Осень медленно солнце вливает в рассвет,
Золотя потускневшие кроны дубов.
В эту пору встречается с музой поэт,
Отходя от пленительной сладости снов.

К побережью тропинки ведут сквозь лесок,
Где багрянец вплетается в жёлтую вязь,
Где растут кипарисы то врознь, то в рядок,
А над сонной Ай-Петри туманная бязь.

Можжевельником пахнет, и пахнет сосной,
Эта смесь мне роднее дурмана цветов.
А вокруг тишиной переполнен покой
И чуть тянет дымком от погасших костров.

«Ариадниной нитью» спустилась тропа
К малолюдному пляжу, где нет лежаков.
Где у скалок уставших туристов толпа
Восседает на груде своих рюкзаков.

Ворожила над галькой тихонько волна,
Загребая её, будто горстку монет.
А взамен приносила с лилового дна
То ракушки, то взморника* сочный букет.


~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
*Самый обычный вид морской травы.

Прощание с летом

Осень в Париже

Иллюстрации - фото Крыма из Интернета.

Как лиричен июльский вечер:
Мёд акации, море, звёзды.
Мысли все о вчерашней встрече.
Мне жалеть о прошедшем поздно.

Мы с тобою в восьмидесятых
Рядом были и днём, и ночью.
Лето пахло полынью с мятой
И ромашкою вдоль обочин.

Солнце в гости сквозь занавеску
К нам входило без приглашенья.
Мы рассветы встречали вместе.
Это было… иль наважденье?

Травы летние под ногами
Были влажными ранним утром.
Ветер гнался за облаками.
Жаль, что помнится это смутно.

Мы любили, как нам казалось.
Ты меня ревновал впустую.
Нам теперь бы тех чувств, хоть малость.
Я всю жизнь по тебе тоскую.

Ты вчера на перроне пыльном
Ждал кого-то, курил в сторонке.
Я прошла и в груди заныло:
Ты свою не узнал девчонку.

Ленкоранских акаций цвет...

Старое кладбище. Ворон кричать не устанет,
Множа печаль неприкаянной чьей-то души.
Снег по колено, искрится в лучах и не тает,
Пухом на камне могильном забытом лежит.

Грозди рябины поклёваны дикою стаей
Жадных синиц и горят, как червлёная медь.
Сделаешь шаг, и ватага пернатых взлетает,
Чтобы спастись, покидает желанную снедь.

Сколько надгробий жестоко разрушило время,
Плит очертанья смягчает нетронутый снег.
Лишь воронья вездесущего чёртово племя
В рыхлом снегу оставляет трилистником след.

Воздух так чист, что не чувствуешь вовсе дыханья,
Грустные думы царапают острой иглой.
Жизнь промелькнёт, как комета, в ночи мирозданья, 
В бренной земле обретая навечно покой.


Фото зимней рябины из Интернета.

Мы с тобой расстаёмся завтра
Каждый выбрал свою дорогу.
Ты принёс мне сегодня астры,
Видно это угодно богу.

Жёлтый цвет, говорят, к разлуке,
Я тебя обвинять не стану.
Мне пожмёшь у порога руку. 
Всё по честному, без обмана.

Будет комната пахнуть дымом:
Ты накуришь, пакуя вещи.
После будет темно и стыло.
Сон мне снился сегодня вещий.

Мы с тобой… Подступают слёзы.
Я и ты – два привычных слова.
То, что с нами случилось – проза.
Я к размолвке давно готова.

Свет фонарный покрыл подушку,
Ту, что рядом. Я в спальне. Полночь.
Сердце жмёт, лихорадит. Душно.
Ведь люблю я тебя… и очень.

Двор пустой, без листвы деревья.
Как тосклива, угрюма осень.
Жаль, что я не смогла быть стервой...
Может ты бы меня не бросил.
        
            Иллюстрация - живопись Стива Хэнкса (Интернет-галерея).

Ты со свежим букетом стоишь у меня на пороге,
Из расстёгнутой куртки видна упаковка конфет.
Я, конечно, впущу, потому что ты прямо с дороги.
И накрою на стол, и полезу за стопкой в буфет.
После тёплого душа возникнешь в махровом  халате,
И прижмёшь бесшабашно, и снова солжёшь, что ты – мой.
А пригубив коньяк, с наслажденьем закусишь салатом.
И почудится мне, что и впрямь ты навеки со мной.

В наши чувства вплетётся душистость ночного букета.
Он сегодня из роз, я поставлю его у окна.
А свеча на трюмо нас укроет от яркого света.
И я буду опять безрассудна и очень нежна.
А когда чуть забрезжит и ночь уберёт покрывало,
Ты на кухне со мной перекинешься парочкой фраз.
Выпьешь кофе и в путь, и обронишь, что времени мало.
И что любишь меня, ты солжёшь не моргнув, в сотый раз.
 

Послесловие...

Он уехал домой, где уже его ждут домочадцы.
Из далёкого рейса повёз им гостинцев пакет.
Им он скажет: "Устал и хочу лишь одно – отоспаться",
И упрячет, как в сейф, нашей ночи спонтанный сюжет.
Я же буду стоять, как всегда, у окна одиноко.
Будет утро к полудню сегодня идти не спеша.
С грустью буду смотреть, как уходит куда-то дорога.
И почувствую вновь, как томится в разлуке душа.

            
           Иллюстрация - живопись из интернета. 

