Форум

      -Ну, как вы здесь жили-то?

      Григорий сидел с братом за опустевшим, уже прибранным столом. Лишь перед ними стояла бутылка водки да тарелка с холодцом.

      Разошлись уже все, хоронившие и поминавшие маму. Сестра Наталия копошилась на кухне с Лидой, женой брата Сергея, посуду мыли, переговаривались невнятно.

      -А чего… По-старому живем… Ничего нового… Тракторю так же, а Лидка- на птичнике… Чего у нас… По-старому все…

      Сережка сидел с темным осунувшимся лицом. Кожа обтянула скулы, как у скелета. Лишь две глубокие складки вдоль носа да мешки под глазами… На брата старался не смотреть. Ладони сжаты на столе в замок. Боялся: разожмет, а пальцы задрожат.

      -Ты чего так поздно приехал-то? Чуть без тебя не закопали…

      -Машина сломалась,- Григорий отвечал спокойно, хотя внутри все вибрировало от этой мысли: закопали- и даже напоследок маму не увидел бы. –Пока попутку поймал… К вам же мало кто ездит: грязище- не проехать… Водила, когда починится, подъедет за мной.

      Он взял бутылку, разлил по стаканам.

      -Так ты что, без ночевки?- Сережка поднял голову.
      -Без. Хрен ее знает, как обратно доберемся. А завтра в девять встреча важная, там опаздывать нельзя…-  Он осекся, поняв, что сморозил что-то непотребное. – Давай за маму,- сказал глухо.

      -Давай.

      Сережка тоже встал. Помянули.

      Вошла старшая сеструха Наталия.

      -Мужики, ну, что ж вы без закуски?! Сейчас, я принесу.

      -Да есть холодец, не надо, посиди с нами…

      -Сейчас, сейчас…-  Она принесла все-таки соленую капусту, хлеб, котлеты.

      Теперь сидели втроем. Три ветки одного дерева. Еще раз помянули маму.

      Григорий не затуманенным  пока еще взглядом обвел жилище брата. Старое какое все… И мебель, и обои… Опрятное, но уж какое-то… Старое, одним словом… В городе сейчас такого уже не увидишь. Убогая чистота…

      Заметил на низу шторы таракана. Передернулся брезгливо. Домой! Какая, к черту, ночевка?!

      -Ребята, пока не запьянели, давайте о матушкином доме поговорим. Чего делать-то?.. Делить, что ли?.. – Наталия посмотрела на братьев.

      Сережка опять опустил голову. Отчего-то стыдно было говорить и даже думать об этом. Чего там… Как на базаре получается… Умерла только, а мы… Матушкино…

      -Делить, конечно!- услышал он голос среднего, Григория. И почему-то облегченно вздохнул. Решили - так решили. И слава Богу…

      -Ну, коль Гриша говорит делить - значит, делить…- Наташкин голос по-прежнему звучал спокойно. –Порасспрашивай там у себя: может, кому под дачку надо? Наши-то не купят: , безденежные… Домик еще добрый… И фундамент каменный… 18 соток…

      -Разве восемнадцать?- удивился Григорий – Я всегда думал: соток тридцать! Поле целое!

      -Это ты просто маленьким все помнишь. В детстве все большим кажется. Лид, посиди с нами,- позвала она появившуюся невестку.

      -Сейчас я… Птице насыплю, приду…- Та с полным корма ведром вышла во двор.

      -Ну, делить - так делить…- повторила Наталия. – А ты Сашку Заречного часто видишь? Он, говорят, с тобой работает…

      -Редко. В одном здании, а конторы разные… Редко…- Григорий откромсал вилкой кусок холодца, подцепил и, страхуя другой ладошкой снизу, отправил в рот. – Да у них, честно говоря, «сдувается» контора,- продолжал он говорить с набитым ртом. – Директор дурак попался. Коньюктуры не чует. Рынок - его ж чувствовать надо! «Сдуваются»!- махнул он рукой. – А ты чего про него вспомнила?

      -Давно уж к своим не приезжал. Месяца два. Раньше - чуть ли не каждую неделю, а сейчас… Тетка его просила у тебя спросить: может, что знаешь? У нас же здесь ни телефона, ничего…

      -Не, не знаю,- ответил Григорий. Он враз помрачнел. Здесь, в родной деревне, он не был три года. И вспомнил, что Сашка действительно часто ездил в деревню. И все с полной машиной гостинцев. – Ты что, коришь меня, что ли? Что выбраться к вам не мог?..

      -Побойся Бога, Гриш! Я ж тебе про его тетку говорю!

      -Думаешь, если я зам директора, то все могу, да?- не слушая ее продолжал с напором Григорий. – Думаешь: бросил все и спокойно поехал, да? Да я по полгода в одних командировках мотаюсь, семьи не вижу! А мне здесь - укорять!.. Совести у тебя, Наталка, нет! «Бросил»… Брошу - и «сдуюсь», как Заречный! И что, на паперть?

      -Дурак,- тихо сказала сестра, тяжело поднялась, вышла на кухню.

      -Ну, вот чего она?!- сунулся Григорий к Сережке. – Чего под кожу лезет?!

      -Ты и впрямь дурак, что ли?- Сергей внимательно посмотрел тому в глаза. – Чего ты выдумываешь? Тебе бело, а ты - черно… Натка тебе одно, а ты, как попка: «не мог вырваться, не мог вырваться»… Все мы понимаем, чего дуркуешь? Ешь, вон, закусывай, а то скопытишься…

      Гришка, и впрямь, потяжелел. И ввинтилась в башку какая-то неопределенная обида. Не понять - на кого и за что… Но обидно было - до жути!

      -И не привязывайся к Натке. Мы с тобой по гроб жизни ей обязаны! Ей да мамане нашей… Если б не они - хрен бы мы с тобой выучились.

      -Ну, ты-то особенно выучился!- язвительно вставил Гришка.

      -Сколько бабы могли потянуть - на столько и выучился!- отрезал тот. –ПТУ- это тоже два года. А они одни здесь «ломались». И батя парализованный, и нас снабжать надо, и самим что-то кусать… Молчи лучше! Спасибо бы лучше ей сказал! Дурак ты, Гришка…

      Помолчали.

      -По командировкам  – то  куда мотаешься? Не в наши края? А то б заехал…

      -Нет. По миру все больше… Здесь, в России - редко…

      Вошла Лида.

      -Гришь, там машина какая-то иностранная подъехала. За тобой поди? А ты что, не останешься?

      -Нет, Лид, ехать надо. – Григорий встал. Хмель после Сережкиной тирады вышибло разом, будто и не пил. Он взял бутылку, разлил по стаканам.

      Из кухни вышла Наталия.

      -Ну, давайте, что ли…- неуверенно произнес Григорий. –За матушку… Пусть земля ей будет пухом.

      Все подняли стаканы.

      -Гриша, я тебе потом документы с оказией вышлю - подпишешь… А я уж здесь, потом, в конторе…

      -Подожди ты,- досадливо прервал он ее. Как-то брезгливо ему стало в этот момент о шмутках говорить, а она, вон - лишь бы чего - нибудь ухватить… -За матушку!

      Выпили. Стали прощаться. Григорий уехал.

                                    .    .    .

      Он сидел на просторной светлой кухне перед ополовиненной бутылкой конька, и взгляд его, упертый в белое пластмассовое перекрестье окна, казался пустым и бездумным.

      Хлопнула входная дверь. Но до того, как появилась жена, в кухню ворвался запах ее еще утреннего парфюма. Тук-тук - туфли сняты. Тук - сумка брошена у зеркала.

      -Гриш, ребята приезжали?

      Он обернулся.

      -Я спрашиваю: дети были? А ты чего такой потерянный?

      Она подошла к нему. Увидела на столе бумаги. Взяла, прочитала внимательно.

      -Натка всю свою долю Сережке отписала. Или его детям,- глухо сказал Григорий и выпил из стакана.  

      Она машинально отодвинула от него бутылку и дочитала бумаги до конца. Ласково потрепала его по голове.

      -Ну, чего ты… Говорили ж об этом… Тебе хоть частичку надо было от родителей получить на память.

      -Особенно… в рублях… - произнес он раздельно. –В рублях… особенно… Я эту свою долю в десять тысяч  за два дня зарабатываю… А получить надо! Как же, на память!.. А Серый их за полгода зарабатывает… Значит, Натка за него еще полгода отрабатывает… Сначала за меня пять лет… Потом за него два года… Теперь еще полгода… А мне, Иуде - «на память»… Раз маму схоронили…

      Она присела перед ним на корточки.

      -Дурашка, я же тебе говорила: через них федеральную дорогу тянут! Я сама проверяла, через наше министерство бумаги проходили! Попридержать нашу долю, не продавать пока! Там через год-два земля миллионы долларов будет стоить!

      Он изо всей силы ударил раскрытой ладонью по этому красивому любимому лицу. Жена отлетела к холодильнику, больно ударилась об угол. Засучила ногами, пытаясь подняться. Кровь из носа струйкой быстро бежала по подбородку и шее. Глаза - изумленные и полные ужаса и слез.

      А у Григория будто что-то отпустило внутри. Он спокойно взял бутылку и выпил остатки из горлышка. И коньяк так же струйками тек у него по подбородку и кадыкастой шее.

      -Я вспомнил,- вдруг сказал он совершенно трезво.  – Когда у Заречного умерли родители - все братья ему свою долю отписали. Чтоб доучить. Он доучился. И почти всех в город перетащил. А кто не поехал - помогать стал. Да у нас вся деревня такая! Ни одной паскуды не было! Если только пришлый, со стороны…- Посмотрел на жену. – Чего развалилась?! Платье хоть одерни, заголилась вся! За пятьдесят уже, а все, как проститутка, наряжается! И все «деньги, деньги»!.. Когда ж нажретесь до отвала?..

                                 .    .    .

      Примирились они, конечно. Не сразу, но помирились. И кровь, и слезы утерли. И в деревню свою он через некоторое время съездил. Выкупил у Сережки полностью домик матушки. Положил перед Наткой с Сережкой газетный сверток с деньгами.

      -Это…- Слюна в горле стояла комком. –Вы… эт самое… сами поделите… Как хотите.

      -Сколько здесь?- голос у сестры был, как всегда, спокоен.

      -Двести тысяч.

      -Куда столько? Ты же говорил: больше тридцати не дают.

      -Это сейчас не дают!- занервничал Гришка. – А потом дорожать будет! Дорогу через вас пускают. А зачем вам «потом»? У меня сейчас есть!

      -Все - равно много. На всю жизнь хватит…

      -Во! А я что говорю?!

      Наталия неуверенно посмотрела на младшенького.

      А Гришка вдруг перестал горячиться.

      -Братишка… Сестренка… Я вас очень прошу - возьмите!

      Наталия перевела на него взгляд.

      -А чего, Гриш, возьмем!.. Возьмем же, Сережка? Возьмем, братишка, не расстраивайся ты так, возьмем… Ты с ночевкой?

      -Ага,- неожиданно для себя ответил Григорий. – Водилу бы где притулить…

      -Я его к себе в дом сведу, а здесь посидим…

      -Посидим, посидим…- Лида уже накрывала стол. И Сережка почему-то застенчиво улыбался.

      …Григорий переписал домик на жену: пусть сама спекулирует. И начисто вычеркнул все это из памяти и сердца.

      И лишь когда встречался в управлении с Сашкой Заречным, то старался делать вид, что не увидал того, не заметил. Чтоб не здороваться.

      То ли неприятно было.

      То ли стыдно отчего-то.

      ДОЛЖНИК

      Ему сегодня отчего-то не хотелось идти на работу.

      Утро началось с того, что его с женой растормошили детишки.

      -Папка, папка!- канючил младший, Лешка. – Мы в зоопарк опоздаем! – и полез, паршивец, к ним, на кровать: в ложбинке между родителями было самое уютное место.

      Старшенькая, семилетняя Анна, стояла рядом и теребила отца за палец:

      -Па-ап, ты же обещал!.. Ну, ты же обещал!..

      Чертенята! Как просыпаться не хочется! В плечо сопела уже проснувшаяся жена, улыбалась, не открывая глаз.

      -Вставай, хозяин! Ты же им обещал… Все-равно не отстанут…

      Андрей тоже не открывал глаз.

      -Не - а!.. Пока меня не поцелуют - никуда не пойдем.

      Ну, за этим дело не встало! Ребятишки бросились целовать Андрея. Жена, пока они барахтались с отцом, встала, пошла умываться.

      Уже вовсю лупило июньское солнце, но воздух был по-утреннему свеж и упруг. И шла семья по бульвару. Ели мороженое, смеялись чему-то, глазели на проснувшийся субботний город.

