Кот Василий

В бытность свою человеком, кошек терпеть не мог. Ну, а теперь вот, сам не знаю за какие-такие прегрешения, коротаю свои дни котом Василием. Мальчишки продали меня на рынке какому-то торгашу за сущие копейки. Тот в свою очередь сторговал меня даме в белых джинсах. Отвратительная надо сказать фифа. Вся из себя нафуфырена и пахнет чем-то вызывающим. К тому же, как я заметил, курит. В той жизни будучи мужиком, обходил таких за километр. С ней билетиком в кино не отделаешься, где уж нам пролетариям в рестораны хаживать. Да и укарауль такую, пожалуй. Ты на работу, а она хвостом крутить, стерва. Сейчас уже совсем другое дело. Она меня в клетку посадила, хоть обмяукайся, не отпустит. Нет, могу конечно же голос показать, но только какой мне от этого резон?! Если бы торгаш меня к вечеру не продал, то выбросил бы на ближайшей помойке. Вот и собирай там блох после этого, подъедая объедки. А там глядишь и зима. Если подвал какой не приглядишь, замёрзнешь. Нет, уж лучше я помолчу. Фифа небось не консервами питается, глядишь и антрекотик перепадёт, рыбка какая - нибудь. Да и не в сарае живёт. Не-е, я не дурак, помолчу-ка я лучше. Чего нарываться-то?
Фифа бросила мою клетку на кожаное сиденье своего белого лимузина. Что касается кожи, не знаю, ничего не могу сказать, не сиживал. А вот белый цвет мне не нравится, бабский. Хотя ночью спать на каком капоте, белом или черном, мне без разницы. Только не на советском автопроме. От него всегда бензином пахнет и всю ночь под капотом что- то булькает, в общем, не сон, а так, название одно.
Ехали мы долго, видимо я малость утомился и заснул. Проснулся от того, что Фифа встряхнула мою клетку и сказала:
- Ну что, Иннокентий, приехали. Как ты смотришь на то, что тебя я буду звать Иннокентием? А, Кеша?
Да мне по барабану, подумал я про себя, лишь бы угол был, да кормили.
Фифа потрепала меня за ухом и потащила в дом.
О доме стоит сказать особо, таких я еще не видывал.. Огромный домина в три этажа, с гаражом. На втором этаже балкон из кованного железа. А перед домом бассейн, и всё это обнесено большим кирпичным забором. Ну и Фифа, так жить можно!
Дверь нам открыла полная блондинка лет сорока, с мешками под глазами и чрезмерно увеличенной талией. Господи, подумал я, это ж такую еще и найти надо. Редкий экземпляр.
- Александра Ивановна, мне кто-нибудь звонил?
- Дважды звонили из офиса. И Надежда Павловна, звонил Виктор Иванович, просил Вас перезвонить.
- Спасибо, а вот Вам новый член нашего малого предприятия. Как он Вам?
И не дожидаясь ответа, Фифа продолжила:
- Помыть, накормить, и вызовите врача, пускай его посмотрят и сделают прививки.
Блондинка взяла мою клетку и понесла в дом, точнее в ванную комнату. Комната была вся в зеркалах, смесители сделаны под золото, а ванная такая глубокая, словно бассейн. Александра Ивановна опустила клетку в ванную и выпустила меня. Я понял, что дела мои плохи. Попробовал выпрыгнуть, но когти заскользили по стенкам, и я скатился вниз.
- Экий ты шалунишка, - пробурчала толстушка.
- Чистым оно ведь и тебе легче будет.
С этими словами она взяла меня за шиворот и напшикала на меня вонючий шампунь.
Где это видано, баба мужика моет. Это я только своей Катюхе позволял, да и то, если она тоже в обнаженном виде. Во всём люблю равноправие. А это ж издевательство!
Я попробовал укусить её за толстый палец, но она видимо предвидела подобное развитие событий, и еще сильнее сжала меня своей огромной рукой. Подобного унижения я никогда не позволял по отношению к себе. С тех пор я невзлюбил её и обозвал «ведьмой».
Ведьма вытерла меня насухо махровым полотенцем и отнесла на кухню. Там меня уже ждала тарелка с яствами. Батюшки, я не поверил глазам своим. Принюхался. Да этого не может быть! На тарелке лежала мелко порезанная, без костей севрюга. В прошлой жизни я только дважды ел этот деликатес: на собственной свадьбе, да на похоронах тестя.
Быстренько проглотив рыбу, слизнув всё до единой крошечки, я улучил момент, когда ведьма отвернулась, и сиганул вон из кухни. Пробежав до конца коридора, обернулся, никто не преследовал меня. Теперь можно спокойно оценить обстановку.
Вдоль коридора было много дверей, но все они были закрыты, оставалось только бежать на второй этаж. Мраморные ступени, ковры, боже мой, куда я попал?. На втором этаже вдоль стен стояли большие вазы с цветами, и в общем-то здесь не так дурно пахло, как на первом .
Эх, видела бы моя Катюха, где я сейчас обитаю! После хрущевки с проходной комнатой это был замок. Пейзажи на стенах в позолоченных рамах, огромные часы от пола до потолка с гирями на цепочках. Такое я видел только в музее. Ну и Фифа!
Только одна дверь на втором этаже была приоткрыта. Проскользнув внутрь, я оказался в большой комнате, судя по всему, спальне.
Эх, ма-а. Вот тебе ёшкин кот и хухры – мухры. Кровать занимала почти всю комнату, хошь вдоль ложись, хошь поперек. Эх, Катюхе бы моей такую, а то мы всё на раскладном диване ютились. Он, подлец, как любовью заниматься, так скрипеть начинал. А за стеной тёща. Смех, да и только.
Прыгнув на кровать, я улёгся на брошенный здесь кем-то халат и начал обозревать комнату. Напротив кровати расположился такой же огромный телевизор, потом шёл бар. Сразу за баром окно, что выходило в сад. За ним такое же большое, как всё в этой комнате, зеркало. Вот из-за зеркала и появилась она, Фифа. Видимо, за ним находилась ванная комната, потому что Фифа вошла в спальню совершенно обнаженная.
Она шла и расчесывала мокрые волосы.
- Оказывается. у меня гости. Добро пожаловать, Иннокентий.
С этими словами Фифа взяла меня на руки и, прижав к своей груди, поцеловала в носик. Такую грудь в бытность свою человеком я рассматривал разве что в глянцевых журналах, которые мужики наши понатаскали в бытовку. Во времена перекуров мы нередко обсуждали их. Каждый из нас невольно сравнивал эти достоинства с достоинствами законных супруг, и всегда, увы, сравнения были не в их пользу.
- Какая же ты прелесть, Кеша! Какая же я молодец, что выбрала тебя!
С этими словами Фифа положила меня на спину и начала щекотать мой живот. Нет, я не сопротивлялся. Во-первых, очень устал, во-вторых, если она меня и дальше будет так кормить, я позволю ей всё. Ну, а в-третьих, мне просто было приятно внимание ко мне Фифы. Мне показалось, что здесь, дома, она из Фифы превратилась в нормальную, классную девчонку. Пропал апломб, высокомерие, чопорность, что я совершенно терпеть не мог в женщинах.
- Ты только никому не говори, Кеш. У меня есть одна слабость. Я очень люблю пастилу и зефир в шоколаде. Будешь? У меня здесь есть коробочка.
Фифа достала из бара коробочку пастилы. И, явно смакуя, откусила белое лакомство.
- Я одна могу съесть целую коробку. Вот какая я сластёна!
Потом Фифа долго красовалась перед зеркалом, перебирая и опрокидывая на себя кучу тюбиков и бутылочек. Затем, расположившись на кровати, она включила какой-то боевик. Я же улёгся у неё в ногах, свернувшись калачиком на пуховом одеяле, и заснул.
Ночью раздался звонок мобильного телефона, фифа прижала телефон к уху и воскликнула:
- Да ты сумасшедший!
Быстро накинув халат, она выбежала из комнаты. Вернулась также быстро, но не одна, с хахалем. У меня уже глаз намётан, я таких за версту чую.
- Я с самолёта и сразу к тебе, соскучился, – только и сказал он.
Глаза горят, бред какой-то несёт. Ага, сейчас ещё скажет, что кофейку зашёл попить в два часа ночи?! Я-то знаю, зачем он зашёл. А Фифа, Фифа-то вовсе в дурочку превратилась, так и юлит вокруг него, так и юлит. Того и гляди, сейчас на шею ему бросится, начнутся лобзания. Нет, пожалуй, пойду я с кровати, видимо, она им сейчас нужней будет. Приютился под телевизором, но разве заснёшь, когда эти на кровати шуршат. Эх, молодежь, ни опыту, ни азарту у вас нет. Вот была бы здесь моя Катюха, я бы показал вам высший пилотаж.
Рано утром Фифа с хахалем быстро собрались и уехали, я же взобрался на кровать и заснул.