     Солнце медленно двигалось к горизонту. Блики лучей на поверхности моря казались стразами, рассыпанными по голубому шифону платья. Они блестели и переливались в лёгких волнах. Это завораживающее зрелище вызывало трепетные чувства. Жанна ехала в пригородном автобусе по Южнобережному шоссе и смотрела в окно на этот чудесный морской лоскут.  На душе было свежо после трёхдневной поездки в Гурзуф к своей давней подруге. До обеда они загорали на галечном пляже, затем ходили по тенистому старому парку, вспоминая свои студенческие годы, а в сумерках гуляли по узким улочкам маленького городка, вдыхая смолистый запах хвойных деревьев, которых много на южном побережье Крыма.

     В автобусе было мало пассажиров, слышался тихий шансон в водительской кабинке и сильно пахли свежие садовые ирисы в эмалированном ведре у соседа напротив. Сладкий летний запах цветов усиливал приятные ощущения от поездки. Жанна чувствовала прилив сил и скрытую радость, то ли от самой поездки, то ли от лазоревых далей. А может быть от густого волнующего аромата синих ирисов?  Она откинулась на спинку сидения и так оставалась некоторое время, укутанная тёплыми воспоминаниями и «сладостью» цветов, по-прежнему смотря в окно.
     Когда в очередной раз автобус остановился, Жанна осмотрела салон. Её взгляд остановился на мужчине, перебирающем ирисы. Он выбрал три рослых стебля с ярко синими наполовину раскрывшимися бутонами и протянул их Жанне:
 – Это Вам! –
– Мне? – смутилась она, чувствуя, как румянятся её щёки. Она замешкалась – слишком неожиданным был такой поворот плавно текущего июньского вечера.
– Ваши глаза такие же синие, как эти цветы, – ответил он и улыбнулся. Жанна поблагодарила его и взяла букет. Теперь она с интересом разглядывала своего визави, но делала это незаметно. На вид ему казалось лет шестьдесят. У него были залысины и коротко постриженные седые волосы. Изрезанное морщинами и шрамом грубое загорелое лицо говорило о том, что его обладатель много времени проводит на солнце.  Одет он был просто: джинсы, клетчатая сорочка, сандалии. Рядом с ведром стоял небольшой до отказа набитый рюкзак. Ирисы явно были с дачного участка. Поразмышляв, Жанна осталась довольна своими дедуктивными способностями. Теперь её мысли были целиком заняты загадочным спутником с добрыми глазами, не гармонирующими с его суровой внешностью.  Как раз глаза-то и смущали Жанну, вызывая смутное беспокойство. Но почему?  Ответа не было. Мужчина ещё раз улыбнулся и представился: «Игорь Николаевич».
– Жанна. Жанна Сергеевна, – автоматически исправилась она. А в душе почему-то хотелось остаться просто Жанной.
– Я знаю, – ответил он и внимательно посмотрел в её бездонные растерянные глаза. После небольшой паузы сердце её забилось сильнее от того, что только сейчас она узнала в нём своего одноклассника и сдержанного поклонника юности. Конечно же, это был альпинист Игорь. Ей на минуту стало не по себе, стыдно, наверное.  Но за что, она не знала. Ведь время благосклонно не ко всем. И её вины в этом не было.
Она начала нести какую-то чепуху, видимо, от волнения, пытаясь объяснить, что действительно не узнала его, а не сделала вид, как это часто бывает у женщин. Он её не перебивал. А потом сказал : «Ерунда. Всё это естественно, ведь я выгляжу не по годам старше. Но только выгляжу». Он опять улыбнулся. Жанна успокоилась, и они стали смеяться над этой пикантной ситуацией. А её глаза и правда были синими, как ирисы.
     Игорь рассказал ей, что после института был направлен по распределению в Томск и проработал в геологических экспедициях почти тридцать лет. Женился ещё на четвёртом курсе, но вскоре развёлся, так как его профессия не каждой женщине по нраву. А теперь занимается садоводством, да и альпинизм не забросил. Но это уже по настроению и для поддержания физической формы.   
     Она, слушая его, вспомнила их школу в Севастополе, вылазки за город всем классом на каникулах и, конечно же, букетик лиловых гиацинтов, подаренный Игорем при их первом свидании. А потом, как остаток лета они вдвоём провели на море: по бухте Омега катались на водном велосипеде, фотографируя друг друга, а в Херсонесе, надев ласты и маски, плавали с подводным ружьём. Вспомнила, как усталые нежились в лучах заходящего солнца, растянувшись на сине-красных надувных матрасах, и как Игорь её впервые поцеловал. Впрочем, этот поцелуй она так и не забыла. Воспоминания уносили в прошлое всё больше.
     Спустя некоторое время, Жанна тоже разоткровенничалась, рассказывая о своих неудачах в жизни, о детях, которые сейчас далеко и живут сами по себе. Они то говорили, то замолкали, думая о чём-то своём, не затрагивая тему, из-за которой когда-то расстались. И каждого охватывала какая-то тёплая грусть.
     Автобус, делая лихой вираж, въехал,  наконец, в город. Пассажиры оживились и стали собираться. Игорь и Жанна,  разговаривая, не заметили, как очутились не на остановке маршруток, а в скверике, рядом с ней. Оставив на скамейке свои вещи и ведро с цветами, они бродили по тихой аллее и всё говорили и говорили, позабыв об усталости. А солнце, разбросав длинные тени, казалось, разомлело и не собиралось уходить.

