Форум

      Г Л А В А   4.

      – Замри! – строго скомандовал Иннокентий, включив секундомер. – Терпи, терпи! Сглатывай слюну! Десять секунд осталось! Девять!.. Всё! Дыши!
      Володька выдохнул воздух всеми отверстиями организма, громко, астматически задышал.
      – Отлично, Владимир! Задержка – уже тридцать секунд! С восемнадцати!.. За два дня!..
      Александр, подсчитывающий какую-то бухгалтерию за столом, поднял голову.
      – Кеш, давно хочу спросить… На хрена вы тренируетесь? Время идёт, а вы всё – тренировка, тренировка, задержка дыхания… Акваланги же закуплены… Зачем лёгкие качать? Учи, гад, Вовку аквалангу…
      Кеша засмущался.
      – Я, это… решил попутно старую кандидатскую поднять… Может, добью её всё-таки… А статистического материала не хватает… Вот, думаю, с помощью Владимира…
      – Вот это ты забабахал! – медленно, с восхищением произнёс Сашка. Откинулся на кресле, отбросив к чертям подсчёты. – И говоришь: твоя фамилия Иванов?!
      Кеша засмущался ещё больше. Большой палец руки нервно включал-выключал секундомер.
      – Ну… не совсем… По матери – другая…
      Ребята выжидательно раскрыли рты, понимающе переглянулись.
      – Цыганков, – произнёс, наконец, Кеша.
       Рты остались недоумённо раскрытыми: ответ не сходился!
      – Чего это?.. – недовольно проговорил Александр. – Дед, что ли, у Будённого служил в Гражданскую? Врёшь ты всё! С таким подходом к кандидатской у тебя другая фамилия должна быть! – безапелляционно заявил он. – Хотя и по матери!..
      – А какая? – с надеждой спросил Кеша. Саня покраснел, стушевался.
      – Ну, какая-нибудь… посолидней… соответствующая… образу действий…
      Вовка с любопытством ждал, как он выпутается из этой собственной словесной паутины, внутренне злорадствовал и на помощь не спешил.
      – Ну, ну? – Иннокентий тянулся к истине.
      – Не знаю! Но ты всё равно врёшь! – обрубил концы Александр.
      Иннокентий сник.
      – Вру, – признался он. – Покрасивей, поавантажней хотел… Удивить хотел… Петров по матери…
      Ребята как-то сразу поверили. И успокоились. И рты закрыли. Ну, не может быть столько несоответствий и нелепых совпадений зараз! Значит, не врёт! Значит, чисто        по-русски решил попутно пошабашить на халяву!
      – Получилось у тебя… С удивлением-то… – без улыбки признался Александр. – Деньги тикают и тикают, а мы удивляемся – почто Кешина кандидатская до сих пор не защищена?! В общем, так: хватит оргий, пора к делу. За сегодня, – он поднял указательный палец вверх, акцентируя внимание окружающих, – обучишь этого аквалангу! Завтра – заныриваете! Всё! Все свободны! – Заметил заусеницу на пальце, погрыз зубами.
      «Свободный» персонал задымил, потянулся за пивком.
      Саня исподлобья посмотрел на них, но промолчал: не до них было, заусеница не откусывалась.
      – Сообщил своим? – Кеша развалился на кожаном офисном диване.
      Владимир кивнул, с наслаждением вытянулся рядом.
      – Сообщил. Окольными путями…
      – Ну, и…?
      – Да они у меня понимающие… Дураком обозвали и успокоились.
      – Ты смотри, Владимир, повезло тебе с женщинами!
      – Ага. Если б с друзьями так… – покосился на Александра. – А то хоронят не за понюшку табака…
      – Ты акваланг изучил? – оторвался от работы с пальцем Саня.
      – Побойся Бога! Ещё не вечер! И не трогай нас в личное время! Тем более, что меня здесь нет! Я там, на дне карьера!
      – Вот слушай сюда, сколько твоё «возмущение» стоит! – Александр всё-таки соблазнился на бутылку пива за компанию, открыл её и принялся считать. – Вовку Москалёва озадачили со «скорой помощью» – это раз! Вовка, как ты знаешь, хирург и упрашивать знакомых со «скорой» ему пришлось не за бесплатно. То есть,  м н е  не за бесплатно…
       Вовка отвёл глаза.
      – …а за ящик коньяка. Что б с выездом на место, осмотром, документацией и так далее. То же с Сашей Малышенковым по линии милиции… Ну, сам видел, как ребята отработали: полпляжа опросили за полдня, понятые, документация – всё чин-чинарём…
      – На женщин они больше пялились, – тихо-тихо буркнул Владимир. Александр подождал продолжения, не дождался и продолжил сам:
      – Это второй ящик… Плюс Иннокентий израсходовал при видеосъёмке на пиво, газировку и бутерброды, – Саша заглянул в записную книжку, – триста четырнадцать рублей. Надо думать, бутерброды были…
      – Да мне что, голодом полдня работать?! – возмутился Кеша.
      – …бутерброды были с балычком! – повысив голос, невозмутимо проговорил Александр. – Что за гусарство такое? Как купчишка тагильский в первопрестольной, право слово!
      – А одежда моя? Которую на пляже оставил? Не стоит ничего, да? – Владимиру хотелось хоть чем-то компенсировать убытки на своё фиктивное утопление.
      – Так… одежда… – Саша вытащил из папки листок, отхлебнул из бутылочки, аккуратно промакнулся платочком. – Согласно официальному протоколу, оценочная стоимость: «шорты из синтетического материала, синего цвета, заштопанные с левой задней стороны, с надписью «kiss me» – 24 рубля 17 копеек. Шлёпанцы резиновые, производство Китай, 44 размера, голубого цвета – 30 рублей 60 копеек.» Это если Малышенков твоё тряпьё не выбросил… Скорее всего – не выбросил. Вернёт. Вместе с охотничьим билетом. По которому, якобы, тебя и опознали. Как пропавшего без вести. То есть утонувшего.
      Ребята молчали.
      – Ну, ну, ясельная группа! Не кукситься! Съёмка зафиксировала, что за тобой вели слежку три разных «шарашки». Представляешь, Волоха? Три! Малышенков сейчас номера машин пробивает, узнаем – что и почём… А как ты «утоп» – они и слежку сняли. Но «пасли» до конца, пока «скорая» с «воронком» не уехали… Узнаем – кто? – думать будем… А пока, дети мои, акваланги и ещё раз акваланги…

                                        .   .   .

      Вот такие события, дорогой  читатель, разворачивались в городе Ч… после приватной беседы наших героев у Оперного театра.
      Многие из вас скажут: как же так? Быть не может такого! Мыслимо ли превращать неспешные размеренные события в какой-то тривиальный фарс, да ещё и с детективным уклоном?! Бред! Автор выдумывает, подгоняя действия и образы под существующий антураж!
      Что я вам могу сказать, дорогие мои, милые ч…цы?.. Попробуйте как-нибудь в душный жаркий полдень месяца… ну, пусть будет июня… расположиться на скамье у Оперного театра с тремя бутылочками хорошего коньяка. И пусть ваш визави будет далеко не Александр (честно говоря, я его и сам не считаю за приличного собеседника), а задумки ваши будут далеки от бредней Владимира – посмотрите, что получится. Даю голову на отсечение – выйдет очень и очень занятно! Или, по крайней мере, необычно! И, ради Бога. не сбивайте меня! Дайте окончить эту главу! Тревожно что-то, а здесь вы со своим скепсисом! Владимир же действительно никогда не нырял с аквалангом!

                                         .   .   .

