Женя не спала. Время близилось к полуночи, а мужа всё ещё не было дома. Значит, опять придёт во лузях*. Только бы уж он сразу свалился в прихожей и уснул, не скандаля, только бы не разбудил трёхлетнего сынишку! Вовка сейчас спокойно спит в своей кроватке у противоположной стены, поближе к тёплому чёрному боку печки-голландки. У Жени, глядя на сына, каждый раз сжималось сердце: Вовка рос болезненный, худенький, к тому же было у него жуткое косоглазие, которым наградил его часто пьющий папа. Уж очень хотелось ему сделать из сына атлета, но ничего не понимая в физиологии детей, он часто переворачивал годовалого ребёнка вниз головой, вертел его, подбрасывал. Неокрепшие мышцы глаза не выдержали таких нагрузок, и левый Вовкин глаз закатился к виску. К тому же, когда сынишка уже хорошо ходил, Женя заметила, что он как-то странно ходит – на цыпочках и слегка пританцовывая. Обследование у врачей показало: детский церебральный паралич в лёгкой форме. Диагноз был необычным, незнакомым, а потому ещё больше пугал молодую мать: что-то будет с её кровиночкой в дальнейшем?..
За окном скреблась неласковая октябрьская ночь. Женщина смотрела в темноту сухими, уставшими плакать глазами. Как же так случилось, что её Аркадий, умница и краса всего города, начал пить? Может, это отголосок прошедшей войны, где он служил в полковой разведке? Или это произошло потому, что вернулся он живым и невредимым, на зависть многим женщинам, рано овдовевшим, но так и не ставшими женщинами по-настоящему, не успевшими познать ни жара супружеской постели, ни радости материнства? И вот теперь он потихоньку превращается в обычного пьяницу-забулдыгу: все канавы ему знакомы, всеми собаками облаян. У Жени не хватало сил вытащить мужа из этого болота, оторвать от дружков, которые старались его споить…
С грохотом распахнулась входная дверь, которую женщина не запирала, боясь гнева мужа – никогда не узнаешь наперёд, в каком настроении придёт её подвыпивший благоверный. Так и есть, сегодня он снова еле держался на ногах. И пока он, покачиваясь, снимал в прихожей шинель – память о фронтовых годах – Женя, быстро нащупав в темноте платье, оделась и тихонько вышла в кухню. Муж смерил её дикими, налитыми кровью глазами и, ничего не объясняя, занёс руку для удара, но, покачнувшись, промахнулся. Это ещё больше разозлило его. Развернувшись и опрокинув тяжёлый табурет, он двинулся к ней. Женя уже срывала с вешалки пальто и пуховый платок. Не дав мужу опомниться, она выскочила в сени, спиной прикрыв дверь, и услышала, как проснулся от шума и заплакал Вовка.
Возвращаться и успокаивать сына она не стала: знала, что если вернётся, то побоев не миновать, а ребёнка Аркадий не тронет. Осторожно выйдя на крыльцо, женщина огляделась, не светится ли чьё-нибудь соседское окно, чтобы попроситься на ночлег. И долго ещё звучал в её ушах испуганный и обиженный Вовкин плач.
Да, ночлег она найдёт, но вот только уснуть до утра не сможет в тревоге за сынишку. Знала она и то, что утром, прокравшись тихонько в настывшую, разгромленную квартиру, увидит, что в обеих комнатах и кухне горит свет, а её Вовка спит, свернувшись калачиком на кухонном столе. Увидит его напухшие и покрасневшие от долгих слёз веки и слипшиеся реснички. Так было всегда, когда ей приходилось убегать от побоев: сынишка просыпался, плача, звал маму (отец к тому времени уже мертвецки засыпал и ничего не слышал), потом ходил и включал везде свет, чтобы не было страшно, и по той же причине залезал на обеденный стол: раз выше, значит – не страшно...
Какая шикарная сегодня ночь! Жарко, но, в то же время – прохладный ветерок слегка касается висков. Тишина, разлитая в природе, обволакивает плечи, проникает в самые глубокие уголки души. Даже кошки и собаки молчат. И только неугомонные сверчки, пришедшие на смену дневным кузнечикам, стрекочут, невидимые, где-то в траве.