Фифа пропала. Вот уже как три дня её не было дома. Утром каждого дня ведьма кормила меня, потом сажала в клетку, отдавала водителю, и я ехал на работу.
Мои обязанности заключались в том, что перед тем, как состоятельные люди, купившие квартиру, дачу, коттедж, входили в своё новое жилище, обязательно запускали нас, котов. Чтобы это жилище приносило им счастье и радость. Кто победнее, те сами ловили бездомных кошек и запускали в дом. Конечно же предрассудки это, но они, эти самые предрассудки, приносили фифе солидный капитал.
Вечером возвращался домой, ведьма кормила меня. И так каждый день. Без Фифы мне стало как-то одиноко, тоскливо. Только она могла просто так со мной поговорить, приласкать.
Каждый день я заходил в её спальню. Обнюхивал тапочки, в надежде убедиться, что Фифа пришла. Но они пахли так же, как и в тот день, когда я в последний раз видел её. Тогда я прыгал к ней на кровать и спал там до самого утра. Ведьма ругала меня за то, что я сплю в спальне хозяйки, но на следующий день я приходил сюда снова.
На пятый день за дверью я услышал знакомые шаги. Моё сердце весело подпрыгнуло. Прислушался. Да, несомненно, это были они. Шпильки мерно постукивали по мраморной плитке пола. И это шуршание кожаной куртки. Звон ключей. От радости я начал носиться по прихожей, потом, вцепившись когтями в ковровую дорожку, приготовился к прыжку. Дверь приоткрылась, и в щель протиснулась пушистая кошка. Она бесцеремонно подошла ко мне, обнюхала и сказала:
- Мурр,мяу, прошу Вас тише. В этом доме не любят, когда кто-нибудь шумит, кроме хозяйки. Поэтому, если хотите спать в тепле и вкусно кушать, советую поубавить свой пыл.
- Еще чего?!- воскликнул я
- Ну и глупо.
С этими словами, взметнув хвост, таинственная незнакомка удалилась в комнату.
- Боже, как она грациозна! А как лоснилась её шерсть! Кем она была в прошлой жизни? А этот волнующий пушок за ушками.
Невольно всем телом я подался за ней, улавливая волшебный, неземной запах. Но тут меня окликнула хозяйка:
- Иннокентий, дружок, что-то ты сегодня развеселился? Иди ко мне сюда, я познакомлю тебя с Бэтой.
- Ах, вот как, её зовут Бэта. Всё равно, она прекрасна, подумал я про себя.
Её загнутые вперёд ушки, её беленький хвостик, всё это теперь будоражило моё воображение.
Бэта лежала в большом кожаном кресле и смотрела мультфильмы.
Прежде чем подойти к креслу, я навострил свои уши, выпятил грудь и поднял хвост, чтобы предстать перед Бэтой во всей красе. Она мельком глянула на меня и промяукала:
- Да что Вы, сударь, в этом доме мышей не бывает.
Я растерялся и даже не знал, что ответить.