      Карьер, к удивлению ребят, не только не обмелел за прошедшие после юности сорок лет, но и наполнился почти до краёв.
      Места, где они загорали, купались и играли в карты, исчезли в голубой бездне. Но спуски для купания остались. Правда, всего два. Один – со стороны «железки», где раньше кучковались «маяковские», «шершневские» и прочие паразиты-недруги, и второй – с их стороны. На «своём» они несколько дней назад и разыграли спектакль с «утоплением» Владимира.
      Оставив свои «ценные» вещи средь мулатной коричневой толпы загорающих, он зашёл в воду, занырнул и вдоль берега, таясь за валунами от слежки, преспокойно доплыл до трапа арендованной Жедяевым базы. Поднялся наверх и, смакуя сигаретку, через окно наблюдал, как Александр, лежащий рядом с его вещами, попытался сделать тревожное лицо. Далось ему это с трудом, но, судя по поднятому вокруг переполоху, нужные слова для окружающих он нашел.
      Соседи по «пастбищу» подбежали к воде, вперили глаза на водную поверхность. Александр жестикулировал рядом. Владимир обиделся. Судя по Сашкиным жестам, он был меньше метра шестидесяти семи, худее Крюгера и с большими ушами. «Вот гад», – прошептал Вовка.
      Через пару минут от начала бучи карьерная гладь была чиста и спокойна. Все собрались на берегу. Александр принялся названивать по мобильнику.
      Толпа, одеваясь на ходу, потянулась наверх. Но на выезде из карьера уже замаячили милицейские, в потных разводах, рубашки прибывшего с Малышенковым наряда. Толпу завернули на место преступления. Володькины вещи, как могильный холмик, обходили стороной.
      Далее всё прошло, как по писаному.
      Подъехала «скорая».
      Поъехал «Соболь» с надписью на задней двери «Областное радио   FM-…».  Цифры были замазаны грязью.
      Выскочил Иннокентий. Предъявил какие-то корочки Малышенкову и принялся за видеосъёмку, периодически переводя камеру на стоящих поодаль машины и сидящих в них людей.
      Владимир зевнул. Дело сделано. Пора обживать новое место жительства. На ближайшую, по крайней мере, неделю. До выяснения всего и всех…
      Он начал с холодильника…

      …А теперь, вот, наступило время изысканий.
      Решили не таиться, и исследования проводить средь бела дня, благо маски и загубники скрывали истинные личины членов группировки.
      Кеша уже перебирал ластами в воде, терпеливо дожидаясь Владимира. Тот же стоял на трапе и выслушивал последние наставления Александра.
      – Ты там не шустри. Знаю я тебя! – в голосе того звучала материнская забота. –  Дорвёшься до сокровищ – голову потеряешь, а это, всё-таки, другая сфера, не воздушная. Поберегись, не мальчик уже… И ухо среднее побереги… Я бы и сам… – Санька с тоской посмотрел вдаль. Володька немедленно стал отстёгивать акваланг. – Да нет… Это я так… позавидовал… – Александр твёрдой рукой застегнул всё обратно. – Ну, удачи вам! Через пятнадцать минут жду вас обратно!
      Он развернул Владимира и ласково пиннанул тому под спину.
      Так Владимир очутился в воде.
      Далее, в течение шести дней всё повторялось: акваланг, пинок, вода. Ребята обшаривали по-квадратно дно, а Александр собачился с приходящими записываться в секцию дайвинга. Пока, наконец, не догадался повесить на дверь самодельный плакат: «ПРИЁМ ЗАКОНЧЕН. ГРУППЫ НАБРАНЫ»
      И всё равно, постоянно приходили какие-то «от Иван Иваныча», со взятками и даже знакомые.
      С этими было проще. Александр, честно округлив глаза, жаловался им на инструктора-бездаря Кешу, загубившего уже трёх человек и ждущего пока на рабочем месте окончания следствия. Знакомые благодарили за эксклюзивную информацию и ретиртовались.
      Со взяточниками и блатными было посложней. И связи, и деньги чертовски пригодились бы! Рука сама тянулась записать телефончик или открыть портмоне. Но Александр наступал на горло собственной песне взяточника и мздоимца и гнал всех взашей. На некоторых, особенно настойчивых, спускал Кешину болонку Тяпу. Та истерично заходилась в визгливом лае, скалила жемчужные зубки и радовалась жизни.
      Но вот наступил седьмой день…

      Г Л А В А   5

      Но вот наступил седьмой день…
      Ребята решили передохнуть. Не в смысле посубботничать или пошабашить, а отдохнуть чисто по-русски: культурно и с удовольствием.
      Иннокентий предложил на выбор Публичку или Оперный.
      При слове «Оперный» Владимир скривился.
      – Там даже влюблённые не бывают! – аргументировал он свой отказ. – Ни одной надписи на лавочках! Сидишь, как дурак, почитать нечего! Это ж где такое видано, чтоб лавочки – и без надписей?! Лишь в пустом фонтане «Лиля, я люблю тебя». Что за культурка такая убогая? О любви своей надобно везде следить! Помню, вот… – он мечтательно закатил глаза. Ребята смотрели на него с завистью, но всё ж таки ждали конкретных предложений.
      – Только Органный зал! – категорически предложил он.
      – Там же ремонт!
      – Поэтому и предлагаю! Сквер там замечательный, посидим, расслабимся, поразмышляем о бытие…
      – Нет, – подумав, дал отлуп Сашка. – Нельзя тебе пока светиться в городе. Бережёного Бог бережёт. Я предлагаю – по грибы!
      – Какие, к лешему, грибы в конце июня?!!
      – Да всякие! Коровники, свинушки… заячьи уши, свинорылы, синявки… А сморчки?! В Парагвае они уже попёрли, до четырёх килограммов вырастают в это время! Мы что, хуже Парагвая?!
      Нет, конечно, согласились все. Куда там Парагваю до России! Но тащить, обрабатывать, готовить, а, главное, есть четырёхкилограммовые грибы не хотели.
      – Ну что?.. Тогда скромненько?.. Здесь посидим, «пулечку» распишем?..
      Вот это устраивало всех. Даже Тяпу, домоседку и чистюлю. Лесные блохи и клещи её пугали. А слушать в Оперном, как сопрано во втором акте фальшиво берёт на грудь        до-диез вместо необходимого ре, – ей не позволял тонкий собачий слух.
      Вот «пулька» – это дело… «Пулька» – это горка свежего мяса в миске у дверей, чтоб не путалась под ногами и большая-большая косточка с хрящиками! Намного больше, чем зарытая у дома в прошлом году про запас. Тяпа очень доверяла хозяину в этом вопросе, а тот утверждал: «Запас ни в коей мере не влияет на  сохранность организма!»

