Форум

По вечерам дядюшка Мокси... да, да, обычно по вечерам дядюшка Мокси выходил на крыльцо, курил свою любимую трубку и рассказывал сказки соседской детворе. Но нынче за окном шёл снег – наступила долгая холодная зима с рождественским волшебством, коньками, мандаринами и ёлками, и дядюшка Мокси перекочевал вместе с любимым креслом-качалкой в дом, к уютному камину, где он так же курил трубку (за что тётушка Тоффи ругала его нещадно), пил пиво и эль с другом Фредом и просто отдыхал, пока... Пока в гости к ним не приехала Алиса – самая младшая внучка дядюшки Мокси и тётушки Тоффи. Алисе всего пять. У неё длинные чёрные локоны, которые полагается украшать голубыми лентами, красивущее платье белого атласа – до пола, с настоящим кринолином и любопытные чёрные глазёнки, от которых так сложно что-то скрыть! Вот и покой дядюшки Мокси, который старательно пытался изобразить, как он занят, не скрылся от Алисы. В первый же вечер она собрала компанию соседских ребятишек, залезла на колени к дядюшке и просяще протянула:
– Дедааааа...
– Чего вам, паршивцы? – недовольно спросил дядюшка, откладывая трубку.
– А расскажи сказкуууу...
– Какую ещё сказку? – Мокси недовольно покачался в кресле. Около десяти пар ждущих глаз смотрели на него.
– Хорошую! – выдохнула Алиса. – Про принцессу, рыцаря и дракона.
– Ох... Ещё и хорошую? – дядюшка понял, что просто так от него не отстанут. – Ладно, паршивчики, слушайте. Жила-была прыкрасная прынцесса. Однажды её украл злой дракон.
– А зачем? – спросил соседский мальчик, Тим.
– Как зачем? Чтобы съесть. У них диета – принцессы. От других изжога. Вы слушаете? Так не перебивайте! Так вот... отправился спасать принцессу прыкрасный рыцарь. Но так как отправляли его в дорогу долго, со всеми почестями, он так напился, что забыл, зачем ехал, и когда вспомнил... подумал: а на кой фиг мне эта принцесса? – и стал жить припеваючи. А дракон тоже не мог ждать вечно, когда принцессу спасут, и съел её. Но подавился короной и сам помер. Вот и сказка вся. А теперь – живо по домам!
Ненадолго в комнате воцарилась тишина. Самая маленькая девочка – Бетси – заплакала – ей было жалко дракона и немножко – принцессу. Алиса серьёзно посмотрела на Мокси и сказала:
– Это плохая сказка. Расскажи нам хорошую.
– Какую ещё хорошую? – пробурчал Мокси.
– Которая хорошо кончается.
– Нет таких сказок. – дядюшке хотелось покоя и уединения с трубкой.
– А вот и есть! – обиделась Алиса. – Ну, расскажи! Ну, пожааалуйста!
Она обняла деда за шею. В этот миг тетушка Тоффи принесла целую гору печенья – оно было сделано в виде домиков, у которых окошки были из леденцов, а сверху крыши были присыпаны «снегом» из сахара. Детвора оживилась. Дядюшка, обожавший сладкое, потянулся было тоже к такому домику, но тут же получил удар по руке от тётушки:
– А ну, живо расскажи детям хорошую сказку, старый хрыч!
Дядюшка обиженно покачался в кресле, посмотрел на детей:
– Тоже сказку ждёте, маленькие паршивцы?
Получив утвердительный ответ, он тяжко вздохнул. Тётушка тоже села в кресло, взяла вязание и приготовилась слушать. За окном одна за другой на ясном зимнем небе загорались звёзды...
***
Звёзды отражались в серебристо-серых глазах Арэли – принцессы Запретного Города. Она искала ответы на вопросы о судьбе своего народа. Звёздные карты предсказали опасность, и Арэли хотела найти её до того, как она появится. На ажурных воротах города звенели хрустальные и серебряные колокольчики. Арэли прислушалась. Ветер?.. Но ведь ночь была тихой... У самого горизонта сверкнул хвост падающей звезды, и принцесса бросилась туда – за чернеющие в темноте холмы...
... Дракон умирал. Он распластал огромные золотистые крылья и смотрел на небо с испугом, изумрудно-зелёные в лунном сиянии глаза медленно теряли блеск... Дыхание с шумом вырывалось из груди, по изящному телу шла дрожь. Арэли опустилась на колени и погладила голову дракона. Тот попытался подняться, но снова рухнул на землю, и принцесса прошептала:
– Тише, тише... Тебе больше некуда спешить.
Дракон закрыл глаза. По щекам принцессы бежали алмазы слёз – она знала, что больше ничем не сможет ему помочь. На вершине холма мелькнула фигура в тёмном плаще. Принцесса поднялась, вытерла слёзы и стала терпеливо ждать, когда незваный гость спустится вниз.
– Эй! – крикнул он, подходя ближе. – Это моя добыча!
Арэли молчала. Ей нужно было рассмотреть незнакомца, встретиться с его глазами. Наконец, он подошёл совсем близко. Это был рыцарь неба. В руках его блистал тяжёлый меч... Встретившись взглядом с серебристыми глазами принцессы, он немного остыл:
– Это мой дракон, красавица.
– Ты убил его с помощью магии? – спросила Арэли, стараясь сдержать гнев.
– Да. И теперь собираюсь отрезать его голову, как делают все рыцари. Моя королева ждёт этого подарка.
– Его голову ты не получишь.
– Почему? – искренне удивился рыцарь.
– Сейчас увидишь, – Арэли закрыла глаза и мысленно покрыла тело дракона знаками Запретного Города. Травы зашевелились – поднялся ветер. Арэли снова опустилась на колени перед мёртвым драконом и зашептала заклинания. Ветер усилился. Длинные пепельные волосы били по лицу Арэли, но она не поднимала глаз, продолжая шептать заклинания. Рыцарь смотрел на неё с интересом, опершись на меч, которым только что хотел отрубать голову дракона. На его глазах рождалось запретное для человеческих глаз чудо – мёртвый зверь становился прозрачным, словно сотканным из лунного света. И когда самый сильный порыв ветра едва не сбил рыцаря с ног, дракон рассыпался серебряной пылью... Ветер стих, Арэли поднялась с колен.
– Что ты сделала? – спросил рыцарь.
– Если бы ты отрезал ему голову, он бы умер, – устало ответила Арэли. – А сейчас он стал летним ветром. Когда наступит осень... он снова станет драконом. А теперь – уходи.
Рыцарь замешкался. Потом решительно протянул руку принцессе:
– Моё имя...
Принцесса отпрянула:
– Твоё имя меня не интересует! Ты у ворот Запретного Города, рыцарь. Уходи, или умрёшь.
Рыцарь усмехнулся, убирая руку:
– Что ж... Запретный Город? Город Мёртвых?.. Значит, ты – ведьма или оборотень, или вампир, или...
– Здесь нет мёртвых. Только отверженные, – Арэли зашагала прочь, не оборачиваясь. За ней по пятам крался ночной ветер...
***
– Ты отпустила человека, который был у наших врат.
– Да, – принцесса в чёрном атласном платье, украшенном синими алмазами, смотрела в окно. Скоро рассвет. Город скроется для глаз непосвящённых... Первый советник стоял позади неё, держа в руках шар из мориона.
– Арэли, Арэли...
– Не повторяй моё имя. Его услышит ночной ветер и разнесёт по всему миру.
– Я люблю тебя, Арэли, и никогда не сомневался в твоих поступках. Но ты – принцесса, и должна понимать, что если этот человек расскажет кому-то, что видел наш город... город проклятых в человеческом мире... его просто сожгут. Почему ты отпустила его живым?
– Не знаю, – Арэли опустила глаза. Сегодня карты предсказали горе... – Наверное, потому, что в детстве я верила в сказки. Наверное, потому, что в сказках принцессы влюбляются в рыцарей. Наверное, потому... что я – принцесса, а он – рыцарь. И я ещё никогда никого не любила.
Советник покачал головой. Всё это его удручало.
– Он мне снится, – продолжила Арэли. – Скажи мне, у них, там – бывает так же? Они снятся друг другу?.. Ты же был с ними... пока тебя не прокляли и не изгнали, так скажи мне!
Советник грустно улыбнулся:
– Да... они снятся друг другу. Они слушают музыку сердец друг друга, у них одно дыхание... но ещё, Арэли, они убивают драконов и таких, как мы. 
***
... Прошло ещё много ночей прежде, чем Арэли снова пришла к тому холму, где умер дракон и где она встретила рыцаря. Там она снова увидела его.
– Привет, – сказал он, улыбаясь ей так, что сердце начинало петь.
Арэли холодно кивнула в ответ.
– Я знал, что ты придёшь. Мне сказали об этом сумерки...
– Почему ты ходишь к нашему городу? – спросила принцесса. – Ведь для тебя это опасно.
– Знаю, – кивнул он, – Ничего не могу с собой поделать. Меня ваша музыка притягивает, как магнит.
– Музыка?.. – удивилась Арэли.
– Да. Садись рядом. Слушай.
Арэли подобрала юбки серебристого платья и села рядом с рыцарем на траву. Прислушалась. Где-то далеко трещали сверчки, пел соловей, квакали лягушки. Тихонько шептал что-то летний болтливый ветерок... И словно изниоткуда доносился тихий мелодичный звон – будто сама ночь играла... Колокольчики на воротах! – догадалась Арэли. Неужели человек смог услышать их?..
– Ты любишь музыку? – удивилась она.
– Да, – ответил он. Потом посмотрел на кулон, что висел у неё на серебряной цепочке. – А что это за камень?
– Это горный хрусталь. Замёрзшее дыхание драконов.
– Вот как... Замёрзшее... – он усмехнулся, порылся в кармане и положил её в ладонь кусок янтаря. – Ты ведь никогда не видела солнечного света, верно? Это – застывшее тепло солнца. Я дарю его тебе.
Арэли зажмурилась, сжала в руке янтарь и почувствовала его тепло:
– Спасибо. Мне такого никто не дарил... Скажи – а почему ты убил того дракона?
– Я – рыцарь. Мы убиваем драконов. Если хочешь... – он задумался. – Я не буду больше убивать драконов. В самом деле.
– Хочу, – кивнула Арэли.
Он долго молчал, потом сорвал травинку и стал вертеть её в пальцах:
– Я отмечен. Я встретил принцессу Города Мёртвых и остался жив... Теперь я в сумерках – между ночью и днём. Люди стали меня бояться – я не знаю, почему. Я слышу вашу музыку, но и к вам я не могу пойти – вы прокляты, а я... всего лишь отмечен. Я видел, как умирает и воскресает дракон... Что становится с людьми после этого?..
***
– Арэли!..
– Я знаю, – устало откликнулась Арэли. – Он отмечен. Разве этого мало? Почему вам нужна его смерть?..
Советник тяжело вздохнул:
– Народ усомнится в твоей власти, девочка. Ты не можешь их защитить потому, что тебе понравился человек.
– Я не хочу быть принцессой. – Арэли подняла в руке сияющий при свете луны янтарь. – Я хочу тепла... Я хочу солнца...
– Солнце тебя убьёт. Ты – принцесса крови, и ты должна защищать свой народ.
– Но он ничего не сделал! Ты сам знаешь, что человек, увидавший раз наш город, в другой раз не сможет его найти.
– Он находит... – советник усмехнулся. – Ты ведь видишься с ним, верно?
Арэли устало кивнула. Карты пророчили смерть.
Советник подошёл ближе и положил руку ей на плечо:
– Я знаю, что это трудно, но... Стань защитой своему народу. Стань оружием, которое поразит его в самое сердце.
Арэли задумалась. Потом её красивое лицо озарилось:
– В самое сердце?.. Ты прав. Я стану таким оружием...
Карты предсказали смерть.
***
То было перед самым рассветом. Арэли пришла к знакомому холму в золотом, как солнце, платье. Он ждал – ведь город звал и манил... И если Арэли влюбилась в него (что есть любовь, она не знала), он влюбился в то, что её окружало. Он боялся и тянулся к самому тёмному и загадочному, к самому прекрасному и волшебному из всех миров. В одной руке у Арэли отливал лунным сиянием кристалл горного хрусталя, в другой лежал золотистый янтарь.
– Что ты собираешься делать? – спросил он.
– Я пришла защитить свой народ от тебя, а тебя – от своего народа, – ответила Арэли. – Я стану оружием, которое поразит тебя в самое сердце...
– Зачем? – удивился он.
– Я... – Арэли вздохнула. – Я люблю тебя. И хочу всегда быть рядом. Поэтому... в одной руке у меня – дыхание дракона, в другой – тепло солнечного света. Что рождается между ними?
– Скоро рассвет, принцесса. Солнце убьёт тебя, – ответил рыцарь.
– Нет. У меня – его тепло. А дыхание дракона защитит мою душу... – Арэли знала, что это не так, но какая разница, чью смерть предскажут карты?.. Солнце уже зажгло белые всполохи света на горизонте. Сила Арэли таяла. Сама принцесса сияла в лучах восходящего светила, становилась прозрачной, как лёгкая утренняя дымка... А когда она исчезла... как исчезают под лучами солнца все создания тьмы – даже самые прекрасные, – в траве рыцарь нашёл серебряную свирель. Оружием, поразившим его в самое сердце, была музыка Запретного Города – его путь во тьму. Взяв в руки свирель, он перестал быть чужаком для народа Арэли. Теперь его путь – между светом и тьмой, он – вечный менестрель на ночных дорогах, а самые прекрасные мелодии люди слышат на рассвете – те, кто может их услышать... В память о прекрасной принцессе Арэли.
***
За окном сыпал снег. Алиса давно уже спала в своей кроватке. Дядюшка Мокси пускал в потолок сизые кольца дыма...
– Ты рассказал странную сказку, – сказала тетушка Тоффи, откладывая воздушный узор вязания.
– Но она ведь была хорошей, – усмехнулся дядюшка. – Может, она была придумана не для детей... А, может, как раз совсем наоборот. Люди обычно боятся тьмы и стремятся к свету... Чаще – на словах. Все мы рождаемся со светом, тьма приходит потом. Но ведь иногда свет обжигает, а тьма приносит желанный покой и прохладу. Люди... странники сумерек, а между светом и тьмой иногда рождаются прекрасные чувства и волшебная музыка. Надо просто уметь её услышать. Люди начинают ценить жизнь только в момент смерти, а смерть не ценят вообще.
– По-твоему, детям это нужно знать?
– Дети способны оценить красоту рассвета, – дядюшка покачал кресло и задумчиво вздохнул. – А мы страшимся самой памяти о нём, прячемся во тьму, и... боимся, что нас кто-то там найдёт. Боимся, что рассвет нас убьёт, но... но он может превратить нас в музыку. Ладно... Этой зимой больше не будет сказок. Пора спать, красавица.
У тётушки на щеках расцвёл алый мак румянца. У границы рассвета для Мокси она оставалась юной красавицей, а ради этого стоило ждать восхода солнца!
...Комната опустела. Мирно качалось кресло, сизый дымок таял под потолком. За окном мело... Зима...

