Форум

      ФРЕЙД!  НЕ  ЛЕЗЬТЕ,  ПОЖАЛУЙСТА!

      Пыль неподвижно висела над степью, хрустела на зубах, забивалась в уши, ноздри, глаза, волосы.

      Бараны, блея, тянулись по проходу из загона в загон. Алексей понимал заслонку, выпускал их по одному, хватал, валил на бок и стриг. Пот заливал глаза, руки тряслись от усталости.

      Темно-малиновое солнце громадной монетой зависло закатно над горизонтом.

      Смеркалось.

      Утром – уставший, измотанный – он трясся в полупустом автобусе на работу и сквозь полудрёму зло думал о сослуживце:

      - Ну, и сволочь, этот Славка! Паскудник! «Считай баранов при бессоннице, помогает».  А ощущение – будто вагон с цементом разгрузил! Да еще эта простыня на морду намоталась, чуть не задохнулся…  Ну, я ему сейчас всё выскажу, козлу!

      Глаза потихоньку смежились. И в засыпающем разуме возникла картина: едущий на скотобойню грузовик с козами. И козлами…

                          НАДОМНОЕ ВОСПИТАНИЕ

   -Ну!.. Ну!.. Вставай! Дай лапу! Дай! Молодец! Теперь другую… Ай, умница!.. А теперь скажи: «Гав!».  Нет, строже: «Гав!».  Совсем хорошо!

   Она подошла к Володьке с Надеждой. Те, склонившись над столом, чертили какие-то диаграммы, наводили последние штрихи  перед сдачей дипломов.

   -Ну, что?- посмотрел на неё рассеянно Володька. Видно было - далеко где-то мыслями. – Позанимались?

   Она неопределенно повела головой.

   -Эльза Карловна! У нас здесь чуть-чуть осталось, часа на полтора… Не в службу, а в дружбу - займи его ещё немного. Пройденное повторите…  Или букву новую разучите… Мы быстро!..- умоляюще попросил он.

   Все втроём оглянулись на шум. Годовалый сын Сашка стоял на неокрепших ногах, одной рукой ухватившись за спинку кровати, а в другой держал погремушку и лупил ею по стене.

   -Ох!- вздохнула Эльза и вернулась к питомцу.

   -Александр, фу! Сидеть! Скажи «Р-р-р!»

   Сашка уселся на попку, отбросил игрушку, просунул руки через прутики кроватки, ухватился за ошейник и притянул Эльзу к себе.

   -Л-л-л!- сказал он.

   Эльза недовольно сгримасничала: не терпела панибратства. Да и мягкие согласные коробили тонкий слух.

   -Р-р-р, Сашка!

   Но в педагогических целях с немецкой скрупулёзностью облизала ему всю мордашку.  Тем более, что на щеках того ещё оставался подсохший послеобеденный йогурт.

        НАХОДКА

      В пятницу, возвращаясь после смены домой Юра Господенко нашел паспорт.

      Уже смеркалось, и если бы не свет уличного фонаря, то он бы его не заметил. А так- заметил. И поднял. Развернул сырые листы. Коротко стриженая физиономия качка глядела на него  с фотографии недоуменными глазами второгодника. Лесная, 8- 64…  Рядом… Соседи почти…

      Юра положил паспорт в карман и продолжил движение, обдумывая по пути сложившуюся ситуацию.

   Лет пять назад он тоже по причине беспробудного запоя ухитрился потерять паспорт. Обошлось ему это ЧП в месячную беготню по кабинетам и, если память не подводила, в шестьсот рублей дензнаками Российской Федерации. Верни ему кто-нибудь  тогда паспорт - не задумываясь отдал бы пятьсот рублей! Или четыреста… Может, и сейчас… так же… обрадуются… подкинут что-нибудь за хлопоты… на бензин, хотя бы… Да просто за «спасибо»- и то хорошо! И человеку приятно, и самому… А, может, и на бензин дадут…

      Ноги машинально завернули по пути к знакомым на  шиномонтажку. Посоветоваться. Заодно и скутер свой, стоящий бесплатно у ребят в мастерской, погонять, подзарядить аккумулятор.

      Рабочий день на шиномонтажке закончился, посему Трофим с Пашкой  сервировали стол в честь окончания рабочей недели: застелили газетками, сполоснули коричневые от заварки кружки, вскрыли пару банок «Скумбрия в масле», порезали хлеб, разлили.

      -Ну!- Подняли, чокнулись.

      В  дверь постучали. Пашка отрицательно покачал в воздухе пальцем свободной руки: - Будем!

      Выпили. Трофим, прожевываясь на ходу, пошел открывать двери.

      -О, Юра! А тебя какой леший принёс? Чего под руку стучишь?

      -Я это… паспорт нашёл,- Юра вошел следом, поздоровался и уселся в сторонке от стола, на продавленный сальный топчан. - Зашел вот… посоветоваться…

      Пашка рылся в тумбочке в поисках третьей кружки.

      -Да не ищи! Он же не пьёт,- остановил его Трофим. - Что за паспорт- то?

      -Вот,- Юрка протянул корочки. –Иду - лежат… И улица Лесная…Через два дома от меня… Вот что делать? Позвонить, сказать «нашел»?..

      Трофим внимательно рассматривал фотографию.

      -…Или не звонить, принести сразу? А? Посоветуй…

      -Слышь, Паш, а этот не из «быков» Самохи? Рожа уж что-то больно знакомая…

      Павел тоже уткнулся в паспорт.

      -Не - е, я такого у них не видел. Хотя… Они ж там каждый месяц обновляются: одного посадят, другого… Не знаю…

      Трофим вернул Юре паспорт.

      -А от нас- то чего хочешь?

      -Как «чего»? Посоветуй. Парень- то, поди, волнуется…

      -Ну, а чего тогда?.. Иди, отдавай.

      -Отдавай!..- Юра заерзал на диване, закурил. – А скажут: «Вытащил… кредит оформил… теперь ещё деньги просит…»!

      -И рожу ещё начистят!- с радостью подхватил Пашка.

      -Во! И рожу начистят!

      -Тогда не отдавай,- равнодушно проговорил Трофим. - Выбрось. Ну, Паша, за удачу!

      Выпили. Выдохнули. Закусили. Закурили.

      -Да как «выбрось»?- возбудился Юрка, подсел к ребятам, за стол. - Это ж паспорт! Человек, может, без него, как без рук!

      Трофим, пыхтя сигаретой, долго и внимательно смотрел на Юру.

      -Ты пол поменял, что ли? Мечешься, как девица на свиданке.

      -Замечешься здесь с вами!.. Подсказать по- человечески не могут…

      Господенко обиделся, демонстративно поднялся, отошел к своему скутеру и принялся в нём копаться, повернувшись спиной к ребятам.

      -А ты позвони сначала,- подал голос Пашка. - Адрес есть, фамилия есть - в любом справочном телефон дадут.

      Спина напряглась, но Юра не обернулся.

      -…объясни ситуацию, встречу назначь…

      -А, что, на встрече морду не набьют?- подал реплику Трофим.

      -А пусть в людном месте назначит! При людях бить не будут!

      -«Деловых», олигархов на людях валят, а ты…

      -Да он что, олигарх что ли?

      Посмотрели на того. Юркины метр шестьдесят пять с кепкой никак на олигарха не тянули. Ни Березовского животика, ни стати Прохорова… Щетина вот только,  как у Абрамовича… Помощник машиниста - он и есть помощник машиниста. А сейчас, после слов Трофима, Юркина фигура и ещё больше скукожилась.

      -А пусть у ментовки встречу назначит,- развивал фантазии Пашка. – Там- то точно не тронут!

      -Да они его сами в ментовку и сдадут. Спёр, скажут - и всё! Телефон…  Вычислят его с телефоном за милую душу! Нагрянут с разборками…  А у тебя ж, Юрка, дети…

      Юра, внимательно слушая ребят, всё больше и больше усыхал на глазах. 

      -А можно письмо им отправить! Дескать, перечислите деньги на такой- то счёт. В банках - там строго! Счета никому посторонним не называют! Ты сколько хотел? Рублей пятьсот?