      …Под вечер (темнело уже) в окошко, занавешенное плотными жалюзями кто-то тихо постучал условным стуком: «филимончики…  унесло…  как дела»…
      – Кто-то кого-то ждёт? – Александр вопрошающе посмотрел на всех поверх карт. –Вовка, тогда в сортир… Кеша, приготовь шокер. Тяпа, внимание! – Он положил карты и пошёл открывать.
      На пороге стоял жующий что-то Малышенков.
      – Я так и знал, что вы все здесь! – радостно заявил он, проходя без приглашения. – Как чувствовал!.. Чего это у вас?.. Ого, кириешки! Солидно! – Насыпал себе горсть. – Ты хоть за стол пригласи, хозяин тоже… – Попутно плеснул в свободный стакан пива. Плюхнулся на диван. – Новости есть! Зови Вовку, говорить буду!
      Кеша пододвинул ему нарезанные под водочку маринованные огурчики.
      – Новости – закачаешься! – он в ту же, из-под пива, посудину плеснул себе «Немировку», с удовольствием выпил и закусил огурчиком. – Вот жара! Взмок весь, пока до вас доехал!  Говорят, через неделю до тринадцати снизится!..
      – Саша, – Жедяев, не поднимая головы, медленно собирал ненужную уже колоду карт. –А как ты узнал, что мы здесь обитаем? – и посмотрел на Иннокентия.
      Иннокентий выпучил глаза и отрицательно замахал головой. И по этим выпученкам было ясно: не врёт! Не виноватая он, Малышенков сам пришёл! Жедяев перевёл взгляд на Малышенкова. А тот, будто и не слыша вопроса, наливал и пил, накладывал и ел! И лишь по левой ноге, нервно отбивающей простенький этюд то ли Гедике, то ли Черни заметно было, что он нервничает. И будто бы незаметно для окружающих расстегнул пиджак.
      Тяпа напряглась. Стрелялки она не переносила ещё со времён «DOOM»а.
      – Ну, так всё-таки?.. – Жедяев не отрываясь смотрел на тёзку.
      – Ох, Сань! Тебя бы к нам на работу! – натянуто рассмеялся тот. А руки уже отставили снедь и питие в сторону, и правая потянулась во внутренний карман пиджака.
      – Руки-то,  Саш, опусти, опусти на стол! – повысил голос Жедяев.
      А тот всё продолжал подсмеиваться, и рука всё продолжала путь к карману!
      – Кеша! – крикнул Жедяев. Тот, стоявший чуть позади Малышенкова, выхватил электрошокер и ткнул Малышенкову в загорелую шею.
      Но в шокере разрядился конденсатор.
      А майор в отставке, покосившись на Кешу сатанинским взглядом, всё смеялся и тянулся!!!
      Иннокентий размахнулся и треснул тому шокером по затылку.
      Саша замолчал и обмяк. Веки смежились. Руки его завернулись хозяйственным Иннокентием за спину, и он уткнулся в тарелку с огурчиками.
      Подскочил Жедяев, помог оттащить тёзку на диван.
      – Вовка! – заорал он испуганно. – Вовка! Воду тащи!
      Прибежал Владимир с ведром воды.
      Александр почерпнул кружкой, набрал воды в рот и дунул на лицо Малышенкову. И только после этого увидел синюю ведёрную надпись «ДЛЯ МУСОРА».
      – Вы здесь… без меня… – бросил он на ходу ребятам и исчез в коридоре.
      – Чего это он? Дурно стало, что ли? – проводил его взглядом Кеша.
      – А ты вот попробуй друзей пытать – не так ещё поплохеет! – Владимир деловито бил Малышенкова по щекам. – Вот тебе, подлец, вот! Вот тебе!
      – Мы чего, пытать его будем? – Кеша испугался.
      – А ты как думал? Чикаться с ним будем? Я вот никогда не чикался ни с кем! И не знаю, как это… Вот тебе! Вот! – продолжал он  хлестать Александра. Щёки того тряслись и розовели. Он, наконец, открыл глаза. Оглушительно икнул. И ещё раз оглушительно икнул.
      – Ох у тебя и селезёнка! – восхитился Владимир. – Болит, что ли?
      – Да хрен с ней, с селезёнкой с этой, – Малышенков попытался сесть, но мешали связанные сзади руки. – Главное – глаза фокус поймали. Кто это меня так? – Снова икнул.
      Кеша потупился.
      – Я нечаянно… Я потише хотел. Давайте, я Вам водички дам. Надо пить вот так, – он показал. – Вытянуть шею с головой, а руки за спину… И тянуть губами воду из стакана… Икота проходит за минуту!
      – Жрёт всё подряд – вот и икота! И хлещет, как сапожник! Тоже мне, служитель Фемиды! – бросил Вовка недовольно, закурил. – Лечи его ещё здесь за бесплатно, ладони травмируй…
      – Ну, ты у меня ещё… – Саша не успел ответить. Кеша пригнул его голову и подсунул кружку ко рту.
      – Фьють! – вдохнул тот в себя воду.
      – И ещё! – Иннокентию понравилось быть эскулапом. – А пиджак-то у него – как у меня! Один в один! Восемьдесят пятого года рождения! В шкафу висит, как новенький! – в минуты водопоя говорил он Владимиру. – Сносу нет! Пять раз одевал – как новенький! Ну, что, помогает? И последнюю: за маму…
      Вовка позавидовал ребятам: у него был 83-го года… И вдруг увидел синюю надпись на ведре. Разогнал табачный дым перед лицом. Тихонько, ногой задвинул ведро за диван. Посочувствовал Жедяеву. И – с запозданием – Малышенкову.
      – Что здесь случилось? Чего орали?
      – Так это… Александр Анатольевич приказал!.. Он в карман полез… А он говорит: «не лезь!» А он лезет! Ну, и поругались… А конденсатор сел…
      Владимир  понимающе кивал головой  и ждал Жедяева для словесного перевода на русский.
      Тот появился с шумом, отфыркиваясь и вытирая мокрую голову белым вафельным полотенцем с чёрными инвентарными цифрами. Издали показал Володьке громадный кулак, налил стопку водки и выпил для дезинфекции. Интеллигентно понюхал огурчик на вилочке. Сурово кашлянул.
      – Ну, приступим…
      Поёрзал на стуле.
      – Ну, чего там у тебя в кармане, Сань? Только не ври! Знаешь же, что обыскивать не будем, говори сам.
      – Дурак ты, тёзка, и уши у тебя рыжие! – принялся ругаться оклемавшийся Малышенков. – Не выслушал ничего, а по башке бьёшь! Чего по башке бьёшь, других мест нет?
      Жедяев отрицательно покачал головой вскочившему с готовностью Иннокентию и продолжил слушать задержанного.
      – Тащишь им данные, понимаешь, а тебя ещё и в плен берут! Хуже копрофилов стали, честно слово!
      – Сашь, опять получишь!
      – А ты не пугай, не пугай! Всех не запугаешь!!! – с надрывам продолжил Малышенков. – «Копрофилы» за мою голову – это ещё мало сказано! Пенька и ворвань вы, вот что я вам скажу!
      – Уже сказал, – согласился Жедяев. – И откуда узнал, что мы здесь, – тоже скажи…
      – Корячишься здесь, силы тратишь, время… – продолжал бухтеть Малышенков. – А здесь – бац, вторая смена, инвалидность заказывай! Совести у вас нет, мужики. «Как узнал, как узнал»… Секрет Полишинеля, тоже мне… Каждый день с полной сумкой сюда прётся… Не загорать же!.. Зама вместо себя на фирме оставил… Дома ночует от случая к случаю…
      – Так ты следил за мной?!
      – Не следил, а охранял дурака! Ты же ничего не объяснил! Попросил Вовку официально утопить – и всё! А я, когда номера пробил, – за голову схватился! Кирдык, думаю, ребятам! Спасать надо! Эти люди по-человечески с ними разговаривать не будут! Да развяжи ты меня, в конце концов!
      – Развяжи его, Иннокентий.
      – В детстве не наигрались, – бурчал Малышенков, разминая кисти. – Вот каждому бы по черепушке… Посмотрели бы… Чего, болезные, головами киваете? Совесть надо иметь! А то ведь не посмотрю, что вас трое! Вдарю ближнему промеж глазёнок – мало не покажется! Будет неделю бодягой отмачивать! Но-но! Тпру!!! Стойте, где стоите! Это ж я для наглядности! Те ещё круче говорить будут! Я говорю: стоять!!!
      Жедяев обратно уселся в кресло.
      – А ты тоже полегче… со словами-то… Без тебя пуганые. К делу переходи.
      Малышенков подсел к столу. Покосился на бутылку. Отодвинул её в сторону, смахнул крошки со стола. Листки из кармана доставал двумя пальцами, откровенно насмехаясь над ребятами. Но те на него не смотрели. Смотрели на листки.
      – Ну?..

      Г Л А В А   6

      – Андрей Борисович, прочитайте, пожалуйста, эту статейку. Мне кажется, это занятно. И может Вас заинтересовать.
      Андрей Борисович прочитал, останавливаясь на выделенных красным фломастером абзацах.
      – Думаете? – Вопросительно посмотрел на собеседника.
      Тот неопределённо пожал плечами.
      – Координат-то никаких… Фантазирует писака?
      Собеседник вновь пожал плечами.
      – Хорошо. Займитесь. Но… не верится как-то… Расплывчато всё…

      – Белый, читал?
      – Читал, читал… Чего скажешь, Жоха, туфта?..
      – Какая, на фиг, туфта?! Я давно про это слышал! И Киря говорил! Вычитал он где-то про это! Ну, что в дуло золото прятали… Во, дурак! Смотался в свою Канаду, а здесь такое!.. Локти кусать будет! Чего делать-то будем?! Торопиться надо! Разболтает этот журналюга кому-нибудь про место – и пиши пропало! Белый! Ну, шевели мозгами, шевели! Действовать надо!

      – Мы рады приветствовать вас…
      – Мне один билет. Торонто – Москва. На сегодняшний вечер, – прервали дифирамбы на том конце соты. – Побыстрее, пожалуйста…