- Бездельник, ничего не умеет, из какого только места руки растут, только и умеет, что штаны просиживать...
Дед слушал бабкины возмущения, доносившиеся с балкона, где она развешивала бельё, и, как малое дитя, раскачивался на стуле.
Василь чинил водопровод. Возгласы возмущения как раз и были посвящены дедовой сантехнической непригодности – водопровод в один прекрасный день хищно забулькал и что-то в нём определённо сломалось – иначе с чего бы квартиру стало заливать водой?.. Дед оказался беспомощен в этой сложной ситуации, и потому пришлось вызвать сантехника. А сантехнику полагалось дать водки. Деньги за свою работу молчаливый Василь не брал. Поэтому надо было идти за водкой в магазин, а дед, по мнению жены, даже на это был неспособен (хотя тут она ох как ошибалась).
Рядом с дедом верхом на самодельной колченогой табуретке восседал шестилетний внук Вовчик, приехавший на выходные. Он сосредоточенно следил за действиями Василя, высунув кончик языка и почёсывая подбородок – точно так же, как время от времени чесал пропахшую перегаром седую неровную щетину сам сантехник.
- Деда, а что дядя Вася делает?
- Чинит... воду... – грустно отвечал дед. – Вообще, это настоящее волшебство. Именно поэтому я и не могу починить кран – я же не маг. А Василь – он маг, да...
Василь хмыкнул и постучал по трубе. Кто-то постучал ему в ответ, на что Василь довольно заулыбался. От Вовчика сия процедура не ускользнула – широко раскрыв глаза от изумления, он спросил громким шёпотом, надеясь, что Василь его не услышит:
- Деда, а кто это ему ответил?
- Знаем кто, - дед грустно зевнул, - Духи канализации. Они живут там, под землёй, и только и ждут момента, чтобы их призвал кто-нибудь – какой-нибудь маг. Тогда они приходят и помогают ему... за плату, конечно.
- И чем он им платит?
- Да чем придётся, - дед нахмурился, - Пойдём-ка, Вов, погуляем маленько, бабушка ту без нас разберётся.
... На улице было тихо. Шёл снег, всё искрилось и сияло. Дед катал Вовчика на санках и не спешил домой. Честно говоря, ему совсем не хотелось знать, чем на этот раз сантехник расплатился с духами канализации. Он прекрасно знал, что далеко не всегда они довольствовались бутылкой водки... Потому что сам когда-то, много лет назад, услыхав глубоко под землёй металлический стук, расправил свои кожистые крылья и полетел наверх... Маг звал его.

Дарк прицепился к Серой Кошке на улице. Вообще, она шла себе по своим делам и ни с кем общаться не собиралась. А тут, как назло – этот нагловатый патлатый придурок со своими вонючими сигаретами... Кошка, не показав и виду, как она недовольна, лишь ускорила шаг, а Дарк с идиотской ухмылочкой уже выписывал вокруг неё круги:
- Смотри, а я умею делать так! Хочешь, сейчас в это квартирке шторы загорятся?
Кошка ещё ничего не успела ответить – а он - щёлк пальцами – и по шторам, висящим за окном в квартире совершенно незнакомых людей действительно зазмеился зловещий огонёк, кто-то испуганно вскрикнул, штору сорвали и начали тушить... Кошка, прищурив зеленоватые глаза, презрительно фыркнула и демонстративно перешла на другую сторону улицы. Однако это не отбило у Дарка охоты повыпендриваться.
- А хочешь, сейчас в том дворе залает собака?
Когда из дальнего двора действительно донёсся визгливый лай какой-то собачьей мелочи, Дарк весело хохотнул.
- Придурок, - прошипела Кошка, даже не посмотрев на него. Дарк не отставал. Эти сомнительные достижения, видимо, только ободрили уличного хулигана. Он весело скакал вокруг Серой, выдыхая вонючий дым прямо в лица проходящих мимо них людей, неприятно ржал, скаля жёлтые зубы и без перерыва тараторил:
- А я умею делать так... А я умею делать так... Супер-магия, а? Скажи, что я великолепен?!
Наконец, Кошка не выдержала. Стала посреди тротуара, не глядя на спешащих куда-то людей вокруг, одёрнула свой короткий джинсовый сарафанчик и как можно громче продекламировала:
- Великолепен? Ты – идиот, ясно? Отцепись от меня, понял?!
Дарка это ни капли не смутило. Оскалившись ещё шире, он лишь по-девчачьи визгливо вскрикнул:
- Ой-ой-ой, какие мы!.. Да ты просто сама ничего не умеешь. Вот и всё. Ну, давай, покажи, на что ты способна! 
Кошка до щёлок прищурила серо-зелёные глаза и хищно хмыкнула:
- Я тебе что, клоун, чтобы фокусы показывать?
- Ты просто ничего не умеешь, - дразняще продолжил Дарк, - Ну, покажи хоть что-нибудь. Ты ведь мне просто завидуешь!
- Ага, завидую, - сердито буркнула Кошка, снова переходя на быстрый шаг, - Тому, как ты людям шторки умеешь поджигать, что ли? Ладно, бес с тобой, сейчас я тебе фокус покажу...
Дарк притих, удивлённый внезапной решимостью, и теперь уже с интересом наблюдал за девушкой. Та торопливо шла вперёд, потом вдруг остановилась. Дарк проследил за её взглядом, пожал плечами и снова задымил, скалясь на прохожих. Кошка, склонив голову на бок, смотрела на другую сторону дороги. Там, возле входа в парк, на скамье сидел мужчина... Сложно было сказать, кем он был – обедневшим художником или просто человеком с тяжёлой судьбой, а, быть может, он просто кого-то потерял или сам потерялся среди человеческих судеб... но его глаза были полны лишь огромной, всё поглощающей тоской – как будто внутри его ничего не было, кроме вселенской пустоты да жалких крох самого себя. Мимо такого Дарк просто прошёл бы безо всякого интереса – ну, может, забавы ради пожёг бы брюки. А Кошка...
Кошка медленно, не нарушая никаких правил, перешла дорогу. Безо всяких эмоций и лишних слов села рядом с одиноким типом. Поправила упавшую на глаза чёлку, а потом... положила свою маленькую ладонь поверх руки на скамье... Мужчина изумлённо вздрогнул, медленно повернул голову в сторону девушки. Пустота в его взгляде дрогнула – будто упавший с дерева лист нарушил тёмную гладь пруда. Кошка улыбнулась... Человек на скамье заулыбался ей в ответ – сначала робко, потом всё смелее, а спустя несколько минут в его глазах уже заплясали солнечные краски. Кошка молчала – но своей улыбкой она и так сказала достаточно. Человек на скамье уходил из магии времени, возраста, технологии и сложившихся мнений... Он просто был счастлив, что его готов кто-то выслушать – пусть даже этот кто-то - совсем незнакомый, тот, кто мог бы пройти мимо... но не прошёл.

- Значит, вот, что ты умеешь? – Дарк и Кошка стояли у беседки в парке. Дарк курил. Кошка бесстрастно молчала – на её лице не было написано никаких эмоций.
- Ну... и что тут такого? Подумаешь, какой-то хмырь поулыбался, как полный псих, пустому месту... Ты хоть думаешь, как на него реагировали прохожие?
- Какая разница, - безразлично бросила Серая, глядя на падающие в пруд листья. А ведь уже почти осень... Ещё немного – и мир снова непостижимо изменится – по велению приходящих и уходящих циклов – вот она – настоящая магия, а не то, что показывает этот патлатый мелкий хулиган.
- А ведь он помрёт сегодня вечером, - продолжил Дарк даже с какой-то грустинкой в голосе, - Под машину попадёт. Раз – и нету. Какой будет смысл от того, что ты для него сделала?
- Придурок, - зло бросила Кошка, - Тупой уличный полтергейст! Демонишка никчёмный!
Резко развернувшись, она торопливо пошла прочь. Только серые острые ушки нервно подрагивали, да пушистый хвост яростно бил по воздуху... Догонять её теперь не было смысла – спорить было не о чем.
- Женщины, - театрально-напыщенно изрёк Дарк. Сигарета спикировала в воду. Не ответив материи другого измерения, поверхность пруда осталась спокойной и тёмной...
Кошка уже почти бежала. По её щекам текли слёзы, но она улыбалась. В голове лихорадочно стучало: «А я умею... умею делать так...»   

По мотивам одного сна
– А что у вас рассказывают про духов холодных рек?
Староста местного посёлка – симпатичный мужчина средних лет (язык не поворачивается сказать про него «старик») – грустно улыбается, потом хитро мне подмигивает:
– А Вы, девушка, случаем, не журналист? Всё-то выпытываете, всё спрашиваете... Кто Вам про духов холодных рек рассказал?
– Нееее, я не журналист, - честно вру я, - Я – писатель. Собираю материал для сказок.
– Для ска-а-азок? – искренне удивляется он.
– Ну, да. В другом мире это читают, как сказки.
– А здесь?
– А здесь за это платят деньги! – честно сознаюсь я. – Ну, в конце концов, должны же и творческие люди на что-то жить!
– Так то люди... – хитро улыбается он, а я краснею до корней волос. 
Про духов холодных рек, статью о которых мне заказала местная газета (а заодно я решила порадовать и вас, дорогие читатели, новой сказкой) рассказывать не любят. Вообще, холодные реки – явление более чем странное. Смотришь, с виду – река, как река. Только вода в ней чистейшая, очень глубокая и холодная, как лёд, даже в самые жаркие дни. Ни рыбы, ни лягушек, ни стрекоз по берегам – мертво всё вокруг, ничего в ней не водится. Только духи леса собираются ночью. Да русалки, да души неуспокоенных, да всякая нечисть. Кто из смертных на этот праздник набредёт – считай, пропал. Мёртвым его потом найдут у холодной воды...
– Вашек наш... – грустно продолжил староста, закуривая трубку и глядя куда-то мимо меня. – Был у этой реки. Здесь у нас она Чёрной речкой зовётся. Люди не очень-то умеют придумывать имена для таких мест... Всё – проклятое... либо чёрное...
***
 - А правда ли, что в Чёрной речке вода чёрная?
– Не задавай глупых вопросов, Вашек. Сказано – чёрная, значит, люди знают – чёрная, - мать вытерла пот со лба и поставила на стол только что испечённый пирог с яблоками. Десятилетний Вашек не удержался – потянулся к золотистой корочке, за что немедля получил по руке.
– Поешь сначала похлёбки!
Вашек не обиделся. Только подулся для вида, затем спрыгнул со скамьи и помчал во двор – к ребятам. Вослед долетел голос матери:
– Поел бы сначала, пострел!.. Ох, наказание!
... Шли годы, Вашек рос. Был он сильным, добрым, и собой хорош – девушки посёлка застенчиво краснели, завидя его. Но только пока ни одна ещё не пришлась ему по сердцу. О ком мечтал он – не говорил.
***
– Всё в нём было ладно, - вздыхал староста, - Одна только беда – книг много читал, да газет ваших...
Я густо покраснела.
– Знаем ведь – такие вещи до добра не доводят.
– Да ладно Вам, - робко пожалась я. – Сколько людей читает, и ничего! Бывает – магами становятся.
– Вот я и говорю – до добра не доводят! – твёрдо отрезал староста. – На нашего колдуна посмотрите – совсем из ума человек выжил. А всё потому, что читал много. В общем, Вашек... ушёл как-то. Не было его дня три. А потом вернулся и девушку привёл... не знаем, откуда, а он сказал – от Чёрной речки. Невеста, говорит, моя.
***
Вашеку было всего семнадцать, и слова насчёт свадьбы старались не принимать всерьёз. Девушка, которую он привёл с собой, была просто неземной красоты. Белокожая, тонкая, как ивушка, чёрные волосы ниже пояса, глаза, как ночное небо, и сияют алмазами. Черты лица такие тонкие, руки, манеры такие благородные, одно слово – принцесса. И одета в белое платье, с настоящим жемчужным поясом. В волосах – белые лилии, такие только у Чёрной речки растут... Пряталась она за Вашека, старалась улыбаться новым знакомым, а те только молча на неё смотрели.
***
– Ей на вид лет шестнадцать было. Девочка... Только глаза – глянешь в них, и словно в глубокий омут с головой падаешь. Она босая была, и следов за нею не было. Все сразу поняли...
– Что она или привидение, или демон? – усмехнулась я.
– Дух, - бросил староста, выпуская в небо колечко сизого дыма. – Дух этой проклятой реки. Вашек упёрся – невеста моя, без неё жить не буду... Колдун наш даже посмотреть на неё не мог – отвернулся и ушёл. Остаться ей или нет – должен был решить староста.
– Вы её прогнали?..
– Нет... Прогнать бы тогда, но... понимаете, у меня дочь тогда умерла – немного её старше. Никого у меня не осталось, а у моей Аурэлии... такой же взгляд был... Понимаете?..
***
– Пойдём, дочка, - староста протянул руку, и девушка робко взяла её. Староста едва сдержался, чтобы не вскрикнуть – рука у девушки была холодна, как будто он ледышку взял.
– Стало быть... могу тебя отцом называть? – спросила девушка, и голос у неё был нежный, звенящий, как шум лесного ручья. От этих слов сердце старосты совсем растаяло, на глаза слёзы навернулись. Как он мог ей отказать в этом?..
***
– Дурак я, конечно, был, - староста невесело рассмеялся. – Она мне и зла не хотела, но... не человек ведь, знаете же! Встаю утром – а в доме вода холодная на полу – по щиколотку. Это, говорит, я убиралась, отец. Или вот, однажды, печь открыл – чуть не умер со страху – на противне змеи водяные шипят, едва закрыть успел. Это я, говорит, пироги пекла. В обуви – вода болотная и пиявки. Я её прошу – не надо, дочка, я сам всё сделаю. А она расстраивается... И пела так чудно! Я её об имени спрашивал... а она – нет, отец, только любимый моё имя узнает. А как назовёт меня – так мы вместе навсегда будем. Вы не подумайте, она старалась! Люди её сторонились, взгляды злые бросали, шептались, за спиной колдуньей звали и по-всякому, обидно... А потом болели. Она и сама не хотела, просто... получалось у неё так. Но потом всё-таки не выдержала. Люди всё амулетами завесили, ей от этого тяжело было – я видел. И вот, во второе полнолуние – ночь тогда чудная была – вышла она в своём белом платье, на голове – моей жены, царство ей небесное, фата венчальная, идёт и зовёт нежно так: Вашек, Вашек... Он, дурак, за ней вышел. Я ему говорил – не ходи, пропадёшь, а он – нет, до гроба любить буду! – так и ушёл за ней...
***
... Из леса доносились звуки свирели и звон колокольчиков. Вашек шёл за своей невестой, но чем дальше он уходил в лес, тем труднее ему становилось идти. Он слышал музыку, чей-то тихий смех, плач... он слышал её голос:
– Как назовёшь меня, Вашек?..
Ему вспомнились друзья, мать, отец... весёлые деревенские праздники, где все были как родные. Здесь ему было страшно. Навеки... вместе? Здесь, среди ночного леса, среди проклятых и зверей?..
– Я бы назвал тебя женою... если бы ты была со мной. И шёл бы за тобой всю жизнь, но не к реке, не этой тропой, не во тьму. Вернись – будешь мне женой.
Она покачала головой – нет. И снова пошла вперёд. Впереди зашумела река, чьи-то тени замелькали среди деревьев. Вашеку стало страшно.
– Я бы назвал тебя любимой... Но не могу любить реку. Не мёртвых я искал, не холодные камни, а твоё сердце. Не могу я жить среди эльфов и проклятых!
У реки замелькали серебристые платья русалок. Заплакали на деревьях навки – сердце Вашека тоскливо сжалось. Завыли проклятые волки. Медведь в золотой короне, украшенной ветвями ивы, поднял на Вашека серебристые глаза, полные тоски и злобы. Его невеста остановилась у самого берега реки и обернулась:
– Как назовёшь меня, любимый?..
Стало холодно – будто внезапно на смену лету пришла зима. Смолкли звуки прекрасной музыки. Дриады подошли совсем близко, и от их нежных тел пахло лесом... Стайка каких-то странных существ со светящимися крылышками пролетела над самой водой. Вашеку стало совсем уж страшно – он понял, что пропал, но лучше пусть они убьют его, чем заберут его душу, и он каждую ночь будет на этом жутком празднике, где пьют кровь вместо вина, и приносят в жертву духам леса младенца вместо ягнёнка...
– Назвал бы чужою, - дрожащим голосом выговорил он. – Да не могу. Полюбил я тебя, но и с тобой остаться тоже не могу. Не жизнь это для меня, я слишком человек для всего твоего королевства. Нет мне здесь счастья. Прости...
Она долго смотрела на него – не жена, не любимая, не чужая... Прекрасная, как эта ночь, холодная, как воды проклятой реки... В глазах отражалась только тоска – такая огромная, что Вашеку хотелось броситься и обнять её, но... он не мог – он просто стоял и ждал смерти. Наконец, она сняла фату, бросила её в реку и тяжело выдохнула:
– Прощаю... И ты – прости.
Вашек закрыл глаза, готовясь к тому, что чьи-нибудь острые зубы вонзятся ему в глотку, но... ничего не произошло. Когда он открыл глаза, на берегу стояла только она.
– Почему? – спросил он.
– Твой народ не принял меня. Так почему мой должен принять тебя? – она зло усмехнулась. – Уходи. И больше не приходи сюда. Никогда. Ты здесь чужой. Я простила тебя.
После этого Вашек бросился бежать, не помня себя от страха, а она... упав у самой реки на колени, расплакалась... Слёзы её падали в воду и становились жемчужинами.
***
– С тех пор Вашек сам не свой. Стал учеником колдуна. Ни с кем не говорит. Ходит, как в воду опущенный, глаз не поднимает... Говорят, она не душу его и не жизнь – сердце забрала. Может быть... Но и он... и он её сердце забрал.
– А Вы откуда знаете?
Староста посмотрел на огненную линию заката на горизонте, вздохнул:
– Ходил я к ней. Сил не было смотреть, как Вашек мается. Боялся – не то слово! Но меня не тронули, помнила она, видно, что я привязался к ней душой... Дочка, говорю, что же ты делаешь? А она – нет у тебя дочки. Умерла она. Забыл разве? И глаза – злые-злые, словно волчьи... Но я разве грусти её не видел? Дочка она мне, что бы ни говорила. Полюбил я её, пусть и страху натерпелся. Знаешь, что она сделала? – дальше он подвинулся ближе ко мне и заговорил шёпотом. – Вода в реке больше не проклята. Она тёплая, хоть купайся, и рыба там плещется – своими глазами видел! А вы всё - демон, колдунья, зло... Сердце у неё теперь человеческое. А у Вашека – их, лесное. Любят они друг друга, но и вместе быть не могут. Так и маются между двух миров... Такая вот история.
Солнце совсем утонуло за линией горизонта, только огненная линия ещё разделяла два мира – неба и земли. Я закрыла блокнот. Газета обойдётся на этот раз без моей статьи. Не такие мы, журналисты, сволочи, чтобы на чужом горе зарабатывать.     