Ближе к вечеру пришла мастер и, выложив из своей сумочки с десяток расчесок, кусачек и ножниц, принялась расчёсывать Бэту.
Трудно представить другую, более удобную позу для наблюдения, чем выбрал я. Взобравшись по шторе под потолок, перепрыгнул на большой тёмный шкаф и улёгся наверху. Здесь было довольно таки пыльно, отчего я даже несколько раз чихнул. Но мне было очень хорошо видно, как Бэте, которая лежала на спине, поджав лапки, расчесывали белую шерсть на её груди. Какие чудные у неё лапки, а какой хвостик? О, как она божественна! Разве можно вот так с котами? Я готов был сорваться к Бэте и доказать ей, насколько я неравнодушен к ней. И в то же время я продолжал говорить себе: «Не время, не время ещё, Василий».
В комнату несколько раз заходила Фифа, как всегда прижимая телефонную трубку к уху. Посмотрев, как мастер работает с Бэтой, она опять удалилась на кухню. Пока она шла по коридору, я расслышал обрывки разговора Фифы с неизвестным мне Виктором Ивановичем.
- О, несомненно, Виктор Иванович. Все наши кошки имеют родословную и состоят в клубах. Как Вы смотрите на то, что предоставим Вам кота породы Пикси-боб, привезённого для нас из Канады? Вам он очень понравится.
Если Ваша супруга предпочитает кошку, мы можем предложить Вам Шотландскую Скоттиш фолд.
Хорошо, фото я сброшу Вам по е-мэйлу.
Всего доброго.
Я ничего не понял из этого разговора, кроме одного. У Фифы, помимо меня и Бэты, есть какой-то Пикси-боб и Скоттиш фолд это мне совсем не понравилось.
Фифа вернулась к нам в комнату и сказала:
- Бэта и Иннокентий, завтра на объект. Отныне работать вы будете вместе.
.
Утром меня подняли рано. Пришла, шаркая тапочками, ведьма, схватила меня за шиворот и отнесла на кухню. Бэта уже была здесь. На завтрак нам дали постную говядину кусочками и гречку. Катюха под такую закуску всегда наливала мне рюмочку, но видимо, котам водочка не положена. Да и во всём доме водку я видел разве только что у ведьмы. У Фифы в баре стояло много красивых бутылок, из которых знакомо мне только шампанское и виски. Виски я в магазине видел, больно дорогая штука. Назначение других бутылок вовсе мне неведомо.
После завтрака ведьма посадила нас с Бэтой, каждого в свою клетку, и отнесла в машину.
Несмотря на кипящую во мне страсть к Бэте, я старался не подавать вида. В конце концов, надо и себе знать цену. Стараясь быть незаметным, я всё же наблюдал за ней через сетчатый узор моей клетки. Потом набрался смелости и спросил:
- Бэта, а как ты думаешь, у нашей хозяйки есть ещё кошки кроме нас с тобой?
Бэта нехотя повернулась ко мне, как будто спросонья, и ответила:
- Чудной ты, Иннокентий. Конечно, нет. Почему у тебя возник такой странный вопрос?
- Я слышал, она по телефону говорила про какого-то Пикси-боба и Скоттиш фолд.
- Какой же ты, Иннокентий, наивный. Это наши с тобой породы. Вот у меня, например, порода Скоттиш фолд, а у тебя значит, Пикси-боб.
Откуда взялся Пикси-боб - не знаю. Мать моя была дворовая кошка Машка. А отец? Да разве всех их упомнишь?
Потом всю дорогу я так и не нашелся, что спросить у Бэты, а она, похоже, задремала.