      После доклада Малышенкова некоторое время все сидели пасмурные. Переваривали информацию и маринованные огурчики.
      – Ну, не всё так плохо… – наконец, неуверенно произнёс Саша Жедяев. – Слежку сняли… Про Вовку, можно сказать, забыли… Хорошо же?..
      – Саш, – Малышенкову, видимо, действительно было жарко. Он снял пиджак. Обтёр платком шею и пострадавший затылок. – Я не знаю, к чему и почему вы всё это затеяли… Не моё дело… Моё дело – сторона да пенсия… Не любопытный… Захотите – сами расскажете. Или не расскажете… Но! – он поднял вверх указательный палец. Точь-в-точь как Жедяев полчаса назад. Ухоженный пенсионный ноготь майора в отставке был безукоризнен, на зависть Жедяеву. – Но! Как только Вовка объявится – буча будет – ого-го! Причём, скорей всего, с последствиями для Владимира! Я – повторяю! – не любопытный! Но может, всё-таки, доложите суть? Для его же сохранности! – указательный палец повернулся на Володьку.
      Ребята молча и хмуро переглядывались.
      – Пусть клятву даст! – сказал вдруг Иннокентий. – И подпишется! Кровью!
      – Можно мочой? – зло съязвил Малышенков. – Так у меня разборчивей получается… Вы что, до сих пор не поняли, кого затронули? Не поняли, в какой вы дыре? Не поняли? Так я объясню…
      – Не надо! – махнул рукой Жедяев. – Сиди, вон, пиво пей… А насчёт клятвы – эт ты хорошо, Кеш! С кровью-то!..
      У Малышенкова попало не в то горло. Он закашлялся.
      – Видишь? Действительно хорошо! – продолжил Жедяев. – И под запись на камеру!.. «Я, такой-то такой-то, обязуюсь, век воли не видать…» – Хихикнул чему-то своему. – И подпись…
      Закурил сигаретку.
      – А чего мы, мужики, заморачиваемся? Чего у нас секретного от Сани? Расскажем всё, как есть! Давай, Вовка, расскажи! Ты помнишь, как всё начиналось? У Оперного? Вот и рассказывай…
      И ребята всё-всё рассказали Малышенкову. Кроме воспоминаний Елизаветы Сигизмундовны.
      Малышенков скучнел на глазах. Ни «Остров Головорезов», ни «Мёртвый сезон» не вырисовывались. Какая-то дурацкая хмелевская  бытовуха. Без трупов пока, но кто его знает… Посему: хочешь-не хочешь, а ребятам помочь надобно. Ну, да дело-то пустяковое. Те, хоть и «хомо криминал и прочее», но всё ж таки «хомо сапиенс». Ежели моих, кто при службе до сих пор, подключить для объяснений, то поймёт кто угодно, а не только эти…
      Саша мельком взглянул на ребят. Те понуро вздыхали и… отводили глаза! Даже Тяпа!!!
      – А ведь они врут! Или что-то не договаривают! – вдруг понял бывший майор МВД и опять вспотел. – Вот гады! От меня скрывают! От лучшего друга! Ну, пусть не лучшего!.. Но ведь и не худшего!!! Вот друзья! И ещё по башке бьют! И так слабое место… Э-эх, поодиночке бы с каждым поговорить! Да в камере!.. Да в 4 часа утра!.. Да с лампочкой в лицо!.. Да чтоб напарник за дверью орал для наглядности, как на дыбе!.. У капитана Перегудова хорошо получалось… Красивый баритон… А у сержантика этого… не помню фамилию… фальцет был… Дуэтик был, надо сказать!.. Как запоют!.. Враз все сознавались, даже кто безвинен был… Перегудов-то… на повышение пошёл… А сержантик, говорят, в хоре Турецкого пристроился… Осветителем…
      Так, а с вами-то что мне делать, друзья мои? Чего вы, родные мои, скрываете? Впросак бы из-за вас не попасть… Как же вас «колоть», на путь праведный наставить? И этот, Иннокентий… Кто такой? Почему не знаю? Откуда он у них взялся? Ладно, это потом…
      – Ну, если это всё… – Малышенков подождал ради приличия, давая шанс ребятам. Но ребята изображали Герасима. – … тогда дело поправимое. Поговорю с кем надо… Те вашим визави всё растолкуют, так сказать… Дело-то пустячное! Не боись, Владимир! Считай, что уже всё утрясли! Эт всё полушалочки! Выходи из подполья, смотри смело в глаза людЯм! Зюзю подключу…
      – Не надо Зюзина! – оборвал его Жедяев. – Вот Зюзина –  н е   н а д о! Было уже! Подключали… Устроил, понимаешь, Вальпургиевскую ночь! Чуть ли не армейскую операцию!..
      – Хорошо! – легко согласился Малышенков. – Других попрошу, не вопрос. А ты, Вов – всё… С вещами на выход…
      Володька растерянно и вопросительно посмотрел на Жедяева.
      – Да пусть ещё поживёт здесь с недельку, – как можно безразличней сказал Саня, развалился в кресле, потянулся за пивом. – Чего ему дома делать?.. Семья в отъезде, жрать нечего… Да и я хоть немного от своих отдохну. А то лет пятнадцать в отпуске не был… Недельку, ага? Хватит для отдыха?
      Ребята дружно закивали головами.
      – Ну, так и порешим! А ты, тёзка, уж постарайся насчёт Владимира. А то видишь, какие дёрганые все стали? «Мизер» по-человечески раздать не могут!
      Малышенков сокрушённо покачал головой.
      – Надо же…
      – Иннокентий, посмотри, что там у нас в холодильнике из водочки осталось?.. Есть? Ну, неси… Что, друзья мои, приступим?

      Г Л А В А   7

      – Ну что, Белый? Выяснил чего-нибудь?
      – Выяснил, – угрюмо ответствовал напарник. – Утоп наш журналюга.
      – Как утоп?!!
      – Какой вверх. Или вниз. Я не знаю. На карьере. Выпил, дурак, наверное, лишку… Или удар хватил. Жара-то, посмотри, какая стоит! Неровен час… В общем, концы в воду… Не нашли его пока… И от дядьки по шапке получил за машину. Ни за что сейчас не даст! Говорил же тебе: давай спросим, давай спросим… Он и ключи у меня отобрал от машины, и доверенность…
      – А если б не дал тогда? И как бы за этим журналюгой следили? На велосипеде?
      – Да хотя бы на велосипеде! А то – ни машины, ни объекта….
      – Слушай! Ты говоришь: не нашли его… А, может, он того… смотался втихаря?
      – Нет! Там и ментовка, и «скорая», и пресса была… И некролог уже напечатали…
      – Да-а…
      Долгое молчание, прерываемое вздохами.
      – Белый… А, может, пошарим всё-таки?.. На удачу?.. Чем чёрт не шутит?
      – Вот этим чёрт не шутит. Где искать-то? От Бутаков до Ч-бы? Внукам твоим ещё хватит!
      – Нда-а…
      Долгое молчание, прерываемое зудением одинокой мухи.
      – Белый, нам же всё равно, где плавать… Без машины сейчас ни на Тургояк, ни на Увильды не выбраться. Здесь хотя бы поныряем…
      Белый посмотрел на напарника и, наконец, нехотя кивнул…

      – Андрей Борисович, по поводу статейки… О пугачёвских сокровищах…
      – Да? И что, выяснили?..
      – Выяснять более нечего. Автор почил в бозе.
      – Что сделал? В чём?
      – Извините: утонул.
      – Та-ак… – скрип кожаного кресла. – Это уже интересно! И кто его?..
      – Никто, Андрей Борисович. Сам. Исключительно сам! То ли сердце, то ли алкоголь…
      – Что значит «то ли»?! А конкретно?
      – А конкретно – тела нет. Глубины – не меряные. Поискали, поискали – и закончили. Весны ждут. «Подснежников» и «подлёдников»… Действия официальных служб никаких вопросов не вызывают.
      -И что же мы по поводу золотишка решим, а,  Иван Хамитович? Заманчиво, не правда ли? Детством пахнет, не правда ли?
      – Полностью с вами согласен! Пахнет! Но район поисков!.. Я прикинул: Ватикан и Фершампенуаз вместе взятые…
      – Ну и что?! Ну и что?! А мечта детства?! Сокровища, приключения, авантюра?! Вы когда-нибудь вспоминали о душе, Иван Хамитович? О Стивенсоне? О приключениях Блада? О похитителях бриллиантов?!

 
                                .  .  .
    

      Москва… За бортом –….

 
                                .   .   .        

      Штольня обнаружилась на тринадцатый день.
      Когда ребята всплыли у трапа, Саша по запотевшим от волнения маскам догадался: «ЕСТЬ!»
      – Ну?! Что?! – на всякий случай спросил он.
      Кеша вынул загубник, поднял маску.
      – Дай курнуть,- сказал отсыревшим голосом.
      Вытер пальцы о редкие Сашкины волосы, перехватил «бычок» и затянулся.
      – Нашли, Александр Анатольевич. Нашли штольню. Два на два. Куда ведёт – неведомо. Отдышимся – после обеда будем исследовать. Линь треба метров сто… Карабины… И ещё один линь, на случай ответвлений…
      – Угу, угу, – бубнил Александр, лихорадочно соображая что-то своё. – Где нашли-то? Квадрат?
      Иннокентий скосился на карту, ткнул пальцем.
      – Вот, здесь. Глубина – метров тринадцать...
      Александр проследил за пальцем. И выругался. Иннокентий удивлённо поднял глаза.
      – Что-то не так?
      – Нет, нет! Всё нормально! Ты смотри, почти под нами!..
      – Ага, повезло…
      Александр же оставался хмурым. Не нравился ему квадрат. Ну, очень не нравился!      «Ч-13»!
      – Дурак! – объективно ругал он себя. – Не мог отсчёт с другой стороны начать!
      Просчитал справа налево. Один чёрт! Опять получалось «Ч-13»!
      – Что ж, судьба, – обречённо подумал он.
      Володька, не снимая маски, скрылся в домике. Кеша сворачивал подстилку, на которой восседал Жедяев, дожидаясь ребят.
      – И число тринадцатое, и буква «Ч», и день тринадцатый, и понедельник…
      – Иннокентий! – вдруг сорвался он. – Ты чего делаешь?! Это что тебе, американский флаг для похорон, что ли?! Сверни по-русски! Квадратиком!
      – А я всегда так сворачиваю, – Иннокентий с любовью разгладил ма-аленький свёрток, положил его на Сашкины шлёпанцы. – Айдате в домик, покушаем.
      Саша, не обуваясь, полез наверх по обжигающей пятки железной лестнице.

      …Он всё успел, пока ребята отдыхали: и лини купить, и карабины, и спиртное на вечер и даже поставить свечки в церкви «на удачу и от сглаза».
      Умиротворённый ввалился в домик.
      Офис был пуст. И подводного снаряжения не было.
      Александр разгрузился, закурил сигарету и сел в любимое кресло: думу думать. По привычке взглянул на часы: 13 минут седьмого. Если они ушли под воду буквально перед ним, то через 18-20 минут должны вынырнуть. Но почему без приказа? И без верёвок? И без записки?.. Дескать, так и так, во столько будем…
      И тут Александр два раза вздрогнул! Очень сильно вздрогнул! Вспомнилось! Наружная дверь была открыта! Вваливаясь с сумками, он не обратил на это внимания. И не было карты!!! Пустой сейф открыт нараспашку!
      Вот так, два раза подряд сильно вздрагивать Саша не привык. Поспешил к холодильнику, открыл уже остывшую бутылочку и плеснул себе в стакан где-то на четыре с половиной пальца 23 размера. Выпил вдумчиво, но без наслаждения. Вдумчивость при питие была для него редкостью, потому что наслаждение ускользало, как Березовский от ареста иль как доброта на НТВ.
      Опять глянул на часы: осталось 13 минут, тьфу на них!!! И на кой свечки ставил по 25 рублей?!
      Убрал четвёртый палец, снова плеснул.
      Будем ждать и думать!
      Но и после второй дозы какого-то катарсиса, какого-то момента душевного преображения не наступало.
      Еле слышно, но будто фугас взорвался, скрипнула опять незапертая входная дверь. В проём всунулась виноватая мордашка Тяпы.
      – Стервоза!!! – с чувством прошипел взмокший от страха Александр. – Ты где шлялась? Где остальные?!
      Ладонь с трудом разжалась, отпуская подлокотник, вцепилась в стакан.
      Тяпа подошла, запрыгнула ему на колени и улеглась, прикрыв мордашку лапой. То ли стыдно было, то ли в ожидании холода.
      – Ну-ну, не обижайся. Сам вижу, что ни хрена не знаешь, – подобревший Саня покровительственно погладил её по спинке. – Подождём ещё десять минут… Чего раньше времени дёргаться…
      Так, почёсывая Тяпу за ушком, он и заснул.

                                          .   .   .

      Ну, вот теперь, пока Александр изволит почивать, а Владимир, на наш взгляд, уже вполне сносно овладел  техникой погружения, можно и продолжить давешний разговор. А то торопите, торопите!.. Чего суетиться? Всему своё время! На чём мы там закончили?   А-а, на отклонениях… Дескать, фантазии, притягивание за уши и т.д., и т. п. Ну, уважаемые, это же легко проверяется! Возьмите газету «Горожане» за июль 20.. года. Памятные скорбления и объяснения в любви Владимиру от всей редакции найдёте на четвёртой странице.
      Далее. Экипируетесь для подводного плавания и – прямиком на Ш-ий карьер. Заныриваете в квадрате «Ч-13» – вот вам и штольня! Где же, позвольте заметить, здесь фантазия? Насыщенность событиями малого временного отрезка – есть, согласен! Ну, а фантазии-то где? Всё ж ведь проверяемо! И не на сороковой, заметьте, день, как анализ на дизентерию, а сиюминутно! Так что… извольте…
      И по поводу детектива… Впрочем, далее всё описано.
  
                                              .   .   .

      Солнце неумолимо овладевало офисным пространством. Потеющие на чёрной коже дивана аквалангисты клевали носами.

      – Владимир, – сонно попросил Иннокентий. – Расскажите мне о себе.
      – Чего это?.. – Владимиру было лень разговаривать. – Я же не алкоголик анонимный какой-нибудь…
      – Ну, чуть-чуть… Спать-то всё равно нельзя… А молчать будем – заснём. А нельзя… И пить нельзя…
      – Это точно, – Владимир, оставляя за собой мокрый след, отполз на сухое, вслед за тенью от торшера. – А какой период жизни осветить? Творческий? Или полового созревания?..
      – А они что, не совпадали?.. – Иннокентий пополз следом.
      – Что ты! Конечно, нет! Меня тогда ещё не печатали!
      – Почему?
      – А нечего было! Я позже писать начал. Когда из эмиграции вернулся… Не выездной же был, а здесь вдруг: проше вам, езжайте… Ну, я и уехал… свет повидать…
      Боже! Кем я только не работал! И дальнобойщиком, и в гостиничном бизнесе, и котловым оборудованием занимался…
      – Тяжело! –  Видно было: Иннокентий сочувствует.
      – Конечно, тяжело. Дальнобойщиком особенно… Гонишь, бывало: жара, степь, полустепь, пустыня, полупустыня, пыль, песок… Пока до источника допрёшься – семь потов сойдёт! Да и на привале отдыха нет: пока весь караван напоишь, пока сам пожрёшь – уже и ночь…
      – Какой караван?..
      – Верблюдов. Гоняли от Улан-Батора до Батор-Улана… Восемьсот километров в одну сторону, восемьсот обратно… Обратно – когда порожняком, а когда и попутный груз захватишь… Как повезёт…
      – И где же это было? – Кеше уже не спалось. Он уселся.
      – В Монголии.
      – А почему в Монголии?
   – А где ж мне ещё?.. Я же говорю: невыездной был… Денег на поездки не хватало… А здесь Надюха, жена моя – единоверка, в Монголию на два года распределилась после университета. Ну, и я хвостиком за ней…
      – А гостиницы? Котлы?
      – А-а… Тоже заморочки разные… «Ферри» нет, вот и драишь песочком. А котёл восьмиведёрный, да после плова!.. Жирный-жирный! – Володька произнёс это не            по-русски, через «и». – И гостиницы эти… Выхлапываешь эту юрту – дым столбом! А ведь её потом ещё и свернуть надо, и сложить… Потому что весь город переезжает на двести километров севернее: там, на Шилке, лосось «пошёл».
      Некоторое время молчали, поглядывая друг на друга.
      – А творить когда начали?
      – Да сразу после возвращения! Детишки народились, ну, думаю, чем ещё заняться?.. Устроился на «железку», а там газета «Призыв»… Там моя первая публикация и свершилась. Под псевдонимом «Шпала». Смело, правда ведь? «Два долгих гудка в тумане» называлась. О перерасходе государственного топлива…
      – Ну, а потом?
      – А потом… Как-то не очень… Редко… Гонения, говорили, начались на меня… И под запрет, говорили, попал… Под негласное, так сказать, распоряжение…
      – Кто говорил?
      Владимир засмущался и тоже сел.
      – Александр Анатольевич говорил… Жедяев.
      Здесь вот как-то… не укладывалось в голове у Иннокентия… Потому что не верить Жедяеву повода у него не было.
      – Да, знакомая ситуация, – протянул он, пытаясь бороться с сомнениями. – Я здесь по телевизору видел: страшные репрессии порой творились в России в отношении интеллигенции. Одному известному песеннику даже эмигрировать пришлось! И тоже из-за негласного распоряжения: больше пяти его песен в день по телевизору не передавать. А по радио – не более семи. И не печатать в провинциях. Только в центрах. И в санаторий по профсоюзу – не более одного раза в год!
      Владимир сокрушённо покачал головой: «Ты смотри! С такими-то перспективами!.. Как у Шарика в колхозе!» – вспомнился ему кстати нескромный анекдот.
      – А тот говорит: «Я задыхался в этой клетке!» – с жаром продолжал Иннокентий. –Пришлось эмигрировать ради свободы творчества. Там это пожалуйста… Даже в кабаках разрешали выступать, творить, так сказать! Представляете, Владимир? Мыслимое ли дело?! А у них – спокойно! Пожалуйста! Демократия! Твори, что душе угодно!
      – А потом? – Владимира заинтересовала сходная ситуация.
      – А потом – вернулся… Как только бандюки с олигархами попритихли, да магазины заполнились – вернулся. На свободное творчество наплевал – и вернулся. Ностальгия, говорит, замучила.
      Я, вот, думаю, только двум нациям ностальгия свойственна: евреям и вам, русским…
      Звенящая тишина заполнила офис.
      Владимир медленно повернул голову к Иннокентию. Иннокентий смотрел на него в упор, не мигая. И где-то там, в глубине его глаз, в теменной части, за роговицей, маячил страх. Такой… еле заметный… Но маячил!!!
      – Кому это: «вам, русским»?..