     Наконец пара всё же подошла к остановке. Оказалось, что обоим ехать в одну сторону. Игорь хоть и жил в Севастополе,  но большую часть времени проводил в Симеизе, где у него был небольшой домик с ухоженным садом, доставшийся в наследство сначала его матери, а потом и ему.
     Проводив Жанну прямо до подъезда, он направился на другую сторону улицы. Забавно, но их дома были снова рядом, как и в те далёкие школьные годы. Это их  удивило и одновременно растрогало.
     Придя домой, Игорь соорудил себе холостяцкий ужин. Затем посмотрел последние новости и прилёг в надежде уснуть. Но встреча с одноклассницей через столько лет взбодрила его не на шутку. Он долго ворочался, потом курил на кухне. Сна не было. А она в это время, уткнувшись в подушку, плакала, обвиняя во всём свой надменный в прошлом характер.
      У каждого дома стояли в воде свежесрезанные синие ирисы, опьяняя медовым ароматом. Когда слёз не осталось совсем, Жанна подошла к распахнутому окну. Игорь тоже вышел на балкон. Они смотрели на одни и те же звёзды, думая об одном и том же. А звёзды мерцали на бархате ночного неба, радуя и вселяя надежду.

      
       Иллюстрация - фото ирисов из интернета.
   

(Новелла)



     Женщина стояла у окна, отодвинув плотную синюю портьеру. Рука, придерживающая её, была тонкой с лиловыми прожилками и выдавала почтенный возраст дамы. Довольно короткие волосы, аккуратно уложенные в причёску, были абсолютно седыми и серебрились от падающего в окно дневного света. Они казались вылепленными из снега, который лежал за окном в переулке. Небо напоминало разорванную белую перину, из которой медленно сыпались пёрышки, кружась и оседая на мёрзлую тротуарную плитку. Снег в Барселоне…  Это такая редкость. Она так давно не видела настоящего обильного снега, того, что остался в её воспоминаниях…

     Когда-то Испания виделась ей необыкновенной – экзотической и сказочной, с пальмами вдоль песчаного, залитого солнцем побережья и домами, украшенными цветниками. Старинная готика с ажурной лепниной  завораживала, вызывая всплеск фантазии. Смуглые черноволосые люди, страстные танцы и песни на языке, который казался ей одним из красивейших в мире.
     И вот она почти тридцать лет живёт в этой сказочной стране, так и не привыкнув к её экзотике и чуждой, хотя и понятной теперь речи.
     Синьора долго стояла, всматриваясь в даль. Но, видимо, так ничего и не увидев в этой снежной карусели, вернулась к камину. Усевшись в кресло, она откинулась назад и задумалась, вспоминая свой небольшой городок в центральной России, где остались её дети и где сейчас тоже всё в снегу. В комнате было тепло и тихо, лишь потрескивали в камине дрова. Жёлтые хризантемы, подаренные ей соседом каталонцем на Рождество, стояли на небольшом столике в стиле барокко и казались крошечными  солнышками среди скучной зимы. А за окном всё падал и падал снег.
     Прошло более получаса, а женщина всё так и сидела, периодически меняя положение головы. Она поворачивала её то вправо, то влево, вероятно, чувствуя онемение в затылочной области. Грустная псина, подойдя к хозяйке, уткнулась ей в колени, но та не обратила на это внимания, поглощённая своими мыслями. 
     Наконец женщина встала и пошла варить кофе. Далматин проследовал за ней и лёг у дверей просторной кухни. Хозяйка вставала рано, скорее всего, из-за бессонницы, которая бывает в пожилом возрасте.  Ворочаясь с боку на бок всю ночь, она дремала, просыпаясь от малейшего шороха. Иногда приходилось выходить в гостиную и, укутавшись пледом, листать журналы. Пёстрые картинки глянцевых страниц быстро утомляли и она незаметно засыпала. Всё это было мучительно. Совершенно не отдохнув, женщина поднималась в надежде заняться чем-то по дому. В жаркие летние дни это было даже приятно – встать пораньше с восходом солнца и выйти на террасу, чтобы вдохнуть медовую сладость цветов и послушать птиц. А дождливая зима втискивала её жизнь в узкую твёрдую раму, которая давила со всех сторон, вызывая депрессию. Тусклые краски за окном не радовали, и она с нетерпением ждала первых весенних лучей.