Литературный трильяж


Дориана и полтергейст. Отражение первое

Шкаф у Дорианы в комнате был очень большим. Дело в том, что он достался ей в наследство от прабабки – вернее, после её смерти мама решила, что будет лучше, если такая важная реликвия перейдёт к Дориане – тогда совсем ещё малышке. Сейчас Дори было пять, и сегодня она пряталась в этом огромном резном шкафу, где теперь в беспорядке валялись её вещи, а когда-то висели роскошные прабабкины наряды с кружевными юбками, шляпами с перьями страуса и запахом утонченной красоты... Дори плакала – мама отругала её за разбитую чашку.  Да, конечно, чашку разбила она, но ведь нечаянно, и,  вообще, это младший брат её толкнул! Так почему же влетело Дориане, а не ему? Брату было чуть больше года – и ему всё прощалось.
Сейчас Дори жаловалась на свою судьбу большой плюшевой собаке, что тоже жила в этом старом шкафу. Вернее, как считала Дори, охраняла её вещи. Когда из угла шкафа к девочке выползло какое-то пушистое тёмное существо и село рядом, Дори, увлечённая своим горем, даже не заметила его. Заметила только когда это «что-то» тронуло её мягкой лапкой – будто травинка пощекотала. Девочка отвлеклась от игрушки и заворожено рассматривала своего незваного гостя. Он показался ей очень милым – чем-то похожим на большую очень пушистую кошку, только с огромными зелёными глазищами, большущими ушами с кисточками на кончиках и длинным, как ни странно, мало покрытым шерстью хвостом – зато на его конце была кисточка – даже не кисточка, а целый помпон! Существо щурилось и даже как бы улыбалось.
Дори любила животных. А у её семьи жил только старый слепой бассет – и тот во дворе. О том, чтобы с ним поиграть, не могло быть и речи – пёс доживал свои последние дни, и редко показывался из конуры. Поэтому существо (хоть от него и веяло каким-то не свойственным живым существам холодком) привело её в восторг. Девочка гладило его, рассказывала о том, какой он милый, поведала о своём горе... а в довершении всего предложила ему конфету. Недолго думая, существо сжевало угощение прямо в обёртке. А потом, махнув хвостом, лениво удалилось в угол шкафа, где растворилось в воздухе, как утреннее облачко.
- Теперь у меня есть тайна! – радовалась девочка, - Своя, собственная! Я никому про неё не расскажу!
Наутро мама с удивлением обнаружила, что выбросила в мусорное ведро совершенно целую чашку. Ещё и зря накричала на дочку... Странно. А ведь она была уверена, что чашка разбита...
После чашки, что заняла своё привычное место в кухонном шкафу, Дориана заподозрила неладное. То, что она была целой, само по себе представляло из себя какой-то неправильный вариант развития событий. А, может, чашка волшебная?.. Дори взяла её в руки, повертела. На тонком фарфоре не было ни одной трещинки! В кухонное окно было видно, как мама гуляет по двору с братиком. Невольно засмотревшись, Дори не заметила, как чашка выскользнула из её рук. Раздался звон, несколько осколков, сверкая, разлетелись по полу... Нет, чашка не была волшебной. И теперь за неё точно влетит. Испуганно всхлипнув, Дориана помчалась к себе в комнату... Точнее – в прабабкин резной шкаф.
... Горсть конфет мохнатое существо съело с ленивым безразличием и, не дослушав горестное повествование Дори, удалилось в тот же угол, что и всегда. Девочка расплакалась от ощущения собственной никому-не-нужности и уже с тихим ужасом слушала шаги внизу – вот мама вернулась с прогулки с малышом, вот они пошли на кухню... Но почему всё так тихо? Неужели она до сих пор не увидела осколки на полу?.. Посидев для приличия ещё минут пятнадцать, девочка осторожно спустилась вниз. За столом мама кормила брата фруктовым пюре, совершенно целая чашка стояла у мойки... Дори даже подошла и потрогала её.
- Хочешь пить, милая? – ласково спросила мама.
Дори мотнула головой и умчалась к себе в комнату.
- Ну, вот, - вздохнула мама, - А говорят, что после трёх лет с детьми легче... Что за скрытный ребёнок!
Сидя в своей комнате на кровати, застеленной мохнатым розовым одеялом, Дориана обдумывала события минувшего дня. Ясно было одно – за сладости странный пушистик готов починить любую вещь! Девочка уже проверила на возможность починки карандаши, игрушки и чайник. Было лишь два «но» - чем больше была вещь, тем больше требовалось конфет (впрочем, вёлся молчаливый улыбчивый гость и на булочки и прочие сладости), и чинились вещи только тогда, когда этого никто не видел. Впрочем, чем больше была сломанная вещь, тем больше сладостей приходилось отдавать пушистику – иначе она восстанавливалась только частично. Кроме того, Дори стала замечать, что раздобревшему на сластях существу уже не удаётся запрыгивать в параллельный мир так же бесшумно, как и раньше... От протискиваний по ту сторону толстощёкой зверушки шкаф слегка шатало.
Когда па по роковой случайности разбил свой автомобиль, Дори унесла из кухни огромный шоколадный торт...
- В нашем доме происходят странные вещи, - рассказывала мама следующим утром по телефону своей сестре, - Вчера Луис разбил машину – я сама видела, она была не в лучшем состоянии... Да нет, никто не пострадал, слава небесам. Но не в этом дело. Утром приехали страховые агенты, открыли гараж – а машина целёхонька! Мы что, все сошли с ума? А ещё у меня пропал из холодильника шоколадный торт. Целый. Спросить Дори? Дорогая, Дори любит сладкое, но съесть целый торт...
Вечером мама всё-таки пришла в комнату дочери, и, к своему ужасу, увидела возле шкафа блюдо с крошками от шоколадного торта. На вопрос мамы Дориана ответила, что у неё есть друг, который и починил машину па. Да, он живёт в шкафу и любит сладкое. Да, это он съел торт. Но ведь, мамочка, папочка был так расстроен из-за машины, а пушистик всё исправил, и он так хотел кусочек тортика...
- Пушистик?.. – изумлённая мама так и села на месте.
- Да, мамочка, он очень хороший, я сейчас тебя с ним познакомлю! – эту фразу Дори выдала скорее из желания избежать возможного наказания за пропавший торт – иначе она хранила бы свою тайну и дальше – честно-пречестно!.. Пушистый друг не отвечал на увещевания девочки показаться, но перед конфетой всё же не устоял... Когда от страшного толчка качнулся и не устоял ещё и шкаф, мама схватила в охапку дочку и бросилась к двери...
Священник пришёл в дом в тот же вечер. Обходил комнаты, грустно вздыхал, читал молитвы и поливал углы святой водой. Дориана плакала. Терять своего лучшего друга было обидно, горько и стыдно. Но мама старательно убедила её, что он вовсе не друг, а нечисть, и если Дори перестанет так убиваться, она обязательно купит ей тот самый кукольный шкафчик – «ну, ты же помнишь, с зеркальцем и лакировкой, ты же его так хотела!» - и девочка сдалась. Прабабкин шкаф решено было снести на свалку – от греха подальше...
... Святой отец не слишком торопился. Ночь была тёплая и ясная, в тёмно-синем небе льдинкой холодела половинка луны. Под ногами хлюпали лужи, и святой отец с наслаждением ребёнка наступал в эти крохотные небеса под ногами, разбивая на сотни маленьких лун отражение ночного светила. Позади него хлюпало по лужам что-то большое и грузное. Святой отец улыбался. Остановившись, он обернулся. Позади лишь чернела пустота, но в этой благословенной пустоте чувствовалось и чьё-то присутствие. Чего-то хищного и наверняка опасного.
- Ладно, ладно, хватит злиться. Ну, ты и додумался – сожрать столько сладкого! Я же говорил – человеческая еда до добра не доводит, - священник укоризненно покачал головой. – Подумать только – полтергейст, страдающий от ожирения! Стыд и позор всего рода. Пожалуй, приятель, ты застрял здесь навсегда.
Ответом ему был долгий печальный вздох.
- Ладно, ладно, - смягчился святой отец, - Так и быть, на этот раз я тебя отсюда выведу – по своим порталам. Но чтобы такое – в последний раз! Никаких чревоугодий. Чем ты вообще должен заниматься? Людей пугать, а не тортики клянчить. Вот и пугай. Только не так, как в этот раз. Мы ж с тобой договорились – ты пугаешь, я тебя изгоняю – навар – пополам! А так – что с тобой делать?.. Давай, приводи себя в форму, дружочек.
Шумный дух растерянно топтался в луже, брызги разлетались в стороны.
- И ещё, - святой отец грозно сдвинул брови. – Поищи-ка себе новый шкаф... сам. 