      Г Л А В А   8

      Бронзовое на солнце лицо Владимира окаменело. Стальной умный взгляд, казалось, насквозь пронизывал Иннокентия.
      – Чего: «вам, русским»? – непонимающе задурковал Кеша. Но выражение его глаз изменилось. Они стали какими-то внимательно-оловянными. И блёклыми.
      Есть на свете такие глаза. Вылупятся – и всё, туши свет! Или свои отводи, или бей в лоб промеж этих, оловянных!
      Володька отвёл свои. Просто связываться не хотелось! Да и не было у Кеши раньше таких глаз! Что это он вдруг?! Перекупался? Эх, Елизаветы Сигизмундовны на него не хватает!
      – Ничего! – обрезал Владимир. – Этот ещё где-то шляется!.. Километр верёвки замеряет, что ли?! Как клуша…
      – Владимир, – осторожно и проникновенно произнёс Иннокентий. – А давайте-ка мы его ждать не будем?.. Занырнём, вход пока обследуем, углубляться не будем… Баллоны закачены, отдохнуть – отдохнули… Один только вход…
      – Интер, – не поворачивая головы, продублировал Володька.
      – Интер, – подтвердил Иннокентий. – Ну, что?..
      – Ну что ты дрефишь?! – лихорадочно спорил с собой Вовка. – Нашёл кого дрефить! «Наши» гестаповцев не боялись, а ты!.. Кэт в 45-м рожала, а ты какого-то эфемерного шпиёна испугался!.. «Интер»… Не факт, что это оксфордское произношение. …Может, просто попугайничает, меня передразнивает?.. А «Вам, русским…»?! Оговорка?.. Ляп?.. А чего, всё может быть… У Сашки, вон, ляп на ляпе, а ничего, за умного сходит… Но     этот-то!.. Интеллигент, кажется… И бабушка Сигизмундовна… У Саньки, скорей всего, не Сигизмундовна была, посему и плетёт чёрт знает что!..
      Ладно! Дожмём этого Иннокентия, дожмём! На косвенных проколется!.. Надо бы ситуацию создать! Придётся заныривать! – наконец решил он. А у самого аж всё скукожилось ниже пояса! То ли затекло, то ли от страха… – И за скукоженность ты мне ещё ответишь! – запоздало подумал он.
      Поднял голову и смело, открыто посмотрел на Кешу. И даже попытался улыбнуться.
      – А чего?.. Я согласный! Дверь только не запираем, Александр без ключей ушел… И карту от греха подальше спрячем, а то разложились здесь…
      Владимир положил её в файл, засунул в морозилку.
      – Ну, я готов! Шпрехен, герр Ланкастер? – попробовал пошутить он, маскируясь под простачка.
      – Шпрехен, шпрехен… – Иннокентий шёл сзади и слегка подталкивал его в спину ластами. Как «Калашниковым».

                                       .   .   .

      – Подойдите ко мне , Иннокентий.
      Голос старика был еле слышен.
      Сиделка тревожно взглянула на него, но головой кивнула.
      Иннокентий склонился над кроватью. Сиделка-медсестра услужливо пододвинула сзади тяжёлый готический стул с высокой спинкой.
Иннокентий отворотил лицо в сторону, но вовсе не из-за тяжёлого больничного запаха, исходившего от высохшего пожелтевшего тела стодвенадцатилетнего отца, а токмо лишь, чтобы лучше слышать того левой ушной раковиной.
      – Удали её, – отец стрельнул глазами на сиделку.
      – Будьте добры… оставьте нас… нам надо поговорить, – не поворачивая головы попросил сын.
      Сзади обиженно фыркнули, и мимо проплыла фигура девушки. Мини халатик всё же умудрялся кое-что прикрывать. Дверь неслышно закрылась.
      Иннокентий скосил глаза на старика. Отец равнодушно глядел вслед ушедшей.
      – Ничего не шевельнулось, – прошептал он. – Начисто разучились обольщать. Эти кроссовки до самых икр… Ни одной обнажённой щиколотки не увидишь…
      Тоскливо вздохнул. Долго молчали. Старик начал засыпать. У Иннокентия начала затекать шея.
      – Папа, Вы хотели со мной поговорить, – напомнил он о себе.
      Старик очнулся.
      – О чём?
      – Я не знаю. Вы попросили удалить медсестру и что-то мне сообщить…
      – Всё! Вспомнил! – Голос отца как-то неожиданно окреп. И глаза стали осмысленными и разумными.
      – Вы знаете, Иннокентий, что я всегда верой и правдой служил России?
      Сын утвердительно и скособочено кивнул в ответ.
      – До семнадцатого года! Затем я верой и правдой служил Керенскому. Затем – верой и правдой – «белому» движению. Затем – верой и правдой – Советам. Затем я служил в «Голден сити банк». Затем – на заводах Форда. На заводах Форда… Хорошо было на заводах Форда! – он мечтательно улыбнулся. – Там был целый сектор машинисток, человек восемьдесят, и все сплошь и рядом…
      – Отец! Не отвлекайтесь! – прервал его Иннокентий.
      – Да, целый сектор… – машинально повторил отец, не отрывая глаз от закрытой двери. –С обнажёнными щиколотками… И губки – в виде маленьких сердечек. Бидструп очень красиво их рисовал…
      – Отец! – рискнул повысить голос Иннокентий.
      – Чего? – испуганно спросил тот.
      – К делу, папа, к делу! Я опаздываю! У меня на семнадцать-ноль-ноль назначена встреча!
      – А о чём мы говорили? – деловито осведомился отец.
      Иннокентий молча заскулил.
      – Мы говорили о России!
      – Да! В самую точку! А Вы что-то уже об  э т о м  знаете? – в голосе звучали нотки подозрения.
      – Папа!!! – фортиссимо всё-таки прорвалось. – Я ничего пока не знаю! Это  ВЫ  хотели мне что-то рассказать!
      – Да?.. – подозрение сменилось недоверчивостью. – Я так сказал? – Помолчал немного и вздохнул. – Ну, раз уж… сам решил… Что ж… не в могилу ж… Надо ж!.. Решился!.. Вот дурак! Что ж… лет ит би, как говорится… А ещё у них «Хэй джу» шикарно звучала! – оживился он. – И «Когда мне будет 64»!..
      – Папа!!! Вам может быть только сто тринадцать, а не шестьдесят четыре!!!
      – А Вы на меня не кричите, Иннокентий, – спокойно и строго ответил отец. – Что за мода: голос на отца повышать?.. А если я повышу?! Я, помнится, тенором на клиросе пел. Замечательный голос был. Мне и Ляля Чёрная завидовала, и сам Вертинский!.. Сам! «У Вас, говорил, великолепный согласный букворяд! Никакой слащавости и жеманности! Будущее за Вами!». – Отец пожевал сухие губы. – Наврал, завистник… Одна патока да сироп на экране… А уж столько лет прошло… Да-а… А говорил: «За мной будущее»… Подхалим…
      Иннокентий попытался подняться.
      – Сидите, сидите, я помню о Вас… В общем, работал я как-то на одном из уральских заводов в городе Ч-ске главным инженером… кажется…

 
                                     .  .  .

      – Ну, чего смотрим? – раздражённо спросил Владимир. Через загубник это прозвучало скомкано и не эстетично. Он вынул его изо рта. – Чего смотрим? – повторил он. – Видишь, не могу себя пересилить? Добился всё-таки, этот долбаный Павлов, своего!.. Скоро лаять начну и за жратвой на красный свет мчаться!.. Иннокентий, как брата прошу!..
      Иннокентий шлёпнул Володьку ластой по нижним полушариям и спрыгнул в воду следом.
      Пока шло погружение, в воспалённом Володькином сознании всё ясней и ясней вырисовывалась стройная картина. Пустяковые, на первый взгляд, фактики, как нужные пазлы, вставлялись в общую мозаику.
      – Давай-ка, дружище, по порядку… Время пока есть…
      1. Оксфордское произношение.
      2. «Вам, русским…»
      3. Малышенков сказал, что одна из машин была зам. начальника ФСБ. При чём здесь я, Владимир Александрович, и бывшая контора премьер-министра?! Тёзками интересуется? Не факт! И вообще, кончай фантазировать! Это только по Кешину душу, не иначе…
      4. Слушает исключительно один только джаз, хотя есть и «Блестящие», и Кричевский, и Паваротти. Хихикает, что однообразие успокаивает его нервную систему. Вот гад! Правы были деды! Дедов на мякине не проведешь!
      5. Не парится.
      6. Сашкино полотенце сложил, как рейнджеру на домовину.
      7. «Выкает», паразит! Что, самый воспитанный, да?!
      8. Не может у нас на Урале быть никакой Сигизмундовны!
      9. С фамилиями стал темнить.
      10. Пьёт глотками.
      11. Говорит, что живёт в Ч-ке пять лет. Что ж раньше-то ему сокровища не искались? «Финансы, финансы»… А у самого Тяпа за 17 тысяч рубликов!
      12. Саньку Малышенкова так профессионально тюкнул по темечку – Штирлиц со своей бутылкой отдыхает!
      13. И вообще, не нравится мне его рожа! Брови широкие, дугообразные… Уши – сплюснутые, с противокозелком… Глаза – серые…
      И после всего этого он –  не   ш п и ё н?!!