      Зоопарк был открыт и полон народа. А после они еще катались на «чертовом колесе», на карусели, на качелях. Ели шашлыки и запивали их газировкой. И отовсюду неслось еще не надоевшее «Во французской стороне, на чужой планете…»

      Лешка на обратном пути сомлел и заснул на руках у отца. Так, не раздевая, его и уложили спать. Дочка убежала к подружкам.

      Андрей, отобедав, погладил форму (этого он жене не доверял), облачился.

      -Ну?.. Как?..- покосился на Веру.

      -Молодец ты у меня, капитан,- прижалась жена к его спине, замерла. – Жалко, что на работу… Завтра еще бы куда сходили…

      -Ну, что поделать: служба,- немного виновато  ответил он. – Долг Родине - эт дело святое… Зато следующие выходные вместе будем. –Смахнул невидимые пылинки с кителя, надел фуражку. В прихожей посмотрелся в зеркало.

      -Мне здесь и премию пообещали к концу месяца,-  небрежно сказал он, поправляя галстук. –За ударный труд… Подумай, может, на базу махнем?.. На пару дней…

      -Иди, иди, «стахановец»,- она поцеловала его в щеку, подтолкнула к выходу. – А то опоздаешь- никакой премии тебе не будет.

      И он пошел…

      Надо же было кому-то приводить в исполнение смертные приговоры.

Сказочник
И это тоже. Но интересно, как бы к этому жена и дети отнеслись, если б узнали о такой работе близкого человека.
Спасибо.

         ПСИНА   

       Бомж Сашка устроился работать дворником на автомобильную стоянку.

Вообще- то, к своим  пятидесяти годам пора уж было быть ему Александром Васильевичем. Но как повелось с молодости – Шурик, Санек, Сашка – так и приклеилось. Он не обижался. Да ему и самому  было бы дико обращение: Александр Васильевич. Вроде ругательства…

      Директор Владимир Александрович, молодой симпатичный парень, водил его по стоянке, показывал фронт работ.

      -Ямы постоянно засыпай дресвой… Кусты вырубить… Траву у забора скосить – коса у тебя в подсобке. Листья, бумажки, мусор – все в бак… Рабочий день – с девяти до пяти вечера…  Да, вот еще, - они подошли к вольеру. – Здесь у нас собака… Охранники ночью выпускают. Повыбрасывай у нее все: одеяла какие- то там…половики… Блох только разводить…

      -Кормить ее чем? М н е  кормить? – хмуро спросил Сашка. Работы оказалось больше, чем он думал.

      -Пить ей наливай. А жрет- кто что принесет… Безпонтовая собака.… Ко всем, сучка, ластится. Лишь бы пожрать…

      -Сам ты «сучка»,- так же угрюмо подумал Сашка. – Тебе жрать не давай – перед всеми хвостом завертишь.- Сашка и сам часто жил впроголодь. – Мне ей нечя притаскивать,- сказал он вслух.

     Директор недоуменно посмотрел на него.

     -Ты- то при чем?.. Клиенты таскают да сторожа…  Да скоро избавимся от нее. Щенки подрастут на другой стоянке – сюда притащим. Безпонтовая собака, - повторил он.

      «Безпонтовая» собака вылезла из будки и оказалось метиской размером с овчарку. Кудрявая шерсть, бородка, уши, глаза – все говорило о родстве с эрдельтерьерами. Ну, и прочими мастями. 

      -Так она ж пузатая,- присмотрелся к ней Сашка.                                                                                          

      -…!- выругался Владимир Александрович. – Опять! Когда успела… Ну, да ладно… - и пошел дальше. Сашка поплелся за ним. Собака преданно смотрела им вслед и виляла хвостом.

       …Приемщица машин Людмила, молодящаяся блондинка с фрагментами былой красоты  выдала ему из тумбочки пару пакетов с китайской лапшой.

       -Санек, ты только специи из них выбрось да кипятка побольше влей. Хлеба накроши…

       -Разберусь, - буркнул Сашка, забирая лапшу. – Воду- то где брать?

       -А на рынке, на рынке… Бутылочки в руки – и на рынок, - ответила Людмила.

       -Разберусь, - повторил Сашка и поплелся в свою бендежку.

      Плитка, старый- престарый холодильник, табурет, порванный топчан, стол, три грязных алюминиевых чашки с ложками, консервная банка, полная окурков… Пыль такая, что сквозь стекло видны лишь силуэты.

      -Нормально…  Жить можно…

      Сашка сходил за водой, вымыл посуду и протер ее газетой. Пока заваривалась лапша, он выбрал из банки окурок подлиннее и закурил, развалившись на топчане.

      …Откровенно говоря, бомжем Сашка никогда и не был. Он был прописан у жены, которую не видел уже больше трех лет. У него были дети, дочь и сын, которых он не видел столько же. И на работу он периодически устраивался. А когда не было работы, то собирал жестяные банки, картон, макулатуру, стеклотару.

      Жил же Сашка - когда где придется. То сойдется с кем- нибудь, то на чердаках, то на заброшенных дачах, но это летом. Зимой опасался, что заметят по дыму, покалечат еще чего доброго. Народ лютый стал, натерпелся всякого беспредела, на бродягах с удовольствием отрывается. Зимой,  коли уж совсем безнадега была, то лез в теплотрассы.

      Все перепробовал Сашка к своим пятидесяти.  А начиналась жизнь как- то складно, удачно…

      Отслужил в армии, устроился сварщиком на стройку, закончил заочно техникум.  В 24 года женился по любви  на малярше Свете, работающей в одной с ним бригаде. Через год получили 2-хкомнатную квартиру.  Детишки народились.

      Жили не бедно. Сашка, хоть и был сварщиком средней руки, но зарабатывал достаточно, в основном по калымам…  Почти не пил.

      А потом случилось…  Враз…

      Младшенькая, Наташка, пошла в восьмой класс. Что- то не получалось у нее по геометрии. Она склонилась над учебником, кусала губы с досады, потом расплакалась.

      Сашка, читавший рядом в кресле газету, решил помочь.

      -Натка, давай я попробую…  Когда- то я силен был в геометрии.

      -Да пошел ты! – вдруг злобно огрызнулась дочь, блеснув диковато заплаканными глазами. И такая ненависть промелькнула в этом взгляде, что Сашка опешил и… испугался! А добила его жена. Не отрываясь от телевизора, она поддержала дочь: - Отстань от нее… дай уроки доделать…

      И именно в этот момент он понял – его не любят. Самые родные, самые близкие, самые любимые, за кого он отдал бы все – не любят! Не умом – сердцем понял.

      Встал, вышел на кухню. Достал из холодильника начатую бутылку водки, налил в стакан. Пальцы дрожали. И, почему- то,  дрожала левая нога. Подождал немного – и опрокинул в себя водку. Запил из- под крана. Открыл форточку и закурил.

       Он не умел жить без любви.

      …С этого дня его никто и никогда не видел трезвым. Он никогда не ругался, не дебоширил, не напивался до скотского состояния. Просто потихоньку пил и пил. И жил… Потихоньку…

      Оказалось, и это ни сколько не радует и не печалит домашних. Он, почему- то, оказался им безразличен. И он не знал – почему. Он по- прежнему любил их, как любит собака хозяина, как маленькие дети маму- папу… то есть ни за что… просто так… просто любил…  А его, оказывается, уже нет… если вообще любили…

       …Года через три после этого случая он ушел из дома. Отписал свою долю жилья детям. Попросил Светлану не выписывать его пока. «Посадить ведь могут… Обоснуюсь где- нибудь, потом…» Что «потом» -он не знал. Светлана кивала головой и молчала. Взял кое -какие шмотки, документы. Постоял в прихожей, потом  все -таки спросил:

       -Свет, как же так?.. Что случилось с нами- то, а?..

       В глаза смотреть не мог, уставился на обувную полку и так и смотрел.

       -Ничего, Саша, ничего, все нормально…- та тоже смотрела в сторону. – Не спейся только…нечего спиваться…

       …Он ушел. Ему страшно стало жить в пустоте, отдавая неведомо куда свою любовь.

       …Окурок обжег пальцы. Матюгнувшись, Сашка поднялся. Ополовинил чашку, добавил жир и специи. Пообедал. Пересыпал вторую половину в собачью миску, добавил сухарей, кипятка из чайника, размешал, потрогал пальцем. Нормалек! Айда кормить…

      Собака Ладка, увидев Сашку с родной миской, радостно заскулила, запрыгала по вольеру.

      -Тихо ты, тихо, опрокинешь!- одернул ее Сашка. – На, лопай!

      Собака уткнулась в чашку, не переставая крутить хвостом. Сашка присел рядом. Потом, неожиданно для себя, осторожно погладил собаку.

      Ладка оторвалась от еды. Долго облизывалась, глядя на него. Затем потянулась к нему и лизнула в лицо.

      -Ну тебя к лешему! – Сашка утерся, поднялся и вышел из вольера. –Лопай давай…

      …Шли дни. Сашка заметил, что в каком бы углу стоянки он не работал – Ладка постоянно смотрела в его сторону.

      Они привязались друг к другу. Он прибрал вольер, выбросил старые тряпки из будки, натаскал полыни от блох. И, главное – договорился рядом, в яслях, забирать остатки от обеда. Выходило около кастрюли, Ладке хватало. А лапшу ее он больше не половинил.  Как- то стыдно стало…

      Собака сильно располнела в последние дни, ходила с трудом и все время хотела есть. Она вот-  вот должна была ощениться.

      -Кобыла, я тебя так не прокормлю, - делано удивлялся Сашка. – Я – и то меньше ем. А работаю больше тебя. Попридержи характер!

     Он теперь все перекуры проводил в вольере. Да и после работы – час, два –все копошился у нее. То в будке что-то  подколачивает, то какой- то несуществующий мусор выметает, а то и просто – сидит с ней, гладит, о чем- то рассказывает. Доходило до того, что она засыпала, положив морду ему на колени. Тогда он замолкал. И даже не гладил ее, боясь разбудить. Почему- то в такие минуты страшно хотелось курить. Но он сидел, замерев – и смотрел на нее. А она, просыпаясь, лизала ему ладошку, тяжело вздыхала – и снова проваливалась в дремоту.  А он…  Да что он!.. Плакал себе втихаря от благодарности к собаке, да стыдливо оглядывался вокруг – не дай бог кто- нибудь увидит мужика с соплями, стыда не оберешься!

                                            …

      В тот день выдали зарплату.

      Сашка, на правах уже «хорошего» работника, отпросился у директора часов с одиннадцати. Зашел в магазин, взял сто граммов на разлив и бутерброд.

      Вышел на крыльцо. Потягивая водочку, разговорился «за жизнь» с такими же, опохмеляющимися с утра. Затем еще раскошелился на сто граммов.  Продавщица протянула ему отмеренную дозу в разовом стаканчике.

      -Бутерброд?

      А он, что- то подсчитывая в уме, прослушал ее и рылся в карманах.

      -Бутерброд будете? – повторила та устало.

      -Нет… Девушка, дайте колбасы. Это ж сервелат у вас? – он тыкнул пальцем в витрину.

      -Сервелат.- Та не удивилась. Она вообще на этой работе перестала чему- либо удивляться. Но сказала на всякий случай: - Он дорогой. Докторскую лучше возьмите.

      -Нет, сервелат давай! –Сашка нашел, наконец- то, деньги. –Только так: грамм сто пятьдесят отрежь…и бутерброд с докторской…  Один… А сервелат в бумагу заверни!

      -Хорошо.

      Он опять вышел на крыльцо.

      А когда через полчаса шел по улице, некоторые из встречных недоуменно на него оглядывались: Сашка разговаривал сам с собой. И не просто разговаривал, а еще и жестикулировал.

      -А лапша?.. Две недели проживу, как пить дать! И еще на чай останется! Не-е, в натуре, на две недели…   А потом аванс дадут… - Он остановился, подсчитывая что- то. Кивнул головой, соглашаясь  с чем-то, и двинулся дальше.

      Он завернул на стоянку. Сверху, из будки охранников, ему через стекло что- то крикнула Людмила.

      -Щас, погоди, приду,- махнул он ей рукой и потопал к вольеру.

      -Во, кобыла, дрыхнет,- не видя собаки с радостным восторгом подумал Сашка. –  Я ей такую вкуснятину несу, а она дрыхнет!..

      А у охранников Людмила, не сумев открыть форточку, чтоб окликнуть дворника, испуганно тараторила: - Нин, пойдем быстрее! Пойдем, а то как бы он чего!.. – и натягивала сапоги. – Блин! Угораздило ж директора сегодня  все с Ладкой удумать!.. Говорила ему, козлу, в субботу- воскресенье, когда СанькА не будет!.. О, Господи, ну что за замок такой?! – Она, наконец, обулась и потянула сменщицу за собой, к вольеру.