Дориана и полтергейст. Отражение второе

В наследство маленькой Дориане достался огромный прабабкин резной шкаф. Он был таким большим, что сама девочка считала его домом – ну, по крайней мере, для игрушек. Он был навернячка очень дорогим – из настоящего индийского дерева, покрытый затейливой тонкой резьбой из переплетений птиц, невиданных зверей и цветов. Кое-где облупился лак, стёрлась и потускнела позолота, но всё равно – он был настоящим сокровищем. Особенно Дори нравились его гладкие золотистые ручки, а всех птиц и зверей на резьбе девочка знала по именам – конечно, их она придумала сама.
Шкаф был пристанищем для Дори, когда ей было хорошо – и тогда она даже могла заснуть в нём среди пыльных коробок и игрушек, под развешанными платьями. И он был просто незаменим, когда девочке было плохо. Не зря же говорят, что у старых вещей есть своя душа!.. Сейчас Дори было плохо – она поссорилась с мамой из-за случайно разбитой чашки. Жаль, это была любимая мамина чашка – но ведь Дориана вовсе не хотела её разбивать, к тому же, её толкнул младший брат!  
Но Дориана и радовалась своему горю – ведь именно благодаря ему у неё появилась своя, личная тайна! У Дорианы в шкафу жил настоящий домовой. Мохнатый и зубатый, похожий на большую кошку, с кисточкой на длинном хвосте. По секрету – он очень любил сладости и умел делать чудеса. Так вот, именно домовой – Дориана была в этом уверена – сумел склеить ту саму разбитую чашку. Да и не только её – он мог починить любую сломанную вещь – за сладости, конечно.
Было лишь два «но» - чем больше была вещь, тем больше требовалось еды, и чинились вещи только тогда, когда этого никто не видел.
***
... Вечером мама плакала, когда говорила по телефону с сестрой – тихо, чтобы её никто не слышал. Сегодня па почему-то не вернулся домой, и Дори спустилась вниз, чтобы спросить у мамы, когда придёт папочка, но замерла у двери, услышав плач.
- Ты представляешь, он мою жизнь разбил, всю мою жизнь...
На глаза Дориане сами собой навернулись слёзы. Маму было безумно жалко. Постояв у двери ещё с пару секунд, Дори опрометью бросилась на кухню. Там в холодильнике стоял огромный шоколадный торт...


Дориана и полтергейст. Отражение третье

У Дорианы было две тайны – прибежище в старом резном шкафу, что достался ей в наследство от прабабки, и живший в нём домовой – довольно милый, хотя ужасно прожорливый и молчаливый. Само осознание того, что у неё есть то, о чём никто не знает, радовало девочку. Ведь тайны есть только у взрослых – а, значит, она взрослая. У младшего братишки, например, тайн нет. Это потому, что он слишком маленький. Дориане было уже целых пять – и она знала, что разбитую вещь (ну, нечаянно-то случается всякое) можно починить – нужно только сказать об этом домовому и накормить его конфетами или другими сладостями. Но это может только она, Дориана, потому что домовой живёт в ЕЁ шкафу, и только она, Дори, знает, что чем больше сломанная вещь, тем больше нужно скормить странному гостю. Он может склеить чашку. Может починить отбитую ручку кухонного шкафчика. Может вернуть на место оторванную лапу плюшевому зайцу. Даже автомобиль починить может!.. И это только благодаря Дори в доме всегда порядок и всё целёхонько.
***
... Однажды вечером, когда папа долго не возвращался с работы, Дори, проходя мимо комнаты мамы, услышала её плач. Мама говорила по телефону с сестрой – тихо, чтобы её никто не слышал:
- Ты представляешь, он мою жизнь разбил, всю мою жизнь...
У Дорианы была тайна. Только она знала секрет. Постояв у двери с пару секунд, девочка опрометью бросилась на кухню. Там в холодильнике стоял огромный шоколадный торт...

***
А утром торт так и остался стоять нетронутым в старом прабабкином шкафу.

1. Страшная сказка

«Тишина всепоглощающая… Боже милосердный… Леночка. Любимая! Как хорошо, что никто не слышит мои мысли. Как хорошо. Что никто не знает … о чём я думаю».
– Холодрыга! – зябко пожалась в углу Белка. – Вы бы камин растопили, что ли, а?
Стрелок молча принялся разжигать камин. Белка протянула ладошки к пламени, блаженно заулыбалась. Стрелок удивился – при свете огня почему-то погрустневшие глаза девушки напоминали ему взгляд его жены Лены. Он отодвинулся и молча посмотрел на Профессора. Тот молча разглядывал подстреленного глухаря, потом с восхищением произнёс:
– А я вот так бы не смог. Вы – прирождённый убийца!
Эти слова разозлили Стрелка, и он грубо огрызнулся:
– Охотник, а не убийца.
Профессор снял очки, близоруко щурясь, протёр стёкла.
– Я вовсе не хотел вас обидеть. Напротив, без вас мы бы погибли.
Стрелок презрительно фыркнул. Погибли бы! За неделю? Но ведь как-то же они жили здесь без него! За окном послышался далёкий лай. Но ни Профессор, ни Белка не обратили на это внимания – они о чём-то увлечённо беседовали. Лай обратился в тоскливый вой, почти человеческий крик, и неожиданно оборвался. Стрелок тяжело вздохнул. Каждый вечер он слышал этот вопль, которого не слышал больше никто. Или не хотел слышать. Ведь Байкеру на всё плевать, кроме травки, Профессор всё сводит на нет, а Белка – просто трусливая девчонка, наверняка внушает себе, что это галлюцинации. А Стрелок слишком хорошо помнил, как утонул в болоте его Ярик – старый умный спаниель с сединой на рыжей морде, не раз спасавший жизнь своему хозяину. Он лаял, но Стрелок ничем не смог ему помочь, и тогда пёс, поняв, что погибает, завыл… И Стрелок плакал, второй раз в своей жизни плакал. В первый – когда умер его маленький сын. И тогда он тоже ничего не мог сделать. Бессильный и всемогущий, как Бог. Его малыш – его кровь, его плоть, душа, любовь к Лене – всё умерло в тот день. А ведь Леночку он любил безумно!
Порыв ветра шелохнул ветви дикой вишни, и она тихонько опустилась к стеклу. Стрелок насторожился, Белка испуганно прижалась к Профессору.
– Дерево, – усмехнулся Стрелок собственному нежданному и какому-то детскому страху.
– Или дриада, – загадочно улыбнулся Профессор.
– Или кто?.. – переспросила любопытная Белка.
– Дриада. Покровительница леса, дух дерева. Длинноволосая нимфа, дарующая любовь и смерть. Но это просто сказка. Страшная сказка, которую придумали британцы.
Сказка. Стрелок тоскливо посмотрел в окно. Вишня просила впустить её в дом. Его сын просил рассказать ему сказку на ночь. Страшную. А Стрелок не знал страшных сказок, кроме одной – жизни. На следующий день сыну стало хуже… Он умер, так и не придя в сознание…
Слёзы Стрелка были бессмысленным отдыхом от прежней весёлости. Он не молил ни Бога, ни Дьявола вернуть ему сына, зная, что мальчик не воскреснет, не просил отпуск и не ходил на могилу. Он просто жалел Леночку, молча обнимал её, слушая глухие рыдания, и ловил дрожь её маленького тела. Леночка всегда была тихой – очень уж хрупкой, ранимой, даже смеялась тихо-тихо, словно стеснялась самой себя, а большие по-детски голубые глаза всегда отражали какую-то глубокую, никому не понятную грусть. Её хотелось защитить, обнять и не давать никому в обиду. Стрелок так и поступал.
– А! Я знаю! – радостно воскликнула Белка. – Я читала где-то, что деревьям поклонялись друиды. Это были такие племена, да?
Глаза… Белкины глаза очень похожи на глаза Лены. Только в Белке куда больше жизни, она смеётся, болтает, встряхивает рыжими кудряшками. Поэтому её и назвали Белкой. Интересно, как же зовут её на самом деле? Однажды Стрелок пошёл на охоту и принёс жене шкурку лисы на воротник, а Лена, вместо того, чтобы обрадоваться, заплакала… И Стрелок больше не ходил на охоту, не смея её обижать, хотя она и не обвиняла его ни в чём. Слёзы были хуже обвинений. Только сейчас, спустя два года после смерти сына, Стрелок не выдержал и ушёл в лес – на охоту, ничего не сказав Лене, надеясь потерять себя и никогда не возвращаться. Но он потерял Ярика. А нашёл охотничью хижину, Байкера, Профессора и Белку. Он остался только ради Белки – она чем-то напоминала ему Лену, её так же нужно было защищать хотя бы от этого чокнутого малолетки Байкера. А Леночка… Лучше бы он утонул в болоте вместо Ярика! Но почему-то смерть отступилась от Стрелка, не любила его. И он ненавидел ту жизненную силу, что заставляла биться его сердце день и ночь. Бессмысленная жажда смерти потянула его к звёздам.
– Вы куда? – испуганно спросила Белка.
– Покурить, – ответил Странник и вышел в лес. Старая вишня у кона дрожала от холода лунного света. Должно быть, так же сейчас дрожала и Леночка, как ребёнок, от страха и холода, тщетно пытаясь заснуть. Стрелок снова мысленно пожалел её. Она ведь не может без него… Наверное, вернётся к маме, всё забудется, раны заживут… Её глаза… глаза… И Стрелок вдруг удивился, увидев не в мыслях,  а перед собой другие, не Леночкины, не Белкины, а чужие глаза – яркие, вишнёво-чёрные, словно пылающие, гордые глаза не ребёнка, а женщины. Она была как дикая вишня (что там Профессор говорил о дриадах?) – тонкая, но сильная, уверенная и зовущая, чёрные волосы – до земли, на голове – венок вишнёвых листьев, она была прекрасна в своей наготе, улыбаясь, чуть приобняв ствол одинокого дерева… Стрелок и в мыслях никогда не изменял Леночке, и сейчас не мог об этом думать, но что-то дикое, жизненное, звериное просыпалось в его израненном сердце. Она протянула к нему руки – гибкие и нежные, словно молодые ветви, и он шагнул вперёд, в лунный свет, к ней и только к ней, будто никого и ничего больше не существовало в этом мире. И земля расступилась под ними, принимая вечный поцелуй, дарящий смерть, ибо только сейчас Стрелок понял, что есть любовь… А для остальных это просто сказка. Страшная сказка, которую так трудно вспомнить… До самой смерти.

2. Самый верный друг.
Запах горячего асфальта был для него самым желанным. Самым верным, и. по сути, единственным другом Байкера был его блестящий новенький «Харлей». И горячий летний ветер в лицо, и Оксанка позади – что ещё надо для счастья?
- Травка, - смеясь, сам себе отвечал на этот вопрос Байкер, - Травка, и больше ничего.
Только Оксанку так и не удалось приучить к травке. Оксане, как и Байкеру, было пятнадцать, но уже в этом возрасте её фигурка, личико и шикарные каштановые волосы, которые развевались, словно крылья, стоило девушке сесть на «Харлей» позади Байкера, заставляли «облизываться» многих представителей сильной половины человечества. «Хорошенькая дура» – с завистью говорили о ней девчонки. «Куколка» – называл её сам Байкер. Правда. Каштановолосая красотка была далеко не дурочкой, и в один прекрасный день она сказала Байкеру «Ариведерчи», променяв новенький «Харлей» на не менее новый джип «Чероки». Ну не становиться же перед ней на колени с просьбой вернуться?!
Байкер погрузился в уныние. Можно было поговорить с приятелями и показать владельцу джипа силу своей любви в Оксанке так, чтобы он раз и навсегда забыл, как отбивать чужих девчонок, но вскоре обнаружилось, что враг куда круче, чем это казалось с первого взгляда. Одно утешало Байкера – месяца через два Оксанка ему надоест, и её место в джипе займёт такая же «недолговечная» шикарная блондинка-секси с бюстом двести сантиметров в обхвате, а Оксанка пусть умоляет – Байкер её назад не примет. 
Приятели предложили оттянуться, как следует, забыть эту историю, приглядеть девчонку получше, и Байкер согласился. Сел на свой «Харлей» и погнал в соседний город на тусовку, но доехать ему не удалось. Должно быть, не стоило садиться за руль в нетрезвом состоянии… будто какой-то чёрт подвернулся под колесо, «Харлей» занесло – и он полетел под откос. 
Очнулся. В глаза настырно лезло яркое солнце, а голова раскалывалась от боли. Так и разбиться недолго из-за этой дуры Оксанки! Первая мысль: где «Харлей»? – осталась без ответа. Он искал его всюду, как и дорогу, но тщетно – кругом был только густой лес. Даже набредя на охотничью хижину, где были Профессор, белка и Стрелок, он не переставал все три недели кружить по лесу, пытаясь найти байк.
Профессора Байкер не переносил за его дурацкие «мудрые» изречения и внешнюю интеллигентность. Белку – за то, что не дала с собой переспать и считала Байкера малявкой, будучи лишь на два года старше. Стрелка он побаивался, хотя по-своему даже немного уважал. В их вечерних дискуссиях и добывании-приготовлении пищи Байкер не участвовал, да и не интересовало его, откуда они здесь, и кто они такие. Его волновало лишь одно – найти байк.
И однажды ему повезло. Он бродил весь вечер и вернулся довольно поздно. Профессор, как всегда, молол какую-то чушь. Рядом валялся подстреленный глухарь. Дура Белка состроила наивные глазки, спросила сладко-сладко:
– Привет, ты Стрелка не видел?
– Нет, – грубо буркнул Байкер. Зачем ей этот Стрелок? На стариков потянуло? Глядишь, скоро на Профессора вешаться начнёт!
– Странно, – вздохнула Белка, – Вышел покурить – и исчез.
Ох, ну сейчас начнутся душевные излияния! Байкеру стало противно, он забрал куртку и вышел. Неудивительно, что Стрелок ушёл от этих… На улице было холодно. Около окна мёрзла в лунном свете дикая вишня. Её ствол нежно, но крепко обнимали ветви молодого ясеня. Странно! Раньше Байкер не видел его здесь. Плюнул. Да мало ли! Не помнит, вот и всё. Ушёл в лес, завернулся в куртку и, сожалея о том, что травка уже давно закончилась, уснул.
Проснулся от жуткой головной боли. В глаза настырно лезло солнце, кто-то настойчиво тряс за плечо.
– Эй, парень, ты в порядке?
Вокруг стояло несколько человек, валялся байк... Байкер встал.
– Всё нормально? – настойчиво приставал какой-то тип в кепке.
– Не дрейфь, батяня, всё здорово! – все себя от радости Байкер бросился к «Харлею»…
– Обкурился, видно, пацан, занесло… – обсуждали позади него, но это уже не имело значения. Он ещё не опоздал. Ребята наверняка ждут его. Поднял «Харлей»…
И – ветер в лицо и горячий-горячий асфальт… Дорога, уходящая в небо.