     А сегодня произошло что-то необыкновенное… Неожиданно выпал снег, который почему-то невероятно взволновал её. Она и сама не поняла почему, но картина за окном манила, как никогда. Возможно,  в этом городе, да и во всей Испании, именно снег был для неё чем-то родным, напоминающим о далёком доме. Он был недостающим связующим звеном в незримой цепочке её витиеватой жизни.
     Она, как околдованная, оделась и вышла на улицу, даже не заметив, что её вязаный шарф был слишком лёгким для такой погоды. Спустившись по ступеням, женщина пошла по переулку. Снег уже успел засыпать палисадники с олеандром и юккой около двухэтажных домов, которые походили теперь на сказочные терема. Воздух был морозным и свежим, и ей на мгновение показалось, что она не в Барселоне, а у себя на родине в маленьком волжском городке. Снег хрустел под ногами  и поднимал настроение. Она давно не испытывала такой радости, как теперь. Снежинки садились на порозовевшие щёки, ресницы, но ей совершенно не было холодно.
    Пройдя переулок, она свернула в сквер, где дети играли в снежки. Они смеялись, бросая их друг в друга. Один из снежков попал ей в спину, но она не рассердилась, а даже наоборот, улыбнулась, вспомнив себя в молодые годы.
    После сквера синьора вышла на набережную, где стояли высокие пальмы в снежных шапках. Это было забавно. Многочисленные туристы фотографировались под ними, чтобы потом удивить своих знакомых. Деревянные скамейки так же были в снегу, изменив привычный антураж.
     Ещё вчера была сухая погода и даже изредка из-за облаков выходило солнце. Казалось, что оно присматривает за жителями города. А сегодня утро совершенно не имело цвета, будто художник закрасил свой эскиз белой гуашью, чтобы начать всё заново.
    Так она шла и шла, позабыв обо всём, смотрела вокруг, не узнавая город и ощущая себя такой же туристкой, как идущие мимо люди. С ней происходило что-то необъяснимо приятное, кровь пульсировала, щёки пылали и было необыкновенно легко на душе.
Вдали она увидела большого снеговика с морковкой вместо носа, ведром на голове и чёрными угольками-глазами. Он был точно таким, каким его лепят дети в её родных краях. Это зрелище привело её в восторг…
     Почему снег выпал именно сегодня, а не пять или десять лет назад? Возможно, это знак судьбы, которая сжалилась над ней, подарив такой счастливый день. Она бродила по улицам своего, но по сути чужого города, радуясь этой зимней сказке.
    Было уже после полудня, когда женщина вошла в переулок, в котором жила.  Далматин, увидев её, бросился навстречу.  Пожилая служанка, вернувшаяся с покупками домой, не застала хозяйку. Подождав немного, она вывела пса погулять. А теперь с удивлением смотрела на синьору, которая неделями не выходила из дома, пребывая в меланхолии.
     Вечер был тоже необыкновенным. Повеселевшая хозяйка и её служанка сидели в кухне и пили чай с мятой из самовара. На столе стоял пирог с капустой. Они оживленно разговаривали, вспоминая своё прошлое. Синьора радовалась чудесному дню, пробудившему ото сна её медленно угасающую жизнь.
 
     Сегодня утро совершенно не имело цвета, будто художник закрасил свой эскиз белой гуашью, чтобы начать всё заново…

            
              Фото зимней Испании из интернета.  

(Из цикла "Одноклассники")



Мы давно соседи по даче,
И учились мы тоже вместе.
Он своей улыбки не прячет,
Мир действительно слишком тесен.

Не забор – растёт ежевика,
Дача справа и дача слева.
Для него я всё та же – Вика,
Он со мной всё тот же – не смелый.

Мы теперь одни в этой жизни:
Он – вдовец,  ну, а я – в разводе.
Я варю компоты из вишни,
Он копается в огороде.

А когда приблизится вечер,
Он цветов приносит охапку.
И со мною шутит при встрече,
Что не дам ему я зачахнуть.

Чай с малиной, рядом две чашки,
Будет тихой наша беседа.
А в охапке только ромашки,
Что таится в мыслях соседа?

Я смущаюсь, но так приятно,
Что мы вместе не первый вечер.
И не нужно нам слов и клятвы.
Ждём, как в юности каждой встречи.

Месяц светит в окна веранды,
И цикады преданы пенью.
Мы теперь друг другу награда,
Бог послал нам благословенье.

           
           Иллюстрация - Живопись. Марней Вард (Интернет-галерея).

(Из цикла "Одноклассники")



Помнишь время семидесятых?
Пел Антонов с пластинки гибкой.
Ты тогда была просто Натой
И училась играть на скрипке.

Помнишь, в ЦУМе помаду, тени,
Весь прилавок в духах московских?
Там была продавщицей Лена,
Чёлка вилась, тугие косы.

Я любила духи Египта,
Пряность шлейфа от «Нефертити»,
Мини юбки, браслеты, клипсы,
Танцы в клубе с курсантом Витей.

Как легко нам жилось, дышалось…
Лучше грусть заедать конфеткой.
Блеска глаз того не осталось.
Тушь течёт.  Промокни салфеткой.

Мы грустим, а в ресницах слёзы.
Ворох дел и забот у каждой.
Ната, глянь, вон цветёт мимоза
В том же сквере и пахнет также.

Муж хороший? Давно в разводе?
Помню свадьбу твою в апреле.
Ты верна, как и раньше, моде:
Туфли, шляпка, какая прелесть!

В баре столик, печенье с кофе,
Мы с Наташкой сидим, воркуем.
Память наша и грусть, и вздохи…
С крыши ливня слетают струи.

       
        Иллюстрация из интернета. 

(Из цикла «Одноклассники»)



Мы сидим за столом накрытым,
Ты напротив меня, под вишней.
А вино до краёв налито.
Что задумал теперь Всевышний?

Мы с тобой тридцать лет в разлуке.
Ты любил меня, точно знаю.
Ну, зачем мне такие муки?
Бог же видит, как я страдаю.

С кем учились – сегодня в сборе.
Нашим девочкам – по букету.
Вечер видно пройдёт в мажоре.
Что мне делать? Я жду ответа.

Ты сидишь и ни с кем не шутишь,
Всё молчишь, опустивши веки.
То салфетку сомнёшь, то скрутишь.
Ветер вишни качает ветки.

