Форум

НИКОЛАЙ БРЕДИХИН

ЛЮДИ ГАЛАКТИКИ

Аннотация книги

Роман «ГАЛАКТИЧЕСКИЙ ЧЕЛОВЕК» не просто современен, но даже в чем-то опережает день сегодняшний. Хотя речь в данном случае не идет о фантастике. По жанру это типичный роман-предположение.

Герою, потерявшему работу и уже отчаявшемуся найти достойную его новую, предлагают за весьма приличное вознаграждение привести в порядок мысли неизвестного пророка. Что интересно, четыре «благодетеля-работодателя» – представители самых разных религиозных конфессий. Что же их вдруг объединило?

«- Кто мы? Галактические люди. Непонятно? Что ж, я попытаюсь просветить вас, вот только в состоянии ли вы что-то о нас понять? Скажем так, люди самых разных вероисповеданий собрались вместе, чтобы построить своего рода новую Вавилонскую башню. Они назвали себя гелекси, люди Галактики. Как вы уже поняли из тех записей, что мы предоставили вам, речь идет о новой религии. Для того, чтобы быть гелекси, совершенно не обязательно ее исповедовать, но ее обязательно нужно знать.  В чем же ее сила? Как это ни покажется странным – в отрицании загробной жизни. Она утверждает, что любое несовершенство обречено и исчезает без следа. А значит, и мы исчезнем. Какой может быть выход? Поумнеть! Мы вполне в состоянии в разы продлить годы нашей жизни, если только не будем обольщаться бессмысленными надеждами, а сконцентрируемся в полную мощь на этой задаче. То есть, оставаясь в рамках своих вероисповеданий и нисколько не отрицая загробную жизнь, и жизнь после смерти, мы, тем не менее, абсолютно убеждены в том, что мысли о продлении собственной земной жизни, нисколько не противоречат ни одной религии на Земле. Так же, как и желание сделать ее более счастливой, насыщенной. Что в результате? Параллельное сознание, параллельное существование. Но, собственно, об этом можно рассказывать бесконечно…»

Герой понимает, что отказ с его стороны может означать только гибель, причем не только его собственную, но и, что гораздо важнее для него - его семьи. Его невинное, на первый взгляд, увлечение богословием во времена социализма, когда самым сложным для интеллекта было – хоть чем-то занять свои мозги, в новом времени вот так, неожиданно, оказывается для него роковым. («- Мы искали вас долго, тщательно, по всей стране, как кандидата на далай-ламу. Надеюсь, мы не ошиблись»).

Ничего не поделаешь, выхода нет, как только подчиниться. Так герой становится Толкователем. Не единственным, одним из многих, кто ж в столь важном деле поставит на одну только карту?

Гелекси, их антитеза – фанатики, принявшие новое учение на веру и активно отстаивающие его, ведущие разведки мира – много сил вступает в борьбу за контроль над появившейся Новой Мыслью. И в этой борьбе нет места каким-либо компромиссам...

Роман насыщен глубокими, уникальными размышлениями о Жизни, Смерти, Добре, Зле, Боге, Обществе, Человеке, однако представлен он не в форме скучных умствований, а в остросюжетной, занимательной, захватывающей форме интеллектуального детектива.

НИКОЛАЙ БРЕДИХИН

ОДНАЖДЫ Я ВСТРЕЧУ ЛЮБОВЬ

Аннотация книги

Жили-были брат и сестра. В дружной счастливой семье. Но жизнь не стоит на месте: мать умерла, отец погоревал-погоревал, да и привел в дом мачеху. Та родила ему новых детей, и прежние стали изгоями (знакомый со сказок сюжет).

Их плохо кормили, одевали, они росли, как сорняки. Над ними насмехались в школе, избивали на улице. Тогда они вцепились друг в друга и отбивались вместе.

Все решала сестра, она была старше. Так получилось, что брат вырос безвольным, неприспособленным к жизни человеком.

Пришла пора взросления, сестра вышла замуж, делала все, чтобы забыть прошлое и вернуться в колею нормальной жизни, из которой ее в раннем детстве вышибли. Брату пришлось постигать все с азов, так как он остался в одиночестве, практически, Маугли.

Когда сестра неожиданно, по непонятным причинам, погибла в автокатастрофе, брат, обезумевший от горя, решил покончить с собой, но затем счел, что лучше ему отказаться от себя, но сделать так, чтобы жизнь сестры продолжилась в другом, его, теле…

Мы видели много фильмов о травести («В джазе только девушки», «Тутси»), трансвеститах («Завтрак на Плутоне», «Чумовые боты»), и некоторые из них даже навсегда вошли в кинематографическую классику.

Были фильмы и о транссексуалах («Трансамерика», «Серп и молот»), ничуть не хуже сделанные и, несомненно, нисколько не в меньшей степени заслуживающие внимания, однако они воспринимались и до сих пор встречаются зрителями с прохладцей, так как, не владея предварительной информацией, они плохо понимают суть проблемы. Что говорить о книгах на эту, весьма деликатную, тему?

Актеры-мужчины, играющие в кино, театре женщин, добавляют немалую толику в представления поклонников о своем таланте; среди трансвеститов - людей, любящих переодеваться в одежду противоположного пола - исследователи числят каждого седьмого мужчину на планете; настоящих транссексуалов, от невозможности жить в чуждом облике (а не из корыстных побуждений, связанных, в основном, с новым, пока еще экзотическим, направлением в мужской проституции)  решившихся на перемену пола, в нашем окружении лишь единицы (не более 200-300 на миллион).

Их истории чаще всего трагические, а оттого мало кому интересные, ведь у каждого из нас достаточно и своих проблем. Между тем, что самое интересное, у большинства людей из трех категорий, перечисленных выше,  как правило, традиционная сексуальная ориентация, они, как и все люди, мечтают о любви, стремятся создать семью, завести детей.

Этой теме и этим людям как раз и посвящен роман «БАГИРА».

Действие его разворачивается вокруг одного из самых скандальных ночных клубов Москвы, в среде актеров-травести и близкого им круга людей, которые мечтают написать и поставить не совсем обычный, нетрадиционный мюзикл.

По своему построению сюжет романа многоплановый, то есть в нем не одна, а несколько переплетающихся любовных линий, причем герои сами далеко не сразу разбираются в этих хитросплетениях, прежде чем обрести свое долгожданное счастье.

    В итоге - удача у всех и во всем, за исключением героя-героини, которого (которую) губит,  буквально выбрасывает из жизни, самый что ни на есть заурядный сальеризм.

НИКОЛАЙ БРЕДИХИН

МИФЫ И ДОГМЫ. ЕВА И ЛИЛИТ.

Эссе

     1

Все мы родом из Мифа. Мифами живём (в них обретаемся), мифами же и питаемся. Именно так устроено человеческое сознание, и с этим уже ничего поделать невозможно.

Но что же такое миф? Грёза? Сказка? Выдумка?

И то, и другое, и третье. То есть, не более, как попытка осмысления Истины.

Если присмотреться, то всякий миф возникает из тайны, мечты, идеала. Ну а чем заканчивается? Вероятно, догадались уже: догмою. Большинство мифов как раз и преподносятся нам в виде готовых догм, составляющих основу нашего самосознания. («Что такое религия? Мышление идеалами. Однако на практике она сплошь и рядом превращается в мышление догмами»).

Догма – страшное слово. Что ожидало того, кто решался когда-либо посягнуть на сложившиеся веками и даже тысячелетиями, основы основ? В лучшем случае, обвинение в еретичестве. В худшем, не просто изгнание, гонение, на кон ставились, да и до сих пор так, его свобода, а порой и сама жизнь.

И все-таки, куда хуже бывало, когда люди замахивались на святое, крушили все, во что раньше безоговорочно верили, не противопоставляя этому ничего взамен.

Где же в таком случае истина? И здесь, как всегда, как извечно – посередине. То есть, в проблемах, размышлениях, решениях. Завершаясь догмою, миф чаще всего становится ложью, и это печально, однако другого строительного материала у человека и человечества под рукой нет, да и не предвидится. Во всяком случае, в обозримом будущем.

Невозможно здесь выдумать что-то новое – хотим мы или не хотим этого, но надо исходить из того, что весь мифологический свод уже нам явлен.

Что же доступно тогда нашему сознанию, чем мы можем развиваться, продвигаться вперёд? Только новыми догмами – идеалы на то и идеалы, что они неизменны.

2

О чём, собственно, я? Да о чём угодно. Любую проблему можно рассмотреть под таким углом и убедиться, насколько она устарела. Но поскольку одна из наиболее насущных среди них уже вынесена мной в заголовок, с неё и начнём.

Пример новой догмы: Прамужчина и Праженщина едины, они составляют собой одно и то же понятие: Прачеловек.  Для Бога они равны, для Природы тоже.

Принимается, но важен путь: как, каким образом, мы пришли к подобному утверждению?

Мы уже обсудили: все догмы в нашем сознании, а без них оно (и это мы тоже выяснили), просто несостоятельно, восходят к своим истокам. Так что, заводя разговор о новой догме, мы не можем возвести её на пустом месте, а должны выстроить её от начала и до конца, и, соответственно, в первую очередь определить, откуда она появилась.

Конечно, у нас нет сомнений: Адам, Ева, Лилит – творение ума человеческого, а не действительно существовавшие личности. То есть, с точки зрения современного, свободного от устаревших представлений и предрассудков, человека – не более чем мифологические (читай: сказочные) персонажи. Однако персонажи, всегда наводившие, и до сих пор продолжающие наводить, на глубокие размышления. Как ни крути, они – часть истории, причём в куда большей степени, чем многие реальные её герои: злодеи, обыватели, злопыхатели и иже с ними.

Не будем рассуждать об Адаме, с ним всё просто, но вот его женщины…

Ева или Лилит, кто первичен, а кто вторичен из них – вопрос так не стоит. Первична – Лилит. Вторичными в данном случае можно считать лишь попытки извратить, очернить её образ. Одна из таких попыток – прежняя, властвовавшая над умами человечества три тысячи лет догма: Праженщина – только Ева, кроме неё вообще никаких других вариантов не было, и быть не могло.

Сказать, указать, приказать, конечно, можно что угодно, но как же глиняные таблички, пергаменты, папирусы, то бишь исторические документы? С ними не поспоришь.

3

Итак, что несомненно? Лилит была сотворена во всём равной Адаму, то есть из праха земли, грязь здесь – не что иное, как первая попытка всё того же очернительства. Адам не пожелал равенства между ними (причины приводятся самые разные, начиная от той, кто из них должен был быть внизу (суккубусом), а кто наверху (инкубусом) для того, чтобы исполнять побойчее наказ Вседержителя «плодиться и размножаться», до куда более важного момента: кому из них в итоге, может даже после длительной борьбы, предстояло быть под пяткою (каблуков тогда ещё не было) у другого.

Чушь! Предположить, что они были совсем без мозгов, чтобы днями и годами заниматься любовью в одном и том же положении? Тоска, да и только! Ну а насчет пятки… что, спрашивается, было делить этой парочке в Раю, где всего было и так в преизбытке?

Что еще? Лилит сбежала? Куда? Зачем? А главное, к кому? Других-то мужчин, ни в Раю, ни в Аду, а уж тем более на Земле, в тот момент не было.

Адам пожаловался Богу, попросил замены. Бог хотел вернуть Лилит обратно (Куда, интересно? Обратно в прах или грязь?), но она не подчинилась.

Бессилие Бога? Наверное, логичнее было бы предположить другое: люди не духи, они были из плоти и крови, небо на столь неимоверное количество человеческих особей просто не было рассчитано, рано или поздно оно должно было бы рухнуть на землю, так что куда проще было низвергнуть на землю самих людей.

Далее: Лилит была слишком умна и быть может, даже слишком добродетельна, чтобы прельстится уговорами змия, пришлось сотворить дурочку Еву, которая и на земле впоследствии должна была играть исключительно подчинённое положение (коли уж произошла из ребра своего мужа).

Лилит же уготовано было отлететь в сонм демонов и обрести бессмертие (неплохой подарочек, редкий бы отказался от такого, ничего себе наказаньице!).

Ну а дальше уже можно было измышлять что угодно - как говорится, папирус «все стерпит»: соблазнение во сне мужчин, высасывание крови у младенцев, распутство с другими демонами, определения: «ночная ведьма», «ужас в ночи», и так до бесконечности – все что угодно: было бы на кого списать собственные, вполне земные, пороки.

Какова же суть новой догмы? Дух не имеет пола, плотью своей и мужчина и женщина на равных подчиняются Природе, следовательно, они во всем равны. Их неравенство существует лишь в Обществе, но не само по себе, оно проецируется там имеющимися религиями и церквями, и, следовательно, справедливость здесь могут восстановить только новые религии и новые церкви.

Что же касается истории, точнее – религиоведения, Лилит была и останется на веки вечные. Можно и так подумать: в её неудачном соперничестве с Евой за сердце Адама мы имеем первый в истории человеческого рода развод.

Что стало с ней дальше, мы не знаем, скорее всего, с помощью Божьей (а как иначе?), она повторно вышла замуж и (о бесплодии тогда никому, даже Богу, было неведомо) наплодила кучу прелестных розовощёких ребятишек.

Напрашивается другой вопрос – была ли Ева? Не продукт ли она творчества жрецов, их собственная, не религиозная, а именно церковная, выдумка?

Полагаю, что три тысячи лет – достаточный срок, чтобы считать этот вопрос чисто риторическим. Была, есть и, как и ее соперница, пребудет вечно.

Хотя, если разобраться, истинная проблема гораздо сложнее. Мы понимаем, конечно, что Общество в то время, да и три тысячи лет после, не могло развиваться без идеологического, якобы определенного Высшим Законодателем как изначальный порядок вещей, закабаления Женщины, но вместе с тем, вправе ли мы и дальше позволять себе делать вид, что продолжаем обманываться на сей счет?»

4

Итак, в чём же суть новой догмы? Дух не имеет пола, плотью же своей и мужчина и женщина на равных подчиняются Природе, следовательно, они во всём равны. Их неравенство существует лишь в Обществе, но не само по себе, оно проецируется там имеющимися религиями и церквями, а следовательно, справедливость здесь можно и нужно, причём желательно в рекордно короткие сроки, восстановить.

НИКОЛАЙ БРЕДИХИН

ЧЕЛОВЕК С ГОЛУБИНЫМ СЕРДЦЕМ

(Философия сомнения в «религиозном вольнодумстве» Матвея Башкина)

Писаниа бо многа,

но не вся божественна суть.

Нил Сорский.

       1

Если заглянуть в историю оком свежим, пусть даже несведущим, то можно лишь удивляться, насколько причудливо извивалась в ней русская мысль: то отказываясь от себя с редкой беззастенчивостью и безоглядностью и уходя при этом далеко в сторону, то вообще топчась на месте чуть ли не столетиями, то вдруг задним умом спохватываясь и возвращаясь на круги своя. От огульного восхваления переходя с непостижимой легкостью к не менее истовому охаиванию, из обожествления власти и насилия впадая нежданно-негаданно в отрицание всего, что только можно отрицать.

Попыткам объяснить сие диво несть числа: тут и утверждение, что Россия – «игра природы, а не ума», и упоенные вопли о некоей «богоизбранности» или «судьбоносности» (словечко-то какое!) русского народа, и даже миф о какой-то загадочной, совершенно непредсказуемой в своих поступках и решениях «славянской душе».

Надо отметить, что во всех этих объяснениях присутствует немалая доля истины, подводит их лишь попытка «объять необъятное» – в двух-трех словах разрешить то, над чем люди ломали головы тысячелетиями, а еще лучше бы вообще – одним махом дать ответ на все вопросы, чтобы дальше уже ни над чем не задумываться, а только «жить и процветать».

Однако пусть не создастся у читателя впечатление, будто я собираюсь здесь пойти на поводу у очередной подобной крайности и утверждать, что всему виною наш знаменитый «русский максимализм». Мое мнение в том, что уж коли мы удостоверились теперь, заплатив столь дорого, что правда не есть истина, а лишь толкование ее, то должны продвинуться и дальше в своих рассуждениях, выведя, что не может быть истины там, где нет совокупности всех правд.

Только полнота представленности рождает качество, всякая ущербность неизбежно оборачивается уродством. Эта ущербность-то как раз более всего прочего и держит нас сейчас в плену: никому уже не надо разъяснять, что мы до тех пор от той, прежней, исковеркавшей и выхолостившей нашу жизнь, Злоидеи не избавимся, пока не отыщется что-то, что могло бы ей противостоять.

Но поймем и еще одно – любая мысль, не вбирающая в себя другие мысли, а их подминающая, становясь сверхмыслью, незамедлительно принимает характер злоидеи и может быть направлена только на разрушение, ибо, безусловно, представляет собой попытку единственно возможный Абсолют – Истину, подменить.

Ну а придя к такому убеждению, начнем не с современности – начнем с истории, явив миру в новом, более внимательном, прочтении имена тех русских философов, идеи которых до сих пор еще толком не поняты и по достоинству не оценены.

К числу таких мыслителей, на мой взгляд, с полным правом можно отнести и «религиозного вольнодумца», «еретика», «диссидента» (на веки вечные!) Матвея Семеновича Башкина.

 2

В любом отечестве всегда есть пророки, с охоты на которых и начинается любой произвол. Сумеет общество защитить этих «прорицателей», «взыскующих», «блаженненьких» – не бывать разгулу насилия, не сумеет – захлебнется в крови. Доказательств тому немало в истории, но их более чем достаточно и в том времени, в котором происходит действие нашего очерка: середина ХVI века, предтеча опричнины, стоит ли объяснять?

Прежде чем расправляться физически, нужно было лишить людей возможности сопротивляться духовно, а как это сделать, если во всем: от ратного дела до богословия неожиданный взлет, небывалый подъем?

Я не стану утомлять здесь читателя перечислением множества разных, доходящих порой до крайности, мнений относительно личности Ивана Грозного, в бесчисленности этой убеждение мое твердое – менее всего то славное, доброе, нетленное, что возникает в нашей памяти при упоминании о ХVI  веке, следует связывать с его именем. Борьба с церковью за власть, начатая двумя его предшественниками – вот, пожалуй, то главное, что преобразило общество до неузнаваемости, заставив Иосифа Волоцкого даже в сердцах посетовать по этому поводу: минуло время «единомудрьствования» на Руси, «ныне и в домах, и на путях, и на торжищах иноки и мирские и все сомнятся, все о вере пытают». И уж дьяк Федор Курицын рассуждает о некоей «самовластной» душе и «заградах» ей в вере, а Федор Карпов жалуется Максиму Греку: «Аз ныне изнемогаю умом, в глубину впад сомнения».

Сомнение – вот она, живительная влага для ума омертвевшего. Однако что есть сомнение? В чем суть его, предназначение, и имеет ли право на него истинно верующий человек? Вопрос из ряда первостепенно важных не только для рассматриваемого нами, но и для любого, в том числе и нынешнего, времени, так что остановимся на нем поподробнее.

В любой из существующих или когда-либо существовавших религий основным требованием мы обнаружим именно слепую, безоговорочную и безграничную веру. Однако во всех случаях таким образом нам предлагают верить не в Бога, а в то, что нам преподносится о Нем. Достойна ли человека такая вера? Не свидетельствует ли она как о непомерной гордыне, так и о столь же непомерном самоуничижении?

Истинная вера, на мой взгляд, не может быть слепой, она предполагает сама по себе некую осознанность, что и обуславливает единство в мировоззрении и мироощущении человека религия и философии. Религия – вера, философия – сомнение, ни без того, ни без другого человек не в состоянии обойтись. Сомнение, однако, не может идти впереди веры, а оттого – верую «усумняшеся», сомневаясь не вере своей, а в том, совершен ли я в этой вере, правильными ли, праведными ли путями в ней иду? А отсюда и первое, возникающее в каждой душе раздумье: не хочу верить в идола, хочу верить в Бога. Аз есмь: верую и люблю.

Вера дарует крылья, вера дарует жизнь. Сомнение дарит человеку любовь, оно никогда и не переходит в нем границ любви, за границами этими властвует уже совсем другое качество – отрицание.

Однако нам давно пора вернуться к герою нашего очерка.

       3 

Начнем с того, что достоверного о нем мало что известно. Где и когда родился, уж и не установить. Происхождения был не самого знатного, но и не простого – в Тысячной книге 1550 года упоминается как «сын боярский III статьи».

«Еретические» взгляды его обнаружились вроде бы случайно: Великим постом 1553 года Матвей попросился на исповедь к благовещенскому священнику Симеону, которому он сразу показался подозрительным («многих вещей спрашивает во Апостоле толкования, а сам толкует, толкует, только не по существу, развратно»). После недолгих раздумий Симеон решил поделиться опасениями своими с другим благовещенским священником – фаворитом царя протопопом Сильвестром: «Пришел на меня сын духовной необычен и многие вопросы простирает, все ж недоуменны; у меня поучения требует, а иное и меня сам поучает;  и я тому удивился». На что Сильвестр ему отвечал: «Каков то сын тот у тебя будет, не ведаю, а слово про него недобро носится». О «сыне необычном», конечно же, вскорости доложено было «Христолюбивому и Боговенчанному Царю и Государю», результат не заставил себя долго ждать: через какое-то время Башкин быль схвачен вместе с ближайшими своими единомышленниками и заключен в подклети царского дворца.