В природе – истома, небо – бархатное... Низко-низко над горизонтом оранжевой апельсиновой долькой зависла половинка луны. Звёзды пока только чуть-чуть видны. Позже, за полночь, – рассыплются по небу мелкой алмазной пылью, а некоторые – целыми связками огромных бриллиантов. Бери – и собирай их горстями! Но – нет! Жаль портить такую красоту! Начинается пора звездопадов... загадывания желаний...
Обожаю этот последний летний месяц, когда на смену сумасшедшей иссушающей жаре приходит нежное тепло. Август – он как возраст, возраст зрелой женщины: сердце ещё способно дарить тепло, но любовь не обжигает страстью, не оскорбляет пустой ревностью. Август разумен своим достоинством и мудростью.
Да, это уже не июль, но ведь ещё и не сентябрь!..
…А по ночам в садах пахнет созревающими яблоками – запахом материнства…
Надо бы ложиться спать – поздно уже, да вот попробуй-ка уснуть в такую ночь!
06. 08. 2014г.
Поэт
Автор: Рябина
Дата: 07.08.2014 19:29
Сообщение №: 53913 Оффлайн
Однажды, перебирая семейный архив, моя мама нашла старенькую школьную тетрадку. Ещё в три линейки! Обложка выгорела на сгибе, но чернила не изменили своего цвета. Надпись гласила: тетрадь для домашних работ по письму ученика 3 класса… школы №… Владимира… Мама держала её в руках и тихо улыбалась, когда я подошёл и заглянул через её плечо. – Ты знаешь, какой там у тебя написан «шедевр»? – Смеясь, спросила она. – Вот, прочитай! Пожав плечами, я открыл тетрадку на странице, где был заложен её палец, не надеясь увидеть что-то выдающееся. Это было коротенькое домашнее сочинение на тему «Как мы ходили на экскурсию». И буквально с первых же строчек я вспомнил, как это было! Хлебозавод, куда нас повела Зинаида Васильевна Поздеева – наша первая учительница – был через дорогу от школы, чуть-чуть наискосок. Мы-то были уверены, что там только хлеб пекут, а оказалось, что там варили вкусный квас, делали лимонад «Буратино», а кондитерский цех выпекал ещё и пряники. Но самым неожиданным было то, что там делали ириски «Золотой ключик»! Помню, мы всего там напробовались! Было очень вкусно! Свежие, уже остывшие ириски, но ещё не завёрнутые в фантики, были очень твёрдые. Ни раскусить, ни разжевать их невозможно, только рассасывать, положив на язык или засунув за щёку. Перекатываясь во рту, они, как камешки, постукивали о зубы. Но при попытке разжевать их, ириски, согреваясь во рту, становились тягучими и вязкими, прилипая к зубам. Тётеньки, которые варили и заворачивали на автоматах уже остывшие конфеты, объяснили, что если дать им полежать месяца два, они станут мягкими, как сливочная помадка, и только в самой серединке останется довольно плотный стержень… Урок, отведённый для экскурсии, закончился быстро. Перед выходом из кондитерского цеха учительница заставила всех вывернуть карманы, безжалостно конфискуя конфеты и пряники, взятые «на пробу»! Делая каждому строгое внушение, она только меня похвалила: – Видите, какой Вова честный? Ничего не украл! Обратно в школу я шёл, переваливаясь с боку на бок, как утёнок. Но никто не обратил на это внимания. В классе, на перемене, я приподнял резинку, стягивавшую низ широких, с начёсом шаровар – и с лёгким стуком на пол посыпались ириски! Ребята горстями собирали с пола «Золотой ключик». К щедрому угощению никто не остался равнодушен!.. И вот теперь, читая и вспоминая эту экскурсию, я от души хохотал над заключительной фразой: «Побывав на хлебозаводе, мы вынесли оттуда много полезного!»
14. 08. 2014
Поэт
Автор: Рябина
Дата: 14.08.2014 16:18
Сообщение №: 54996 Оффлайн
Без тебя... Да разве что-то было? Разве солнце без тебя светило? Разве небо было голубее? Или, может, я была добрее? Горькой без тебя была малина, И лесная чаща не манила; Лето было без тебя зимою, Без тебя зима была другою. И не пели птицы на рассвете. Без тебя мои родились дети, Без тебя росли, взрослели - тоже, И не на тебя они похожи... Тёплою вода в ключе казалась, Счастье без тебя со мной не зналось. Без тебя беда беду сменяла... Как же без тебя я тосковала!