Хахаль стал приходить всё чаще и чаще. Как всегда, они закрывались в спальне Фифы и продолжали шуршать до утра. Я пригрел себе местечко под телевизором, а Бэта спала на углу кровати. Так продолжалось долго, пока однажды хахаль не заявился в спальню Фифы один. Причём он был явно выпивши. Схватив Бэту, он сильно швырнул её об стену, а сам рухнул на кровать. Во мне всё закипело: как он посмел обидеть Бэту? Что было сил, я прыгнул на обидчика и вцепился своими когтями в его сальное, дико пахнущее лицо. Это тебе за Бэту, это тебе за Фифу, а это тебе просто так от меня. Повторяя про себя эти слова, я каждый раз с новой силой царапал это одутловатое лицо. Хахаль неестественно завопил, схватил меня и с силой бросил в открытое окно. Испугаться я не успел. Пролетев через какие-то кусты, упал прямо на садовую дорожку.
Странно и необычно ощущать себя совершенно беспомощным. Придя в себя от удара об тротуарную плитку, я хотел было встать, но мои задние лапы совершенно не слушались. Я их не чувствовал. Интересно, как там Бэта? Может быть, ей нужна моя помощь, а я вот здесь развалился. Попробовал встать на передние лапы - это мне удалось, однако задняя часть моего тела тянула к земле. Ну-ка, думал я про себя, напрягись ,Василий, еще чуть- чуть. С огромным усилием мне удалось подтянуть задние лапы к передним. Я очень устал, когда мне удалось вот таким образом доползти до входа в дом и спрятаться под лестницей.
Совсем недавно обнаружил лаз, ведущий сюда, и разве мог я тогда себе представить, что он мне пригодится. Отсюда хорошо было видно, как приехала Фифа, как она выгнала из дома хахаля, как ведьма, Фифа и Бэта искали меня.
« Вот и всё,- подумал я, - вот и кончилась моя сказка. Кому нужен больной кот? Ах, Бэта, милая Бэта, я так и не сказал тебе всё, что хотел сказать».

Бэта лежала на Фифиной кровати и размышляла о своей кошачьей жизни. Ну почему мне никогда не везёт? Почему, как только я встретила, пускай глуповатого, но порядочного кота, он исчез? Дура, дура я, ведь хотела с ним поговорить и сказать, что он мне симпатичен. Может, если бы мы поговорили, он не ушёл бы от нас. Ах, Кеша, Кеша, где ты?
А Фифа в это время разговаривала по телефону:
- Ты приносишь мне одни неприятности! Нет, дорогой мой, ты вышвырнул в окно не кота, а работника моего предприятия! У меня сорвались заказы. Задета моя репутация. Будь добр, забудь мой адрес и номер телефона.
. Положив телефон в сумочку, Фифа заплакала. Она была уверена, что наконец-то ей встретился тот самый человек, о котором она мечтала. Она с нетерпением ждала его звонка. Часами проводила возле зеркала, чтобы казаться самой красивой, самой желанной. Отдавалась ему, чтобы приглушить огонь страсти, который пылал в ней. А он стал приходить на свидания пьяным. Совсем перестал делать подарки. И вот, вышвырнул Иннокентия из окна её спальни на улицу. «И всё-таки, попроси у меня прощения, и я тебя прощу, только попроси, и я опять упаду к твоим ногам», - думала Фифа.
В тайной надежде она посмотрела в окно, но на улице никого не было. Ничего, думала Фифа, вот сейчас на дороге покажется его чёрный «Вольво», и он выйдет из машины с огромным букетом роз. Но «Вольво» так и не показался.

