Форум

Значит, любит…

Удар был такой силы, что она, перелетев через двор, ударилась головой о поленницу. Но, теряя сознание, улыбалась: «Из дома увела!»

…Очнулась уже в сумерках. С трудом пошевелилась, боль тупо откликнулась в плече, голове, но, кажется, на этот раз ничего не сломано. Благословенная тишина вокруг… С трудом начала подниматься, голова кружилась, подташнивало… Тишина?! Ужас охватил ее, она рванулась к дому, но в глазах потемнело, и она снова упала на землю. Подняться не удавалось, поползла в сторону крыльца. Опираясь на ступеньки, добралась до двери и, с трудом отворив ее и преодолев порог, заползла на терраску.

Тихо… Проклятая тишина! Где они?! И это «где» подстегнуло плетью: хватаясь за занавеску на дверях, поднялась и по стенкам начала обходить комнаты. «Родненькие мои! Родненькие, я здесь!» – билось в голове, но окликнуть их всё ещё не решалась. Опираясь на перевернутую, раскуроченную мебель, добралась до спальни, прислушалась… И обессилела окончательно, расслышав шепот из-под кровати. «Всё ещё там!» – слезы облегчения рекой полились из глаз, никак не могла сдержать их, стараясь только не издавать ни звука. Отерла подолом лицо, пригладила волосы, вдохнула поглубже – не испугать бы: «Вот я, ваша мамка, родненькие». Вскрики под кроватью, и четыре ручонки вцепились в неё… Потом головами тыкались ей в грудь, в живот, обхватывали за шею и гладили ладошками лицо…

«А я ведь утречком пирог ваш любимый испекла, пойдемте молоко пить!» – и, не включая света, повела их на теплую, пропахшую корицей и ванилью кухню, до которой муж не успел добраться. Усадила сыновей-близняшек за стол, молоко – в кружки, по куску пирога, сама присела рядом. Гладила по головам, спинам, как ручеёк, журчала словами о всяких пустяках, успокаивая, но никак не решалась зажечь свет, боясь увидеть их глаза. Потом поднялась; мальчишки было дернулись за ней, успокоила: на минуточку только.

В зале включила ночник, взглянула на себя в зеркало и вздохнула облегченно – синяков еще не видно. Поправила скатерть на столе, подняла стулья и одним подперла болтавшуюся на петле дверцу шкафа. Пока этого достаточно. Вернулась к детям, зажгла свет: головенки втянуты в плечи, глаза всё еще круглые от страха. «Как зверята! Моя вина… Моя!» – обручем стянуло грудь, и чуть не сомлела, услышав вопрос: «Мам, а мы скоро вырастем?» – «Уже выросли, коль сегодня такие вопросы задаете, – подумала, но ответила по-другому, весело: – Ох, скоро, куклята мои! Не успею я и глазом моргнуть, а вы уже богатыри и мамку на руках носите!» – «Так скоро!» – хихикнули, довольные.

Потом повела их в спальню, переодела в чистое, бросив пропахшую страхом одежонку в угол, уложила на свою постель, прилегла рядом. Ребята с обеих сторон, чуть ли не на нее улеглись: лишь бы поближе. Никак не устроятся: ворочаются, вздыхают-всхлипывают. Наконец обмякли, засопели. Осторожно выбралась из-под них, прошла в зал и села за стол, положив руки на столешницу. Снова вернулась боль, кружилась голова, но это пустяки, пройдет… смотрела на свадебную фотографию на стене напротив. Не так давно это было, оба красивые, счастливые, прижались друг к другу. Крепкий, серьезный парень…

Конечно, и во времена ухаживания был ревнив не в меру, но без грубостей, а она, глупая, еще радовалась: ревнует – значит, любит… Теперь уже третий год бьет, люто и по причинам, ей непонятным. Да еще выпивать стал. Мать, выхаживая её после побоев, говорит одно и то же: «Терпи, девонька! Бьет – значит, любит. Куда ты с детьми малыми? Как пацанам без отца?» Хоть уже ломана-переломана, терпела, детей ведь не трогал. В постоянном страхе ловила его настроение и чуть что – сразу отправляла ребятишек к своей матери, готовясь к голгофе. Но сегодня, её вина, не успела детишек спровадить, попались ему под руки – так швыранул, что, как песчинки по ветру, летели… Смогла, успела только затолкать их поглубже под кровать и кинулась из дома.

«Моя вина. Столько они всего насмотрелись, натерпелись… А вырастут какими мужиками?» – поднялась и стала выметать стекляшки, бывшие цветочной вазой. Вдруг замерла и выронила всё из рук: сегодня – нет, но завтра он вернется… Змеей заползал страх: что если в следующий раз ей не удастся защитить детей или просто не сможет, потому что… «Нет, этого не будет! Я смогу…» Взгляд метался по разоренной комнате. «И с нами сделает то же…»

Голова раскалывалась от боли, и так душно было в комнате. Подошла и открыла окно. Прохладный душистый воздух словно принял её в свои объятья, она чувствовала его на своем лице, плечах, сразу стало легче. Ночь почти черна, и уличный фонарь сияет, как далекая неведомая звезда. Звезда… Так хорошо, спокойно и свободно за пределами этой комнаты, этого дома, совсем другая жизнь. «Другая?.. Звезда?.. Но вот же оно, вот! И так просто!» – почти смеялась она.

Наутро подняла детей, кормила, одевала в дорогу и рассказывала о далеком путешествии, в которое с ними отправится.

– К другой бабе?

– Нет, не к другой, а в большой, красивый город.

– А папка с нами поедет?

– Он останется дома.

Ребята вдруг засуетились, заспешили надеть свои рюкзачки с игрушками, книжками, она подхватила небольшую сумку с едой в дорогу и одеждой на первое время, и отправились. Дом ни прибирать, ни запирать не стала.

Минутку постояла с сыновьями у своего двора. «Всё мое «богатство» – при мне!» – и подперла калитку с улицы поленом: обратной дороги нет!

Собачья радость

Нет-нет, речь не о ливерной колбасе, прозванной в народе «собачья радость», а о…. любви. Собачьей, разумеется.

События разворачивались на даче, куда традиционно вывозили внуков на все лето сразу же по окончании учебного года. На этот раз довеском к детям хозяйка получила собаку. « Он славный пес, - сказал сын, буквально за пару минут до отъезда запихивая его в машину, - а у нас – ремонт».  Наверно пес действительно был славным, потому что вел себя смирно, только  за время в пути успел облизать детей с головы до ног по нескольку раз, чем и влюбил их в себя почти мгновенно. Те визжали и заходились хохотом от восторга, поэтому неоднократные команды: «Фу!» относилась преимущественно к ним. Навороченное имя пса, помесь таксы с неизвестным, Альберто Ди Капинарио Шпонгл Третий сразу сократили до удобоваримого  – Шпонд.

На даче, ошалевший от свободы, лишь временами ограниченной поводком, Шпонд сидел на крыльце и  вынюхивал, вынюхивал воздух с букетом всевозможных запахов, виляя обрубком хвоста и подрагивая от нетерпения. Он мгновенно реагировал на птичек, бабочек, жуков или просто шелест травы: «Всех найду, всех поймаю!»  И успел-таки загубить несколько птичьих жизней, пока  пернатые не научились осторожности.  По утрам пес поднимался одновременно с хозяйкой, смирно выжидая, когда та насладится утренним кофе и возьмет в руки корзинку, значит – в лес, и тогда  от радости подпрыгивал выше столешницы и крутился волчком. А потом бежал впереди, притормаживая на перекрестках дорог и тропинок, ожидая команды о векторе движения: налево, направо, прямо. В лесу он мотался как шальной: выискивая, вынюхивая что-то под кустами, мячиком перескакивая высокую траву и бурелом и игнорируя команду: «Ко мне!», но периодически  проверяя наличие хозяйки.

Радость пребывания на даче длилась неделю… А на следующей, приехали на отдых очередные горожане с очередной собакой - роскошной черной ротвейлершей Агатой, у которой была течка.

Приветствовали вновь прибывших радостно: с хозяевами обменивались новостями прошедшего года, а Агату нахваливали за экстерьер, невозмутимость и окрас:…  А через пару дней началось светопреставление. Пронюхав о возможностях, все дачные псы, вывезенные на отдых,  удирали с приусадебных участков прямиком к воротам Агаты. Везло собакам, у хозяев которых в заборах  были дыры и лазы, они так и толклись у калитки, при любой возможности пытаясь проникнуть во двор, поэтому клумба с маргаритками у входа почти мгновенно стала похожа на футбольное поле, в пределах ворот утрамбованное до железобетона. Хозяева Агаты хватались за голову и за метлу, вышибая непрошеных гостей со своей территории, а владельцы «гостей» дружно принялись за ремонт оград.  «Невезучие» кавалеры метались вдоль своих заборов и выли в полный голос, как по покойникам, нервируя хозяев и получая наказания. Какофония лая и скулежа возникала и плыла над дачными участками с обременительной регулярность. Отдыхающие раздражались и, на чем свет стоит, ругали собак, как правило - чужих, не своих. Ночью у ворот «невесты» заступал на пост местный пес, проживающий на даче на привязи круглогодично и получавший долгожданную свободу только по ночам. Ростом с двухмесячного теленка, он со всем энтузиазмом неудовлетворенного желания бился всей тушей о жестяные ворота, надеясь снести преграду. Ворота гремели на всю округу, гнулись, но натиск выдерживали. В поиске другого пути к заветной цели он принимался за подкопы под забором: комья земли и пучки травы вперемешку с любовно высаженными ромашками летели из-под лап метра на три – четыре. Сопровождались эти наскоки лаем и воем. Наконец хозяева Агаты или соседи  не выдерживали, зевая и потягиваясь, выходили на улицу и, стремительно теряя остатки сна и свирепея,  отгоняли пса от ограды, в ход шли палки, камни и ненормативная лексика. На несколько часов улицы затихали.

Шпонда тоже не миновало высокое чувство, и узнали об этом хозяева однажды часа в четыре-пять утра. Обычно спокойный покладистый пес, вдруг не дожидаясь утренней пробежки, стал скулить и кидаться на входную дверь. И был тут же выпущен на волю хозяйкой, спросонья и с перепуга не осознававшей последствий своей опрометчивости. Позже искали его всей семьей часа два, обеспокоенные длительным отсутствием, и обнаружили у ворот новоявленной собачьей невесты. Пришлось сажать пса на привязь, но стоило чуть зазеваться… и он с невероятной скоростью, преодолевая заборы, кусты и водоемы, мчался на свидание. И хотя уже знали, где его искать, временами ему удавалось затаиться где-нибудь в траве или каком-то закутке, пережидая, пока поисковый отряд его минует.

Многолетние традиции были мгновенно разрушены: утренний кофе хозяйка едва успевала сварить и налить в большую кружку, затыкая уши от скулежа и подвывания пса. И с кружкой кофе в одной руке и собакой на поводке в другой выкатывалась со двора, спеша избавить своих домочадцев от шума. Прямо от калитки пес делал такой стремительный рывок в сторону заветной цели, что  хозяйка почти зависала в полете над дорогой.

Рысцой пробегали две улицы. Не сбавляя скорости пес суетливо вынюхивал следы пребывания конкурентов и оставлял свои метки, а хозяйка на ходу заглатывала обжигающий кофе, обливаясь им и проклиная судьбу. За два дома до заветного места она ловко сворачивала на другую улицу и уже сама тащила за собой упирающегося всеми лапами Шпонда.  Через пару-тройку метров тот, осуждающе взглянув на нее, возвращался в голову кортежа: всё же было можно обнюхать еще одну улицу,  хозяйка же радовалась своей хитрости и малым габаритам собаки. На подходе к своему двору он еле плелся, смирившись с судьбой, и по доброй воле забирался в кресло на крыльце. Днем маялся на привязи, тяжело вздыхая и пуская пробный вой, заслышав лай собак или каким-то образом определяя: подругу вывели на прогулку. Тогда ластился к хозяйке: утыкался мордой ей в колени и лизал руки, выпрашивая свободу.  Тут уже ее выручали внуки с их друзьями: брали его на поводок и шумной ватагой почти с такой же щенячьей радостью неслись по улицам. По виду возвратившегося  Шпонда, легко определялись результаты этих гуляний. Легкая трусца и гордый посад головы подтверждали, что подругу видел и прогулялся с ней рядышком. Хотя ростом он доставал ей до середины лапы, сам факт присутствия рядом с такой красоткой и возможность пристроиться к ней с тыла, его окрыляли и возвеличивали в собственных глазах. Дети подтверждали его успех: «Сегодня Шпонд понравился Агате - она его лизнула». Или, вернувшись, понуро забирался обратно в кресло, предварительно расшвыряв и изрядно потрепав покрывало: не сложилось. И совсем приуныл, когда на соседнюю дачу привезли нового пса по кличке Тёма, почти микроскопического размера и тоже помесь кого-то с кем-то, стервозного и утомительно брехливого, но с дорогой и модной стрижкой. Его бесконечный звонкий лай, откровенно говоря, «доставал» больше, чем собачьи свадьбы. К счастью, он был еще и труслив, поэтому за пределы забора «выходила» только его голова, и Шпонд, пробегая мимо, не удостаивал его даже взглядом. Хозяева Тёмы, очевидно, дружили с хозяевами Агаты, поэтому довольно часто выгуливали их вместе, а бедняге Шпонду не удавалось даже приблизиться к даме своего сердца. Дети рассказывали: «Агата теперь дружит с Тёмой, ей понравилась его стрижка, а на Шпонда она даже рычала!» Вот оно женское непостоянство!

Так в собачьих сердечных радостях и в страданиях и борьбе дачников за спокойную жизнь прошли две недели, и вдруг всё стихло. Каким образом псы  узнали о конце брачного периода, было непонятно, но владельцы собак, как и все прочие, вздохнули с облегчением. Жизнь вернулась в привычное русло. Только хозяйка Шпонда периодически замирала в дурном предчувствии: ожидался приезд гостей с собакой. И задумчиво поглядывала на Шпонда: сообщить ему об этом было невозможно, но она была уверена, что тот и сам пронюхает о грядущей радости.