       …Он присел на корточки перед ней. Глаза Ладки, остекленевшие, неживые, смотрели куда- то мимо него, в небо.

       -Что ж ты…а? – глухо проговорил он. – Что ж ты, а?.. Ладка, что ж ты…

       Плечи его затряслись. Слеза упала на вздувшийся собачий живот. Он машинально вытер ее рукой с зажатым в ладони сервелатом.  – Что ж ты, Ладка… - как заклятие твердил он, продолжая гладить ее живот. И вдруг бессильно завыл, захлебываясь слезами.

      Позади молча стояли сторожа.

      А он выл.

      А Ладка молчала…

 ВСТРЕЧА  ЧЕРЕЗ  ДВАДЦАТЬ  ЛЕТ

      - Да спроси ты кого-нибудь! – жена зло ткнула его сзади в плечо. – Чего, весь день колесить будем?

      - Погоди ты! – Сергей тоже был на взводе. Казалось, ещё чуть-чуть – и выматерится во всю Ивановскую. – Подъедем сейчас к центру – спросим… Чего здесь – то?.. Всё - равно запутаюсь…

      - «Запутаюсь»… - шипела сзади жена. – Говорила ж: поехали на автобусе. Так вам же, козлам, выпендриться надо, на этой рухляди прокатиться…  Удивить городских вздумали! Козлы.

      Серёжка дёрнул головой, но, пересилив себя, промолчал. Сашка, братишка, тоже сидел молча рядом и угрюмо смотрел в окно.  Ответить невестке было нечего. Права, стерва. Во всем права! Ну, захотелось им на своей «аудишке» поехать, показать, что не хуже этих, городских живут! Кто ж знал, что заглохнет, сволочь, на трассе?!  Три часа проторчали. Понапихали этой электроники, сам черт не разберётся! А так-то – всё путем, и подвеска, и кузовщина…  Ещё столько же, лет двенадцать, если не больше, пробегает…  Эх, пузану этому с джипа спасибо: отсобачил чего-то в движке – и всё, поехали… Сейчас – то чего зудеть?.. Зудит, зудит, ворона… Всю плешь проела.  «На отпевание опоздали, на кладбище опоздали»… Ну, ничего, на поминки - то  всё - равно успеем, всё – равно тёть Зину помянём. Чего зудеть?

      Сашка закурил.

      - Серёг, а ты давно тёток видел? – спросил он брата.

      - Да лет двадцать назад! В школе ещё учился, с родичами сюда приезжали в гости. Ты чего, не помнишь, что ли?

      - Не-а, - удрученно отозвался Сашка. – Ничего не помню…

      - Вспомнишь сейчас. Они обе на бабку Анну похожи. Вспомнишь! Во, кажись сюда! «В центр» написано. Найдем! Не боитесь!

      И жена, и брат промолчали.  Светлана  уже устала злиться, откинулась на спинку и пялилась, не видя ничего, в пыльное окно. А брат всё не мог понять: накой они поехали на похороны незнакомой, пусть и родной тётки? За шестьсот километров - то?.. Наследство делить, что ли? Так у тёть Зины и своих ребятишек аж трое…  В город захотелось, вот эт точно! Разом как – то, и ему, и Серому. И ещё радовались вчера, когда машину готовили: о, причина есть! Городские  же сами сообщили о похоронах, сами позвали!..  Эх, дураки мы с Серым. Тётка умерла, а им – причина… Вот и поделом, что сломались на трассе.

      Сергей прижался к обочине, вышел, расспросил  о чём – то водителя «маршрутки». Втиснулся,  распаренный от жары  за руль, обернулся к ним.

      -Правильно едем! – сообщил радостно. – На площади кафешка, скоро уже… Успеем!

      У кафе «Бригантина» так и не смогли припарковаться. Пришлось заехать в какие – то дворы поблизости, оставить машину там и до кафе добираться пешком. Светка и здесь не сдержалась, процедила язвительно: - Чего, повы…сь своей машиной? Козлы!

      Сергей чуть не закатил ей сзади по затылку, но сдержался: людей много вокруг было.

      У входа их встретил пожилой мужчина  в костюме с черной ленточкой на рукаве.

      - Вы на поминки? Проходите. Обед уже начался.  Налево, на первом этаже. Туалет тоже там, у входа…

      Помыли руки,  стесненно вошли в зал.

      - Идемте, я вас посажу, - тихо сказала подошедшая женщина в черной косынке. Проводила к дальнему концу длинного стола, усадила всех рядом. – Наливайте. Помяните.

      Сашка огляделся. Народу-то… И старики, и молодые. А чего,  она всю жизнь здесь прожила… С работы да знакомые…  Да у самой три сына… Сейчас и не узнаю братовьёв… Тётку Полю бы узнать – и то хлеб…

      Сережка толкнул его легонько в бок.

      - Чего сидишь? Поднимай!

      Он уже налил в рюмки и себе, и всем вокруг.

      - Серёга, ты же за рулём!..

      - Да я одну! Грех это - не помянуть. Поем сейчас горяченького – и запаха не останется.

      Подняли. Следом за ними подняли рюмки и все окружающие. Светка посмотрела на мужа, но ничего не сказала: Серёжка голову никогда не терял, хотя у себя, в деревне частенько садился за руль поддатым.

      - Ну, земля ей пухом…

      Официантка принесла первое.

      Уже после второго   Сергей  пошел покурить. Шел вдоль стола и всё высматривал знакомые лица. Нет, много времени прошло…  Никого не узнал.  И на траурной фотографии, что стояла неподалеку от выхода, тётя Зина выглядела  молодо и незнакомо. И горела рядом свечка на блюдце.

      В курилке стояли одни мужики, дымили нещадно и уже пьяненько переговаривались. Сережка прикурил у одного, прислушался.

      - … Скрутило  – то как быстро!.. В неделю!  Я ж говорю: экология!.. Япошки, вон…

      - Да что ты эту экологию!.. У меня свояк в Тбилиси жил, а тоже также… «Экология»…  Кому как написано на роду…

      - …Всё начальство пришло! Моя говорит: ценили её на работе! Генеральный  не к каждому поедет…

      - Дочь  – то как на неё похожа!  Толь, а она замужем? Отдельно живут?..

      У Сергея похолодели пальцы. Он стрельнул глазами по мужикам, подошел к одному, стоящему чуть в сторонке. Постоял чуток, глубоко затягиваясь.

      - Фотку  – то какую хорошую подобрали, - выдавил, наконец, из себя. – Как живая…

      - Это в прошлом году… Специально снимали, на доску почёта. Не думали, что так всё… Вы из родственников, наверное?

      Серёжка молча кивнул, ничего не ответил. Ещё немного постояли.  Одновременно выбросили окурки и  двинулись в зал.

      Сергей, уже не глядя по сторонам, подошел к своим. Склонился к брату  (тот о чём – то переговаривался с женщиной напротив), зашептал жарко на ухо:

      - Саня, кончай трепаться! Слушай сюда! – И – женщине: - Извините нас. Мы здесь кое – что… - И опять шепотом Сашке: - Сейчас берёшь мою  – и спокойно выходите. Покурить как – будто… И ждёте меня за углом, понял?

      - Серёг, ты чего? – Брат смотрел на него ошарашенными глазами. – Что за кипишь?

      Сергей чуть не взвыл. Сдавил тому плечо ладонью  – аж пальцы занемели.

      - Ты… меня… понял?

      Сашка, конечно, понял, но только одно: надо уходить. Пошевелил плечом, освободился от хватки.

      Сергей успокоился, сел рядом, засунул руки под мышки: пальцы дрожали.

      - Свет, Свет! – позвал невестку Сашка. – Пойдём ка, выйдем. Разговор есть. Ну, пойдем, две минуты!..

      Они вышли.

      Сергей подождал ещё немного, положил руки на колени. Всё, дрожь ушла. Он тыльной стороной ладони вытер пот со лба.

      - Жара – то какая сегодня…- посочувствовал мужчина напротив. –   Нанесёт что – нибудь сейчас. Давайте еще по одной…

      - Нет, - глухо ответил Сергей. – Я за рулём. Нельзя мне.

      Он взял стакан с компотом и залпом выпил.

      - Я сейчас…

      Они ждали его за углом.

      - Ну, и чего бесимся? – Светка даже не посмотрела на него, дымила в сторону.

      - Идём, идём! – поторопил их Сергей, подхватил под локти. Светка резко выдернула руку.

      - Что случилось?

      Сергей, стараясь не смотреть им в глаза, сказал:

      - Я, ребята, кафешки перепутал. Во-он наше, - кивнул он на противоположную  сторону площади. – «Каравелла». А здесь - «Бригантина». Перепутал.  Айда бегом в машину, пока не заметили.

      Ребята и сами уже торопились уйти подальше от дверей.

      - Стыдобушка  – то какая… - охал на ходу Сашка. – Как бичуганы, мать твою… Поели – попили – и ноги делать… Серый, Серый! А тёть Зину – то не пойдём поминать, что ли?..

      - Ты на часы посмотри, пенёк. Кончились поминки, кончились! Домой катим! – зло ответил брат.

      Они уже почти бежали.  

     РОВЕСНИКИ

      -…Мария Ивановна Квашина! Прошу вас, Мария Ивановна, проходите! Проходите, проходите!..

      Эдуард Павлович недовольно поморщился, подвинулся нехотя вместе со стулом.

      Тоже мне, нашли, кого в почетный президиум выбирать! Ещё бы прачек пригласили… Чего, некого, что ли, больше?.. Вон, сам Новожилов Петр Сергеевич сидит! Сам! Всю жизнь начальником узла проработал! Другим и не снилась должность такая, а они… Уборщицу! Иль Тищенко. Главбухом работала, с высшим образованием! Сына академиком вырастила! А они… Ква-ши-на. О, Господи! Выбрали председателя на свою голову!

      Неприязненно посмотрел на председателя пенсионного комитета. Та, моложавая симпатичная женщина 57-ми лет отроду, бодро зачитывала с трибуны список членов почетного президиума.

      -Здравствуйте, - тихо и несмело проговорили сбоку.

      Эдуард Павлович обернулся.

      -Здрасьте,- буркнул в ответ и вновь стал высматривать знакомых в зале.

      Квашина - мелкая, усохшая  старушенция в шерстяном коричневом платьице с белым кружевным воротничком, с дешевой брошкой на груди - ещё некоторое время  глядела на него снизу вверх. Затем опустила глаза к полу: страшно было смотреть в зал, не привыкла она к такой публичности. Это-то буркнул «здрасьте» - и то слава Богу. Сам замначальника дороги! Хоть и бывший. Очень бывший… В начале войны назначили. Это, считай, она с 39-го работает, а он…  В 42-м, наверное, пришел… И всё на руководящих должностях.

     Так она и сидела, опустив голову, всю торжественную часть. Прислонила клюшку свою к стулу, положила руки на колени и машинально, от волнения, всё поглаживала и поглаживала ладошку о ладошку.

      Накой её Петровна на этот президиум посадила? С одной стороны: шевельнулось что-то в сердце, гордость какая-то за себя - ветеран, как-никак… А с другой стороны: страсть-то какая! Все на тебя, кажется, пялятся! Как голая сидишь! Лучше б премию дали. Иль набор какой… Гречка, вон, дома кончилась… Конфеток бы немного… Как тогда, на День железнодорожника. Ох, говорить бы чего не позвали! Стыдобушки не оберёшься! Замочек-то на левом совсем порвался, не расстегну дома. Старенькие сапожки. Выкрасить да выбросить.

      Она спрятала ноги под стул.

      Эдуард Павлович возвышался слева ухоженной громадиной. И благоухал одеколоном. На неё не смотрел. Строгое лицо было обращено в зал; поджатые губы, кустистые седые брови. И рука с карандашиком беззвучно, но значительно отстукивала что-то по столу.

      Мария Ивановна утёрла платочком уголки сухого рта, вздохнула коротко: -О, Господи…

      А председатель, Нина Петровна, уже зачитывала награждённых…

      Затем было само награждение…

      Затем - банкет в столовой.

      Из колонок звучала музыка 40-х, 50-х. Пенсионеры по шестеро сидели за столами, ели и тихо переговаривались о житье - бытье. На каждом столе стояла бутылка водки, бутылка шампанского, фрукты в вазе, шоколадные конфеты. Там, где кучно сидели мужички, одной бутылки водки не хватало и кто-нибудь обязательно - счастливый, раскрасневшийся - подходил к ровесницам:

      -Девки, давайте на газировку меняться! Всё-равно у вас нетронутая стоит!

      -Забирай, Паш,- соглашались те. – Зинка-то как у тебя? Жива?

      -А куда она на хрен денется?- Тот менял шампанское на водку. – Она ещё меня переживет, … старая!- добавлял он со смехом напоследок. – Вы ж, бабы, живучие! Вас «железка» не сломала!

      -Иди, матершинник!- беззлобно гнали его «девки». – Собачится ещё здесь…

      Сами же продолжали беседовать. В основном о болячках да недугах. Да и беседовали как-то странно: говорили одновременно каждый своё, будто хотели до конца высказаться и соседок своих почти не слушали. И даже будто хвастались болячками и пытались убедить других, что их недуги самые сильные и значительные. Дескать, «твои-то что! Вот у меня!..». И ели, ели, будто клевали, как курочки, по зёрнышку…  Фрукты и конфеты честно поделили и припрятали в пакеты и сумки: внучков угостить.

      Квашина вдруг увидела Светлану Петровну.  Та стояла в  конце зала, у колоны, и с кем-то разговаривала.

      -Пойду ка я,- решила про себя Мария Ивановна. – Поговорю с ней. Чего она, правда… Выдумала: на президиум выбирать!.. Стыда с ней не оберёшься. Молодая ещё, дура - дурочкой…

      А вслух сказала:

      -Пойду я, девки. Попили - поели… Дочка внуков привезти должна. Пойду…

      Она подхватила сумку и зашаркала стоптанными сапогами по мраморному полу. И, ещё не доходя до председателя, увидела, что та беседует с Эдуардом Павловичем. Тот стоял за колонной и выговаривал Светлане Петровне:

      -…себе позволяете?! Достойные люди! Вся дорога на них держалась! Вы, конечно, по молодости можете и не знать, как…

      Светлана Петровна, слушающая его до этого как-то невнимательно и рассеянно, перестала осматривать зал со своими «подопечными» и подняла на него глаза.

      -Эдуард Павлович, а вы знаете, что Квашина на 17 лет больше вас на дороге проработала? Пришла раньше вас, в 39-м, и уволилась позже вас. А вы, наверное, и лицо-то её первый раз сегодня увидели. И то, что медалей и орденов у неё побольше, чем у вас - тоже не знали?.. И ветеранские, и за выслугу, и за труд… Да одна «Мать-героиня» чего стоит!..

      Эдуард Павлович смотрел на неё сверху подозрительно, настороженно, шевеля грозно бровями. Жевал, жевал губы, потом сказал:

      -Голытьбу-то плодить - нехитрое дело.

      -Козёл ты, Эдуард Павлович!- чуть громче обычного проговорила Светлана Петровна и отвернулась от него. – Её сыновья- четверо, все четверо!- на фронте погибли, пока ты «бронью» задницу свою прикрывал! Иди отсюда, не порти людям праздник! А то скажу сейчас Новожилову - он тебе покажет, кто здесь «ценный кадр», а кто «из подворотни». У него совесть-то есть, он тебе мозги быстро вправит!

      Лицо Эдуарда Павловича покрылось кровяными прожилками, и затряслись руки.

      -Сучка!- прошипел он. И с прямой спиной, не глядя по сторонам поспешил из зала.

      -Козёл!- звонко проговорила она ему в спину. – В могиле одной ногой, а всё о «кресле» думает! О душе подумай! Козёл!

      Квашина, обомлевшая от услышанного, стояла за колонной, мелко крестилась в области брошки и испуганно озиралась.

      -Свят, свят, свят! Страсти-то какие!.. Свят, свят! Ох, увидят!.. Домой, домой!..

      Она прижала сумку к груди и тоже заторопилась к выходу. Только к другому, в дальнем конце зала. Сумка с подарочным набором, с гостинцами со стола больно оттягивала сухую костистую кисть с узловатыми набухшими венами. И постукивала в кармашке платья очередная медаль в коробочке. Негромко, впрочем, постукивала. Мешал конвертик с небольшой премией. Как раз на мандаринки внучатам.

      Олег отошел на середину комнаты, полюбовался работой.

      Заложенный и заштукатуренный дверной проём темнел мокрым пятном на фоне светлых стен.

      Что- то померещилось. Он подошел к стене, взглянул вдоль, даже уровень приложил. Нет, и вправду, померещилось…  Ровненько заштукатурил, без «волн»…

      Оглянулся на ещё  одно своё «творение», на вырубленную в смежной стене арку. Та уже просохла и, по его мнению, симпатично вписалась  в общий интерьер.

      Прошел в соседнюю комнату, где  оборудовал обеденное место: пара коробок из-под видеотехники, застеленные газетами да обляпанный краской и известкой табурет. В углу шипел потерявший волну приёмник. И на всём этом -  и на сложенных в углу мешках с цементом, песком и строительной смесью; и на разбросанных по полу инструментах; и на самом полу, и на «столике»- везде лежал толстый серый слой ремонтной пыли. И воздух был серый, тяжелый, забивающий нос и горло.

      Олег настежь открыл окно. Пристроил кипятильник в стеклянную двухлитровку, уселся, привалившись к стенке и с наслаждением закурил.

      Что ж, половина отпуска прошла не зря. Самое трудное и грязное, можно сказать, позади. И штробы для кабелей и труб, и арка, и проём…  И даже дыры под новую вентиляцию!..

      Он удивленно дернул головой: ты смотри, сколько «забабахал»!.. И как только успел?

      -А чего такого?- сам же себя и оборвал. – Главное - чтоб не мешал никто, не торопил… Хе, думают: если инженеришка, то и руками ни хрена не умею!.. Не мешайте - я вам такую конфетку заделаю!..-  уже хвастливо подумал он.

      В банке закипело. Сполоснул кружку, бросил заварку и, обжигая пальцы, залил кипятком. Прикрыл блюдцем. Подошел к окну и снова закурил.

      Эх, весна, весна… Гомон да слякоть… Солнце да грязь… Воздух вот только - не надышишься!.. И ведь болезнью какой-то попахивает! Весной всегда так: и свежий, и иодистый, а ощущение - вот-вот с простудой сляжешь. И слабость во всем теле…

      -Эт ты, братец, перетрудился,- сказал он вслух, выбросил окурок и плотно закрыл окно. – «Этот апрель, первый приход…»

      В туалете просморкался, откашлялся черными сгустками, как шахтер после смены, и принялся чаевничать. Через час должны были придти жена с дочкой: на смотрины. Заодно и указать, где штробить под дополнительные розетки.

      Со дня покупки этой «двушки» и по сей день он категорически запретил им здесь бывать.

      -Ребятушки! Я вам, что могу, всё сделаю! Поберегите деньги, пригодятся ещё!..- убеждал он дочку с мужем Александром. – Пока голые стены - я всю черновую работу сделаю. А потом уж спецов наймёте. И по электрике, и штукатуров - кого хотите! Только вы мне не мешайте!

      Он и тогда-то лукавил: сам хотел всё сделать! Ну, кроме электрики, может… Не в ладах он был с ней…  А что такого?! Сколько лет с женой прожили - сами все делали! Чем эти, «евроремонтники», лучше его? Руки, что ли, из другого места растут? В прошлом году у Гришки, у друга, сделали - до сих пор «косяки» проявляются!

      И  когда они впервые всей толпой приехали осматривать квартиру - уже тогда он напланировал: здесь пробью арку, а дверь эту заложу. Большую комнату - под зал и кухню, трубы из ванны протяну, а там, в маленькой - заглушу…

      Не сам нафантазировал - видел он уже такое, у того же Гришки. Шибко ему понравилось! И обеденная зона, и зона отдыха с большущим угловым диваном и телевизором… Треть жизни на кухне задницами тремся, не развернуться, а здесь!.. Квадратов двадцать пять, если не больше! Гулянки устраивать можно. Да еще и на балкон выход…  Нет, решено!

      Дочка с мужем Сашкой скептически кривились, перешептывались.

      -Пап! А тебе это надо? Извазюкаешься весь… А там - специалисты…. Что ты один вечерами здесь наделаешь?..

      Дочка не столько боялась отцовской деятельности, сколько жалела его самого. А он же уже загорелся! У него руки уже зачесались! Ему уже сейчас хотелось всех выгнать к чертовой матери и «вломиться» в работу!

      -В отпуске я!- обрубил он все «концы». – Дайте мне недельки две. Все подчищу! Две- то недели можете подождать, а?

      -Ну, смотри…

      -О, пришли!

      Олег поставил недопитую кружку на подоконник,  зашаркал к выходу в растоптанных кроссовках.

     -Приветик! Заждался уже вас! Чай будете?- засуетился он. Волновался - как примут его работу?- потому и суетился. И сам себе противен был в  эти минуты.

      Те от чая отказались. И сразу прошли в большую комнату. Вошли и встали. И молчали.

      Он не выдержал первым.

      -Ну, что скажете? Пойдет так? Покажете сейчас, где  еще розетки присобачить- к вечеру сделаю!- бодро вещал он, а у самого глазёнки бегали с жены на дочку, с дочки- на жену… Туда- сюда, туда- сюда…

      -Пап, зачем ты…- Губы у дочки дрожали. – Мы же просили… У нас кухонный гарнитур уже заказан! По размерам!- Глаза полны обидных слез. – Зачем ты все испортил?!

      -Тихо, тихо,- прижала ее к себе жена. – Тихо. Давай все посмотрим, потом решим…

      -Да чего смотреть?!- отодвинулась от нее дочка. – Испортил здесь все!.. Говорили же: не лезь, если не умеешь!..

      Резко повернулась и вышла из квартиры.

      -Прислонилась уже где- то…- глядя вслед дочери глупо подумал Олег. – Весь рукав испачкан…

      Стояли вдвоем с женой в пустой звонкой комнате и молчали.

      Звонок на мобильник. Жена зашарила по карманам.

      -На Гришкину кухню похоже очень… Только у него поменьше… Да, доча, да!.. Сейчас, спускаюсь…

      Отключилась. Вздохнула тяжело.

      -Мы сейчас в магазины с ней… Я дома курицу потушила. Ешь, в духовке стоит. Все, я побежала, дочка внизу ждет…

      Олег долго сидел на корточках у стенки, курил. Затем на кухне достал из пакета бутылку водки, специально купленную для «обмывания» квартиры, распечатал, налил в кружку и выпил. Кашлянул.

      -Ну, балбес, берись за ум…

      Натянул перчатки, перехватил поудобнее кувалду и жахнул по заложенному непросохшему еще дверному проему. И еще. И еще…

      Жена не спала. Лежала с выключенным светом и ждала Олега. Слышала, как он долго возился с обувкой в прихожей, бубнил неразборчиво. Затем громыхнул чем- то на кухне.

      -Пьяный,- подумала она. – Обиделся. Обиделся - и сразу за стакан… Да если мне по каждому поводу психовать - в могилу б сошла или спилась! А он - за стакан… Как тряпка…

      Олег еще долго что- то делал на кухне, затем в ванной. Слышно было - душ шумит.

      И на кровать, под одеяло, он забирался с мокрыми волосами, приторно пахнущий дезодорантом. Забирался тихо, как нашкодивший ребенок. Примостился на краю и свернулся калачиком.

      -Завтра рук не поднимет с этими кирпичами. Да еще с похмелья…- подумала она.

      -Олег,- позвала тихо. – Олег.

      -Ну?- тот повернул к ней голову. Густо пахнуло спиртным.

      -Ты не расстраивайся. Мы с ребятами переговорили - так даже лучше, чем было!.. Сашка вообще в восторге! А насчет кухни - там ее еще и делать не начинали! Говорят: «Снимайте новые размеры, все сделаем…» Чего ты расстроился? Напился еще… Не расстраивайся, дурачок! Хорошо у тебя получилось.

      А он лежал в пол-оборота к ней, закусив зубами кулак - и так ему было жалко себя, дурака! До слез! Даже носом подшмыгнул…

      -Все - заново… Все - заново… Все - сначала… Все на круги своя… Как ослик… По кругу… Цок-цок, цок-цок… На вожжах… Арку закладывай, дверь разбивай… арку разбивай, дверь закладывай…

      Жена ждала.

      Он переждал, пока уйдет комок из горла, и ответил хрипловато:

      -Ничего, Люб… Сниму им завтра размеры. У меня еще двенадцать дней… Ничего… Все успею. Спи.

      А ей- то что?.. Заснула.

      АХ,  ЛЮБОВЬ, ЛЮБОВЬ…

      Новенькая зашла минут через десять после начала лекции.

      Он и внимания на неё не обратил: мелькнул чей-то силуэт слева, сел чуть спереди. Не до неё было: преподаватель как раз дошел до нужной темы, и он старался законспектировать вслед за ним как можно больше.