      -Да ни сколько я не хотел!- раздраженно и плаксиво ответил Юра. - Человеку доброе хотел сделать! Ничего мне не надо! Чего вы меня стращаете?! Привязались… Стращают…

      -Да пошёл ты!.. Никто тебя не стращает! Вот, человек!.. Сам же просил помочь! Здесь сидишь, думаешь, как лучше, а он!..

     Замолчали все трое, надулись.

      -Что сидишь? Разливай!- сердито буркнул, наконец, Трофим. Павел достал вторую.

      -Выбрось, Юр, ты эту ксиву, не заморачивайся. Свихнёшься ещё, чего доброго…

      -Не свихнусь,- угрюмо ответил Юра вновь подсаживаясь к  ребятам. - А тебе всё «выбрось, выбрось»… Не знаешь, как люди мучаются без паспорта.

      -Ну, так отдай!!!-  психанул уже по - серьёзному Трофим. - Чего дёргаешься: «Верю - не верю»?! Отдай, да и всё!

      -Ага, отдай… А они по роже…- разумно стал возражать Юра.

      -… твою мать!- взвился Трофим. - Так не отдавай!!!

      -А ты знаешь, сколько люди из-за паспорта…

      -Пашка!- заорал Трофим, хотя тот был рядом. - Ты нальёшь, в конце концов?!- и залпом выпил свою дозу.

      А Юра потихоньку продолжал излагать свои сомнения.

      -… «спасибо» скажут - и то хорошо… А новый оформлять - одна нервотрёпка…

      Пашка пока ещё разумными глазами смотрел то на одного, то на другого. Затем поднял Юру под-мышки, донёс до дверей.

      -Юрок, давай-ка сматывайся.

      -Да мне скутер…

      -Забирай, забирай… Да побыстрее! А то и до дома не доедешь.- Пашка опасливо оглядывался на Трофима. Тот, набычившись, наблюдал за ними кровавыми глазами.

      Юра вывел скутер наружу, завёл, обернулся.

      -Паш, ну, всё- таки, что делать?..

      Пашка же в это время пытался запихнуть обратно в шиномонтажку успевшего появиться наполовину Трофима.

      -… езжай!- И захлопнул дверь.

      -Придурки,- беззлобно думал Юрка, катя домой. - Ни хрена посоветовать не могут!

      …Дома, после семейного ужина, вдруг засобирался.

      -Ты куда?- полюбопытствовала жена.

      -Да паспорт нашёл. Иду с работы- лежит… Отвезу… Рядом здесь…

      -Давай быстрее. «Ликвидация» скоро начнется.

      -Рядом здесь… я быстро… Скутер ещё поставлю.

      …Он долго стоял в дворовых гаражах, смолил одну за другой сигареты. Исстрадался от раздумий - спасу нет! Аж вспотел!

      Резко стемнело. Детишек разогнали по домам. Разошлись взрослые. Юрий, судорожно сжимая чужой паспорт в кармане, подошел к подъезду.

      Блин, кодовый замок!

      А за спиной взвизгнули тормоза и остановилась черная «тойота». И из неё вылез паспортный знакомец. Резво поднялся по крыльцу.

      -Чего, ключ забыл?- спросил он онемевшего и обезноженного Юру. - Сейчас, погоди…

      Вошли в подъезд.

      -Тебе какой? Пешком, что ли?

      Юра машинально кивнул и ватными ногами зашаркал вверх. Остановился. Прислушался. Открылся лифт. Звякнула железная дверь. Тишина.

      Достал паспорт и бросил в почтовый ящик с цифрой 64. Постоял, постоял, подождал, пока поутихнет сердце. Затем вышел из дома и направился к гаражам, где оставил скутер. Радостная счастливая улыбка растянула губы.

      Через минуту ночной двор наполнился грохотом промчавшегося скутера.

      …В шиномонтажке уютно светилось окошко. Но Юре долго- долго пришлось стучать, пока не лязгнула внутренняя щеколда.

      На опухшем от сна и возлияний лице Трофима диковато вращались непонимающие глаза.

      -Трофим!- радостно произнёс Юрка, закатывая скутер через порог. - А я ж, всё - таки, отдал паспорт!..

      …-Ты чего так поздно? Я уже заснула,- сомлевший голос жены перешёл в шепот, затих.

      -Спи, спи…- Юрку уткнулся в мягкое тёплое жены, прижал  захолодевшие ступни к её ногам. Жена дёрнулась во сне и опять затихла.

      А он лежал, мысленно перебирал перипетии сегодняшнего вечера и счастливо улыбался заплывшими после ночной встречи с Трофимом  фингалистыми глазами.

      Дело сделано! День прожит не зря! И не надо мне никаких «на бензин»! А то гадай потом, с этим бензином: честно - не честно, справедливо - не  справедливо… А, правда, если бы «на бензин» дали, что это?.. Если по-людски, то…

      Юра заснул.

      АСУНТА   ПРОМАХНУЛАСЬ

      Стояло жаркое лето 1971-го года.

      Всем нам, дворовой компании, было по 11-12 лет. Возраст солидный, через семь лет в армию идти, а мы беззаботно играли и балдели от жизни.

      Любимой страной для нас была Америка. Нет, не та, подростково-столичная (жвачка, диски, джинсы), а наша, челябинская, где основной американской нацией были могикане и команчи. Янки – это, как-то… Неопределенное что-то… Вроде презренных бледнолицых или коварных гуронов. Благодаря Гойко Митичу мы были очень честны и справедливы в то лето. Так вот, ближе к сути…

      Как-то по радио прошла информация, что в кинотеатре им. Пушкина будет демонстрироваться (всего неделю!) новый итальянский фильм «Не промахнись, Асунта!» Для нас это был тихий кошмар! В «Пушкина»! Неделя! Да кто ж нас, лопоухих, пустит в город?!

      - Блин! – ругался дружок Захар. – Такой фильмец!..

      Мы сокрушенно соглашались. Асунта – он, поди, похлеще  Оцеолы и Виннету будет! Да само название заставляло в это верить и барабанить сердца! И фиг посмотришь! Если б в «Маяке», то раз пять-семь сходили б, а в город – не, не пустят мамаши.  Вот, как их уговорить? С собой кого-нибудь позвать для сопровождения? Так для них это кино про индейцев – изжога и скукотища! О детях хотя бы подумали!

      Но – попробовали… И уговорили! Аж двух! С нами пошли моя матушка, Пелагея Дмитриевна, и тетя Нина, мама Серёжки Лапшина. Ну, и мы, восемь жаждущих, друзья краснокожих.

      Электричка, пешком, трамвай – и мы у цели.

      Для начала нас поразила афиша. Элегантный мужичок с пистолетом приобнимает девицу с неимоверным бюстом, на который мы исподтишка, но часто посматривали.

      Затем – ухмылка тётки-контролёра.

      Заняли чинно места. Сеанс начался.

      Уже на половине фильма я понял, что мать, скорее всего, меня выпорет за бессовестное вранье об индейцах. Ко всему прочему, получить хоть какой-нибудь кайф от новых впечатлений мне мешала матушкина ладошка. В самые пикантные моменты она заслоняла мои глаза от экрана. До сих пор помню этот ненавистный на все времена запах какой-то парфюмерной сирени.  Черный Джо – и то так не поступал!

      Особенно было обидно, когда мужчина начал приближаться губами к прорехе в платье на груди девицы. А мои погодки, эти собратья-сволочи сидели спокойно и  в с е м у  внимали! Всему! Друзья, тоже мне… Как я их ненавидел, предателей в тот момент и   одновременно завидовал до безумия!

      «Завидки» мои кончились на прошлой неделе, в апреле 2015-го года. Щелкая от январского безделья пультом, я вдруг увидел (не помню уже по какому каналу) анонс: «Не промахнись, Асунта!» 15-30.  Мск. вр.»

      Я попытался окунуться в 71-й год.

      Господи, и, вот, об этом, не увиденном тогда, я сожалел сорок пять лет?! Сорок пять?!! Но упорство во мне победило. Я продолжал смотреть фильм и думал, что, может быть, поцелуй в прореху всё-таки что-то возместит, что-то компенсирует в душе за напрасно проведенные годы?..