Не одну ночь Василий провёл под крыльцом: ему ужасно хотелось есть, он очень ослаб. Но вот однажды в лаз просунулась мордочка Бэты:
- Ах, вот ты где?! Ты чего здесь спрятался, пойдём домой, тебя все ищут.
- Прости, Бэта, наверное, сейчас самое время сказать, что я тебя люблю.
- Это я уже давно поняла. Конечно, мне это очень приятно, но, наверное, мы лучше продолжим разговор дома? Пошли, Иннокентий.
- Не могу, видимо, у меня что-то с лапами.
И тут только Бэта заметила неестественную позу Иннокентия.
- Сейчас, жди меня, я вернусь.
Бэта вернулась быстро, неся в зубах кусок рыбы.
- Ты, наверное, голодный. Вот, подкрепись пока. А я пойду, поищу кого-нибудь из людей.
- Милая Бэта, не надо, не зови никого. С такими лапами я никому не нужен. Меня выгонят из дома, и я не смогу видеться с тобой, - взмолился я.
- Ну, и дурачок ты, Иннокентий. Хозяйка любит тебя, вот увидишь, всё будет хорошо.
И действительно, всё, что происходило потом со мной, было как продолжение сказки. Бэта привела с собой ведьму, та принесла меня домой. Потом появилась Фифа. Посмотрев на меня, она расплакалась и позвонила врачу. Тот, подлец, всадил мне в заднее место какой-то укол, что у меня перед глазами все сразу: и Бэта, и Фифа вместе с ведьмой закружились, и я куда-то провалился.
Проснулся рано утром, когда Фифа еще нежилась в кровати. Бэта спала рядом со мной, а за окном уже вовсю играло солнце, и пели птицы. Я понял, что я счастливый кот. Фифа не выгнала меня из дома, у меня теперь есть подружка Бэта. Вот только лапы смущали меня.. Посмотрел на них, попробовал согнуть сначала одну, потом другую. И, осознавая, что всё плохое позади, подпрыгнул и, что было силы, крикнул:
- Мяу-у, я счастлив!!!
Фифа вскочила с кровати и, поймав меня на лету, прижала к своей тёплой груди и стала осыпать меня поцелуями. Бэта смотрела на нас ничего непонимающими глазами.
- Мяу-у, – крикнул я еще раз.
- Я счастлив, Бэта!!!

Мама

Я не пьяница

Я не пьяница, не баламут,
Не сумасшедший разбойник.
Только в душе у меня все струны поют
От рождения мыслей вольных.

Пусть старухи кричат – «блуд»,
Пусть завистники стонут и злятся.
Я ж плюю на них с высоты водосточных труб,
Обнимая своё счастье.

Поцелуями нежных губ
Наслаждаюсь и внемлю тихо,
Как я ей безгранично люб,
И как бьётся сердце лихо.

Счастье

Помню летом, солнечным утром
я бежал по июньской росе.
Потому что там за речушкой
видел счастье я в русой косе.

Изменила

Изменила коварная,
                                  губки бантиком.
Ну, так что ж,
Взметнув юбкой, летишь на свидание,
мол, ты юность мою не тревожь.

Я сижу, я молчу в нетерпении,
Нерв, как струны дрожит на ветру.
Но с собой совладать тем не менее, 
Как мужчина я всё же могу.

Я ни ах, я ни ох
- всё нормальненько
надел тройку, вытер пенсне.
И по девочкам, знай, не теряюсь я
В ресторанах сижу и кафе.

На весенних облаках

На весенних облаках,
Как Бог на перине.
Улеглось отдохнуть
На минуту светило.

Я смотрю на него и как хочется,
Рядом лечь и взглянуть с высоты.
На поля и на реки знакомые,
На привычный облик земли.

***
Не хотел ни читать, ни писать.
Рифмовать свои строчки бросил.
Только мыслей безумный шквал,
нагоняли тоску и осень.

Мне б вдохнуть тихой заводи грусть
и услышать пение ветра.
Чтобы снова отправить в путь
начинающего поэта.

Алёшка

Вспоминая свинцовые мерзости дикой русской жизни, я минутами спрашиваю себя: да стоит ли говорить об этом? И, с обновлённой уверенностью, отвечаю себе – стоит; ибо – живучая, подлая правда, она не издохла и по сей день. Это та правда, которую необходимо знать до корня, чтобы с корнем же и выдрать её из памяти, из души человека, из всей жизни нашей, тяжкой и позорной.
А.М. Горький