Я тебе зачем нужна?- Чужемужня, не нежна... Чужестранна, чужедальня... Не носить кольцо венчально - Ты не можешь быть мне мужем, Ты ведь тоже чей-то "чуже-"...
Наш старый двухэтажный дом, который давно пора уже было снести, находился в центре города, но в глубине «тихого» милицейского двора. Вокруг него как-то быстро поднялись пятиэтажки, и стало ещё «веселее». Жильцы – в подавляющем большинстве – были скандальные, крикливые, многие попивали. И среди этого контингента садовым цветком среди лопухов выделялась одна пара. И я по молодости лет не обратила бы на эту пару внимания, если бы многократно не слышала от окружающих злых насмешек в их адрес. Это – муж и жена, старые евреи… Возможно, они и не были очень старыми, но когда тебе всего 18-19 лет, то даже сорокапятилетние люди кажутся стариками. И так часто соседи обсуждали эту пару, высмеивая, показывая пальцами и смакуя, что мне захотелось самой непременно увидеть их и понять. Вот и увидела…
Пересекая по диагонали двор, взявшись за руки, шли двое – та самая еврейская чета. Именно – взявшись за руки! По мнению жильцов «тихого» двора даже ходить под руку считалось предосудительным и чуть ли не преступным, а тут – за руку, как школьники!
Пока пожилые люди не подошли на довольно близкое расстояние, я тоже с долей иронии смотрела на них. Но вот мы поравнялись – и тут в моей душе всё перевернулось от внезапно нахлынувшего чувства какой-то теплоты и щемящей нежности: я увидела их лица, их глаза! Чувство неизмеримого счастья, гордости и бесконечного доверия к своему спутнику – на лице жены, а чёрные бархатные, ещё не замутнённые старостью глаза мужа излучали столько любви и заботы к ведомой им женщине, что я вдруг поняла, почему над ними смеялся весь двор: им завидовали! Завидовали той самой, чёрной завистью – женщины, никогда не испытавшие и сотой доли заботы от своих вечно пьющих мужей; завидовали мужчины, осознававшие где-то в глубинах своих пропитых мозгов, что им не дано такого счастья, что они его сами утопили в водке, пьяных скандалах и драках, превратив своих жён в злых кикимор…
Супруги медленно, наслаждаясь друг другом, не замечая никого вокруг, прошли мимо. Я долго смотрела им вслед, стараясь запомнить это состояние тихого счастья двоих. Даже сейчас, закрыв глаза, вижу их просветлённые лица…
Мне было восемнадцать. Но я поняла, какой должна быть Любовь, настоящая Любовь! Увы, такой Любви мне встретить не довелось…
22 августа 2014 г.
Поэт
Автор: Рябина
Дата: 22.08.2014 10:48
Сообщение №: 56269 Оффлайн
Мне ничего не надо: Ни почестей, ни денег, ни наград. Тихонечко скажи: «Приди!» – И буду рядом, И в осень – расцветёт вишнёвый сад.
Приду в твой тихий дом, Наглажу все рубашки И чай зелёный с молоком налью. Расставлю в комнатах Букеты из ромашек И васильков – я с детства их люблю.
Ты позови меня – Я обойду препоны И каменную осыпь на пути… Когда ты позовёшь – Разрушатся законы, Останется один, где Я и ТЫ!
Большую руку дай – Пройти мосты сомнений: Закрыв глаза, пойду на край Земли. В объятья заключи, Чтоб сладостность мгновений Сквозь годы, что даны, мы пронести смогли.