      Он обернулся, проверить словесный портрет. Но сквозь Кешину маску на него пялились лишь стиснутые резиной щёки да где-то там, в глубине – точечки глаз.
      Иннокентий сделал знак. Всё. Штольня.
      Включили фонари. Кеша двинулся первым. Растопырил пальцы: 5 минут. Затем показал на свой зад: дескать, потом возвращаемся.
      Владимир кивнул. Тронулись.

 
                                     .  .  .

      – …в этой штольне я всё и запрятал.
      Отец сглотнул комок в горле. Иннокентий торопливо поднёс стакан с водой из техасской скважины № www 12.
      Старик отпил, измождённо откинулся на подушку, тяжело, с хрипотцой задышал.
      – Сын… мой… – Голос звучал с долгими перерывами. – Не подумайте…
      – Не подумаю! – с готовностью откликнулся сын.
      Отец нервно отмахнулся, продолжая:
      – … я не из-за этого… женился… на Вашей матери… Не из-за этого… Я всей душой полюбил… Акулину Дмитриевну… Это просто совпадение,… что она оказалась… последней хранительницей… Вы что-то… спросить хотите? – он устало прикрыл глаза.
      – Да! И много!
      – Спрашивайте… – голос тоже прозвучал устало.
      – Почему Вы поменяли имена и фамилии?
      – А что ты хотел от нас? – отец постоянно путался с «ты-Вы», но Иннокентий не обращал внимания. – Трудное было время… НКВД не прощало эмигрантов… Нам везде мерещились ледорубы… Сведущие люди посоветовали… Збышек Цыбульский выправил «грин карты»… Мама стала Эскулайн Сигизмундовной Норманн. Я – Мейером Лански… Вы – когда родились – Иннокентием Г. Лански… Следы затерялись…
      – Второе: Вы говорили, что род у нашей матушки был знатным и древним… Почто ж тады её так нарекли, как простолюдинку? – Иннокентий непроизвольно перешёл на русский.
      – Почто, почто… Мода така была! Иль Лампочкой, иль Евлампией! Иль Ноябрина, иль Акулина! Вот и выбирай! А Вы, сын мой, ежели ещё ёрничать себе позволите – я вообще отвечать не буду! – старик тоже перешёл на русский.
      – Тятя, тятя! Я больше не буду!
      – Стараешься здесь для него… – продолжал бурчать отец. – В Оксфорды разные посылаешь… Учись, сынок, а мы уж с матерью как-нибудь протянем потихоньку… Вот она, благодарность!.. Как в душу наплевал «кока-колой»! Никакой благодарности! Имя матери ему не нравится!.. А сам-то, сам-то!.. «Иннокентий»! Тьфу, язык сломаешь! Как «Джавахарлал»!..
      – Сами же назвали, – поник Иннокентий.
      – Так ведь… – отец не нашёлся, что ответить, растерялся. – Мы, что ль, назвали?.. Точно? – спросил он с подозрительностью. – Ну… тогда ничего… Звучит!
      Опять закашлялся. Отпил.
      – Тятя, а чего раньше не говорили про всё про это?
      – А когда? – удивился старик. – То ты в школе, то выборы президента, то у меня запарка на работе… Знаешь, какие «ремингтоны» капризные? Пока у одной отладишь, пока с другой провозишься – уже и утро!.. А весь сектор ждёт, когда и до них дело дойдёт! Эх, какие щиколотки были!..
      – Тять, тять! – вновь заклянчил Иннокентий. – Ну, найду я штольню, а дальше что? Где искать-то?..
      – Здесь… в книге… инструкцию возьми… – указал старик на столик. Дыхание стало прерывистым, с каким-то клёкотом. – Доберёшься до плиты – подними её и … – Он начал приподниматься, судорожно заглатывая воздух лёгкими. Левая ладонь скомкала простынь.
      – Систа! Систа, чтоб тебя!.. – испуганно закричал по-английски Иннокентий. – Быстрее!
      Вбежал целый штат врачей, оттеснил его в сторону от старика, деловито и громко загомонил:
      – Мы его теряем!.. «Ред стар» – конюшня! «Янки» – чемпион! Разряд!.. Посторонних из помещения!.. У Джиллы ноги лучше, ты прав! Зато Линда не храпит! Разряд!..
      Никому не нужный Кеша взял со столика томик Баркова с инструкциями и шаркающей походкой давнего холостяка поплёлся из палаты с засевшим в голове дурацким вопросом:
      – На хрена в стерильной палате готический стул?
      Но затем в сознание чёрной летучей мышью впорхнуло кошмарное:
      – Майн Готт! Я – Ферапонтыч!

 
                                    .   .   .

      Проход сузился и раздвоился.
      Иннокентий вопрошающе посмотрел на напарника. Тот кивнул налево. Зашарили лучами по стенам.
      Заметили на одной еле заметную, почти полностью уничтоженную рыбами и улитками стрелку. Видимо, рисовали чем-то на органической основе.
      Через двадцать метров проход упёрся в шахтный колодец с вбитыми скобами-лестницей. Владимир опять кивнул. Начали подъём.

 
                                .   .   .

 
      Они проснулись одновременно. Расцепили объятия.
      Тяпа соскользнула с колен на пол и замерла, прислушиваясь.
      Санька же, наоборот, – приглядывался, так как сумерки загустели и в углах уже ни бельмеса не было видно. Звуки он тоже слышал, но почему-то казалось, что они доносятся с улицы, издалека, может быть, даже с соседних баз.
      Обострить все чувства разом пока мешало водочное послевкусие. Оно упорно уводило разум к шадринской из двенадцатой скважины и к бабе Груне за рассолом. Посему Александр пока был вял и спокоен.
      Тяпа же, вздыбив на загривке оставшийся клочок курчавой шерсти, злобно косилась на пол. Звуки «бу-бу-бу» становились всё ближе, всё явственней.
      И – права была Тяпа! – неслись они из-под пола! Который через секунду вздыбился!
      Откинулись доски, изгибаясь, как сборная по синхронному плаванию. Со страшным треском разорвало потёртый линолеум. Из образовавшейся строительной клоаки появился край распахнувшегося люка.
      Александр мычал, вдавливаясь в любимое кресло и не мог пошевелиться. Зато скачущие мысли приняли неожиданный оборот.
      – Вот досмотрю сон до конца, а завтра поеду на Кузнецова. Сам поеду! Давно пора… С утра, – обречённо, потея разом всем телом, думал Александр Анатольевич. – Пора, пора… А то и до зелёных человечков допьюсь…

      Те не заставили себя долго ждать, полезли из преисподней на свет божий.
      Саше захотелось перекреститься, но правая рука онемела. А заодно и левая, и ноги, и язык. Лишь зрение да кишечник функционировали исправно.
      Первый из бесов (особенно почему-то неприглядный и неприятный) стянул с хари первую личину и произнёс Вовкиным голосом:
      – Привет, Саш… Что, удивился?.. Хотели до твоего прихода успеть… Проработали одно ответвление… Пока всё впустую… Чего без света сидишь? Вот это разворотило! Неужто мы так?.. Пневматике, поди, лет шестьдесят, а как работает, а?! Умельцы ладили!..
      «Бесы» по-хозяйски неторопливо разоблачались и принимали человеческий облик подельников.
      И тут Сашу прорвало!
      Заработало всё! И речевой аппарат, и мимика, и скелетная конструкция!
      Ребята недоумённо смотрели на завтрашнего потенциального клиента больницы и, в свою очередь, тоже понемногу «закипали».
      – Чего Вы разорались? Перед нами не стыдно, так хотя бы Тяпу постеснялись! Как сапожник!.. Мы что, погулять пошли, что ли?! Пашем , как проклятые!..
      – Да-а, Александр Анатольевич… Шибко уж Вы, батенька, несуразны в гневе… Бородёнка трясётся… живот колышется… слюной весь фикус забрызгали… Впечатлительны больно!.. Свет-то включишь, в конце концов, иль до утра орать будешь? Иди ты сам..! – Володька вспомнил, что запоминается последняя фраза и, чтоб не усугублять обстановку, добавил: – И жрать хочется…
      Кое-как угомонились. Зажгли свет и переоделись, даже Александр. Присели к столу.