      Запах - вот что напомнило о незнакомке. И даже не запах… еле-еле ощутимый нюанс чего-то знакомого, волнующего…

      Окно у кафедры было открыто, но не оттуда доносилась свежесть. Свежестью пахла новенькая. Еле уловимой, послегрозовой, с едва заметным запахом поля…

      Он знал этот запах. Так пахло от Ритки Малышевой. Это был запах его первой школьной любви.

      Внутри всё закаменело от предчувствия. Он, отчего-то пугаясь, медленно поднял голову.

      Завиток волос за ушком золотился в лучах солнца. Дужка таких же золотистых очков с цепочкой. И само ушко… розовое на солнце, аккуратное, маленькое…

      И, всё-таки, кажется, не она…

      Он уже не слушал лектора. Рука машинально двигалась по тетради, выводя какие-то каракули, но суть темы ускользала. Да и речь лектора постепенно превратилась в невнятный  бубнёж и совсем исчезла из сознания.

      Ритка! Ритка, милая! Ну, окажись ею! Обернись!

      Он осторожно тронул незнакомку за плечо. И она обернулась.

      Это была не Ритка. Это была не его первая любовь. Те же серые распахнутые глаза. Удивленные, с искринкой. Прямой нос, чуть припухшие, будто от ночных поцелуев губы.

      Но это была не она.

      Незнакомка молчаливо и вопрошающе смотрела на него. И он видел, как у неё постепенно начал изгибаться в усмешке уголок рта. И непроизвольно улыбнулся в ответ.  А сердце продолжало стучать всё сильней и сильней. И что-то внутри задрожало минорной струной. Сначала тихо, а потом всё громче и громче - до крещендо. И ему  страшно было спугнуть это предчувствие любви.

      -Артамонов!- преподаватель строго постучал карандашом по столу. – Ну, если вам неинтересно - не отвлекайте, по крайней мере, остальных! Я излагаю важную тему! Это - основа всего цикла!

      Они оба невольно встрепенулись, опустили глаза и прыснули в ладошки, как первоклассники.

      -Сергей Сергеевич,- через силу, борясь с весельем, проговорил он. – Я не буду больше.

   Преподаватель, седой, полный, лет семидесяти недовольно пожевал губы, помолчал для значительности  и продолжил занятие.

      А он, Артамонов, сидел, опустив глаза к тетради, и замирал от счастья.

      Слева и чуть спереди сидела его любовь. Он это понял с первой секунды, как заглянул в её глаза.

      Да, не Ритка. И, если приглядеться, даже совсем не похожа. Но, Боже мой, какая разница! Этот колокол в груди стучал: она! Она! Она! И замолкать не хотел!

      Лучи солнца, искрящиеся от пылинок, сдвинулись к ранимой шее с голубоватой пульсирующей жилкой. И такая вдруг волна нежности и умиления охватила его, что он чуть не расплакался! Вырвал тетрадный листок и крупно написал:

      «МЕНЯ  ЗОВУТ  ПАВЕЛ». И легонько-легонько тронул незнакомку за плечо.

      Та скосила глаза и просунула под-мышкой открытую ладонь. Артамонов украдкой положил записку и честными глазами посмотрел на преподавателя. Но тот стоял спиной к аудитории и что-то чертил на доске. Павел попытался вникнуть, но ничего не понял: голова напрочь отказывалась что-либо соображать. Он и на брошенную-то ему ответную записку тупо глядел секунд десять. Потом спохватился.

      « Меня зовут Юлия»

      Юлия… Юлька… Как Машкову, на первом курсе… Что ж за совпадения-то такие? И Ритка, и Юлька…

      Да причём здесь это?! Ну, любил… Ну, тебя любили… Но здесь-то - другое совсем!.. Эта-то!.. Вот! Перед тобой! При чём здесь те, оставшиеся в воспоминаниях? Другое же!.. Сердце-то как ноет! Дрожу весь… И даже взмок… Как перед затаённым… несбыточным…

      Господи, Пашка! Да ты влюбился! Вновь застрочил на листке.

      «Встретимся после занятия?»

      Она прочитала и, не оборачиваясь, слегка кивнула.

      Он откинулся на спинку стула и облегченно вздохнул. А с лица так и не сошла счастливая блаженная улыбка.

      -…На этом давайте закончим на сегодня.- Сергей Сергеевич вытер тряпкой испачканные мелом руки. – На следующем занятии я расскажу вам о методах пасынкования и органической подкормки томатов. Все свободны.

      Павел пригладил остатки когда-то могучих волос, намотал на шею кашне и, подхватив палочку, захромал вслед за пассией. Да та и не спешила. А чего в шестьдесят лет торопиться-то? Трудно! Тем более - от любви. Да и садоводческий семинар  на сегодня кончился.

      АХ,  ИМЕНА, ИМЕНА,

      ИЛИ

      СМЕЖНО-ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ МИРЫ                

      -Ты слышал новость?- Отто отхлебнул из бокала. – В воскресенье Гертруда станет Гертрудой фон Шпеер.

      Вот может Отто преподносить неприятную новость с таким отстраненным видом! Будто касается эта новость не его лучшего друга и его бывшей пассии, а чего-то вообще несущественного.   Но Гертруда с её объёмами не может быть чем-то несущественным!

      Мы сидели с ним в креслах в гостиной и ужинали. Шел двенадцатый час ночи. Оплывали тяжелые свечи. Еле слышно потрескивали дрова в камине. И каждые пятнадцать минут били напольные часы.

      -Что-то не верится,- как можно равнодушнее ответил я, стараясь не доставлять своим любопытством радости Отто. – Такое семейство - и вдруг!.. Гертруда совсем не из их круга…

      -Микки, ты очень долго прожил с Генрихом за границей. Здесь многое поменялось. Время течет…- Отто делано зевнул. Но я-то знал этого бродягу, как облупленного! Он просто жаждет знать моё мнение!

      -И, всё - равно: не верится…- Я откусил кусочек маасдама. Нет, всё-таки пармезан лучше. – Как бы не менялись нравы и времена - фон Шпееры остаются фонами. А благородные корни Гертруды… Нет, не верится… Судя по её внешнему виду…

      -Но, но!- Отто предостерегающе вскинул бровь.

      -Нет, уж, позволь!- Я немного разгорячился. То ли от выпитого, то ли от темы разговора. – Позволь! Не я начал этот разговор! Глядя на неё всё время думаешь о грешности мира!..

      -То есть?- Видно было: Отто в замешательстве и напряжен до предела. Но его можно было понять: разговор шёл о его первой любви. Которая его бросила. И стала моей первой любовью. Но, увы, тоже не надолго…

      -А то и есть!.. Ты когда-нибудь задумывался над тем, почему она внешне так отличается от   в с е х   своих родственников? Тебя это не наводит ни на какие мысли?

      Мой друг как-то разом сник. Я догадался: наводит. Да ещё как!

      -И ты думаешь: фон Шпееры этого не замечают?

      Отто молчал. Но я, как настоящий его друг, продолжил: -Видимо, кто-то из прабабушек… Нет, нет, Отто, я не осуждаю! Я даже не считаю э т о  грехом! Если по молодости… да по любви…  очень может быть… пусть даже где-нибудь на сеновале… или на псарне…- Отто передёрнуло. – Куда, правда, старшие смотрели?..- Ответа я не дождался. – Не понимаю - почему тебя так тревожит эта свадьба? Я думал - у вас всё уже в прошлом…

      Отто тяжело вздохнул. Отхлебнул вина.

      -В том-то дело, что «нет». Я очень рассчитывал…- Молчание. -…что мой будущий ребёнок будет «фон Шпеер»,- выдавил он, наконец-то с горечью. – А сейчас… после твоих умозаключений… как бы  не расстроилась их свадьба…

      Я всегда считал моветоном удивляться с отвисшей челюстью. Но здесь уже было не до приличий. Хотелось как можно быстрее выйти из ступора! Я припал к бокалу.

      Часы пробили полночь.

      Наверху послышались голоса. Генрих. Дает последние наставления Марте. Язык немного заплетается от выпитого. И сейчас, на расстоянии, я уловил акцент в его голосе. Едва различимый, но явственный. Что поделать, мы пять последних лет прожили с ним в Америке.

      -Марта, разбудите меня завтра в шесть ноль-ноль. И меня, и моего друга Вилли… Мы едем к фон Шпеерам.- Генрих громко икнул. – Эскьюзми. И приберитесь в гостинной. Что-то мы сегодня… славно посидели…- И снова икнул.

      Слышно было, как он, уже не извиняясь, шаткой походкой направляется в свою комнату.

      А Марта тяжелой поступью злого рока начала спускаться вниз, в гостиную.

      -О, майн Гот!- простонала она, увидев нас.

      Я  не устаю поражаться Марте: пять лет прошло, как мы не виделись! Пять лет! Целая жизнь! А Марта - постаревшая, поседевшая- оставалась всё такой же проворной и ловкой: швабра заехала Отто точно по холке! Он, даже не успев допить бургундское, опрометью бросился мимо неё на второй этаж к Вилли, своему хозяину.

      Я же, стараясь не терять достоинства, степенно поднялся, дохлебал пиво и закусил сыром, почесался и гордо, не спеша, с напряженной спиной отправился следом. Марта посторонилась.

      Вот, завидую овчаркам. У них длинный пушистый хвост. И удар жесткой синтетической щеткой по одному месту вдогонку им не так болезнен. С этим у нас, бульдогов, проблема. Что поделать: природа…

      Но, зато, и раны поутру зализывать намного легче!

       А  НЕБЕСА  МОЛЧАЛИ…    

       -…Вот, он ее поцеловал - и она проснулась. Полюбила его, и они поженились. И жили долго и счастливо.

       Он гладил дочку по белесым густым волосикам, и голос его становился все тише и тише: дочка засыпала.  Глаза медленно-медленно закрывались, пока не сомкнулись совсем. Он еще немного подождал, затем осторожно убрал ладонь.

      Наклонился, легко, одним дыханием поцеловал ее в щечку. Хотел тихонько вытащить из-под мышки куклу - пупса, но ладошка дочки, крохотная, как у куклы, инстинктивно сжала подружку, и он не стал ее трогать.

      Потянулся, разминая затекшую спину.

      -Папка,- раздался сзади шепот сына. - А ласказы пло ссюку и Емелю. А ты только пло любовь ласказываес…

      Александр развернулся к сыну.

      -Ты чего еще не спишь?..- прошептал он, улыбаясь. – Сестренка спит, а ты лясы точишь.  Спи, завтра рано вставать, в парк пойдем…

      -Папка, а сто такое «ляса»?

      -Спи, говорю!..- Александр подоткнул под сына одеяло. – А то без тебя пойдем!- попытался он сказать строго.

      -А у бабуски дылка в заболе. Полвалось, да?- ничуть не испугавшись, печально спросил сын, повернулся на бочок.

      -Порвалось, порвалось…   Спи.

      Поцеловал и его в щечку, потушил свет и вышел.

       -Заснули?- спросила жена, погладывая поверх очков. А губы продолжали считать: тридцать шесть, тридцать семь, тридцать восемь… Все, закончила считать, воткнула спицы в вязание. - Заснули?

      -Катька- уже… И Пашка сейчас заснет. Ну, что, ужинать будем?

      -Давай! Я тоже такая голодная!..

      Ночью, лежа на его плече, она долго не решалась ему  сказать. Водила пальчиком по его груди вдоль окаемки майки - и молчала. Слушала его все еще тяжелое прерывистое дыхание.

      Господи, как он ее любил! Она готова была раскричаться от этого блаженства, но так стыдно было перед соседями!.. Что завтра сказали бы? И так койка визжала, как помешанная.

      Дыхание его успокаивалось. Он повернул к ней голову. Она ладошками обняла его лицо и зацеловала быстро-быстро, много-много раз. Ночнушка на ней сбилась куда-то выше талии, давила под ребра, но она продолжала и продолжала целовать его. Затем опять уткнулась в плечо, прижалась крепко и замерла.

      -Наташ, ты чего? - он погладил ее по голому бедру и тоже прижал к себе.

      Она не ответила. Так и лежали молча, прижавшись друг к другу.

      -Саш, у нас, кажется, третий будет…- невнятно сказала она, но он услышал. И замер. И окаменел. А затем рассмеялся. Тихо и радостно. И прерывисто, будто и смеялся, и плакал одновременно. И так ее сжал руками, что она  чуть не задохнулась.

      -Натка! Милая ты моя! Милая ты моя!

      И не мешала спутанная ночнушка! И скрип койки они не слышали! И на соседей им было наплевать! Неземное Счастье укрыло их от всего мирского и суетного!