Пройдёт не один год, прежде чем в этой семье наступят перемены. Через два с половиной года во время сильнейшей грозы разряд молнии ударил в землю слева от Вовки, отчего его левое ухо покраснело и невероятно распухло, больной левый глаз перекатился к носу, да так и остался, и странным образом исчезла приплясывающая походка – церебрального паралича как не бывало!.. Однажды в личной библиотеке соседей, с которыми у Жени и Аркадия были очень тёплые и близкие отношения, появилась книга «Возвращение в жизнь». Судьба талантливого, но спившегося скрипача, как в зеркале отразила жизнь Аркадия. Ассоциация оказалась настолько яркой, как будто высвеченная лучом прожектора, что он споткнулся в своём неудержимом алкогольном беге и глазами стороннего наблюдателя увидел ранние горестные морщинки на лице жены, болезненность сына, его глаза, испуганные приходом нетрезвого отца… Решение пришло сразу и бесповоротно: лечиться! Женя с затаённым страхом, смешанным с радостью, наблюдала, как трудно восстанавливался её муж, как преодолевал тягу к водке, как постоянно боролся с собой. Аркадий, чтобы укрепить результат лечения, не давал себе ни часу поблажки. Он взял на себя почти всю работу по хозяйству. Теперь садово-огородные работы были только в его ведении; решение завести кроликов, требующих неустанного внимания, тоже принадлежало ему. Но жена, опасаясь обострения его недуга, нет-нет, да и просила: – Аркадий, давай уедем куда-нибудь и там, на новом месте, будем строить новую жизнь. Ответ был неизменно один: – Нет, где я упал, там я и поднимусь! И он поднялся. Блестящий педагог-историк, он вскоре стал директором школы рабочей молодёжи, а ещё через несколько лет – новое повышение: директор школы-интерната в одном из небольших городков Татарии…
А что же Вовка? Аркадий весь свой досуг отдавал ему, по новому, наконец-то, оценив радость отцовства и общения с подросшим сыном. Мальчишка рос таким же увлечённым, каким стал его отец. Лишённый из-за своего косоглазия радости многих подвижных игр со сверстниками, он запоем читал исторические книги, коллекционировал марки в подражание отцу – Аркадий увлекался нумизматикой… Дальнейшая судьба этой семьи мне неизвестна. Доходили, правда, слухи, что Аркадия снова перевели с повышением в другой город. Это уже была столица Удмуртии – Ижевск. Поговаривали даже, что он был награждён орденом Трудового Красного Знамени. Что ж, заслуженно! Думаю, что судьба их сына тоже сложилась удачно и благополучно – было с кого брать пример, как надо строить свою жизнь! А в нашей личной библиотеке долго-долго хранилась книга о скрипаче-алкоголике, излечившегося от своего недуга. На форзаце была надпись, сделанная рукой Аркадия: «Да, только тот поймёт и прочувствует эту книгу, кто сам пережил ужас падения»… Ну, может быть, я и не совсем дословно процитировала его слова (прошло более пятидесяти лет!), но смысл – передала точно!
Зима 2013-сентябрь 2014 года.
Поэт
Автор: Рябина
Дата: 19.09.2014 12:17
Сообщение №: 60357 Оффлайн
Задолго до наступления зимних каникул все школы города стали готовиться к смотру-конкурсу художественной самодеятельности, который, по традиции, проходил в дни весенних каникул. Наша школа всегда выделялась среди других школ города хорошими музыкальными номерами. Это был, в первую очередь, хор (нам везло на учителей пения!), много было сольных песен – умели наши учителя находить «бриллиантики» в общей хоровой массе детей! И, конечно же, славилась школа оркестрами – их было три: духовой, эстрадный и оркестр русских народных инструментов. Когда мы учились в среднем звене – это 6-8 классы, в школу пришёл новый учитель пения Анатолий Сафронович Распутин. Из-за его такого странного и непривычного отчества мы тут же окрестили его Сарафановичем (а как иначе?). Да так Сарафановичем он у нас и слыл несколько лет: умеет ребятня давать весьма меткие прозвища! Новый учитель был блондинисто-кучеряв, высок, широк в плечах и вообще был весь какой-то крупный: большой и полногубый рот, крупный нос, лохматые белёсые брови, светло-серые, слегка навыкате глаза, которые «выпучивались» сами по себе, если мы фальшиво пели. А ещё он носил светло-серый костюм – все остальные мужчины-учителя ходили в костюмах мрачно-тёмных расцветок. И вот этот, казалось бы, неуязвимо-большой человек стеснялся своей такой звучной фамилии – Распутин! Перед выходом на сцену он по нескольку раз заставлял какую-нибудь девчушку-конферансье повторять его «творческий псевдоним»: Анатолий Витковский! Что ж, наверно, он имел на это право, а нам было очень смешно… В тот год наш сводный школьный хор пел песню на стихи С. Маршака «Мальчик, мельник и осёл». Не стоит пересказывать