3. Прогулка по небесам
– Мне очень нравится смотреть на небо.
– Да, я знаю.
– Оно такое разное бывает…
Белка замолчала, посмотрела в окно. Сегодня она была неразговорчива, её было страшно… Её история была проста. Месяц назад она сдала испытательные испытания в университет. Чтобы лучше познакомиться с группой, пошла со всеми в лес на пикник. Немножко выпила, уснула… Проснулась ночью – никого не было вокруг, только в голове стучала одна мысль: заблудилась. Через полчаса пришёл страх. Она не смела сдвинуться с места, и там её, напуганную до смерти, нашёл Стрелок и привёл сюда – к Профессору и Байкеру. Они все так странно представились, и Белка назвала свою школьную кличку вместо имени. 
Целый месяц мучил вопрос: как там родители? Целый месяц она скучала по дому, друзьям, хотя и пыталась превратить своё пребывание здесь в маленькое приключение. Вот будет здорово, когда их найдут! Мама устроит настоящий праздник. Но их всё не находили и не находили. Белка стала привыкать. Ей нравилось вечерами слушать рассказы Профессора – он такой умный, так много знает! Стрелок казался ей воплощение мужественности и идеалом мужчины, только жаль, что он такой мрачный. Она пыталась развеселить его, рассказывала какие-то смешные истории, но по большей части Стрелок смотрел на неё с недоумением и почему-то чаще молчал… Но всё равно он был классный. А вот Байкер – тот дурак ещё! Малолетка, а туда же ! Предложил ей с ним переспать – как же! Ходит целыми днями по лесу – и пусть себе ходит, лучше пусть вообще не возвращается. Живут же такие идиоты на свете!..
– Ну где же Стрелок, а? Скоро утро, а его нет.
– Не бойся за него. Он уже давно нашёл то, что искал.
Белка вздрогнула. В голове Профессора было столько уверенности, что ей стало слегка не по себе. Неожиданно в голову пришла совершенно бредовая мысль.
–Вы такой… такой умный, всё-всё знаете…
Профессор грустно улыбнулся, и Белка набралась храбрости закончить мысль:
– Может быть, Вы – сам Дьявол?
Профессор задумался. Может быть, он действительно Дьявол, только до сих пор не знал об этом? А Белка догадалась. Это даже неплохо – быть дьяволом.
– Может быть, – ответил он.
– И Вы всё-всё можете? – продолжала допытываться Белка, внезапно попав в плен любопытства.
– Не знаю, – грустно улыбнулся Профессор. – А ты чего-то хочешь? Ну скажи мне, может я как Дьявол смогу тебе помочь, исполню желание.
– А что взамен? – шёпотом спросила девушка. – Моя душа? Тело?.. Что-то ещё? Зачем я Вам?
Профессор не ответил. За окном серебряным занавесом раннего утра повисла тишина. Тишина всепоглощающая… Боже милосердный!..
– Я знаю, чего хочу, – решительно оборвала тишину Белка. – Гулять по небу. Ходить по нему, как по земле. И никогда не падать. Слышите? Никогда!
– Иди, – глухо ответил Профессор. Белка встала, не веря, что он её отпускает и ничего не требует взамен. Не оборачиваясь, но чувствуя взгляд в спину, толкнула дверь… Небо серебристой поляной расстилалось перед ней – ещё раннее, утреннее, в мокрых от росы облаках… С таких небес не упадёшь. По таким небесам можно было только гулять – вечно, никогда не старея. Никогда не умирая. И она шагнула вперёд…
4. Одиночество
Оставшись один, Профессор молча посмотрел на расстилающееся за дверью небо. Бесконечное количество раз ему хотелось последовать за Белкой и бесконечное количество раз голубизна под ногами таяла, стоило ему только ступить на неё. Дважды он пытался покончить с собой. Но каждый раз словно просыпался – в одну и ту же реальность или сон. Завтра Белка уснёт от пары стаканчиков вина, Байкер полетит под откос, снова заблудится Стрелок. И каждый будет уверен, что пришёл сюда последним. И каждый будит жить со своим маленьким или большим горем – только один день, хоть им и будет казаться, что гораздо больше… И каждый будет один…
А Профессор снова задал себе вопрос: может, он и есть Дьявол? Иначе… за что он заслужил такой королевский подарок и такое страшное наказание – Вечность?..

- Ты плачешь?
- Нет. Тебе просто кажется, солнце очень яркое.
- Да нет, я же вижу – ты плакала. Почему?..
- Потому что... скоро мы расстанемся, Аури.
- Расстанемся?..

Её звали Аурика. 
Я плохо помню своё детство, прошедшее «по ту сторону» - но, когда мы были детьми, она была моей лучшей подругой – или мне так казалось – или она сама так считала. Аурика – сфинкс. Её дом – огромный старинный храм, тонущий среди зарослей цветов и клубов вечного тумана, храм из белого мрамора с высокими колоннами, с золотым алтарём... У Аурики красивые глаза – огромные, чёрные, как куски гагата, полыхающие каким-то неведомым мне пламенем. 
Сама она казалась мне очень красивой. Особенно когда замирала у алтаря, ловя ладонями лучи утреннего солнца – её словно обливало золотом, и вся она была какой-то сказочной и волшебной. Я любила смотреть на Аурику – и на облака. Когда света в ладонях собиралось достаточно, девочка медленно подносила его к губам и, прикрыв глаза, торжественно и красиво выпивала его – весь, до последней капли.

- Значит, ты решила уйти?
- Да.
- Ясно. Давно?
- Да...
- Но... мы же подруги?
- Нет, Аури. Мы не можем быть подругами.

Облака здесь тоже были сотканы из утреннего золота. Мне нравились облака храма... когда я была маленькой. У нас с Аурикой были одинаковой величины руки – и она разрешала мне носить её кольца, а я давала ей свои амулеты. Она брала их – и подносила к солнечным потокам – чтобы они впитали в себя это золото. Мы рассказывали друг другу сказки и истории, и мы обе любили смотреть на облака...

- Не можем быть подругами? А кто для тебя друг?
- Друг – это тот, кому можно довериться. Это тот, кого ты можешь принять. Это тот, кто может принять тебя. Это тот, кого ты уважаешь, и кто уважает тебя. Друг... это тот, кто умеет промолчать там, где не нужно слов...

С Аурикой иногда было страшно. Когда в наш храм заходили случайные путники, она преображалась – шла к ним горделивой походкой юной богини, а в глазах сияла огромная вселенская пустота... Она подходила близко – так, чтобы они смогли утонуть в этой пустоте, и улыбалась... я боялась этой её улыбки, а им она казалась прекрасной. В чёрных коротких волосах Аурики путалось солнце и сияла бриллиантами заколка в виде шестиконечной звезды, на белоснежной коже отражалась лёгкая позолота. Она задавала очарованным путникам вопросы – нежным, ласковым голосом – голосом самой пустоты – а они не знали верных ответов.

- Это... из-за того, что я – сфинкс?
- Что?..
- Ты уходишь из-за того, что я сфинкс, а ты – человек, в этом причина?
- Нет, милая... Это неважно...

Я прекрасно понимала, что Аурика – сфинкс. И что если гость не знает ответов на её вопросы, он не имеет права войти в этот храм. И когда Аурика... не прекрасная девочка-солнце, а вселенская львица-чудовище с рычанием набрасывалась на свои жертвы, я понимала – это всего лишь её долг, они не могут, они просто вынуждены вернуться в тот мир, из которого пришли в безмирье – пусть и таким страшным и болезненным образом – пусть проснувшись в холодном поту от кошмарного сновидения или очнувшись от комы, а, может, ещё раз в муках родившись на свет где-то там, в ином измерении – но так должно быть, и не мне решать по-другому... Потом Аурика собирала маки – когда одна материя переходила в другую – и я была рада видеть не куски окровавленных тел, а мятые цветы, и я никогда не помогала ей. Аури – сфинкс. А все сфинксы – убийцы и людоеды Дело было не в этом...

- Куда же ты пойдёшь?
- Не знаю, Аури. Подальше отсюда. Я устала от этого вечного солнца, и от маков я тоже устала, милая. Нам больше не по пути. Может быть, потом... Но – не здесь и не сейчас.

Потом... я перестала быть ребёнком. Меня не радовало это странное солнце, которое казалось мне загнанным в клетку, меня перестали пугать перевоплощения Аури – на них просто стало грустно смотреть. Я стала думать о том, откуда же, по каким же дорогам приходят к нам путники... Аурика оставалась прежней. Я шла дальше – и не могла её больше ждать. Прежняя Аурика перестала радовать меня такую, какой я стала. А сама девочка-солнце яростно скучала по мне – той, какой я была ещё недавно.

- Что ты возьмёшь с собой?
- Воспоминания, Аури. Я всегда буду тебя помнить. Ту, которую я не могла понять – но принимала, и ту, которую я стала понимать – но не смогла принять. Это ты, Аури, и ты мне очень дорога, но если я останусь – меня просто не станет. Прости меня, если сможешь. И я тебя прощаю, девочка.

Аурика не прощалась – и не прощала. Это была ещё одна причина, по которой мне надо было идти дальше. Кто знает, может быть, потом, разгадав тайну своей собственной души, пройдя через двери всех найденных мною миров, в муках рождаясь, встречаясь и расставаясь, меняя имена и роли... когда-нибудь я вернусь к ней? Может быть, наши пути пересекутся – если Аури сделает шаг – куда угодно – пусть даже в пропасть – я не дам ей упасть, но я буду рада любому её шагу!.. А, может быть, я вернусь сюда, забыв её имя – и увижу её такой же – девочкой-солнцем, и она станет задавать мне вопросы, а я буду тонуть в пустоте её глаз, и не смогу ответить? И, когда я рассыплюсь сотней кровавых маков у её ног... вспомнит ли она меня?
Когда-то мы были маленькими девочками... мы дружили – человек и сфинкс... и я счастлива, что это – уже моё прошлое. А впереди – сотни дорог, и я могу выбрать любую...

***
Родниковый лёд сладок... Пить талую воду родникового льда можно нежно – лишь касаясь губами, как при первом поцелуе, можно – страстно и горячо – чтобы холод пронзал до самого сердца, и дыхание замирало где-то глубоко внутри...
Родниковый лёд жарок. Он обжигает до боли, прежде чем наполнить душу невыносимым холодом...
Вот и Варяше — тонкой и гибкой, как ветвь ивы, с волосами огненными, как само солнце, с глазами, полными озёр, в тот вечер казалось, что пьёт она в объятиях любимого родниковый лёд – нежно и страстно, горячо – пока он не наполнил её душу мертвенным холодом...
Сестричка, что стало с тобою? – спрашивала у неё младшая, Юляша, которой всегда Варяша поверяла свои тайны — а какие тайны может хранить девичье сердце? Только объятия любимого, только лунный свет над озером, только сладкий родниковый лёд, сжигающий холодом до смерти...
- Что стало с тобою?...
А Варяша лишь смотрела на багровые тучи на горизонте – цвета застывшей крови у самой кромки – и молчала – а холод жёг сердце. И было больно – но и сама она понимала, что это – её ошибка. Почему поверила призраку, полевому ветру, на вечер принявшему обличье человеческое?.. Варяшенька, сестричка, что же стало с тобой в тот вечер?
Вечер сменяется ночью, а за ночью приходит утро. Но для Варяши утра не было — полевой ветер, принявший обличье человеческое, осыпал её поцелуями и вдыхал в её грудь искры родникового льда... Запечатал он своё имя в девушке, не сказав его вслух, вот только подарок его не был желанным.
... Ходила Варяша к ведьме – но сильней всяких заговоров и проклятий оказалась дочь полевого ветра – и как ни старались – младенец родился в срок. Живая, бойкая, прехорошенькая девочка. С глазами цвета ветров, с волосами, в которых запуталась песня степей, с сердцем, отданным людям... Да только счастья ей не было - без отца, при живой матери как сиротка росла – дед с бабкой её привечают, тётка родная – как сестричка любимая, а Варяша ходит мимо – будто и нет у неё дочери. Родниковый лёд крепко сковал её душу — холодным панцирем, щитом от всего — даже от любви к собственной дочери... Родниковый лёд горек, да кромка у него острая – раз порежешься – всю жизнь рана будет болеть да кровоточить. А уж если душу изранит – умирает душа от ран таких, чахнет и гаснет огонь жизни в ледяной клетке — как птица весенняя, попавшая в неволю.
Рыся к маме тянулась – да только та и не улыбнётся, не посмотрит на родное дитя. А девочка росла красавицей да умницей, и носилась по степям с детворой, как отец её – ветер-полевик, и домой уж затемно возвращалась. Переживали за непоседу дедушка с бабушкой, Юляша по лугам искала племянницу – но всегда девочка домой возвращалась, да прощения просила за то, что за неё волновались, и её ласки, улыбки могли растопить лёд. Любой – но не родниковый. Не самый крепкий, не самый холодный...
Беды в семье не ждали. Да только ведь не спрашивает она разрешения, чтобы прийти. Ох, неспокойно было у Юляши на душе, когда Рыся на речку с подружками попросилась — да только так девочка плакала и умоляла, что сдалась она, да тайком дала ей разрешение. Уж вечер на дворе — все подружки вернулись — а Рыси нет с ними. Девочки и ответить ничего не могли, только плечами пожимали. Дед с бабкой в слёзы, Юляша бегает, кличет Рысю, и на речке была, и все поляны избегала — нет Рыси нигде. А Варяше будто и всё равно – есть дочь или нет – бродит по дому, как неживая, ни на кого не смотрит. Да видно, всё-таки и в её сердце осталось немного тепла – для матери и для отца – не могла она смотреть, как плачут они по любимой внучке. Решила – найду Рысю – оттаскаю за косы, чтоб больше не повадно было из дома бегать, да деда с бабкою тревожить.