КОШЕЛЬКОВЫЕ ИСТОРИИ

Вы ошибетесь, если решите, что три маленькие объединенные заголовком истории (подобные наверняка найдутся у каждого) – о возможностях кошельков действующих лиц. Вовсе нет, они – о возможностях бесшабашной молодости.

Рассудите сами: возможно ли, чтобы дамы в возрасте, организовав встречу подруг, пришли бы без приличной суммы в ресторан? Или надумали строить глазки оркестрантам? Скорее всего, они появились бы, сверкая нарядами и украшениями, свидетельствующими о достатке, а трудностей с оплатой услуг или счетов не возникло бы вовсе. А если бы не получили «за свои кровные» соответствующего обслуживания, еще долго возмущенно рассказывали бы знакомым об отвратительной работе сферы общественного питания. Однако во всем их благополучии была бы одна грустная деталь: даже если бы любая из них была приглашена на танец, удовольствие от процесса скорее всего испортилось гаденькой мыслью: «Не стащил бы чего!»

Или, к примеру, респектабельный господин, не сумевший оплатить счет? Он оправдывался бы перед официантками, орущими: «А еще в очках!», или милиционером своими заслугами и стечением обстоятельств, и отпустили бы его восвояси, только оставив в залог паспорт. А не слишком респектабельный господин вообще никогда не попал бы в такую ситуацию, а, напротив, в винном угаре отплясывал бы, зажав пачку банкнот в кулаке, или швырял бы их направо и налево: «Танцуют все!». Попади же в подобную переделку молодой (да еще симпатичный и веселый) гуляка, то он отделался бы подзатыльником (и стерпел бы его: оплачено), у него забрали бы имеющиеся наличные, а недостающие – простили. Сердобольные – в его случае – официантки аккуратно упаковали бы им недоеденное и дали бы «бедолаге» с собой.

Словом: каждому возрасту – свои возможности.

***

 Подруги (и бывшие однокурсницы) совсем недавно выпорхнули из стен еще советского университета. Скучали друг без друга, и, хотя высшее образование каждой оценивалось ежемесячно окладом всего в сто рублей, решили «шикануть» и заказали на один из вечеров столик в ресторане «Прага». Сами сборы на этот раут доставили им массу удовольствия! Они множество раз перезванивались, договариваясь о том, что могут себе позволить в материальном и моральном плане (с одной из подруг даже взяли клятву: не увлекаться, держаться с ними рядом, как приклеенной и уйти из ресторана со всеми вместе). Обсудили имеющиеся у каждой скудные гардеробы и как в старые добрые студенческие времена обменялись нарядами. К ресторану их подвез на машине дружок одной из них (бывают же такие простаки!). Взбудораженные событиями, они, хихикая (ну, просто – первый бал Наташи Ростовой), поднялись по широкой мраморной лестнице в зал и действие началось.

Их «розарий» у огромного темного припорошенного снегом окна привлекал внимание. С одной стороны от них большая компания (в основном – мужчин) отмечала защиту чьей-то диссертации. Периодически гости диссертанта плавно перетекали за их столик, угощая подруг, развлекая разговорами и приглашая танцевать. С другой стороны - две дамы бальзаковского возраста со скукой и томлением во взорах обозревавшие происходящее в зале, тоже не обошли подруг вниманием, дав совет в выборе напитков. Однако за столом подруги не засиживались, постоянно меняя кавалеров в танцах.

Разгоряченные своим успехом и выпитым вином, решили и сами заказать (гулять так гулять!) оркестру одну из песен репертуара Адамо, в то время модного исполнителя. Даже не зная, какой счет получат в конце своего «кутежа», выделили три рубля на поклон оркестру. Отрядили самую блондинистую, с очень аппетитными формами, договариваться. «Да мы меньше пятерки не берем!» - начал возмущенно бас-гитарист, бывший в оркестре за главного. Она взглянула на него своими огромными, уже полными слез глазами. «Но для вас, - продолжил он, - сыграем бесплатно!» Так и подтвердилась истина, что не в деньгах счастье, а в хорошем настроении и умении пользоваться молодостью, данной природой. И еще маленькая деталь: через год одна из подруг вышла замуж за ухажера этого вечера. И когда успела (!), ведь клятву выполнили все: пришли и ушли вместе.

***

«Страсть к новизне и экзотике нас погубит!» – обсуждали подруги свое вечернее посещение новомодного московского кафе «Адриатика». Причиной этого вояжа послужило то, что накануне одна из них вернулась из своей первой заграничной поездки (по линии ЦК ВЛКСМ), где познакомилась с веселыми молодыми ребятами, собиравшимися с ответным визитом в Москву. Надо было подыскать к будущей встрече модненькое и необременительное для финансов кафе.

Для апробации злачного места одна из них, сбежав пораньше с работы, приехала на электричке из дальнего Подмосковья, а другая прогуливала «библиотечный день», положенный ей для подготовки к кандидатским экзаменам. У дверей заведения стояла большая очередь жаждущих, но это подруг не остановило, и они промаялись часа полтора, беседуя, прислушиваясь к разговорам и наблюдая за беспризорными собаками. Наконец и их запустили: сначала в ярко освещенный холл, где пришлось подождать еще немного, пока освободится место в гардеробе, а потом в еще ярче освещенный, безо всякого интима зал, где уже изрядно подгулявшая публика доедала закуски и допивала коктейли.

Их усадили на кожаные диванчики вокруг стола, освободив на нем небольшое место, по-простому сдвинув грязную посуду в сторону (!), и вручили меню в дорогих кожаных с золотым тиснением обложках. Слегка обалдевшие от такого сервиса, подруги едва успели сделать заказ, как администратор заведения велел всем посетителям забрать вещи из гардероба: у гардеробщика закончилось (?!) рабочее время (пьян как фортепьян – поняли подруги, видевшие этого служащего своими глазами), а одежду (тут администратор развел руками) могут стащить – додумали сами посетители. Становилось весело!

Когда же им принесли их заказ: по паре тощеньких запеченных креветок и коктейли странного буровато-зеленого цвета, а потом еще и астрономический счет, подруги уже не могли сдержать нервного хохота, больше походившего на стоны. Они быстро одолели (там и одолевать-то было нечего) закуску и напиток, поскорее выбрались из авангардного заведения и хоть и голодные, но по-прежнему веселые разъехались по домам.

Надо ли пояснять, что молодости все равно: велика ли очередь, мыты ли уличные псы, пьян или трезв гардеробщик, хорошее ли обслуживание! Ничто не могло омрачить оптимизма. Главное – весело! И опять же – не в деньгах…

Заведение они, разумеется, забраковали, но какой широкий захват  – и заграницу достали (!) – у молодости…

***

Промозглым зимним вечером супруги одновременно вернулись с работы домой, и пока жена задумчиво обозревала пустые полки холодильника, муж гремел такими же пустыми и сияющими чистотой кастрюлями на плите. Горестно взглянув друг на друга, они было сцепились, выясняя, кто же должен был купить хотя бы хлеба с молоком, но вдруг (теперь уже и не вспомнить – у кого именно) возникла идея сходить в пивной ресторанчик по соседству и поесть запеченных креветок. Вмиг сменив офисную одежду, но не проверив количество наличных, они отправились. Маленький уютный ресторан встретил их теплом, приглушенным светом и тихой музыкой. А из огромного количества разнообразных аквариумов на них пялились пучеглазые, переливающиеся всеми цветами радуги, рыбы. Парочка оказалась единственными посетителями, поэтому сразу же, как только они сели за столик, перед ними возник молоденький стройный официант, которому и заказали одну, но самую большую порцию креветок и по бокалу нефильтрованного пива, какого-то особенного в этом ресторане. Склонив головы над почти мгновенно возникшим блюдом и посмеиваясь над событиями, принялись за еду. Не успели они одолеть и половины своего заказа, как к ним вновь подошел официант и, осведомившись об их настроении, стал искушать другими блюдами ресторанного меню. Позже, пересказывая подругам эту историю, жена говорила: «На конкурсе подавальщиков этот официант получил бы два первых приза: один за великолепный сервис, а второй за деликатное терпение и настойчивость по выколачиванию из нас долга».

 Они решили повременить с очередным заказом, а в это время откуда-то возник скрипач и повел такую мелодию, что супруги, не сговариваясь, поднялись из-за стола и, нежно прижавшись друг к другу, стали танцевать. Все было только для них двоих: музыка, аквариумные рыбки, еда и хмельное пиво. Совершенно разомлев от такого сказочного уюта и комфорта, супруги уже неотчетливо контролировали происходящее вокруг них и были заняты только собой, нашептывая друг другу разные милые глупости. Но через некоторое время, после слов жены: «Просто второй медовый месяц!» - муж очнулся, принял решение поскорее вернуться домой, и получил счет… Денег у него оказалось чуть больше половины от необходимой суммы, супруга, порывшись в своей сумочке, добавила еще несколько сотен, не покрывших недостачу. Супруг покраснел, как съеденные ими креветки, а жена взяла на себя процесс договора. Чем могла она оправдаться? Конечно же, тем, что по молодости лет они слегка безалаберны: не проверили кошельки, выходя из дома. Затем, прижав руки к груди, она благодарила их за чудесный вечер: за теплый прием, еду, музыку, а главное, за то, что все это всколыхнуло слегка затертые долгим двухлетним (!) супружеством их чувства! Кто устоит перед такой аргументацией? Кто никогда не был молод и влюблен? Конечно же, проблема была решена, и через два-три дня счет оплачен, но в памяти остался фантастический вечер, а чувства, и правда, – заиграли по-новому....

Молодость, ау! Отзываешься только в воспоминаниях? Тогда – прощай!

P.S. Скрепя сердце, поставила в конце текста восклицательный знак, а не многоточие. Чего уж лукавить, никаких надежд – ее действительно не вернешь.

 Амаретто

Каждое лето дачная жизнь протекала по одному сценарию: грядки, газоны, грибные и ягодные сборы, праздники для внуков и их друзей и редкие посиделки с приятельницами.

Все дамы были приличного возраста, со своими болячками и обкатанными за долгую жизнь характерами, объединяло их только то, что все были уже вдовами. В этих посиделках разговоры велись чаще всего о садово-огородных делах или о мужчинах (всегда в чем-то виноватых), что удивляло, казалось бы: давно утихло брожение гормонов, а одиночество сгладило неприятные воспоминания. Однако утомленные возрастом и перипетиями личной жизни, они были категоричны в оценке своих, отошедших в мир иной, спутников. И с непонятным раздражением, а порой даже злостью, повествовали об их дурных привычках, характерах и своем нелегком замужестве. Только одна сильно отличалась от других: всегда не только становясь на сторону противоположного пола, но и часто укоряя подруг за эгоизм, бездушие и неблагодарность, и всякий раз упорно советуя особенно оберегать сыновей и внуков: им, мол, в жизни достается лиха. Такая её позиция почему-то вызывала взрыв возмущенного несогласия у остальных, затевались шумные споры, где каждая пыталась отстоять «своё». Всегда хотелось узнать, в чем повезло этой женщине, каким  был её муж, что оставил после себя такие воспоминания. И в один из дачных сезонов, сидя на веранде за поминальной по её мужу рюмочкой (поминки, как и дни рождения,  строго соблюдались), та поведала историю своего замужества.

…При её веселом характере и добром нраве, поклонники ходили за ней табуном. А с ним она познакомилась обыкновенно, на танцах (вовсе не красавец и намного старше её), но во время танца он читал ей стихи, и с этого вечера уже не выпускал из поля зрения. А через две недели после знакомства сделал предложение руки и сердца… в стихах.

Она сдавала выпускные экзамены в школе, он только что получил институтский диплом и собирался ехать по распределению в один из южных городов.   За такое короткое время знакомства она смогла только понять, что он необычный и ей нравится, но - любовь, замужество… Однако так хотелось взрослой, самостоятельной жизни, а еще больше – повидать мир. И она вышла за него замуж, родила детей и поездила по стране от жаркого юга до холодного севера. И всегда была за ним, как за каменной стеной.

 Какие простые, обыденные вещи делают женщину счастливой… Неожиданный комплимент, подарки, уверения, что она самая-самая, потакания капризам, трогательная забота во всем, начиная с приготовления завтрака и кончая постройкой дома, в котором будет счастлива вся семья. Самое лучшее было только для неё, ей же позволялось делать всё: транжирить деньги, лениться, капризничать.

А потом он умер от тяжелой неизлечимой болезни.

Ей казалось – жизнь кончилась. Он ушел навсегда, тот, которого не долюбила, не отблагодарила, и порой, откровенно говоря, мучила капризами. Сама она словно застыла, а душа ее плакала: не было ей ни минуты покоя, и хотелось только, чтобы вернулся он на несколько мгновений, чтобы успела прижаться к нему и сказать, что тоже, тоже любила его почти всю свою жизнь.

Впереди были эти ужасные заботы о похоронах и поминках, а следом наследственные дела: определение кому – что, и ей пришлось ехать далеко на север, где среди болот и тайги в небольшом городе нефтяников была брошена много лет назад  (по ее же капризу) квартира. Но она ждала эту поездку и стремилась туда, где, как ей казалось, он еще был… и еще была их молодость.

… Квартирные дела решались обычным узаконенным путем, без особого её участия, поэтому всё свободное время она подолгу бродила по заснеженным улицам в надежде и ожидании… а потом зашла к своей подруге.

В прихожей стояло три ящика с ликером Амаретто (хозяйка была еще та любительница сладкого) и две большие коробки с копченой  скумбрией. На севере  все коробками, пачками, ящиками. Что не портилось – в шкафы и под кровать, а недолговечное – на балкон на мороз. Увидев наклейку с названием на бутылке, выставленную хозяйкой на стол, ее словно прорвало: слезы рекой полились из глаз: вспомнила, как давным-давно привез он ей из московской командировки невиданный ранее заморский напиток и огромный пакет с самыми лучшими столичными конфетами.