      …Их даже не хоронили на следующий день. Нечего было хоронить. Бомба попала точно в их дом. И не жаловались на ночной шум соседи. Их тоже уже не было на этом свете.

      А кто-то, из пока живущих оторвал листочек на численнике:

                                 « 22 июня 1941 года

                                        Воскресенье»

       БАБУШКИНО  ВЕРЕТЕНО

      Черно - оранжевая бабочка,  сомлев, распласталась на белоснежном кроссовке.

      Нина Григорьевна строго посматривала на нее поверх книги и продолжала монотонно, в такт качающемуся гамаку бубнить:

      «Прощай, лазурь Преображанская

        И золото второго Спаса,

        Смягчи последней лаской…»

      -«Преображенская», Нина, «Преображенская»…- поправил ее стоящий у мангала муж, Клементий Петрович. А заодно поправил и шампуры: снизу подгорало.

      -«Преображенская»,- повторила за ним Нина. Осторожно выгнулась спиной, потянулась. - Клемент, ну, где же Малиновские? Это, в конце концов, неприлично: опаздывать на два часа.

      Муж не ответил. Он решился опробовать крайний, с аппетитной корочкой шашлык. Но мясо не жевалось, было сырым.

      -Клемент, почему ты молчишь?- не оборачиваясь, спросила Нина Григорьевна. – Где Малиновские?

      -Не знаю.

      Клемент оглянулся на лежащую в гамаке жену, выплюнул кусок в ладонь и забросил в кусты за забором. Отломил веточку с куста сирени, брезгливо обтер ее носовым платком и принялся украдкой вычищать застрявшие меж зубов остатки мяса.

      -У них телефон не отвечает,- проговорил он невнятно. – Ну, чего ты расстраиваешься? Поспи пока… Принести плед?

      -Не надо. И так душно. Просто… вечно с этими, Малиновскими… Ведь договаривались: к двенадцати…

      Она заложила книгу увядшей ромашкой, расстегнула пуговицу на блузке и помахала над лицом панамой.

      -И есть хочется. В животе урчит,- добавила, еле сдерживая судорожную зевоту.

      -Нина, подождать надо, не готово пока еще…- Клемент Петрович закончил, наконец, с зубами. – Давай-ка с тобой винца холодного выпьем?..

      -Винца, винца… - пробормотала она. – В деревню я хочу.- Вздохнула. – И чтобы никаких Малиновских!.. Спать… Молоко пить из кружки… Как в детстве…

      -Здесь-то тебе чем не деревня? Чистый воздух, спокойствие…-  Он сбрызнул шашлыки маринадом. Закурил. – Ну, так что, винца?..

      -Да, пожалуй…

      Она сделала глоток, облизала языком винный след от бокала на верхней губе.

      -У меня был такой лоскутный тюфяк, сеном набитый… Будто в стог проваливаешься! А запах, Клемент!.. Ты этого понять не сможешь… Это надо в детстве испытать. А на улице- пыль по щиколотку… Черная… Теплая-теплая!  И запах -  только-только стадо прогнали… Нет, это только в детстве…

      -Мы тоже домик снимали до войны в деревне. Я помню деревню…

      -Клемент, это не то! Как же ты  не поймешь?! Домик твой… И, наверное, няня?.. И за папой каждое утро машина из Москвы?..

      -Ну…- смутился тот. – И что же? Все - равно: деревня…

      Она закрыла глаза, не ответила.

      Надрывались цикады в сомлевшей от солнца траве. Далеко-далеко, на том краю света, прогудел самолет. И там же, за горизонтом, глухо куковала кукушка. Жара и нега. Не хотелось даже пересчитывать оставшиеся годы за кукушкой.

      -А вечерами мы бабулю слушали. Лежали с сестренкой на тюфяке, а она истории разные рассказывала. Сочиняла, наверное… Не помню ничего. Веретено только… Тук-тук-тук, тук-тук-тук… Прядет и нам рассказывает… И лампа керосиновая горит…-  Ей даже говорить было лень. Она как-то через силу тянула из себя слова. Фыркнула: - А ты: «домик, домик…»

      -О, Малиновские, кажется!..- Клемент Петрович прищурился против солнца, прикрыл глаза ладонью. – Точно! Их «вольво»! Нин! Малиновские! – Он поспешил к калитке.

      Нина машинально поправила золотой, с громадным изумрудом кулон на груди, застегнула пуговицу на блузке и поднялась. Опять потянулась, уже всем телом. Красивая стройная женщина в белоснежном костюме. Натянула на лицо веселое изумление и обернулась к гостям.

      -Сонечка!.. Ниночка!.. Паша!..

      Ахи, охи, поцелуи, щебет.

      -Клим, что там с шашлыками? Мы кое-как от дождя смотались!- Малиновский уже первым семенил к мангалу, к столику, к мясу, к бутылочкам… - Ох, и туча прет! И сюда катит, точно тебе говорю! Здесь- то пока не видно, за лесом… Но точно сюда!.. Успеем?

      -Да успеем, успеем…- Клемент был недоволен: и опоздали, и еще торопят…- Не успеем - так на веранде сядем… Готовы шашлыки…

      -О, это здорово! И банька будет?..

      Расположились, подняли бокалы.

      …Туча накатила минут через десять. Да так неожиданно, что они еле-еле успели заскочить под крышу.

      -Ох, хляби небесные!- ухахатывался Пашка Малиновский. – Позагорали, мать их!..- Руки с раскрытой бутылкой и бокалом размашисто жестикулировали.

      -Прольешь сейчас… Поставь…- Клемент положил на стол прихваченные  с мангала шашлыки. Встряхнул мокрой головой. – Сланцы оставил, блин! Нин, где у нас тапочки?

      -Хрен с ними, с тапочками! Ты смотри, что делается!

      А на улице стена дождя избивала землю и природу. Особенно жутко было, когда налетали шквалы ветра. Казалось, не выдержат ни стены, ни стекла, ни крыша. И казалось, что слышен стон гнутых к земле деревьев. И мир раскраивался надвое гигантскими молниями.

      -Вот это антураж!- восхищался Малиновский. – Тарковский - да и только! Ты смотри, смотри!- пихал он Клемента локтем. – Вот это да-а! Крынки с молоком не хватает!- кивал на летний столик с поваленной посудой, раскисшим хлебом, разметенной зеленью.

      -Да вижу я, вижу!..- досадливо пробурчал Клемент Николаевич. – Нин, ну, где у нас тапки?

      Женщины, как зачарованные, стояли, обнявшись, у порога и смотрели на стихию.

      -Клим, поищи у камина…

      И в это время на повороте, у края сада, блеснули автомобильные фары. И вслед за этим - визг тормозных колодок. Глухой звук удара о низкий кирпичный забор. И треск лопнувших, как винтовочные выстрелы, стекол.

      Автомобиль плавно, будто в замедленном кино, перевалил через забор и рухнул боком на участок. Вспахал газон и перевернулся на крышу. А колоса бешено крутились, разбивая в пыль небесный поток.

      И будто ступор охватил всех: обнявшие друг дружку женщины, мужчины с бокалами вина - все замерли! Словно досматривали на едином дыхании последние кадры фильма!

      А потом Нина Григорьевна вскрикнула и бросилась к машине.

      И враз все ожило. Загомонили, засуетились.

      -Нинка! Нинка! Сейчас взорвется! Куда ты?!- высунувшись в дверной проем орал Пашка. – Дура! Взорвется!

      Клим, оттолкнув того в сторону, бросился вслед за женой. Чуть не упал на мокрой плиточной тропинке, чертыхнулся и побежал назад: обуваться.

      А Нина Григорьевна, подбежав, все дергала и дергала заклинившую водительскую дверь. Дверца вдруг подалась, распахнулась, и Нина рухнула на газон. Заплакала от боли и, почему-то на четвереньках,  поползла к выпавшему наполовину из машины парню. Ухватила за брючный ремень и потянула наружу. Парень еле слышно застонал и с места не сдвигался.

      -Ремни, мать их!..- сообразила Нина.

      А с неба лило и сверкало. А от дома что-то громко и беспрестанно кричали.

      -Ремни… Ножик бы… Ножик надо, разрезать…- растерянно подумала она, оглянулась беспомощно на кричавших. И никого не различила  сквозь пелену дождя. Лишь неяркие цветные пятна.

      -«Скорую» вызови!- крикнул, сбегая с крыльца, Клим Малиновской. – И пожарников тоже!..

      Пашка, глядя на того, схватил первую попавшуюся у входа куртку и побежал следом.

      -Ножик дайте! Ножик принесите!- плачущим голосом кричала им навстречу Нина Григорьевна.

      Мужики подбежали, опасливо косясь на бензобак, оттолкнули Нину в сторону. Полезли в машину и долго-долго что-то там возились. Машина заглохла. А потом Клим ногами выбил пассажирскую дверь изнутри. Выбрался, аккуратно подхватил парня под мышки, потянул на себя. Пашка помогал ему из машины.

      Так и понесли его в дом. Пашка шел сзади, держа того за ноги и удивлялся: Клим вышагивал в резиновых сапогах и плаще. Когда успел, собака? Вместе, кажется, бежали… Затем перевел взгляд на Нину. Та шла рядом с мужем и придерживала парнишке голову. Мокрые, зазеленившиеся от травы брюки плотно облепили ее ягодицы и казалось - одни лишь трусики на ней. Такие же белоснежные, с оборочной каймой.

      От них и не отрывался до самого дома.

      -Я вызвала!.. Все!.. Все едут!- испуганным голосом встретила их Малиновская.

                                     .     .     .

      -Взяли!

      Врач с санитаром подхватили носилки, закатили в «скорую».

      Машина стояла вплотную к крыльцу. На влажной траве отчетливо виднелась колея от ворот до крыльца.

      Пожарники уже уехали. Тушить было нечего. «Гаишники» еще не приезжали. Ливень кончился, и опять ярко лупило солнце.

      Все толпились у «скорой». И всем уже было невтерпеж, чтобы побыстрее  кончился этот кошмар.

      -Стойте, доктор!- Нина вдруг попридержала заднюю дверь. – Как хоть он?

      Ее колотило крупной дрожью от пережитого, от мокрой одежды.

      Доктор неопределенно пожал плечами.

      -Кто его знает?.. Обследуем сейчас, просветим… Переломов, видимо, много. Странно, что еще в сознании… Не знаю…

      -Это хорошо!- вдруг громко сказала она. – Будет хоть с кого за забор спросить! Да за газон!.. Век не расплатится!

      Доктор недоуменно посмотрел на нее. А потом на лице появилась брезгливость. Ничего не ответил и захлопнул дверцу.

      Машина уехала.

      Нина Григорьевна обернулась. И встретилась с такими же недоуменными и брезгливыми лицами. Даже у мужа. А Сонька еще и улыбалась краешком губ.

      Нина  Григорьевна гордо подняла голову и шагнула на крыльцо. Мужики расступились.

      Она подошла к столу, плеснула водки в бокал из-под вина и залпом выпила. Закрыла глаза, замерла. Затем резко выдохнула.

      -Все! Я пошла в баню!

      И опять все молча расступились.

      Сбросила комком в предбаннике грязную потяжелевшую одежду.  Включила горячую воду из водонагревателя и встала под душ.

      -Козлы! Боже мой, какие козлы!  И эта… курица бройлерная… Скривились, сучки… И мой туда же!.. Брезгуют они, прослойка хренова…

      Стояла неподвижно, подставив лицо горячим струям. Озноб потихоньку проходил. И очень сильно заныли разбитые колени. Открыла глаза. Ногти обломаны. На всех  пальцах. И цепочку потеряла…

      -Козлы… Спасители долбанные…  Рожи скривили!.. «Фи» свое выразили… Уроды! Да моя бабка всю войну под Ленинградом всем, всем! солдатикам нашим что-нибудь совала: то монетки, то гвоздики, то лоскутки!.. Чтоб выжили!.. Чтоб вернулись с того света!.. Чтоб долг отдали…

      А эти…  Скривились… Уроды… Стыдно им…

      Колени нестерпимо болели.

      И веретено бабулино в голове: тук-тук-тук, тук-тук-тук…

       КРАСНО-БЕЛАЯ РУЛЕТКА МИЛОСЕРДИЯ,

       или  ВАСЬКА-УБЛЮДОК

      -Катюш,  ты мне одного мясного положи! Что эта вермишель?.. Не будет она ее… Не жадничай. Или давай - я сама наберу?..

      -Нина Петровна, да наберу я!.. Покурите пока, я вынесу…

      Нина Петровна, зам. главного бухгалтера завода, вышла в вестибюль у входа в столовую, закурила.

      Почти весь отдел после обеда стоял здесь же, дымил вовсю, судачил. Обновки, сплетни, вчерашние сериалы, семейные дела… Бабий бухгалтерский контингент. Пятница. Предвыходное приподнятое настроение.

      Она до того увлеклась разговором, что посудомойке Катерине пришлось ее окликать дважды.

      -Вот… одни тефтельки и котлетки…- подала она Нине Петровне туго набитый пакет с объедками. - Хватит столько?

      -Хватит, хватит.- Нина Петровна затушила сигарету. - Подержи пока, я оденусь. – Сняла с вешалки шубу, приняла пакет и вышла из здания.

      Январское солнце лупило холодными яркими лучами по слегка закопченному снегу, по громадным окнам офисного здания, по блестящим фигурам ледового городка.

      Широкая натоптанная тропинка вилась меж голубых сосенок к бетонному заводскому забору. Вдоль всего забора тянулись деревянные короба теплотрассы.

      -Жужка! Жужка!- громко позвала женщина.

      В коробе громко зашумели. Изнутри просунулась лапа и сдвинула в сторону закрепленную на одном гвозде доску. Затем наружу вылезла белоснежная кудрявая собака средних размеров. Широко зевнула, потянулась всем телом и, виляя хвостом, засеменила к Нине Петровне.

      -Жужка, Жужа…- Та присела перед ней, погладила по лобастой морде. –  Умничка ты моя…

      Красивое лицо Нины Петровны раскраснелось на морозе. Серые добрые глаза счастливо блестели.

      -Ничего, девочка, скоро весна, потерпи…

      А ладошка в перчатке все гладила и гладила собаку.

      -Кушать сейчас будем.

      Женщина достала из пакета глубокую разовую тарелку, вывалила в нее горкой обеденные остатки.

      -Кушай, кушай, родная…

      Поднялась, закурила и засмотрелась на собаку.

      Пушистая белоснежная дворняжка принялась за еду, аппетитно облизывалась и преданно и тревожно  посматривала на благодетельницу.

      -Кушай, кушай,- успокоила та ее. Взглянула на часы. 15  минут до конца обеда. Пора идти.

      Погладила на прощание собаку.

      -Кушай, Жужа, кушай. Завтра еще принесу…

      Не спеша направилась к офису, с наслаждением вдыхая морозный воздух.

      Но вдруг, шагов через тридцать, услышала позади шум. Оглянулась - и опешила!

      Невысокий мужичок в какой-то клоунской  ярко-красной рваной куртке пытался веткой отогнать Жужу от чашки. Та, заливаясь визгливым щенячьим  лаем, не отступала и прыгала вокруг.

      -Откуда он взялся, бомжара?! Вот ублюдок!

      Нина Петровна не раздумывая бросилась назад.

      -Ах, ты, гад!- закричала еще издали. – Вот сейчас охрану позову! Будешь знать!.. Ах, ты, паскудник!!!

      И лишь когда  мужичок как-то неловко, прихрамывая, побежал от нее, она увидела, что это мальчишка лет десяти – двенадцати. Он с трудом вскарабкался на теплотрассу и исчез за коробом.

      А она, подбежав, еще долго, для устрашения, кричала ему вслед:

      -И не дай Бог еще раз здесь появишься! Сучонок такой,  собаку обижать!.. Ты смотри, что делает!.. Нанюхаются клея - и ничего не соображают! Сейчас же охране скажу, чтобы все дырки заделали! И собак спустили! Штаны порвут - мало не покажется!  Не дай Бог, еще раз увижу! Кушай, Жужа, кушай, не бойся, не тронет он тебя. Заберут его в милицию  сегодня… не бойся… Пусть ночку в камере поночует, посмотрит, как это… Кушай, кушай, родная.

      Нина Петровна решительно двинулась к зданию управления.

      -Николаич!-  уже с порога стала напористо выговаривать начальнику охраны. – Что у тебя творится?! Что за бардак? Бомжы, пацанва какая - то шляется по территории! Обнаглели! При мне один чуть Жужу до смерти не забил! Вы-то куда смотрите, охрана?! Камеры везде понавешали, а ни черта за порядком не следите! Посторонние везде!..

      -Ой, Петровна, я тя умоляю…- Николаич аккуратно поставил на подоконник стакан с горячим чаем. - Не кричи. И так с похмелюги башка болит. Чего ты там увидела?

      -Я тебе говорю: шляются у тебя всякие по территории!- в голосе у Нины Петровны уже не было никакой злости, лишь горечь да раздражение. Да глаза смотрели грустно и укоризненно. – Жужу мою чуть не убили… Пацан какой-то, лет десяти. То ли обкуренный, то ли клея нанюхался…

      -Ладно, не боись… Пересменка будет - просмотрю записи на камерах. Ребятня - они куда хошь залезут… Серега!- крикнул он в караулку. –По периметру пройдись, посмотри, может, где дырку новую отыскали?.. А ежели через забор перемахнул - чего здесь сделаешь?.. Ток, что ли, по «колючке» пускать?..

      -И пускайте! Пускайте! Трахнет одного - мало не покажется! И другим урок!..

      -Нельзя,- Николаич потрогал стакан тыльной стороной ладони. Горячо пока. – Нельзя,- повторил он. –Много сейчас мелюзги бездомной стало. Вот, ежели поймаю,- задницу надеру. Да в «приемник» сдам…

      Нина Петровна утвердительно кивнула головой, будто точку в разговоре поставила. И вышла: до конца перерыва оставалось три минуты.

                                  .     .     .

      Утром, незадолго до работы Нина Петровна поспешила к охранникам.

      -Ну, как?.. Нашли?- запыхавшись, поинтересовалась она от дверей.

      Николаич стоял у окна и смотрел на заводской двор. Обернулся.

      -Вон он… твой…- почему-то угрюмо ответил он, кивнув на улицу.

      Нина Петровна, цокая каблуками по паркету, подошла.

      У теплотрассы стояла «скорая помощь». Два санитара поднимали носилки с лежащим на них телом и пытались втолкнуть их в машину. Носилки цеплялись колесиками за что-то, невидимое отсюда. Из-под  простыни выпала безжизненная ручонка в ярко-красном рукаве, переломилась неестественно в суставе, закачалась на весу.

      Рядом прыгала Жужка, стараясь достать языком до ладошки.

      -Вместе они жили,- глухо говорил позади Николаич. – Доктор говорит: на одной лежанке спали, друг к дружке жались… Он его оттуда кое-как вытащил - Жужа не давала. Да и закостенел весь за ночь… Переохлаждение, доктор говорит… Ночью в Фатеевке авария была, трассу отключали… Замерз малец… Доктор говорит: ежели б сытый был, может, и выжил бы, а так… Калорий не хватило… Ты смотри,- горько усмехнулся он. - Говоришь, жратву не поделили, а друг дружку грели… Васькой звали…- Вздохнул тяжело. - Ладно, пойду я, следователь, поди, заждался…

      А Нина Петровна, обхватив горло ладонью, не отрываясь, смотрела сквозь промороженное по краям стекло на белоснежную кудрявую собаку, пытающуюся лизнуть  ледяную мертвую ладонь  незнакомого Васьки.

         ВЕРА

            «Осторожно! Двери закрываются. Следующая остановка...»

          Вагон заполнялся народом. Многие стояли. Сегодня, среди недели, ехали в основном дачники - пенсионеры, торопились закончить перед снегом последние садовые работы.

          По проходу, с трудом пробираясь сквозь народ  сновали туда - обратно «коробейники» с мороженным и прессой.

          -Пломбир, шоколадное, эскимо...

          -Кроссворды, телепрограмма, лунные календари, анекдоты...

          -Пломбир, шоколадное...

          Вере повезло: сидела, и притом - у окна. А главное - работал обогреватель. Придвинула к нему околевшие ноги и задремала...

          - «...Во всём, как хотите, что бы с вами поступали, так поступайте и вы с ними»

          Голос сквозь монотонный вагонный гомон звучал убаюкивающе и приятно. Хотелось слушать и слушать, не открывая глаз и проваливаться всё дальше и дальше в теплую дремоту. Ноги в насквозь промокших кроссовках постепенно отогревались. Вера даже расстегнула пуховик.

          -Да ну вас!.. Чепуху мелите, молодой человек, а мы сидим, слушаем... уши развесили...- раздражение в женском голосе было неподдельным.

          -Какой же я молодой?.. С сорок шестого...

          -Тем более! Городите здесь... Я, вон, своей невестке, как только не угождала!.. Всё для неё делала, задницу только не лизала... И что?! Настрополила, сучка, сына: комнату сняли, съехали и на порог к себе не пускают! Это как?! Внука не дают! Сын! Сын говорит: «Не ходи, от тебя только негативная энергетика... после тебя Гриша всю ночь плачет во сне... и дёргается...» Представляете?- сын говорит!!! Внук от меня дёргается!.. А я от них не дёргаюсь!.. От этой сучки не дёргаюсь!.. Как у нас появилась, так на таблетках и живу! «Дергается...» Не-ет, правильно народ говорит: «Не делай добра никому - и зла тебе никто не сделает». А я всё «Людочка - Людочка, Людочка - Людочка...»

           -Это не народ говорит,- мужчина опять говорил негромко, но слышно было каждое слово, будто гомон стихал в эти минуты. - Это, милая моя, озлобленные люди сочинили. Никого, кроме себя, не любящие... А повторяют недалёкие. Красиво же звучит... парадоксально...

           -Ой, шли вы со своей хренью куда подальше!

           И такая злоба прозвучала в женском голосе, что Вера открыла глаза: полюбопытствовать на беседующих.

           Сидящая напротив яркая интересная брюнетка в летах неприязненно, в упор, пялилась на Веркиного соседа, невзрачного мужичка в дождевике, резиновых сапогах и вязанной шапочке.

          Верка взглянула на неё мельком - и отвернулась к затуманенному дождём стеклу.

           Есть на свете такие глаза: затягивающие... без зрачковые... мёртвые... Смотреть в них было неприятно. И страшно.

           А этот, в дождевике, сидел и смотрел в них. И не отворачивался. Мигал подслеповато, шмыгал носом, но не отворачивался.

           -Почему «хрень» - то?- спросил он так же спокойно. - Добром на добро и ответится... Что ж нам - хорошо всем стало от злости-то вашей? Всем неприятно стало...- И снова шмыгнул.

           А брюнетка стрельнула глазами на соседей, жадно слушающих их перебранку с мужичком, резко поднялась, выдернула из - под сиденья сумку и, расталкивая стоящих, ушла в другой вагон.

           И  окружающие почему- то облегченно вздохнули.

                                                         .  .  .

           Что-то слишком  длиннющую грядку удумала она под озимый чеснок. И трети не вскопала, а руки уже отваливаются...

           Неможилось ей. Давно неможилось... лет пять... Суставы порой так выкручивало ночами, что хоть волчицей вой!.. И натиралась всякой пакостью, и обследовалась, и лечилась в санаториях, да всё без толку. Отпустит на время, а потом вновь сворачивает жгутом. Да и сердчишко стало сдавать. До обмороков доходило. Слава Богу, не на людях...

          На людях она была другой: довольной жизнью, улыбчивой, счастливой... Не смотря ни на что. И как обидно было порой выслушивать от друзей что-нибудь нелицеприятное о своих детях. Друзей в такие  минуты она в упор не понимала и не слышала.

           Что значит «шумели всю ночь и были выпивши»? Это что, значит, мои ребятишки меня обманывают?

           -Уроды,- улыбаясь, думала она в эти минуты о друзьях. - Да мои детишечки ни разу в жизни мне не соврали! Завидуете и мерзость всякую наговариваете! Своих такими же умничками воспитайте - потом и будете, как бабы на базаре, слухи распускать. «Не помогают, в саду не работают...»  А ваши, прям, упахались! Стахановцы... А я, раз успеваю участок обработать - значит, и без ребятишек сил хватает! И не ваше собачье дело - в семью чужую лезть! Я ж не лезу к вам с советами!

          Так мысленно спорила Вера со своими «доброжелателями». А у самой душа - будто кошками изгажена да исцарапана, вся в крови от этих пересудов.

           А жить надо... И с такой душой, с исцарапанной... И как ещё долго жить!.. Ведь никто из ребятишек не определился. Ни с работой, ни с учёбой... Пристраивать, на ноги поднимать надо. Сдохну, а подниму! Подниму! И пошли вы все к черту!

           ...На рукав капнуло светло - розовым. Вера вытянула подол рубахи, приложила к носу и долго- долго держала. А кровь всё сочилась и сочилась. Она осела на захолодевшую вспаханную землю и запрокинула голову вверх.

          -Сдохну, а подниму!

