хозяйки Печка-буржуйка.

- Здравствуйте, добрые жители, - охотно ответил на приветствие Пенопласт.

- Как тебе там наверху, удобно?- спросил Компрессор, он всегда боялся высоты. Андрей как будто знал это и выше нижней полки никогда его не поднимал, и то, только для того, чтобы протереть после работы.

- Здесь здорово, - улыбнулся Пенопласт, - тепло, вас всех видно. Мне нравится. Я легкий, даже если свалюсь, ничего мне не станется.

- А откуда у тебя такая красивая наволочка? - спросил старый обшарпанный  Диван.

- Издалека. Это долгая история, - вздохнул, как будто расстроился, Пенопласт и замолчал.

                Его новые друзья тоже какое-то время поддержали молчание. Первым продолжил разговор Чайник:

- Я вижу, тебе есть о чём вздыхать, путешественник, но, вероятно, твой кругозор побогаче нашего будет, что мы тут видели-то(?), может быть, поделишься впечатлениями с новыми друзьями?!

- Попробую, если вам так интересно, - начал напрягать свою память Пенопласт.

                                                                                     2

                Я родился поддоном и знал, что жизнь пенопластов коротка - перевезут какую-нибудь вещь, а упаковку выбросят на свалку. Мне, получается, повезло. Я попал в село Турочак Республики Алтай. Меня хозяйские ребятишки достали из коробки и взяли с собой на речку, я ведь отлично плаваю, вот и помогал детям в воде держаться на плаву вместо спасательного круга. Только потом меня в песке замарали и закинули высоко на кусты. Я думал, сгорю там от жары на солнцепёке и истлею как мусор.

                Но на моё счастье на речку приехал Андрей... Андрюшенька! Он привёз туда свою маму Галину Петровну с мужем Олегом Геннадьевичем, племянника Максимку и больного не ходячего дедушку Петра Алексеевича, бывшего рыбака, не мыслящего свою жизнь без реки. Дедушка неподвижно сидел на переднем сиденье машины и наблюдал за всеми. Ему обтёрли смоченной в реке салфеткой лицо, руки, на что он пошутил:

 - Вот я и искупался...

                - Ты, дед, сейчас ещё и порыбачишь! - восторженно воскликнул Андрей, достав рыболовные снасти из багажника.

Андрей тоже был заядлым рыбаком. Его мама шутила, что он и в луже рыбу поймает.

- Здесь на червя надо рыбачить, где ты их возьмёшь? - ожил, заблестев глазами, дедушка.

- Смотри, - поймал его взгляд Андрей.

Он воткнул в землю около бревна вилы с коротким черенком и начал ритмично стучать по ним основанием ладони.

- Ой, баба! Посмотли - чильвики сами к нам из земли вылазивают! - закричал ошарашенный от увиденного трёхлетний Максимка.

Он стал торопливо их собирать, ойкая всякий раз, когда они выползали и падали из его маленьких ручек.

- Какие же вы скользючие! Ой! Куда ты?.. Куда?!  Иди сюда, ко мне... в баночку... Андлюша, они вылазивают из банки!

- Не "вылазивают", а "выползают", - поправил его Андрей, - насыпь им в банку земли!

- Чичас!

Малыш поставил на землю баночку с расползающимися червями  и, сбегав под берег, положил на последнего червя пригоршню мокрого песка:

- Вот вам, ползуны!

Андрей сбросил в банку собранных червей, надел одного на крючок и закинул удочку. Катушкой подтянул леску в натяг, установил малюсенький колокольчик на конце удилища и передал его деду, сидящему в машине очень близко от берега.

- На, рыбачь, дед. Видишь какие сейчас удочки стали выпускать!

- Да... Между прочим, я в детстве самым первым стал самодуры делать. Ни у кого не было. Сам смастерил из плашек саночки, привязал к ним леску треугольником под углом, и они у меня легко бегали вверх по течению. Навяжу на леску мошек, штук десять-пятнадцать, и распускаю самодур до самой середины реки, а то и дальше. По ведру налавливал, весь детдом ухой кормил. Шибко голодно было после войны-то, а нас, сирот, в то время - полным-полно оказалось.

- Ты у нас герой, дед!

- Да уж - герой... Плохо, знаешь, когда сила живёт без ума, да нехорошо, когда и ум без силы. Глазами да мечтами всё бы переделал, и колхоз бы заново в Знаменке отстроил... Отжил я уже, Андрюшенька, своё. Видишь какой... Ноги не ходят, голова "не варит". Вот показал ты мне речку, сколько лет я её не видел, теперь и помирать можно.

- Нельзя тебе, дед, так вслух говорить. Бабушка тоже четырнадцать лет, как после инсульта, а не сдаётся, огород обрабатывает, на велосипеде в магазин ездит, ухаживает за тобой, старается. Движение - это жизнь, говорит. И каково ей будет слышать такое от тебя?.. Будешь чаще садиться в кровати, двигаться, ноги растирать, может быть, немощь и отступит. Вот бабули радость будет! Она, ведь, только тобой и живёт. Всё для тебя, все разговоры о тебе. Сейчас, поди, бабе Вали, своей сестре, звонит, рассказывает, что у неё дед на рыбалку уехал.

                Колокольчик забренчал, Андрей вытянул маленького чебачка, вернул старому рыбаку удилище и попросил свою маму зафиксировать деда с уловом. Все радовались, фотографировались рядом с дедом. А Андрей, давно узревший заброшенный пенопласт на кустах, то есть меня, дотянулся (с его-то ростом!) со словами:

- Привет, белый да грязный! Чего тут висишь, как гирлянда, - вид собой портишь?! Пошли отмою тебя, поможешь Максимке плавать научиться.

                Так меня отмыли и продлили мне жизнь. Максимка, правда, недолго мной на воде пользовался - нырять научился, ему это больше понравилось. Все восхищались его смелостью и отвагой. Он мне тоже понравился - лёгенький, тоненький, громкоголосый... Маленький, да смышлёный. Положил меня около воды вместо мостика, ополоснул одну ногу, поставил мне на спинку, ополоснул другую, обулся и пошёл вытираться полотенцем. За ним все так поступили. А мама Андрея, ополоснув меня в реке, сказала, что заберёт с собой - бабушке у реки сидеть.

                Старики жили на берегу холодной быстрой реки Бии, а на тёплую текучую Лебедь завсегда приезжали отдыхать, теперь уже с внуками на машине. Так я оказался у другой широкой горной реки и служил сиденьем. Бабушка Раиса Прокопьевна, правда, только один раз на моей спине и посидела у воды. Закинули меня местные мальчишки в речку меткость свою отрабатывать - камни в меня кидали, кто попадёт. Ох и натерпелся я страху, пока мишенью был, еле-еле к берегу прибился. Большое течение помогло - уплыл от них быстренько. Так и ночевал наполовину в воде.

                А на следующий день Андрюшина мама из центра Турочака по берегу возвращалась, заметила меня, узнала и забрала в родительский дом. Положила меня на лавочку у дома обсохнуть. Там я всяких других историй наслушался. На лавочке, ведь, часто отдыхали возвращавшиеся из центра люди, которые жили ещё дальше в затоне. Как-нибудь ещё расскажу.

                                                                                      3

                - А как ты сюда-то в Бийск из Турочака попал, сердешный? - спросила Печка-буржуйка.

- А вот как. Максимкина мама, сестра Андрюши, уехала на своей машине в Барнаул на работу, а вернуться за сыном не смогла, только до Бийска доехала. Пришлось Андрею его везти. А у него в машине детского кресла не было - без него нельзя детей перевозить. В сельском магазине  тоже не оказалось. Думали-думали... Потом Татьяна, Максимкина мама, вычитала в интернете, что детей можно перевозить и без кресла, но со специальным нагрудным треугольником, который на ремень безопасности надевается. А ребёнка надо было повыше на что-то твёрдое посадить, не на подушку. Иначе при тряске или при ударе подушка подомнётся, и ремень может пройти через шею малыша - тогда беда. А я как раз и по размеру подошёл, и по характеристикам. Бабушка не пожалела для меня эту красивую наволочку, в ней и отправили меня в Бийск. Максимке на моей спине даже больше, чем в кресле понравилось - свободы больше. Он всю дорогу подпевал, дирижировал в такт музыки с закрытыми глазами - хороший, талантливый мальчишка растёт.

- Кто поёт, того беда не берёт, - сумничал Чайник, поддержав разговор.

- В Бийске Максимку встретила его мама, а меня, вот, к вам определили, - продолжил Пенопласт.

- Повезло тебе с Андреем,- сказал Компрессор (он часто бывал за пределами гаража), - ты обратил внимание, слева от гаража мусорный бак стоит. Сняли бы с тебя наволочку и выбросили бы в мусор за ненадобностью.

- Похоже, нам всем с Анрюшенькой повезло, - вздохнул старый диван.

- Ты, родной, не вздыхай так тяжело. Будут жаркие дни, мы и тебя отмоем и почистим, чистота здоровье сохраняет, - подбодрил друга Компрессор, - уж я оторвусь на тебе - пощекочу тебе бока, тогда, может быть, вдвоём с Пенопластом будете жить, как Печка с Чайником, неразлучно.

- Я слыхала - "любят, значит нуждаются", - поддержала Компрессора Печка, - вот и в нас во всех нужда есть. Только хлам безработный выбрасывают. А ты, Диванушка, не заменим для Андрюши. Не станет же он специально в гараж новый диван покупать, да и студент он, опять же - дом строит. Так что живи и скрипи себе в удовольствие да жизни радуйся! Андрюша чайник почистил, во мне копоть от угля убрал, и тебя, Диванушка, помоет. Для хорошего хозяина и утварь как живая.

                Так потом и случилось. Жарким воскресным днём Андрей с другом Романом вынесли диван из гаража за дорогу и отмыли его там. И теперь Диван был абсолютно счастлив. Он стоял на прежнем месте, только на новых, очень удобных ножках и делился уже своими впечатлениями об увиденном за пределами гаража.

                А Пенопласт, благодаря своей красивой наволочке, стал теперь подушкой, твёрдой, но удобной по высоте. Иногда Андрей брал его с собой на рыбалку, когда ездил компанией с друзьями. Так из путешественника Пенопласта вышел отличный рассказчик.