 Пили ликер и заедали копченой скумбрией. И уже обе в голос плакали.  А она рассказывала о нем, своем муже, и рассказ получался почему-то радостным, а горечь потери превращалась в сожаление: не вернуть той жизни и его.

Перечисляя подаренные им наряды, путешествия, записочки со стихами, оставленные в самых неожиданных местах, когда он уезжал в командировки, она успокаивалась, радостные воспоминания утешали боль. И они с подругой, уже не слушая друг друга, восклицали: «А помнишь?», - и казалось, что сидят они не в маленькой кухоньке, а обе молодые  красивые нарядные кружатся в танце в фойе клуба, где всегда проходили их вечера. А он вечный тамада таких вечеров искрится в своих поэтических экспромтах: красивый, элегантный приглашает дам на танец, а  сам все следит глазами за ней – своей дорогой единственной.

 И снова - Амаретто и следом - копчушечка.

Так и помянули дорого человека. И с каждой слезинкой и каждой рюмочкой ей становилось легче, душу её отпустило: поняла, что до конца дней её будет он где-то рядышком.

«Да… Имея – не бережем, потерявши – плачем», - так закончила она свой рассказ и повела показывать лиственницу, посаженную им перед самой смертью. Высоченное дерево трепетало на ветру каждой нежной иголочкой, а хозяйка гладила кору ствола ладонью. 

Надо быть

Двадцать четвертого ноль седьмого, в четырнадцать ноль-ноль, надо быть… Надо быть – молодой, жизнерадостной, красивой…

Господи-и! Осталось три дня! Ну, положим, молодость накрашу. Жизнерадостность… Правда, ничего, кроме отбеливания зубов, в голову не приходит, но, может, к сроку появится и проявится. Красота… Лишние килограммы прилепились накрепко… Но не за один ведь день и даже не за три!

И чего трескаю непрестанно булки с конфетами? А с другой стороны – хорошего человека должно быть много. Корова! Была бы лучше не такой хорошей, похуже – и потоньше. Да-а, с помощью бантиков и драпировок лишнее уже не спрячешь. И куда подевались в интернете все предложения о похудении? То шлют непрестанно, а когда срочно надо… А, вот… Не есть три дня… это слишком, да и на отсутствующей пока красоте отразится… Сауна и душ Шарко каждый день?! Ой, мамочки! И что так рано, в четырнадцать ноль-ноль, торжество открывают? Нет бы – вечером, некоторые недочеты во внешности и завуалировались бы.

…С чего начать для заметного успеха и позитивности? Похоже, как всегда – с парикмахерской. А седину закрашивать? Потом хлопот не оберешься поддерживать инородный цвет! А вдруг – похорошею, помолодею? Придется! Да, парикмахерская – в первую очередь, там еще ноготки на всех конечностях приведут в порядок, бровки нарисуют… Заодно узнаю, что нынче носят, парикмахерши всегда в курсе.

Ой! Нет-нет, надо начинать с лица! Где-то записаны рецепты масок, опробованные надежными подругами. Где же, где? Ага, вот они! Бананы… сливки… горох молотый?.. Прощай, новая кофемолка! Тут еще приписка: «Ре… – затерлось – с соловьями». А соловьи при чем? И где взять? Что-то тут не так. «Ре… ре…» – нет, надо звонить!.. Да-а-а, совсем я одичала в дачных лесах и полях: релакс, оказывается… Ну, соловьев все равно нет, ни живьем, ни в записи, авось эффект и без них будет: погуще намазать, подольше подержать…

«Сражение» еще и не начинала, а уже – без сил! Запишусь в городе к косметологу и парикмахеру на завтра, а сегодня – маски (хоть бы никого не принесло!), и наряды пересмотрю.

Наряды, наряды… Еще и на каблуки вставать?! Из мокасин вылезать?.. А туфлям праздничным уже лет пять. Наверно, и из моды давно вышли! Может, новые купить? Да, красота требует жертв, в основном – финансовых… Гардеробчик «средневековый», и мало во что влезаю. А бывало… Какая несправедливость! Сама и виновата: надо не только кусты роз покупать и листать журналы по садоводству, а хоть изредка устраивать шопинг (тоска смертная!) и если не каталоги нарядов рассматривать, то хотя бы на улице обращать внимание – во что дамы одеваются… Да уж – дамы… в моей деревне – одни бабы Мани. Катастрофа!

Неужели по магазинам бежать?.. Нет, не могла же я дойти до такого состояния, инстинкты ведь независимо от нас сохраняются: привлекать, похвалиться… Ну, шкаф-то не пуст… А вот это что?.. Что-то незнакомое… Да-а… похоже, инстинкты действительно утрачены: это же платье – подарок подруги, а я даже не примерила, не обновила. Узнает – убьет! Ну, сейчас и примерю. Верх – стройнит, низ – не виден: длина «в пол», и рукавчики три четверти – кое-что скрывают. Несомненно – похорошела… Или это после джинсов так кажется? Надо завтра провести апробацию, поехать в нем в парикмахерскую, там-то мне правду и выложат. И аксессуары к нему есть, и туфли старомодные более-менее подходят, да почти и не видны из-под юбки. Какое счастье! А наимоднейшую сумку к нему за три дня состряпать – пара пустяков, и уж точно: больше ни у кого такой не будет! Зафиксировать выражение радости на лице (не столько радости, сколько облегчения: в первый же день главная проблема – с одеждой – решена) и – так и быть – в парилку!

...Уф! Парикмахерские – это бездонные пропасти, в которые улетают время и деньги – за кучу информации на любой вкус! Разобраться бы, что из этой «кучи» действительно необходимо. Оказывается, теперь можно брови и ресницы нарисовать «на века» и форму губ изменить и сочнее их сделать  – тоже «на века»: татуаж называется. Кошма-ар! Нет, до этого я точно не дойду: как-то роднит с папуасами! Ничего, изменения в лучшую сторону и от стародавних методов уже заметны.

И седину закрасили: навалились всем скопом уговаривать, не отбиться было. Для них причина такого экстренного восстановления былой красоты могла быть только одна – новая любовь. Пришлось многозначительно помалкивать, вздыхать и опускать глазки. Наряд одобрили, даже если из похвал исключить «сладость» за полученные чаевые.

Что еще на сегодня? Опять парилка (на весы в последний день встану, чего себя травмировать!), маску на лицо (сегодня без гороха) и спать, спать, спать… А завтра – шить, шить, шить… и работать над радостным выражением лица, а то сегодня вид, и правда, снулый, что и немудрено при стольких экзекуциях.

…Ну – готова! И что удивительно: спина выпрямилась, шаг полегче, глазки сияют, предвкушают, наверное… Ух! Да-а, красота хоть и рукотворная, но страшная сила! А вот и телефон звонит…

– Алло, алло! Да, жду команды… Обстоятельства... Обстоятельства?!!.. Да, понима-а-а-ю… Конечно, в другой раз… конечно…

«Черта с два, а не в другой раз! Такая помытость и красота пропадают… А и ладно!» – быстро – туфли на мокасины, в праздничном наряде при полном макияже – в машину. В деревню! Для местных смена имиджа будет бо-ольшой неожиданностью: признали бы да не хватил бы кого Кондратий от удивления! Уж «отыграюсь»! Пусть старушки-соседки порадуются, поахают… наверняка тоже любовь приплетут. Придется опять вздыхать и глаза закатывать… Будет им о чем поговорить.

Надо быть! 

ПЕТРУШКА, КАРТОШКА, МОРКОВКА... ЛЮБОВЬ?

Была она баба видная, веселая и за словом в карман не лезла. Мужики на нее слетались как мухи на мед, но она, когда иногда позволяла себе «сходить на сторону», прежде задавала вопрос избраннику: «Женат ли?» Если был женат – отшивала безжалостно. Муж ее был человеком добрым и заботливым, а мужиком, по правде сказать, - никудышным, и пока она разобралась в этом, все ходила по врачам, стыдясь, советовалась о своих неуемных, как ей казалось, желаниях. Детей было у них двое.

Заработки мужа были невелики, да и болел тот довольно часто, поэтому пошла она торговать в овощную палатку – там приработок больше, да и сама себе хозяйка, даже ящики таскала сама, чтобы не платить грузчикам, ну и не стащили бы чего. Свою страсть к чистоте и порядку она перенесла и на рабочее место, ящики с овощами и фруктами у нее стояли ровненькими рядами, и сам товар выглядел как только что с грядки или куста, а не «кантовали» его по грузовикам и складам. Вокруг ее палатки было всегда прибрано: ни огрызков, ни мусора, и она сама - опрятная и веселая, а уж обсчитать или обвесить - вообще было не в ее характере: «На правде я больше заработаю», - говорила она, что сильно отличало ее от других лотошниц, разместившихся неподалеку. Поэтому покупателей у нее всегда было много, что ее радовало: ведь заработки были большие, и хватало не только на еду и одежду всей семье, но и на оплату спортивных секций для детей. «Я в деревне видела только холод да голод, пусть они порадуются да живут не хуже других», -  так отвечала она мужу, когда тот пытался сократить расходы «не на дело».                                   

Вот как-то стояла она в своем белоснежном фартуке в овощной палатке и обратила внимание на мужчину напротив нее на другой стороне улицы, а потом припомнила, что видела его днем раньше и третьего дня. Она было подумала, что контролер какой-то или инспектор, поэтому еще раз прибралась вокруг, да и забыла про него, чего ей бояться? Но на следующий день, к вечеру, - она уже заканчивала работу и собирала товар - снова увидела его на прежнем месте. Это ее прямо разозлило, что еще за пригляд, поэтому держа в руках ящик с клубникой, она крикнула ему через улицу, что мол, гражданин, купить что хотите или украсть?

Постояв еще немного, мужчина пошел к ней, и, пока он переходил дорогу, сердце у нее прямо зашлось: таким он был видным и представительным. Подойдя к ней и улыбаясь во весь рот, он протянул руки, забрал у нее ящик и сказал, что именно купить хотел всю эту клубнику. Она мысленно ахнула, таких покупателей у нее еще не было, чтобы ящиками покупали: «Богатый, наверно, - подумала она, - да и зубов золотых полный рот». Молча, она передала ему ящик, взяла названную ею сумму денег и смотрела ему вслед, пока он не дошел до «Жигулей». «Точно - богатый, раз с машиной», - отметила она.

Дома, смеясь, она рассказала об этом странном происшествии, да и забыла про такие глупости, торговала себе дальше, но невольно поглядывала на другую сторону улицы. Он появился только через неделю, опять в конце ее рабочего дня, подошел и, улыбаясь, сказал, что клубнику уже давно съел, а жить без витаминов и такой красавицы, как она, просто не может. Она прямо зарделась от неожиданного комплимента и удовольствия и ответила, что себя не предлагает, а фруктов разных полно: мол – выбирайте. Он подхватил ящик с апельсинами и поставил его на весы, она подивилась такому выбору, ведь было начало лета, и апельсины уже вряд ли обладали теми витаминами, которые ему были нужны, но смолчала, хозяин - барин, а заработки - ее. Потом он помог ей внести ящики в ларек, закрыть его и предложил подвезти до дома. Она так умаялась за день, что согласилась, несмотря на опасения, что завезет куда-нибудь.

По дороге разговорились, ей было интересно, что за человек такой, да и своими детьми похвасталась. Оказалось, что он разведен, двое его детей уже взрослые и живут отдельно, словом, подходил для нее как ухажер по всем статьям. В следующий раз, когда он пришел посмотреть на нее, то протянул ей коробку и сказал, что это для ее сына спортивные тапочки, она чуть не прослезилась расчувствовавшись: сроду не бывало такой заботы не только о ней, но еще и о ребятах.

Соблазнитель же, видя с ее стороны расслабленность, быстро помог убрать товар, навести порядок и закрыть палатку, а потом пригласил ее на пикник на берегу реки. Слово пикник было ей непонятно, но такое обращение с ней – подкупало, потому она посмотрелась в зеркальце, подкрасила губы, поправила прическу и села к нему в машину: вези, милок, куда хочешь. На берегу речушки он вытащил из машины сумку с  припасами: чего там только не было – и колбасы, и сыры, и конфеты – всё дорогущее и в заграничных упаковках, и даже баночка черной икры и коньяк, словом, такого не видали на столе в ее доме даже по большим праздникам. Глотая слезы и не подавая вида, как растрогана таким вниманием и щедростью, и чтобы не уронить себя, она пригубила коньяку, но все же кольнула его вопросом: «Что ж так потратился, а вдруг бы я не пошла с тобой?..»

Так началась их многолетняя связь, это слово ей подходило и было понятно, ну не любовь же в ее возрасте, замужнем положении и с детьми. Ох и повезло ей, наконец она узнала мужчину, который был очень хорош и в постели, и в повседневной жизни. Со временем она поняла, что он был «ходок» еще тот и баб у него перебывало великое множество. Ее это не слишком расстраивало, дело прошлое, к ней же он прилепился крепко и одинаково щедро проявлял заботу о ней и ее детях даже после многих лет их знакомства. Она принимала эту заботу, регулярно пользовалась его мужской силой, но все же совестилась перед мужем за такую тайную жизнь и побаивалась, как бы дети не узнали.

Рассорилась она с ним враз, случайно узнав, что он захаживает к бывшей жене, и не выяснив даже причину такого его поведения. Позже она немного сожалела об этом, не хватало его ласк, но вскоре она вышла на пенсию по инвалидности (сказались годы тяжелого труда на железной дороге), дети обзавелись семьями, они с мужем купили маленький домик за городом и переехали жить туда постоянно. Развернулась она на своем участке от души, ведь все было свое: и земля, и дом, и каждая травинка.

Дом, хоть и старенький, сиял чистотой, в сарае кудахтали куры и хрюкала свинья, а грядки поражали своими размерами и разнообразием выращиваемых овощей: все для детей, чтобы им помочь, да и самим прокормиться. Муж, с его болезнями, был плохим помощником и был при ней скорей сторожем, чтобы не страшно было ночевать и зимовать. Дети приезжали часто, но лишь для отдыха и пополнения припасов, заготовленных матерью. В огород она их не допускала не доверяя.

Так, в трудах и заботах, пролетели несколько лет, и  всем она была довольна. Летом, конечно, было веселее: и дел много, и подросшие внуки были с ней. Зимой же немного тоскливо, но дети поставили на крышу дома антенну и привезли телевизор – все ж занятие, да иногда она ходила к знакомым в деревню, но не часто: что впустую лясы точить,  сплетен она не любила.                  

Здоровье мужа становилось все хуже, и однажды он так занемог, что она отвезла его в больницу, посидела с ним до вечера, а на ночь отправилась домой – хозяйство без присмотра  оставлять было нельзя, и он просил привезти ему апельсины. Когда она выходила из его палаты, он вдруг сказал: «Прости меня за безрадостную жизнь». - «Какая безрадостная? - недоумевала она по дороге домой. -  Ну, жили и жили». Наутро, когда она подходила к его палате с кульком апельсинов в руках, оттуда вышел доктор и сказал ей, что муж ее только что умер. Апельсины так и посыпались из  рук…                   

Что ж поделаешь, схоронила его, поплакала и занялась делами, был конец весны, и занятий в огороде полно. Потом приехали на лето внучки, тоже хлопот прибавили, но она была довольна, что не одна: ее страшили приближающиеся осень и зима. Возвращаться в город она не хотела, а оставаться одной все же побаивалась. Эту проблему решили дети, не сумев уговорить ее переехать хотя бы на зиму к ним, они привезли огромную сторожевую собаку и договорились с ее одинокой приятельницей, что та поживет с ней зиму.

Перезимовала, но проблема осталась, и ее надо было как-то решать. Инициативу взял в свои руки зять. Оказалось, что дети знали о давнем ее увлечении, но под запретом отца – он им как-то сказал: «Мать не обижайте, я сам виноват» - не поднимали эту тему. Так вот, зять не поленился навести справки и отыскал бывшего ухажера. Тот имел комнату в коммунальной квартире, небольшой участок земли в границах города, машину, правда старенькую,  гараж и жил один, то есть был человеком не бедным, по их понятиям, и не свалился бы на шею матери тяжелой ношей.

Разведал он, несмотря на несогласие ее сына, все это очень быстро и тайком от тещи, и как-то раз привез его к ней в гости. Та прямо ахнула, узнавая гостя, и опять ее сердце «зашлось», как когда-то давно: таким он был нарядным и бравым на вид. Она не знала, куда себя деть, совестилась детей и почти ничего не говорила, со страхом прислушиваясь к разговору и понимая, что это не шутки и решается ее дальнейшая судьба. «Оставайся, погости», - ускорил процесс восстановления знакомства зять, видно, решил, что достаточно проявил заботы о теще и дальше канителиться с этим ему было некогда: пусть сами разбираются. И он остался. Словом, без нее ее женили.

Первую неделю ей было очень трудно, никак она не могла совместить свое вдовство с невестиным положением, да и волновало, что люди скажут. Но относилась к нему как к дорогому гостю, он же называл ее ласковыми именами, пытался восстановить былые отношения и взялся столярничать, много огрехов скопилось в хозяйстве. Дети звонили, спрашивали: «Ну как, мама?» В ответ она молчала или ругала их за такие проделки, на всякий случай реабилитируя себя, мол, она-то ни при чем – все их затеи.  Потом зашла как-то к соседке, поплакала там всласть. «Все же не чужой человек и не с пустыми руками пришел. Будет веселее, и мужик он крепкий, помощник в хозяйстве. Одной жить страшно», - говорила она, убеждая саму себя окончательно принять его в свой дом. После этого разговора все сомнения ее закончились, она прямо расцвела, как завистливо сплетничали соседки. Она же вовсе перестала к кому-либо ходить, ведь была теперь при муже, да и жизнь ее собственная: что пустое говорить.    

Хорошо они зажили: помогал он ей безотказно и много полезных вещей в дом купил. Мужская сила в нем все еще была, несмотря на возраст, но в ней все уже перебродило, смеясь, она говорила, что иногда его радует, но чаще всего по утрам лежит как мышка, не шевелится. Со временем, в силу возраста, болезней и житейских разборок (по-стариковски они делили: твое – мое), конечно, он стал жить за ней как за каменной стеной и больше занимался собой, чем помогал по хозяйству. Все лето он ходил по двору в плавках или лежал в шезлонге – загорал и к осени становился черным, как головешка. Раз в неделю принимал ванну с ледяной колодезной водой – для закаливания и укрепления нервов и кровеносных сосудов. Периодически его правильный образ жизни бесил ее, она ругалась и пыталась выпроводить его со двора, но была отходчива, да и дел по хозяйству было много. Она копала огород, сеяла, сажала, ухаживала за курами и свиньей, колола дрова и ходила поденщицей в близлежащий совхоз – подработать денег. Так она была устроена – работать не покладая рук.

Королевич Филипп

За широкими морями, за высокими горами, посреди лесов и полей в одном маленьком королевстве, каких на свете очень-очень много, жил-был королевич Филипп. Он совсем недавно появился на свет и был еще крошечным, чуть больше стручка фасоли. Его синие-синие глаза походили по цвету на воду в озере неподалеку от замка,  а на головке во все стороны торчали мягкие и нежные, как шелк, кудряшки, напоминавшие цветом зерна пшеницы, когда в конце лета она созревала и ее в возах везли на мельницу. «Ах, - счастливо улыбалась королева МАМА, - он точь-в-точь такой, каким приснился мне много лет назад!»

Королевич умел пока  только спать, кушать и иногда капризничать. Его слабенький тихий голосок, откровенно говоря, напоминал мяуканье котенка или ягненка, но МАМА-королева говорила, что он похож на звучание пастушьего рожка,  а ПАПА-король шутливо возражал: «Так скрипят петли на воротах нашего замка!» Они даже однажды поспорили из-за этого.

С  самого дня рождения королевича абсолютно все жители королевства: и БАБУШКИ с ДЕДУШКАМИ, и ДЯДЮШКИ с ТЁТУШКАИ, и многочисленные его СЕСТРЫ, и простые жители то и дело улыбались. Просто так. А по вечерам собирались на королевской площади и слушали глашатаев, которые сообщали о том, как спал и ел королевич, сколько раз он зевнул и не болит ли у него животик.

ПАПЕ и МАМЕ так хотелось, чтобы королевич поскорее увидел их и полюбил, поэтому довольно часто они откладывали свои дела и заходили в детскую полюбоваться на него. Но королевич чаще всего в это время спал, подперев кулачками щечки, а если просыпался, то тут же поворачивал головку к окну, в котором виднелся кусочек голубого неба, или разглядывал солнечных зайчиков, пляшущих по потолку. «Он будет хорошим воином и королем, - говорил ПАПА, - взгляните, как крепко он сжимает кулачки!» - «У Вас так много воинов, и сами Вы молоды и крепки, - возражала королева. – Возможно, он будет ученым, или писателем, или путешественником, ведь он с таким интересом и вниманием рассматривает все вокруг!» А про себя королева думала: «Пусть будет здоровым и счастливым и сам выберет, кем быть».

Только одна БАБУШКА еще не видела Филиппа, потому что жила далеко, в другом королевстве. Но она сама, своими руками сшила ему одеяльце из ярких разноцветных лоскутков, сопроводив этот подарок и небольшую иконку, которая называлась «Благодатное небо» (Филиппок родился в день её чествования), пожеланием для него интересной и разнообразной жизни. Несколько дней и ночей скакали гонцы, чтобы доставить её подарки ко дню, когда Филиппу исполнится один месяц, на этот день было назначено его крещение. Королевичу подарки очень понравились, так все решили, потому что когда он увидел одеяльце, то засмеялся и попытался ухватить рукой один из лоскутов, а иконку долго разглядывал своими лучистыми глазами. Крещение прошло красиво, и Филиппок даже не капризничал, хотя его полусонного и окунули в купель.

Много времени или мало прошло с рождения Филиппа, пожалуй, что мало, потому что он еще толком не успел разглядеть и узнать своих родителей, и ПАПЕ королю пришлось поехать по важным королевским делам в другое королевство по соседству. И отсутствовал он совсем недолго, чуть больше недели, но так соскучился по своему сыну, что, как только соскочил с коня, тут же поспешил к нему. Как раз в это время Филиппок проснулся, увидел его и  улыбнулся во весь рот. И король тайком смахнул слезы.  Оказывается, строгие короли тоже плачут - от радости, но это секрет. «Как вырос мой СЫН!» – обрадовался ПАПА, взял его на руки и нежно прижал к груди. И тут случилась одна неприятность: камзол короля вдруг стал мокрым…  Няньки перепугались: не уследили, но сам король громко смеялся, и королевич смеялся, дрыгал ножками и стучал кулачками королю по груди. «Какие чудеса, - думал ПАПА король, - как быстро растут дети!»

Шли дни за днями, королевич так подрос, что уже упирался ножками в стенку плетеной корзины, служившей ему кроваткой. И для него смастерили настоящую, с балдахином. Он всё еще много спал, так надо было, чтобы поскорее вырасти, но уже отлично узнавал своих РОДИТЕЛЕЙ и радостно улыбался при виде их. Он вообще рос улыбчивым мальчиком и радовался всему, что попадалось ему на глаза. Просыпаясь утром, он подолгу разговаривал сам с собой или с няньками, конечно, это были ненастоящие слова, а какая-то воркотня, например, «гу-гу» или «агу», а каждый понимал, как ему хотелось. Дольше всех он разговаривал с МАМОЙ королевой, когда она утром приходила повидаться с ним. МАМА говорила: «Доброе утро, моё солнышко!», а королевич отвечал: «Гу!», и королева точно знала:  это он уверяет, что тоже её любит.

В народе уже дали прозвище королевичу, говорили: «По всему видать - славный парнишка, этот Филипп Ясноглазый!». По вечерам на площади по-прежнему объявляли новости о нем: королевич сам начал брать игрушки в руки, а любимая – погремушка с серебряными бубенчиками; Филипп научился ползать; королевичу нравится слушать сказки, которые ему читают няньки и песни, которые они ему поют, и при этом сразу успокаивается. В королевстве устроили настоящий пир, когда у Филиппа появился первый зуб, похожий на маленький белоснежный кусочек льда. Трубадуры разнесли эту новость по всему королевству, правда, они не сообщили, что королевич успел укусить им ПАПУ короля за палец. И БАБУШКА из далекого королевства снова прислала ему подарок: серебряную ложечку – «на зубок». Когда королевич произнес первое слово, то устроили праздник с фейерверком, а подарки, которые подарили королевичу, заняли половину его комнаты. Догадайтесь, какое слово? Конечно же – мама!

Шло время, и всё было бы хорошо, но Филипп никак не мог научиться ходить. ПАПА-король ворчал: «Слишком много нянек, не спускают его с рук! Моему СЫНУ уже скоро исполнится год, а он не сделал ещё ни одного шага!» И однажды подхватил его на руки, вынес во двор и поставил посередине. Королевич, не решаясь сделать шаг, покачался как былинка, из стороны в сторону и уже состроил рожицу, собираясь заплакать, но тут из дверей домика, где жили стражники, выскочил мохнатый рыжий щенок. Королевич передумал плакать и протянул руки, сжимая и разжимая пальчики: «дай-дай», это он уже умел делать, но щенок крутился волчком вокруг него и, припадая на передние лапы,  заливисто лаял. Филипп покачался еще немного и, пытаясь ухватить щенка, сделал…  шаг! «Первый!» – смеялись и плакали от радости ПАПА и МАМА, стоя на балконе дворца. «Первый!» - радовался и хлопал в ладоши народ на площади, узнав эту новость, а в небо летели сотни разноцветных воздушных шаров, и каждый произносил: «Доброго пути тебе, Филипп Ясноглазый!»

 Рожденные после

На выставку детских рисунков, посвященных 70-летию Сталинградской битвы, где внучка получала грамоту лауреата, мы отправились почти всей семьей: событие радостное, волнительное.

В выставочном зале много народа: родители с детьми всех возрастов, от самых маленьких на руках до подростков. Среди приглашенных – гости в военной форме, с орденами и медалями, но скорей всего это уже те, кто был рожден накануне войны или воевал много позже на других территориях. Настоящие ветераны Великой Отечественной, те, кто участвовал в боях или трудился для фронта, уже редко ходят на выставки: после войны прошло шестьдесят восемь лет.

На одной из стен рисунки ребят из студии, в которой занимается внучка: самолеты, танки, взрывы, огонь... Работы яркие, динамичные. Сюжеты схожи, кто герои – понятно, и представление о событиях верное: беда, разрушение.

Но среди множества батальных рисунков – изображение сожженной деревни на фоне мрачного леса: в полный размер листа ватмана, с размахом. У каждой разрушенной избы – солдаты, они придерживают за плечи спасенных ими детей. На переднем плане ясноглазый молоденький боец в гимнастерке и пилотке с младенцем на руках.

Трогателен не только сюжет рисунка, но и автор – художник шести лет по имени Иван. Он такого небольшого росточка, что на свой возраст и не тянет. Парнишка рассказывает о том, как писал картину, четко отвечает на вопросы. Что знает он о войне, этот малыш? Ведь даже стоящий рядом с ним отец выглядит мальчишкой. Сюжет без стрельбы и взрывов могли подсказать ему взрослые, но почему сам он с ним согласился и с таким размахом и подробностями его нарисовал? Почему он изобразил молодых бойцов и детей? Ответ на свои незаданные вопросы я получила. Иван уверен: на войну ходят молодые, и они – защитники. Защемило сердце – этот малыш сам еще не понимает глубинного смысла такого ответа.

Пока шло награждение детей, в голове возникли воспоминания раннего детства. Не о войне, конечно, я родилась через семь лет после ее окончания, а о том, как мы, совсем еще маленькие, ее себе представляли – это война!

Среди сопок – воинские гарнизоны, бесконечные переезды, мебель с жестяными инвентарными номерами: Спасск-Дальний, Хороль, Северный под Уссурийском, позже – Уссурийск. Частенько, расставшись с друзьями в одном гарнизоне, мы встречались с ними через некоторое время в другом. А с ребятами последнего – уссурийского – двора через много-много лет нас, уже дедушек и бабушек, соединила память о наших отцах, и мы дружим до сих пор.

Всерьез играли в войну наши старшие братья и сестры: забирались на полигонах в доты и дзоты или в подвалы штабного дома, стреляли из самодельных ружей, ползали по-пластунски, выслеживали и ловили «шпионов». Нас, малышню, брали «в плен» и даже «пытали», за что частенько получали нагоняй от родителей. Мы же жаловались им от обиды, что не дают стрелять и подкладывать мины-булыжники на рельсы для «подрыва» поезда.

 Все отцы наших друзей воевали и остались служить после ее окончания: военные врачи, артиллеристы, летчики, штабные работники. Теперь никого из них уже нет. Я не помню их рассказов о войне в то время – наверно, они говорили о ней между собой и нас от своих страшных воспоминаний берегли.

Но страх войны жил в нас. Однажды, сидя в палисаднике возле дома и объедая сизые ягоды запрещенного паслена, мы увидели, что небо над нашими головами вдруг сплошь покрылось белыми куполами парашютов. Их было так много, и летели они прямо на нас, малышню. С ревом все рванули в дом, к мамам. Много позже, привыкнув к таким учениям, мы уже поджидали полеты парашютистов на крыше дровяного сарая с голубятней и воспринимали их как праздник.

Второе страшное воспоминание – это война (!), когда уже жили в Уссурийске. Почему-то в ночное время часто проходили воинские учения: в доме отключали свет, а из громкоговорителя и со двора штаба армии напротив дома выли сирены и суровый страшный голос все время повторял: «Учебная тревога… Учебная тревога…» По брусчатке мимо дома шли танки, гремели гусеницами о камни, фырчали и заволакивали все дымом из выхлопных труб. Старшая сестра усаживала нас с братом на огромный кожаный диван и пела песни: «Там вдали за рекой», «О Щорсе». Голос ее успокаивал, но слова песен: «голова обвязана, кровь на рукаве…», «…что я честно погиб за рабочих…» – добавляли страху… Поют ли эти песни в наше время, знают ли вообще?

Помню парадную форму отца с аксельбантами – такими красивыми золотистыми висюльками, с орденами и медалями. Чистить пуговицы на кителе, собирая их в кучку под трафарет, отец доверял только старшей сестре, а мы с братом сидели рядом, вдыхая вкусный запах мастики и страшно ей завидуя.

У всех друзей отца были ордена и медали. А их жены, подруги нашей матери, казались нам сказочными красавицами, у которых всегда были вкусные пироги, пельмени и вяленая корюшка на балконах. Наверно, вспоминаются только праздничные дни, но помнится, что вместо разноцветных воздушных шаров гости приносили в подарок огромные наполненные сжатым воздухом радиозонды. Они сразу же прилипали к потолку, занимая почти всю детскую комнату, и пугали нас черным цветом…

Можно припомнить статистику: призывников, рожденных в 1920–1924 годах, совсем молоденьких будущих папаш, осталось после войны три процента. И нам, детям, рожденным этими тремя процентами, очень повезло увидеть свет, мы – счастливая случайность…

Маленький художник Иван нарисовал одного из тех, кто навсегда остался на войне, его дети – только на рисунках, и нигде – его внуки. Из-за войны – целая страна нерожденных. Солдаты с его картины останутся защитниками на века.

Только б не было войны! Самое главное пожелание в жизни. Пусть Ванечки рисуют, а Анютки занимаются балетом, пусть воздушные шарики будут всех цветов радуги, а мощная военная техника – только на праздничных парадах.

Не о …

Лепестки отцветших вишен кружились в хороводе, опускались на ее длинные распущенные волосы, сквозь которые проглядывала маленькая нежная грудь. Она протягивала руки: то ли пытаясь укрыться за ними, то ли призывая. Он ощущал ее запах и поднял свои в ответных объятьях…

Сон. Гулко билось в груди сердце. И сожаления уже давно свили в нем свое гнездо. За окном шквалистый ветер, гудит, завывает во дворе и дымоходе камина, по стеклам окон хлещут ветки мерзнущей вишни, где-то на верхнем этаже хлопает открытая форточка, у соседского забора скулит пес. Конец зиме, потому и лютует напоследок: слышно, как волны грохочут, накатываясь на причал, и бьются о защитную стену. «Похоже, придется вставлять новое стекло. Что же, еще один пункт в перечне дел, намеченных до отъезда», – смирился с неизбежным, прислушиваясь к дребезжанию стекла: не хотелось прерывать дрему. Но сон вдруг пропал, а с ним и воспоминания. Пришлось подниматься, идти наверх наводить порядок.

До утра еще далеко. Надел ватник, спустился в гараж: при такой погоде надо зимнюю резину обратно ставить – сегодня предстояли дальние поездки. Потом прокачал насос и проверил дозатор топлива в отопительной системе дома: привычное дело – механизмы, почти всю жизнь с ними. Теперь в его отсутствие дом не заледенеет, на днях поставил автоматику, будет подогреваться.

 Пока возился в гараже – рассвело, ветер стих. Кот замяукал за дверью. «Что, Боцман, отстоял ночную «вахту»? И как не замерз! Заходи, гуляка».  Можно и завтракать: себе кружку кофе, коту щедрый половник ухи. Из своего гнезда в углу кухни выбрался гусь, зашлепал лапами по плиткам пола, влез клювом в кошачью миску. Кот зашипел, но отошел подальше, связываться не стал: не раз получал клювом меж ушей. Хорош подарочек к позапрошлогоднему Рождеству, раздобрел на домашних харчах гусак, еще и командует, на хозяев клюв поднимает. На него самого так рука и не поднялась – в суп отправить, жалко. Вот тебе и заядлый охотник и рыболов с коллекциями ружей и удочек в шкафах. «Надо бы его кому-нибудь передарить. Стареешь, морячок! Так скоро покажется, что и червяк, насаженный на крючок, пищит!» – мысленно усмехнулся.

Днем приводил в порядок двор после ночного ветра, обрезал поломанные ветки яблонь в саду, поправил изгородь. Заодно укоротил и ветки на вишне: нечего в окна стучать, напоминать… Вдруг подумалось: который уж раз снится такое.

Закончив дела, пошел к морю. Постоял над обрывом, море было спокойно, гладь его едва шевелилась, источая терпкий соленый запах воды и водорослей. Ждет. «Сейчас бы в лес, к березам», – вздохнул и отправился в дом: намерзся, да и обеду – пора. Первое, второе, третье, компот. Хозяйство отлажено, сам ведь давно управляется и вроде до сих пор не сожалел об этом.

Слегка прибрался и решил все же прилечь: считай, с середины ночи на ногах.

Едва задремал – снова, как сквозь туман, проступили лепестки… волосы… руки… Тряхнул головой, отгоняя наваждение: будто зовет, напоминает о себе. Сон как рукой сняло: что за напасть. Пришла пора встречи? Поднялся и стал отыскивать в ящиках стола старые записные книжки, вдруг за эти долгие годы номера телефонов не изменились.

Первому позвонил старому корешу, этот «ходок» обо всех должен знать, и уже после второго гудка услышал его голос. «Ну, дела! Похоже – сон в руку», – и завел беседу о том о сем, подготавливая его и себя к главному вопросу. Оказалось, тот ничего определенного о ней не знает, может, и «темнит»: сам за ней когда-то ухлестывал. «Ничего, моряки не сдаются!» – и стал набирать номер ее лучшей школьной подруги. Пока шли гудки, удивлялся самому себе и, забыв о трубке телефона возле уха, думал, что в душе нет даже обиды на нее, не говоря о чувствах похуже. Так и осталась она в памяти скромницей из выпускного класса. Неловкая, неумелая, такая доверчивая… и честная… тогда сразу же лукавить, хитрить не стала, позвонила и написала: влюбилась в другого… Достаточно он за свою жизнь врушек и хитрюг повидал, потому это качество ценит. Собственные тогдашние переживания помнит, конечно, но сейчас еще и понимает, что не было у нее никакого житейского опыта: первым он был для нее и в дружбе, и в любви. Да и времени привыкнуть друг к другу, узнать получше тоже не было. Он в плавании, она без него: училась в институте, свободы много, соблазнов… Поэтому и влюбилась в другого (за песни, как сама после шутила) – замуж вышла, а развелась чуть ли не через год-два. Позже узнал, что как раз в то время сам он женился… Такая вот жизнь: были рядом, да разошлись далеко… Спохватившись, прислушался к гудкам в телефоне: длинные, не отзывается. Ничего, повторит вечером, может, на работе или по делам ходит, и отправился по своим.

Выруливая на автостраду, ведущую в город, продолжал размышлять: такими уж ночь и день выдались. Отвык он от городской жизни, предпочитает жить на даче, хорошо, что отстроил в свое время зимнюю. Когда семейная жизнь развалилась, просто собрал вещи, да и переехал за город. С его работой дома не засидишься, хотя, налаживая хозяйство, начал к дому привыкать и уже не с таким интересом и ожиданием отправлялся в очередное плавание. Дела в доме и саду не кончаются, а у него всё должно работать как часы, да и удобства не лишними будут. Основное наладил, взялся за участок с садом и огородом: как на юге жить да без своего винограда и помидоров? Справляется и с этим, гостей потчует собственноручно приготовленными в зиму припасами, те – нахваливают. Делов-то – помидоры закрутить! Не в таком умении счастье. «Эк меня заносит сегодня! О счастье уже раздумываю, – вновь усмехнулся своим думкам. – Но чего-то, значит, не хватает, раз занозой в голове вдруг засвербило далекое прошлое». Размышляя, быстро домчался до города. Там закрутился с делами, накопились бумажные по разным инстанциям, отвлекся.

Но как только перешагнул порог дома, сразу же взглянул на телефон и, изумляясь самому себе, набрал номер, не ответивший днем, по которому тут же откликнулись: узнавание, удивление, охи, ахи… Ему хватило терпения сначала осведомиться о жизни хозяйки и только потом попросить интересовавший его номер. На другом конце провода хмыкнули и продиктовали.

Он держал в руках листок с номером ее телефона и понимал, что не готов к разговору. Но интуитивно чувствовал, что все гораздо серьезнее, чем просто позвонить и поздороваться.

До встречи…

…Диагноз, как приговор. И слово-то окончательное какое-то: ничего не изменить.

И что делать?

Почему-то не страшно и совсем не хочется ложиться и ждать, напротив, в голове складывается бесконечный перечень неотложных, важных, главных дел: да уж, тех самых, которые «не успелись» за всю прошедшую жизнь. Смешно! К чему теперь  суетиться?

Да, идея планирования - хорошая, голова будет занята.

Надо решить: оставаться ли наедине с диагнозом или с кем-то поделиться… Лучше бы утаить новость, но это совсем необычное свойство (всю жизнь тут же обо всем выбалтывалось), думается, что смолчать будет тяжеловато, вдруг настроение изменится и захочется поплакаться кому-то. Эгоистично! Да, нужен один верный молчун, а всех остальных оберегать.

Кто знает, сколько это продлится, не прощаться же ежедневно «навек» в течение полугода или года… И что говорить? Такое прощание представляется каким-то отвратительным спектаклем.

Но так много дорогих и близких  людей, увидеться бы. А что? Тоже хорошая мысль, пока еще прическа в порядке и ноги двигаются. Да уж кутнуть напоследок, попутешествовать. Время придет – «упакуют», не бросят же как попало.

Ну а потом уж улечься для лечения – пусть спасают. Фу! Всю жизнь не переносить даже слово – больница, и – вот тебе: начнут тыкать в разные места иголками да капельницами. После таких процедур наверняка уже не удастся остатки тела употребить с пользой для кого- (или – чего-) либо. Надо бы узнать и об этом, и тогда: «Черта с два вам, lumbricus terrestris*!»

Бог знает что в голове! Каша какая-то.

В книгах пишут и в кино показывают, что вся жизнь встает перед глазами… Ничего подобного! Не встает, да и зачем вспоминать: прошлое ведь - не вернуть, не изменить. Только вот… - листочки кленовые желтенькие, небо – голубое…

А о будущем надо бы  распорядиться, но позже - потом, и лучше – написать, говорить об этом как-то неловко… Надо! Непременно, ведь неведомо, что там будет, а здесь и сейчас  утешает  знание: как и где упокоишься.

Да, плохо связываются воедино будущее время и небытие...

…Один из друзей чуть ли не в самый последний свой день читал едва слышно стихи Пушкина…

Помоги, Господи: вот бы так же!

Скоро узнается, что там...

«До встречи!» - этим и тем, по ту сторону …

----------------------------------------

*Lumbricus terrestris (лат.) – земляные черви. 

 Белые пароходы, черный дым

«Белые пароходы, черный дым… Откуда это?» – размышляла она, а потом вспомнила, что старшая сестра, утешая ее в безответной первой любви, говорила: «Не горюй, все у тебя еще впереди, это только кажется, что белые и красивые пароходы проплывают мимо». И добавила непонятное: «А остается после них только черный дым».

…Она не была по натуре ветреной, и гулящей никто из знавших ее не смог бы назвать, однако трижды побывала замужем, и вновь пребывала в романтических отношениях, грозивших перерасти в замужество, но делала героические усилия не смешить людей и оставить все как есть.

«Я, наверно, бездушная», – временами печалилась она. Хотя нет, все атрибуты счастья и мук присутствовали, но получалось так, словно она проезжала в поезде мимо разных станций. То были города с красивой архитектурой, троллейбусами и нарядными людьми на улицах или заброшенные деревеньки с покосившимися темными избами и редкими телегами на проселочных дорогах. Но – всё, проехала и ждала следующую остановку.

…Первое замужество, студенческое. Заявление в ЗАГС удалось подать только с третьего захода, нет бы – задуматься об этом, а когда наступил назначенный день, ей уже не хотелось никакого замужества и никаких свадеб. Но было жаль родительских денег и усилий, потраченных на организацию торжества, а перед друзьями – неловко: они так радовались за них и мечтали вкусно поесть. Но прошло все хорошо – и не страшно, и весело: песен напелись, поели. На подаренные деньги купили чайный сервиз за двенадцать рублей и на «птичьем рынке» вислоухого щенка за десять. В семейной жизни «черный дым» валил изо всех труб, неадекватность супруга пугала, но как раз это и спасло ее от дальнейшей кошмарной жизни – развелись через год… да и так давно это было, что ни дыминки, ни облачка не осталось. Сожаления?.. Только пара слезинок выкатилась из глаз – не сбылось – когда она вышла из зала суда после процедуры развода.

Несколько лет душевного одиночества, опасений и недоверия… случайные связи… За давностью лет одну вспоминала с благодарностью, хотя та была просто «полустанком», который мелькнул и исчез за окном, и она даже не успела разобраться: что это? Но сердце немного оттаяло, появилась надежда и ожидание. И сбылось: на нее свалилась сумасшедшая любовь, как казалось…

Три года совместной жизни. Ей так хотелось детей... но старозаветные представления: без мужа – грех, сдерживали путами, и она не решалась. Однако возраст поджимал… поэтому предъявила ультиматум: или  – женитьба, или – расставание. И жених отправился советоваться с родителями и друзьями. По непонятной для нее причине родители назвали его дураком, что вряд ли было благословением, а друзья, отлично знавшие обоих, перечисляли положительные стороны ее характера и множество полезных для семейной жизни навыков. Слушая его пересказ, она думала: «Корову что ли для хозяйства выбирали: дойная ли, сколько молока дает и не бодлива ли?» Вскоре состоялась свадьба: без цветов, без подарков, без застолья. Жених, заскочив в ЗАГС на полчаса, чтобы поставить свою подпись на узаконивавшем их отношения документе, умчался на работу. А она с подругой, отварив макароны для свадебного торжества, сидела на кухне в нарядном, специально сшитом для такого события платье. Событие свершилось, но к этому времени уже мало чего осталось от любви и восторга. Ровно через девять месяцев родился сын, спустя два года – дочь, и это было главным.

Много лет замужества, о котором можно было сказать только: вместе жили. Но что уж сетовать, сама ведь настаивала. В повседневных заботах ей даже в голову не приходило что-либо изменить, а приглядываясь к семейной жизни подруг и знакомых, даже облегченно вздыхала: у нас-то все хорошо. Почему-то ей хватало того, что имела. Но однажды подруга прислала ей стихи… они привели к осознанию, что она не отдает то, чего, оказывается, еще много в ней, и если продолжать так жить, то вскоре оно исчезнет навсегда. Ей тоже хочется быть бесконечно нежной… и дарить, дарить кому-то через край бегущее тепло. Понимание и открытие в себе этого желания было восторгом! В ней поселились вера и ожидание: вот-вот произойдет нечто чудесное.

И свершилось: следующая сумасшедшая любовь. Это был вихрь, ураган – неожиданный, сильный, разрушающий все вокруг. И сама она стала разрушительницей, поскольку не стала скрывать свои чувства, прятаться и лгать.

У нее появилась новая семья, такая, о которой пишут стихи и романы со счастливым концом. И этого счастья, ее счастья, хватало на всех, сама же жила с постоянным ощущением, которое называется «ОН – рядом»…

…Мы вечно заблуждаемся и любим то, что себе вообразили? И счастливы до тех пор, пока сами в это верим?

Рядом с ее счастьем и любовью, как выяснилось, всегда стояло его предательство. Узнав об этом, боль – физическую – она чувствовала всего несколько минут. И только много позже, когда была уже одна, отыскала в своих воспоминаниях об их совместной жизни приметы обмана. Нет, она не ушла «зализывать раны». Просто – единожды мужественно решив: заслужила! – продолжала жить: и интересно, и разнообразно, и даже с увлечениями.

…Все чаще в ее памяти всплывает давнее-давнее: безмерное счастье… ожидание… восторг… первое прикосновение... поцелуй… Когда еще даже не ожидались потери, обман, горечь…Тот самый «белый пароход», полный музыки, счастья, любви...

Цитата от ТатЛоб (28-04-2014 12:00):

И вот так всегда. Сначала запускаем себя а потом спохватываемся - но как мы себя в эти моменты любим)))))))))))

Версаль отдыхает

В их доме бывала тьма народа. Родственники, знакомые и бывшие соседи, одноклассники и однокурсники, вторым эшелоном шли знакомые знакомых и родственников. До какой степени родства и знакомства докатывалась последняя волна их гостей, трудно было определить. Всех принимали приветливо и, насколько могли, участвовали в их делах и развлечениях.

Человек, однажды позвонивший в их дверь, имел вид не заморского гостя (это позже выяснилось, что иностранец), а отечественного подзаборника, и хозяйка хотела было уже выпроводить его, сказав: «Сегодня не подаем», но расслышала невнятное: «Васья. Васья», значит - к мужу, и впустила. Очень смуглый и не говорящий ни слова по-русски, одет он был в куртку из болоньи, не по московской зиме, с множеством карманов (дополнительный чемодан – хохотала хозяйка, рассказывая о пришельце). На голове его красовалась ватная шапка-ушанка, в которой в деревне даже дрова колоть или скотину кормить не ходят, на руках перчатки солдатского образца, а на ногах какие-то «луноходы», явно не столичного вида (только через несколько лет такая обувь прижилась в России и действительно называлась луноходами).  

Его английский был каким-то странным, из всех произнесенных им слов, общими с детьми усилиями, она смогла разобрать только имя мужа и слово сюрприз. «Неприятный», - прокомментировала  хозяйка, но, куда деваться, стала поить его чаем, отогревая, и ждать мужа. Наконец тот вернулся с работы, и, встречая его в прихожей, она шепотом ругала его, что не предупредил о таком госте. «Я и не думал, что он приедет», - оборонялся муж. «Так он адрес наш знает, значит, ты дал и ждал в гости», - свирепела жена, пихая его в бок. «Ну, мало ли…» - отбился супруг.

Она махнула рукой и отправилась на кухню разогревать оставшиеся со вчерашнего дня голубцы, прислушиваясь к разговору мужчин (муж был за переводчика).  Оказалось, что гость по рождению – мексиканец, жил на Кубе, муж хозяйки познакомился с ним по радиосвязи. В снежную и морозную Россию его занесло любопытство и желание сделать сюрприз новому другу совсем недавней своей женитьбой, и поездка была своеобразным свадебным путешествием. «А где же жена? - съехидничала хозяйка, все еще кипя от злости. - На нее, слава богу, денег не хватило?» Оказалось, что жена его родила ребенка, и ей пришлось остаться дома.

 «Какой умелый: все разом – и женился, и народил, и удрал», - не могла она остановиться, муж свирепо на нее взглянул и спросил, не пора ли ужинать. Она разложила голубцы по тарелкам, полила сверху, как положено, сметаной и подала на стол. Гость шарахнулся от тарелки, на которой лежало нечто зеленоватого, с коричневыми подпалинами, цвета, бормоча: «Экзотик, экзотик. Ноу, ноу». Она не стала уговаривать его попробовать и налила ему еще одну кружку чая.

Изголодавшийся за день супруг (у него было двухразовое питание: утром – каша, вечером – полный обед) доел свою порцию и затребовал добавки. Но голубцы остались только у гостя, поэтому она подхватила его тарелку и ножом передвинула их на тарелку мужа. Тот продолжил с большим аппетитом, и, глядя на это, вредный гость вдруг изъявил желание все же отведать кушанье. Не говоря ни слова, она подхватила своими тонкими изящными пальчиками несъеденный голубец с тарелки мужа и шмякнула его на тарелку дорогого гостя.  

Гость, вытаращив глаза, наблюдал за таким своеобразным перемещением продукта и, чуть помедлив, поковырял его дегустируя. Хозяйка же кинулась в дальнюю комнату, завалилась на кровать и стала с причитаниями и всхлипываниями хохотать.

 «Возьму ли я крылья зари…» (последние встречи)

                                                                       ***                            

 Мадам, я вас почти не знаю…

Перчатки Вашей на снегу

Я тонкий след запоминаю.

Ваш абрис – вспомнить не могу…

С. Макаренко-Астрикова  

Вечером накануне Рождества она заехала к родителям поздравить с праздником и немного посидеть с ними в тепле и уюте. А когда собралась уходить и была уже почти на пороге, зазвонил телефон. Трубку взяла она. Осторожные и странные вопросы звонившего об адресе и проживающих по этому адресу обеспокоили. Он спрашивал: «А дом расположен недалеко от метро?» – и называл их станцию. «И к нему надо идти так-то?» – и указывал ее обычный маршрут. Все больше удивляясь, она почему-то не прекращала разговор и на все вопросы отвечала утвердительно. Наконец он сказал, что когда-то давно в доме с таким номером телефона жила его знакомая девушка, и назвал ее имя. Она задала свои вопросы, а получив ответ, заулыбалась, вспоминая: это был тот самый хитрец из времен студенчества, который все-таки привлек ее внимание гаданием по руке, точно назвав имя и год рождения; много позже выяснилось, что узнал он их от друзей.

Да уж! Волшебное Рождество еще не наступило, но разворачивающиеся события были поистине сказочными. Страшно было даже припомнить, не то что вслух произнести количество лет, пролетевших с той поры, но недоумение и желание продолжения чуда позволили ей легко согласиться на встречу.

Оказалось: человек-ураган, вихрь, с великим множеством и разнообразием талантов, увлечений, интересов. Она никак не могла припомнить его таким в давние времена их знакомства, но с удовольствием окунулась в этот водоворот, а он буквально прирос к ней с непонятным статусом: друг, приятель... никак в корне не меняя ее жизнь, но все же – украшая намного …

***

 И было слово нежное, как пух.

Ручьи стремились в океаны споро,

Киты крепчали, зеленели горы,

И пенье птиц ласкало Божий слух.

 И было слово нежное – Любовь…

Т. Шутко

Традиционные февральские встречи выпускников. Годы, промелькнувшие с той поры, читаются в лицах, фигурах… Но через несколько неловких минут узнавания, радостно возбужденные, все превращаются в девчонок и мальчишек.

Девчонки, собравшись стайками, шушукаются, «стреляют» глазками по сторонам, отыскивая своих бывших кавалеров и, оценивая перемены в одноклассниках, хохочут. Мальчишки – большинство с охапками цветов для учителей и одноклассниц, серьезные, сдержанные; но эмоции перехлестывают, и их лица периодически расплываются в улыбках. Наконец в броуновском движении все смешиваются. Разговоры… разговоры… столько всего было за сорок прошедших лет!

Разговоры не прекращаются и за накрытым столом, где напротив нее сел он.

Он – ее «тайная» любовь, о которой знали все в выпускном классе. Все, кроме него: ему нравились другие девушки. Так же строен, корректен, спокоен… Сердце ёкнуло… Что ж – пришла пора… и в своем тосте она стала читать стихи, когда-то посвященные ему. Все понимающе улыбались, а для него – открытие: удивлен. И принялся подливать ей коньячок перед очередным тостом, а позже пригласил на танец и, нежно обнимая, расспрашивал.

Что можно узнать друг о друге за десять танцевальных минут, в общем-то, малознакомым людям? Даже не обо всех этапах «пути», но он, наверное, узнал главное – оба одиноки. Возможно, поэтому совершенно неожиданно предложил попробовать начать отношения, те, что не удались, не случились тогда, в юности.

Отошли в сторонку поговорить… Оказалось, что есть обстоятельства, которые определяют нынешнюю жизнь обоих, – две сотни километров между ними и необходимость жить рядом с престарелыми родителями…

Не для тоски, не для услад.

Как дорог голос: в нем мгновенья

Былых надежд, былых утрат…

Милани

 Звонок телефона был неожиданным. Раннее утро: солнце даже не обозначилось в предрассветных сумерках. Звучавший в трубке мужской голос был незнаком. Когда он назвал себя, она превратилась в соляной столб и не могла произнести в ответ ни слова. На другом конце провода забеспокоились и всё окликали, окликали ее, она же никак не могла «сделать шаг» в прошлое. Наконец произнесла его имя безо всякой интонации и эмоций…  Несколько десятилетий стояли между ними.

Первая любовь…

С этого звонка возобновилось их... знакомство, другого определения появившимся отношениям она не могла дать. Но память все возвращала и возвращала к первому поцелую под белыми, сошедшими с ума от весны вишнями, аромату цветов и запаху его бушлата…

                                                                              ***

Веленьем Бога, по судьбе

Даны нам явь и сновиденья, -

Все, неподвластное мольбе,

С одним ярчайшим исключеньем:

Не знает светлая любовь

Судьбы неведомой дороги!

И что внимание богов?

С любовью мы и сами боги!..

Антосыч

 Счастье свалилось на нее буквально с небес. Вернее, не счастье, а состояние восторга, радостного ожидания и чего-то, что обволакивает, как коконом, и любые события, хорошие ли, гадкие ли, воспринимаются с восторгом курсистки или смирением святого отшельника, потому что есть – ЭТО… «Мы не одиноки!» – тут же оповестила она весь мир в Интернете. И даже не пыталась разобраться, почему с ней такое происходит, просто отпустила на волю чувства и желания.

Пять кило веса слетели за неделю без каких-либо усилий. Волнения начисто отбили страсть к шоколаду и прочим радостям чревоугодия. Чтобы привести в гармонию внутреннее состояние и внешний вид, сходила в парикмахерскую и сделала наимоднейшую стрижку, безжалостно обкорнав удобный для ношения хвостик.