***
Ночь была лунная и тихая. Под тёплым лёгким ветерком клонились и шептались серебряные травы. Босая, по пыльной дороге, брела Варяша к озеру — там однажды встретила она его — духа полевого, которому на один лишь вечер приглянулась дочь человеческая... Слёзы душили её — здесь, у озера, она рыдала за ним, не в силах забыть глаза цвета летних ветров, да ласковые руки, пахнущие степью и волей, да те слова, которым верила — вернись, молила — да разве ветер удержишь!..
А потом вдруг вспомнила, как, стоя над берегом, просила мать-водицу забрать её дитя, что носила в себе. И больно резанула сердце кромка родникового льда. А ведь у Рыськи-то глаза — его, цвета ветров... И, вспомнив, замерла вдруг Варяша. Ведь, небо, что ж она делала — дитя невинное сторонилась, дитя, которого ей подарила её же любовь — пусть так горько она закончилась...
- Рыся! - закричала Варяша — и показалось ей, голос услышала от озера. Сердце заколотилось сильнее — и отчего-то стало больно и маятно на душе. Лунный свет скользил по травам и ветвям деревьев — вот уж и озеро — светлое огромное зеркало — разлилось перед нею — и Варяша радостно вздрогнула. Под ветвями серебряной ивы, что полоскалась в чистой озёрной воде, стояла, прислонившись к стволу дерева, её дочь. Волосы девочки волнами спускались по плечам — и казалось, будто сама она стала ивой...
- Рыся... - уже тише сказала Варяша, - Пойдём домой. Все тебя заждались...
Да только на сердце вдруг стало так тоскливо и больно, что Варяша испугалась. Отчего ж ей так тревожно?.. Отчего ж Рыся, всегда весёлая и смешливая, стоит тихо, как неживая, и смотрит грустно, не смея подойти ближе?..
- Мамочка... - тоскливо прошептала девочка, - Милая, не могу я домой. Озеро меня не отпускает, мамочка...
- Отчего же не отпускает, доченька? Пойдём домой, все нас там ждут. Бабушка с дедушкой места себе не находят, Юляша по тебе плачет. Пойдём, Рысенька, я за тобой пришла, - Варяша и сама дивилась, как сейчас легко и просто даются ей эти слова.
- Не могу, мамочка, - только и прошептала девочка и протянула ладони к лунному свету. Пролился свет сквозь её руки — и только тут Варяша поняла, что услышала матерь-водица её былые мольбы, и забрала нежеланное дитя...
- Ты только не бросай меня, мама, - тихо попросила девочка, - Здесь одной холодно и страшно. Ты ведь не уйдёшь?
Больно — больно и сладко, больно и горько — просто больно, будто душу грызут волки, рвут на части, но уж если больно — значит, живая ещё душа... По щекам Варяши побежали слёзы — но она уже не боялась их и некого было стыдиться, и незачем больше было врать — себе и всем. Бросилась она под ветви ивы и крепко прижала к себе дочь — холодную, как самый крепкий родниковый лёд, зашептала жарко и больно, в самое сердце:
- Не брошу, моя маленькая, никогда больше не брошу...
И треснул лёд в сердце матери — и растаял, побежав из глаз самыми чистыми алмазами. А матерь-водица всех привечает, всех приласкает, никому не откажет - и к Варяше была ласкова, как к родному дитя...

Под утро прибежала к озеру Юляша — косы растрёпаны, щёки распухли от долгих слёз... Да только под ветвями старой ивы ничего она не нашла — ничего, кроме двух молодых побегов, тянущих ветви к озёрной воде — они стояли, переплетясь, словно обнявшись, а холодные воды ласково гладили упавшие ветви...

(По мотивам одного сна. Никогда не писала ужастики, приму любые рекомендации. Текст сырой, пока черновой) 

- Ты видел ангелов?..
…Тьма. Тьма - бесконечная, пронизанная звёздами, прошитая ими, как иглами, насквозь – до самого сердца, до самой острой боли – такой, какую выдержать уже невозможно – можно только кричать – до стона, до воя... Тяжёлая шаркающая поступь, хриплое дыхание, переходящее в рык, запах смерти и безысходности. Ангел – в грязно-серых клочьях шерсти, ангел с глазами, полными боли и чего-то выше небес…
- Да, я видел.
- А правда, что ангелы – самые прекрасные существа во всех мирах?
…Тьма. Тьма – жаждущая крови и – откровения, тьма потаённая, не злая, не добрая… Красноватые отблески в тусклых глазах, отражающих что-то за пределами простой ненависти, за пределами нежнейшей любви, поднятая для удара косматая лапа – лапа с когтями, способными разорвать за один удар живую плоть до самой кости, оскал желтоватых клыков, уродливая морда, смешавшая в одно целое уже не человеческое, но ещё не звериное… Ангел – прекраснее которого нет. Ангел, душа которого разрывается от плача.
- Да. Я не видел никого красивее ангела.
- Расскажи. Пожалуйста…
- Я знал только одного. Одну… Знаешь, их так непросто встретить. Они не ходят просто так по земле. Ангелы, милая, они… выше небес.

***
Я снова возвращаюсь в тот же сон… Кто-то мог бы назвать его кошмаром, но для меня нет ничего слаще. Раз за разом я проживаю предсмертие – сколько жизней у ангелов, милый? Ты считал их? Нет?.. Жил ли – со мной, моею болью? Раз за разом я проживаю ад – но я вижу тебя – и мне уже ничего не страшно. Кто назовёт меня по имени? Ты,  милый?..

***
Говорят, имена ангелов-хранителей созвучны с именами тех, кого они охраняют. До Леи Джек никогда не видел ни одного ангела. Возможно, легенды не врали, и ангелы жили в маленьком мирке, носившем название Девятые Небеса – но, говорили, попасть туда могут лишь те, кому суждено родиться ангелом. Светлокрылые не ходят по земле…
Казалось – Девятые Небеса далеко. Но всё оказалось  так просто – Джек Ларкин и его напарник Риччи постучали в дверь старого обветшалого дома – и она открылась. Если это и были Девятые Небеса, то Джек невольно пожалел ангелов. Это был обычный старый дом – только живой и угрюмый, и он совсем не был рад чужакам. Впрочем, Джек и Риччи были здесь не по своей воле, и дом должен был простить их…
В тёмном дверном проёме стояла невысокая невзрачная худенькая девушка, одетая в простое серо-голубое платье свободного покроя – казалось, что оно было сшито из вечерних теней и дыхания раннего утра. У девушки была бледная, как меловая бумага, кожа и грустные глаза цвета прохладного летнего ливня. В тонких пальцах запутался уставший лёгкий ветер. Светло-русые с серебринкой волосы водопадом спускались до самого пояса.
Она соткана из воздуха, - решил Джек, - Или нет, скорее из нитей утреннего тумана. Так вот они какие, эти ангелы! И невесело, криво улыбнулся. Встречу с ангелом он представлял себе иначе.
Но вот девушка улыбнулась в ответ, и словно сквозь прозрачный туман показались солнечные лучи – глаза цвета дождя заискрились, и в этот момент она стала прекраснее богини.
- Это вы? – спросила она тихо, и в её голосе было столько искренности и радости, что Джек невольно улыбнулся в ответ – уже ласково и дружелюбно, а наивный Риччи, ещё не знающий, зачем они здесь, и вовсе превратился в одну сплошную улыбку.
- Мы, - сказал межмирный странник, чуть приподнимая поля широкополой шляпы – в знак приветствия.
- Кто там, милая? – послышался хриплый мужской голос из глубин дома – словно из чрева древнего чудовища. Этот дом и был чудовищем – молчаливым, серым и мрачным. Лучше было стоять здесь – у дверей – чем даже думать о том, что нужно проходить внутрь, пусть здесь и обитает ангел.
- Это… мои друзья, любимый, - отозвалась девушка, и молодой высокий мужчина выплыл из затхлого сумрака жилища. Он был въерошен, худ и бледен, одежда на нём болталась, глаза были воспалёнными и усталыми, но Джек заметил – стоило ему посмотреть на свою нежную спутницу – и он просто преображался. Будто нет этого мрачного мира, этого болезненно-хищного молчаливого дома, этого давящего липкого холода… нет ничего, только ангел рядом. Ангел, прекраснее которого нет.
Это плохо, очень плохо, - подумал Джек, - Лея не справляется. Даже имея то, что ей дали.

 ***
Когда появился Леонард, мир изменился, отозвавшись на голос его души.  Обычно так бывает с магами – но Леонард магом не был – он был просто пограничником, человеком, чьё тело находилось в одном мире, а душа невольно оказалась пленницей другого. Беда была в том, что тело ещё жило, а душа возвращаться не желала – вместе с тем, ей пришлось пройти через такое, что нашло отклик в самых потаённых и тёмных желаниях пограничного мира… Границы стали трещать и рушиться.
…Поначалу жители приморского посёлка даже не поняли, что происходит. Вдруг среди жаркого лета стало холодно, как поздней осенью, небо надолго затянуло серыми тучами, а потом у самых скал, недалеко от причала появился тот самый странный призрачный дом. Он словно пришёл сюда из другого измерения – обветшалый, серый, полуразвалившийся… он смотрел на жителей посёлка чёрными проёмами окон и как будто пытался забраться в их души – глубже и глубже, порождая в их сердцах невольный страх. Возле дома чахли травы и гибли деревья – они как-то быстро засыхали, кривились, как маленькие дети от боли, и словно безмолвно просили о помощи. Мир превращался в мёртвый кошмар – понемногу земли, занимаемые им, росли. Гибли животные, болели люди, дети стали рождаться мёртвыми.
Потом смерть поселилась везде, где смогла найти приют. Разорванные на части домашние были лишь предвестниками большей беды. Пропала девочка, решившая вечером пойти в гости к тётке. За ней – пожилой фермер, искавший в лесу отбившуюся от стада овцу. А когда нашли однажды утром смотрителя маяка (вернее, то, что от него осталось), поняли, что дом у скал – это не просто призрак другого мира. 
Примерно за пару недель до этих страшных событий Лея сама пришла в межмирную полицию. Хрупкая серенькая фея, она робко вошла в кабинет шефа и тихо представилась:
- Я – ангел.
А потом рассказала о Леонарде. Леонард попал сюда из другого мира, объяснила она, и всё, что вокруг него, сейчас живёт по законам его сна, потому что сейчас он в коме. А почему сон стал кошмарным?.. 
Всё оказалось до ужаса просто. Леонард – самоубийца.
И вот тут межмирная полиция – профессионалы, для которых не было тайн, люди и не-люди, которые умели найти выход из любого, самого сложного положения – межмирная полиция, получившая немало наград за свою работу – стала в тупик. Вернуть Леонарда назад можно было лишь поняв причину, по которой его душа стала искать приюта в другом мире – но причин не было. 
У Леонарда всё было на редкость хорошо: друзья, красавица-жена и крошка-сын, отличная работа, но… Однажды он взобрался на подоконник, открыл окно – и шагнул в небеса. Никто так и не понял, почему. Да, это она, Лея, виновата, что не смогла уберечь его – она же его ангел-хранитель. Всё, что она могла сделать – это поддерживать его крошки жизни здесь… быть рядом… 
Попасть обратно душа могла, только если сама захотела бы этого. Но Леонарду было хорошо здесь – рядом с этим хрупким бескрылым ангелом… Бескрылым? А где же твои крылья, Лея?..
Девушка болезненно передёрнула худенькими плечиками и вяло улыбнулась. Вокруг Леонарда всё умирает – как медленно, но неотвратимо умирает его душа, сама не желающая связи с телом. Вот и её крылья сначала стали серыми, как пыль, а потом – просто отпали. Да, было больно, но… она – ангел. Она стерпела – ради Леонарда. И, да, она видит, что происходит, и потому готова на всё. Он должен уйти отсюда – любой ценой!
… Тогда было принято трудное решение. И шеф вместе с Леей куда-то уехал. Вернулся он мрачный и угасший, а вот Лея… Её глаза светились от счастья – она обрела надежду.

***
- Я не понимаю. Ничего не понимаю, - Риччи брёл по безжизненному берегу рядом с Джеком, тупо провожая взглядом садящееся за горизонт солнце. – Я думал, мы должны что-то сделать для них, но это… Почему? Почему мы просто не можем сказать ему: Леонард, приятель, тебя дома ждут, вернись – и он уйдёт!
- Потому что если мы что-то ему напомним, его рассудок может не выдержать восприятия двойной реальности, и мы повергнем этот мир большому риску. Не понимаешь?.. – Джек криво усмехнулся, достал из кармана тёмного плаща сигарету, зажигалку  и неторопливо закурил. – Мы все сейчас – часть его сна. Вернуться он должен сам.
Риччи начал работать в межмирной полиции совсем недавно. Точнее, сейчас он просто проходил практику – и вот – не повезло же ему! Лея ему нравилась – он влюбился по-мальчишески – и всё ещё детски верил в добрые чудеса. И – верил в то, что может творить эти чудеса сам – потому и пришёл в межмирную полицию – чтобы помогать таким, как Лея… И вдруг – его первый же напарник сообщает ему такое!..
- Но почему мы должны убить Лею?.. – в голосе Риччи, как и в его сердце – негодование и отчаяние.
Некоторое время Джек молчал, разглядывая огонёк на кончике сигареты – и крошечные огоньки отражались в его тёмно-синих глазах. Потом спокойно и медленно, как ребёнку, пояснил:
- Лея хотела помочь Леонарду. Она осталась с ним, потому что… она – его ангел. Но… девочка перестаралась. Он слишком сильно к ней привязан, и не хочет уходить. Он готов жить с ней где угодно – даже в этом… мире. Лея… решила сделать так, чтобы он захотел уйти от неё. Она приняла проклятие.
О проклятиях Риччи только из страшных сказок слышал. И, по чести сказать, не верил в них. Верить можно, считал он, только в то, что реально – ну, допустим, лезет на тебя вурдалак из могилы – это реально, а вот то, что кто-то что-то нашепчет – и душа просто сгорит – в это он не верил. Нет в словах такой силы. Но… Джеку он почему-то поверил… Наверное, даже не Джеку – а безграничной усталости в его глазах – в глазах, которые всегда оставались серьёзными, даже если он шутил… И потому Риччи стало страшно.
- Ты об этом не говорил… - с трудом выдохнул он, - Почему?
Джек долго смотрел в горизонт и курил. Звёзд здесь было мало, и те какие-то бледные, словно болезненные язвы на шкуре неба.
- А что бы это изменило? – наконец спросил он. – Когда я узнал, что нам нужно быть здесь… она уже была проклята. И не вчера всё это произошло. И потом… Отказался бы ты – со мной отправился бы кто-то ещё. И ты ненавидел бы нас, потому что ничего бы не понял. Считал бы, что мы просто убийцы. А так – ты сам всё увидишь. Проклятые ангелы… это очень страшно. Надеюсь, Леонард тоже это поймёт.
Риччи тоже молча уставился в израненное язвами-звёздами небо. Было страшно и жалко. И себя, наверное, было жалче всего… Не пошёл бы он в полицию – ничего бы не знал о них – тех погибших поселковых (теперь-то он понял, что с ними случилось), умирающем где-то в другом мире парне, сдуру шагнувшем с подоконника в небо, и хрупком проклятом ангеле.
Я слишком много курю, - подумал Джек, пытаясь разгадать, что творится у напарника в душе, - здесь – слишком много…

***
Мои крылья были слишком хрупкими. Солнце их обжигало, и потому я летала лишь при луне. Ты никогда не звал меня – я сама приходила и старалась остаться незамеченной. Всего лишь серебристая тень, серый сумеречный мотылёк, крохотный зверёк, живущий лишь по твоему желанию… Не я виновна в том, что мотылёк отращивает когти – хоть я и согласилась на это право. Не я виновна…
Прости меня, милый, прости, если сможешь…

 ***
… Джек нашёл Лею за домом – она сидела на старых качелях и задумчиво смотрела на диск бледной слепой луны, висящей низко над линией горизонта – казалось – ещё немного – и небесная странница сорвётся вниз, и разобьётся на тысячи мелких осколков…
- Привет, - сказал Джек.
- Привет, - безразлично ответил серый ангел – ангел без крыльев.
Джек подошёл близко-близко, долго смотрел в лунные глаза, видящие только далёкий свет, потом осторожно взял Лею за тонкую руку. Словно проснувшись, она вздрогнула и испуганно отпрянула. Потом вздохнула с горьким сожалением:
- Прости… я не хотела.
Джек задумчиво покачал головой, потом снова решительно взял её тонкую, как стебелёк, руку. Лея нехотя разжала пальцы. Всё ещё тонкие и нежные - они заканчивались уродливыми кривыми когтями, оставившими на ладони кривые отметины. Что толку прятаться от полиции, которая и сама прекрасно знает о её проклятии?
- Ты меняешься? – тихо спросил межмирный странник, и в его голосе не было ни жалости, ни упрёка, ни сожаления. Это успокоило девушку. Чьи-то чувства сейчас ей были нужны меньше всего.
- Да, - грустно улыбнулась Лея, стараясь избегать взгляда васильковых глаз.
- Сегодня опять сбежишь? – Лея напряглась, ожидая услышать вопрос о погибших селянах, но Джек ни в чём её не обвинял. Пока.
- Наверное, да, - девушка сгорбилась, стараясь отвернуться. Луна притягивала, проклятие согревало кровь, ночь казалась тёплой и многообещающей. 
- Так нельзя. Почему ты не даёшь ему всё увидеть? – Лея вздрогнула – этого вопроса она боялась ещё больше, но всё же заставила себя ответить:
- Я… могу причинить ему вред.
- Правда? – Джек невесело усмехнулся и отпустил её руку. Васильковые глаза стали холоднее ноябрьской ночи, - Лея. Ты же ангел. Тебя не пугало то, что ты причиняла вред тем, кто живёт в посёлке? Как далеко ты уходишь отсюда? Может… дело не в этом? Ты просто боишься, что он увидит тебя такой – и никогда больше не сможет любить? Но ведь именно это нам всем и нужно. Ведь ради этого ты и приняла проклятие. Подумай об этом…
Подумать об этом… Подумать, когда всё её тело уже кричит и молит отпустить его на волю в эту ночь?.. Лея молчала. Луна взбиралась всё выше по небесной лестнице, девушка дрожала, заставляя себя держаться за мысль о Леонарде.
- Когда-то я был женат, - безжалостно и безразлично продолжил Джек. – Как я думал… на самой прекрасной женщине на свете. Она не была ангелом – так уж получилось, что ещё с рождения ей начертано было стать ведьмой. Я любил её. Больше всего на свете, Лея… У нас родилась дочь. И мне казалось, что мы счастливы. Но знаешь… так казалось только мне. Хуже союза нельзя было придумать – ведьма и межмирный полицейский! Ведовство противозаконно. Она клялась, что никогда больше не станет заниматься им, но…
- Что с ней стало? – глухо спросила Лея.
- Она ушла. Просто однажды – взяла и ушла… Мне сказали, что она умерла. Не знаю,  так ли это на самом деле… И не знаю, ушла ли она оттого, что её профессия была ей дороже семьи, или из-за того, что она хотела нас защитить – от себя… не знаю. Но я до сих пор не могу её отпустить – и…
- Что ты хочешь от меня? – Лея едва сдерживалась, чтобы не зарыдать – от боли, от обиды, от того, что кто-то её понял…
- Отпусти его. Ты же ангел, - Джек неожиданно тепло улыбнулся и что-то вложил в её израненную когтями ладонь,  - И помни – если ещё хоть один человек пострадает – я убью тебя немедля. Я же полицейский.
Лея посмотрела на то, что Джек вложил ей в руку, и заплакала – искренне, совершенно по-человечески. Она ангел – и это её наказание… просто бескрылый проклятый ангел…

***
- А знаете, Лея прекрасно поёт! – Леонард разлил по бокалам мутное вино и нервно поправил прядь тёмных волос, упавших на лоб. Нежность в его голосе Джеку совсем не нравилась. Лея проигрывала – даже получив страшное оружие против своей любви – она не справлялась. Полная луна бесстрастно смотрела сквозь пыльное стекло. Леонарду надо было показать это оружие – но и здесь Джек не был уверен в победе. Любовь – это та сила, против которой мало что подействует… если она – настоящая. 
- Я сейчас попрошу её спеть, - гордо продолжил Леонард. Дверь в соседнюю комнату была открыта, и было видно, что Лея сидит в кресле, задумчиво глядя в пламя камина. Маленький беспомощный ангел, получивший страшную силу – и боящийся ею воспользоваться. Всё, что ей было сейчас нужно – это руки Леонарда на её хрупких тонких плечах, его голос, его просьбы…
- Может, не нужно? – шёпотом спросил Риччи.
- Он всё равно никого, кроме себя, не слышит, - тяжело вздохнул Джек. – Пусть Лея поёт… Умница девочка… Осталась. Дай небеса ей силы справиться.
И Лея запела… Песня лилась, словно волшебный ручей – песня о неведомых лунных мирах – мирах, где нет места простым людям, любящим солнце. Она пела на языке, известном лишь ангелам, о том, что ведают лишь там – на Девятом Небе, и лёгкие её пальцы скользили по гитарным струнам – пока не стали слишком грубы… И нежный её голос трогал сердце и проникал глубоко в душу – пока не превратился в рык… 
Риччи не мог бежать от этого - не мог оторвать глаз от отрывшегося ему откровения силы чужого слова, насылающего проклятие. Тонкие руки кривились, их покрывала грубая серая шерсть, лицо менялось, вытягиваясь в морду отвратительного чудовища, спина горбилась и выгибалась, заставляя Лею клониться ниже, из смертоносной челюсти вырастали острейшие клыки… Песня стала другой – по дому уже разносился тоскливый вой. Коснувшись пола, когти на лапах скрипнули.
Что было в этот миг с Леонардом? Джек рассчитывал, что уже в этот миг он побежит прочь отсюда, забыв от ужаса, как любит её – нежного серокрылого мотылька. Но он стоял на месте, не смея отступить назад, и лишь жалобно шептал:
- Лея…. Моя Лея… Моя бедная девочка…
Как тяжело было сейчас Лее внутри этого монстра – не знал никто. Что касается Джека и Риччи – они и догадываться не хотели. Она сама убивала себя – чтобы ничего в существе, что стояло сейчас перед Леонардом – не осталось от той хрупкой девушки, которую он любил. Хрипя, чудовище стало на задние лапы и приготовилось к прыжку.
- Уходи, - сурово броил Леонарду Джек, доставая из-под стола ружьё. Риччи ещё раз подивился тому, что ничего не знал, – Твоя Лея – проклятый зверь, и если ты останешься – она убьёт тебя.
- Моя Лея этого не сделает! – уже неуверенно, но всё с той же нежностью ответил ему гость чужого мира.
- Уходи, - спокойно продолжил Джек, вскинул ружьё и прицелился. Монстр присел и рванулся вперёд. Риччи вскрикнул, прогремел выстрел – и чудовищный зверь с хрипом повалился на пол, в предсмертной агонии пытаясь дотянуться до Леонарда… В отчаянии Леонард и сам  неуверенно протянул к Лее руки – словно это могло помочь, словно он верил в то, что сильнее ангела – но ведь это было не так. Риччи схватил его за плечо и оттащил в сторону, но Леонард оттолкнул его, не отрывая взгляда от Леи – его Леи – умирающей, или умершей сегодня – он ещё на что-то надеялся – и именно эту надежду, это светлое и мешающее чувство – надо было убить тоже…
- Уходи! – что есть силы крикнул Джек. – Уходи же! Она ради тебя на это пошла, или ты не понимаешь?!
И, решительно выдохнув, в отчаянии добавил:
- У тебя – семья. Вспомни.
Семья… Мир стал прозрачен, как сон. Образ нежной хрупкой девушки-ангела терялся и таял, как утренняя дымка… Кошмарный сон, умирающий на залитом кровью полу, тоже переставал быть реальностью – что это и почему он приснился ему – удачливому и счастливому человеку? И почему этот старый мрачный дом, и кто эти странные люди, словно сошедшие с готической картины?.. Сон, просто сон, от которого надо проснуться…
Устало улыбнувшись, Леонард уставился куда-то вдаль, словно ничего вокруг него не стало. Плечи его опустились, он жалко сгорбился, как побитый, во взгляде отразилось горькое понимание. Двери открылись – стоит только сделать шаг…
- Семья… - прошептал он, уже не глядя на умирающего оборотня, - Ах, да, семья…
Улыбка его стала нежной и мечтательной – и он растворился – сам как сон, как наваждение – в зыбком душном воздухе. Лея, ещё не успевшая умереть в проклятом звере, протянула в его сторону когтистую лапу и тоскливо завыла…

***
Рассвет был холодным, но день обещал одарить всех солнцем – впервые за долгое время. Джек и Риччи брели по пляжу, не оглядываясь на оставленный за спиной дом – возможно, он тоже больше не существовал в этой реальности – впрочем, какая разница? Первым молчание нарушил Риччи – и Джек был готов к этому, он и так знал, что ему придётся отвечать на все вопросы этого мальчишки – ведь сегодня ночью он повзрослел – пусть совсем немного, всего на один сон – но всё же…
- Если Лея убила несколько человек…почему нас прислали так поздно?
- Не поздно, Рич, - устало ответил Джек, - Никто не думал, что процесс пойдёт так быстро. Лея не должна была покидать дома, а она… настолько боялась причинить Леонарду вред, что убегала – а на остальных ей было наплевать. Она его же ангел-хранитель…
- Но… здесь, если бы мы опаздали – она бы могла убить его?.. – Риччи и сам стал догадываться, что должно было бы произойти в лучшем с точки зрения здешней политиким случае, но остановиться уже не мог. Ему надо было это услышать.
- Да, - Джек безразлично пожал плечами. Он и сам помнил время, когда задавался такими вопросами. И что ему помешало уйти тогда?..
- В чём же тогда смысл?
- Смысл? Леонард не смог бы уже вернуться в свой мир – но и из этого исчез бы. А значит – исчезла бы и угроза. Мир спасён – ура! Все счастливы. Или почти все…
- Выходит, кто-то всё равно погиб бы?.. Но… тогда… ради чего всё это?..
Джек остановился у самой кромки воды, позволяя волнам касаться самых носков его поношенных ботинок, прошедших через многие миры… Он вспоминал свой разговор с Леей у старых качелей – и свою собственную историю. И ответ его был простым:
- Ради любви.
Он не стал говорить Риччи, что даже шеф ещё надеялся на то, что превращение Леи заставит Леонарда уйти из этого мира и забыть всё, как кошмарный сон. Да, конечно, девушку всё равно пришлось бы убить – добровольно принявший проклятие не может его снять. Но Лея так боялась причинить ему вред…
Джек улыбнулся и, вытащив из кармана своего плаща фотокарточку, на которой счастливый Леонард обнимал молодую женщину с малышом на руках, подал её Риччи. Именно это фото он дал Лее перед тем, как она приняла важное решение вернуться домой. Потерянный и уставший, Риччи только качал головой.
- Она умница, - усмехнулся Джек, - Всё-таки смогла. Она должна была выгнать его из этого мира. Он должен был сам захотеть уйти. Именно поэтому она и приняла проклятие…
- Дурак ты, Джек, - устало махнул рукой Риччи, впервые позволив себе быть грубым со страшим коллегой, - Это фото… Ты что, спёр его из того мира, где живёт Леонард, да?.. Кретин… Тебя же теперь… уволят!
- Уволят! – по губам Джека скользнула злая, но искренне весёлая улыбка. – Ага, дождёшься от них. Понизят в должности – верю. Но уволить… Неее…

***
Риччи уволился – сразу после возвращения. Впрочем, никто этому даже не удивился. Когда он пришёл на эту работу – он был слишком молод для неё. А за эту свою поездку он слишком уж вырос…

***
Джека не уволили. Нет, его просто стали посылать на самые трудные задания в другие, далёкие миры – и он пропадал иногда слишком уж долго – пусть даже в этом мире время и не имело значения – но всё же... Однажды он просто исчез – и никто не знал, появится ли он ещё когда-нибудь.
Перед самым его уходом его юная дочь, рыжеволосая Мотылёк, глядя в яркое пламя заката, спросила:
- Папа… а ты видел ангела?..
И облака на горизонте, словно в ответ на её вопрос, развернулись пепельными крыльями…

***
Когда Леонард подошёл к этому окну, из которого, как ему рассказали, полгода назад он шагнул в небо, он просто не знал, почему тогда это сделал. У него была отличная работа, красавица жена и обожаемый сын… И сейчас всё было так же – только сын подрос и мог уже называть его «папа». Но всё – включая жену и сына, друзей и любимую работу – иногда казалось Леонарду всего лишь сном, наваждением, навязанной ему фантазией…
Коснувшись кончиками пальцев холодного стекла, Леонард молча смотрел вдаль - и вдруг вздрогнул. На миг ему показалось, что за стеклом – девушка, чудной, тонкой красоты, девушка, за спиной которой распахнулись прекрасные серые крылья. Её глаза были цвета ливня в летний день – с переливами солнечных брызг, её волосы сами казались серебристым водопадом… Девушка улыбалась ему и протягивала тонкие руки. Казалось – сделай шаг – и он сможет идти по небу, чтобы только коснуться этих рук, этих глаз, этой тонкой души…
- Что за чёрт, - недовольно буркнул Леонард, буквально затаскивая себя в реальность – и видение рассеялось. Жизнь продолжала идти своим чередом…

Вот иногда так бывает – случается что-то, и люди говорят: а ведь всё могло быть иначе... А как это - иначе?.. На этот вопрос редко кто ответить может.
Мои соседи по лестничной площадке – люди в городе уважаемые. У них всё всегда так чисто и аккуратно – и в отношениях – вежливые, и в одежде, и в доме – порядок и уют. Дочка у них – школьница. Как раз в том возрасте, когда девочки становятся по-кошачьи симпатичными (такой смешной и неловкой симпатичностью котёнка-подростка, который ещё совсем не прочь повисеть на занавеске, но и норовит уже улизнуть на чердак с весенней неразберихой в головёнке) и мечтают о вечной и прекрасной любви. Да, да, прыщи, мамина косметика, странные наряды, любовные записочки, и море какого-то совсем не взрослого очарования. Зовут её Анна. Вся она светленькая, тоненькая, с намёком на будущую весьма завидную красоту. Анна – мечтательница. Я вот довольно часто ухожу писать статьи на чердак, а она – тут как тут – стихи пишет, или что там ещё... Мы друг другу не мешаем. Совсем даже напротив. Поболтать иногда приятно. Или – помолчать... С крыши чудный вид на небо, и небо смотрит на нас, несмышлёных, и порой вздыхает с мыслью: а ведь всё могло быть иначе...
Анна умеет видеть будущее. Она редко кому-то об этом рассказывает. Во-первых, не считает, что это дар. Ведь что хорошего в том, например, что ты увидишь чью-то смерть?.. А переиначить невозможно – предупредить – значит, изменить ход событий. Анна не считает себя вправе менять этот ход. Однажды она всё-таки предупредила... Но человек, избежав одной смерти, попал в ситуацию ещё худшую. С тех пор Анна старается по возможности держать всё при себе.
Но случился вечер, когда я опоздала. Я пришла на чердак позже Анны – потому что в тот день у меня было много работы... Анна сидела на окне, в лучах закатного солнца, и небесный огонь охватывал её тонкую фигурку, а волосы казались сложенными крыльями. Наверное, кто-то ошибся – она должна была родиться ангелом. Ведь даже ангелы убивающие почему-то прекрасны. И только подойдя ближе, я увидела её слёзы и распухший красный нос – таких у ангелов точно не бывает.
- Эй, - позвала я. – Девочка моя, что случилось?
Анна горестно всхлипнула:
- Мама сегодня ночью разбудила меня. Я плакала...
- Тебе приснился кошмар?
- Нет... Моё будущее, - после этого Анна разрыдалась совсем уж горестно, и я утешала её, как утешала в другом мире своего сына, когда он падал или ушибался... В тот вечер она мне всё рассказала. И я поняла, как счастлива сама оттого, что свободна – не знаю и знать не хочу, что ожидает меня завтра.
Судьба уготовила Анне любовь – большую, сияющую, похожую на мечту... и просто кошмарную... впрочем, любовь ли?..