Все танцуют, сложились пары,
Но не мы, оттого что в ссоре.
Мы сидим, и звенит гитара,
И прохладою тянет с моря.

А когда все домой собрались,
Ты стерёг меня у калитки.
Вышла я. Ты шепнул мне: «Лара,            
Быть с тобою в разлуке – пытка».

И слова эти так согрели,
Что я вмиг позабыла ссору.
Ты меня целовал. Я млела,
Ту размолвку, считая вздором.

                                                Свежий морской бриз теребил пунцовую ленточку
                                          вокруг талии на белом свадебном платье.
                                          Её повязал младший брат жениха, как требует древний обычай.



     Узкие бакинские улицы старого города, обнесённого крепостной стеной, часто заканчиваются тупиком, из которого есть только два выхода: вернуться назад или взобраться на крышу по выступам в стене и парапетам ветхих балконов. А крыши домов примыкают так близко друг к другу, что образуют длинную многоступенчатую террасу, потому что постройки разной высоты. Булыжное мощение, плотно запертые окна и гирлянды развешенного выстиранного белья над головой, а во дворах часто общий туалет на несколько семей. Жалкое зрелище. Умай жила на одной из таких улочек. Вернувшись из школы, девочка помогала матери по хозяйству, а её младший брат крутился возле отца в автомастерской. Тот сам содержал семью, как его отец, дед и остальные мужчины многочисленной родни. Родители любили дочь, но воспитывали в строгости, придерживаясь обычаев, которые почитали их предки. Она была средним ребенком в семье. Её старший брат женился и жил со своей семьёй в пригороде Баку. Умай, как и её сверстницы, почти всё своё свободное время проводила дома – вышивала бисером и рисовала акварелью. Девочке шёл всего двенадцатый год, а её отец, седовласый Ильдар, уже задумывался о судьбе дочери, прикидывая, не погорячился ли он, договорившись со своим давним другом десять лет назад о свадьбе их детей. Солмаз, жена Ильдара, на эту тему ничего не говорила, только вздыхала иногда, когда кто-то из соседей выдавал дочку замуж. О чем она думала только Аллаху известно.
     Черноглазый коренастый Вахид, живший на этой же улице, был на пару лет старше Умай и учился с ней в одной школе. Часто, сидя на скамейке во дворе школы, он терпеливо ждал, когда она после занятий в группе продленного дня выйдет на крыльцо с подругами. Вахид не подходил к ним, а молча шёл следом до тех пор, пока Умай, оставшись одна, не сворачивала на свою улицу. Когда вдали уже был виден её дом, юноша замедлял шаг и провожал её взглядом до самых ворот двора. И только потом возвращался к себе. Она же делала вид, что не замечает его.
– Твоему жениху это не понравится, – подшучивала то одна, то другая из подружек. А Умай, слегка покраснев, улыбалась и отворачивалась, а в душе боялась, что об этом узнает отец. Что будет тогда, она даже представить не могла. Ведь Вахид ей нравился. Она сама не знала, что её привлекает в нём: его внешность или сдержанность в поведении. Но желание нравиться, заложенное в каждой женщине, даже в таком раннем возрасте, брало верх. Как-то, собираясь в школу, она попыталась вплести в косы ярко-синие банты вместо тусклых чёрных форменных. Солмаз, заметив это, удивилась.
– Что это с тобой? Ты на занятия идёшь или на чью-то свадьбу? – спросила она дочь и, не дождавшись ответа, ушла на кухню. А когда к Умай заходила лучшая подруга, живущая рядом, начиналась примерка цветастых платков, бус и браслетов перед большим зеркалом в родительской спальне и разговоры о будущих женихах, о белом свадебном платье с красной лентой и о махре, предсвадебном подарке, напоминающем калым у тюркских народов. Разговор всегда затевала подружка. Вот только махр интересовал Умай меньше всего на свете.
     Ильдар хотел выдать дочь замуж сразу по окончании школы. Сыну его приятеля будет уже тридцать. Самое время: и профессия, и место в обществе, и заработок, и дом, наконец, всё, как положено. От таких мыслей ему становилось на душе легче и радостнее. Но с женой он это не обсуждал.
– В семье всё решает мужчина. Так было, есть и будет, – размышлял отец семейства. Особенно хорошо думалось вечерами после работы, когда поужинав, он в полном одиночестве пил чёрный индийский чай из «армуды»-стакана, имеющего грушевидную форму, в прикуску с колотым сахаром. Ильдар любил это время. Солмаз занималась детьми, готовя их ко сну, и его никто не беспокоил.
     Так и жил он с этой иллюзией, пока Умай, наконец, не окончила школу.
   
     Бакинский базар был многолюден и напоминал муравейник. Хаотичное движение торговцев туда-сюда, разговоры у лотков, пестрые навесы, разноцветные ткани, прозрачные платки и всевозможные безделушки, и ко всему еще яркие лучи палящего южного солнца. Все это было утомительно, а тут ещё  хочется то пить, то чего-нибудь вкусненького… Умай, находясь на седьмом месяце беременности, последнее время редко выходила с мужем в город, боясь преждевременных родов. Резус ведь отрицательный, а это не шутки.
– Правильно. Сиди дома, занимайся хозяйством. И мне спокойнее, – говорил ей Вахид. Но в это утро она сама предложила пойти на базар. Лавка со сладостями просто вскружила ей голову.
– Хочу пахлаву! Нет, мютаки и фешмак! – лепетала она.
– Фешмак не надо, зубки сломаешь, – шутя, сказал Вахид и отошел в сторону, чтобы закурить. Умай уплетала мучное, как пятилетнее дитя, перепачкавшись в сахарной пудре. Оба засмеялись, когда он, не предупредив, щелкнул аппаратом, делая снимок. А потом они бродили по набережной, взявшись за руки. Тёплый ветер с Каспия обтягивал тонким сатином ее вытянутый арбузиком живот и спутывал каштановые локоны. Вахид был счастлив – он ждал сына. В его голове было уже множество планов насчет него. Ей это казалось забавным. Муж баловал Умай цветами: покупал её любимые розы, а когда денег до зарплаты оставалось совсем мало, рвал цветы прямо с клумбы в  городском парке. Но всегда возвращался домой с букетом, пусть даже и небольшим. Через два месяца Умай родила девочку.

     Маленькая Сабина лежала в кроватке, рассматривая погремушку. Крошечные пальчики ещё неуверенно держали её и казалось, что жёлтый пластмассовый медвежонок вот-вот упадет. Умай, задумавшись, сидела рядом. Ей бы радоваться, что растет здоровый ребенок с глазами-маслинами и щечками, как спелый персик. Еще в родильном доме она поняла, что дочка Вахиду не в радость, какой бы красавицей она не была. Это были вторые роды и снова девочка.  Вахид был уверен, что, наконец, родится сын и даже заранее подобрал ему имя. И вдруг такой «облом». Он нервничал и уверял, что не приедет забирать их из роддома. Этот невежда искренне считал, что виновата снова его глупая жена. Как он теперь будет смотреть в глаза родственникам и соседям?... Позор!  Но, немного остыв за неделю, всё же привез Умай с ребенком домой. Но к дочери интереса не проявлял, будто её вообще не было. Женщина была растеряна, не понимая, как можно вот так сразу измениться. Слёзы наполняли её глаза, но муж был, как кремень.
     Умай заботливо ухаживала за малышкой, не смотря на подавленное настроение. В её душу закралась тревога.
– Совсем молока мало, вдруг исчезнет совсем, – переживала она молча. И только когда Вахид уезжал на работу она забывалась, любуясь своей смуглянкой. И на душе становилось не так тоскливо. Сабина росла весёлой и почти не плакала. Умай и представить не могла, что рождение второй дочери внесет коррективы в её, казалось, очень счастливый брак.
     А ведь несколько лет назад ради Вахида Умай поссорилась со своими родителями и сбежала из дома, чтобы принадлежать только ему. Произошло это ещё до уплаты махра, а если бы после, то не видать Вахиду возлюбленную, как своих ушей. Старый Ильдар понять дочь так и не смог: связать свою жизнь с молодым парнем, у которого ещё ветер в голове! А главное – уйти к нему до свадьбы – глупая дерзость, похожая на вызов. Эта история поссорила его с отцом несостоявшегося жениха навсегда. В тот период Ильдар сильно постарел, да и сердце стало пошаливать. С Умай и Вахидом он не разговаривал вообще, но полностью отношения не оборвал исключительно ради своей первой внучки Лалы. Солмаз переживала это по-своему: уйти к мужчине ещё не будучи женой – такое не укладывалось в её голове, но в глубине души она всё-таки понимала дочь. Ведь любовь – это как болезнь. Главное, чтобы была взаимность. Она искренне верила, что всё постепенно образуется, и эта мысль утешала её.

     Время шло, девочки росли, общаясь в основном с Умай и бабушкой по линии отца. Та была уже стара, чтобы как-то влиять на сына, да и что она могла: Вахид никогда не слушал её советов. В семье всё решает мужчина – это засело в его голове ещё с детства. Он стал совсем молчаливым, много курил, теперь прямо в гостиной, не обращая ни на кого внимания. Его мать Мархамат, как и Солмаз, была воспитана в старых традициях востока и старалась не вмешиваться в жизнь сына. Она наблюдала за всем со стороны, всхлипывая по ночам.   
     Спустя какое-то время Вахид стал приходить домой позже обычного, ничего не объясняя. Мархамат не поленилась и проследила за сыном. Как она и подозревала, у него появилась другая женщина, и наследнику вот-вот должен был исполниться годик. Зов крови и простое женское любопытство перевесили старость и гордыню. Она познакомилась со своей незаконной невесткой и внучком. Отлучаясь иногда из дома, старушка, прихватив фрукты или игрушку, автобусом ехала через весь город, чтобы повидать малыша. На душе «кошки скребли», но виду Мархамат не подавала, побаиваясь сына: вдруг что выкинет, тогда – беда. А Вахид, ни о чём не догадываясь, жил на два дома, будто так и должно было быть. Умай тоже ничего не замечала, поглощённая заботой о дочерях и уже привыкшая к равнодушию мужа.
     Как-то утром, уходя из дома, Вахид сказал матери: «Накройте к ужину стол: придёт уважаемый Фируз, мы обсудим наши дела». Гость действительно пришёл под вечер. Угощение было традиционным : шашлык из баранины с помидорами, баклажанами, зеленью, лимоном и соусом ткемали, рис со специями. И, конечно, чёрный чай, свежезаваренный и ароматный. Мархамат, накрыв стол, сделала вид, что ушла к себе. А сама, приложив ухо к двери, пыталась разобрать, о чём идёт разговор. Мужчины ели не торопясь и говорили не громко. Всё, что смогла она разобрать, так это то, что речь шла о Лале, которой исполнилось восемь лет.
– Пришла теперь очередь Вахида решать судьбу дочери, – подумала Мархамат и разволновалась, вспомнив историю Умай.
     Прошло несколько дней. В один из тёплых сентябрьских вечеров Вахид позвал в гостиную мать и жену.
– Уважаемый Фируз – отец жениха Лалы. Он – достойный человек. Когда ей исполнится шестнадцать, она выйдет замуж. Я так решил. А чтобы не повторилось то, что было с нами, – он посмотрел на Умай, – глаз с Лалы не спускать! Когда подрастёт Сабина, я ей тоже пару найду. Всё это говорилось напряжённо и жёстко, совсем не так, как бывает в таких случаях. И Умай почувствовала, какими чужими они стали друг другу. После небольшой паузы Вахид сказал, что у него растёт сын, но разводиться с Умай он не будет.
– Дочерей надо вырастить и пристроить, – сказал он, не сомневаясь в своей мудрости.
     Умай больше не вышивала бисером, не примеряла ни цветастых платков, ни бус, ни браслетов, как когда-то в юности. На свадебной фотографии она и Вахид выглядели очень счастливыми. На её белом шифоновом платье была пунцовая ленточка, повязанная вокруг талии – символ её неразрывной связи с мужем.
– Как это было давно, да и было ли? – думала она, глядя на снимок, не потерявший блеска и сочности красок, но вызывающий нестерпимую горечь воспоминаний.