…Человек времен ее молодости… Она не помнила ни его лица, ни его самого, и никогда не подозревала о его особом расположении к ней в те давние времена, он же, напротив, сохранил в памяти не только ее образ, но и нежные чувства. Именно его рассказ о ней, тогдашней, увлек, очаровал ее.

Письма в Интернете, звонки, редкие, короткие встречи…

Расстояние в тысячи километров и личная жизнь обоих вновь развели… а раздумья: закончилось ли?.. – всё мучили. Но это уже совсем другая история.

                                                                      ***

Не расцвело Сухое Дерево,

А я его поила верою.

Соленотеплой влагой слезной

Кропила остов древокостный.

Молила: «Просыпайся, Дерево! –

Не дуют нынче ветры с Севера,

А я, мой Лель, как солнце южное…»

Ужель мое тепло ненужное?

Не расцвело Сухое Дерево.

В. Куренкова

 Она провела бессонную ночь, а утром все валилось из рук, и казалось, что никогда не наступит вечер и час их встречи… Встречи, о которой даже не подозревала день тому назад, на которую не надеялась, а, как поняла потом, – ждала почти всю свою жизнь.

…Присела перед зеркалом, разглядывая лицо, волосы. В груди  волнами перекатывались страх, радость, подступая к самому горлу и перехватывая дыхание. Это пугало: она давно уже не девочка для таких волнений и надежд… но помнит каждую его черточку, голос, руки.

…Звякнула щеколда на калитке во двор… Звук шагов на дорожке к дому… Скрипнула входная дверь… Перед ней стоял он.

Нет! Нет! Нет! Это не её «верный рыцарь», не он читал стихи, носил на руках, не его были первыми и единственными поцелуи под плакучей ивой на берегу речушки, не тот, о ком она думала и мечтала сутками напролет, и вовсе не о нем тосковала все эти годы…

Боль и отчаяние в душе… Мгновение восторга и счастья – в прошлом… в настоящем… Потеря и расставание теперь уже – навсегда.

                                                                                       ***

И в горле набухает песня,

И стать стихами рвутся слоги…

А может быть…

А вдруг…

А если…

Нет, к старым песням нет дороги.

Е. Хазанов

 Очередной звонок, очередной «бывший»… Зачем? Давно прошло и быльем поросло: не воротить, не повторить… да и не хочется. В недоумении и даже растерянности вяло поддерживает беседу. После разговора еще некоторое время в раздумье анализирует свои чувства, ощущения, пытается обнаружить хоть какой-то отклик… нет, пусто.

Странный период жизни.  Неужели все настолько одиноки и еще не растратили душевные силы, интерес? А она сама? Ну, у нее-то все замечательно: и не одинока, и полна любви сегодняшней, а из прежних увлечений частенько вспоминает лишь одно, совсем давнее. Но возобновить отношения… хотя он и настаивает, не решается. Воспоминания о нем чудесные, но придется вновь его узнавать… полюбить… Придется… какая-то производственная задача, а она же знает и помнит: любовь – это когда увидел, понял и задохнулся от восторга или томишься в ожидании! Вот она – главная причина нерешительности: нет искры, а предложение «доживать вместе» пугает и пока что совсем не для нее.

СТРАСТИ-МОРДАСТИ

Господи, сколько она за свою жизнь натерпелась от этого красавца, умника и жуткого бабника! По прошествии многих лет она с юмором пересказывала подругам такие сногсшибательные эпизоды из совместной с ним жизни, что «Санта-Барбара», как говорится, отдыхает! Подруги, которые были почти участниками событий, только изумлялись на такое переменчивое отношение, как будто не было терзаний, переживаний, заламывания рук и прочих, полагающихся в таких обстоятельствах женских охов и ахов. Воистину - время лечит. Она даже однажды составила хронологический перечень житейских передряг, расположив их по возрастающему накалу страстей, абсурдности и пакостливости. Как ни странно, в этих житейских разборках дело никогда не доходило до драки, хотя периодически она от избытка чувств и бессилия швыряла в него домашними тапочками, ни разу, к ее злости, не попав в цель.                        

Несколько событий из великого множества пересказывались ею неоднократно, очевидно, сила впечатления была велика, и с каждым разом пересказ становился забавнее. Еще в начале их совместной жизни он внезапно исчезал на два-три дня. Всякий раз она не находила себе места, едва ли не обзванивала больницы, морги и милицию. Первое свое исчезновение он объяснил поездкой в город Курск, чтобы послушать пение соловьев… Абсурдность и глупость названной причины бросалась в глаза любому, но только не ей. Степень ее очарованости им была все еще велика. Прозрела она после второй или третьей его поездки «за песнями». «Какая я дура! Дура! - кричала она ему. - Ты же говорил, что мне можно поставить девять баллов из десяти за ум!» Странная женщина: горевала о недостатке собственной проницательности, хотя могла обнаружить нехватку ее, еще когда он «насвистывал» ей в уши, вместо того чтобы возмутиться его поступком.                               

Со временем об очередном его увлечении она стала узнавать безошибочно и практически одновременно с его началом. В этот период количество его собраний, заседаний и деловых поездок возрастало в разы, в доме появлялась новая мебель или проводилось благоустройство, о котором она просила порой месяцами и даже годами. «Я носом чую! Опять?» - кричала она ему. Носом или нет, но приклеила на входную дверь глаз какой-то красотки, вырезав его из журнала, как напоминание ему при выходе из дома – все вижу!

Удары судьбы казались ей в то время очень жестокими. Однажды, вернувшись с подругой с дачи и открывая дверь, она посмеивалась: не застать бы кого, а войдя в квартиру, почувствовала, что прямо вихрь промчался по их длинному коридору, а в спальне перед кроватью рядышком стояли две пары домашних тапочек. Приятельницу, приехавшую из другого города за покупками и жившую у нее, она с трудом выцарапала из ванной и вытолкала за дверь, швырнув вслед ее домашнюю обувь и чемодан с вещами, на него же только горестно взглянула, осуждая. Наутро (сразу она опасалась оставить свою территорию без надзора: вдруг «враг» вернется) она уехала к подруге, чтобы самой немного успокоиться, а его - попугать, так как перед отъездом сообщила, что уходит навсегда.

Три дня он непрестанно звонил ей на работу и в дом подруги, говорил о своей ошибке, о том, что она все неправильно поняла, словом, нес какую-то чушь и просил вернуться. Она «смилостивилась» и вернулась, тем более что на самом деле и не собиралась «навсегда» покидать свой дом и этого негодяя. Урок ему был преподан, но и к пилюлям привыкают, тут главным было не переборщить с «уроками». Вернувшись, сразу же выкинула супружескую кровать на помойку, потребовав заменить ее. Такая покупка планировалась ею на будущее, события лишь, очень кстати, ускорили этот процесс. «Наказывать надо рублем, а не криком, - советовала она подругам, - так действеннее, и в доме мебели прибавится!»

После этого случая она всегда звонила ему, независимо от длительности своего отсутствия, предупреждая о своем приезде и оберегая себя от лишних волнений. «Черного кобеля не отмыть добела», - говорила она нелицеприятное, но точно характеризующее его натуру.

Об окончании очередного увлечения она тоже узнавала почти сразу. В их доме начинал непрестанно звонить телефон, он же, как бы не слыша, не брал трубку, хотя в разгар романа бросался к нему, почти сбивая окружающих с ног. А если и отвечал на звонок, то определив нежелательного абонента, тут же предавал телефон ей. «Опять скрываешься от очередной чумы, несамостоятельный ты мужик», - критиковала она его, брала трубку и неделикатно отшивала, надоевшую ему пассию, мысленно перекрестившись.

Шло время, у них уже появились внуки, но седина в бороду - бес в ребро, муж вступал в критический возраст, и она затаилась, предчувствуя беду. И накаркала сама себе…

Это была такая напасть, которая, порой казалось, никогда не закончится. Однажды, выйдя из детской с внучкой на руках, она увидела у входной двери (видно, кто-то из домочадцев забыл ее закрыть) какую-то женщину, неряшливо одетую, в грязной обуви, а под каждым глазом посетительницы переливались цветами от черного до желто-зеленого синяки. Стояла визитерша скособочившись и прислонясь к дверному косяку. Запах давно немытого тела и перегара, когда она открыла рот и заплетающимся языком спросила о муже, сшибал с ног. От неожиданности, возмущения и ужаса она онемела, а придя в себя, быстренько отнесла внучку в детскую, подальше от заразы, и с трудом вытолкала непрошеную гостью за дверь. Та побуянила немного, но все же вскоре ушла.

Вечером она устроила мужу настоящий разнос. На этот раз он не стал отпираться, это насторожило ее: значит, дело серьезное, но объяснил все своим желанием помочь погибающему человеку. «Спаситель», что же ты вытворяешь с нашей жизнью и в какое положение ставишь семью?» - вопрошала она, но все разговоры оказывались бесполезными, сколько она ни билась, прибегнув на этот раз даже к помощи его друзей и своих родных.

Долго продолжался этот кошмар, и она жила с тяжестью на сердце, напряженная до предела, супруг же, как заговоренный, все спасал, спасал, спасал. В это время из дома пропадали и, скорей всего, обменивались его подругой на выпивку, ее косметика, одежда и обувь (к несчастью, у приблуды был одинаковый с ней рост и размер), а немалые дачные запасы спиртного в один прекрасный момент испарились бесследно. Закончилась эта мука неожиданно, истинной причины она не знала, да и не пыталась узнать, облегченно вздохнув. Скорей всего, «спаситель», устав благодетельствовать и потерпев поражение, отправил тетку восвояси. Словом, жизнь, можно сказать, наладилась. Оставалась одна давняя ухажерка, с которой у него периодически возобновлялись отношения, но это уже были детские шалости по сравнению с бурей, пронесшейся над их семьей, да и ей надо было немного передохнуть и набраться сил.

Случай для наведения в этом порядка представился, к сожалению, очень скоро. Как-то вечером, проводив до автобуса приезжавшую навестить подругу и подойдя к дому, она увидела свою собаку, которую пару часов назад муж вызвался выгулять, привязанной к бамперу их машины. Это ее озадачило. И она уже отвязывала поводок, чтобы освободить бедное животное, заходившееся в скулеже и лае, как заметила, что в машине кто-то есть. «Ну что, голубка, попалась?» - сказала она, открывая дверцу и застукав парочку.

Перепуганная дама почти выпала из машины и бросилась наутек. Дав ей отбежать немного (дама была крупных габаритов), она легкой трусцой отправилась следом: пугать так пугать. Отогнав соперницу на другую сторону улицы, потопала на нее ногами, добавляя той страху, собака же заливалась лаем, поддерживая ее в этой «охоте». Шум стоял преотличный - к веселью и удовольствию прогуливающейся поблизости публики. Настырная баба все не уходила. «Да, с этой придется повозиться»,- подумала она и огляделась в поисках мужа, тот уже вышел из машины и маячил неподалеку, наблюдая за представлением. «Ну, милок, иди и ты сюда», - ласково позвала она, но тот, разумный человек, повернулся и ушел. Вернулся он домой за полночь - когда она уже крепко спала - и потихоньку пробрался к дивану в гостиной… А с «настырной бабой», похоже, разобрался ее муж. Однажды он позвонил к ним домой и долго жаловался на недостойное поведение парочки. Ей было жаль его и его непутевую жену (видно той доставалось), но что и зачем она могла поделать.

«Крепкий мужик, - почти гордилась она его неуемностью, пересказывая подругам очередные его шалости. - Никак не угомонится!» - «Как ты это выдерживаешь?» - возмущались, сочувствуя, подруги. «Привыкла, наверно, и сил у меня маловато: он вон громадина какая, да и теток много, а я одна! По знаку зодиака он Близнец, всего ему надо в двух экземплярах или… больше», - отвечала она шутя.

Так и жили-поживали, добра наживали, и нажили его довольно много: он был деловым человеком, этого не отнимешь, она тоже поощряла его в делах, чтобы реже отвлекался на глупости.

Время от времени, для острастки, контролировала его: не церемонясь, забирала у него из рук трубку телефона, когда он начинал, на ее взгляд, отвечать подозрительно, проверяя – с кем говорит. «Ну, мам, сколько можно разбираться?» - спрашивали иногда уже взрослые дети, понимавшие причину ее периодической сварливости. Она же, немного злясь на них и чувствуя себя неловко, отвечала: «Когда-нибудь поймете, что любовь проходит, но, если повезет, остается нечто важнее ее: человек-то он хороший!»

Раннее утро. В доме еще все спят, только она сидит с сигаретой на кухне за чашкой кофе, да у миски, зевая и потягиваясь, караулит пёс. Под мойкой скребет плинтус черепаха… Благословенные минуты тишины и покоя. На второй чашке  невольно начинает мысленно подсчитывать: сколько ртов и клювов надо сегодня накормить.

Муж и сыновья – это святое, и это просто, из родственников и друзей вроде сегодня никто не собирался, зверьё… Список, что ли, на холодильник вывесить? И с радостью вычеркивать из него убывших!.. Так кто же на сегодня? Кот и пёс – постоянные жители, меню отлажено, надо прямо сейчас накормить, пока остальные не поднялись. Попугаи… Расплодились на семь клювов! Не надо было поддаваться на уговоры детей повесить гнездо. «Мальчишки» получились скандальными и вечно дерутся. Но единственная из всего выводка «девочка» такая милая. Надо же, и среди птенцов бывают очаровашки, однако вечно прячется в укромных уголках, как бы хищники её не слопали. Да, корм… Надо купить специальный для птенцов и отварить яйца, цыплятам, знаю – дают.

Ну, загомонили! Наверно, старший мой проснулся. Да, в ванную потопал, а пес ломанулся за ним. «И не надейся, дружок, гуляешь утром со мной!»

Заглянула в комнату младшего. На подушке голова к голове: сын и хорёк. Принес за пазухой: «Ты только не волнуйся! Это временно, пока Костик не утрясёт вопрос с предками».