Впрочем, не следует торопиться, имеет смысл отобразить ход событий поподробнее. Первоочередное, пожалуй, что здесь необходимо отметить – воззрения Башкина появились не на пустом месте. Уже в начале XI века мы находим туманное сообщение о некоем Андреяне-скопце, возмущавшем народ своими «хулами», да и затем в исторических актах упоминания о «ятых в еретичестве» иноках и мирянах не столь уж и редки, но лишь в XIV веке одиночные протесты эти начинают носить массовый характер, первое свое воплощение найдя в ереси так называемых «стригольников». Отдельные «хулы» и сомнения, накапливаясь, понемногу выстраиваются в устойчивую систему, где за осуждением священнослужителей за недостойный пастырей образ жизни – «сии учители пьяницы суть, едят и пьют с пьяницами и взимают от них злато и сребро», неприятием вообще всей церковной иерархии на том основании, что на чин ставятся за деньги, «по мзде», а значит – «не достойны суть, духопродавцы суть», отчетливо прослеживается яростное стремление мятущегося, омороченного сознания высвободиться из-под духовного засилья чуждого, пришлого образа веры.

Да, все меняется, если именно под таким углом рассматривать историю русских ересей – как борьбу за свой образ веры. Нова ли мысль? Нет, конечно. Откроем хотя бы даже уж Валишевского, что мы у него находим? «Из первобытной и бесплодной независимости дикарей, русские сразу попали под иго суровой и по-своему не менее дикой морали, преследовавшей свободу знания, свободу творчества и даже свободу существования. Все живые силы, которым человечество обязано было своей облагороженностью, были осуждены и прокляты этим учением. Предавался проклятию мир свободной науки, как очаг ереси и неверия. Проклинался мир свободного творчества, как элемент развращенности. Проклиналась даже сама жизнь свободная, с ее радостями, счастьем, мирскими удовольствиями, как нечто позорное». Что ж, все верно, и про «бесплодную независимость», но и про «не менее дикую мораль» тоже. Чуждый дух ожесточает сердце – можно отмахнуться от этого утверждения, но нельзя обойти суть его.

Что до нравов «учителей сиих», то они действительно оставляли желать много лучшего: «попы и церковные причетники в церкви всегда пьяны и без страха стоят и бранятся, и всякие речи неподобные исходят из их уст», в монастырях царят «содомский грех», разврат, «упивание безмерное» – так, к примеру, характеризует их сам Иван Грозный на соборе 1551 года.

У Башкина же отношение к духовенству было иное, а отсюда и приход его к Симеону при ближайшем рассмотрении менее всего производит впечатление досадной оплошности, случайности. «Бога ради, пользуй меня душевно, - обращается он к благовещенскому попу, избранному им в духовники, - надобно честь, что в Евангелии написано, да на слово не надеяться, а и делом совершать. Все начало же тут от вас. Прежде вам, служителям божиим, надо начало собою показать, да и нас научить».

Здесь хотелось бы особо обратить внимание на то, что Башкин пришел к Симеону не в начале, а в итоге своих сомнений. «Инако мыслие» на Руси с разгромом «стригольников» вовсе не остановилось в своем развитии, на смену последователям Карпа пришла куда более серьезная и опасная для церковников «новгородско-московская ересь», коей на века прилепили кличку «жидовствующих». Конечно, и это течение, и «стригольническое», да и те другие, которые еще будут по ходу повествования мной упоминаться, заслуживают отдельного, обстоятельного разговора, однако я вынужденно коснусь их в данном очерке не более как мимоходом – лишь в той степени, в которой они имеют непосредственное отношение к герою нашего рассказа. Однако бегло ли, подробно ли рассматривать ересь «жидовствующих», одно несомненно – кружок «взыскующих» Матвея Башкина многое унаследовал от тех «злобесных» вольнодумцев, которые в свое время собирались на беседы в доме уже упоминавшегося мною великокняжеского дьяка Федора Курицына.

       4

Как и следовало ожидать, ересями дело не ограничилось, раскол проник и внутрь самой церкви, как бы поделив ее на два лагеря: «иосифлян» – сторонников Иосифа Волоцкого и «нестяжателей» – последователей Нила Сорского. Сущность «нестяжательства», к сожалению, до сих пор многими исследователями трактуется однобоко, в лучшем случае как вопрос «владети или не владети» духовности «земными богатствами», в то время как самим Сорским стяжание – которое, кстати, он считал главным из всех человеческих пороков, понималось в первую очередь именно как присвоение плодов чужого труда. Далеко от истины и утверждение о том, что в учении основателя Сорской пустыни нет ничего нового, один только заимствованный восточный аскетизм. Все требования «Устава о жительстве скитском» на сей счет сводятся лишь к умеренности в питье и пище, а также скромности в повседневном обиходе. Никаких самоуничижений, самобичеваний и истового умерщвления плоти – непременных атрибутов аскезы, здесь и в помине нет. Все благое достигается через очищение, а не через иссушение, путем «мысленного делания», а вовсе не посредством смирения, покорности, отказа от собственной воли.

К сожалению, не представляется возможным достоверно установить, ездил ли Матвей в скиты к «заволжским старцам», однако множество косвенных подтверждений свидетельствуют о том, что бывать ему там доводилось. А коли так, наверняка среди прочей иноческой братии имел он беседы и с другим знаменитым ересиархом того времени – Феодосием Косым.

Влияние на мировоззрение Башкина, конечно, не исчерпывается «стригольничеством», «жидовствующими» и «нестяжательством» – слишком много идей в то время витало в воздухе, однако именно эти три течения, вне всякого сомнения, обусловили собой его «еретичество».

Итак, круг вроде бы очерчен. Прослежены, пусть коротко, тенденция, фон, воздействия. Но отчего же при таком традиционном подходе к ней фигура Башкина вдруг неожиданно блекнет и даже исчезает? И становится непонятным, а что в ней, собственно, вообще интересного?

Так может в традиционности-то здесь как раз и все дело? Не попробовать ли нам отойти от нее в сторону хотя бы на шаг?

Начнем с того, что практически все исследователи, даже те немногие из них, которые всерьез симпатизировали личности Башкина (человеком «с глубоким религиозным чувством и вместе с глубоким и живым чувством нравственным» называл его, к примеру, Голубинский; Костомаров же так говорил о нем: «в душе его было какое-то волнение, жажда добра, стремление перелить слово в дело; в то же время он был недоволен тем, что вокруг себя мало находил приложения евангельских истин к жизни»), сходятся на том, что Матвей был человеком колеблющимся, в мировоззрении своем неустойчивым, а оттого и представлял собой явление несамостоятельное, наносное, чуть ли не вообще даже заимствованное. Удивляться тут особо нечему: тенденция оная настойчиво начала внедряться еще при жизни Башкина. Впрочем, обратимся лучше к тем скудным историческим документам, которыми мы об этом человеке располагаем, чтобы уже на основании их делать какие-то выводы на сей счет.

Итак, «в лето 7062, в царство Православного и Христолюбивого и Боговенчанного Царя и Государя и Великого Князя, Ивана Васильевича, всея Руси Самодержца, бысть повелением его Собор в Царствующем граде Москве на безбожного еретика и отступника Православной Веры, Матвея Башкина…».

Был собор… Однако до собора было еще следствие. Поставленный на «правеж» самим Иваном Грозным, Матвей был сломлен в одночасье и с того момента стал послушной игрушкой в руках прикрепленных к нем двух старцев Волоколамского монастыря, твердыни «иосифлянства» – Герасима Ленкова и Филофея Полева. Ну а далее «признания» посыпались как из мешка.

Случайно ли в качестве учителей своих Башкин назвал «латынников», выходцев из Литвы аптекаря Матвея Литвина и Андрея Хотеева? Нет, конечно. И царю, и иерархам духовным необходимо было представить идеи Башкина чужеродными, из другой веры пришлыми, и лучше всего подходил для этой цели начинавший подступать к Московии протестантизм.

Однако были у митрополита Макария здесь и чисто свои, внутрицерковные, счеты: он решил воспользоваться процессом, чтобы дать еще один, быть может последний, бой «заволжским старцам». Собственно, не в них было дело, а в царе, в очередной раз покусившемся на богатства и могущество Церкви, но прямо с царем спорить не следовало, ударить проще было по фигурам, которые тот двигал перед собой. Забегая вперед, отмечу, что сделано это было мастерски, да и вообще Макарий, в отличие от митрополитов последующих, оказался слишком крепким орешком для Ивана Грозного, и основные позиции духовенства при нем во многом были сохранены.

Оказавшись между двух огней, Сильвестр, несмотря на свою близость к царю, все же выбрал сторону митрополита. Следом за ним шла фигура Артемия, бывшего игумена Троицкого, признанного главы радикального крыла «нестяжателей», немало досадившего «иосифлянам», в частности, на Стоглавом соборе. Духовник в недавнем прошлом Ивана Грозного, Артемий до сих пор еще в какой-то мере пользовался его покровительством. Не случайно, когда одновременно с Башкиным в Симеоно-Сильвестровы доносительские сети попал ученик Троицкого Порфирий, царь приказал хода делу пока не давать.

Артемий был вызван в Москву, как предполагалось – для выступления на соборе с официальным разбором «ереси» Башкина, однако приехав и быстро смекнув, к чему клонится дело, он, тем не менее, не сумел правильно сориентироваться и совершил крайне неосмотрительный поступок – тайком бежал, вернувшись «за Волгу» («До меня дошел слух, будто говорят про меня, что я не истинствую в христианском законе; я хотел уклониться от молвы людской и безмолвствовать»). Бегство это ему не помогло, конечно, а наоборот, лишь в значительной степени усугубило и без того двусмысленное его положение. Настолько, что обратно он был доставлен уже закованным в цепи, в качестве обвиняемого.

С того момента ошибок он больше не совершал, построив свою защиту на версии о том, что Башкин, собственно, и не еретик вовсе, а просто человек запутавшийся, в религиозных вопросах несведущий, как раз и жаждавший получить «учительства» – помощи в разрешении своих сомнений от представителей Церкви («Матвей ребячье делает и сам не знает, что выдумывает. А в Писании того нет, не писано и в ересях». «Меня призвали еретиков судить, а не мне судить и предавать их казни. Да здесь и еретиков нет: в спор никто не говорит»).

Артемий в чем-то лукавил, конечно, однако в основном мнение его о Башкине вполне сходилось с той точкой зрения, которую он отстаивал на процессе. Беда только, что суждение это – воспринимать Матвея не более как заблудшей овечкой, так устойчиво закрепилось потом в истории. Лишь Зимину, самому авторитетному, на мой взгляд, биографу Башкина, удалось до какой-то степени преодолеть сложившиеся представления на сей счет.

       5

Итак, овечка, человек запутавшийся, несведущий. Все вроде сходится. И в то же время диву даешься – сколько усилий было затрачено, чтобы стереть в истории имя «сына боярского III статьи». Исчез бесследно ящик № 222 царского архива, а в нем «соборные дела, списки черные Матфея Башкина», в числе которых, по всей вероятности, была и единственная его рукопись, где он изложил свои мысли по приказу митрополита; в ящике № 189 чья-то заботливая рука оставила все материалы на Артемия Троицкого, а на Башкина столь же заботливо уничтожила. Так что, по сути дела, все, чем мы располагаем, чтобы составить какое-либо представление о взглядах «безбожного еретика и отступника Православной Веры» – отзывы его хулителей и гонителей.

Какие же конкретно обвинения выдвигались в адрес Матвея и его товарищей? В послании Ивана Грозного к Максиму Греку, соборной грамоте об Артемии суть «злокозньства» их сводится к следующему: таинство причастия «ни во что полагают», отрицают храмы, называют иконы «идолами окаянными», жития святых отцов и отеческие предания почитают «баснословием»…

Однако что же здесь можно отнести непосредственно к Башкину? Анализируя ход средневекового русского вольномыслия, собственно и существовавшего-то единственно лишь в рамках «еретичества», так как философов-материалистов на Руси не было – мы обнаруживаем два основных вопроса, волновавших в то время умы, «взыскующие об истине»: существо Бога и взаимоотношения человека и Бога. Причем надо отметить, что к началу XVI века первый из этих вопросов в общих чертах был решен: Бог един, Христос – человек, изображение бесплотных небесных сил в виде человеческих образов – выдумка, поклонение им – идолопоклонничество, храмы, в которых осуществляется это поклонение, не нужны, не нужна, бессмысленна и вся иерархия духовная. Человек должен общаться с Богом напрямую, без каких-либо посредников и промежуточных моделей, через собственную неповторимость и изначальное свое совершенство.

Нет никаких сомнений в том, что многие из этих положений Башкиным разделялись. Именно разделялись, о каких-либо заимствованиях или авторстве не идет речь. Лишь в отдельных местах проявляется самостоятельность его воззрений. Вот, к примеру, как толкуется им вопрос о триединстве Бога: «Если я Сына прогневлю, то на страшном пришествии Отец может избавить меня от муки, а если прогневлю Отца, то Сын меня от мук не избавит». На первый взгляд рассуждение подобное может показаться наивным, однако попробуем вдуматься в него поглубже. Делая выбор в пользу Бога Отца в тех моментах, когда христианская мораль расходится с нравственностью, как Ветхий Завет не согласуется с Евангелием, Башкин оставляет за собой право не только на сомнение, но и на неповиновение. Еще проще решается им вопрос о морали церковной: «Как перестанет кто грех творить, даже если у священника и не покается, так нет ему и греха». Что до мирских норм, то достаточно здесь привести хотя бы несколько тезисов старца Елеазарова монастыря Филофея о царской власти, чтобы понять, чему Башкин осмеливался противостоять: Царь получает свою власть непосредственно от Бога; он уподобляется Богу и подобно царю небесному проникает во все помыслы человека; власть Царя выше власти духовной, которая в отношениях с Государем не должна забывать свое место. «Еретиками» же иерархическая лестница власти отсекалась на самом верху, исходя из безоговорочного убеждения: ничто так не разлучает человека и Бога, как поселяющееся между ними конкретное божество.

Говоря иначе – вера нужна не Богу, вера нужна человеку. И первое, что дает человеку вера – она освобождает его. Веруя в Бога, он становится свободным от веры в божков, божества и сатану, и в этом начало его неподвластности. Ибо рабство всегда предполагает в себе элемент добровольности.

Критически переосмысливая канонические тексты, которые «еретики» «не истинно» излагали – посягая тем на самую суть церковных догматов, Матвей уже не может и дальше жить в раздвоении, ставшем нормой для «истинно» верующего человека. Он поневоле обращает внимание на то, мимо чего другие проходят с равнодушием, так, в частности, протестуя против нарождавшегося в то время крепостничества: «Христос всех братьями называет, а мы Христовых рабов у себя держим. Я, благодарю Бога моего, все кабалы, что были у меня, изодрал, а людей своих держу добровольно. Добро ему и он живет, а не добро – идет куда хочет».

Его видение мира порой настолько свежо и наивно, что почти вплотную смыкается с другим традиционным направлением русского «необобществленного сознания» – юродством, как раз и не желавшем воспринимать окружающее иначе, как только через нравственное начало в нем.

       6

Да, пожалуй, мы так ничего и не поймем в учении Башкина, если не уясним себе, что оно было в первую очередь учением нравственным. Однако что же такое нравственность и в чем отличие ее от морали? Казалось бы, донельзя прост тут ответ: нравственность – все, что от Бога, мораль – все, что от человека, однако хотя, по сути дела, вся первая половина XVI века на Руси была в той или иной мере посвящена исследованиям различных моментов взаимоотношений Бога и человека, лишь двум философам – Башкину и Косому, удалось вырваться здесь из плена привычных представлений.

Оно, собственно, и само собой явствовало: коли Христос – не Бог, значит и человеку должно жить отныне иначе. Однако как жить? По-разному решая этот вопрос: один – через сомнение, другой – через отрицание, Башкин и Косой вместе с тем ни в чем друг другу не противоречили, а уж тем более – друг друга не опровергали. Чем объяснить сей феномен? Первое объяснение, на мой взгляд, именно в разности и заключается – нет одного, абсолютного пути к Истине; как мы уже говорили, все пути относительны, но все они ведут к ней. Второе – в том, что оба за основу в подходе к интересовавшим их проблемам взяли нравственное учение Нила Сорского и вытекавшую из него философию очищения, в противовес столь характерной для христианства философии покаяния. Ну и, наконец, третье: отвергая идола-Спасителя на пути к Богу истинному, и Матвей, и Феодосий равно далеки от желания создавать или отыскивать каких-либо других идолов ему взамен.

У человека есть много прав, дарованных ему от рождения, однако будучи правами в отношениях его с обществом, по отношению к Богу они, безусловно, являются обязанностями. Человек обязан верить, любить, сомневаться, быть счастливым, свободным, не таким, как все. Подобное, разумеется, никак не может устроить идола, и первое, что тот делает, встав между человеком и Богом – присваивает себе эти права. Проистекая из догмы, собственно – пребывая ее воплощением, идол требует культа – безоговорочного, слепого поклонения, в основе которого в свою очередь всегда лежит жертвоприношение. И уж коли речь идет о непререкаемых истинах, нетрудно догадаться, что прежде всего в жертву должно быть принесено.

Понимая, однако, что полностью подавить сомнение в человеке невозможно, Церковь как раз и дает исход ему в самоуничижение. «Я тля в сравнении с этим миром, - как бы говорит себе «истинно» верующий человек, отступая перед несправедливостью, ложью, насилием со стороны общества, - не мне судить его».

Ну а что же Башкин? Менее всего склонен он считать себя «тлею». Он судит, не вняв евангельскому грозному предостережению, проявляя удивительную твердость, твердость в сомнении.

Да, есть два мира во всем, что вокруг нас: мир Бога и мир Человека. Да, мир Человека, забыв о душе, погряз в испражнениях самовластного разума, неправеден. Однако что дальше, в чем выход? Попытаться, вернувшись к истокам, примирить христианское учение с нравственной природой человека, к чему так стремился Артемий Троицкий? Бежать от «злосмрадия» мирского в скиты для собственного самоусовершенствования по примеру Нила Сорского и «заволжских старцев»? Жить в отрицании по Феодосию Косому? Нет, Башкин приходит к другому выводу – мир должно и можно спасти. Вот только это не под силу одному какому-то человеку: каждый человек приходит в мир во спасение – из Веры рождается и всю жизнь потом веру эту в себе осознает.

       7

Мессия и апокалипсис. Изложив, что нам ведомо, попробуем угадать неизреченное. Итак, глубоко проникнувшись идеей «конца света» как кары, возмездия миру Человека за его греховность и несовершенство, в давнем споре о Спасителе-Помазаннике – приходил ли он или еще не пришел, Башкин находит свое, вытекающее из всех его мыслей и поступков, решение: мессия – каждый человек. Отсюда и такое стремление его через Симеона и Сильвестра приблизиться к Ивану Грозному, в котором многие поначалу видели монарха просвещенного, склонного в корне изменить сложившийся порядок вещей.

Что из этого получилось, уже известно читателю. Если тезис о мессианстве национальном, государственном («Москва – третий Рим», все тот же Филофей) был принят Иваном IV безоговорочно, то откровение о душе, как неповторимости, в которой Бог и Человек представлены как единый организм, а общество вторично, подрывало самые основы того изуверского, идолического самовластья, которое ему предстояло утвердить.

Надо отметить, что его ближайшие к нам по времени преемники оказались посообразительнее – это естественное тяготение души не ускользнуло от их внимания и, сдобренное затейливыми суесловиями о сверхобществе и надчеловеке, в форме личностного мессианства успешно эксплуатируется до сих пор, с тем же принципом в основе: человек плох, гадок, порочен, но его можно улучшить, надо только засучить рукава.

Совсем иное мы находим у Башкина.

Что можно сказать о дальнейшей судьбе нашего героя? После процесса он был заключен в Волоколамский Иосифов монастырь, и там следы его уже теряются. Из его единомышленников история сохранила только два имени: братьев-тверичей Борисовых-Бороздиных. Один из них, Григорий, тоже сгинул бесследно, неизвестно даже, где он был заточен, другому – Ивану, больше повезло: сосланный на Валаам, он, в конце концов, бежал оттуда в Швецию.

                                                                                                 1991 год.

Под редакцией доктора исторических наук, профессора Николая Михайловича Рогожина.

Опубликовано в газете "Грань"                                           1992 год.

НИКОЛАЙ БРЕДИХИН

ВИКТОР БАРМИН

МАКСИМА И ИМПЕРАТИВ

Размышления об историческом очерке писателя Николая Бредихина  «Человек с голубиным сердцем»

1

 Здравствуйте, Николай!

 Безусловно, просто удивительно гениальный, не побоюсь этого слова, историософский очерк о судьбе и опыте жизни человека. Ваш историософский очерк меня глубоко тронул, задел какие-то глубокие струны души. Попробую понять и осмыслить, какие именно?

 Что меня поразило, первично, так это сопоставление судьбы человека и судьбы России, или по-другому, судьбы человека в исторической судьбе России. Здесь и сопоставления дихотомий: религии и философии, религии и науки, человека и государства, власти и свободы, идеи и совести сердца, бесконечность путей человеческих и монолитного пути государства...

 Читая Ваш очерк, во мне сразу всплыли образы сравнения русских мыслителей, как Сковороды, Льва Толстого, Вл. Соловьева, Николая Бердяева и Сергия Булгакова, с образом Вашего героя (Матвея Башкина). И какие размышления сразу возникли в процессе чтения? Что нет и не может быть однозначного прочтения и однозначной оценки образа человека. Так, например, тоже можно поверхностно сказать о Николае Бердяеве или о Сергии Булгакове, что тот: "религиозный вольнодумец", "еретик" и "диссидент"... Но все это оценки от ума поверхностного, не углубленного в жизнь и творчество мыслителей. Точно так же можно подумать и отнестись и к Вашему герою очерка...

 Что мне безусловно понравилось, так это всесторонний охват видения и непредвзятость осмысления исторических явлений и судеб личностей в истории, но, конечно, видно "точку зрения" самого автора, но она как бы сокрыта или возвышенна от явнооднозначной оценки образа человека...

 Но что-то во мне вызвало и беспокойство в Вашем очерке. А именно, когда в воображении я сравниваю миросозерцание и воззрения Вашего героя со многими воззрениями современных интеллектуалов, воззрения которых безгранично дробятся по своим настоениям и краскам в видениях и которых много на "Прозе.ру"... Например, образ Вашего героя чем-то похож на философский образ Льва Толстого, или чем-то совпадает с воззрениями неоязычников современных, которые со всех сторон идут атакой на Церковь в своих воззрениях вместе с современными либералами... Но, конечно, все это лишь схемы, ибо подлинные философско-религиозные вопросы и проблемы намного глубже и сложнее, чтобы к ним подходить слегка касаясь.

 Но, что безусловно меня притягивает и удивляет в вашем очерке, так это: открытость постановки проблемы и прозрачность видения и размышлений, ибо каждый из нас, в той или иной степени, может оказаться и оказываются так всегда в роли образа или гланого Вашего героя, или в образе других исторических героев в единой судьбе России...

 С уважением и с благодарностью,

2

Бармин Виктор   17.12.2012.

Здравствуйте, Виктор! Ваша рецензия глубоко растрогала меня. В первую очередь тем, насколько верно Вы поняли, то, что в ней описано. И главным образом, что я нашел в Вас не просто единомышленника, а гораздо большее - человека сведущего в русском идеологическом пространстве, знающего и религию, и философию, и историю, и литературу наши, но не разделяющего их, а рассматривающего именно в монолите, единстве. Что до героя моего очерка, Матвея Семеновича Башкина, то он не философ, и не реформатор, а человек самый что ни на есть обыкновенный (как раз в этом его самая большая сила!), он не пытается создать собственное учение, как, скажем, Лев Толстой или Феодосий Косой, он призывает следовать тем заповедям, которые уже подарены нам Иисусом Христом, а не жить в раздвоении, говоря одно, а делая совсем другое; в своих сомнениях он, опять же, идет к духовным столпам тогдашней московской церкви, и именно их «пытает о вере». Ну а неоязычники всех мастей, о которых Вы справедливо упоминаете - души заблудшие, Бог им судья.

Рецензия Ваша - своеобразный эталон, большинство предпочитает отделываться отписками, так почему бы нам не разместить нашу беседу как самостоятельное произведение на Ваших и моих страничках самых разных сайтов?

Вас смущает название: «Максима и Императив»? Личность, Общество и  Государство. Но почему бы и нет? Быть может, это начало долгого разговора, который давно уже назрел, носится в воздухе? С уважением. Николай.

3

Николай Бредихин   18.12.2012

Здравствуйте! Николай, да будет так, как Вами задумано! Я сам рад бесконечно, что доставил Вам радость и вызвал некие сокровенные чувства. Честно говоря, мне мало одного прочтения, чтобы еще более углубленно понять Образ и Смысл Вашего очерка. Мне нужно еще второе и третье прочтение, чтобы увидеть, понять и осмыслить глубины, глубины человеческих душ в лабиринте исторических судеб и путей. Но даже и по первому прочтению хочу выразить еще некие соображения. В Вашем очерке показана Эпоха России, но сквозь судьбы индивидуальной жизни многих героев. Думаю, что еще и в этом уникальность очерка. Здесь судьба одного индивида переплетается с судьбами других, а сквозь них проясняется или, наоборот, становятся еще более загадочными исторические пути России. Здесь открывается иная история, как не история "школьная-ученическая", где лишь показываются и рассказываются исторические События по фактам и следствиям уже случившегося и произошедшего. В историко-философском очерке раскрывается история альтернативная, пусть даже "фантастическая" как лишь в воображении, ибо здесь раскрывается живая судьба человека, пути которой неисповедимы и полны различных вариантов и альтернатив. Через Судьбу человека в Связке с судьбой других раскрывается историческая Эпоха. А одна историческая Эпоха таинственно связана с иными эпохами, как и одна судьба конкретного человека имеет свое отражение сквозь времена на судьбы других людей иных Эпох. Вот, наверное, потому-то меня так и тронуло Ваше произведение, как не только чисто историческое или чисто философское исследование (бывает, что иногда суховатых), но как нечто неформального направления, как литературно-историсофский рассказ-сказание о судьбе человека, конкретно вашего героя (Матвея Башкина). И еще один образ-сравнение. Так многие говорят и ранее так у нас утверждалось, что русская мысль самостоятельно стала крепчать только в веке 19-м с возродившейся дворянской интеллигенцией. Но, по-моему, как свидетельствует Ваш очерк в своих образах, то русская мысль родилась еще ранее и не только в красках и художественных образах, но и именно и в образах мысли. Но что самое главное, что тот (тютчевски-достоевский) образ Христа, Который обходил нашу нищую землю невидимо, все-таки есть не только образ фантастически-поэтический, но и опытно-реальный, ибо есть и были таковые личности, как Ваш герой - "Человек с голубинным сердцем", что имеет сокровенное символическое с "сердцем Иисусовым"... Что еще более "фантастическое" в образе Вашего героя, так это именно то, что он человек обыкновенный, не выдающийся, а самый простой, то есть из люда простого, народного. Именно про это-то и намекал Достоевский в своей публицистике, как на «умудренное неведение» или возвышенную Мудрость в глубине Души народной... Но повторюсь, что мне нужно еще несколько прочтений Вашего очерка, дабы осмыслить всю глубину запечатленных в нем образов...

 С уважением к мыслящим,

Бармин Виктор   19.12.2012.

Цитата от Бредихин (26-01-2014 11:43):

НИКОЛАЙ БРЕДИХИН

ВИКТОР БАРМИН

МАКСИМА И ИМПЕРАТИВ – 2

Продолжение размышлений и сравнений к историческому очерку Николая Бредихина "Человек с голубиным сердцем" - (Философия сомнения в "религиозном вольнодумстве" Матвея Башкина).

1

 Вторично я поражен (в позитивном смысле, но не для "красного" словца сказанного) - поражен Произведением Николая Бредихина...

 К эпиграфу данного очерка, в котором отражена идея Нила Сорского, думаю, будет уместным, как для сравнения мысли и для обозначения созвучия и глубины ее, запечатлить мысли Ф. М. Достоевского (или "вопросы Достоевского"... Например:

 "Писаниа бо многа,

 но не вся божественна суть"

 (Нил Сорский).

 "Жертвовать собою и всем для правды -

 вот национальная черта поколения.

 Благослови его Бог и пошли ему понимание правды.

 Ибо весь вопрос в том и состоит,

 ЧТО считать за правду"

 (из не завершенного предисловия к "Бесам")

 (Ф.М. Достоевский)

 И вот к основному эпиграфу очерка хочу добавить еще ряд эпиграфов, как для размышления и понимания созвучия образа мысли:

 "...не может быть истины там,

 где нет совокупности всех правд..."

 (Н. Бредихин)

 "И нет истины, где нет любви"

 (А.С. Пушкин)

 "Где нет любви, там искажены все черты образа Божия"

 (Б.П. Вышеславцев)

 "Где нет творчества, там нарастает ненависть"

 (С.Л. Франк)

 "Он (Достоевский) раскрывает Христа в глубине человека,

 через страдальческий путь человека, через свободу...

 Достоевский - самый христианский писатель потому,

 что в центре у него стоит человек, человеческая любовь

 и откровение человеческой души. Он весь - откровение

 сердца бытия человеческого, Сердца Иисусова"

 (Н.А. Бердяев)

 Прочитав второй раз произведение Николая Бредихина, я понял, насколько поверхностно было первое мое прочтение, но "поверхностное" не в плане выводов и оценок, а в самом вИдении из глубины. Ибо сказать, что "произведение гениально", есть "лишь только" славословие, так как еще нужно понять суть и Смысл гениальности Автора. Но, с другой стороны, в первичном прочтении, лично во мне (у других читателей может быть по-иному), срабатывает первично целостное интуитивное вИдение на основе первоЧувства, из которого всплывают образы Памяти и начинает работать воображение, а из созвучного действия воображения и Памяти как первоЧувства, из глубины интуитивного вИдения всплывают образы сравнения. Во втором прочтении вступает в силу разум, рациональный анализ, одновременно различающий детали-"изюминки" мысли и сцепляющий их к всеединому образу-Смыслу.

 Но должно быть и третье вИдение, как по синтезующей формуле Патристики, утверждающей - "стояние разума в сердце"... ("Умом в сердце стоять").

 Прочитав второй раз данное произведение, я понял, до чего же оно объемно (всеобъемлюще) по масштабности и глубине мысли, высоте идеи и остроте проблемы. А идея тут удивительная (но сокровенна по своей неявности, коротко говоря, по своей многослойности) в том, что судьба, путь одного отдельного человека пересекается (не только в мыслительных образах) с судьбами и с путями других индивидов, исторических лиц, а в их цельной совокупности предстает как изображение единой монолитной мозаики, при углубленном взгляде на которую отражаются конкретные очертания непостижимых исторических путей России, которые в определенные (или предопределенные) исторические периоды и эпохи имеют сокровенные точки пересечения Времен... Эту историософскую Идею следует развить, эксплицировать...

 Но сейчас я хотел бы обратить внимание на религиозно-философские проблемы в данном очерке, что поставлены Автором... И показать глубину и масштабность проблемного поля в религиозно-философском вИдении...

2

 Итак, сперва обратим внимание на проблемное поле в данном очерке сквозь религиозно-философское вИдение самого Автора. Другими словами, нам важно понять, как сам Автор ставит религиозно-философскую проблему в Тексте, одновременно, оглядываясь на исторический Контекст сквозь призму понимания судьбы, поступков-действий и мотивов мысли главного Героя (Матвея Башкина) в конкретной исторической эпохе...

 Например, вот, авторская постановка религиозно-философской проблемы в Тексте:

 "Сомнение - вот она, живительная влага для ума омертвевшего... Однако что есть сомнение? В чем суть его, предназначение, и имеет ли право на него истинно верующий человек?.. Истинная вера не может быть слепой, она предполагает сама по себе некую осознанность, что и обуславливает единство в мировоззрении... Религия - вера, философия - сомнение... Сомнение не может идти впереди веры, а оттого - верую "усумняшеся", сомневаясь не вере своей, а в том, совершен ли я в этой вере, ..., праведными ли путями в ней иду? А отсюда и первое, возникающее в каждой душе раздумье: не хочу верить в идола, хочу верить в Бога. Аз есмь: верую и люблю. Вера дарует крылья, ...жизнь. Сомнение дарит человеку любовь, оно никогда и не переходит в нем границ любви, за границами этими властвует уже совсем другое качество - отрицание..." (Н. Бредихин).

 Но прежде чем перейти к основному размышлению, сделаем вот такие сравнения мысли (поэтические):

 "...не хочу верить в идола,

 хочу верить в Бога"

 (Н. Бредихин)

 "не хочу, о други, умирать,

 я жить хочу, чтоб мыслить и страдать"

 (А.С. Пушкин)

 "Аз есмь: верую и люблю..."

 (Н. Бредихин)

 "Я мыслю, следовательно, я существую..."

 (Р. Декарт)

 "если не любил, то не жил и не дышал...

 Я люблю, и значит, я живу"

 (В.С. Высоцкий)

 ("Слово Высоцкого - это русский ответ французскому гению, который изрек: "я мыслю, следовательно, я существую" - В.Бармин "Три памятника").

 Так вот, с поверхностного взгляда, читателю покажется, что автор ставит в Тексте проблему дихотомии, как: "религия - вера, философия - сомнение...". Но это лишь взгляд поверхностный. Не потому ли некоторые рецензенты думают (ошибочно), что автор ставит в тексте проблемы схоластики, для которой обычным делом было мотивация "отрицания" ИНОГО, как, например, религия отрицала философию, а философия отрицала религию. Почему ТАК было? Ибо здесь первично религиозно-психологическая проблема устаревшей установки сознания и ветхой парадигмы мышления, при котором лучшее и высшее считается на основе "отрицания" ИНОГО. Так, религия (схоластическая школа) отрицала философию (сомнение), а философия и сомнение категорично противопоставлялись Вере. Религиозно-психологическая же изнанка, червоточинка такой постановки в том, что в ней изначально сокрыта пагубная мотивация: "кто лучше, кто выше, в ком выше Знание-гнозис, тот и круче-сильнее". Вот! пагубная червоточинка, как потаенное стремление к Власти над миром через Гнозис помимо Любви, Истины, Добра и Красоты...

 Но, именно, что в Тексте Николай Бредихин ставит не проблему дихотомии: вера-сомнение или вера-знание, а проблему ПОИСКА СВЯЗКИ, как связи между Верой И сомнением... И вот это!!! уже есть иная установка сознания, есть уже иная ПАРАДИГМА мышления... В чем именно?..

 И вот некоторые личные соображения к Тексту Николая Бредихина:

 ...По-моему, Автор верно поставил проблему, именно, в связке "Вера И сомнение"... Но хочу также сделать некие замечания насчет Образа философии, философского постижения... Так, по-моему, первично Образ философии ЕСТь, по восточному мышлению (как пульсация Сердца, дыхание, движение Сердца), а по западному мышлению в виде, именно, движущейся Диалектики, как движущейся, вращающейся силы: Удивления И сомнения. Ибо первично (это еще отмечали Аристотель и Платон), Философия, как размышление, зарождается не из сомнения, а из Удивления - "диво", "чудо", Философия зарождается из первоЧувства Любви, "логики сердца" (Паскаль). Не потому ли Иисус Христос указывал своим апостолам обратить внимание на детей, говоря, что если не будете как дети, то не войдете в Царствие Божие. И еще, ведь, в самом высшем вИдении, достигая его, многие мудрецы говорили, что все люди - это дети Божии, независимо от возраста и положения в обществе. Но это еще не всё, ибо самое Главное в ином вИдении... Главное в том, по-моему вИдению, что Философия и Религия исходят из единого Источника, как Любовь, диво, чудо, умиление, восхищение, пробуждение, возрождение, прозрение и восстановление... Религия И философия исходят из единого Источника и устремляются к единому Смыслу... Но Что тут главное? А главное есть Связка, союз "И", как связующее звено, а образно "любящее Сердце"... По другому сказать, здесь совсем иная парадигма мышления в противовес ветхой дихотомическо-статической, как "либо вера, либо сомнение", "либо вера, либо знание", выступает связующе-динамическая, как сквозяще-пересекающаяся Связка, которая уже в Патристике обозначена апофатически в формуле, как "неслиянно И нераздельно"... Это и есть высшая форма Возвышенного мышления, выходящая за пределы "линейного" "только апофатического" или "только катафатического" мышления, до которого смог дойти С.Л. Франк, обозначив его, как металогическое, Но которое объемлет и включает в себя все предшествующие, нижеследующие ступени Бытия... Ибо лишь тогда Возможна Сублимация и Воплощение (это уже мысль, идея Бориса Вышеславцева)...

 Так вот, я хочу обратить внимание на то, КАК ставит проблему "веры И сомнения" Николай Бредихин и Борис Вышеславцев, именно, исходя из сопоставления образа мысли в Связке...

3

 Так, Николай Бредихин в своем очерке ставит религиозно-философскую проблему не дихотомии, как "либо Вера, либо сомнение", а проблему ПОИСКА СВЯЗКИ в вИдении - "Вера И сомнение"...

 Некоторые верующие люди скажут к такому вИдению: "а возможно ли и верно ли так ставить задачу в соЗвучии СВЯЗКИ "веры И сомнения"?" На это вопрошание людей верующих есть одно существенное замечание, а именно, что если люди верующие могут ставить под сомнение некие положения вещей, то они сами, тем самым, и подтверждают заданную установку в утверждающем вИдении - долженствования СВЯЗКи: Веры И сомнения... Почему так стоит задача и в чем ее Императив И Максима?

 Сравним, КАК развертывает задачу Николай Бредихин и Борис Вышеславцев, сопоставляя Образ и ход мысли и, одновременно, обнаруживая глубину вИдения мыслителей...

 Так, по мысли и в вИдении Николая Бредихина:

 "Истинная вера не может быть слепой, она предполагает сама по себе некую осознанность... Сомнение не может идти впереди веры, а оттого - верую "усумняшеся", сомневаясь не вере своей, а в том, совершен ли я в этой вере, правдивыми ли путями в ней иду? А отсюда и первое, возникающее в каждой душе раздумье: не хочу верить в идола, хочу верить в Бога..."

 А вот, вИдение Бориса Вышеславцева в движущейся Диалектике мысли:

 "Осознай сам себя" - это императив, приказ; и он требует внутреннего переворота, как бы нового рождения. Это - освобождение от бессознательности и приход к самому себе, - основа и начало творческой жизни самоопределения и самооформления...

 Строгий ПРИЗЫВ: "осознай сам себя" - всегда имеет в виду состояние заблуждения и ослепленности. Изречение дельфийского оракула обращено к тем народам и людям, у которых нет чувства меры и середины и которые, вследствие своей самонадеянности и гордыни, ввергнуты в хаос бессознательного. Таковы были индусы и греки, таковы и русские. Оттого с особой силой звучит призыв к самоосознанию у Достоевского. Этот величайший исследователь демонических сил души хорошо знал, что одержимость преодолевается только путем самоосознания, познания самого себя. Это его главная этическая мысль, которую он так выразил в своей Пушкинской речи:

 "Не вне тебя правда, а в тебе самом; найди себя в себе, подчини себя себе, овладей собой, - и узришь правду..."...

 Сильнее всего звучит этот призыв к самому себе тогда, когда человеку или народу грозит опасность, когда культуре грозит упадок. Так было во время Сократа и Платона; так было и при закате римской цивилизации, когда стоики объявили самопознание задачей мудрости, а христианство начало проповедовать бесконечную ценность души и Царство Божие, "которое внутри вас"... чтобы не погибнуть в сомнении и отчаянии, самость должна достигнуть наивысшего пункта самосознания. И тем самым она открывает свою трансцендентность...

 Моя, находящаяся в мире самость - не от мира сего - это величайшее открытие, сделанное самосознанием, ставящее под вопрос весь смысл жизни и всего мира. Бывают редкие мгновения в жизни человека, когда он вдруг открывает свою истинную самость со всей загадочностью своей трансцендентности и с парящей надо всем свободой. В эти моменты сначала нас обнимает глубокое ИЗУМЛЕНИЕ: как будто мы "упали с неба"... и перед нами встает вопрос: "Откуда мы и куда идем?" Удивление есть начало всякого философствования. Мы стоим здесь перед чудом из чудес, пробуждающим философский эрос и сулящим величайшие откровения. Это и есть тайный смысл изречения: "Познай самого себя". Из чего-то само собой разумеющегося мысль эта превращается в мистическое указание оракула, в прозрение; ибо самость - нечто не само собой разумеющееся, но скорее неразумеющееся...

 Как происходит эта установка? Как возможна "самоочевидность" непонятного? Не через понятие, не посредством категорий, не в актах объективации, - следовательно, не путем рассудочного знания, - так отвечает Кант, - но только при помощи особого чувства...

 "Образ и подобие", как существенное сходство между человеком и Богом, есть аксиома, никогда не подвергавшаяся сомнению ни в религиозном, ни в безрелигиозном сознании... С этим одинаково согласится как теолог, так и атеистический философ: Фейербах или Маркс. Вопрос только в том: Бог ли создал человека по своему образу и подобию, или человек создал Бога по своему образу и подобию..." (Б.П. Вышеславцев).

 И вот к этому вопросу - вопрос Достоевского:

 "Благослови его Бог и пошли ему понимание правды. Ибо весь вопрос в том и состоит, ЧТО считать за правду"...

 Итак, вот на этом вопросе Бориса Вышеславцева и встречном ему вопросе Ф.М. Достоевского и остановимся сегодня И продолжим после...

4

Итак, есть три фундаментальных вопроса, три сомнения, которые взаимодополняют и взаимосвязуют друг друга и в триединстве которых должно обнаружиться, раскрыться нечто Возвышенное, Непостижимое, Вечное... Но, отрешившись от вопросов (сомнений), человек неизбежно впадает в прелесть самообольщения, гордыни, идолопоклонства, лишь оставаясь в своей иллюзии поверхностного (ветреннего) сознания и довольствуясь лишь такой верой, которая не прошла еще путь испытаний сомнением... И такова вера не есть еще - твердая, стоящая в тверди духа, утверждающая, основательная, укрепляющая, созидающая, возвышающая, подлинная, как ожидающая и взыскующая...

 Вот суть трех вопросов:

 "...Бог и человек похожи друг на друга. В этом никто не сомневается: ни легковерные греческие поэты (как указал ап. Павел), ни скептический Ксенофан, ни Фейербах, ни Фрейд и Юнг. Но кто же из них творит другого: Бог человека или человек Бога? Кто первичен, кто прообраз (архетип), кто изначально-сущее и кто отображение? Достаточно так поставить вопрос, чтобы устранить недоумение человекобожества..." (Б.П. Вышеславцев).

 И в созвучии к вопрошанию Бориса Вышеславцева стоит вопрос Федора Достоевского и вопрос Николая Бредихина, как для взыскующих истины...:

 "Ибо весь вопрос в том и состоит, ЧТО считать за правду..." (Ф.М. Достовеский).

 "...сомневаясь не вере своей, а в том, совершен ли я в этой вере, правильными ли, праведными ли путями в ней иду?.." (Н. Бредихин).

 И каково может быть "разрешение" этого вопроса и как из него могут исходить вопросы другие, может быть, еще более фундаментальные, но указующие нам путь к разрешению, к Смыслу???

 Так, по Вышеславцеву, "В самом метафизическом вопросе "откуда и куда?" человек стремится отобразить изначально сущее и последний смысл бытия. В самом вопросе, в основном самочувствии своем, он сознает свою зависимость, свою обусловленность, свою не-изначальность.

 Но ежели я столь чудесен,

 Откуда происшел - безвестен,

 А сам собой я быть не мог... (Г.Р. Державин)

 Что человек не сам себя создал - это для него очевидно. Претензия создать Абсолютное означала бы вместе с тем претензию создать весь мир и самого себя. Такая претензия безумна ("рече безумец в сердце своем - несть Бог!"). Человек не творит себя из ничто, а находит себя сотворенным и спрашивает в изумлении:

 Кто меня враждебной властью

 Из ничтожества воззвал? (А.С. Пушкин)

 Из неведомой глубины бытия я возник не своей властью и призван к неведомой цели ("жизнь, зачем ты мне дана?"). Это и есть тайна творения, чудо творения, чувство сотворенности с его удивлением, из которого родится размышление, в сущности, вся наука, вся философия, вся теология. Здесь заложено адамантово основание "онтологического аргумента", составляющего великую традицию русской философии... Человек возник из неведомого Абсолюта, в этом нельзя сомневаться, напротив, здесь лежит незыблемое основание всех сомнений, ибо сомневаемся мы не в фундаменте бытия, а в том, КАК этот фундамент мыслить и представлять. В каких "идеях", в каких символах и иероглифах лучше выражается Абсолют? - вот в чем вопрос, вот где возможно сомнение. "Враждебная власть" воззвала меня из ничтожества или любовь Отца к Сыну?" (Б.П. Вышеславцев).

 И вот к размышлениям и вопрошаниям Бориса Вышеславцева и к созвучию русской поэтической мысли приведем такие вот символы-образы Поэта конца 20 века:

 "Я - ночь, а Ты утра суть.

 Я - сон, я - миф, а Ты нет.

 Я слеп, но я вижу Свет...

 И снова приходит Ночь..." (В.Р. Цой)

 Вот! удивительное, чудесное откровение "человека ночного", как полное глубины в степени отрицания самого "Я" человека, стоящего перед "Ты" Другого и утверждающего "Ты еси", но сквозь утверждение-откровение "Ты еси" возрождается, самораскрывается подлинное "Я есмь", как взыскующий "Света во тьме"...

 Потому не через Откровение ли человека сквозь образы поэзии предстает во всей своей бытийственной значительности изречение?:

 "Человек ЕСТЬ тайна... хочу БЫТЬ человеком" (Ф.М. Достоевский).

5

 "Вопрос о парадоксах сомнения..."

 В Тексте очерка "Человек с голубиным сердцем" Николай Бредихин задает вот такой онтологический ПАРАДОКС О ЧЕЛОВЕКЕ:

 "...Сомнение дарит человеку любовь, оно никогда и не переходит в нем границ любви, за границами этими властвует уже совсем другое качество - отрицание... не хочу верить в идола, хочу верить в Бога..." (Н. Бредихин).

 Вопрос о парадоксе: КАК возможна СВЯЗКА - "сомнение И любовь", КАК может из любви рождаться - сомнение, и, наоборот, КАК сомнение может исходить из любви и привести, возвести (возведение - "анагоге" - Идея сублимации Б.П. Вышеславцева) к высшей ступени любви, Бытия?..

 Парадокс, что ставит Николай Бредихин в Тексте очерка по своей онтологической значимости равноценен парадоксам мировых мыслителей, вопросам Паскаля и Достоевского... Но для разрешения парадокса требуется и неординарное, парадоксальное вИдение, даже, казалось бы, противоречащее, абсурдное или выходящее за пределы здравого смысла. Ибо могут сказать нам: "что может быть общего между вопросами Паскаля и Достоевского и рационализмом Декарта?". Именно, для разрешения парадокса требуется и "ПАРАДОКСОВ ДРУГ" - гениальный мыслитель, коим безусловно "является" - Борис Вышеславцев. Б.П. Вышеславцев один из тех русских мыслителей, который воплотил, исполнил Идею Достоевского, что задана в "Пушкинской речи"... В этом смысле, Б.П. Вышеславцев сквозь творчество осуществил, исполнил пророческую ДОГАДКУ Достоевского. Гениальность творчества русского мыслителя, как и Поэта, не только в том, что он может перевоплотиться и увидеть гений мыслителя другого народа, но и, наверное, самое главное в том, что он может понять Смысл увиденного, что значит раскрыть сквозь онтологически-родное мировые ценности, вселенское сознание И кафолическое Сердце в гении другого народа... Это непостижимо, но именно сквозь Непостижимое И возможно осуществление невозможного, заветного, потаенного, что И ЕСТь осуществление возможности Идеи Сублимации и Воплощения...

 Каким это образом может быть?

 В вопросе: "КАК может быть осуществима СВЯЗКА-взаимосвязь между "сомнением И любовью", сокрыт парадокс. И этот парадокс разгадал Б.П. Вышеславцев сквозь философские идеи-аксиомы Рене Декарта...

 Так, Вышеславцев увидел, раскрыл две основополагающие аксиомы в философии Декарта и развернул сквозь Диалектику этих аксиом "сомнения И любви" Идею Сублимации и Воплощения... Так две аксиомы Декарта: первично "зависимость человека от Бога" И "независимость человека от мира", как это ни парадоксально, согласуются с основными положениями святоотеческой мысли, как о сотварности человека... И с точки зрения святоотеческой антропологии, по которой человек есть "икона Божества". "В этом разгадка его таинственной сущности", по Вышеславцеву.

 Но что здесь нам важно рассмотреть, так это непосредственную взаимосвязь двух аксиом Декарта, которую Вышеславцев раскрыл и развернул в виде Диалектики парадоксальной СВЯЗКИ, как "сомнение и любовь", где любовь-удивление есть первичное, а сомнение уже вторичное состояние человека в его предстоянии к миру... И...

 Парадокс СВЯЗКИ "сомнения И любви", по Вышеславцеву, имеет разрешение и в парадоксальном вИдении-откровении, как:

 - богоподобие человека, т.е. подлинная свобода человека, как "независимость от мира", открывается человеку лишь сквозь чувство и осознание подлинной всеобъемлющей ЗАВИСИМОСТИ от Бога...

 По мысли же Николая Бредихина, что в корне согласуется с идеей Вышеславцева, сомнение исходит из любви потому, что само в границах любви способно привести человека к высшей ступени любви, к Возвышенному, к Всевышнему... Потому сомнение есть необходимое качество в человеке, из которого рождается вопрошание всех вопрошаний...

 Как, например: "Почему же нельзя объявить человека Богом?" (Б.П. Вышеславцев).

 Вот вопрос, ответ на который мы рассмотрим после, с позиции вИдения Б.П. Вышеславцева...

6

 "Вопрос о парадоксах сомнения..."

 Итак, на вопрос "почему же нельзя объявить человека Богом?" Вышеславцев, исходя из диалектики "зависимости И независимости", отвечает...

 "Ответ прост и очевиден: потому что человек не абсолютен. Я нахожу себя, как относительное, конечное, несовершенное, зависимое существо. В этом состоит АКСИОМА ЗАВИСИМОСТИ, лежащая в основе религии. Самосознание очевидно... Но самосознание, ego, не самодостаточно. Мне очевидна моя недостаточность, моя зависимость; ее я мыслю, чувствую, актуально переживаю. Но это значит, что я мыслю, чувствую и переживаю то, ОТ ЧЕГО Я ЗАВИШУ... Ego (я) нахожу себя только в противопоставлении Абсолютному, только в Нем "мы движемся и есьмы". Такова основная интуиция Декарта... Декарт открыл очевидность иррационального ego, стоящего в иррациональной зависимости от очевидно-иррационального Абсолюта... вся ценность и весь смысл его замечательной демонстрации "ego cogito" состоит в том, что ego и Абсолютное возвышаются абсолютно над всем миром, а потому никогда не могут быть сделаны объектами, вещами, субстанциями...

 Сомнение есть прежде всего свержение кумиров. Кумиры и идолы - всегда ближе, понятнее, нагляднее, осязательнее для человека, нежели (Бог сокрытый - лат.); и однако, именно они сомнительны, несмотря на свою "видимость"... только видимое (опытно данное), понятое и доказанное может быть подвергаемо сомнению: сомнителен мир, как он нам представляется и как мы о нем судим.

 Несомненно же То невидимое, ускользающее от наших понятий, недоказуемое и не нуждающееся в доказательствах, Что неизбежно предполагается, предчувствуется, предвосхищается во всех наших суждениях, чувствованиях и действиях: несомненен Бог сокрытый - (лат.).

 Мир сомненен - Бог несомненен. Таков результат универсального сомнения Декарта... Мир сомнителен потому, что он есть сфера релятивного, "тварного", не самодостаточного и не самоочевидного; но все релятивное фундировано в Абсолютном, которое самодостаточно и самоочевидно...

 В последнем и самом глубоком самоосознании, которое не есть размышление или самопознание, ибо я сам для себя "непознаваем", хоть и "несомненен" и очевиден, - все же я могу открыть еще один сокровенный смысл: мою собственную свободу и трансцендентность и в этом смысле мое "богоподобие". Но эта свобода не абсолютна: я ощущаю её связанной с мистическим чувством зависимости. Я не самодостаточен, не совершенен, не завершен, не замкнут в себя самого, но, так сказать, открыт чему-то "совершенно другому", как окно, обращенное в бесконечность неба. Я богоподобен, но не Бог...

 Переживание трансцендентной зависимости, как последнее и глубочайшее мистическое переживание, нельзя отрицать и нельзя ложно истолковывать... Везде и всегда подобные переживания ощущаются нами как внушение свыше. Я не замкнут в моей самости, я выхожу за ее пределы и открываю высшую тайну Абсолютного, свою основную причину и беспричинность, в которых укоренено мое существо. Я есмь, и я есмь сам, но не "через себя" и не по моей собственной воле. Это ясно раскрывается в высшем вопросе - "откуда и куда", в вопросе о моем начале и конце. Вопрос этот мне не запрещено ставить, и трансцендентность от меня не закрыта.

 Последним результатом, к которому приходит самоосмысление, это то, что я нахожу себя прежде всего в моем крайнем противопоставлении Абсолютному, к которому я с сознанием своей собственной силы и своего достоинства могу обратиться на "Ты"..." (Б.П. Вышеславцев).

 Итак, парадокс "сомнения И любви" разрешим, с одной стороны, очень просто, если увидеть его очевидность и очевидность в необходимости, как сомнения, так и любви, но, с другой, стороны, есть сложное решение сквозь диалектику "зависимости-независимости", что увидел, открыл и развернул Вышеславцев в философии Декарта. Но это такое открытие, которое еще содержит в себе некий "фундамент-сокровище", как возможность для развертывания иных открытий в философском постижении, в том числе и в диалектической СВЯЗКе "сомнения И любви", что и открыл и показал в своем Тексте Николай Бредихин...

 Такова постановка проблемы Автора в срезе религиозно-философском, конечно, которую мы не исчерпали и не претендовали на такое, исчерпывающее вИдение. Теперь же нам предстоит рассмотреть проблемы в Тексте, что поставлены Автором, в срезе литературно-философском и, одновременно, историософском... Но после,

НИКОЛАЙ БРЕДИХИН

КНИГА ВЕЧНОЙ ЖИЗНИ

Откровение

Приквел романа

«Галактический человек»

I

АЛЬФА И ОМЕГА

1.  Я пришел к вам с одной только целью: рассказать о том, что Бог един.

2.  Он един для всех людей, независимо от их вероисповедания. И все люди равны перед Ним.

3. Нет других богов в этом мире, не пребудет, и никогда не было. Все остальное – лишь идолы и божества.

4.  Бог един – Он един не только для Человека, Мира, Он един для всего, представляя собой, по сути, единственное единство.

5.  Бог един, и у него нет имени. Как люди едины, независимо от того, на каком языке они говорят, от цвета их кожи, от места, где они живут, и все они очень разные, вот отчего у них так много имен.

II

ПРИРОДА И ДУХ

1. 1.  Природа и Дух – два понятия, составляющие существо Бога. Они не единственные, но единственные, доступные нам; во всяком случае, наше предназначение и наше существование полностью в них укладываются.
2. 2.  Природа и Дух связаны неразрывно, Природа может быть видимой и невидимой, сознаваемой и несознаваемой, есть свои пределы и у человеческого разума, но они далеки и измеряются только своей относительностью.
3. 3.  Разум и Дух  соотносятся, как часть и целое, Человеческое Сознание одна из бесчисленных форм Разума, несомненно, одна из самых низших его форм.

4. Дух не управляет Природой, а уж тем более не властвует над ней, они существуют вместе, неотъемлемо друг от друга. Но Дух – не Бог. Всякое обожествление Духа, Разума, столь же бессмысленно, как и обожествление Природы.

5. Земля – наша Родина, но вместе с тем и наша тюрьма. Природа многообразна и бесконечна, она не исчерпывается планетой Земля и даже понятием Вселенная. То есть, существует как бы узкое и широкое понятие Природы. Узкое – Земля, широкое – Вселенная и все, что за нею. А стало быть, не зря мы так часто и с такой надеждой смотрим на небо.

6. Человек – часть Природы, но он, в свою очередь, тоже принадлежит ей  лишь частично, своей оболочкой.

7.  Разум Человека является частью Духа, его существование невозможно без оболочки, но таковой оболочкой не обязательно может быть плоть.

8.  Отношения с Природой крайне важны для человека. Появившись на свет как ее часть, став в итоге венцом ее на Земле, Человек никак не может претендовать на то, чтобы именовать себя ее царем, поступать с ней по своему разумению, а уж тем более, управлять ею. У Природы свои законы, не освоив достаточный, необходимый минимум Космоса, не обзаведясь другой оболочкой, Человек должен этим законам подчиняться. Потому что иначе Природа сотрет Человека с лица Земли, тем дело для него и закончится. В этой схватке Природа, несомненно, выйдет победителем, ибо она у себя дома, а Человек на Земле, по крайней мере, с тех пор, как он стал разумным, только гость. Однако подчиняться, вовсе не означает поклоняться. Природа для Человека не Бог, они на равных.

9. Вот отчего не надо нам ждать милостей от Природы, не может она себе этих милостей позволить, она даже милостыню не в состоянии нам подать.

10. Природа вне морали, эмоций, рассуждения. Человек ничем для нее не отличается от прочего материала, с которым она работает.

11.  Природа вне Зла, все, что она делает – добро, даже когда она старит и умерщвляет Человека.

12.  По сути дела Природа никогда не делает добра для Человека. Даже жизнь, которую она дарует ему – ничто без присутствия Духа.

13.  То есть, Природа не столько бессердечна, сколько безразлична к Человеку.

14.  Что мы знаем о Духе? Удручающе мало. Дух открывается для нас лишь в соединении с Природой. В Нем одном, по-настоящему, залог нашего бессмертия.

15.  Законы Плоти:

Плоть – часть Природы. Никаким другим образом, тем более, напрямую, она с Богом не связана.

Плоть смертна.

16.  Законы Духа:

  Вера абсолютна, всякое знание относительно.

  Дух бессмертен в любой своей форме. Разум тоже бессмертен, смертного Разума не бывает.

III

ВЕРА. БОГ. МИР

1.  Мир есть Бог, и Бог есть мир, проникнуть в который нам не дано в полной мере, однако познание которого, и составляет суть нашей жизни.

2.  Все сравнения ума Человека с кривым зеркалом, искажающим реальность, объяснения тяги Человека к Богу лишь невежеством и страхом, неуверенностью его в своих силах, равно как и прочие измышления, оставим на совести тех прорицателей, которые Бога сводили лишь к продукту человеческого разума, сваливая в один котел вещи настолько разные, что удивительно, насколько крепки у них были мозги, чтобы подобное переварить.

3.  Вера не знает границ, ее границы лишь в нашем воображении. Меж тем как Она сама по себе, существует независимо от него.

Вера не просто изначальна в человеке, она важная составляющая часть Разума, ибо связывает его с Духом неразрывно и напрямую.

Духовный разрыв между Человеком и Богом может породить только безумие.

 4.  Жить значит верить.

5.  Ничто не творится, но все открывается. Так однажды мир открылся еще для одной планеты во Вселенной, сколько их родилось и сколько погибло в тот день и час, никому не дано знать.

Пришел день, когда мир открылся и для Человека, когда он почувствовал себя разумным. Однако Вера дремала в нем, скрытая как в капсуле.

С самого первого дня, когда Человек стал разумным, он не уставал благодарить Бога за свое рождение, но несмышленостью своей тыкался в камни, ветры и громы, ища Бога в Природе, не понимая в ней своего предназначения, не зная в ней своей силы, исполненный страха и звериной жестокости.

Но Вера пробуждалась, Сознание отходило от своих примитивных, наивных представлений, и Человек поднимался с колен, все чаще отрывая взгляд от земли.

6.  Вера – как раз то, что находится на границе относительного и абсолютного, являя собою своего рода полосатый столп.

7.  Трудно поверить, но есть много людей, которые до сих пор ломают голову над тем, как произошел Человек (от обезьяны?), из чего он создан (из глины, грязи, какого-нибудь правещества?), между тем, как ответ на этот вопрос испокон веку известен и никаких сложностей собой не представляет: родина Человека – Вера.

8.  Бог представлен в Мире для Человека в форме Сверхъестества (большей своей частью) и Естества (доступного Человеку). Не надо нам думать о Сверхъестестве, это пустая трата времени. Бог, Он на то и Бог, что истинное представление о Нем лежит за пределами нашего разума. Все, что лежит в пределах естества Человека, без всяких жертвоприношений и заклинаний доступно ему, все сверхъестественное, вне зависимости от того, существует ли оно или не существует, не доступно, не понятно Человеку и никогда ему не откроется. Это единственное, что мы должны знать о Сверхъестестве, это мы можем постигнуть лишь Верой.

9. Естественно, разуму Человека трудно примириться с тем, что в мире существует что-то недоступное его пониманию, причем недоступное навсегда, для него свойственно постоянно опрокидывать заграждения и штурмовать бастионы. Повсюду, где бы они ни находились. В пределах Естества это столь же нормально для него, как для легких дышать; пытаясь разглядеть сверхъестественное в повседневной реальности, он неизбежно сворачивает на путь игры воображения. Все эти игры можно определить одним только словом: суеверия. Чего тут только нет: приметы, заклинания, гадания; существуют даже целые лженауки, такие, например, как астрология и даже лжеверования, начиная от языческих, самых простых и кончая очень сложными и могущественными религиозными системами, когда человек занимается богостроительством и бог, являя собой измышление человека, выступает в качестве «твари», «твари небесной». Подчас эта «тварь» каким-то загадочным образом сочетает в себе и образ «творца», сотворившего все вокруг, в том числе и того, кто его выдумал.

10.  Подводя итог, скажем себе:

вера в сверхъестественное, безусловно, необходимая, начинается и   заканчивается для человека одним только словом: Бог;

понятие «сверхъестественное» как противостоящее – неверно,  Естество всегда не вне, а внутри Сверхъестества;

Сверхъестество – это Бог, который «объемлет».

11.   Бог – не Существо, Бог – Сущность, Сущее лишь часть Его.

12.  Бог чужд творчеству. Он не сотворял нас. Он лишь допустил и допускает наше существование.

13. Всякое изображение Бога – есть изображение того или иного божества, либо идола.

14.  Нет, не может быть, и никогда не было (в реальной действительности) никаких Договоров (Заветов) между Богом и  людьми. В стремлении к Богу нет движения вспять.

15.  Бог вне Зла, вне людской злобы. От Бога зла не бывает.

16. Я признаю Бога, но не признаю дьявола. Дьявол – лишь разум человеческий, другого дьявола я не знаю.

17.  Не нужно нам знать замысла Божия, достаточно и его промысла.

18.   Мир не творение Божье, Мир есть Бог, и он нам открылся.

19.  Слово – не Бог, оно не могло быть в начале, ибо у Мира, у Бога, нет начала, как и нет конца.

20.  Мир не мог быть создан из ничего, ибо ничто не существует.

 21.  Мир неделим, он един физически и духовно.

 22.  Мир есть Бог, и мы часть Мира. Но не в той степени, как часть Бога.

 23.  Мир есть Бог, но для Человека Мир и Бог – не одно и то же.

24.  Мир есть Бог, доступный Человеку в пределах Естества.

25. Я принимаю Мир таким, как он есть, но только мир Бога в нем, а не мир Человека.

26.  Законы Мира:

 Как смерть одного человека открывает возможности для жизни другого, так и гибель одной цивилизации создает возможности для явления другой.

 При всей своей вечности и бесконечности, Мир измерим. Одно из измерений его – Совершенство, которое в свою очередь определяется Единством, Соответствием и многими другими качествами.

 В пределах Мира Дух столь же доступен пониманию Человека, как и Природа.

IV

ТЕЛО. РАЗУМ. ДУША

1.  Рассуждая о Природе и Духе, мы лишь теоретически можем представить себе их по отдельности, поскольку фактически они существуют исключительно в вечном и неразделимом единстве.

2.  Единство Духа и Природы ничего не рождает, но в нем ничто и не умирает. Говоря о Человеке, мы не можем использовать такие понятия, мы можем говорить лишь о временном союзе Плоти (как микрочастицы матушки Природы) и Разума (такой же микрочастицы Духа). Этот союз имеет начало (рождение), развитие (жизнь) и конец (смерть).

3.  Сколько времени человечество посвятило борьбе с Плотью, не понимая, что самоуничижение в данном случае означало, означает и будет означать лишь самоуничтожение. Придет момент, когда мы сможем сменить нашу первую оболочку на другую, более долговечную, но как же еще до этого момента далеко! Ну а пока душа наша как раз и представляет собой неразлучность плоти и разума в форме неповторимости, и мы должны смириться с тем, что души смертны, бессмертных душ не бывает. То есть, плоть – лишь светильник для поддержания нашего сознания, однако без светильника этого оно погибает.

А потому: не тешьте, не хольте плоть свою – однако и не терзайте. Помните, она – пристанище временное, но для вас единственное.

Относитесь к плоти своей бережно, огранивайте ее, попытайтесь, наконец, преодолеть в себе неразумность первобытного человека, не понимавшего в должной мере разницы между жизнью и смертью; избавьтесь от наивных иллюзий, надежд на загробный мир, переселение душ, только тогда вам откроются новые, невиданные доселе, возможности для продления вашей жизни здесь, на Земле.

4.  Уповайте на Бога, молите его ежедневно и ежечасно, но что Он может дать вам сверх того, что уже вам дано? И счастье, и любовь, и благополучие, даже долголетие – все в воле вашей, надо просто повернуться лицом к Нему и внимательнее вдумываться в Его законы.

Но вы ничего не поймете и ничего не достигнете в одиночку: как Бог един, так и люди должны быть едины. В своей вере в торжество жизни и нелепость смерти.

5. Тело и Плоть – неоднозначные вещи. Понятие Плоти для Человека неразрывно связано с понятием Первая оболочка, и вместе с ним исчезает. Тело может быть разным, таким, каким в обозримом будущем Человек захочет иметь его.

6. Когда мы обретем вместо Плоти Тело, мы углубимся в Вере, и суть наша изменится.

7. Понятие Тело возникает лишь с понятием Сознание, то есть, более низким формам Разума, даже в союзе с Плотью, оно недоступно, как недоступно им понятие Душа, они существуют лишь на уровне Индивида.

8. Сознание, если освободить его от ложных, сложившихся веками, представлений о нем, выглядит следующим образом:

Надсознание – основа здесь Дух и вытекающие из него понятия Веры, Бога. Именно здесь мы находим все признаки человеческой общности: стремление к знанию, совершенствованию, цивилизации, прогрессу, бессмертию и т. д. Без Надсознания человек просто биологический вид, экзотическое, мыслящее и говорящее, животное, не больше того.

Подсознание основой своей имеет Природу и теснейшим образом связано с ней. Все животное в нас бьет здесь фонтаном: от стремления к размножению до инстинкта самосохранения.

Самосознание – то, что представляет собой не только душу человека, не только его индивидуальность, но и возможность осуществлять взаимодействие Духа и Природы в себе, а также создавать и поддерживать Общество, без которого невозможно существование Человека как разумного существа.

Самосознание разделяется на верхний ряд и так называемый «глубинный самос». То, что удерживается рассудком постоянно и постоянно используется, а также то, что человек сам познал в течение своей жизни, но что, либо руководит какими-то его поступками подспудно, либо лежит до поры до времени в запасниках, отстойниках, частью используясь в какие-то поворотные моменты, чрезвычайные периоды, частью оставаясь там навсегда. Есть еще здесь и наследственный фактор: то, что человек получает от своих родителей, а также фактор общественный – то, что уже от рождения характеризует человека не как дикаря, а как члена общества.

9. Сознание не терпит пустоты. Там, где ему недоступна Истина, оно заполняется ложью.

10. Наше чувственное восприятие окружающего мира не всегда и не во всем доступно осознанию нашим рассудком.

11. То, что человек не в силах понять разумом, он постигает Верою.

12. Все мы едины Верой и Плотью, разлучает нас только Разум.

13. Разум дарит нам душу, делает нас людьми, но и разделять, обесчеловечивать нас, может только разум.

14.  Сколько ни пытал я философов, ученых, богословов, ни один из них так и не смог объяснить мне, как так получилось, что мы разложили Плоть, Материю на мельчайшие частицы, а в таких понятиях, как Дух, Душа за ближайшие две тысячи лет практически не продвинулись ни на шаг.

15. Душа – это единство Природы и Духа в человеке, обеспечивающее его неповторимость. То есть, с одной стороны – стандарт, неразделимость, основа, с другой – именно уникальность. Поэтому и Плоть предстает здесь не только как светильник, светильник Разума, но еще и как оболочка, причем далеко не самая надежная и не самая совершенная из них. Безусловно, есть возможности продлить срок жизни каждого человека еще здесь, на Земле, но истинные возможности для него могут открыться только за ее пределами.

16. Душа смертна, бессмертных душ не бывает. Жизнь, Сознание  не ведают Смерти, но не может быть бессмертной Душа.

17.  Душа – ключ к сокровищницам Духа во всех его формах и проявлениях.

18.  Не существует понятия Душа вне пределов Сознания. Жизни оно недоступно, более высоким формам Разума – не присуще.

19.  Куда исчезает душа человека после его смерти? Дух возвращается к Духу, только и всего. Как плоть растворяется, рассеивается в Природе.

V

РОЖДЕНИЕ. ЖИЗНЬ. СМЕРТЬ. БЕССМЕРТИЕ

1. Велика тайна Рождения, Человек никогда ничего в должной мере не постигнет до тех пор, пока не освоит ее.

2.  Все относительно. И жизнь относительна. Можно даже сказать, что жизнь – это во всех случаях относительное бессмертие. Вот только в нашем, конкретном, случае, относительность эта, пожалуй, слишком велика.

3.  Среди многих вещей, которые дарит Человеку Сознание – право выбора. С жизнью выбор самый простой: только пожелай, и ты исчез из нее; и в то же время самый сложный: в первую очередь именно инстинкт самосохранения заставляет нас жить в обществе себе подобных, соблюдать религиозные обряды, принадлежать к той или иной общности, общине. 

4. Нет никаких сомнений в том, что Жизнь – лишь одна из форм Разума, причем самая низшая из, доступных нашему пониманию, его форм. Выше Жизни – Сознание. Беда для нас заключена в том, что в условиях планеты Земля Жизнь определяет Сознание, существование Сознания без Жизни невозможно, хотя они могут и должны существовать, хоть и в тесной взаимосвязи, но в то же время автономно, независимо друг от друга.

5. Что наша жизнь? Каникулы на Земле. Хотелось бы верить, однако не получается. Скорее, просто миг бытия, бесценный для нас, но совершенно неразличимый в вечности и бесконечности.

6.  Жизнь вечна, да не вечен в ней человек!

7. Мир, он хоть и велик, но для тебя тобой начинается и тобой заканчивается.

8. Те, кто умерли, не воскреснут. Их постигло проклятие, проклятие несовершенства. Ибо несовершенство не возобновляется.

9.  Да, как это ни горько, ни прискорбно – человек рождается случайно, а умирает навсегда.

10.  Казалось бы, быть равными в Смерти, разве этого мало? Но нет в Смерти равенства, как нет, и не может быть его в Жизни. Смерть – такая же относительность, как и все остальное. И выход один – возвыситься. Не над людьми, а над собственными представлениями о Боге и окружающем мире.

11. Для Естества, Мира Жизнь и Смерть – единый процесс, что-то вроде пищеварения или кровообращения у человека.

12. Жизнь и Смерть. Чем больше размышляешь над двумя этими понятиями, тем явственнее обнаруживаешь, что они неразрывны. Ведь хаос, пустота, небытие Жизнь породить не в состоянии. Значит, это лишь миф, пустая фантазия, измышление человеческого разума. Волей-неволей нам приходится признать, что всякая жизнь, как ни странно, рождается из Смерти, в Смерть и уходит – это бесконечный процесс. Бесконечный, но только не для человека. Ибо жизнь для него длится столько, что и не рассмотреть, а смерть, как предшествующая, так и последующая, лежит большей своей частью в таких ипостасях, где даже времени не существует. Печально, казалось бы, но вместе с тем и отрадно, поскольку в смерти последующей, и нигде кроме нее, заложен для нас такой резерв,  потенциал, освоить который даже нашим самым далеким потомкам не под силу. Нам же остается осваивать их лишь умозрительно, но даже и в том наше счастье.

13.  Возможно ли, говорить о смерти текущей, которая следует за нами по пятам и непрерывно, безжалостно уничтожает во времени все, прожитое нами? Я полагаю, что говоря о Жизни и Смерти, как о неразделимом единстве, следует и различать их по отдельности в этом синтезе. Жизнь предшествующая – жизнь наших предков, которые наделили нас особенностями нашей плоти, нашего мышления, наших способностей. Жизнь текущая наиболее подвластна нам. Жизнь последующая также доступна каждому, ибо даже самый ничтожный человек будет еще какое-то время после своей смерти присутствовать в воспоминаниях знавших его людей, после него останется то, что он успел сделать.

14.  У великих людей и жизнь последующая велика, в отдельных случаях она даже может присутствовать во всей дальнейшей жизни той или иной цивилизации и даже всего человечества. 

15. Но что же, выходит, наше прошлое – уже в руках нашей смерти? Так зачем же мы так часто оглядываемся назад? Значит, смерть сзади крадется, а не впереди где-то нас поджидает?

16. Нельзя мешать такие понятия, как Жизнь и Бытие, есть большая разница между ними. Смерть является родоначальницей Жизни и завершением ее, но она Бытию не противоречит, ибо никакого Небытия нет и быть не может, это понятие означает всего лишь то, чего не может быть, то есть, опять же, выдумку человеческого разума.

17.  Все гибнет, что исчерпывает себя.

18.  Следует различать Жизнь и жизнь человеческую. Ибо Жизнь, пусть даже как низшая форма Разума, как Разум бессмертна. А жизнь человеческая не достигнет истинного бессмертия никогда.

19. И все-таки мы смертны… Но почему же мы так легко миримся с этим?

20. Я не верю в загробный мир. От Бога – жизнь, смерть – от дьявола.

21. Едва подарив нам жизнь, Природа сразу же начинает заботиться о нашей смерти – буквально сживать нас со свету.

22.  Бог дает человеку жизнь, а Общество и Природа его убивают. И, стало быть, в борьбе за свою жизнь, это два главных врага Человека.

23. Совсем не обязательно верить в смерть, достаточно просто умереть.

24. Страх перед смертью отнимает время у жизни. Но ускоряет ее ритм.

25. Бояться смерти – значит быть уже на пути к ней.

26. Бойся всего застывшего, законченного, сформировавшегося. Этим ты умножаешь смерть.

27. Смерть – плата за неповторимость, смерть неповторимостью подтверждается и утверждается.

28.   Смерть – всегда поражение.

29. Не преодолев в себе неразумности первобытного человека, не понимавшего в должной мере разницы между Жизнью и Смертью, вы не избавитесь и от не менее наивных надежд на переселение душ или загробный мир, а значит, и не откроете новые, невиданные доселе, возможности для продления вашей жизни здесь, на Земле. Что говорить о том, какие возможности откроет для вас избавление, хотя бы частичное, от власти времени! Бесполезны кривляния, тщетны усмешки, вы ничто до тех пор, пока над вами бог – Время, на истинного Бога вы можете лишь уповать.

30. Право на бессмертие, пусть относительное – неотъемлемое право каждой души, каждой цивилизации, более того – это единственная по-настоящему великая их цель. И не беда, что понадобятся для этого труды многих поколений – цель, осознанная, обладает способностью приближать к себе, сокращать время.

31. Идолы Природы  (Огонь, Воздух, Вода, Земля, Солнце, Материя, и все истуканы, измышленные для поклонения им) хорошо известны нам, но есть и другие идолы, влияние которых на свою жизнь мы явно недооцениваем - идолы Сознания (Время, Пространство, Движение, Развитие, Прогресс, Знание). Понятия эти сколь материальны, природны, столь и духовны. Возможно ли, когда-нибудь Сознанию их преодолеть?

Время. Мы поневоле часто задумываемся о жизни грядущей, но слишком мало - о жизни предшествующей. А ведь жизнь, как таковая, сиюминутна, она не имеет ни прошлого, ни будущего. Все  доступное нам мы можем только отвоевывать или сохранять. Точнее: отвоевывать и сохранять.

Пространство. Беды здесь две: мы слишком окованы границами нашей планеты, ну а, кроме того: слишком часто скользим по поверхности, не всегда сознавая значение глубины, а ведь многие тайны Космоса, Вселенной, мы можем познать уже здесь, на Земле, исследуя внутреннее Пространство - внутрипространственные миры.

Движение. Что здесь следует особо отметить? Движение вечно, оно не останавливается, не замирает ни на долю секунды. На сколько мы замерли в нем, на столько и умерли.

Развитие. Нельзя сводить Развитие только к Прогрессу. Второе, что мы должны твердо помнить: наше развитие, при всей его уникальности и неповторимости запрограммировано. Конечно, в этой программе предусмотрены сбои и отклонения из расчета на наше несовершенство, и вместе с тем есть законы и границы, которые нельзя преступать. Ибо нарушая их, мы вторгаемся на чужие территории. Наилучший ориентир здесь: осознание разницы между Творчеством и Открытием. Любое творчество тленно, любое открытие – необходимая ступенька в той лестнице, которая возводит нас на небеса. А без хотя бы одной ступеньки лестница уже не лестница, таковой она быть перестает.

Прогресс. Жертвы, приносимые нами в угоду этому Молоху, частенько не только обесценивают затраченные усилия, но и влекут за собой  необратимые явления, которые могут в итоге не только разрушить, но даже обратить в прах всю нашу жизнь.

Знание. Здесь мы вновь в рассуждениях своих должны вернуться к фактору времени. Если убрать память из нашей жизни, в ней не останется ничего. Вот отчего так важно сохранять и охранять прошлое. Потому что в противном случае мы либо исказим, и частично разрушим тем, наше будущее, либо вообще лишимся его.

32. Грани Свободы: Вера. Стремление. Откровение. Открытие. Соответствие. За этими гранями нет для нас счастья, и даже сверх того: вся жизнь наша теряет за ними свой вдохновенный смысл.

VI

ВЕРА И ВЛАСТЬ

1. Легко сказать: я признаю Власть в окружающем меня мире лишь в той степени, в какой она приближает меня к Богу, но как остаться верным этому утверждению в действительности? Да, конечно, постулат «Вера выше власти» – один из главных, основных законов человеческого бытия. (Вера, но не Религия и не Церковь). (Общество выбирает религию и использует церковь, как инструмент). И тем не менее… После Природы и Духа Общество для человека – третья ипостась.

2.  Бог и Человек – единый организм, а Общество вторично, оно лишь прыщ на теле Бога, в любом Обществе Бог исчезает, Его законы простираются только на Человека и Человечество, действия людей внутри Общества не освящены.

3.  Общество может совершенствовать или уничтожать себя, Богу до этого нет никакого дела. 

4.  Бог не властен над Обществом, он не властен там, где властвуют идолы и божества.

5.  Идол – божок построенный, придуманный. Порождение  Власти и слуга Власти, потому что как же иначе нами управлять?

6.  Слава Богу, нет идолов вечных, ибо от рождения они уже мертвы.

7.  Человек, как частичка Великого Бога, не может принадлежать Обществу целиком, а уж тем более – являться полной его собственностью. Его отношения с Обществом не органичны и могут носить лишь опосредованный, в данном случае – договорный (заветы, законы, обычаи), характер.

8. Жизнь моя принадлежит мне лишь в форме выбора – как исполнять и подчиняться тому, что мне предназначено. Вопрос «Что делать?» – от Бога, «Как делать?» – право от Общества и мое.

9.  Куда страшнее греха невежества грех недомыслия – на нем-то как раз и зиждется любая, идущая от насилия, Власть.

10. Сколь часто стремление к Богу приблизиться оборачивается стремлением властвовать над людьми.

К сожалению, автор лишен возможности выложить текст книги полностью по условиям договора с издательством ePressario Publishing Inc., Монреаль, Канада, которому принадлежат все права на все произведения писателя Николая Бредихина. htpp://epressario.com/

     Купить книги НИКОЛАЯ БРЕДИХИНА можно на сайте издательства ePressario Publishing: http://www.epressario.com/, ВКонтакте: http://vk.com/epressario, Фэйсбук: https://www.facebook.com/epressario, Твиттер: https://twitter.com/epressario, Google+: http://google.com/+epressario

Цитата от Бредихин (03-02-2014 11:32):

Цитата от Бредихин (03-02-2014 11:32):

Цитата от Бредихин (03-02-2014 11:32):

Цитата от Бредихин (03-02-2014 11:32):

Цитата от Бредихин (04-02-2014 10:57):

НИКОЛАЙ БРЕДИХИН

ЛЮБОВЬ В ВЕРОНЕ

Повесть

                                                       Любовь сильнее смерти и страха смерти. Только ею, только любовью держится и движется жизнь.

Иван Тургенев.

© 2012 Николай Бредихин.

Web: http://www.bredikhin.net/

© 2012 Кирилл Бредихин, обложка.

© 2012 ePressario Publishing, электронное издание, Монреаль, Канада.

E-mail: info@ epressario.com

Web: http: //epressario.com/

ISBN: 978-0-9869345-8-2

Все права защищены.

1

–  Это предательство! – Она долго дожидалась, когда они останутся за столиком одни, чтобы получить, наконец, возможность выплеснуть наружу свои эмоции.

Он сделал вид, будто не понимает, о чем она говорит.

–   Что именно?

–  Ну, то, что ты остаешься. Кстати, это правда? Быть может, меня просто неправильно проинформировали?

Он пожал плечами, сосредоточенно наматывая на вилку «пасту», подлил себе вина в стакан, знаком предложил ей последовать его примеру, на что она в ответ отрицательно покачала головой, показав на свою едва пригубленную минералку.

–   Да, верно, я остаюсь, – спокойно ответил он. – Не понимаю только, почему это тебя волнует?

–   Как почему? – У нее от обиды навернулись слезы на глаза. – Мы с тобой провели ночь, прекрасную ночь, ты же сам сказал, я тебя за язык не тянула, дальше мы договорились, что будем вместе всю поездку, я предложила, ты согласился, может мне это тоже послышалось? А теперь ты сбегаешь! И ты считаешь, что я должна прыгать и хлопать в ладоши от восторга по такому случаю? Я что, по-твоему, кукла?

Он поморщился, поднялся со стула.

–  Ты прости, но наши все разошлись, наверное, уже погрузились в автобус, там у меня чемодан, сумка, нас ведь предупреждали, что нельзя оставлять вещи в холле без присмотра.

Она тоже поднялась.

–  Ну да, как же, помню: не носить сумочки со стороны проезжей части улицы, иначе сорвут ребята на мотоциклах. Не оставлять открытыми форточки, окна, особенно на ночь: заберутся, как кошки, по стене воры, и ни денег потом, ни документов. Не оставлять вещи без присмотра в холле – это уж само собой, это в любой стране мира. Нужно быть круглым идиотом, чтобы их там оставить. Кстати, там и мои вещи тоже.

–  Вот и я о том!

К счастью, вещи оказались на месте. Он, как истинный джентльмен, отнес ее багаж к автобусу, затем вернулся в холл, терпеливо дожидаясь, когда их туристическая группа, наконец, отправится дальше по намеченному маршруту, и он останется один. Но когда он вышел с сумкой через плечо, везя за собой чемодан на колесиках, снаружи его ждало разочарование.

–  Сюрприз! – развела руками она.

–  Сюрприз! – тяжело вздохнув, согласился он.

–  Запомни! – сказала она ему в запальчивости, однако тщательно, чуть ли не по слогам, выговаривая каждое слово. – Меня никто никогда не бросал. Я всегда уходила первой. Для меня это вопрос принципа, поэтому наш разговор только начинается. Кстати, руководительница сказала, что дала тебе ксерокс с распечатки нашего маршрута, это точно, или она соврала, чтобы поскорее от меня отделаться?

Он кивнул.

–  Точнее не бывает. Она сказала, что если я передумаю, то в любом городе могу опять к группе присоединиться. И… я не против разговора, но мы не можем так с тобой стоять посредине тротуара, нужно куда-нибудь определиться, здесь слишком дорого.

–  Хорошо, – уже гораздо более миролюбивым тоном проговорила она. Сходила к портье, долго изъяснялась с ним, оживленно жестикулируя, тыча пальцем в разговорник, затем вернулась с бумажкой в руке. – Все в порядке, вопрос решен.

В такси он молчал, рассеянно поглядывая по сторонам, она же, чтобы не терять времени даром, осаждала шофера тем же вопросом, что и, незадолго перед этим, портье. Таксист, вначале ничего не понимавший, или пытавшийся прикинуться дурачком, при слове «отель» тут же оживился и заявил, что, конечно, он знает великолепный albergo, гораздо лучший, чем тот, что им порекомендовали.

-  Нам не нужен лучший, – пыталась втолковать словоохотливому итальянцу она, – нужен дешевый. Economico! Capisce? Un albergo economico! (Дешевый! Вы понимаете? Дешевый отель! - итал.)

-  Si, si!– восторженно лопотал итальянец, совершенно не слушая ее. – Molto bene! Benissimo! Perfetto! (Да, да! Очень хорошо! Отлично! Превосходно! - итал.)

В том смысле, что прекрасный отель, великолепный отель. Лучше не бывает!

–  О, Господи, все у них «perfetto» да «benissimo», других оттенков они просто не знают, – вздохнула она в полном отчаянии.

Он добродушно усмехнулся.

–  И это еще северяне, а что будет, когда мы на юг попадем?

–  А мы все-таки туда попадем? – недоверчиво спросила она. – С тобой я ни в чем не уверена. Кстати, мог бы и присоединиться, почему я во всем должна проявлять инициативу?

Он не настроен был ссориться.

–  Почему? Ну, если хочешь, можно по полочкам разложить. Во-первых, потому  что  тебе  так  нравится:  чтобы  всегда  и  во  всем  было, непременно,  по-твоему. Во- вторых,    тебе   доставляет   большое   удовольствие   общаться   с  людьми, тем более,  с  иностранцами.  В-третьих:  разговорник  и  карта  города  в твоих, а не в моих, руках. И наконец, ты же прекрасно знаешь, как они здесь относятся к женщинам, они вас просто боготворят. Итог: я совсем не против того, чтобы в нашем крохотном коллективе сесть в руководящее кресло.

Она тщательно переварила каждое, сказанное им, слово, и кивнула, вполне удовлетворенная.

–  Что ж, ты знаешь, как даме угодить.

Однако увидев отель, к которому их подвезли, они оба сникли. Уж слишком был резок контраст, в сравнении с тем, что у них совсем недавно было.

–  Все в порядке! Все в порядке! – спешил успокоить их неунывающий итальянец. – Здесь работает мой хороший друг. Он все устроит.

–  Опять «бене-бениссимо», – мрачно пробормотала она. – Здесь каждый делает деньги на дураках. Куда он еще мог нас привезти? Конечно, к тому хозяину, который ему что-то накидывает.

–  Таксисты везде одинаковы, – с глубокомысленной иронией произнес он ничего не значащую фразу.

Она  хотела  сказать  в  ответ  какую-нибудь  колкость,  но   портье   после

недолгого разговора с водителем вышел к ним из-за стойки и принялся что-то лопотать на своем языке.

–  Ну, тут я вообще ничего не понимаю, – развела она руками.

Они покорно поднялись за хозяином на третий этаж, и зашли в какую-то невзрачную каморку. Она некоторое время пыталась прийти в себя от шока, затем все-таки спросила:

–  Quanto costa? (Сколько стоит? - итал.)

Услышав ответ, тут же повернулась обратно.

–  Синьора, синьора! Ничего не поделаешь, сезон! – печально запричитал хозяин.

     Таксист   принимал   активное   участие   в  разговоре, пытаясь переводить  с

итальянского  на  итальянский,  да  еще  выговаривая  слова,  как ему казалось, на русский манер.

–  Да причем тут сезон? – возмущалась она. – Это же собачья конура. Что, у собак тоже сезон?

–  Non parlo italiano. Parlo inglese! Lei parla inglese! (Я не говорю по-итальянски. Я говорю по-английски! Вы говорите по-английски? - итал.)

Он все-таки попытался перехватить инициативу в переговорах на себя.

Итальянцы радостно закивали, как будто это хоть в какой-то степени облегчало их задачу. Впрочем, такие слова, как «жена», «другой отель», «ехать», да и вообще: «нет, нет и нет», они прекрасно понимали. Единственное, что им было непонятно: почему их отель не подходит для этих двух скупердяев-русских. Наконец таксист произнес волшебную фразу, как видно, догадку, от которой лицо портье тут же преобразилось.

–  Just married! (Молодожены - англ.) Giovani sposi! Sposi novelli! (Молодожены! Новобрачные! - итал.) Молодожены? О, молодожены! Magnifico!! (Великолепно!! - итал.). Есть, есть такой номер!

–  Молодожены? Ну, пусть мы будем молодожены! – мрачно пробормотала она.

Но номер для «молодоженов», как ни странно, оказался вполне приличным, и вышел даже дешевле, чем предыдущий.

Им ничего не оставалось, как горячо поблагодарить портье и таксиста, которому, на радостях, что все так благополучно завершилось, были вручены щедрые чаевые.

Когда они остались одни, она тут же заявила:

–  Ну, я в душ! Но не спеши распаковываться. С тебя обед! По твоей вине я осталась голодной. Ты испортил мне аппетит!

Он пожал плечами: обед так обед. Ему и самому не терпелось прогуляться по городу.

–  О, опять новый наряд? – удивился он. – Сколько же их у тебя? А я еще думал, зачем тебе два чемодана?

Она была очень довольна тем, что он обращает внимание на ее внешность.

–  Да, – ответила она, – наш ответ Чемберлену, точнее, Берлускони. Я каждый день меняю в поездке или целиком наряд, или хотя бы какую-нибудь деталь туалета. Причем никогда не надеваю то, что здесь приобрела. Эти наши дурехи из группы не понимают, что местные своим товарам цену хорошо знают, а вот каким-то турецким или китайским барахлом их порой можно и удивить. К сожалению, дома у меня нет необходимости наряжаться: квартира, работа, опять квартира. Редко куда-нибудь выберешься, обычно так устаешь, что ни до чего. А вот в поездках другое дело, тут можно на полную катушку оттянуться. Сегодня я меняю наряд второй раз. Утренний оказался неудачным, может быть, я вообще больше никогда его не надену. Хотя жаль, та желтая кофточка очень даже ничего. Тебе не нравится, что я так на тряпках зациклена?

Он пожал плечами.

–  Я ничего в таких вещах не понимаю. Главное – что ты смотришься. И что мужчины постоянно липнут к тебе взглядом. Наверное, это самое важное, или я не прав?

Она сморщила носик.

–  Конечно, конечно. И все-таки жаль, что ты в таких вещах не разбираешься. Было бы приятно вдвойне. Ты знаешь, возможно, со стороны я произвожу впечатление Эллочки-людоедки: пытаюсь купить что-то более или менее сносное на свои гроши. Но дорогие вещи мне не по карману, пусть будут нарядики-однодневки, то, что называется - «до первой стирки», зато постоянно что-то новое, и можно от моды не отставать. Тебе не интересны подобные рассуждения? Ты предпочитаешь политику?

Он добродушно усмехнулся.

–  Я уже сказал: для меня не столь важны детали, важен конечный результат.

Она вздохнула, скептически поджав уголки губ.

–  Ну а еще лучше – совсем без одежды. Насколько я понимаю, для вас, мужчин, это как раз самый любимый женский наряд.

Он нахмурил лоб, задумался.

–  И что, я произвожу впечатление такого мужчины?

–  Да нет, ты вообще-то та-а-а-кой спокойный! Только ночью преображаешься.

–  Ну, на тебя не угодишь, – вновь попытался отшутиться он.

Они долго бродили по городу, не в силах остановиться. Не сосредотачиваясь на достопримечательностях, просто завороженные общей атмосферой.

–   Я вот удивляюсь, – сказала она, – сколько вообще на свете немцев. Вроде бы, небольшая страна, но куда ни поедешь, их больше всех среди туристов. В Турции так вообще скоро, наверное, немецкий станет вторым государственным языком.

Обед незаметно по времени скатился к ужину. Они примостились в маленьком кафе, в котором стулья, столики, стойка бара – все было ослепительно белого цвета.

–  Ну, мы здесь действительно, как молодожены, – немного смущенно пробормотала она.

–  Да, все-таки надо тебя покритиковать – ты недостаточно подготовилась. Надо было предусмотреть что-нибудь эдакое, стилизованное под свадебное платье, –  снова пошутил он в обычной для него манере.

Она за словом в карман никогда не лезла.

–  Будем считать, что первая брачная ночь у нас была. А для второго дня платье у меня как раз вполне подходящее. Господи, ну и разговорчики у нас с тобой, о чем мы? – не с досадой, а больше даже с удивлением добавила она.

–  Просто так, треплемся. Ни о чем. Ты же сама сказала – атмосфера такая.

–  Да, атмосфера! Живут же люди! Помнишь, как гид спросила шофера, что у итальянских мужчин на первом месте, и он так сочно ответил: «Аmore!» – любовь, на втором месте – семья, на третьем – футбол или политика, и только на четвертом – работа. У нас, русских, все наоборот.

–  Ну, я бы не стал слишком уж доверять гидам и шоферам, – скептически возразил он. – Это просто реклама, туризм. По моему убеждению, главное – то, что кормит, потом уже все остальное.

–  Что ж, резонно, – кивнула она. – Ну а теперь рассказывай, самое время. Из-за тебя я лишилась Венеции. Господи, мне так хотелось прокатиться на гондоле! Я даже специально денежку на это отложила, продумала наряд: шляпка, блузка в полоску. Никогда тебе этого не прощу! Знай, если вдруг когда-нибудь потом, уже в Москве, ночью тебе приснится кошмарный сон, это тебе за Венецию. И я очень злопамятна, подобных кошмариков на твою долю придется о-е-ей!

Он с удовольствием расправлялся с bistecca alla fiorentina – бифштексом по-флорентийски. Она же, наоборот, нехотя ковырялась вилкой в своем блюде.

–  Господи, – вздохнула она, оглядевшись вокруг, – как можно есть столько макарон. Я бы уже через пару месяцев в дверь не пролезала.

–  Но ты можешь заказать что-нибудь другое. Например, fegato alla veneziana, печень по-венециански.

–  Понятно, издеваешься, – вздохнула она. – Хочу предупредить, со мной это небезопасно, при случае отомщу.

–  Зато, заметь, – назидательно поднял палец вверх он, пропустив мимо ушей ее угрозу, – они почти совсем не едят хлеб. Да и булочки, что они подают к столу, только с виду пышные, а внутри пустые.

Она отложила вилку в сторону.

–  Что, соблюдаешь диету, бережешь фигуру? – насмешливо поддразнил он.

–  Нет, как раз в поездках я себя ни в чем не ограничиваю. Дома – да. Но здесь – какой смысл? Ем все подряд, просто сегодня нет аппетита. Но я рада за тебя. Всегда удивлялась: почему тощие такие прожорливые?

–  Это просто наследственность, – ничуть не смутился он. – Я могу съесть сколько угодно, на моем весе такие вещи совсем не отражаются.

–  Тогда, может, съешь мой десерт?

–  Почему бы и нет? – согласился он.

–  Ты не бойся, – в своей обычной манере, подшутила она над ним, – это просто тебе наказание. А вообще, в дальнейшем, никакого рыцарства – каждый платит за себя. Ничего не поделаешь – заграница. Каждый грош заранее распределен, на учете. Но ты, как обычно, юлишь, не ответил на мой вопрос: почему же мы все-таки отклонились от курса?

Он вытер рот салфеткой, налил себе минералки.

–  Я тебе уже объяснял. Я ехал сюда специально из-за Вероны. Долго деньги копил. Ты ведь наверняка знаешь, кто я по профессии?

–  Конечно. Преподаватель института. По нынешним временам вообще никто. Если, конечно, взяток не берешь. Что, глядя на тебя, трудно предположить.

Он вздохнул.

–  Да никто и не дает. Ранг не тот.

–  Так кто же у тебя в Вероне? Родственники? Любовница? Невеста? Кстати, я знаю даже то, что ты не женат, сравнительно недавно развелся. Первое, что я делаю в поездках – устанавливаю контакт с руководительницей группы. Это не так уж дорого стоит, но выгод приносит массу. Анкету твою, к примеру, я вызубрила наизусть. Тебя это шокирует?

–  Нисколько.

–  Итак, невеста? Или хочешь здесь найти невесту, жениться на итальянке?

Он помялся какое-то время, затем проговорил задумчиво:

–  Пожалуй, я все-таки приму твое предложение насчет десерта.

–  Ради бога! Я могу тебе еще что-нибудь заказать. Уже за свой счет. Только без вранья, годится? Этого я больше всего не люблю. Ладно, пожалею тебя, ужин оплачиваем пополам, так что не стесняйся.

Он закатил глаза от восторга.

–  Потрясающее пирожное! Точно, перфэтто! Как ты можешь лишать себя такого удовольствия?

Она покачала головой.

–  Ты хоть когда-нибудь бываешь серьезным? Всегда этот улыбчивый, насмешливый тон!

–  «Ангел в отпуске», был такой фильм чешский, – развел он руками. – С чего Ангелу на отдыхе хмуриться? А вообще, главное – смысл, а не тон. Ну, недоговаривать, умалчивать – святое дело, но обманывать – это на меня не похоже. Вообще, на работе я страшный зануда. Не из тех, конечно, что над студентами издеваются. К примеру, не люблю ставить «неуды» – если не удалось что-то в процессе, никакой зубрежкой потом не исправишь. Ладно, не буду тянуть кота за хвост, ты ведь все равно не отстанешь. Хотя, боюсь, что разочарую тебя. Я в Вероне по личному делу. Так получилось, что в сорок с хвостиком лет, я вдруг остался один: жена ушла, дочери повыскакивали замуж. Это ужасно, до сих пор ужасно. Причем все произошло так неожиданно. Сначала я решил пойти традиционным путем: создать новую семью. Начал даже подыскивать себе подходящую кандидатуру. Затем понял, что предаю себя. О чем я мечтал в юности? О большой любви. Вот только тогда я понятия не имел, что это такое. Ну и вляпался. И долгое время жил с ощущением, что так и должно быть, что у всех так. А вот сейчас хочу воплотить свою мечту. С тем и приехал сюда – попытаться понять, что такое любовь. А столица любви – Верона.

–  Я почему-то думала, что столица любви – Париж.

–  Не мне судить, никогда не был в Париже. Но понадобится, можно и в Париж махнуть. Я, вообще-то, очень упрямый человек. То есть, страшный зануда, как уже тебе говорил. Непонятно?

–  Да уж… понятного ни на грош. Ты романтик?

–  Нет, скорее, рационалист. Я ведь математик, какой уж тут романтизм!

Она помолчала некоторое время, затем сокрушенно вздохнула:

–  Да, чувствую, при такой сверхзадаче мы здесь надолго застряли. Уж юга нам точно не видать. Удивляюсь, как меня угораздило так оплошать? С виду ты вполне нормальный человек.

Он усмехнулся.

–  Еще не поздно переиграть. Я не единственный мужчина в группе. Вполне можно более достойную пару себе найти. Как я понимаю, в каждой поездке ты выбираешь… как бы это назвать поточнее… партнера, и бываешь с ним от начала и до конца?

Она сверкнула глазами.

–  Допустим. И что, тебя это возмущает? По-твоему, это разврат?

–  Да нет, просто я высказал предположение.

–  Наши отношения как-то сразу наперекосяк пошли. Зачем так углубляться? Встретились, расстались, маленькое счастье на двоих. Не все же, как ты, мечтают о великом, кому-то и маленького счастья вполне достаточно. Но знаешь, мы в чем-то похожи. Ты живешь мечтой, а я живу сказкой. В мечты я не верю, а вот сказку вполне в состоянии себе преподнести. Как добрая фея. У меня нет детей, никогда не было мужа, да и бог с ними. Что поделаешь, статистика – каждая четвертая москвичка никогда не была замужем. Банальная история: сначала выбирала-отвергала, потом мечтала-ждала, затем страдала-искала, теперь вот просто живу. В Москве у меня даже любовника постоянного нет. Откуда ему взяться? Я встаю рано утром, ни свет ни заря, тащусь на ярмарку, там у меня маленькая каморка, которую я арендую, торгую оптом воздушными шариками и прочей дребеденью, кстати, итальянской, по преимуществу. Вечером, поздно, я возвращаюсь домой, что-то с трудом успеваю соорудить себе поесть, и валюсь с ног до утра. А назавтра снова-здорово. И это еще прекрасно: я сижу в тепле, а не стою, как когда-то, на улице в дождь, в тридцатиградусный мороз, не таскаю сумки, тележки с товаром. Какие уж тут мужчины? Азербайджанцы? Провинциалы-оптовики? Кого я там вижу? Я – хозяйка, у меня еще две девчонки в подчинении, когда мы собираемся там втроем, дух такой стоит женской нерастраченной любви, что выдержать не каждый сможет. Одна в разводе, от другой муж ушел. Разговоры только об одном, но разговоры совершенно бесполезные: кому мы нужны в свои тридцать, как ты выразился – с хвостиком, лет? И тогда я дарю себе сказку. Два раза в год я езжу за границу, чудесно провожу время: не стираю, не готовлю, не убираюсь, а если еще повезет охмурить какого-нибудь мужичка, то это вообще даже сон, а не сказка. Я кажусь тебе циничной? Ты теперь открестишься от меня?

Он долго в задумчивости молчал, затем сказал:

–  Пожалуй, я не откажусь еще от одного десерта. И что, потом ты с ними никогда не встречаешься, навсегда расстаешься?

Она покачала головой.

–  Ну, бывают попытки с их стороны. Очень редко. Анкета ведь все не расскажет. Взять хотя бы тебя: да, в разводе, но точно не монах – любовница, невеста, кто-нибудь да есть. Зачем мне перебегать кому-то дорогу? Да и интереснее так: когда знаешь, что никогда больше не увидишь человека, можно быть гораздо раскованнее, счастливее с ним. Так что не бойся. Вероятность того, что мы когда-нибудь с тобой нос к носу в Москве столкнемся, равна нулю. Наши жизненные прямые… или кривые, хоть как назови, совершенно в разных проекциях.

Она махнула рукой.

–  Ладно, десерт так десерт. Да и винца хорошего бутылочка явно не помешала бы.

«Чин-чин!» Зазвенели бокалы. «Чин-чин!»

Наконец появилось время оглядеться вокруг. В кафе уже набралось много народа, было шумно, никто ни на кого не обращал внимания.

–  А знаешь, – сказала она, – я разочаровалась в итальянках. Среди наших, русских, куда больше красавиц. А вот мужчины – другое дело. Встречаются такие… просто дух захватывает. Кстати, если бы тебя как следует приодеть, ты смотрелся бы здесь – не отличишь. Чего только одни твои волосы стоят – густые, волнистые, так и хочется в них ладошку запустить и сжать пальцы покрепче.

–  Спасибо, – ничуть не обиделся на сомнительный комплимент он. – Но ты знаешь, мне повезло, я видел здесь девчонку изумительной красоты. Я понимаю, такая красота недолговечна, но это была настоящая Джульетта.

–  Ага, вот ты и попался, – с торжеством в голосе воскликнула она. – Ясно, из-за чего ты решил здесь задержаться. Покажешь?

–  Если удастся разыскать то место.

НИКОЛАЙ БРЕДИХИН

ЛЮБОВЬ В ВЕРОНЕ

Повесть

2

Она проснулась ночью и увидела, как он сидит на постели, упершись взглядом в стену.

–  Что с тобой? – спросила она, зевая.

–  Ничего, просто не спится, – меланхолично ответил он.

–  Нет, что-то тут не так. Надеюсь, я ни при чем? Или, может, ты все-таки злишься, что я увязалась за тобой?

–  Нет, никакой злости нет. Ты мне нисколько не мешаешь. Хотя поначалу я действительно был очень раздражен твоей прилипчивостью.

Она вздохнула.

–  Не очень-то приятный ответ. Зато искренний. Ты точно в порядке?

–  В полном. Ты спи, если я тебе мешаю, могу одеться, пойти погулять или в кресле здесь посижу. Но я тоже скоро отлечу к Морфею.

Она помолчала некоторое время, тщетно пытаясь прогнать сонливость.

–  Может, я в сексе сегодня была не на высоте? Ты не удовлетворен остался? Это можно исправить.

Он покачал головой.

–  Нет, у меня свои проблемы.

Она уточнила.

–  Все те же?

–  Да, все те же.

–  Ладно, – вздохнула она. – Придется тебя послушать. Честно говоря, первый раз вижу тебя таким – совсем прокисшим. Я думала, ты сильнее.

–  Тут дело не в силе.

–  Всегда дело в силе. Жизнь не любит слабаков. Но я тебя понимаю: рано или поздно каждый заходит в тупик. Что же тебя сегодня так сразило?

Он на какое-то время задумался, стоит ли раскрываться. Но была ночь и рядом практически незнакомый человек, который случайно появился в жизни и столь же закономерно из нее выветрится. Идеальные условия для откровенности.

– Итак, ты приехал сюда с весьма определенной целью. И вдруг обнаруживаешь, что перед тобой стена, – начала она за него. - Обычный, весьма примечательный своими достопримечательностями, но совсем не похожий на твои представления о нем, город. Не знаю, чего ты ожидал – увидеть место, где все только и делают в жизни, что вздыхают да целуются? Ну а здесь приблизительно то же, что и повсюду, в том числе и у нас, – борьба за выживание. Деньги, деньги, деньги, ну а остальное – постольку, поскольку. Как получится, если получится. Может быть, тебя шокирует то, что люди здесь деньги делают на мечте, на тяге к любви? Но надо как-то, чем-то страждущих удовлетворить? Это тебя мучит? Или, может, ты понял, наконец, что любовь – недостижимый идеал, охапка сена, за которой все мы, как ослы и ослицы, устремляемся по молодости? С годами взрослеем, умнеем, и понимаем, что идеалы – одно, а жизнь – другое?

Он усмехнулся.

–  Любовь – обман? Ну, с такими размышлениями ты далеко не оригинальна. Не проще ли сказать, что «зелен виноград»? Не встретилось для тебя, значит – вообще не бывает?

Она поморщилась.

–  Господи, ну почему ты считаешь меня дурой? У меня высшее образование, я «педагогиня», то есть, у нас есть даже что-то общее с тобой. Просто на зарплату в школе не проживешь. Да и что там может быть интересного, в школе? Тяжкий, неблагодарный труд. Кто его ценит? Дело даже не в деньгах. Ужасно сознавать, что ты просто презренный человек, неудачник. Так что я в состоянии на любые темы порассуждать, в том числе и о любви. Быть может, когда-нибудь, при случае, я поделюсь с тобой своими мыслями на сей счет – кое-какой жизненный опыт у меня тоже имеется. Нет, я вовсе не считаю, что любовь – обман. И я очень благодарна тебе за сегодняшний, точнее, уже вчерашний, день. Ладно, так и быть, раскрою немного душу. Ты только ищешь, а я уже поняла, что такое любовь. Это приправа. Никто не станет есть одну только приправу в качестве блюда. И, тем не менее, с ней все меняется. Секс становится глубже, тоньше, исчезают депрессии.  Казалось бы, семья – тягомотина, каких мало, но немножко чувства друг к другу, и вот уже два дурака готовы везти этот воз до гроба. Тебе непонятна моя мысль? Хочешь конкретнее? Нет проблем! Ты заметил уже, что я в поездках никогда не расстаюсь с фотоаппаратом? У меня по каждому путешествию отдельный альбом. А сувениры? Я просто обожаю сувениры! Но не всеядна, не хватаю все подряд, каждую вещичку тщательно выбираю. Однако здесь я обнаружила, что много лет себя обкрадывала. Я не понимала, какое значение в поездках имеет музыка. Ты обратил внимание, наверное? Они здесь просто помешаны на музыке. Поют все, от мала до велика. Известные певцы тут – национальные герои.

–  А может, ты преувеличиваешь? – подтрунил над ней он. – Веришь всему, что вдалбливают нам гид и шофер? А я уже сказал тебе: на мой взгляд - это те еще лиса Алиса и кот Базилио. Ты заметила, как у них все безупречно отрепетировано? Он немногословен, но она постоянно обращается к нему, чтобы подтвердить свои мысли. И, действительно, поневоле воспринимаешь все за чистую монету.

Она поморщилась.

–  Это отдельная тема. Конечно, они привирают, но насчет музыки ты меня не переубедишь. Я уже купила пару дисков, а к концу поездки соберу целую коллекцию.

Он опять усмехнулся.

–  Как я понял, у тебя по каждой поездке полный отчет.

–  Да, – гордо подтвердила она. – Я собираюсь прожить, по меньшей мере, до девяноста лет, и это будет для меня прекрасным развлечением в старости. Ладно, вернемся к нашим баранам – то есть, к твоим проблемам. Что же так потрясло тебя сегодня, точнее, вчера?

НИКОЛАЙ БРЕДИХИН

ЛЮБОВЬ В ВЕРОНЕ

Повесть

3

–  Соня, протри глазки, сколько можно спать?

Она деловито разложила на одеяле красочные буклеты.

–  Ну, вставай же, вставай. Я уже полностью продумала наш маршрут. Предупреждаю, день будет забит до отказа. Но, господи, как же ты нечестно со мной вчера поступил! Поднял среди ночи, разбередил душу своим хныканьем, а когда я окончательно проснулась и сказала, что готова тебя выслушать, ты уже спал, как сурок. У тебя что, такая разновидность лунатизма? Я разволновалась, ты меня взбудоражил, я потом ворочалась-ворочалась, никак не могла уснуть. Еле дождалась утра, побежала за рекламками, сколько могла, выудила информации у портье. Нет, с тебя причитается. И ужином, как вчера, ты не отделаешься. Даже не знаю, что у тебя попросить. Тем более что я новобрачная! Разве что кольцо с изумрудом?

Услышав стук в дверь, она трижды хлопнула в ладоши и торжественно провозгласила:

–  Ладно, за кольцо с изумрудом можно и на полную катушку постараться. Кофе в постель! – И закричала уже в полный голос: – Prego! Entri! (Прошу Вас! Входите! - итал.)

Официант, как положено в заграничных фильмах, ввез в номер поднос с завтраком. Он с любопытством посмотрел на огромную кровать, усыпанную рекламными проспектами, и улыбнулся во все тридцать два зуба, получив  чаевые:

– Grazie! - (Спасибо! - итал.)

И что-то долго желал приятного синьору и синьоре.

Она рассмеялась.

–  Что больше всего его поразило, что ты в постели, а я, одетая, лебезю перед тобой. Обычно бывает, наоборот, по крайней мере, у молодоженов. Я думаю, нам надо уравняться в правах, я тоже хочу кофе в постель.

–  Какие проблемы? – он уже более или менее пришел в себя. - Есть даже старый, бородатый анекдот на эту тему: – «Вам кофе в постель?» – «Нет, лучше в чашку!»

     Она, быстро раздевшись, тут же вручила ему фотоаппарат.

–  Нет, я никак не  могу  упустить такой  случай!  Бениссимо! Просто бениссимо!! А теперь фото вместе – нажми на спуск и тут же бегом ко мне.

Когда они покончили с завтраком, она подложила повыше подушку и снисходительно оповестила его:

–  Что ж, самое время продолжить вчерашний разговор. Поплакаться мне в ночнушку, поскольку жилетку специально для подобных целей я не захватила с собой.

Он отрицательно покачал головой.

–  Как-нибудь в другой раз. Сейчас не самое подходящее время для исповедей.

–  Ладно, тем более что, как я думаю, все равно многое в твоих представлениях переменится после сегодняшнего дня.

НИКОЛАЙ БРЕДИХИН

ЛЮБОВЬ В ВЕРОНЕ

Повесть

4

–  Вот,  видишь,  –  радостно  улыбнулся  он.  –  А ты говорила? Ты смотрела на меня так, будто я чудак или сумасшедший, но я не один такой. Эти люди приехали со всех концов света, зачем? За тем же, зачем приехал сюда и я. И возраст тут не имеет никакого значения. Как видишь, здесь даже глубокие старики. Со своими старушками. Значит, есть она все-таки, великая любовь?

Она скептически промолчала, не разделяя его воодушевления, но и не возражая ему. Затем попыталась переменить тему:

–  Да, здесь полно психов. И ты прав, за ними даже интереснее наблюдать, чем осматривать эти замшелые руины. Я вот только одного не понимаю: зачем ты трогал за грудь Джульетту?

Он смутился.

–  Ну, все так делают. Нельзя, но все так делают. Понимаешь, я просто сделал, как все.

–  Понятно, прикрываешься стадным чувством. Эх ты, а говорил – любовь! Все вы, мужики, одинаковы. Вам только одного от бедных Джульетт и надо! О какой любви идет речь? Ты мог бы поцеловать ей руку, встать перед ней на колени, произнести заготовленную еще в России речь. Какой-нибудь сувенир ей подарить – все что угодно. Но трогать ее за грудь…

–  На счастье, – вздохнул он. – Я сделал это на счастье. Загадал, теперь буду ждать, когда исполнится.

Она пренебрежительно хмыкнула.

–  А меня ты за грудь по ночам трогаешь тоже на счастье?

Он покраснел.

–  Быть может.

–  Это не одно и то же?

–  Кстати, любовь Ромео и Джульетты, если верить Луиджи да Порто, первому, кто рассказал эту историю, вовсе не была платонической. Они занимались сексом каждую ночь, и были этим очень счастливы.

–  Но только после того, как их обвенчали, – глубокомысленно заметила она. – Или там не как у Шекспира было дело?

–   Так, –  согласился  он.

                                  Идем, идем, терять не будем время,

                                  Вдвоем вас не оставлю все равно,

                                  Пока не свяжет церковь вас в одно.  

(Перевод Т. Щепкиной – Куперник).

Она зевнула.

–  Ладно, прощаю. Хотя, признайся, нехорошо было делать это на моих глазах.

–  Ты ревнуешь?

–  Нет, просто предупреждаю.

Она вдруг оживилась, глаза ее зажглись новой идеей.

–  Я хочу побывать там, – она указала пальчиком на балкон Джульетты.

Он равнодушно пожал плечами.

–  Кто тебе мешает? Ради Бога!

–  Никто. Просто я хочу побывать там вместе с тобой и думаю, как бы нам  запечатлеть  этот  процесс  на видеокамеру, иначе ведь никто не поверит. Если только кого-нибудь попросить…

–  Сомневаюсь, что ты после этого когда-нибудь свою камеру вновь увидишь, – усмехнулся он. – Так что мне поневоле придется остаться здесь и сыграть роль оператора.

Она в задумчивости – любимая привычка – сморщила носик.

–   Интересная  мысль!  Вот  только  с   кем   тогда   я   там   буду целоваться?

Однако в таком состоянии она пребывала недолго, тут же решительно шагнула к входной двери.

–  Как они там говорили эти два кота Базилио в отеле? Giovani sposi! Молодожены!

Через  какое-то  время  она  появилась  вместе с местным служителем, которого она совершенно очаровала то ли своим нелепым итальянским, то ли суммой, которую она ему вручила.

–  О, поздравляю! Мои пожелания счастья! – восторженно лопотал итальянец, делая ей тайные знаки: perfetto, bellissimо! Мол, с мужем она не промахнулась.

Торжественно держась за руки, они поднялись наверх и выглянули с балкона. Их, как и других, пунцовых от счастья, влюбленных (Р + Д), встретили аплодисментами. Служитель тоже махал им рукой, не отрывая глаз от видеокамеры.

Вернувшись вниз, она горделиво взглянула на то место, где только что побывала и испытала минуту триумфа.

–  Ну вот, а ты говорил. Нельзя отступать перед трудностями, надо их преодолевать.

Настроение у нее улучшилось, теперь она была полностью в своей стихии.

–  Ладно, я тоже решила попробовать.

–  Что именно? – уточнил он.

–  Потрогать за грудь Джульетту. Может, мне это, в самом деле, принесет счастье? Хотя вообще это ужасно. Посмотри, даже дети ее лапают. Просто кошмар какой-то!

Они сподобились узреть дом Ромео и еще много других достопримечательностей, и повсюду он прилежно ее снимал, как на видео, так и на фото. Наконец они решили где-нибудь примоститься пообедать, а заодно и дать ногам немного отдохнуть.

–  Смотри-ка, Гоголь! – неожиданно воскликнула она. – Гоголь в Италии! Так похож, с ума можно сойти!

«Гоголь» оживился, улыбнулся им и заговорил на чистейшем русском:

–  Слава Богу, хоть вы меня признали. Все только языками прищелкивают, завидев мой гардеробчик, но кого именно я изображаю, им и в голову не приходит. Вы откуда, ребята?

–  Из Москвы.

–  Ну, так и я из Москвы. Правда, удачно я вырядился? Иначе бы никто и внимания не обратил.

Он тотчас вручил им афишку-рекламку, на которой по-итальянски и по-русски было напечатано приглашение на спектакль «Ромео и Джульетта», который привезли артисты из Москвы.

–  Мы здесь проездом, – гордо проговорил мнимый автор «Мертвых душ», – обкатываем наш вариант прочтения гениального Шекспира перед тем, как показать его во Франции, на театральном фестивале. Правда, здорово? А вы туристы?

–  Да, – кивнул он. – Проездом. Но решили здесь задержаться.

–  Что ж, будем считать, вам вдвойне повезло, – бодро отозвался «классик». – Сможете еще и посетить наш спектакль. Театрик наш совсем маленький, точнее, даже театр-студия. Нам просто умопомрачительно подфартило. Один «новый русский» влюбился в нашу приму, вот она и вытянула из него эту поездку. С ума сойти! А у меня своя мечта – я бы очень хотел сыграть Гоголя в Италии. Представляете, как он жил здесь, вдали от Родины, писал свои «Мертвые души». Это ведь необычайно интересно: почему именно здесь писал, почему сжег второй том, практически готовый к изданию, после? Так что приходите, обязательно приходите. У нас даже своя фишка есть: герои у нас гораздо старше, чем у Шекспира, ближе к первоисточникам. Просто надо чем-нибудь выделиться. А может, это из-за нашей примы, уж на четырнадцать лет она никак не тянет.

–  К сожалению, мы не сможем. Мы сегодня уезжаем. Догонять группу.

Актер был искренне разочарован.

–  Жаль. Вы, наверное, молодожены?

Он не стал отрицать, кивнул головой.

Когда они отошли в сторону, она взглянула на него с недоумением.

–  Странно. Почему ты отказался пойти на спектакль? Да еще соврал, что мы уезжаем?

Он пожал плечами.

–  Но ведь ты так хотела побывать во Флоренции. Неужели ты хочешь пропустить ее, как Венецию?

Она поспешила согласиться.

–  Нет, конечно. Но… ты узнал все, что хотел? Так быстро?

–  Ну, почти все.

–  Как-нибудь расскажешь?

–  При случае…

Она была уже целиком во власти нового поворота в их маршруте.

–  Ладно, надо бы посчитать, как там по времени…

Он сдвинул с затылка на лоб воображаемую шляпу.

–  Может, я ошибаюсь, но здесь всего только три часа на поезде, по нашим, московским, меркам совсем ничего: вечером будем на месте, а утром как раз успеем даже позавтракать перед экскурсией. Мне больше всего хочется посетить галерею Уффици. А ты что по этому поводу думаешь?

Она по привычке сморщила носик.

-  Ты серьезно? И что, я могу звонить руководительнице?

-  Конечно, звони.

НИКОЛАЙ БРЕДИХИН

ЛЮБОВЬ В ВЕРОНЕ

Повесть

5

Он ходил по номеру в гостинице, растерянно оглядываясь по сторонам.

Она наблюдала за ним с иронией.

–  Ладно, не переживай, я же говорила: тебе не угнаться за мной. Не те возможности. Все должно быть по справедливости: моя прихоть, я ее и оплачиваю. Номер люкс, по-другому не получилось, к сожалению, ты слишком поздно надумал изменить маршрут. Мы с тобой еще на гала ужин со спектаклем в Палаццо Ворджезе успеем, говорят, там незабываемое зрелище: все – от убранства зала, костюмов и до блюд, танцев, игр - в стиле средних веков. Очень весело и красиво. А потом можем затесаться в какой-нибудь ночной клуб. Как тебе? Вообще, я очень благодарна тебе: обычно я все время путешествую в группе, не погружаюсь в среду, считаю – так веселей и дешевле, но чтобы как сегодня… оказаться вдвоем в совершенно незнакомой стране, в незнакомом городе, ни бэ ни мэ на языке аборигенов. Прости, конечно же – на языке Данте и Петрарки. Приключение! Весьма интересное приключение. Пойми меня правильно: я вовсе не выламываюсь, не шикую, но вся наша поездка: восемь дней, семь ночей, не хотелось бы упускать ни минуту.

Она потянулась за видеокамерой.

–  Ладно, не будем расслабляться. За тобой должок. Помнишь, о чем мы говорили утром? Конечно, я виновата, ночью не выслушала тебя, но я свою вину полностью искупила, ты получил возможность узнать, все, что хотел. Теперь расскажи, что тебя ночью мучило?

Она навела на него камеру и приготовилась нажать кнопку.

Он попытался остановить ее протестующим движением руки.

–  Не о чем говорить. Это уже прокисший суп. Просто временно упал духом, но сегодня все мне открылось. Я вполне удовлетворен.

Но она уже снимала то, что он говорил.

–  Так, и что же ты узнал? – спросила она, но как бы не от своего имени, а голосом за кадром.

–  То, что не просто Верона – столица любви, страна любви – вся Италия. А значит, можно продолжать поездку и ждать, когда все закончится.

–  Нет, ты обманываешь меня, – нарочито актерствующим голосом продолжала декламировать она. – Открой тайну, несчастный!

Он лишь беспомощно развел руками.

Она опустила камеру.

–  Ладно, не хочешь отвечать… В жизни не видела таких скрытных, и в то же время улыбчивых людей. Впрочем… нет, сегодня ты от меня не отвертишься.

Она долго копалась в одной из сумок, затем торжественно водрузила на столик купленную безделушку.

–  Что это? – недоуменно спросил он. – Песочные часы?

–  Нет, это не просто песочные часы, это часы правды, так мне продавец сказал.

Он ухмыльнулся.

–  И как это конкретно выглядело? Что-то я не встречал пока здесь продавцов, говорящих по-русски. Может, это было в Москве, еще в Шереметьево?

Она посмотрела на него снисходительно.

–  Обижаешь! Я была с гидом в Милане, покупала очки от солнца, ты знаешь, они здесь все помешаны на «occhiali da sole», а мне как раз очень понравилась ее модель, она сказала, что это самый писк моды, а купить можно совсем недорого.

–  Понятно, – кивнул он, – все та же сказка: лиса Алиса… Тебя обманули. Чего только они не сделают, чтобы всучить очередной буратинке какую-нибудь безделицу.

–  А продавец из соседнего отдела, – продолжала говорить, не слушая его, она…

–  Очередной кот Базилио…

–  Что-то прокричал мне, она перевела: он хочет, чтобы я купила у него эти часы. Я пожала плечами: «А зачем они мне?» А он все нахваливает: «Это необыкновенные часы, часы любви». Ну, думаю, знай наших и спрашиваю у него: «А на какое время они рассчитаны?»  «На пять минут!»  Тут я и выдала ему по полной программе: «Пять минут? Фи, неужели  итальянцы любят так быстро? Не ожидала! У нас, русских, так любят только тогда, когда уже у самих песок сыплется». И что ты думаешь? Естественно, эта сучка-гидесса, вместо того, чтобы с умным видом промолчать, дословно ему все перевела, да еще так, что весь магазин слышал! Можешь себе представить, в каком этот итальяшка был шоке, но тут же вывернулся: синьора ошибается – это не те часы, не часы секса, а именно часы любви, они показывают, как быстро течет у влюбленных время, когда они вместе и напоминают, чтобы они не теряли его понапрасну. И еще это часы правды. Если поставить их перед человеком, он не сможет солгать, вот только пользоваться ими нельзя слишком часто. «Не так часто, как люди занимаются сексом». Мне даже стало жалко этого продавца. Он уже не рискнул дальше со мной связываться, только качал головой, и приговаривал: какая белиссима, белиссима синьора, но как она плохо знает итальянцев! И готов был тут же, не сходя с места, доказать мне, что я не права. Что мне оставалось? Я объяснила, что это шутка, чмокнула его в щечку и часы купила. Теперь ты понимаешь? Я на всю жизнь запомню эту сцену, в трудную минуту найдется над чем похохотать. «Ах, какая женщина! Белиссима! Но как она плохо знает итальянцев! Я обижен до глубины души, и готов за всю Италию постоять! Но это не те часы, не часы секса, а часы любви, они показывают, как быстро течет у влюбленных время, когда они вместе и напоминают, чтобы они не теряли его понапрасну. И еще это часы правды. Если поставить их перед человеком, он не сможет соврать, вот только пользоваться ими нельзя слишком часто. Не так часто, как люди занимаются сексом». Вообще-то я без всяких часов всегда в состоянии определить, обманывают меня или нет. Но что-то в этой штуковине есть, точно, обычно я не поддаюсь на пустые уговоры. Думаю, сейчас самый подходящий момент испытать ее в действии, как ты считаешь? Предлагаю на спор: если эта штука действительно работает, ночной клуб оплачиваю я, если нет, платим поровну.

–  Своеобразная логика! – расхохотался он.

–  На радостях! Вполне обычная логика – что-то делать на радостях, вообще, делать себе и людям подарки, – парировала она. – Итак, слушаю тебя!

Он долго молчал, потом задумчиво проговорил:

–   Знаешь, в свое время меня очень поразила одна фраза – не помню только, где я ее вычитал: «В любви все - правда, но нет правды о любви». «Как же так? – возмущался я. – Как нет правды? А Тристан и Изольда, Ромео и Джульетта, Тахир и Зухра, Лейла и Меджнун? Разве это не правда?»

– Конечно, не правда, – фыркнула она. – Легенды, не более того. А ты просто мечтатель. Ладно, извини, я тебя перебила, продолжай.

Он едва удержался от того, чтобы не вспылить.

–  Не буду. Не буду продолжать! С тобой совершенно невозможно на подобные темы разговаривать. Не понимаю, что ты за человек такой? Сама спрашиваешь, и сама тут же отвечаешь на свои вопросы. Тебе собеседники не нужны. Что, тебя настолько достало твое одиночество?

Она смутилась, но, верная традиционной женской логике, предпочла защите нападение.

–  Да, я не права. По мне, и в самом деле, наверное, психиатричка уже плачет. Но как с тобой общаться иначе? Ты такой спо-о-койный, так надежно укрыт за своей усмешечкой-броней, что хочется взорвать тебя любой ценой, и посмотреть, какой ты есть на самом деле. Но вот так, без маски, ты еще непонятнее и странней, даже страшней. Такие рассуждения! И главное – на полном серьезе! Неужто нельзя быть хоть немножечко скромней? Но тебя ведь не устраивает что-то обыденное, серенькое! Лейла, Зухра, Изольда, а сам-то ты вытягиваешь на Тахира? Вот она и разница между нами: ты живешь мечтой, несбыточной, великой мечтой, а я живу скромненькой сказочкой. Но итог, как ни странно, тот же: мы оба одни, оба в дураках. Ладно, не дуйся, продолжай!

Он пожал плечами.

–  Не знаю, что тебе еще сказать. Первое, что я обнаружил – что приехал сюда с теми же представлениями, которые у меня были четверть века назад, а как ты сказала – пора бы и повзрослеть. Второе: что любовь – это вовсе не приправа, как ты пытаешься выставить ее; собственно, она больше всего похожа на то, что у меня уже было, кроме главного – счастья.

Она усмехнулась.

–  Ладно, вот тут-то мы и проверим тебя. Скажи честно, неужели ты был такой святой? У тебя не было любовницы, какой-то отдушины?

– Не было, – вздохнул он. – Я не святой, но ты не представляешь специфики нашей работы. А она приблизительно такая же, как и у тебя: наваливаешь на себя столько, сколько не свезти, когда тут, где и как знакомиться? И так до сих пор. Наверное, я просто старомоден. Исход у нашего брата, как правило, один: старички женятся на молоденьких студенточках. Но я не видел ни одного счастливого подобного брака. Тем более что я живу в общаге, жених во всех отношениях незавидный. И, тем не менее, не знаю, удастся ли мне убежать от своей судьбы: эти молоденькие – такие дуры.

–  Не верю, – подвела итог она. – Плачешься, а наверняка на молоденьких слюни текут. Да и вообще, зачем жениться при таком изобилии? Пожалуй, ты прав, итальяшка действительно провел меня.

–  А давай на тебе попробуем? Думаю, теперь как раз моя очередь!

Он хитро усмехался, но она пожала плечами без тени страха:

–  На мне? Да я уже все рассказала тебе о себе. Это ты у нас человек-сфинкс, а я… вот она, вся на блюдечке.

Он перевернул часы.

–  Для начала о твоей сказке. Так ли уж удачно складываются у тебя отношения с мужчинами, всегда ли ты бываешь счастлива в поездках?

Она поморщилась.

–  И это правда, которую ты хотел узнать? Конечно, я сильно приукрашивала, когда рассказывала тебе о своих «принцах». Не исключено, что и ты переметнешься к какой-нибудь другой, более интересной для тебя, женщине до конца поездки. Где-нибудь уже здесь, во Флоренции или, по крайней мере, в Риме. Я не обольщаюсь, и прекрасно пойму тебя. Я не слишком привлекательна внешне, со мной не о чем поговорить. Но я никогда не сдаюсь, всегда борюсь до последнего, даже если приходится идти на унижения. Еще, если честно, мне никогда и ни с кем не было так хорошо, как с тобой. Дальше продолжать?

–  Пожалуй, не стоит, – покачал он головой. – Главное, мы убедились – эта штука работает, определенно работает. Сомневаюсь, чтобы иначе ты отнеслась к себе столь самокритично. Беру свои слова обратно: итальяшка тебя не обманул. Так что там насчет ночного клуба? Складываемся поровну?

–  Как обычно. Но у нас еще куча времени до гала ужина. Мне хочется еще раз посмотреть на свою соперницу – Джульетту № 2.

Она взяла видеокамеру и, поиграв кнопками, быстро нашла нужное место. Они оказались возле небольшого дворика, густо обсаженного фруктовыми деревьями. Через некоторое время в него вышла девушка необычайной красоты, с черными как смоль волосами. Она улыбнулась им, признав в них туристов, и стала заниматься своими делами. Однако, увидев в руках у них фотоаппарат и видеокамеру, сделала запрещающий жест рукой и недвусмысленно пошевелила пальчиками, показывая этим, что снимать можно только за деньги. Камера бесстрастно отразила, как, взяв десять евро, девушка начала не просто передвигаться по двору, но даже позировать.

–  Да, она действительно хороша, спору нет. И у нее на редкость удачный бизнес: просто ходи по двору и собирай с земли денежки.

–  Бог любит ее. Не зря же он наделил ее такой красотой.

–  Южанка. Их смазливость так недолговечна!

–  Кто знает! – возразил он. – Быть может, она победит на каком-нибудь конкурсе красоты и даже станет известной актрисой. К примеру, как Софи Лорен или Орнелла Мути.

–  Ага, так ты нашел, что искал? Почему бы тебе не сделать ей предложение? Выучишь итальянский, станешь здесь уважаемым человеком, профессором. Так и проживешь в этом тенистом дворике до конца дней своих. И будешь счастлив.

–  Ты совсем не поняла меня. Я уже говорил тебе: самое страшное в любви –  это влюбиться в любовь.

–  Понятно – жениться на молоденькой. Так она реальна? Может, ты как раз сюда и убежал от нее? Или это пока только призрак, который порхает в воздухе? Подожди, подожди, теперь помедленнее!

Изображение плавно перетекло в обряд Обета Любви. Двое молодоженов, то ли немцы, то ли скандинавы, в старинных костюмах, сопровождаемые многочисленной свитой, под звуки лютни вошли в зал Гварьенти монастыря Святого Франциска, где по преданию были тайно обвенчаны Ромео и Джульетта. Камера прилежно фиксировала все перипетии захватывающего действа: торжественные речи, обращенные к молодым, обмен кольцами, то, как они ставили свои подписи в книге, как спустились затем к гробнице Джульетты, и giovannasposa положила на нее букет из белых лилий.

–  Здорово! – вздохнула она. – Особенно мне понравилось, как они прошли к Дому Джульетты и поцеловались на балконе. Я так хлопала! Но наш с тобой поцелуй был ничем не хуже!

Опубликовано в сборнике: Николай Бредихин "ЛЮБОВЬ В ВЕРОНЕ". Издательство ePressario Publishing Inc., 2012 год, Монреаль, Канада. Все права защищены. © ISBN: 978-0-9869345-8-2.

К сожалению, автор лишен возможности выложить текст повести полностью по условиям договора с издательством ePressario Publishing Inc., Монреаль, Канада http://epressario.com/, которому принадлежат все права на все произведения писателя Николая Бредихина.

     Издательская оферта: любые разовые бумажные издания, переводы на другие языки (с согласия автора).

     Купить книги НИКОЛАЯ БРЕДИХИНА можно на сайте издательства ePressario Publishing: http://www.epressario.com/, ВКонтакте: http://vk.com/epressario, Фэйсбук: https://www.facebook.com/epressario, Твиттер: https://twitter.com/epressario, Google+: http://google.com/+epressario

НИКОЛАЙ БРЕДИХИН

БОГОМАТЕРЬ ВОПЛОЩЕНИЕ

Повесть

© 2011 Николай Бредихин

Web: http://www.bredikhin.net/

© 2011 Кирилл Бредихин, обложка

© 2011 ePressario Publishing,

электронное издание,

Монреаль, Канада.

E-mail: info@epressario.com

Web: http://epressario.com/,

http://vkontakte.ru/ePressario

ISBN: 978-0-9869345-1-3

Все права защищены

                   Странничествуя, остерегайся праздноскит­аю– 

            щегося и сласто­люби­вого беса; ибо странниче­ство

                     дает уму повод искушать нас.

Иоанн Лествичник

"Иоанна, игумена Синайской горы, Лествица"

Лишь чрез песню проклятий, но не чрез

      жгучие яды. Гибнет душа.

Марк Анней Лукиан

                          Сила рассудка  неограничена  книзу, но огра-

                             ничена кверху.

"Книга о причинах"

   ГЛАВА ПЕРВАЯ

    1

    "А и то, брат Феденька, воистину сказано: вся правда человеческая есть рубище жены нечистыя, и свобода человека в Боге, в пути к Нему, оттого так прекрасна молитва, хвала, хвала Господу! А среди всех прочих молитв нет краше молитвы Иисусовой. И не надо при ней ни книг, ни свечей, ни уединения. Сидишь, ходишь, ешь, лежишь – она всегда с тобой. Достаточно только ее начать, как возникнет вкруг тебя храм, будто святым перстом начертанный. "Господи, Иисусе Христе..."  И зазвучат колокола в том чудотворном, воздушном храме. "Сы-ы-ы-не Бо-о-о-жий..." И короткая, вроде бы, молитва та каждый раз новый смысл обретает, никогда не надоедает, и легко, благостно на душе становится, как закончишь ее: "по-ми-и-луй мя, гре-шна-го".

    Федор обратил взор к лику Спасову со слезами умиления на глазах. "Господи, как хорошо, что Ты есть! И что я стою здесь сейчас, и что я так молод! И что так звонки и высоки голоса певчих на клиросе!".

    "И до того молитва эта сладостна, что и на паперти, и даже за оградой церковной чувствуешь себя с ней, будто еще перед образами стоишь".

Все как тогда, как тогда было. Только...

–  Помогите, люди добрые, старцу слепенькому в Божий храм войти.

    Федор вздрогнул, с досадой поморщился, но делать было нечего, он повернулся, приблизился. Высокий сучковатый посох, ряса, давно обратившаяся в рубище, глаза с бельмами, устремленные в пустоту.

–   Я здесь. Вот моя рука, отче! –  проговорил Федор, как мог смиреннее.

–  Бог - Отче! – привычной скороговоркой отозвался старец, восприняв как должное то почтение, с которым к нему отнеслись. Видно было, что он не просто чернец, а схимник, скорее всего анахорет, но проглядывали в нем какие-то запущенность, неряшливость. Может, оттого что он давно находился в странничестве? Но почему один? Впрочем, не один. В двух шагах Федор увидел мальчика-поводыря. Тот стоял с недовольным видом, тонкие черты лица его были подернуты загаром, сквозь который сейчас ярко проступал румянец.

С Федора разом слетело все его смирение, вспомнилось, как он сам был послушником. "Ах ты, поганец!" Но старик не дал ему времени объясниться с парнишкой, цепко ухватив за предплечье. Рука его была как бы невесомой, настолько, вероятно, святой отец изнурял себя постами, однако держала на удивление крепко.

Они вошли в церковь, но прежней радости Федор уже не испытывал, он с нетерпением ждал, когда старец запросится обратно. Однако тот словно обратился в соляной столб, весь сосредоточившись на внутреннем своем состоянии. Чувствовалось, что в церкви он ориентируется привычно, во всяком случае, гораздо лучше, чем снаружи, но предплечья федорова все ж не отпускал, видимо, боялся, что тот уйдет и оставит его одного.

Так они долго стояли, пока откуда-то из глубины не стали проступать на уста старца, как рыдания, слова молитвы: "Пресвятая Владычице Богородице, единая чистейшая душею и телом… призри на мя мерзкого, нечистаго, душу и тело очернившаго скверною страстей жизни моей… освободи меня от мучительствующаго надо мною злаго и гнуснаго навыка к нечистым предразсудкам и страстям…".

В шепоте том было столько муки, боли, отчаяния, что Федор вдруг ощутил, как его досада все больше рассеивается, уступая место любопытству и острой, щемящей жалости.

Уж лучше бы тогда он пожалел себя!

Как ни пытался Федор сдержаться, слезы все больше и больше душили его. За что? За что? Чем он заслужил, чтобы с ним поступили так несправедливо?

–  Куда путь держишь, инок?

Федор удивился, откуда старцу известно, что он черноризец?  Может, он хоть немного зрячий? Впрочем, слепцы бывают удивительно чувствительными, Бог им что ли помогает? Или было в данном случае особое, внутреннее, видение?

–  Я к тому: почему бы нам не пойти вместе, все сподручнее было бы в дороге? – так и не дождавшись ответа, и в то же время стараясь не показаться навязчивым, спросил схим­ник.

Все внутри Федора встало на дыбы. Он и сам не мог себе объяснить причин своего страха, но какое-то острое сознание опасности вдруг возникло в нем, мгновенно сменившись раскаянием. И старик, и поводырь постоянно вызывали в нем гневливые, резкие чувства, которые Федору были не свойственны, обычно он был очень ровен характером, покладист, жизнерадостен. В монастыре никогда он ни с кем не ругался, и никто над ним не подшучивал, не издевался над ним. А тут... Вот еще одна причина, по которой хотелось сейчас Федору очутиться как можно дальше отсюда.

–  Я очень спешу, отче, – пробормотал он в смущении.

–  Бог - Отче, – поправил его тот вновь строго, затем понизил голос просительно: – Так ведь ненадолго, до ближайшей обители или места приимного, там и расстанемся. Прошу тебя, именем Господа нашего Иисуса Христа, не откажи!

У Федора мурашки пробежали по спине: старец ведь не знал, по пути ли им. Или ему все равно было куда идти? Особенно страшила в нем эта странная смесь горделивости и униженной мольбы.

Но ничего не оставалось, как подчиниться.

    Федор боялся, что плестись они будут теперь еле-еле, однако старец в пути выправился и даже, помахивая посохом, поспевал впереди. Сзади как раз плелся мальчишка-поводырь. Федор постоянно кипел в его адрес возмущением, и как только они остановились передохнуть, тут же начал сопляка отчитывать, но тот лишь молча двигал иногда изогнутыми бровями, упорно глядя в сторону, словно и не с ним разговаривали. Так что Федор едва удержался, чтобы не надавать ему хороших тумаков.

–  Оставь его! Ибо... – тихо сказал старец, – не ведает, что творит.

"Ведает, да еще как ведает, – подумал про себя Федор, – упрямый осел!"

Он был зол на мальчишку еще и потому, что очевидно было: из-за чего-то тот сильно повздорил со стариком, оттого схимник за Федора так и цеплялся сейчас, чтобы не остаться с охальником наедине и, не дай Бог, поддаться гневу. Хотя...

2   

Отец настоятель, видимо, принял винца для храбрости: несмотря на чин его, чувствовал он неловкость и неприятен был ему этот разговор.

–  Но при чем тут я? – запальчиво спросил Федор.

Отец Евфимий пожал плечами.

–  Конечно, у нас нет полной уверенности. Но хорошо ли тебе будет, если мы станем проводить расследование? Пока так решили двое: я и отец благочинный – на нас и останется. Тебе слава нужна дурная?

–  Я не боюсь. Чего мне бояться, если я чист?

–  Да, ты не боишься, – возвысил голос игумен. – Но нам ни к чему выносить сор из избы. Ты полагаешь, что мы к тебе несправедливы, хорошо, тогда найди другое объяснение. Только припомни: все началось как раз с того дня, как ты вернулся из Саввовского монастыря. Быть может, тут просто совпадение?

Федор не нашел, что ответить.

–  Молчишь? Не спорю: идеального порядка у нас никогда не было, да где он есть? И потом, может ты поймешь со временем: иногда надо малым жертвовать, чтобы главное сохранить. Однако тут совсем другое: бесовщина, напасть, которая перевернула вверх дном всю обитель. Я уже перечислял тебе, да ты и сам очевидец: что дальше ждать, коли стали у нас читать молитвы навыворот, сквернословить, смеяться на образа? А уж блуд так и не изжить из келий: от старух до отроковиц – кого только не сподобятся иноки. Видения? Конечно, видения, но это лишь малая толика, есть многое, чего ты не знаешь, а мои уста и произнести не решаются. И ничто не помогает: ни Божье крестное знамение, ни мощи святые, ни покаяния. Так что не обижайся на нас, Феденька! Ты ведь и сам скоро уверишься, что я прав.

Федор не выдержал, разрыдался.

–  Но вы же прогоняете меня! За что? Что я такого сделал?

Отец игумен встал, подошел к нему, положил руку на плечо, заглянул в глаза. Он и сам расчувствовался, затянул плаксиво:

–  Ну почему, почему у тебя такое мнение? Кто прогоняет тебя, Федюшка? Ты же ведь всегда был и останешься гордостью, надеждой нашей, я и сейчас не сомневаюсь, что ждут тебя дела и почести великие. Но может, как раз, так и угодно провидению? Я, конечно, сам виноват, послал тебя, несмышленого, с тем поручением. Гнилые, гнилые там места. Но уж больно отец Ферапонт, игумен тамошний, меня просил: собирает он отовсюду какие только может реликвии освященные, наседает на него нечисть, выживает оттуда. Но что я тебе говорю? Я ведь тоже сидеть руки сложа не буду. И если мы ошиблись, так никогда не поздно тебе вернуться. Но сейчас... пойми меня правильно. Себя ты сам спасешь, а на мне обитель.

Федор отрешенно смотрел на реку, поджав руками колени и упершись в них подбородком. Им владело отчаяние. Ничего, ничего не удалось выяснить. И что дальше ему делать, куда теперь идти? Странно, но в монастыре он чувствовал себя прекрасно, то, что происходило вокруг, его даже краешком не затрагивало. Однако потом, потом он уже не столь убежден был в своей правоте.

Что-то наталкивало и наталкивало его на размышления, оковав и разум, и видение, ввергнув в бессмыслицу, пустоту. До тех пор, пока, совершенно измученный, он не решил повторить тот свой путь, от начала и до конца, в поисках выхода. И тотчас тогда ему стало легче, теперь вот вновь навалилось.

Впрочем, на сей раз было другое. "Себя ты сам спасешь..." Теперь у Федора уже не оставалось сомнений: в монастыре сразу все наладилось после его ухода, напасть, как пчелиный рой – с ним пришла, с ним и ушла. Вот только что с ним?

     3

"Мерзость, какая мерзость!" –  Все в Федоре кипело возмущением.

И как бы из этой мерзости поскорее выбраться? У него было такое впечатление, будто его с головы до пят вываляли в грязи. Едва дождавшись тогда рассвета, он попытался улизнуть незаметно, но ничего не вышло: старик был начеку, тотчас поднялся, растолкал мальчишку. Они собирались в путь как ни в чем не бывало, а в ушах Федора все стоял тот смех.

Он только уснул, но был вслед разбужен: старик с сопляком о чем-то яростно спорили, стараясь говорить шепотом, но то и дело срываясь на крик. "Давно пора! Доигрался, паршивец?!" – Федор хотел было уже перевернуться на другой бок и вновь погрузиться в дрему, довольный, что наконец-то распекают наглеца, однако крики и шепот вскоре сменились увещеваниями и всхлипываниями, затем оживленным разговором, смехом и в конце концов сдавленными стонами и вздохами, не оставлявшими на свой счет никаких сомнений.

Кровь прилила Федору в голову.

"Господи, что же ты медлишь? Почему не поразишь одним из громов своих этих сынов Содома? Чтобы они предстали вот так, скотски спаренными, на людские очи!"

Но гром не прогремел, и через какое-то время старец и мальчишка успокоились, умиротворенные.

-  Я Арефий, слыхал о таком?

Да кто ж не слыхал об Арефии? Человек редкостной одержимости, побывавший и в Иерусалиме, и в Константиновом граде, и на горе Афонской с паломничеством. Бывший Горлицкий игумен, ушедший затем в отшельники, исцелявший больных и убогих, и этот старик? Самое удивительное, что Федор вначале и вправду поверил, хотя одно только простое сопоставление говорило: самозванец. Отцу Арефию не было и сорока по рассказам тех, кто удостоился лицезреть его, был он сведущ в ратном деле и не нашелся еще тот, кто в рукопашных игрищах мог бы победить его.

    Самозванец, но с какой целью он так представился? И зачем он к нему, Федору, прилип? Может, то лукавенький искушает его? Но опять же – с какой целью? Что проку лукавенькому в бесхитростном юноше? А может, и сам Люцифер? Эка куда загнул! Такого о себе мнения!

    И все-таки жаль, значит, и рассказы о гробе Господнем, о церквах царьградских тоже выдумка? А может, старик действительно сам там бывал? Уж больно описывал складно.

Однако на сей раз тот не расположен был к разговору. Подозревал ли, что Федору все было ведомо? Вряд ли. А вот мальчишка не подозревал, знал. Но и не думал глаза прятать, наоборот, всякий раз, встречаясь с Федором взглядом, поглядывал на него бесстыдно, вызывающе.

"Тьфу, вражья сила!" - Федор мучительно искал предлог, как бы ему посподручнее от двух проходимцев отделаться, но ничего не приходило на ум. Да и старец слабел, шел все медленнее, так что ничего не оставалось, как постоянно поджидать его, возвращаться, пока и вовсе тот не опустился без сил на опушке.

–  Не могу, не могу  больше... – прошептал он  побелевшими  губами. – Прошу тебя, отец Феодор, подойди!

    Федор приблизился с неохотой.

–  Можешь ты меня выслушать? Как видно, смерть за мной пришла и призывает Бог мою душу.

"Эх, если бы Бог, а не продал ли ты ее дьяволу? Если ты не сам дьявол!"

    –  Нет, – замотал Федор головой в испуге, – надо так, как должно, чтобы было. Ведь немного, совсем немного осталось, вон и купола видны, – увещевал он старца в отчаянии. – Нельзя так умереть, не по-христиански, без отпущения! Поднимайтесь, авва, обопритесь на меня, мы дойдем, тут недалеко.

Но старик хрипел, продолжая в то же время крепко сжимать руку Федора.

–  Нет, не дойду я, – качнул он головой, – силы угасли. Не рассчитал я свою жизнь,  не рассчитал...

Федор с тоской посмотрел на видневшееся на взгорке селенье. Что же это? За что же ему так?!

Он с криком вырвался, стал ломать сучья, ветки, чтобы соорудить некое подобие носилок.

–  Да помоги ты мне, помоги! – заорал он на мальчика-поводыря, стоявшего в стороне с полуулыбкой во взоре. Тот поколебался мгновение, затем нехотя принялся за работу.

    Но когда носилки были готовы, у старца не осталось сил даже говорить.

–  Не захотел, не захотел  ты принять мою исповедь, – прошептал он с горечью. – Кто знает, может, ты будешь жалеть об этом. Но все равно: все мое... теперь твое...

Он попытался дотянуться до лежавших рядом посоха и котомки, но тут же обмяк с последним вздохом:

–  Отпусти... Отпусти...

К кому он обращался, к Богу или еще к Федору, уже нельзя было понять. Федор заплакал: ничего ему не удалось сделать, ничем он не смог помочь. А может, просто не захотел?

Борода старца торчала вверх, по лицу разлилось неожиданное умиротворение, да так и застыло: душа успокоилась, многострадальной, как видно, была душа.

Федор творил привычно молитвы, оттягивая до крайности тот час, когда придется тащить мертвого старика в село, стараясь вообще, по возможности, на него не смотреть. Однако это не могло, к сожалению, длиться вечно. В конце концов он со вздохом поднялся, поискал глазами мальчика-поводыря. Но тот лежал без движения, вероятно, в глубоком обмороке.

"Час от часу не легче!" – с досадой подумал Федор, но делать было нечего: он принялся дергать, тормошить мальчишку, пытаясь привести того в чувство, однако тело болталось в руках тряпичной куклой, не подавая ни малейших признаков жизни. Испуганный Федор рванул изо всей силы ворот, пытаясь дать мальчику побольше воздуха, да так и застыл в изумлении: словно яблоко спелое открылась перед ним молочной белизны тугая девичья грудь.

"То ж не отрок, отроковица!" – полыхнуло в голове Федора, мгновенно многое объяснив.

Он уже не помнил, как добрался тогда до селения, лишь то отложилось в памяти, что когда он вернулся с подмогой, отроковицы на месте не оказалось. Видимо, она все-таки была в забытьи, а очнувшись, предпочла убраться от греха да стыда подале.

Ему потом долго было не по себе, что он так подумал о старце, хотя в чем, собственно, было ему себя винить? Конечно, грех не такой тяжкий, не мужеложский, но все ж осталось: и презрение обета, и самозванство.