          Бледное осеннее небо вдруг начало медленно поворачиваться, затем закрутилось. И наступила темнота.

                                                  .  .  .

          -Мам, мам, очнись!-  Голос младшенького Алёшки доходил, как сквозь вату. На лоб легло что- то мокрое, холодное.

          -Хорошо- то как!- облегчённо подумала Вера, с трудом разлепила глаза. Склоненные над ней кругом лица - серые, туманные - плыли и не фиксировались сознанием. - Сейчас, Алёшечка, сейчас...- Она с трудом села. Чьи- то руки поддерживали за плечи. Испуганные глаза окружающих выжидательно таращились на неё.

           -Мам, что с тобой?- Сын присел перед ней на корточки.

           -Голова закружилась. Сейчас, Лёшенька, сейчас...-  Попыталась подняться. - Копала, копала... Чуть-чуть всего... Давление, видимо... - Всё- таки поднялась. - Здравствуйте, ребята. Пойдёмте в дом. Сейчас, оклемаюсь маленько...

           -Я же тебе говорил, что вскопаю,- сердито выговаривал сын, шагая рядом. -Зачем самой нужно было?.. Я же говорил... Специально сегодня приехали!

          -Лёш, не ругайся. Я же не знала, когда ты  приедешь... А вдруг снег завтра выпадет? Не успели бы...- Вера оправдывалась, а сердце её пело от сыновней ворчливости: приехал! Ребят с собой взял на помощь! - А Игорёк где? Приедет?- вспомнила она про старшего.

          -Вечером, может...

          Вошли вдвоём в дом. Ребята сгруппировались в проулке, у машин, переговаривались о чём-то.

          -Чем же я вас кормить- то буду, Лёшечка?.. Позвонить надо было,- опечалилась Вера, глядя на ребят через окно. - Я же только к чаю с собой взяла...

          -Да до тебе не дозвонишься! Связь эта дурацкая... Мы с собой взяли, не беспокойся... А ты когда домой едешь?

          -Дёмины завтра утром обещали захватить. Мне ещё мешок с одеждой забрать надо, постирать к весне. Загрязнилось всё... Чай-то поставить? Будете?

          - Ага, поставь.

          Алёшка вышел к ребятам.

          -Ну, что?

          -Она с ночёвкой остаётся,- с сожалением ответил Алексей. - А мне вскопать всё надо.

         -Ты чё, съехал? Здесь неделю копать надо всей толпой! Да и земля же сырая!

          -Ну... я не знаю... мать попросила...

          -Лёха, сейчас быстро темнеет! Поехали к Катьке на дачу! Говорил же я: давайте сразу к ней! Нет: «сюда, сюда...» Съездили, блин!

          -Ребят, ну, я обещал...

          -Обещал - так копай! А нам ехать надо. Мясо уже с утра квасится, скоро вообще никакое будет!..

          -Ребят, ну, помогите немного... У меня и сапоги на всех есть... И поедем сразу... Хотя бы грядки...

          -Ладно, тащи сапоги.

          Алексей весело вбежал в дом.

          -Мам, где у нас сапоги резиновые? Ребятам надо.

          -А вон, за дверью... Алеша, чай готов.- Вера залила заварку кипятком. Достала из пакета печенье, молоко. - Зови ребят.

          -Мам, некогда! Там обстоятельства изменились! Нам вечером в городе надо быть! Мы уж через час поедем!

          -А как же чай?- растерянно, не к месту спросила она.

          Алёшка лишь махнул рукой, сгрёб сапоги и так же быстро вышел.

          ...Через час лишь следы протекторов говорили о приезде ребят.

          Вера закрыла за ними ворота, вошла в дом. Помытые для чая чашки сиротливо толпились на столе. Она плеснула себе остывшей заварки и, отпивая маленькими глоточками, бездумно уставилась в запыленное окно.

          Темнело. Взгляд упал на расписание электричек. Взгляд стал осмысленным. Она поднялась и вышла в сад. Одинокая вскопанная грядка тянулась вдоль забора. В конце разновеликими черенками торчали четыре воткнутые в землю лопаты. Она выбрала покороче и принялась копать, изредка поглядывая на дорогу. Но старшего, Игоря, так и не увидела.

          ...Вся двадцатитрехчасовая электричка оказалась пустой. Лишь в первом вагоне сидели редкие пассажиры, да и те теснились ближе к кабине машинистов. Она подсела к ним и огляделась. Напротив оказался тот, утренний мужичок в дождевике. Он поднял голову. Глаза его, старческие, безмятежные понемногу становились внимательными и улыбались. И он кивнул ей головой, как старой знакомой.

           -Постоит ещё бабье лето, постоит. Всё сделать успеем. Ничего, не тужите, поскрипим ещё...

             Электричка была теплая и уютная.

      ВЫСТУЖЕНАЯ  ДУША

      Пять минут назад он сказал:

      -Я ухожу от тебя.

      Она сидела в это время за компьютером, корректировала написанное и слушала его в пол-уха.

      -Сейчас, сейчас,- ответила рассеянно. – Немного осталось. Я быстро…

      Он стоял справа от неё и молчал. Наташа видела его силуэт боковым зрением. Но уж слишком интересным было словосочетание этого норвежца - и так можно перевести, и так, и что красивее - не поймёшь, выбирать самой надо- что ей было не до мужа.  Стоит же, ждёт…  Не к спеху, значит…

      И лишь  звенящая тяжелая тишина заставила отвести её взгляд от экрана и оглянуться на Владимира.

      -Извини, я не расслышала. Что ты сказал?

      Он по голосу и по этим отрешенным, немного безумным глазам понял: она всё - равно там, в переводе. Но, не мигая продолжал смотреть на неё.

      -Я, правда, не слышала! Трудно повторить, что ли? У меня самая концовка «не вырисовывается»… Ну, что ты смотришь? Повтори, я же извинилась!..

      -Я ухожу от тебя.

      -Куда?

      Его передёрнуло. Он не ответил и ушел в другую комнату.

      Она ещё тупо проводила его глазами, затем резко вскочила и бросилась следом.

      -Володь, что случилось?

      Она обхватила рукой дверной косяк и смотрела, как муж пакует чемодан.

      -Да ничего не случилось,- обычным голосом ответил он. Рубашка никак не хотела аккуратно складываться. Он скомкал её и засунул сбоку. – Ты не знаешь, где мой костюм спортивный? Хотя… откуда…

      Он сам залез в неглаженное, достал костюм и так же запихал вслед за рубашкой. Прошёл мимо неё - она посторонилась – в ванну за бритвой и зубной щеткой.

      -Там, в холодильнике, рагу!- прокричал из ванны. – И салат! Ешь, пока свежий!

      -У тебя кто-то появился?

      Как она прошла следом - он не слышал. Поэтому вздрогнул от неожиданности.

      -Нет. У меня никто не появился. Я просто ухожу от тебя.

      И смотрел ей прямо в глаза.

      -Почему?- Голос её стал беззащитным и немного плаксивым.

      -Потому, что я живу с тобой, а ты живёшь со своей Норвегией…

      -Я с тобой живу! Я люблю тебя!

      -Родная,- непроизвольно ударил он её под дых. – Мы живём с тобой уже двадцать пять лет. И из них ты любила меня максимум 2-3 года. До рождения сына. А, может, и ещё меньше… Остальное время ты любила, что угодно: детей наших, работу, кофе, дачу… Что угодно… Сейчас, вот, Норвегию… А меня… так… полюбливала на досуге… 

      -Кто у тебя появился?- прервала она мужа.

      Он не отвел глаз.

      -Как-то… Без толку с тобой говорить… Ты помнишь, например, чем я занимаюсь?

      -Материалы какие-то испытываешь…- растерянно ответила она.

      -Какие-то… где-то… с кем-то… А когда мы последний раз вместе были? Помнишь? Не так, чтобы от меня отвязаться, а чтоб самой захотеть?..

      -Кто у тебя появился?- вновь ухватилась она за соломинку.

      -Значит, не помнишь.- Ему стало скучно и противно. Он сгрёб с полочки свою парфюмерию. – А я помню. До свадьбы это было. Да и то сейчас не уверен - искренне ли было?..

      -Вов, как тебе не стыдно!- Она всё-таки беззвучно расплакалась.

      -А за что, Наташа? За то, что я тебя любил, устал жить без ответа и ухожу?

      -Ты тоже работаешь.- Она размазала ладошками слезы по щекам.

      -Правильно, работаю. И люблю свою работу. Но я и тебя тоже люблю! И это не мешает друг другу. А ты… Я у тебя, как персик на базаре. «Возми, дарагая, это бэсплатно!»- коверкая язык, протянул он. – Я не хочу быть довеском к твоим переводам. Ты и с детьми-то общаешься наскоро, когда приезжают: раз-два - и опять к компьютеру…

      -Да что ты знаешь о моей работе?- уже со всхлипыванием возразила она.

      -Да мне на хрен твоя такая работа не нужна!- чуть было не закричал Владимир, но сдержался. – «Работа, работа»… Отдать всю жизнь работе, наплевать на всех близких… Что-то вечное творишь, да? Нетленку?  «Детские стихи норвежских авторов». Дура!- всё-таки произнёс он зло. – Ты хоть одного Маршака среди них видела? Или Чуковского? «Нетленка»… И из-за этой дребедени - вся жизнь вокруг вдребезги?! Ну, ты и…- он сдержал язык и быстро прошел мимо неё обратно в комнату.

      Затянул ремни на чемодане. Почувствовал: она здесь.

      -Я пока на даче поживу,- сказал он, не оборачиваясь. – За месяц, думаю, сниму что-нибудь.  Ребятишки приедут - можешь им всё рассказать. Они поймут.- Выпрямился. Оглядел комнату. – Машину я забираю. Подготовишь документы на квартиру - позвони, я подпишу.- Ещё раз огляделся. – Всё. Счастливо тебе. Да, вот, ключи мои от квартиры… Всё. Привет Норвегии.

      И вышел.

      Она проревела до вечера.

      Сидела на просторной двуспальной кровати и выла белугой, утопив лицо в ладошках. И медленно- медленно качалась из стороны в сторону, будто метроном с ослабленной пружиной.

      А за стеной у соседей «плакала» труба из Свиридовской «Метели»…

      И сгущались сумерки.

      Стемнело.

      Она поднялась на ослабших ногах и прошла в ванну.

   Опухшее от слёз лицо немолодой привлекательной женщины смотрело на неё из зеркала безразличными глазами.  Долго умывалась холодной водой. Утёрлась. И так, с полотенцем  в руках прошла на кухню. Включила кофеварку. Закурила. Увидела полотенце в руках, повесила его на спинку стула.

      -Ты только не раскисай, Наташа,- прошептала она. - Только не раскисай. Образуется…

      Вновь непроизвольно покатились слёзы.

      Звякнул зуммер кофеварки. И слёзы остановились. Налила. И снова закурила.

      В углу ласково и таинственно светился экран компьютера. И манил к себе…

      -Володя, может, останешься?- спросила она, не поднимаясь с кровати.

      -Поздно уже.- Носок вывернулся наизнанку и никак не хотел одеваться. Но включать свет было как-то стыдновато. – Да и тебе пора на смену…

      -Ага,- легко согласилась она, зевнула с наслаждением, потянулась. – Хорошо хоть парами стали на проходной дежурить. А то ни поспать, ни …

      Она сказала это просто, обыденно, не смущаясь.

      -Это точно,- подтвердил он и обрадовался, что ночник не включен: покраснел невольно от чужой простоты. – Ну, всё. Пока.- Наклонился к ней, ткнулся губами куда-то в область виска.

      -Придёшь завтра?

      -Постараюсь. Как лекции поставят…

      …Выстуженный салон машины казался голубым и туманным.

      Он долго грел мотор. Ехать на промороженную дачу не хотелось. Но и оставаться здесь, в теплом, мягком, уютном после «ни поспать, ни …» тоже не хотелось. Ни за какие блага.

      Сорокапятилетний мужчина, профессор, заведующий кафедрой «Сопротивление материалов» сидел в машине. Курил.

      «А небесный калькулятор ни на миг…» тихо-тихо неслось из динамика.

      Владимир не гадал - где ему остаться. Ни «высоколобая» Норвегия, ни низменное «Может, останешься?» его не манило. Выбирать было не из чего. Его тошнило и от того, и от другого.

      Ему жаль было прожитой жизни. А как жить по-другому он тоже не знал.

      Взглянул на себя в зеркало заднего вида. Худое окаменевшее лицо с напряженными скулами.

      -На дачу поеду. Затоплю печку,- сказал он вслух себе. – В тепло мне надо… В своё тепло… И выпью… Посмотрим дальше…

      Машина тронулась.