***
... Лунные тропинки убегали вдаль. Казалось, что там – за открытой дверью в ночь – вовсе не шумные улицы пока спящего города, а чужой, страшный мир. От нахлынувших чувств Анна даже не могла разрыдаться – просто стояла в коридоре, глядя в убегающий за дверь лунный свет, и беззвучно плакала. Стекло окна отражало её – такую красивую... такую красивую, что она сама ненавидела себя за эту красоту. И рядом с ней в этот момент не было ничего – только тропинки из лунного света, которых она боялась уже столько лет...

***
Клайва Анна встретила, когда ей ещё и шестнадцати не было. Он был студентом. Приехал в их город, чтобы пройти практику (Клайв мечтал стать полицейским, и к тому времени у него уже был опыт участия в нескольких операциях – просто блестящий опыт). Их встреча была такой, какую обычно описывают в любовных романах: они случайно столкнулись на улице, Анна уронила книги, которые несла в руках, и Клайв помог ей их собрать. Они потешно столкнулись лбами в этой суматохе, а потом встретились взглядами... Если вы хоть раз видели, какие у Анны глаза, вы бы согласились со мной, что забыть такие непросто. Нежно-синие, глубокие, как весенняя вода в озере, которая кажется тёплой, но чем глубже – тем холоднее она становится. Глаза же Клайва, тёмно-серые, с лёгким золотистым отливом, - заворожили девочку и что-то тронули в её сердце. В этом возрасте ведь так легко влюбиться...
Прошло три года – и посмотреть на свадьбу самой красивой пары в городе пришли почти все жители.
Сейчас Анна вспоминала об этом с тоской и, пересматривая свадебные фотографии, торопилась перевернуть их картинками вниз. Не было свадьбы, не было этой жизни, не было Клайва, не было... Но всё было – и спорить с этим теперь бесполезно. Не было только одного – той любви, которую она питала к Клайву ещё не так давно. Сначала всё было здорово. Они купили дом и сами сделали ремонт. Анна занималась профессиональной фотографией, и весь дом был увешан её снимками. Они с Клайвом любили друг друга, и Анне было всё равно, что происходит с мужем в то время, когда он уходит на задания. Потом родилась Лора... Всё было слишком хорошо, чтобы думать о чём-то плохом. Они были счастливы, у них была дочь, они любили друг друга. Анна вставала по ночам к детской кроватке, и иногда подолгу смотрела на пустую постель. Клайв на работе. Его нет рядом. Его нет рядом, когда он может быть опасен. Он выполняет работу – ничего больше, обычное дело. С этими мыслями Анна ложилась спать. Лора росла, иногда она плакала по ночам оттого, что ей приснился кошмар, и Анна долго укачивала и утешала её. А потом... сама боялась ложиться спать – вдруг тоже приснится кошмар? И думала (сама ругая себя за это) – кошмар не снится, он реален...
Узнав о второй беременности, Анна обрадовалась. Теперь всё изменится, Клайв будет дома! Маленький Джош родился болезненным и слабеньким, и Анна часто просиживала ночью у его кроватки... думая о том, где сейчас её муж. Не хотела думать – но думала – и иногда хотела даже, чтобы он в один прекрасный день просто не вернулся. Просто не вернулся... будто бы его и не было. Никогда... А утром она привычно целовала мужа и долго устало смотрела, как он готовит себе завтрак. И ругала себя за ночные мысли. Господи, да как она вообще могла так думать?..
... Третья беременность была для Анны потрясением. Рожать ещё ребёнка она не хотела, и даже собиралась всё сохранить в секрете, но... Всё вышло как-то само собой. Маленькая Мишель стала ей утешением. У Лоры начался подростковый возраст и серьёзно портился характер (и, Господи, как же она была похожа на Клайва!), Джош рос тихим и неприметным мальчиком, а Мишель... Мишель была просто очаровательной маленькой девочкой с повадками непоседливого котёнка – она была тем солнышком, что озаряло дни Анны... Нет, она любила всех своих детей – и только ради них пыталась как-то сохранить свой брак, но именно Мишель – ласковая, весёлая, отзывчивая – всегда вызывала у матери улыбку.
Так было днём. А ночью снова восходила луна, и Клайв снова тихо поднимался с постели и торопливо уходил. Анна снова плакала и молилась, чтобы он не вернулся, лежала в постели – ни жива, ни мертва от страха, что он может прийти раньше рассвета... Его друзья говорили, что Клайв отлично себя контролирует, что он просто не может причинить вред своей семье... но Анна сомневалась. Её некогда любимый муж был оборотнем. Тем самым чудовищем, что наводит ужас на мирных жителей, когда над миром властвует луна, а по тропинкам из лунного света бегут обрывки ночных туманов... тем самым чудовищем, что никогда не упустит своей жертвы, что будет рвать на клочья живую плоть, наплевав на мольбы о пощаде, а утром... как ни в чём не бывало, будет возвращаться домой, в свою семью – чтобы целовать жену и баловать детей, пить пиво в компании друзей – до наступления ночи... Клайв хорошо себя контролировал. Он использовал своё проклятие (как он сам говорил – дар) только для того, чтобы находить преступников. Правда, ему было не важно, кого он ищет – убийцу или карманного воришку – каждого всегда ждало одно – а начальство Клайва только поощряло его деятельность – он ведь отличный полицейский, а то, что преступности всё меньше и меньше с приходом каждого полнолуния – это же только на пользу...
Не так давно Анна верила в это – а теперь стала бояться. Страх убивал любовь, рождая в сердце что-то похожее на ненависть. И она ждала – ждала чего-то, что перевернуло бы её жизнь, боясь сказать Клайву о том, что она хочет развода.

***
Ни одна женщина не может жить без любви. Именно любовь рождает в ней птицу – а без крыльев человек умирает... Как важно каждой женщине, чтобы её любили, так важно и любить самой. Любовь к другому дарит новые рассветы, без неё в душе царит вечная ночь...
Клайв любил Анну, и в этом он никогда ей не врал. Но сейчас ей было мало этой любви – слишком много в её душе накопилось такого, что она хотела отдать – всё, без остатка – тому, кто будет этого достоин. Дети, дом, друзья, работа – всё это прекрасно, но это только крупицы... крошки по сравнению с тем, что может дать любовь к мужчине...
И именно в это время в жизни Анны появился Энджи.

***
Наверное, про Энджи Анна не должна была мне рассказывать. Мы с ней не были подругами, и меня мало волновало возможное будущее. Я вообще не верю в то, что всё уже предрешено, и ничего нельзя изменить. Но в том варианте её грядущего именно Энджи стал ярким лучиком света, которого так ждала та, взрослая Анна.
Он познакомился с ней на улице. Анна была красивой женщиной, и потому удивительного здесь не было ничего. Она уже давно перестала обращать внимание на подобные ухаживания. Но в Энджи было что-то такое, какой-то особый огонёк в душе, на который вдруг отозвалось её сердце. Скорее всего, просто время уже пришло. Анна больше не могла позволить себе не любить – она умерла бы, если б ещё один день прошёл так – в страхе, раскаянии, жалости... И в Анне проснулась птица. Развернула радужные крылья – и направила свой бесконечный полёт прямо к солнцу... Всего несколько дней – несколько дней огромного, ни с чем не сравнимого счастья – и потом всё разбилось – с треском разлетелось на сотни осколков... Солнце оказалось так близко, что опалило крылья, и птица камнем упала на землю...
Любовь, какой бы она ни была, заслуживает прощения и понимания. Счастлив тот, кто любит – и любим. И Анна должна была быть счастлива – но хотя она любила и была любима, её любил не тот, кого любила она... Любящие часто бывают слепы – и Анна, светясь от счастья, совсем не видела отсутствия света в глазах Энджи. А потом состоялся разговор... Энджи, запинаясь, говорил о том, что он совершил ошибку – и теперь он знает, что Клайв идёт за ним по пятам. И Анна должна понять... Анна должна простить... Анна должна поговорить с Клайвом и попытаться спасти Энджи... Анна должна...
Анна слушала молча. Душа падала на дно пропасти, теряя белоснежные перья с крыльев. Ей было всё равно. Она слишком сильно уже любила, чтобы пытаться остановить это падение. Ей было больно – но она старалась насладиться этой болью, как последним, что у неё оставалось от всех чувств. Она дышала болью, жила болью – и ждала, когда получит последний удар от падения. Тогда она ещё не знала, что бывает намного больнее...
А что может ранить мужчину сильнее измены любимой женщины? Анна была для Клайва всем. И потому он слушал её, опускаясь всё дальше и дальше – не в её боль – в собственную. Смотрел в её глаза - и видел там не себя. Не себя – Энджи... Энджи, который, в отличие от Клайва, ничего ей не дал – ни любви, ни понимания, ни детей... ни долгих лет вместе – ничего, кроме крыльев за спиной да ветра в звёздном небе... Кроме света луны в глазах – не того света, что играл в душе самого Клайва – нет, этот свет был мягок, он обволакивал, он был цвета мечты, цвета тех самых крыльев, что сейчас сгорали за спиной Анны – да, сгорали, причиняя боль – ничего, кроме боли – но они были... И – пусть недолго – но она могла летать! И именно от этого Клайву становилось больно – с ним она никогда не была крылатой. А ведь это так важно...

***
Я знаю, почему маленькая Анна проснулась той ночью в слезах. Потому что Анне взрослой стало ещё больней. Потому что в том сновидении Клайв не стал трогать Энджи, позволив ему навсегда покинуть город – но не смог вытерпеть собственной боли. Потому что в том сновидении была ночь, и полная луна стелила свет по тропинкам, и ей – не побоявшейся взлететь – не хватило смелости защитить самое дорогое – своих детей – от боли некогда любимого человека... нет, той ночью – не человека. И никогда больше – не человека. Он так и не смог её простить. И сделал то, чего не делал никогда – той ночью он вернулся в свой дом чудовищем – и – кто знает – больно ли ему было убивать своих детей, ведь он тоже их любил?.. Анна не знала, что творится в голове у оборотня. Но когда он уходил, и она увидела его глаза – поняла, что это худшее, что было в её жизни. Ему и сейчас было больно. Настолько, насколько она даже представить себе не могла...
... Я утешала её и говорила, что это только дурной сон, что на самом деле сны ничего не значат, а она плакала и отвечала, что это – сновидение. А сновидение...
... Я гладила длинные светлые волосы и врала, что всё хорошо, что будущее никому не предначертано, но здесь – в этом странном мирке – оно было предначертано, это я была гостьей, а Анна жила именно здесь.
... Потом пришли другие дни – и мне пришлось покинуть город. Я вернулась сюда случайно – только через несколько лет. Анны уже не было, и я в одиночестве строчила на чердаке дурацкие стихи ни о чём. А луна за окном стелила мягкий свет по убегающим в ночь тропинкам... Она странно поступила, эта девочка со светлыми волосами и тихим голосом. Не стала ждать – и обошла судьбу. Бежала взгляда тёмно-серых, с золотистым отливом глаз – от первой встречи до последующих. Она искала Энджи – а, найдя, смотрела лишь издалека – он не умеет летать, у него нет крыльев, но её сердце билось быстрее, если она только видела его. Она не могла ничего изменить в правилах игры, но могла переставить свои фигуры на игральной доске. И однажды...
Однажды, в одну из ночей полной луны, Клайв выследил Энджи, как выслеживал всех преступников. Но когда тот был на волосок от гибели, его внезапно заслонила собой хрупкая девушка... так похожая на кого-то из давнего сновидения... До сих пор никто не знает, зачем Анна это сделала. Я знаю. Когда-то, как героиня романа Джека Лондона «Маленькая хозяйка большого дома», она решила, что... «оба хорошие. Обоих люблю...». После этого случая Клайва отстранили от службы. Он получил ещё один шанс на любовь без страха – пусть и не Анны, пусть чужую... Энджи тоже начал новую жизнь – пережитый кошмар заставил задуматься о своей судьбе. Сны не имеют значения... А сновидения – да.
Я была гостем в этом мире, и, не имея права переставлять фигуры на игральной доске, могла поменять правила. В тот вечер я сидела чердаке и писала сказку – о девочке Анне, которая однажды встретила свою любовь. Его звали Клайв. Они решили пожениться, и он... он стал художником. У них родилось трое чудесных детей, а в доме всегда царили любовь и понимание. Энджи в моей сказке не было. У него никогда не вырастали крылья... Я была гостем в этом мире, а в одном из прошлых сновидений – Богиней. Мы, Боги, многое можем. И я вернулась в этот город не через несколько лет, а за пару дней до разговора с маленькой Анной. Я подарила ей сновидение – и через несколько лет встретилась с их счастливой семьёй... Любая любовь достойна прощения и понимания. И у каждой любящей женщины хоть раз в жизни должны вырасти крылья... Но – хоть убейте – не согласна я, что сгореть они должны так быстро. И летать в лунном сиянии лучше всё-таки вдвоём – уж я-то знаю... Это только кажется, что мы, Боги, способны только писать скучные сказки, сидя на чердаке. А на самом деле...