             
            Иллюстрация - фрагмент азербайджанской свадьбы.
            ФОТО из интернета. 

Посреди тюльпанов, ковыля с шалфеем,
Лошадей упрямых молодой табун.
Там в степи весенней свежий ветер веет,
Разминает ноги вороной скакун.

И луна, и солнце – тюркские овалы,
Молчаливо смотрят на степной простор.
Пахнет день кумысом и травою пряной,
Ночь любовью пахнет и дымком костров.

Говорок негромкий и нежны объятья,
А над степью синей звёзд цветных огни.
Чтоб родня не слала сгоряча проклятья,
Сохрани их тайны, небо, сохрани!

Незаметно утро юрты обласкает,
Табуны помчатся по траве сырой.
Под лучами будут золотиться дали,
И вокруг пьянящий неземной покой.


Иллюстрация из Интернета.

Алеют от маков курганы,
Пасётся табун вдалеке,
В объятиях грозного хана
Славянка в цветочном венке.

Малиновым перья заката
Покрыли широкую даль,
Идущую степью куда-то,
Несущую миру печаль.

Пичуге, посаженной в клетку,
Не справиться с пленом одной.
А ветер раскачивал ветки 
И был от свободы хмельной.

Шершавые хана ладони
Девичьей касались щеки,
И были рассёдланы кони,
И пили кумыс седоки.

Целуя припухшие губы,
Свою не обуздывал страсть.
И было соитие грубым,
И так упоительна власть.

Лишь сон возвращал не надолго
Его к луноликой Бортэ,
К его несравненной монголке,
Девчонке в белёсом платке.

А степь от цветов то желтела,
То вдруг становилась красна.
И млело могучее тело,
Когда приходила весна.


           
          Фото из интернета.

     (Новелла)



     День потихоньку убывал и лучи, медленно скользя по загорелой коже старика, отдавали ей последнее тепло. Ветерок заигрывал с листвой, а та, в ответ, что-то шептала, расправляя пожелтевшее кружево своего наряда, лоснящегося в лучах оранжевого солнца. Он сидел на ещё не остывших ступенях старого одноэтажного домика, доставшегося ему в наследство от отца. Веранда, выходившая в небольшой, но с любовью взращенный в послевоенные годы сад, была увита такой же старой, как и дом лозой. Теперь, в начале сентября, она была особенно хороша. Майские жуки и пчёлы жужжали целыми днями вокруг сочных янтарных гроздей, которые были так же тяжелы, как грудь женщины, кормящей ребёнка. Сладкий аромат винограда нёсся вслед за ветром, смешиваясь на побережье с запахом крабов и водорослей, оставленных волной на влажном песке. Рыбацкий посёлок, в котором жил старик, к вечеру оживлялся. Рыбаки возвращались домой с уловом усталые, но довольные, прихватив к ужину заветное зелье. В летних кухоньках соседских дворов шипела на сковороде барабулька или ставрида, слышалось воркование женщин и шум водопроводной воды, смывающей пот с огрубевшей и пропитанной солью кожи их мужей. А вечер тем временем набирал силу и раскрасневшееся заходящее солнце, сползая за горизонт, обещало ясное утро.

     Старик любил раннюю осень, она на него действовала завораживающе и навевала мысли о прошлом, о том, что когда-то было и чего никогда уже не будет. Пора бабьего лета согревала и тревожила одновременно.  Вот и ещё один год близился к завершению. А сколько их осталось? Может быть, именно этот будет последним в его долгой жизни.  Старое домашнее вино  расслабляло и приоткрывало дверцу для самых потаённых дум. Ему нравилось философствовать молча, картины детства сменяли одна другую и были иногда настолько яркими, что он удивлялся своей памяти. В один из таких вечеров, много лет назад, он понял, что стареет, потому что впервые почувствовал тепло воспоминаний.
     Жил старик один, жена давно умерла, а дочь, уехав в город, вышла замуж и, казалось, забыла его.  Пенсии ему едва хватало и он рыбачил иногда на скалистом берегу небольшой, хорошо знакомой ему бухты. Сад требовал ухода, а силы были уже не те. Внуки, повзрослев, заезжали всё реже и реже, да и то для того, чтобы половить рыбу, выпить домашнего вина и прихватить в город фруктов из дедова сада. Их дети росли в городе и имели смутное представление о своём прадеде. Он обижался, но виду не подавал, успокаивая себя тем, что у всех свои заботы.  "Раньше всё было по другому," – иногда мысленно говорил он сам себе.
      Большинства тех, кого он знал, уже не было в живых - погибли на фронте или давно умерли.  А те, что были  моложе,  крутились в своей повседневной рутине, озабоченные житейскими проблемами. Да и посёлок очень изменился - особняки чужих, неизвестных ему людей росли, как грибы, один выше другого, закрывая вид на его любимую бухту. Всё вокруг менялось - поколения, взгляды, интересы и, главное, люди. Высокие заборы вокруг новых домов и огромная, отхваченная территория, вызывали у него тоску.
      Вот и сегодня он незаметно стал листать страницы своей жизни. Под монотонный звук вечерних цикад думалось легко. Вспоминая детство, он незаметно перемещался в то далёкое время, освобождаясь от гнетущего чувства одиночества, которое мучило его последние годы. Там были его родители, лица которых, словно ластиком, постепенно стирало время. Но это не мешало ему чувствовать их тепло. Память была избирательна, вытаскивая на обозрение только хорошее, видимо, жалея старика. После таких вечеров он просыпался бодрым, будто испробовал живительного бальзама.  Жизнь не казалась уже такой тягостной. В этот вечер он так и не притронулся к вину, налитому в глиняный кувшин, который когда-то привезла из города жена. Наконец он прочувствовал и осознал, что в этой жизни его больше ничего не держит…. Жены нет, родные живут своей жизнью. Он стар, а старики чаще всего никому не нужны, проку от них никакого, а хлопот целый воз. Он был чужим в этом мире и мир стал казаться ему чужим.

     Плен воспоминаний был настолько сладостным, что старик на какое-то мгновение перестал замечать, что делается вокруг, теряя чувство реальности. Воспоминания тянули к себе, а он не сопротивлялся, уходя всё дальше и дальше. Сегодня всё было не так, как прежде. Прошлое манило, и он не хотел возвращаться из него. Ведь его никто не ждал здесь, в его старом ветхом доме, да и в мире вообще.  Было уже далеко за полночь, а старик всё сидел на ступенях своего дома, прислонившись спиной к перилам крыльца. В этом сладком забытье ему казалось, что он в раю, где было светло и много солнца…. Он был счастлив.
     Осенний рассвет мягкой карамелью тронул листву, освещая дворик, крыльцо и согнувшуюся, неподвижную фигуру старика. Он так и провёл всю ночь наедине со своими воспоминаниями и остался там, где ему было хорошо все последние годы…
                                                                  

     
      Иллюстрация - фото виноградной лозы
      из интернета.      

(Из цикла "Тепло воспоминаний")



Калитка всё та же, лишь краска облезла,
Замок поржавел и теперь не открыть.
За рабицей длинной два выцветших кресла,
Лозы пересохшей кудрявится нить.

Сквозь щёлку в ажуре былого забора
Пролезла на дачу, когда-то свою.
Теперь здесь бурьян, а росли помидоры
И ветер трепал золотую айву.

Закрыты окошки, а дверь нараспашку,
Вхожу осторожно в пустынный наш дом.
На стенке в пыли акварелька с ромашкой,
Из всех безделушек валяется гном.

Для кошки кроватка – коробка без крышки,
Осталась у печки холодной, как лёд.
Две рыжие корки обточены мышью,
Но мышь здесь, наверно, давно не живёт.

Я помню соленья – творенья бабули,
Теперь только тара на полке резной.
В густой паутине плетёные стулья,
И в кухоньке блёклой щемящий покой.

Цветы под окном – кампанулы, левкои,
Срезал аккуратно когда-то мой дед.
Домой возвращались мы маковым полем.
Мне помнится всё, хоть прошло много лет.




Иллюстрация - фото кампанулы из Интернета. 

(Из цикла "Тепло воспоминаний")


 
На даче день сегодня не простой,
Из спелых ягод делаем варенье.
С утра в ветвях чириканье и пенье
Садовых птиц, а на душе покой.

Моя бабуля кружит у печи
В переднике и ситцевой косынке.
Смородиной наполнены корзинки,
На стуле кот, насупившись, молчит.

Июльский день плывёт издалека,
И солнца диск всё выше, выше, выше.
Густеет, как сироп, жара над крышей.
В тазах варенье пыжится слегка,

Вкрапляя свой засахаренный дух
В парящий зной удушливого лета.
Жужжанье пчёл и шум цикады где-то,
Ворчит на кур задиристый петух.

А я в тени под сливой в гамаке,
Дремлю под звуки солнечного сада,
Где вьётся в небо зелень винограда,
И бабочка колдует на цветке.

Под вечер снова будем за столом,
Где разговор за чаем и вареньем,
Где сумерки опутывают ленью
Уставший за день маленький наш дом.



Иллюстрация - живопись из Интернета.