содержание, думаю, что читатель хорошо знаком с этим произведением. Но стихотворение – это одно, а положенное на музыку, оно приобретает совершенно иное звучание! Песня начиналась с длинного первого слога: «Мееельник на ослике ехал верхо-ом…» Нам нравилась эта песня: пионерско-патриотические и призывно-маршевые уже поднадоели, а эта была шутливая. Незаметно пролетела самая длинная и тяжёлая третья четверть, вплотную приблизились весенние каникулы, а с ними – и дата смотра. Вечером в школьном зале яблоку негде было упасть: почти вся школа собралась на прогон – генеральную репетицию. И, казалось бы: ну что волноваться? Всё у нас звучало хорошо, всё выверено, пето-перепето. Но в первом ряду сидела наша очень строгая директриса, не менее строгий завуч и все учителя. Я чувствовала, как слегка подрагивает локоть моей подружки, стоявшей рядом. Нащупав незаметно её пальцы, я сжала их в своей ладони, успокаивая Олю. Она благодарно кивнула головой. Уже девочка-старшеклассница объявила, что выступает хор, уже вышел и встал перед нами, играя желваками, АнатолийВитковскийкий. Вот уже и глаза у него начали выпучиваться – он тоже волновался. Вот уже и руки взлетели, показывая ауф-такт, что означало: внимание, приготовились… как вдруг из последнего, верхнего ряда хора прозвучало девичьим голоском жалостливо-робкое: – Мееее… Глаза нашего хормейстера стали страшными: от гнева они почти побелели и ещё больше выпучились, выражение лица было свирепым. Зал взорвался хохотом! Смеялась даже наша строгая директриса! А мы, бедные, стояли на сцене и не знали, что делать: было нестерпимо смешно, но, опасаясь гнева нашего Сарафаныча, мы, как могли, сдерживали смех. И всё же он прорвался наружу после того, как руководитель хора свирепо прошипел, глядя на верхний ряд: – Вон отсюда! Незадачливая девчонка кубарем скатилась с верхней ступеньки и скрылась в спортивной раздевалке. А выступили мы хорошо, первое место заняли!
На электричку, уходящую рано вечером, я опоздала – задержала подготовка к академическим концертам, завершающим первое полугодие: хотелось, чтобы мои ученики не ударили лицом в грязь и сыграли на хорошем уровне. До города, где после второго замужества жила моя мама, пришлось добираться поздним проходящим поездом. 5 декабря был день Конституции, и выпадало целых три выходных дня – можно было позволить себе расслабиться и дать отдохнуть ушам от какофонии музыкальной школы. Я знала, что меня ждут. Ждала мама – разлука на фоне сильной привязанности на первых порах давалась нам нелегко. Ждал и её приёмный сын: мама вышла замуж за вдовца с мальчиком. Было ему в ту пору двенадцать, а мне восемнадцать лет. Удивительно, но отношения у нас сразу сложились не просто дружеские, а родственные, как между родными братом и сестрой. Сначала я с любопытством приглядывалась к нему: вихрастый, какой-то мосластый, как подрастающий щен, он был добродушен и незлобив. До сих пор я была в семье единственным ребёнком, а тут вдруг внимание мамы переключилось на этого мальчишку. Но природная любовь к детям, а, возможно, и мамин пример сыграли свою роль, растопив некоторое недоверие по отношению к этому сироте – мама его умерла всего год назад от подпольного аборта. Вот и остались двое осиротевших мужчин – Вова Большой и Вова Маленький, как звали их соседи по коммунальной квартире.
Со старшим отношения были натянутые, а младшего я сразу стала звать Вовчик-Птенчик. А он был очень горд тем, что у него появилась сестра, да не просто сестра, а – старшая! И прошло всего-то два-три года, как этот Птенчик вымахал под два метра ростом, став на целую голову выше меня! И теперь уже я чувствовала себя рядом с ним подростком. Но, несмотря на это, мы по-прежнему приберегали друг для друга сладости: конфеты, яблоки, шоколадки. Когда друзья угощали его дорогой конфетой, он неизменно просил: «А Тане?» И не было случая, чтобы он утаил лакомство и съел его в одиночку! Я тоже всегда привозила ему что-нибудь вкусненькое из Глазова: апельсины или бананы (там даже в полу-голодное советское время было хорошее снабжение)…
Итак, приехав далеко за полночь – было около трёх часов ночи, я поскреблась в дверь их квартиры. Мама тихонечко открыла, чтобы никого не разбудить, но не тут-то было: Птенчик проснулся и сразу же забасил: – О, сестра приехала! Таня, там, на столе, у меня тетрадка по английскому языку. Напиши мне, пожалуйста, рассказ «Моя семья»! Мама завозмущалась: – Вова, да имей ты совесть, человек с дороги, спать ведь хочет! – А что, до завтра – никак нельзя? – Спросила я. – Не, завтра – никак, у меня оценок нет, спросят. – Да ладно, сделаю я тебе рассказ, всё равно спать пока не хочется. Ложись.