      Не возместил.

      Не компенсировал.

      Запретный плод оказался безвкусным и пресным. Тягомотина была жуткая! Этот фильм опять умудрился отнять у меня  теперь уже очень драгоценные  полтора часа жизни. Ну, не паскудство ли, а? Благо, что тогда, затаив на всех обиду, я начал почитывать втихаря «Дона Флор и  два её мужа». Затем Золя и Мопассана. В общем, я был в курсе, что могло произойти в фильме. Но это ж… не знаю… суррогат какой-то… без визуального ряда, на одних домыслах…

      Теперь-то, в 2015-м,  я понимаю, как мне повезло тогда, дураку.  Ну, посмотрел бы. Ну, похихикал бы с друганами вечером. Ну, и опять футбол, войнушка, чика. А Амаду, Бальзак, Моравиа и прочие – вжик, и мимо! А как бы сейчас без них? Всё свою детскую «Асунту» вспоминать? А, ведь, та даже не скво была!

      А в индейцев мы тогда, кстати, играть перестали: кончились каникулы. И все начали влюбляться. И даже про карты забыли: и про буру, и про секу, и про храп. Вот, кстати, в буру… Хотя, ладно в следующий раз. Через пять минут «Сыновья Большой Медведицы» начнется. Может, хоть сейчас ёкнет сердце и сожмётся?

                                     «…Не видят умники таких

                                        прекрасных снов»

                                                          Ш.Бодлер.

      Писатель Милосердов Валерий Павлович проснулся в шесть часов утра.

      Комната была освещена не потушенным с вечера ночником. На столе, у тахты, на которой спал Валерий Павлович стояли пепельница с горой окурков поверху, две рюмки хорошего хрусталя и пустая бутылка из-под коньяка. В открытую форточку врывался морозный воздух, полоская  багряного цвета штору.

      Было шесть часов утра.

      Первые минуты Валерий Павлович лежал, не открывая глаз, пытаясь воссоздать в памяти вчерашний день. События вспоминались на удивление четко, но как-то перепутано, отрывочно…

     В пятом часу он ехал с семинара. Так…потом заехал в гастроном… и Ленке звонил…та-ак…   А вот рожа откуда эта щетинистая?.. После, кажется, что -то было…после гастроном, после гастронома…   Нет, после гастронома он ездил к Решетниковым за билетами на «вахтанговцев». А Витька откуда? Все правильно, Витька ждал меня на подоконнике в подъезде. И чемодан, кажется, у него был…   Далее… далее опять каша… Вот! Витька проездом и ночью должен был уезжать! В три! Нет, в час?.. Или в три?.. И мы… пошли… мы… к Ленке…  На машине?.. Нет, пешком, это точно. Кто же там был?  Сергея помню…  И две Ленкиных подружки… Таня?.. Аня?.. «Здесь были девочки Маруся, Роза, Рая…» А- а, рыжий стучался к Ленке, перепутал квартиры, я ему открывал. Дальше… Нет, кажется, обратная сторона Луны, мрак полнейший… Как же Витька?.. Мы его провожали? Оля одну звали, беленькую…

      Валерий Павлович открыл глаза.

      Спать не хотелось совершенно. Хотелось пить. И в туалет хотелось. Валерий Павлович скосил глаза на пепельницу. Одному столько и за сутки не накурить. Несколько «бычков» в помаде. Ясненько, у меня, значит, тоже пировали. Витек кого подцепил? Бог ты мой, а это что?! Чемодан! Они что, в соседней комнате куролесят?

      -Эй! – хрипло, вполголоса крикнул Валерий Павлович. Тишина. Лишь ветер шторой - хлоп, хлоп.

      Валерий Павлович сел, поискал под тахтой тапочки. Ноги заледенило от холода

      -Эй! - крикнул он ещё раз, уже сердито. Просеменил к окну, закрыл форточку и прошел во вторую комнату. В этой комнате пахло застоявшимся табачным духом, книгами. На полу, впритык к письменному столу лежала смятая постель.  В углу валялся левый шлепанец.

     -Фу, вонища, - поморщился, обуваясь, Валерий Павлович. – Где Витек? Где подруга? Вот это насобачились  вчера!

      На кухне он долго спускал воду, затем напился прямо из-под крана, утерся ладонью и сел к окну.

      Зима кончалась. Хотя была ещё только середина февраля, чувствовалось - конец зиме, конец. Капало днями с крыш. Гомонили птицы. И ветер подул какой-то особый, с йодистым запахом, весенний, тревожный.

      Валерий Павлович,  завернувшись в широкий халат, сидел у окна, закинув босую ногу на обутую, курил сигарету и смотрел на освещенные окна соседнего дома. Согревалось тело. Табак постепенно перебивал неприятный перегарный вкус во рту. И мысли приходили в голову спокойные, ласковые, под  стать обстановке.

      Позавчера вышла его пятая книга. Теперь уже проза. «Толкнулась» как-то мирно, без обычной редакторской бойни, в кратчайший срок. Это, конечно, не «Ягодные места»,  но - понравиться должна…  « Ум не оскудел, рука моя тверда…» Это в поэзию в такие годы редко кто приходит, а в прозу…  Тем более, как не верти, а он все-таки имя. Пусть средней величины (тут он себя не обольщал), но - имя.

      Кто же с Витькой был?.. А вдруг Ленка? Ну, и что - « вдруг»? Что это меняет? Ровным счетом ничего! У каждого своя работа. Вчера кураж напал. Обрадовался встрече с собратом по перу…  А, может, и не она была…Впрочем, какая разница, какая разница… Кстати, машину я в гараж поставил? Поставил, точно… Помню, ворота еще за наледь цеплялись. Но куда они дели второй шлепанец?

      В соседнем доме, прямо напротив него, но этажом пониже, зажглось окно. Осветилась внутренность кухни: цветок в горшке на подоконнике, угол стола, табуреты, гора посуды в раковине, ещё какие-то предметы - не разглядишь…

      Двое мужчин - оба плотные, коренастые, один - в зеленой рубашке и темных брюках, другой - в одних лишь трусах и майке - сели за стол, достали стаканы, закуску.

      -Вот волки, с самого утра  понужают!- усмехнулся Валерий Павлович. Сигарета истлела до фильтра, но любопытно было досмотреть сцену до конца, и он закурил новую.

      Тем временем в кухне напротив уже закусывали, чему-то смеялись, беззвучно разевая рты, наливали по второй. Затем, не выпив, подошли к окну.

      Валерий Павлович отпрянул вглубь, показалось - в его окно смотрят. И хотя понимал - темно у него, мужикам ничего не видно - все же выглянул осторожно, одним глазом.

      Мужики продолжали стоять у окна и смотреть в его сторону, переговаривались. Вдруг один из них, в брюках который, выключил свет.

      Милосердову сделалось отчего-то тревожно.

      -Что это они, пьянчуги, а?.. Может, и не ко мне вовсе? А к кому?…

      Он задвинул табурет в самый угол и принялся вспоминать соседей. Справа жила семья врачей, он - анестезиолог, она - педиатр. Внизу и над ним обосновались семьи железнодорожников, обе многодетные, шумливые. Соседи слева были из другого подъезда, и о них Валерий Павлович вообще не имел никакого представления.

      -Теперь думай, Чапай, думай… Перво-наперво,  для чего они выключили свет? А? А просто так, просто так… В познавательных, так сказать, целях…Неплохо, шикарнейший двухсотквартирный аквариум…И они, значит, «познают»…с утра…под водочку…А что, если высматривают, грабить собираются?.. Тьфу! Что грабить-то?1 Примитив какой…  Это с перепоя, не иначе…

      Милосердову отчего-то стало скучно, вся фантазия разом потухла в нем. Он затушил сигарету в пепельнице и направился в спальню. Но на полпути все - таки не утерпел, оглянулся. Свет в квартире, привлекшей его внимание, снова горел.

      -Воры, - усмехнулся он и широко зевнул. - Грабители…

      Немного знобило. За окном послышался далекий глуховатый голос тепловоза.

      -Нет, не могу… разбит страшно…видно, продуло где-то вчера…да, мерзкая погода, давно такой не было…что вы, что вы!.. Встреча за мной так и осталась!.. попозже, попозже, как только поправлюсь… обязательно… звоните, я все время буду дома… да…  да… до свидания…

     Валерий Павлович положил трубку. Полистал ежедневник. Кажется, обзвонил всех. Встречи с пожарниками и металлургами перенесены на неопределенное время. Утеха сердцу. Семинары -  аж на следующий месяц! Итого: три свободных недели. Да! Участковый ещё остался! Как его фамилия?.. Голубеев, кажется… Или Толубеев?.. Это через Пашу надо, он узнает…

      Через пять минут Валерий Павлович знал, что участковый уполномоченный их микрорайона старший лейтенант Толубеев принимает с двенадцати до двух, телефон такой-то, зовут уполномоченного Иваном Ивановичем.

      До двенадцати оставался час. Милосердов начал готовиться к работе. Пооткрывал все форточки, вытряхнул пепельницы в количестве трех штук, приготовил завтрак, достал пачку чистых листов бумаги, две шариковые многоцветные ручки, включил  «Глория» Вивальди и снова отправился на кухню - варить кофе.

      Всё это время Милосердов находился в крайне возбужденном состоянии: что-то периодически напевал, улыбался, подмигивал сам себе в зеркало. От вчерашней попойки не осталось и следа: мешки под глазами тщательно помассированы и смазаны кремом, перегарный запах изо рта уничтожен пастой, щеки выбриты. И лишь легкое дрожание пальцев могло натолкнуть стороннюю мысль на вчерашнюю пьянку, но и это мы припишем возбужденному состоянию Валерия Павловича, которое не покидало его с самой первой минуты пробуждения.

      Раздосадованный утренними фантазиями, Милосердов чуть ли не силой заставил себя улечься в постель. Сумбурные, нелепые сцены, возникающие в ясной, холодной голове заставили его с полчаса поворочаться, но, в конце концов, сморили. И он заснул. И увидел сон.

      Сон казался как бы продолжением давешних бредовых мыслей и был страшен своей явственностью. Снилось Валерию Павловичу, что те, утрешние мужики, намереваются самым гнуснейшим образом обворовать его квартиру. И всё бы ничего - ан, нет! Он, вопреки их планам, оказывается дома, и им приходится убить его. Вот это поистине было страшно!

      …Он моется в ванне, в то же время   н а в е р н я к а   знает об их приходе, но продолжает мыться… Шаги в прихожей , и кто-то взламывает дверь в ванну…  Затем он неожиданным способом оказывается в спальне, одетым и пытающимся спрятаться под тахту… Его тянут за ноги, он лягается, но все же проигрывает бой, слабеет, и его выволакивают на середину комнаты, связывают телефонным шнуром… Он даже предугадывает , чем его убьют - обыкновенным молотком… И в самом деле, один из бандитов раскрывает черный дерматиновый портфель, достает из него молоток, обматывает железо носовым платком («Вместо глушителя»,- как они поясняют ему) и замахивается над головой Валерия Павловича. Последнее, что отметил Милосердов, была одна странность: убивавший его мужик был не из тех, утрешних, а рыжий, стучавшийся вечером к Ленке.

      …Наверное, Милосердов кричал. Потому, что когда проснулся, простыня и подушка были разметаны, мокры от пота и слез. И сердечко стучало в бешеном темпе. Но удивительно - он не чувствовал себя разбитым! Скорее наоборот - хотелось действовать! С первой минуты пробуждения в голове обозначилась четкая картина. Он понял, что пробил час, и, быть может, тот самый, звездный! К нему   п р и ш л а   т е м а.

      …Разговор с Толубеевым получился кратким, деловым.

      -Алло, Иван Иванович?

      -Да, слушаю вас.

      -Это Милосердов звонит, из 27 «в» по Красной…

      -Писатель, что ли?

      -Он самый. У меня здесь, понимаете ли, парочка вопросов к вам. Если удобно, разумеется…

   -А что такого, давайте…  С удовольствием приобщусь, так сказать…

Только хочу сразу предупредить: ничего такого интересного за последнее время не замечалось.

      -Да нет… у меня вот…  Из 27 дома у вас, случаем, никто на учете не состоит?

      -По Красной?

      -По Красной.

      -Как не состоит… Имеются…Аж целых четыре человека…

      -А кто такие? Мне бы кратенько, если можно…

      -Почему же нельзя…- Толубеев, видимо, прикрыл трубку ладонью, сказал глухо кому- то «выдь минут на пять» и опять Милосердову, громко. – Можно, можно, вам можно… Я по памяти, если не возражаете, хорошо?

      -Я слушаю вас. -  Милосердов включил диктофон, поднес его к трубке.

      -Та - ак, значит… В шестой живет Санька Крохалев, прозвище…

      Валерий Павлович, дабы не возбуждать ненужных подозрений, прослушал истории всех четверых «учетчиков», поблагодарил на прощание Толубеева и положил трубку, откинулся на спинку кресла, закрыл глаза.

      Все, как в приличном детективе, сходилось одно к одному.

      В  «той» квартире проживала семья Лушниковых: отец на пенсии и два сына. Братья-близнецы три месяца назад вернулись из колонии, где отбывали срок за квартирные кражи. Вот такие вот дела.

      …У соседей сверху, видимо, начался ремонт: слышался шум передвигаемой мебели, визг электродрели, удары молотка. Валерия Павловича сейчас это мало взволновало: за работой он, обычно, так уходил в себя, что не слышал телефонных звонков. И сейчас… Он сидел в расслабленной позе, вытянув ноги, и сосредотачивался. Важно было найти именно первые слова, чтобы задать нужную интонацию всему роману (а  о меньшем Валерий Павлович сейчас и не помышлял, что вы!), чтобы слова цеплялись одно за другое, плели, плели узорную нить предложения, чтобы потом, в часы отдыха перечесть всё это - и ахнуть; «Ах, прелестно, прелестно!».

      «Все семьи счастливы…»  С богом!

      Все эти дни Валерий Павлович ложился спать в час дня или около того и просыпался в семь вечера. Кофе, сигареты и вдохновение вкупе давали неплохие результаты. За четыре дня Милосердов написал большую часть задуманного.

      Наивно было бы предполагать, что из- под пера выйдет какой-нибудь шедевр мировой или, на худой конец, русской литературы . Но, странное дело, ему стало безразлично все, кроме его работы.

      Сразу же после сна он, не умывшись, натянув на себя старенький халат, шел на кухню и заваривал целый литр кофе. Затем, без аппетита, можно сказать- с отвращением заставлял себя проглатывать что-нибудь съестное и садился за писанину.

      Сказать, что писалось легко - значит, ничего не сказать. Милосердов как бы уже механически водил пером по бумаге, еле поспевая за четко сформулированными в голове фразами. Помилуй бог! Какой план?! Все планы уже давно перечеркнуты бушующими в мозгу импровизациями!

      Это походило на лихорадочный бред сумасшедшего. Полуодетый, с пожелтевшим от курения и кофе лицом, с глубоко запавшими черными глазами сидел Валерий Павлович за письменным столом и писал, писал, писал! А вокруг - на тахте, по углам, за торшером - стояли, сидели, лежали     о н и ! Братья, пряча за спину молотки, чинно расположились у двери. Поодаль, исчезая в полумраке коридора, тянулась вереница людей в лагерных робах. На полу млела какая-то девица,  чем-то неуловимо похожая  на Ленку. И везде - люди, люди… Старушки в белых платочках и черных одеяниях, полные мужчины, ребятишки - люди, люди кругом…

      Валерий Павлович облизнул сухие губы, оскалился, хихикнул чему-то своему, по - крысиному, зло.

      Спящая в кресле старушка тоже ощерила мелкие, наполовину выпавшие зубы, засмеялась, затряслась часто телом

      -Гуляла-то  как она, стерва! Все ж видели! – громким шепотом сказала старушка и - исчезла.

      Часы пробили девять вечера.

      Милосердов очнулся, посидел секунду-другую  замерев. Затем бросил ручку на исписанные листки, потянулся всем телом.

      Пора идти на «вахту».

      Он снял со стены полевой бинокль, давно и невесть откуда у него появившийся, выключил в комнате свет и пошел на кухню. Братья медленно, как бы нехотя расступились перед ним, поблекли, растаяли.

      Валерий Павлович устроился поудобнее у окна, положил руки с биноклем на подоконник, включил заранее приготовленный диктофон и принялся за наблюдения, изредка нашептывая  об увиденном. Временами, заметив уж очень занятную сценку, он нетерпеливо елозил на стуле, хмыкал, закуривал, таясь, сигарету. А так - все время сидел спокойно, неподвижно,    н а п р я ж е н н о .

      Люди  в доме напротив жили себе - поживали и не догадывались, что с них пишется, может быть, сама история, пусть даже областного масштаба! Вот такие вот дела!

      А Валерий Павлович продолжал «работать».

      «…Сергей Сергеевич, приняв ванну, запахнулся в желтый, привезенный из творческой командировке по Японии халат и прошел в комнату.

      Теплый ветер врывался через распахнутую дверь балкона и полоскал багряных цветов штору. Золотились в солнечных лучах столбики пыли. Пахло таявшим снегом, свежестью. Пахло старыми книгами, блестевшими золотым теснением на стеллажах. Пахло хорошей парфюмерией, пахло лимонами и коньяком, хотя бутылка стояла закупоренной…

      Сергей Сергеевич вытер полотенцем влагу со лба, достал бокал в картинках, тяжело опустился в кресло и стал распечатывать бутылку.

      Звонок в дверь прозвучал резко, неприятно. Сергей Сергеевич не торопясь составил все обратно в бар, поплотнее  запахнул халат и пошел в прихожую.

       Долго и внимательно смотрел в глазок. В глазок был виден мужчина с мясистым простодушным лицом. Кожаная  кепочка… Взгляд безразличный, спокойный, куда-то вбок…

       -Черт его знает, - сказал мужчина кому-то невидимому, стоящему рядом. – Вечно этих жильцов дома не застанешь! Опять весь график…

      Сергей Сергеевич отомкнул дверь, прервав мужчину на полуслове.

      -Здрасьте! – Второй тоже оказался в кепочке и очень сильно походил лицом на первого.

      -Здравствуйте, - строго сказал Сергей Сергеевич. – Вы  по какому делу?

      -Проверка телефонной сети, - опять недовольно ответил Первый. – Вечно вас дома нет! Идем, Алексей!

      -Что за проверка…- так же недовольно проговорил Сергей Сергеевич, пропуская их в квартиру. – Обувь снимайте, только что порядок навели.

      -Это мы быстро! – весело отозвался Второй. С кряхтением стянул кирзовые сапоги, подхватил черный дерматиновый портфель и прошел в комнату. – Где он тут у вас?

      -Вон, на журнальном столике. И в спальне - второй. – сказал Сергей Сергеевич… -Чего здесь проверять?.. Работает…

      -И почему не в резиновой обуви? – подумал он к чему-то про себя. – Дернет еще…

      -У этого аппарата восьмерка зае…

      Он не успел договорить. Сознание в одно мгновение потухло. Он даже не успел почувствовать боли: молоток раздробил череп на вмятые в мозг осколки. Разом брызнула в стороны кровь…»

      …Валерий Павлович выругался в сердцах, Братья, подхватив тело Сергея Сергеевича, волоком потащили его из комнаты.

      Эти, сверху, сегодня положительно решили его доканать своим ремонтом! Грохот несется уже с балкона! Что же это, в самом деле!.. Как здесь работать?! Последняя сцена!.. У- у, железнодорожники!..

      Он решительно встал, начал натягивать брюки. Звонок. Ну вот, теперь  и гостей черт несет!

      Нетерпеливо, с недовольной гримасой открыл дверь. На пороге стоял один из братьев Лушниковых. Валерий Павлович до того хорошо изучил его лицо в бинокль, что легко мог узнать и из тысячи подобных.

      Мысли забегали, заметались в голове. Милосердов медленно непроизвольно стал закрывать дверь. Мужчина придержал её ногой.

     -Проводку проверяем, - бросил он Милосердову и решительно прошел в прихожую.

     -Боже мой, да как же это?! – панически подумал Валерий Павлович и мелкими шажками почти отбежал от мужчины к кухне.

     -Ничего, мы быстро, - не обращая на него внимания сказал мужчина и крикнул во всё ещё открытую дверь. – Алексей! Давай живее!

     В коридоре протопали шаги и в квартире появился брат-близнец, держа в руках коричневый портфель.

     -Разувайся, наследишь,- приказал ему Первый. Сам же прошел в комнату обутым.

     -Почему обутый… и портфель коричневый…-  по-прежнему, как в бреду, думал Валерий Павлович. – О чем это я?.. И диктофон на кухне… И бинокль… О чем это…Боже! Боже! Нож надо взять, нож! Скорей бы уж всё, всё кончилось!..

     -Хозяин, иди сюда! – крикнули из комнаты.

     -Пробежать через прихожую!.. В коридор!.. – запоздало подумал Валерий Павлович. Тело потеряло весомость, сделалось воздушным, ватным. – Быстрее!

     На самом деле, он едва-едва переставлял ноги. К тому же, его уже поджидал Алексей.

     -Хозяин, тебя зовут, - проговорил он, а улыбка - наглая, понимающая, довольная! И портфель уже открыт!

     Ноги не слушались, но Валерий Павлович все-равно  –  боком, боком, не спуская с Алексея глаз - протиснулся в комнату, замер, забыв про старшего. А старший стоял рядом и наблюдал в свою очередь за Милосердовым.

     -Вот, - сказал он, поднимая руку вверх. – Карнизик…

     Валерий Павлович не успел дослушать. Лишь краем глаза заметил взметнувшуюся вверх руку. Ударило в сердце, обожгло резкой болью, и он неловко, боком, сполз по стенке на пол. Глаза продолжали оставаться открытыми. Халат задрался, обнажив полные  ноги. А на голове, поросшей редкими русыми волосами, с той стороны, где стоял старший Лушников, набухала большая, видимая простым глазом шишка.

     -Что это он…- растерянно произнес Алексей. – Больной, что ли?.. До конца не дослушал… Помер, что ли?. .

     Соседи шли за гробом в общей массе народа и тихо переговаривались. Слова были старыми и мудрыми, в общем, к месту…

     -Да - а, вот она - жизнь…- сказал анестезиолог.

     -Да, жизнь…- вздохнул железнодорожник сверху.

     -Вот жил, жил человек - и нет его, инфаркт, - сказал железнодорожник снизу.

     -Детей нет - вот что жалко, - сказала жена анестезиолога.

     -Это к лучшему!  Куда бы они сейчас, сироты? - не согласилась с ней жена железнодорожника сверху.

     -Слушай! Ты, я смотрю, балкон отделал?! – оживился не к месту железнодорожник снизу. – Сам, что ли?..

     -Нет, Лушниковы парни шабашили.

     -Это которого, Климыча?

     -Ну.

     -Да они ж сидят!

     -Вышли месяца три назад. В ЖЭКе сейчас у нас, электриками. Ну, и шабашат попутно.

     -Много берут?

     -Тебе много, мне мало…  Как сговоришься…Я их к писателю-то и посылал…Думал, ему надо… А оно, вишь, как вышло…Ни к чему теперь…

     -Да - а, жизнь…

     Заиграл траурный марш.

      …Квартира некоторое время стояла опечатанной.

      Листки неоконченного романа, сложенные аккуратной стопкой лежали на письменном  столе, и никому не было до них никакого дела. Лишь иногда, в багряные весенние вечера подходил к столу кто-то неясный, расплывчатый, бесплотный; тихонько садился в кресло и сидел так до самого утра. А утром исчезал.

       А вскоре в квартиру въехали новые жильцы. Не писатели.

      СКУПАЯ  ЩЕДРОСТЬ

      Он старался есть медленно и аккуратно, но это получалось плохо: хозяйка, поджав губы и скрестив руки на груди, стояла в дверях летней кухни, прислонившись к косяку, и, не отрываясь, слегка брезгливо  смотрела на него. Сашка с трудом пережевывал куски мяса и всё боялся поперхнуться и закашлять.

      - Вкусно, - невнятно, полным ртом  проговорил он, улыбнулся виновато. – Очень вкусно. Спасибо.

      Хозяйка не ответила. Обернулась на огород.

      - Наташ! – крикнула громко. – Иди кушать! Сейчас Лидка придёт! Идём!.. – И снова уставилась на Сашку. – А ты чего, бомжуешь, что ли? – спросила она.  Нормально спросила, спокойно, но Сашке всё - равно почудилась ирония.

      - Да нет, работаю потихоньку, - ответил он нехотя. – Окучил же вашу картошку…

      - «Окучил»… - Нет, ирония точно была в её голосе. – Велика работа. За одни харчи… Это в твоём-то возрасте! Я думала – при деле сейчас все… Ну, кроме алкашей. Да и те… Работы-то навалом! Везде работяги требуются.

      - Мало платят. Не проживешь на гроши, - Сашке не хотелось говорить, что он без документов.

      - А у меня, прям, обогатился! – женщина всплеснула руками. – Поел, в иномарку сел – и по заграницам со своими денжищами, да?! – И ещё вдобавок обидно хохотнула.

      Сашка промолчал.

      На крыльцо легко и стремительно вбежала хозяйская дочка.

      - О, окончили уже?! Быстро вы!.. Мам, чего разогревать?

      - Да в холодильнике… принесёшь сейчас, подожди…

      - Всё, спасибо, очень вкусно всё! – Александр заторопился, поднялся из-за стола. Цепанул рубашкой о кромку. Пуговица отлетела на пол. – Извините, - покраснел он. – Я сейчас, быстро… - Встал на колени, сощурился близоруко, отыскал пропажу. – Извините ещё раз…

      - Да погоди ты!.. Давай, пришью. Нат, принеси нитку с иголкой.

      - Нет, нет, спасибо, - Сашка уже напяливал  разбитые кроссовки. – У меня есть, я сам пришью… Куртку куда-то дел, вы не видели?

      - Вон она, у ворот висит. На, - хозяйка сложила в пакет огурцы и помидоры со стола, лучок, полбулки хлеба. – На, поешь вечером, - подала  продукты Александру.

      - Спасибо. Мы же не договаривались…

      Но, чуть помедлив, взял пакет.

      - Может, еще кому-то помочь надо? Из соседей?..

      - Не знаю, не знаю! - уже поторапливала его хозяйка. – Сам спрашивай.

      Сашка перекинул через локоть куртку, вздохнул тяжело, вышел со двора.

      - Мам, чего ты с ним так? Нормальный мужик, кажется… - Дочка уже убрала со стола, протерла его и нарезала на доске колбасу.

      - Нормальный, нормальный… Ты-то откуда знаешь? – мать раздраженно терла щеткой посуду в раковине. – Ходят здесь… Заразу какую-нибудь подхватишь… Где у нас «Ферри»?!

      Дочь молча подала флакон.

      - «Нормальный»… Ненавижу тунеядцев! Сама всю жизнь пахала, как лошадь, а этот!.. Мужик!.. Сорока еще нет! Не курит, не пьёт, а по дворам побирается!..

      - Чего уж «побирается»? Всю картоху нам окучил, часа три пахал… А ты ему – тарелка щей да зелени кулёк…

      - На сколько договаривались – столько и дала! -  отрезала мать. – Тоже мне, защитница!

      Разом как-то стихли, продолжая заниматься готовкой.

     - Лидка из школы идёт, - увидела Натка сестрёнку.

      - Вовремя. Отобедаем сейчас.

      - Мам, - виновато, не поднимая глаз, сказала Наташа. – Мам, я ему в куртку пятьсот рублей засунула.

      Мать замерла. Затем в сердцах бросила в раковину недомытую ложку. Тщательно вытерла руки полотенцем, сбросила передник.

      - Ну, и дура, - процедила она и скрылась в доме.  Как-то разом, до слёз стало жалко тысячную, которую она тоже тайком положила Сашке в карман, пока тот возился на огороде. Ну, не на сору ж такие деньги найдены! Горбом заработала! А он… за три часа-то… полторы штуки… да со жратвой…  И эта еще, дура сердобольная, со своей пятисоткой… Хоть плачь!

      СТАРИК-РЕБЁНОК

      Этот день был самым счастливым за всю десятилетнюю Сашкину жизнь.

      Рано утром его разбудили родители.

      - Вставай, вставай, родной! – тормошили они его. – С днём рождения! – И загадочно улыбались. – Вставай! За подарком поедете с отцом!

      И они поехали. Сначала на троллейбусе до железнодорожного вокзала, а затем четыре остановки на электричке, до станции Сосновка.

      В маленьком поселке быстро нашли нужный дом, постучались громко в калитку. Но до появления хозяев из собачьей будки у крыльца появилась овчарка и замерла, внимательно и  молчаливо глядя на них.

      Затем на крыльце появился старик-хозяин и, слегка подволакивая правую ногу, поспешил к ним. Рядом шла собака, заглядывая ему в лицо.

      - Здравствуйте.

      - Здрасьте, здрасьте. Вы по поводу собаки? – Руки хозяина как-то суетливо и бестолково шарили по калитке, ища щеколду. А глаза виновато и вопрошающе смотрели на Сашкиного отца, будто ждали в ответ: «Нет, мы не по этому поводу»

      Но батя Сашки не глядел на старика. Он широко улыбался и  с интересом разглядывал молчаливо сидящую овчарку.

      - Мы, вот, за ней. Я вам звонил.

      - Заходите. Дарка, сидеть! Свои! – Старик, наконец-то, распахнул калитку. – Идёмте в дом, там поговорим.

      Дом показался Сашке маленьким, грязноватым, холодным, хотя погода на дворе стояла июльская, жаркая. Он присел на стул у окошка, чтобы не мешать разговору взрослых. А хозяин уже доставал из серванта без стекол коробку из-под обуви, положил её на стол перед отцом, попутно объясняя:

      - Это её родословная… Это грамоты с выставок… Это жетоны, медали… Это прививочная карта…

      Сашку поразило: ладони у старика ходили ходуном. Не пальцы тряслись, а сами ладони! И жетоны, и медали из них падали и падали обратно в коробку.

      - Пьяница какой-то, - брезгливо подумал Сашка. – Или больной…

      Сидеть в доме становилось ещё неприятней. Он  вышел на крыльцо.

      Овчарка лежала у будки, положив морду на лапы. К Сашке даже не повернулась.

      - Собака! – позвал он её. – Иди ко мне! Собака хорошая.

      Та  не шевельнулась. Лишь пряла ушами, отгоняя назойливых мух. И лишь когда из дома вышли взрослые, она встрепенулась, села и уже не отрывала глаз от хозяина.

      А старик провожал гостей до калитки, жестикулировал и что-то негромко говорил Сашкиному отцу. Тот машинально кивал головой, прижимал к себе коробку с документами и всё оглядывался на понуро бредущую позади овчарку. У калитки остановились, а старик всё продолжал и продолжал говорить, будто его прорвало.

      - …Она морковку, Дарка моя, любит… Мы с женой всегда её морковкой баловали. И капусту тоже… А кашу – лучше овсянку, с рубцом…

      - Я знаю, чем их кормить, - прервал его отец. – Держал раньше собаку.

      - Ага, ага, - будто и не слышал его хозяин. - А вот здесь, вот, очень любит, когда чешешь. Аж замирает! – Он положил ладонь на собачью морду, почесал между ушей. – Она ласковая, всё понимает…

      - Вы намордник свой обещали, - напомнил отец. – И ошейник… А я вам свой оставлю.

      - Да зачем он мне? – старик так и не убрал ладонь с собачьей морды. И Дарка морду не убирала. – Сейчас я… Принесу… Сидеть, Дарка.

      - Вот, сынок, - отец присел на корточки перед Даркой. – Это тебе подарок от нас с мамой. Ей сейчас год и десять месяцев. Она уже почти взрослая и обученная.

      Сашка присел рядом. Ему почему-то до сих пор не верилось, что они приехали сюда ради собаки. Думал: какие-то дела у папы, а потом уж за подарком… Хотя, в душе что-то шевелилось… так… неопределенное… несбыточное… А оказалось – свершилось! Вот он, пушистый и красивый друг-подарок! Только грустный какой-то «подарок», невесёлый, хмурый…

      Он с опаской погладил Дарку.

      - Пап, а ты не обманываешь?

      - Нет, сынок, не обманываю, - тот почему-то тяжело вздохнул. – Я сам давно хотел собаку. И мама сейчас согласилась.

      Подошел хозяин, неся собачью амуницию. Молча надел на поднявшуюся Дарку ошейник и намордник, подал поводок отцу.

      - Всё, идите. – Он даже слегка подтолкнул коленом овчарку. – Только построже пока с ней… пока не привыкнет…

      Отец потянул поводок. Собака не двинулась. Стояла и не сводила изумленных глаз с хозяина. А затем изумление сменилось страхом и тоской. Она опустила морду.

      - Идите, идите! – с отчаяньем поторопил их хозяин, но почему-то обернулся, присел рядом с Даркой и обнял за шею.

      - Иди, Дарьюшка, иди… Прости ты меня, паскудника, - плачуще вдруг вырвалось у него. – Иди, доченька! – И он уткнулся в неё сморщенным жалким лицом. Костлявые плечи его в клетчатой выцветшей рубашке затряслись.

      Сашка отвернулся. Ему стало так неловко от вида плачущего старика, что лицо у него пошло пятнами и у самого чуть не навернулись слёзы.

      - Пойдём, пойдём, сынка, - ладонь отца легла на плечо. – Пойдём. Дарка! Рядом!

      И они побрели по тропинке. Рядом плелась собака. А сзади, у калитки беззвучно, опустив голову, рыдал старик. Будто мёртвую оплакивал.

      - Пап, а чего он плакал? Взрослый же дядька, а при посторонних… - спросил Сашка в электричке.

      Отец долго молчал.

      - Жена у него в больнице. Болеет очень сильно, лекарства нужны. А денег у них нет. Сам же видел, как живут, - он почему-то неприязненно посмотрел на сына, будто тот был виноват в этом. – Вот, он и решил продать собаку. Может, вылечит жену… - И, видя, как Сашка непонимающе смотрит на него, добавил: - Дурачок ты, Сашка. Он же её, как дочку любит. Нельзя так… Будто предаёшь кого-то. А если б я тебя кому-нибудь продал? – И он отвернулся к окну.

      Собака понемногу привыкала к новым хозяевам, становилась общительной. Вечерами они – Сашка, отец и Дарка – делали пробежки в близлежащих посадках, играли, тренировались.

      Но днём, когда родители были на работе, а Сашка приходил из школы, собака почти не реагировала на него: лежала на подстилке и смотрела куда-то в сторону. Сашка пробовал проследить её взгляд: Дарка смотрела в окно и будто ничего не видела и не слышала вокруг.

      Он нарезАл ей сосиску, подносил к самому носу. Та нехотя жевала кусочек, остальное так и лежало россыпью вокруг неё. Он собирал остатки, выбрасывал на дно мусорного ведра, чтоб не видели родители. Затем садился рядом и начинал разговаривать с ней, рассказывая о школьной жизни. И гладил, гладил её. Та изредка косилась на Сашку, а, вот, неделю назад даже лизнула в ладошку!  Сашка замер. Душа сжалась от счастья! А собака, будто почувствовав его состояние, продолжала лизать. Потом тяжело вздохнула и вновь завалилась мордой на лапы.

      Вечером Сашка взахлёб всё рассказал родителям, и они дружно радовались и хвалили Дарку.

      А Дарка умерла через два месяца, как появилась у них. Наскочила в посадках  на разбитую бутылку. Ветеринар плохо обработал рану, и заражение крови скрутило её за два дня. Ничего не ела, только пила и лежала на подстилке с перевязанной окровавленными бинтами лапой. Отец взял на это время отгулы и безвылазно сидел рядом с ней. Он же её и хоронил. И шептал, засыпая могилу: «Слава Богу, что Сашка в школе, слава Богу…»

      А Сашка, придя из школы и увидев пустую подстилку, чуть не зашелся в падучей, захлёбываясь от слёз. Родители кое-как его успокоили, отпоили водой, мёдом.

      - Не плач, сынок, не плач. Ей ещё хуже от этого, - утешал его отец. – Не плач. Мы потом вместе к ней  на могилку сходим, попрощаемся. Иди, умойся...

      Сашка долго плескал на себя холодной водой, но слёзы катились и катились. Он посмотрелся в зеркало. И увидел сморщенное зарёванное лицо десятилетнего старичка, продающего свою дочку. И снова завыл от горя.

      А из зеркала ему вторил старик-ребёнок.

СВАДЬБА!

      Сергей тщательно отжал тряпку и продолжил протирать панель автомобиля. На лужайке подсыхали вымытые коврики, рядом валялись вещи из багажника.

      В отдалении, за дворовым столиком, сидели местные мужики, шлёпали картами, потягивали пивко под семечки, громко переговаривались.

      - Сергей! – периодически звали того. – Иди к нам! Пивка хоть глотни!

      Тот отмахивался и продолжал «вылизывать» машину.

      К нему подошел проигравшийся в пух и прах Вовка-сосед.

      - Серый, одолжи сотню. Завтра-послезавтра отдам. – Он убедительно выпучил глаза.

      - Не могу. – Сергей с трудом разогнулся, повернул к нему голову. Шея затекла – спасу нет. – На свадьбу еду. Самому деньги нужны.

      Вовка опешил. Подвздёрнул брюки на коленях, присел на корточки.

      - И кого везёшь? – спросил, усмехаясь сквозь зубы. Дымящийся окурок зажат в уголке рта. – Кто ж на такую рухлядь позарился, а? Бомжи знакомые?

      Сергей ничего не ответил. Выплеснул грязную воду под куст акации, налил в ведро чистую, из пятилитровки и переключился на лобовое стекло.

      - Ну-ну…

      Сосед отошел к играющим. И вскоре вся толпа сгруппировалась у Сережкиной машины. И пиво сюда же перенесли.

      - Серёж, кого везёшь-то? Местные кто? А то этот баламут говорит: бомжей каких то…

      Сергей оторвался от уборки, тоже закурил.

      - Мужики, - обратился он сразу ко всем. – Вам что, делать нечего? Чешите языками, как бабьё: лишь бы, лишь бы… Не стыдно?

      «Как бабьё» обиженно загудело. Пришлому иль инородному враз бы морду начистили, а здесь свой… Разобраться надобно. Вовка, что ли, врёт? Сочиняет?

      - У него и спросите! – отрезал Сергей и принялся оттирать фары. И замолчал, не отвечая на вопросы провокаторов.

      Мужики спросили у Володьки.

      -  Нет, кажется, не врёт. Машина – на свадьбу. А кому, кроме как ущербным, «Москвич-412» сейчас нужОн на свадьбу? Может, богатенькие какие-нибудь? С отклонениями? С придурью? Эксклюзив делают? – негромко раздумывали дворовые.

      - Сами вы … с отклонениями… - обозлился, наконец, Серёга. – Ладку женю, а вы!.. Уроды!

      Мужики разом отстали, отошли к столику.

      - Ну, раз Ладку... А мы этого дурака слушаем! Ладка – эт святое. Хотя… Под такое дело сейчас и «мерс» нанять можно. Дешево, говорят… Нет! Отец! Пусть сам под венец везёт! На своём, «эксклюзивном»! А вечером проставится! Серый, может, помочь? – окликнули «именинника». – Ленточки… иль куклу присобачить?.. Ну, смотри: сам дак сам…

      На этом успокоились.

      Сергей домыл машину.

      - Всё, кажется, - подумал он, вытирая мокрые ладони о ветошь. – Пора. Время поджимает.

      Ушел в дом.  А уже минут через пять «Москвич» на скорости, с пробуксовкой выехал со двора.  Сквозь заднее чистое стекло виднелась невеста, трехлетняя лабрадорка Лада со скромным красным бантиком на ошейнике.

      - Удачи! – только и смогли прокричать вслед дворовые. Кто-то неумело перекрестил машину вслед.

      - Мужики, может, верёвками подъезд  перетянем?  Плеснут же! Положено! – опять сунулся с предложением дефективный Вовка.

      Мужики даже не взглянули на него: чего с ним разговаривать? Проигрался – вот и несёт невесть что. Сейчас-то чего суетиться? Всё - равно без жениха вернутся. А выкуп… Мы с Серого, ежели что, через два месяца сдерём, после родов, тьфу-тьфу!  А, кстати, кто ему за задний бампер букет акации присобачил?

      Трамвайный билет

      Было уже далеко за полночь, когда он, наконец, решился. Ходил до этого по комнате, мерил ее из угла в угол и курил, курил беспрестанно…  Порой останавливался у окна и бездумно смотрел на темнеющий неторопливо двор. Для чего-то открыл холодильник, тупо уставился на замерзшую белизну. На глаза попалась бутылка коньяка в дверце. Очнулся и закрыл холодильник.

      Подсел к компьютеру и вновь попытался перечитать всю переписку с ней за два года. Голова ничего не соображала. В голове уже прочно засела мысль: «Надо ехать, надо ехать…».  Будто вагон стучал на стыках.

      - Куда? – произнес он вслух. – Зачем? Чего ты мечешься, урод?!

      Тоскливо было на душе; и тревожно, и пасмурно. И все это - от неопределенности. Не привык он так, на взводе жить! Не его это! А пока точки не поставишь – так и будешь дерьмом в проруби: ни утонуть, ни на берег вылезти. Решай!  Сегодня решай!

      Он набрал в компьютере расписание самолетов. Куча рейсов, оказывается, до нее. Хоть сейчас лети…

      - Ну, прилетишь ты… - думал он  с безнадёгой. – Ну, найдешь ее адрес… Ну, выйдет муж… - Вот, здесь он совсем запутался в своих домыслах. – Ничего-то ты о ней не знаешь. Замужем – не замужем… сын только взрослый, она говорила… и то: с ней живет или нет?.. Ни возраста ее, ни как выглядит… Фотка эта на сайте – не разглядеть ни черта! Как на старом паспорте… Да что ты, как… Фотка то здесь причем?!

      Он рывком отодвинулся, встал. Достал из холодильника коньяк и выпил.

      - «Созвучность, созвучность… душа, душа…» И, впрямь, дурак!  Может, настроение одинаковое было?! Может, дождь шел?! И у нее, и у тебя, а? Как тебе такие варианты? – Снова плеснул в рюмку. – Только… Что-то часто у вас одновременные «дожди» льют. Будто разом навораживаете… От тоски по жизни настоящей. Да где ж ты раньше то была?! А сам-то ты где был раньше?! – чуть не завыл он. И после долго-долго молчал.  А потом (неожиданно для себя!) начал  постепенно себя накручивать. – Живете этим интернетовским суррогатом. Что ты! «Письма к незнакомке», тоже мне… Но у того то - мираж, фантазии, бзик были!.. А эта – вон, с фото на тебя смотрит…Живая, во плоти…  Да еще и пишет… Ты ж думал: проза – это мужское занятие, а дамочкам – слюни да сопли поэзии, а эта, ты смотри… И не оторваться. Будто не читаешь, а напротив сидишь. А она тебе душу на изнанку выворачивает.  И свою, и твою… - Он покрутил недоуменно головой. – А бардов слушает. Хорошей поэзии не знает – вот и запала на примитив. – Опять споткнулся в своем монологе. – С другой стороны: Окуджава, Дольский… Да те же Клячкин, Митяев… - Вздохнул и снова налил. – Приехать… «Будете проходить мимо моего дома – проходите». А чего, запросто так и получится! – Заметил в руках не выпитую рюмку, поставил на стол, закурил. – Кому ты нужен… Это здесь, на мониторе нервы щекочите, а приведись встретиться – глаза друг от друга прятать будем. И молчание… Гнетущее-гнетущее! С ума сводящее! «По ком звонит колокол»… Только про погоду и говорить… - Он залпом выпил налитое. – Эх, Ирочка ты моя Васьковская, эх, Ирочка… Чего ты со мной делаешь?.. Будто  счастливый трамвайный билетик выпал… И ты замираешь, как мальчишка, от возможности этого счастья…

      Опять посмотрел на расписание. Восемь утра… Нет, надо к вечеру прилететь, чтобы, уж, наверняка дома была. Часов в пять…

      - Вот, опять заметался… Ох, эти женщины… А, ведь, тоже – от Всевышнего. И «Аве Мария», и «Романс влюбленных»… и ракушка, и восход… и они… женщины… Постоянно считал, что случись какие-нибудь неполадки, несуразности в жизни – это просто замучился Всевышний с нашими нежданными - негаданными выкрутасами. У нас же семь пятниц на неделе, не соскучаешься! И нечего косить на сатану! Просто «запарка» была  у Всевышнего. А вспомнишь про этих юбочных от пятнадцать до сорока пяти – и поневоле засомневаешься: а не от лукавого ли они?

      А вспомнилось ему, почему то, как они расходились с женой. Никогда старался  не вспоминать об этом, не бередить душу, а здесь что-то накатило.

      Быстро разошлись, даже сыну ничего не сказали. А тот – взрослый уже, семейный  - долго потом метался между ними, пытаясь понять причину.

      А какая, к черту, причина?! Просто появился у жены человечек, без которого она жить не могла! Вернее, пятнадцать лет могла. Пока сын не повзрослеет. Повзрослел – и разбежались.

      Он отчетливо помнил тот вечер, когда она все рассказала. Он даже помнит, как в пустой прихожей соседей беспрестанно и тихо, как звонок междугородки,  мяукал котёнок. И  прожженную от сигареты дырочку на футболке. И как кто-то звал ребёнка со двора: «Лиза! Лизка! Мама зовёт!». И мелькающий по телевизору с выключенным звуком фильм «Короткое дыхание любви». А жена всё рассказывала и рассказывала… Просто… Без оправданий… Да ей и не за что было оправдываться…

      Он понял тогда, как сильно её любит. Каждое слово – будто под дых били. И ещё понял: не сможет она уйти сама! Любит другого, а уйти не сможет. То ли жалеет его, то ли нового, неизведанного страшится. Пепел от любви остался. И пепел этот – жалость к нему.

      Ему, Сашке, решать.  Если любишь, то освободи её от этого бремени – жить с тобой. Но как это страшно – узнать, что тебя не любили почти всю жизнь. Другого любили, а с тобой… так… лицедействовали… Кажется, чего проще: разбежаться в любое! время…  И честнее… И милосерднее…

      И такая тоска и боль затаилась в его глазах, что он опустил голову, да так и сидел, сгорбившись. И тоска эта была по пустой прожитой жизни, в которой он всегда верил ей. Всегда! И вся жизнь его теплилась на этой вере в её любовь. А – напрасно. А жить осталось чуть да ещё чуть. С пустотой. И зачем? Для чего?..

      А со двора всё звали: «Лизка, Лизка!»

      И мяукал котёнок.

      И теперь, вот… Самолет… Вылет – не вылет… недолет – перелет… Рифмоплёт хренов. На сайтах, вон, веселись, поэт недоделанный…

      И он набрал заказ на бронь. Посидел ещё немного у выключенного монитора. Затем тяжело поднялся и пошел спать.

      Ему снилось, что он стоит у окна в доме  где-то  у озера. Лютая зима. Серое утро. Куржак на угрюмых узловатых березах. И одинокий лыжник на том краю замерзшего озера.

      Тоскливо, и в то же время ощущение, что вот-вот что-то изменится, что-то заветное исполнится! Даже таким мертвым февральским утром…

      А лыжник уже исчезал  из виду.

      Проснулся он поздно, в десять утра. Долго лежал, не открывая глаз. На душе было спокойно и ясно. Он понял, что за двадцать с лишним лет не  смог разглядеть любовь вблизи, в одной постели, когда сливались и души, и тела. А здесь…  Нет, Сашка.  Все самолеты  к мониторному счастью  уже улетели. «Горящими листьями пахнет в саду»… Живи, как живется.

      А ночной лыжник уже совсем исчез из виду…