Обчистить пьяного - дело не хитрое. Только что с него взять? До нас, уличных мальчишек, его и так уже вытряхнули в трактире. Редко когда в карманах какая мелочь заваляется. Брали, что попадётся: то гаечный ключ, то пачку махорки. Иногда картуз какой, если не затёртый. Вот и сейчас, возвращаясь с похорон матери, глаза невольно подмечали, где и что плохо лежит. Мужики напиваются встельку, до беспамятства. Кто в кустах валяется, а кто прямо на дороге в своих испражнениях, как куча дерьма. Обчистить такого не зазорно. Все пацаны Канавинские не брезговали этим. На прошлой неделе я так поимел хорошие яловые сапоги. Новёхоньки были, словно и не ношены вовсе. Только вот дома дядя Михаил их у меня отобрал. Эх, не успел я спрятать. Даже и пофасонить не дал. Обычно, приходя домой, я старался прибрать свои богатства, но дядья или сам дед Василий всегда были начеку и частенько отбирали у меня нажитое. Дед всегда ругался:
- Эх, Лёшка, воровать негоже, негоже. Сколько я раз тебе говорил? Али мало своего? Позоришь ты дом Каширинский. Ну да ладно, только последний раз это.
Однако драть меня за это никогда не драл. И на том спасибо.
Дядья по дороге с дедом Василием как всегда о чём-то спорили и ругались. Потом дядя Яков предложил поторопиться, чтобы помянуть мою мать Варвару. На меня уже никто не обращал внимания, даже бабушка. Она шла по обочине дороги и думала о чём-то своём.
Пропустив всех вперёд, я отстал и, при первой же возможности уйти незаметно, свернул в переулок и направился в храм, где только что отпевали мою мать. Я не пошел с ними, потому что знал, что там, на поминках, обязательно будут пить водку. И обязательно дедушка и дядья поссорятся.
На кладбище, когда гроб матери засыпали сухим песком, что-то внутри меня оборвалось. Я почувствовал опустошенность и свою никчёмность. Не нужен я никому. До этого-то дед Василий и дядья посматривали на меня искоса, а теперь и вовсе……
Эх, был бы я чуть постарше. Нашёл бы себе работу и ушёл бы от Кашириных.
Сначала отец мой преставился, царство ему небесное, а вот теперь и мамки моей нет.
Что ж за напасть такая на меня.
Когда хоронили отца, я был еще маленьким, мне и невдомёк было, что это навсегда. Нянька Евгения обмыла его, причесала. Лицо его зарумянилось, я таким его редко когда видел. Только отчего он глаза не открывает, непонятно мне было. Помню, подошёл я к бабушке, а та обняла меня и сказала:
- Прощайся с отцом, Алексей.


Люблю я храм, только вот никак понять не могу, почему дед Василий, который не пропускает ни одной службы, отчего злой и жадный он такой?
Ведь батюшка ведает только о любви к ближнему. Да и хор как здесь звучит благозвучно.
Вот так постоишь где-нибудь в уголке, послушаешь, и как-то жизнь легче кажется.
А вот бабушка Акулина и вовсе в храм не ходит, только по большим праздникам. Да и молится она как-то особенно, поклоняется солнцу и божьей матери.
- Сердечушко моё чистое, небесное! Защита моя и покров, солнышко золотое…
Дед Василий ругает её:
- Ах, язычница, сколько раз я говорил тебе, как надобно молится.
А бабушка Акулина всё по-своему, по-прежнему:
- Матерь божия, свет мой солнышко, вразуми ты нас несмышлёнышей…..
Только вот не знаю на свете я добрее человека, но видимо сейчас и она не в силах мне помочь.
Отстояв всю службу, подошел я к лику Христа и помолился.

Господи, господи – скушно мне!
Хоть бы уже скорее вырасти!
А то жить терпенья нет,
Хоть удавись, - господи прости!

Вышел из храма на Владимирскую площадь, да только легче мне сегодня что-то не стало. От того наверно, что совсем никчёмный я человек. Вот куда мне теперь податься? Пойти с Саньком Вяхирем ветошь пособирать да кости? Некоторые из ребят брезговали этим заниматься, а у меня от того наоборот душа радовалась, когда лишняя копейка в кармане появлялась. Но сейчас поздно уже, да и на что они мне теперь деньги-то? Эко жить на земле стало тяжко, невмоготу. Тоска на сердце, будто булыжник за пазухой.
- Эх, верёвку бы мне хорошую, да удавиться.
Долго я ходил по улицам, пока возле трактира заприметил мужика пьяного. Мужик был явно не в себе. Бубнил что-то себе под нос, ругал какую то Варьку. Но дело не в этом, на мужике был шикарный пояс. Для моего замысла лучше и придумать нельзя. На барахолке за него можно смело гривенник просить. Я и так и эдак подбирался к мужику, но тот всё в пьяном бреду ругался и продолжал ворочаться, как бы укладываясь поудобнее у корней большого вяза. В какой-то момент мне показалось, что я ухватился за пояс, но тут на углу улицы появился городовой. До чего же противные личности! Так и хотелось его послать далеко, как это делал в сердцах дедушка.
- Чтоб тебя приподняло и бросило, чёрт кудлатый……………
Дальше шли слова матерные, слушать которые бабушка запрещала и всё время закрывала мне уши.
Вот сейчас обберет городовой этого пьяного и пойдёт еще, кого искать. То ли девок разгульных, то ли таких как я мыкающихся. Видимо, не судьба мне сегодня удавиться. За что же меня так господи наказывает?
Пойду к Волге, давно не был там. Утоплюсь, ей богу утоплюсь. В последний раз полюбуюсь, как тянут по реке баржи, на крутые берега, на тихую гладь воды.
Прошёл мимо нашего дома, видно опять дядя Михаил буянит. Шум какой-то стоял за окном. Остановился, прислушался.
- Эх, Мишка, вор ночной, пёс шелудивый, – кричал дед.
Послышался звон битого стекла и крик дяди Михаила:
- Убью-ю-ю.
Немного погодя, в окно выглянула бабушка и крикнула:
- Миша, Миша-а-а.
Нет, не пойду я больше к ним. Как дед сказал:
– Ты, Лексей, не медаль - на шее у меня висеть.
Никому я не нужен.