Семейство быстро угомонилась, а я, погасив верхний свет и оставив светить только бра над обеденным столом, села за уроки… Английский я любила ещё со школы, с удовольствием его учила, а потому получала только пятёрки. Четыре года, прошедшие с выпускного, не успели стереть знания, поэтому потренировать память было совсем не лишним, да и удовольствие от общения с любимым предметом я получала великое! Вовчик это знал, а потому эксплуатировал меня без зазрения совести. Я не обижалась…
Итак, что там у нас? Ага, папа-мама, чем занимаются, кем работают… А, вот ещё: какая у нас квартира… Так, пофантазируем, распишем, что у нас не коммуналка, а шикарная трёхкомнатная, да ещё с горячей водой… И правда, не напишешь ведь, что семья ходит в баню по воскресеньям, выстаивая длиннющие очереди? Ага, а вот и о самом рассказчике… Так, готово. А что тут ещё? Другие члены семьи? Да легко! У рассказчика есть сестра, и никого же не интересует, что сводная, а не родная! Да пусть ещё другие такую сестру поищут, которая в три часа ночи за неродного брата уроки делает!..
И тут меня, что называется, понесло! Сказалась моя природная шаловливость: в конце рассказа, надеясь всё-таки на то, что Птенчик мой прочитает написанное, я, дурачась, приписала шутливое, но компрометирующее братца окончание. Хихикая от подстроенной каверзы, я захлопнула тетрадку и, посмотрев на часы, ужаснулась: пять утра! Спать, немедленно спать! Всё ещё хихикая в подушку, уснула сном праведника и проспала почти до обеда.
Проснувшись незадолго до прихода брата, я никому не сказала о сотворённом ночью, надеясь, что пронесёт. Но на душе было как-то… не очень... Часа через полтора пришёл Птенчик. По его смеющимся глазам, поняла: что-то было! Вовчик плюхнулся рядом на диван и изрёк: – Сестра, тебе привет от Андрюшки Гомзякова. – Спасибо, – выдавила я, ожидая продолжения разговора. Вмешалась мама: – А откуда Андрей знает, что Таня приехала? Мы с Вовкой переглянулись и расхохотались. – Да нет, ты знаешь, чего она учудила? Меня учитка, значит, спрашивает, готов ли я к уроку? А я – чего? Беру тетрадь и читаю то, что Таня ночью написала. И так это всё складно получается, хорошо. Ёлки-палки, думаю, неужто мне сейчас пятёрку поставят? А как до конца дошёл, смотрю – все в классе хохочут, учитка – тоже. А потом и говорит: «Садись, Корзунин. За находчивость ставлю тебе четвёрку. Сестре привет передай». Ну, у меня тут вообще непонятки пошли: она-то откуда знает, что сестра приехала?! Я, хохоча, медленно сползала с дивана. – Так ты даже не прочитал, что там написано было?! – Нет, а зачем?! Я же знаю, что ты без ошибок напишешь! Мама переводила непонимающий взгляд с меня на братца. – Во-во, Андрюшка потом тоже спросил, во сколько Таня приехала. Я ему говорю: «Да откуда вы все про неё знаете?» А он мне: «Так ты же сам признался, что не ты, а сестра писала рассказ!» – Мама, ты знаешь, что я ему в самом конце написала? – И что? – А я ему написала, что у него есть старшая сестра и рассказ пишу я! Теперь мы уже хохотали втроём. Мама, вытирая слёзы, только и спросила – Вова, и тебе не стыдно? - Не, не стыдно. А чего? Вон как всем весело!
Поэт
Автор: Рябина
Дата: 23.09.2014 08:52
Сообщение №: 61143 Оффлайн
Мы в соцсетях: