Форум

***

В гостинице, пустой гостями....

Одиночество...море...балкон...

Ниоткуда – ни голоса тихого,

Лишь прибоя – то  - грохот, то - стон..

Словно в открытой бездне

Черным пугающих волн

На потерявшейся крошечной лодке

Жизнью калечит шторм...

Кажется, в этом мире нет никого:

Только море и я,

И незачем возвращаться...

И некуда – не видна

Земля, что спасти могла бы –

Лишь острые зубы скал

В хищном своем ожидании

Всех тех, кто от жизни устал...

И страшно, что не вернуться

В одиночество, на балкон,

Когда гальки четки от ног бегущих, 

Да чьей-то болтовни веселый звон

Вернут меня в мое сегодня,

Напомнят полюбить его

Таким как есть: пусть – одиноким,

Но, тихо шепчущим: «твое»....

Ей так хотелось

Ей так всегда хотелось не того, что было,

Вернее же – того, чего не будет никогда: то – синих глаз,

В ресниц жемужно-черном обрамлении,

То – голоса, звенящего сопрано,

То – о любви нежнейшим шепотом

                                       немного лживым – фраз..

Она слыла особой странной в любой стране,

                                                         обычаях любых, -

Лишь потому, что в дождь хотела  - зноя,

В застывшем знойном мареве – воды...

На море глядя каждый день, она вздыхала о городе –

Неоном и серенами больном,

В него вернувшись, плакала по морю:

Во сне качалась на волнах и слышала прибой...

Ей так всегда отчаянно хотелось того,

Что не свершится никогда,

Что на терпимые холсты переносила

Иную жизнь, в которой и она,

И город, и прибой – такие,

Какими виделись,

И дождь, в котором – босиком, по лужам, просто так, -

Сменяет птиц в горящем зноем воздухе полет уставший,

И слезы в темно – синих,

        в ресниц жемчужно – черном обрамлении, - глазах.

Она смотрела на картины жизни –

Той, где возможно все, что создала сама,

Слезинкой грусти из зеленых глаз обида

Скатилась по щеке так, словно странной не была она –

Была такой как все, кто бытием своим несчастны,

Мечтают о другом, и не любя, что есть сейчас,

Однажды, все же, - о реальном вспоминают,

И возвращаются, мечты оставив, чтобы на заказ

Писать картины, сказки, притчи,

И не обманывать себя: творить, - работой называя,

И жить – как есть, себя любя...

Ей больше не хотелось поменять местами

Жизнь на картинах – на реальность, и, - наоборот,

И мастерская снова стала мастерской – не больше,

И счастливо картинам подмигнув,

Захлопнув дверь, она – как все -

После работы, - уставшая, отправилась домой,

Вернув себе обычного уюта радость,

Зеленых глаз сияние вернув....

***

Тихо, звездами шурша, ночь спускалась не спеша,

По невидимым ступенькам облаков...

Роняя тени пережитого за день: на людей, их тропы-грезы

Стройно-тоненькой березой, строчку Млечного пути

В мир пыталась довести...

Кто-то плакал в нем, молился, кто – то – спал счастливым сном,

Кто – то – только что родился, -

Все играло чередом своим земным:

Мыслей ночи не читая,  звездных букв не разбирая

В строчке Млечного пути не пытаясь смысл найти...

Ночь тихонечко всплакнула, уронив слезой звезду,

Подарив мечту землянам и весеннюю росу,

И обратно повернула:

«Не нужна я никому», - тихо, звездами шурша, прошептала,

Неспеша пряча их, и -

Пропадая – к тем, другим, -

Где – возможно - прочитают строчку, что подарит им....

***

Скользок глянец жизни, надоедлив, -

И изгнано благополучие опять:

И снова – чашка кофе, стул пустой – напротив,

На третьем – кошка, что мурлычит невпопад уютом да теплом

Несуществующе – домашним...

Ну почему так грустно-утомительно тепло ,

Что призываем в жизнь и дни свои годами,-

В секунду утомляет и уже -  мы в мыслях чемоданы собираем

С намереньем покинуть наш приют очередной,

Где  - может быть нас кто-то все же – любит...

Но не нужна любовь, что – без восторга,

И кофе, и улыбка поутру, - и тот,  присутствием умильным

Кто уже нас губит, - кто не желает раствориться на ветру,

Пропасть, оставить нас начать сначала, мурлыкать с кошкой будущего лень,

Растягивая дни, фантазией обмана

Жить, как нам верится сейчас, в секунду эту, в этот день...

Как сколькозок глянец жизни, надоедлив,

Как невозможно жизнь прожить все время – с видом на закат,

Как надоела кошка, что мурлычит мотив один и тот же:  дом мой, сад....

***

День начался неправильным рассветом:

Без пурпура, романтики и грез,

Себя украсив парой облаков да серым блеклым светом,

Он просто наступил, как сотни, тысячи и миллионы – до него...

Он спрятаться пытался в нашей жизни

Среди других – таких же будних дней,

Ничем не отличимых друг от друга,

Но потерпел фиаско: жить судьбой своей

Он начал с неудачного рассвета,

Продолжил, нам друг друга подарив,

Открыл все то, что мы уже любить забыли –

Орущих птиц,

                     деревья, бьющиеся на ветру,

                                                                           дожди...

Напомнил серый день сколь серость может быть прекрасной,

Если вдыхать и поглощать ее вдвоем,

Что кофе аромат иной, когда не одинокой чашкой, -

Сплетеньем рук накрыт холодным утром стол...

Начавшийся неправильным рассветом,

Обычный день вернул нам нас..самих,

В ладонях принеся забытое простое:

И серый мир прекрасен, коль не одиноки мы...

Тот день, что начался неправильным рассветом...

***

Наполнен болью коридор больничный,

В руке мусоля камешек морской,

Молюсь Богам мне не известным

О тех, кто мне совсем чужой..

Наполнен страхом коридор больничный:

Он тихо бродит от лица к лицу,

От жизни к жизни, их уничтожая, и

Превращая в безнадежности слезу...

Надежды место здесь пустует,

Улыбка – неуместный атрибут,

Все, кто сегодня здесь – о жизни «до» тоскуют,

Не зная, возвратятся ли в нее...

Наполнен болью коридор больничный,

В руке мусоля камешек морской,

Молюсь за всех людей, мне близких:

Чтобы никто из них не оказался в нем...

Цитата от juliatoth (08-07-2014 20:06):

Цитата от juliatoth (08-07-2014 19:42):

Цитата от juliatoth (08-07-2014 19:47):

Цитата от juliatoth (08-07-2014 20:06):

Цитата от juliatoth (08-07-2014 20:06):

Цитата от juliatoth (09-07-2014 00:45):

Желаю Вам приобрести здесь, на лучшем литературном сайте, друзей. 

С теплом, Надежда.

***

Ненужной пылью по углам ложилось

Всё то, что в жизни не сбылось,

И, заполняя старый неуютный дом все больше,

Рассказы паутинами плело..

Несбывшееся, - жалуясь, стонало:

О брошенных мечтах и тех, кто в этом виноват,

Закрытых ставен полумраком защищая

Ранимой паутины тонкий стан...

Весенний ветер бойкий, налетев на старость дома

В секунду пыльный мир его сломал:

Сорвал он ставни и позволил солнцу ворваться

В пыльный мир утрат...

Поднявшись капельками, пыль зазолотилась в свете,

Что в склеп мечты так неожиданно проник,

И все несбывшееся - вдруг преобразившись,

Растаяло...

Метаморфозу наблюдая старец, что в склепе жил,

Никак не мог понять: зачем он столько лет,

За ставнями скрывая, копил несбывшегося паутины вязь,

Зачем не открывал дорогу свету мира,

И не пытался что-то изменить,

Лишь по углам копил погасшие удачи,

Любовь, надежды, - превратившиеся в пыль...

Он улыбнулся: «Пусть и стар, он все начнет сначала,

Не будет больше пыли по углам, -

Ведь все теперь сбываться будет,

А что  и нет.....»  – он улыбнулся снова:

«Пусть будет так: оно не нужно нам»...

Плохой день Алины

«Магия не в самих вещах, а в отношениях между обыкновенными вещами»                                                                                                                           Сальвадор Дали

             День был плох, не начавшись. С трудом разлепив ресницы, Алина еще чувствовала на них тяжелые комья туши, которую она поленились уничтожить с вечера. Тупо уставившись в потолок непроснувшимися глазами и разумом, она чувствовала в груди противную тяжесть чего-то противно-плохого, и пыталась понять –случилось ли оно уже вчера, или опять что-то произойдет.

               Медленно заставляя себя двигаться в сторону ванной, Алина поняла причину столь нерадостного утра: всю ночь снился ей уродливый тип черноволосый, почему-то одноглазый – явно от рождения, ибо само место правого глаза было гладким, как щека, и ничем не намекало на присутствие органа зрения там раньше. Выше гладкого глазоотсутствия лоб его был почему-то  - заштепан, как делали это прабабушки с носками – стяжками, переплетением ниток, торчащими в разные стороны в местах, где их обкусывали. Неправдоподобный, мерзостью своей, тип все время хохотал, глядя на нее – Алину, пока не прогромкоголосил свой приговор: «Первый день «рака»...» и заставил зачем-то – напуганную ее – прыгать куда-то вниз, в какие-то железно-огромные контейнеры вымазанные в черное, с белыми номерами на стенках. И Алина, вместо протеста и вопросов, почему –то – прыгала, выбиралась непонятным способом назад - наверх и прыгала опять, пока уродливый не промямлил неожиданно тихо: «вылечена....».

             Выплескивая на лицо, из онемевших от холода ладоней, порцию воды, Алина пыталась вспомнить, что случилось потом,  куда делся невероятного уродства лекарь,  и вообще – чем кончилась история столь пугающая, но – не вспоминалось больше ничего...совершенно...только уродливость черноволосого, торчащие во все стороны нитки, «первый день «рака» и «вылечена».

           День был плох, не начавшись. Открыв компьютер с надеждой, Алина не обнаружила в почте ни одного нового, и так ожидаемого письма, и медленно, с трудом избегая стен – слезы уже наполнили глаза и мешали двигаться по столь знакомому дому – побрела варить кофе. Сахар, и тот – вместо чашки, разлетелся крошечными бусинками по столу, и Алине захотелось кричать – от досадной обиды на жизнь, - за то, что даже сахар не сыпется в чашки и уродливые штопаные мужики, пугая, преследуют во сне.  За что еще она так обижена на жизнь, Алина не додумала, - ей стало стыдно: перед собой и судьбой, - реветь да жалеть себя, живя в доме с видом на залив представилось ей в секунду – почти гротеском.  С чашкой кофе, обжигающей пальцы и напоминающей, что все еще – жива и -  в мире реальном, Алина вернулась к компьютеру, перевела взгляд с пустующего новостями почтового ящика на рояль. Музыка ее превратилась в удовольствие неоплачиваемое: все клиенты – певцы - певицы - реальные и таковыми себя вообразившие, пропали, - исчезая по одному – постепенно, по мере заглатывания и их самих – ни то – кризисом и невозможностью – все так же любящих их, но подразорившихся,  - зрителей – оплачивать походы на концерты, ни то – интернетом, дающим возможность все тем же влюбленным в творчество иных – поклонникам – иметь в любом варианте и аранжировке все творения кумиров по стоимости бесплатной.

                       Черная лаковость рояля больше не влекла Алину: делавшая ее жизнь годами беззаботной, шумной компаниями голосистых и не очень, но – исполнителями ее творений, дарившая славу, теперь блестела на нее, словно, - свысока, словно шепча: «продай меня настоящим, успешным, незабытым...». Слезинка шлепнулась в кофе и заставила Алину поморщиться: теперь еще и кофе соленым....Ей очень захотелось нырнуть обратно в постель, накрыться тяжелым одеялом, и спать, спать, пока все не образуется, не вернется в то, как было: в благополучие, - без страха перед завтра, нет, - перед сегодня, - она покосилась на стопку конвертов, набитых неоплаченными счетами, пока не вернется жизнь...ее, так неожиданно растерянная, жизнь.  Путаясь мыслями между обидой и попыткой вспомнить кого-то, кому можно еще позвонить, предложить, Алине, никогда так и не принявшей ни одного предложения выйти замуж, подумалось, что она, наконец, поняла, зачем люди создают семьи: будь она замужем сейчас, возможно, и не нужно было бы ей беспокоиться о конвертах со счетами, своем сегодня-завтра и вообще, продолжалась бы жизнь ее до наступления времен,  прежних своим благополучием. Но догадку Алина тут же отвергла, представив, что и муж может иметь проблемы и тогда решать их, возможно, пришлось бы и ей, а делать это – как ее сегодня доказало – она не умеет совершенно.

               День был плох, не начавшись. Алине невыносимо захотелось воздуха – свежего, разрывающего легкие, наполняющего весной, но, приоткрыв балконную дверь, она почувствовала, как ветер нападет на нее порывом, и вынуждена была отказаться и от затеи выветрить весной все дурное. Стоя у балконной двери, она наблюдала, как небольшой кораблик непонятного происхождения, смешно пыхтевший черным дымом трубы – что для морских судов сегодняшних явление весьма редкое, - остановился почти посредине залива. Алине подумалось, что суденышко может быть из Африки, как то, что встало почти на этом же месте месяц назад: несчастные темнокожие матросы толпились вокруг отбуксированного, в итоге, - в городской порт  железного монстра – без еды и денег на обратную дорогу, пока не исчезли, оставив многотонную железяку ржаветь и уродовать городской пейзаж. Она почти почувствовала себя на месте несчастных матросов – в середине залива посредине чужей страны, без запасов в холодильниках и какого-либо будущего и в стране собственной. И Алина уже не могла разобрать слов мысли собственной – жалеет ли она людей на застрявшем в голубизне напротив судне, поняла ли  - что сама не отличается от них совершенно ничем, живя в так и не ставшей родной - стране, лишившись доходов и возможностей выжить, только нарочито ржавым гвоздем нудело сердце: «выход, ищи выход, выход есть всегда».  На этот раз, его, похоже, не было... Какую бы дверь не пыталась открыть память Алины, дабы, проникнув за нее – избавиться от неудач,  - замки на всех были слишком тяжелы и замочные скважины совершенно отсутствовали, лишая Алину даже возможности заглянуть внутрь и понять – есть ли там, внутри, - что-то, или все та же – пустота. Без всяких чувств и уже – надежд Алина листала ежедневник, зло ухмыляясь записанному в нем: даты отправки, названия  - она никогда не считала, скольким она отправила свою душу в музыке,пытаясь ускользнуть из липких рук катастрофы, только число ответивших и то – отказом - она знала точно – трое, остальные, в мире сегодняшне-странном, не посчитали достойным себя поставить известного, но с проблемами, - автора в известность о факте даже получения ими ее предложения.  Сознание Алины  - с  троих ответивших неожиданно окатило противным, наспех кем-то заштопанным черноволосым уродцем и железными ящиками с номерами, дурацким, но так ее напугавшим «первым днем «рака» и шепотливым «вылечена». Алина не помнила номеров на стенках посудин, в которые прыгала во сне, лишь неожиданно и стыдно перед собой – в сны она не верила – всем существом измученным поисками того самого выхода, которого так просило сердце,  она поняла какую-то странную связь, почувствовала, как тяжелый камнь в груди, уменьшаясь, почти позволяет дышать, а странное безглазое чучело из сна улыбается, - почему то – откуда то из ее собственной души. Алина  тоже улыбнулась убогому существу: она поняла, что прыгала в свои собственные воспоминания, пытаясь найти спасение в прошлом и его героях, как и поняла – что там его – не обрести,  что «первым днем «рака» было умирание жизни ее – если не поймет она задумки хитрого безглазого, и что «спасена» она именно пониманием ненужности имен и дат отправок, ожиданий звонков, да ответов.

                День был плох, не начавшись, а начавшись, обрел покой. Алина провела рукой по холодным клавишам, улыбнувшись отражению в зеркальности рояля, и, подмигнув одноглазому, несчастно-плохо заштопанному другу, начала играть. Это новое, льющееся переливами, струящееся благодарностью, весной и любовью – Алина посвящала ему, вылечившему от привычки к себе, от привычки творить  - по всегдашнему шаблону, называемому ей раньше – стилем, от самогордости и непонимания других, которым, как и ей – нужен воздух, обжигающий свежестью, не дающий возможности забыть его весеннесть.

***

Черной шторой, увешанной звездами,

Застрявшей на старом, сломанном карнизе,

Ночь, отгораживала, воровала прошлое, -

Ей так хотелось, чтобы о былом мы позабыли...

Но, глупые, удачи мы не понимали,

И каждый день пытались заглянуть за полотно,

Истертое руками подобных нам: всех тех,

Кто прошлое хотел вернуть свое,

Или, - не в силах умертвить плохое, -

Пытался, починив карниз,

Еще раз миру показать, немного штору отодвинув, -

То, почему не смог счастливым быть...

А ночь была неумолима, на отдых уходя,

Нам оставляла новый день,

И в нем – возможно – счастье,

Утрату черной шторы, прошлого себя....

Но, глупые, удачи снова мы не понимая,

Все продолжаем жить от ночи к ночи,

Прошлое коря, иль – восхваляя,

За свое сегодня, за то, что наше,

Или будет – все, чем живем

В обычном мире и в обычном свете дня...

***

На проводах  - на бесконечном нотном стане,

В час предвечерия, на фоне синих гор

Уселся голубь и воркует новости –

Всему и всем, что видимо вокруг..

Ему и невдомек, что языка его не понимает

Ни самолет, что, словно падая, парит,

След бело-облачный роняя,

Ни – кипарисы, что стремятся вверх,

Ни – я, кто приютившись в уголке балкона,

Боюсь и чашечку от блюдца приподнять –

Спугнуть о дне мирском воркующую птицу,

И – новостей секретных не узнать...

***

Порой... – не часто, но – бывает:

Не в силах совладать с собой,

Обычный ветер в бурю превращая,

За несколько секунд  до оснований разрушаем

Всё, что годами значило покой...

Через минуты – из обломков

Вновь жизнь пытаясь склеить – как была,

Мы снова в разочаровании устанем:

Видны следы от клея, и от шва...

Цвета меняя, - делая теплее,

Оттенки пробуем...но, - тщетно все, увы:

Останутся на жизни хрустале прозрачном

Обид, ненужно – высказанных слов

Неровные и липкие черты...

Как сорняки, порой, красивы...

«Почему-то никого, кроме меня, не волнует обратная сторона вещей.

 Вот, к примеру, - тень.  Хотелось бы понять, в каких отношениях она с тем,

кто ее отбрасывает, и вообще – что она такое...»

                                                                    Сальдвадор Дали

Порой бывают сорняки отчаянно красивы,

Нежны цветами белыми, обманчивы листвой,

Шуршащей искренне и тихо,

Покачиваясь беззащитно, умоляют взять с собой..

Вы, пожалев их, принесете в дом уютный,

Уже любя, - поселите под теплый солнца луч,

Забыв, что красота и беззащитность их –

Возможно, - лживы, и что -

Не стоит доверять им сразу вашей жизни суть..

На завтрак принимая искры

Воды, заботы и добра,

Вам нежно улыбаясь лепестково – белым,

Они, все то же будут думать «про себя»:

« Нас превратить в ромашки не позволим,

Не зря на свет мы появились все в цветах», -

И счастливо в дары наивность вашу принимая,

Шипы колючие лениво-медленно

Из листьев создавая,

Их будут тихо – незаметно выпускать..

Вы будете любить сорняк несчастный,

Не замечая, что в его листве

Уже живут, шипами разрастаясь –

Те ложь и злость, что скрыты были в красоте,

Пока однажды, гладя томное растение,

Увидев иглы острые в склоненных

Тихой скромностью цветах,

Разочарованны очередным обманом,

Подумаете : «Снова – крах,

 За что?! Ведь так любили вы

Обманщика, колючего душею,

Надеялись так изменить его,

Поверить в то, что нежность  лепестков  –

Правдива, и пытались сделать лучше –

Любовью и заботой», но......:

Всегда судьбою наказуем тот, кто лжет себе,

Кто сорняки любя, цветов не замечает:

С ветрами времени себя теряет,

Поддавшись новолживой красоте...

О чем думает кошка

  Хозяин опять ругался: ему, почему-то, совсем не нравилось, что она залезла на пианино. Как он не может понять, что там хорошо – оттуда видно всю комнату, а лежать на больших тетрадках, которые он ставит перед собой, когда нажимает на странные белые и черные кнопки, и пианино издает звуки, от которых она видит только хорошие сны – совсем тепло и приятно...Однажды она тоже попробовала понажимать на эти странные кнопки, походив по ним, но, по причине совсем ей непонятной – звуки получились громкие, и - противно жужжащие во всем ее теле, когда она нажимала на следующую, и, подумав тогда, что, наверное, хозяин не такой сильный, как она, поэтому под его звуки так удобно спать, бросила затею ...

         Поднявшись на призыв хозяина спрыгнуть вниз, чтобы он не подумал, что она послушалась, а понял – что ей и самой надоело там, наверху, она махнула два раза в воздухе лапкой с выпущенными коготками и спрыгнула вниз..Хозяин что-то еще говорил, но она уже не слушала: было у нее дело поважнее – она вспомнила, что еще не видела себя сегодня в странной штуковине, висящей на стене, в которую можно было увидеть и всю комнату.  Штуковина опять заставила ее радостно замурлыкать: она была упитанна, длиная шерсть стояла во все стороны разными цветами, хвост был пушист, вообщем – она была совершенно красива, в отличие от своих уличных подруг, - тощих, с большими головами и ушами, тонкими мышиными хвостами – совершенно непонятного назначения – такими следов не замести.

- Мяу!..... Мяууууу! – услышала она голос  хозяина, и, отвернувшись от любимого видения в штуковине, со злостью, в который раз подумала: «одно у подруг моих хорошо в жизни: у них имена, хотя и почти у всех одинаковые, - все – таки хорошие». Подобное возмущение она чувствовала каждый раз, когда ее звали по имени: никак она не могла понять, почему хозяин назвал ее – такую красивую и умную не именем, а мяуканьем, ведь так ее и звали: Мяу.. Расстроившись в очередной раз некрасивости своего имени, она гордо прошла мимо хозяина и улеглась, отвернувшись от него, на огромный пуф, стоящий перед камином.

            Закрыв глаза и изображая уставший сон, она грустно размышляла над странностью людей. Сама она не помнила, кто ее выкинул на улицу, и, главное – за что, но слышала много раз, что нашел ее хозяин у себя в саду. Он часто показывал другим людям, набивавшим время от времени его и ее дом и ужасно зачем-то шумевшим, - две странные картинки. На одной была она – как в странной штуковине на стене – красивая, пушистая и очень гордая, на другой было что-то маленькое,  на очень длинных  худых лапках, и с волосками вместо шерсти. Хозяин говорил, что и это маленькое – она, какой он ее нашел, и что назвал он ее Мяу – потому, что она громко и без перерыва  мяукала в саду.

                 В историю эту она никогда не верила – очень уж странное, длинноногое, маленькое существо было на нее непохоже, да и помнила она свое детство очень хорошо: как прыгала она с разбега на спину хозяина, сидевшего на ступеньках крыльца, и, с удовольствием, впивала маленькие – тогда еще – коготки в его одежду – тогда он, почему-то, на ее игры не злился.. А теперь – стоит выпустить когти или впиться зубами в его одежду или руку – кричит...Странные они – люди..Лениво приоткрыв глаза, она повернула пушистую голову, остужая ее немного от жара камина, оглядела комнату. По правде говоря, хозяев у нее было двое. Вернее, второй была хозяйка. Посмотрев на сидящую на диване женщину, Мяу отвернулась к огню, и, закрыв глаза, продолжила размышления..Хозяйку она не любила совсем...Или почти совсем..Иногда ей самой казалось, что и ее она любит, но – только до тех пор, пока та не начинала сгонять ее со стола или не чистила - уже готовую для нее рыбу - слишком долго, заставляя ее ждать и требовательно мяукать. Единственно- хорошее, за что она могла хозяйку любить – та уговорила хозяина оставить ее спать в доме.

          До этого спала Мяу на балконе, где для нее соорудили домик, но он ей не нравился – не было в нем ничего интересного, чем можно было занять себя. Она долго делала вид, что мерзнет и валялась в воде, которую находила после дождя, приходила несчастной и мокрой. Нелюбимая хозяйка жалела ее и все чаще пробовала уговорить хозяина оставлять Мяу спать в доме, - пока тот не сдался. Так она зажила в доме с пианино, жарким камином, странной штуковиной на стене и множеством всего, что можно было погрызть, стащив, погреметь по всему дому, свалить, и, услышав крики, умчаться под кровать и прятаться там долго. Все кошки в округе завидовали ее дому, но, часто не верили, что вещицы, о которых она рассказывала, существуют на свете, а иногда – и вовсе поднимали насмех.        

        Неожиданно Мяу вспомнила, что и смотреть на себя в странную штуковину на стене научила ее нелюбимая хозяйка, и подумалось ей, что, может быть, - это еще одна причина относиться к женщине получше, не кусать ее так сильно и не царапать, когда та пробует, схватив, убрать с кровати..Странные они – люди... Сами спят на кровати, а ее не оставляют поваляться в ее мягкости и минутки. Ругаются, переносят – если поймают – взяв в охапку, как магазинный кулек – на диван. Мяу поежилась, вспомнив, за что она так не любит хозяйку - на самом деле и зажмурила глаза еще сильнее: никогда ей не понять, почему странная эта женщина думает, что Мяу должна любить, когда ее гладят и начинать мурлыкать, почему так она удивляется, когда на надоедливые поглаживания ее царапают и кусают, ведь сама она, когда Мяу пробует играть с ее волосами лапкой начинает смешно пищать и потом прогоняет ее. Совершенно запутавшись – любит она хозяйку или – больше - не любит, Мяу привстала, потянувшись, размяла лапки, и спинку – выгнув ее полукругом, и, спрыгнув, с теплого пуфа, отправилась к балконной двери. Хозяин тут же вскочил со своего удобного кресла и открыл перед ней тяжелую стеклянную дверь.

           Часто, недовольная хозяевами, Мяу думала, что раз так им не нравиться, что она валяется в кровати, прыгает на стол, сидит на пианино и прячет все маленькое и гремящее, что они раскладывают по дому – ушли бы из него сами и оставили ее жить спокойно. Но, каждый раз, когда хозяин подбегал открыть ей дверь, чтобы она вышла на балкон или, наоборот, - вбежала в теплый дом, она решала, что лучше все-таки жить с ними – самой ей не отворить балконную дверь – она пробовала много раз, скребя лапками, но та не поддалась, не засунуть ей самой рыбку в блестящую огромную посудину с водой и не почистить потом. Хозяйка, хоть и чистит рыбу очень медленно и потом не дает ее еще много-много минут, - все-таки кладет ее на смешно звенящие – если их подвигать лапкой – тарелочки, приносит их прямо под нос и Мяу остается только, наконец, начать счастливо урчать и радоваться приятному обеду.

         Спускаясь по дереву с балкона, кошка по имени Мяу все еще ворчала о том, что люди слишком странные, но, уже – в который раз, думая при этом – как хорошо, что у нее они есть...

***

Серебристые листья оливы

Ветер трогает так осторожно,

Словно, боясь обжечься,

Словно, - боясь уколоться...

Ветру ведь так знакомы

Лживость красы и ласки

Бархатных лепестков,

Шуршаний листвы напрасных..

Ветер все еще помнит

Розы любовь с шипами,

Нежность вьюна объятий,

Что вырваться не давали..

Ветер так осторожно

Трогает листья оливы, -
                  зная, как это просто –

В рабы попасть любви чужой,

                                     Неудержимой....

***

Ты говорил: я слишком несерьезна,

и утомляю вечной слов игрой,

и что нельзя так долго любоваться

на птицей недовитое гнездо...

Ты говорил: не тем я верю,

что не научена людей я выбирать,

при этом забывая – в листе негожих – о себе,

что первым был, кому я стала доверять...

Ты говорил, что в жизни все иначе,

не так, как верю я и как живу,

и – забывал опять,

что нарекла тебя я жизни этой частью,

той самой, для которой – верилось – дышу..

Но было ни к чему тебе мое дыхание,

слова мои и брошенные гнезда птиц:

тебе неважно было чем живу, кому я верю –

ты не хотел о кружевами сложном –

хотел обычным жить и о простом ты – просто говорить...