Временно… Пошла уже третья неделя! Пес – нервничает, кот – днями сидит на шкафу!

О, Господи! Муж балкон открыл. Сейчас ворона прискачет! Как быстро восстановилось её крыло, и она определила местонахождение «камбуза». Скорей колбасу достать, а то, если не кинешь, сразу же в клюв кусок, в ноги клюёт. И так больно! И чего не улетает, выздоровела ведь?! Похоже, зимовать собирается у нас…

Младшенький поднялся, запел… Ой, про крыс его забыла! Всё-таки большое облегчение эти корма для животных: сыпанул, и раздача кормов закончена! Морковку не грызут, на мясе подавай! У-у… И почему он к ним так трепетно относится? Да ещё две! Ну, сегодня-то одну заберут, есть же любители… Боюсь я их: и серых, и белых.

Завтрак. За кашей и чаем разбор «полетов» на день. Вся фауна подтягивается к столу, в надежде еще поживиться. А ведь накормлены!

–  Кыш, брысь отсюда!

–  Мам, ты чего? Они же скучают без нас!

Зато я веселюсь целый день!

–  Ты лучше скажи мне, чем кормить твою черепаху? Она скребется целыми днями, наверно, голодная.

 –  Мам, зима скоро! Чего её кормить? Зафутболь под кровать, и дело с концом!

 –  Зафутболь?.. Живое ведь существо!

В ответ что-то невнятное уже из лифта…

Доверять сыну в этом вопросе нельзя, придется поискать в Интернете: едят ли (и что) черепахи зимой? Должны бы, ведь не медведь же на зимней спячке.

Уф! Утро закончилось. Люди разошлись по делам, фауна – по местам, вздремнуть.

–  Котофей, слезай со шкафа, перебирайся на любимый диван!

Нет ему покоя: хорька не переносит, да и попугаиха, вредная дамочка, достаёт. Мало ей своих хлопот с таким семейством! Над котом продолжает измываться: заманит на верхнюю перекладину шведской лестницы и улетает, а он, бедолага, с диким мяуканьем еле сползает вниз. Из кошачьих, а такой трус!

–  Ну что, пёс? Идём гулять? Но на обратном пути –  в магазин, за провиантом.

Час-полтора личной жизни: прогуляться, подышать, обдумать своё… Довольная псина трусит рядом: на это время хозяйка принадлежит только ей, но начинает ворчать, когда та раздаёт бездомным псам с «барского стола», недоеденное.

–  Не жадничай, им несладко приходится!

Хорошо прогулялись –  плодотворно: наконец как надо сложилась в голове фраза, успеть бы вставить в текст, пока дети не вернулись из школы. Закрутишься и забудешь, и потом кажется, что она была самой удачной. Заблуждение. В конце концов придумывается что-то не менее удачное. Но, пожалуй, надо носить с собой блокнот и карандаш. Теперь в магазин, по списку: дедке, бабке, внучке, Жучке… Как их много!

Дом встретил шумом-гамом: птенцы опять скандалили, кот агрессивно, как в драке, мяукал. В чем дело?! Сначала котяра: от его мяуканья можно очуметь!

–  Сидеть, пёс! Жди, пока лапы помою!

Только он один и слушается беспрекословно, мой дорогой!

Кот сидел на шкафу, уже почти полностью свесившись вниз: шерсть дыбом, хвост как маятник из стороны в сторону, – и запугивал своими завываниями хорька, разместившегося на его месте на диване (и как он выбрался из комнаты сына?). Разогнала всех по местам и клеткам. Кота успокоила сосиской, оторвав её прямо в пакете от связки.

Пес всё еще ожидал помывки лап.

–  Умница моя! И правильно, что с помощью не влез, я их тогда вовек бы не угомонила. Получай тоже сосиску.

Не успела дойти до кухни – звонок в дверь, и на пороге соседский мальчишка.

–  Я вчера дал вашему сыну змею поиграть, он сказал, что вы вернете.

–  Игрушку, что ли?

–  Ещё чего! Настоящую, живую!

Вяло махнув рукой, тихо сползла по стене: ищи. (Всю ночь какая-то гадина ползала по квартире… Нет, так жить нельзя! Погоди, вернешься ты домой!)

Змея нашлась, на удивление, быстро. Наблюдала из кухни через щёлочку за отбытием «гостей».

Распихав пакеты по полкам шкафа и холодильника, присела к компьютеру: разобраться с почтой и зафиксировать «нетленку». Оторвалась от экрана, только когда вся фауна вдруг встрепенулась: пёс вилял хвостом у входной двери, котяра спрыгнул со шкафа и уже вышагивал по коридору, попугаи дёргали клювами за металлические прутья клетки – прям оркестр. Ребята возвращаются из школы. Как все они это определяют? Немыслимо!

И пошла открывать дверь своим «зверятам», начисто забыв о принятом решении быть с ними построже.

Снова кормёжка, но по сокращенному списку: у птиц и крыс еда и вода есть, кот с собакой пропускают, а то разжиреют без движения. Но пёс сидит рядом со столом и, тяжко вздыхая, заглядывает во рты, а кот ластится, трется головой о руки под самыми ложками и вилками.

Наверняка мальчишки сбрасывают куски под стол! Безобразие, никакого порядка. Но сами-то какие голодные, милые мои.

Накормив сыновей, снова к компьютеру, и так увлеклась, что просто подпрыгнула испугавшись: по коридору мчался кот с бантом на хвосте, за ним с криками мальчишки, следом с лаем собака. Кортеж вихрем пролетел по комнатам. Под потолком заметались и заполошно закричали попугаи, то ли с перепуга, то ли участвуя в гонке. Миг –  и всё стихло.

Схватившись за сердце, на дрожащих ногах отправилась на разведку. Кот с собакой чуть ли не в обнимку на одной подстилке, ребята – за уроками… черепаха продолжает скрести плинтусы, но уже в гостиной…Мистика.

На следующее утро, прогулявшись с собакой в лесу, зашла в зоомагазин купить корм попугаям. Пробираясь между кадками и кашпо с разлапистыми пахучими растениями, вдруг замерла у клетки с поющими кенарями.

Среди разнообразия трелей и гомона птиц один, похожий на маленький лимончик, прикрыв глазки и вытянув шейку, старался изо всех сил. И казалось,  его рулад проглянуло солнце на хмуром осеннем небе.

Из магазина вышла, прижимая к груди обернутую шарфом клетку. Пес понуро плёлся рядом, всем видом выражая несогласие.

Только мой… Будет петь и радовать каждый день…

И заторопилась к этой радости…       

Жили-были…

Жили-были старик со своею старухой в большом деревянном доме… Да что там жили! И сейчас живут в этом доме, почти таком же старом, как сами, выстроенном в молодости для большой семьи. Вокруг двух печек – голландки и русской с лежанкой, разместившихся по центру, – две большие комнаты: просторная спальня и кухня.

На неокрашенных, всегда выскобленных добела полах лежат сотканные хозяйкой разноцветные половики, на окнах с горшками герани – белоснежные кружевные занавески, а на кроватях с такими же белоснежными вязаными подзорами – лоскутные одеяла. Старуха со времен девичества слывет знатной рукодельницей и чистюлей и по сей день все рукодельничает, хотя глаза и руки уже не те.

Старик-хозяин смолоду был механизатором не из последних, да и вообще – мастеровым: дырку в кастрюле запаять или крышу прохудившуюся починить – по сю пору мастерит споро и безотказно. А кроме первенства на пахоте или косьбе в давние времена, имел страстное увлечение рыбалкой и охотой, интерес к которым не утратил до сих пор: умения для деревенской жизни драгоценные. Теперь, конечно, охотничьи трофеи реже – чаще рыбные уловы, но бывают они хорошим подспорьем с осени до весны.

Деревенька, прилепившаяся тремя кривыми улочками на склоне небольшого косогора над озером среди лесов да перелесков и речушек малых – ландшафта для этого среднерусского края обычного, давно превратилась из веселой, ухоженной в унылую – с расползшимися от старости серыми домами, через один-два заколоченными, с поваленными изгородями и садами, заросшими бурьяном.

По соседству с нашими стариками в доме, который и домом-то не назовешь, тоже живет старушка, и напротив – через улицу в кособоком, с вросшей в землю завалинкой – древняя бабуля… И через три заколоченных, полуразрушенных дома еще одна. Но на всю деревню старух и старушек всего два мужичка-старичка. Не к тому подсчет ведется, чтобы узнать о численности населения, а к тому, что мужских рук всего четыре. Хоть старушки и бывалые, и закаленные деревенской жизнью, но крылечко подправить или совет дельный получить: как без мужиков?

В девяти домах только и теплится жизнь, да еще в два зимой наведываются бывшие хозяева – любители зимней рыбалки и охоты. Молодежь давно перебралась в город за заработками и веселой жизнью, что и немудрено: совхоз развалился давным-давно, школу закрыли. На трубе бывшей амбулатории уж который год аисты гнездо заселяют. От кладок – деревянных настилов, служивших тротуарами, даже пеньков не осталось…

Только здание клуба, выстроенное в давние богатые времена из кирпича, стойко переносит невзгоды, взирая на окружающее с немым укором обвалившейся штукатурки и пустых проемов. Очаг культуры… К нему и подъезжает раз в месяц автолавка с хлебом и прочими мелочами, необходимыми для повседневной жизни.

Мало в каком дворе осталось хозяйство, только в трех кудахчут куры, да в одном проживает вредный, бодливый козел, почти того же возраста, что и хозяйка. Он скорее еще один житель деревни – десятый, потому как носит мужское имя – Кирьян, а по-простому Киря. Коров или свиней держать уже не по силам, да и кормить чем? За комбикормом надо в район ехать, сена летом запасти, пастухов не сыскать…

Ничем привычный уклад жизни не нарушается, разве что печальными обрядами: кладбище за околицей пополняется почти каждый год. Но старики категорически отказываются переезжать к детям или внукам, запугивая их и себя пересказами, что, мол, «Семеновна быстро свой век укоротила, перебравшись в город».

Блага технического прогресса добрались и до деревни: тарелки антенн бросаются в глаза белоснежным цветом на контрасте с избами, банями и заборами, на которых закреплены. Так что старики осведомлены о перипетиях жизни заграничных Хуанов и Марий и отечественных Ефросиний. Программы новостей – любимые: посмотреть-послушать, кто, где и как живет и с жизнью справляется. Но в пересказах этих новостей так перемудрят, что и не понять, о каком народе речь или про какой край земли толкуют.

На шеях стариков болтаются в чехлах мобильные телефоны, к которым на первых порах они относились с опаской, но теперь уже уверенно тыкают заскорузлыми пальцами нужные кнопочки для наведения связи с родными. Связь в этих местах неустойчивая, но – есть, и каждая старушка знает из какого закута своего двора или дома можно поговорить почти без проблем, и даже гостям эти места указывают. А в экстренных случаях или в непогоду и меж собой перезваниваются, справляясь о делах и здоровье.

Только однажды события всерьез обеспокоили стариков, когда вдруг появился якобы владелец общественного озера, но по глупости своей взялся предъявлять права и обносить забором берег летом, когда деревня была полна гостей. А были среди них не только ребята крепкие, но и люди при солидных должностях. Забор вмиг разбросали и по начальству пройтись не поленились – справились.

Летом деревня наполняется людьми, тарахтением мопедов, музыкой, гремящей из каждого окна или машины, припаркованной у палисадников, стуком молотков и визжанием пил – горожане приезжают на отдых и помощь. Старушки от радости молодеют на глазах, а старички всегда бывают нарасхват: привечают в каждом доме, и они при всех боевых и трудовых регалиях на праздничной одежде наведываются в гости к приезжим и, сидя на скамейках у палисадников, рассказывают о былом. Или советы дают, не скрытничают, где ягод и грибов вволю набрать, чем рыбу прикормить. Изредка сами возглавляют такие походы в лес и на озеро. Странным образом и Киря всегда присутствует на этих посиделках, удачно мекая в подтверждение их повествований.

Это счастливое людное время заканчивается в сентябре, когда, выкопав картошку и наготовив дров на зиму, горожане разъезжаются по домам, до будущей весны – картошку сажать. Наступает неуютная для стариков пора: сначала дожди, льющие не переставая и превращающие дорогу и тропинки в скользкие глинистые горки, потом снегопады, заваливающие дома по самые окна, а то и крыши и верхушки заборов.

Труд обходить дворы хоть пару раз в неделю: чем-то помочь, а скорее проверить – живы ли, берут на себя мужчины. Но если по осени, вооружившись палкой-помощницей, с трудом добираются до домов, то зимой проторить тропинки бывает трудно. Тут выручает Кирьян: его снегопахом выпускают вперед, а уж за ним топчутся старички. В первый заход козел упирается всеми копытами (а кому нравится в холодном снегу барахтаться!), но потом почти с охотой выходит на «работу» (хитрые старушки его прикармливают) и грудью наваливается на сугробы.

Изредка выручают и заезжие охотники. Накануне их приезда до деревни из района добирается бульдозер, расчищая дорогу, а потом и сами охотники снегоходами укатывают пути, не отказывают. Словом, жители приспосабливаются.

Летние гостинцы и припасы рано или поздно заканчиваются, и тогда, раз в неделю-две, старики отправляются на промысел, есть на озере верные для любого сезона места. Не все же одну картошку лупленую (в мундире) есть, можно и рыбкой подсластиться. Удачный улов делится на весь «колхоз» – каждый обжитой дом.

Старушки, проснувшись чуть свет, поохав и прислушавшись: где болит да где кольнет, – живы, значит, чего же разлеживаться, – принимаются за дела: печки топить да воду из колодцев носить или в подполе порядки наводить – картошку и другие припасы перебирать. Но зимой, конечно, жизнь замирает, и только дымок струится из труб, да тускло светятся разукрашенные морозом окошки.

Так вот и живут… от лета до лета. И, Бог даст, еще поживут.