Вот она – Волга! Хорошо-то как! Храмы вдоль берега, а купола их прямо парят над водой, словно птицы. Наклонился над водой, глянул в отражение… Боже мой, даже отшатнулся по началу. Набрался смелости, посмотрел еще раз – большой утиный нос глянул на меня. Рука невольно потянулась пощупать. Нос как нос, только вспомнилось вдруг, как бабушка Акулина говорила про дядю Михаила:
- Посмотри, какой у него утиный нос. Такие носы бывают только у несчастных и злых людей.
Вот и всё, думаю я про себя. Сейчас шагну в Волгу-матушку, и прощай солнышко и небо чистое. Прощай и ты, бабушка Акулина.
Эх, прости меня, господи! Оглянулся вокруг, на купола позолоченные. И только сейчас заприметил, как внизу по течению расположились на отдых бурлаки. И как-то жутко мне стало, представив, как моё распухшее тело прибьет к берегу возле их лагеря. Как железными баграми вытащат меня. Прибежит городовой, и начнут выяснять, чей это парень. А кто-то из толпы узнает меня и крикнет:
- Да это кощея Каширина внучок, Лешка Пешков.
Потом дед Василий и бабушка Акулина отвезут меня на кладбище, опустят гроб в могилу, и будут по гробу прыгать вездесущие лягушки.
Холодно вдруг стало мне и мерзко, аж всего передёрнуло.
Смеркается. То ли от ветра холодного, то ли от мыслей знобит меня.
Уселся под берёзками, сжался в комочек и прислушался, как над Волгой разносится протяжное пение бурлаков.
Очнулся я от того, что услышал голос бабушки:
- Алексей, где же ты? Ну, и куда же ты убежал? Почему домой не пошёл? Э, да ты замёрз совсем, на-ко, скушай яблочко. С этими словами бабушка вложила мне в руки красное яблоко. Обняла меня своими большими руками, и сразу как-то стало тепло и уютно. Прижавшись к ней, я заплакал.

 Пономарь Тихон
( отрывок из повести "Дорога к счастью")


Возвращаясь  по Сторожевой улице и проходя мимо помойки, невольно услышал какое-то кряхтение, сопение. Потом показалась голова в серой кепке, и наконец вылезло существо, почему-то напомнившее мне нашего деревенского пономаря Тихона. Оно, это существо, вытащило из-за бака большой тюк с книгами и следом за ним чемодан с швейной машинкой.
- Господи, господи,- ворчало существо.- Боже мой, что делается. Люди, люди обезумели совсем. Нет, чтоб детишкам да старикам немощным раздать, они добро на помойку тащат.
Существо выпрямилось, отряхнулось, и тут я понял, почему оно мне показалось знакомым. У него, у этого существа, была такая же козлиная бородка, как у Тихона.
- Эх, книги, книги выбрасывают. Да какие! И Пушкин, и Чехов, и Куприн, да всё собраниями целыми. Иди, мил человек, там еще есть. Не унести мне всё-то. Ой-ой,жалко то как. Ну люди, ну люди.
- Да нет, спасибо, отец. Мне и нести то их некуда, - ответил я.
- Да какой я тебе отец! Стой-ка, стой-ка,- воскликнуло существо. Прищурив и без того узкие глаза, посмотрело оно на меня. 
- Точно, знаю я тебя, знаю, ты же Ванька Чопорный. Я ж тебя всего на два года старше.
Вгляделся в него, а и вправду Тихон. Оторопел я поначалу. Да как же так, за сто километров от дома, и вот на тебе – Тихон. Обнялись мы с ним, и дальше уже, взвалив на себя тюки с книгами, шли  вместе.
- Безумные, безумные люди, прости меня господи,- всё возмущался Тихон.
- Разве так можно? Мда, ну и люди пошли.
- Ну, почему же безумные, Тихон? Может, люди прочитали их, и они ненужными стали?,
- Что ты, что ты, Ваня, а доброта то, сердешный ты мой, на што? Поделись ты крошкой последней с ближним своим, и господь непременно тебя отметит и отблагодарит. Потому как брат без любви, да без веры жить нельзя. Люди, как сухие деревья становятся, радости от них нет, да и без надобности они. Так свой век и коротают. Суетятся, суетятся всё, а толку то от того?
   Идём мы с Тихоном по улице, тащим тюки с книгами, тяжело. А я вот чувствую, что сегодня нет у меня никого ближе и роднее этого Тихона. Сразу дом вспомнил, деревню, яблоки наши. Душа рвётся на части, хоть глазком глянуть, как там?   
 Келья Тихона при храме «Петра и Павла», что в Лефортово, находилась сразу за комнаткой для крещения. Кровать, небольшой стол, да книжная полка на стене. А в углу, на святом месте, освещённая лампадкой, висела икона спасителя нашего.
- Ну что, располагайся, Иван, мы сейчас с тобой трапезничать будем.
Скинув мирскую одежду,  Тихон облачился в рясу и начал хозяйничать на столе.
 - Знаешь, если от буханочки «Дарницкого» отрезать четвертинку и на этот ароматный мякиш положить килечку в томатном соусе, да не набрасываться сразу на эдакое благолепие, а дождаться, когда хлеб пропитается томатом, и только тогда, когда слюна невольно заполонит рот, приступить к дивной трапезе... Эдакое море ощущений захватывает тебя, что у простого обывателя даже и не хватит слов выразить это. А принять перед трапезой стопочку «родной», так это ж сам господь велел, для лучшего пищеварения. Чудное состояние испытываю после этого. Душа петь начинает, в руках сила богатырская появляется. Перед каждой службой оскоромлюсь, оттого то и звон мой такой лучистый. Натягиваю «поводок» и чувствую, как нерв мой по нему до самого «благовестника» пробегает. Чувствую его, ждёт родимый, истосковался весь. Говорить со мной хочет. Я его легонько качну, а он языком по колоколу, тихо так, еле слышно, будто потягивается спросонья. Потом «зазвонные», динь-ди-линь, динь-ди-линь, просыпаются. Поздороваюсь со всеми колоколами, и душа у меня заводится, сдержать не могу. Что есть силы ударяю в «благовест», а «зазвонные» и «подзвонные» в перезвон пускаю. Динь, динь, динь, динь- ди- линь, динь-ди-линь...  Пока звоню, душа-то моя только на «поводке» и держится, всё к господу богу улететь норовит.
 А если от души звон идёт, так гляну порой с колокольни вниз, народу толпа собирается, слушает. Уже и звонить перестану, а они, всё еще задрав шапки, стоят. Будто ангелы с небес им кажутся.
- Ну, да ладно, Иван,  что-то я расфилософствовался. Садись, покушаем, что Бог послал.
Сам же Тихон встал перед образом святителя нашего. Закатил глаза и, перекрестившись, заголосил, как делали у нас певчие в деревне.

- Очи всех на Тя, Господи, уповают. Ты даеши им пищу во благовремении. Отверзавши Ты щедрую руку Твою. Исполнявши всякое животное благоволения.

Приступив к еде, Тихон причмокивал, и наконец, пропустив очередную стопочку «родной», разгладив свою козлиную бородку,  сказал:
 - Ты это, Вань, управляйся здесь, а я пойду к отцу Анатолию благословление получу к вечерне. 

Перед службой видел я, как Тихон открывал дверцу, что вела к колокольне. В маленькие, словно амбразуры, окошки видел, как он поднимается. Как, перекрестившись, взял поводки в руки. И вдруг, словно налетел ветер, и играючи пустил в пляс «зазвонные». Динь-ди- линь... Тихонько так сначала, будто шепотом. Потом « подзвонные», и вот уже по всему Лефортову разлился праздничный перезвон, который с каждым ударом в колокольцы становился всё громче и громче. Вдруг Тихон как-то неестественно подпрыгнул на колокольне и раздался гулкий бас « благовеста». Звук от него еще не успел затихнуть, как снова – Динь-ди-линь,  вступили подзвонные. Эко чудо творит Тихон! Так и хотелось крикнуть всем вокруг:
– Это же мой друг Тихон! Мы с ним из одной деревни! 
Но прихожане неистово крестили себя, и, так же как и я, задрав головы, смотрели на звонаря. Им было не до меня.
  Спустился Тихон с колокольни, глаза горят, лицо раскраснелось. Идёт и улыбается, как- будто там, на колокольне, он, если не с самим Господом Богом разговаривал, так не иначе как с ангелами встречался.
   Вечером в келье, когда Тихон уложил меня на свою кровать, а сам устроился на полу, на не весть откуда взявшемся матрасе, мы предались воспоминаниям. Вспомнили, как хорошо было рыбачить на нашей речке Гнилуше.  Как пацанами еще мы лазали в колхозные сады за яблоками. Как дрались с ребятами из соседней Барановки.. Припомнил мне Тихон, как случайно на одной из таких потасовок я выбил ему зуб. Чудные были времена. 

Цитата от praim (23-11-2013 18:07):

Здравствуйте,рада была познаккомится с Вашим творчеством.
А такие строки или примерно такие же рождаютсяу каждого начинающего поэта.Успехов на этом поприще!