      Г Л А В А   9, почти скорбная.

             «Инструкция Иннокентию Г. Лански. Лично»
    
                              «Возлюбленный сын мой!

      Можете считать данное послание к Вам моим последним волеизъявлением и завещанием. И ежели Вы его читаете, я пост фактум понимаю, что мы всё-таки успели свидеться. То есть, главное Вы знаете. И что делать, когда найдёте плиту – тоже…
Теперь позвольте дать несколько советов, без которых Вам будет трудно действовать в незнакомой обстановке.

1. Не торопите события. Время пока терпит. Главное для Вас на первоначальном этапе – это вжиться в тамошнюю атмосферу. Вживление и ещё раз вживление! И не думайте, что это будет так просто! Даже с Вашей профессией! Там – это не тут! Повышенное содержание двуокиси углерода в атмосфере, радиационный фон… А содержание радона в местных источниках – сверх всякой нормы!
2. Далее… Никакого криминала! Ни-ни!
Во-первых: это не этично. Во-вторых: это противоречит Уголовному кодексу России (в простонародье – УК). В-третьих: как говорили мне знающие люди, в случае  соприкосновения с криминалом Вам надо будет ездить к ним на какую-то «стрелку» и «отвечать за базар». По моим сведениям, сейчас в Ч-ске семь стационарных базаров, не считая десятков уличных точек. Самый трудноуправляемый – Китайский. А если Вам достанется именно он?! Вы же не имеете опыта ни в менеджменте, ни в логистике, ни в торговле! Зачем Вам лишние хлопоты, или, как говорят местные жители, «этот геморрой»? Я тоже считаю, что Вам хватает Вашей близорукости и плоскостопия… В-четвёртых: документы хотя и подлинные, но не очень… У Цыбульского некстати обострились катаракта и тремор рук. Посему – лучше поостеречься. Границу-то Вы пройдёте, а вот на месте какой-нибудь «дядя Стёпа» может придраться.»
  
      Иннокентий оторвался от записей, протёр очки.
      Отец, отец… Ну что ты с ним поделаешь?.. Мне уже за сорок, а он всё учит и учит меня, как маленького.
      Отец… папа… тятя… фатер… фаза…
      И эта вот мягкая согласная «з» заставили его рассиропиться, расслюнявиться и разрыдаться! Он обильно омывал лицо слезами, сморкаясь в белоснежный платок с вензелем. Контактные линзы давно вымылись в высокий ковёрный ворс, но он этого не замечал. Расплывчатость и размытость предметов даже придавали какую-то грустную щемящую нотку происходящему.
      – Ой, чего это я? – опомнился вдруг Иннокентий. – Как по мёртвому… Аллергия, видимо, на тополиный пух…
      С трудом утёрся. Достал отцовские очки на канцелярской резинке, кое-как, но всё равно – косо, нацепил их и продолжил чтение.
«…3.  Операцию по Вашему внедрению (и это моё категорическое требование!) мы назовём «Операция W». А вы будете именоваться «Хевроньей». Не «Смерчем», не «Витасом», не «Любовью» или «Верой», а именно «Хевроньей». Я думаю, это сейчас в России не вызовет подозрений. Да и, думаю, в случае провала (тьфу-тьфу!)  вызовет у судей симпатию к Вам. Но!..
4. Рассчитывайте только на себя и ещё раз на себя! Вы помните трагическую судьбу Пауэрса? Он надеялся на высоту полёта. В России это не проходит. И если во времена Сталина, как и при Петре Первом, можно было взлететь – из грязи в князи, то со времён Хрущёва ввели ГОСТы: высота потолка – не более двух двадцати – двух сорока… И в случае с Пауэрсом я их понимаю: с какой стати делать исключение иностранным гражданам?! Имейте это ввиду.
5. Планчик я Вам нарисовал. Ну, а что и как – это я, понимаю, рассказал Вам при личной встрече, да?.. Внедряйтесь и вживайтесь! Не торопитесь! Я лет семь-восемь ещё протяну…
И запомните: об этой тайне знают только трое – я, Вы и Ваша покойная матушка. Никому! – слышите? – никому  больше об этом! Хитрите, как хотите, изворачивайтесь, юлите, но – никому!..
Всё! Удачи Вам! Крепко обнимаю и целую! Пишите. Жду ответа, как соловей лета.
                                                          Отец»

Внизу стояла пометка: «С моих слов написано верно.

                                                     Дата…
                                                     Ваш отец…(подпись)
                                                     Сестра-сиделка…(подпись)»

                             .   .   .

      – Кеша! – Александр повысил голос. – Спим?
      Иннокентий очнулся, стряхнул с себя груз воспоминаний.

                            .   .   .

      На этом, пожалуй, можно было бы и закончить начатую нами историю.
      Потому что непритязательному, но почитывающему гражданину Российской Федерации, кажется, уже давно ясно и понятно: ху из ху, и чем всё кончится. Правильно, убийца – дворецкий…
      Изысканному же читателю, брезгливо отложившему данную книженцию в сторону, до смерти жаль потерянного на неё времени. Выхолощенный, халяльный, кошерный, постный детективчик с жалкими потугами на драматизм, интригу и (ох уж эти графоманы!) интеллектуальность… Всё равно, убийца – дворецкий.

      Что ж… Жаль… Жаль, что моих соотечественников не заинтересовала                              п о д л и н н а я  история их земляков, живших в те далёкие тревожные годы начала века. Ведь неважно, что убийца – и в самом деле дворецкий… Право слово,  всё это такая… второстепенность, что ли… по сравнению с бытием и деянием остальных героев, что… извините покорно… мне становится неудобно и, как бы выразится помягче… – стыдновато за читателя. Дотерпеть, что ли, не в силах?  Читать-то осталось – чуть да немного!.. И дворецкий ещё не появлялся… Да и убийца – не он… наверное…

                                      .   .   .

      – Чего?
      – Я тебя спрашиваю: как догадались, что это выход?
      – А чёрт его знает! Там всего один рубильник был! Владимир поскользнулся, ну, и на него… Люк и открылся…
      – Везунчики, – Саня скорбно пожевал кусочек колбаски. – А ежели б заминировано было?
      – На кой? Пустое помещение… ни потайных дверей, ни схронов… Пустое.
      – Я что думаю… – сунулся с догадками Володька. – Может, бомбоубежище бывшее? Сварганили на всякий случай, а войнушка и не дошла до нас! А потом, как водится, – забыли! Камнями присыпало, травой позаросло…
      – Всё может быть, – голос Александра  окреп, стал, как обычно, значительным и покровительственным. Ему было стыдно за свои детские постпохмельные страхи и истерики, поэтому в интонации он добавил немного хамства и сварливости. Так легче было стыдиться. Потому что «сам дурак» с этими друзьями не проходило. – Это одна из версий. Ещё что-нибудь дельное вам в головы лезет?
      – Пожрать бы… – опять заикнулся Вовка, косясь на еду и питьё.
      – Сытое брюхо к ученью глухо! – услышал он в ответ и сник. И с Кешей ситуацию для «момента истины» не создал, И ответвление исследовали пустое. И со жратвой тоже пока обламывалось. Да ещё пол чинить, будь он неладен!
       Одно радует: запасной выход на случай… на какой-нибудь случай, есть. Да и жратва не убежит. Да и Жедяева напугали – животик надорвёшь! Давно у нас в помещении такой атмосферы не было! Всё огурцами да водкой пахнет. Устроили, понимаешь, кабак на рабочем месте, ни стыда, ни совести! Вот, доложить бы куда следует, чтоб не повадно было! Взяли моду: всё подряд обмывать! «Иначе удачи не будет»… Вот, паразит, и базис даже подвёл! Хотя… что я к нему привязался? Человек первый раз в отпуске за последние пятнадцать лет. Рад, поди, как ребёнок… Да ещё в такой компании!.. С писателем да разведчиком… Нет, со шпионом! Рад, конечно!
      Посмотрел на Александра. Лицо того и впрямь светилось. Владимир прислушался.
      – …так что, Александр Анатольевич, напрасно Вы волнуетесь. Похмельный бредовый синдром не такая уж и редкость! По слухам, им страдали и Пётр Великий, и Лукулл, и Борис Николаевич, и Фёдор Михайлович, и Беня Крик… ЛЕчится, как Вы сами изволили выразиться, «подобным» и безо всяких последствий. Не переживайте! Сейчас подлечимся – и баиньки. Завтра встанете – не узнать… И страхи все пройдут, и бельё высохнет… Не переживайте… Давайте… по чуть-чуть… ну, по-слегка…
      Голос Иннокентия  ласково журчал, как струйка в рюмку, наводил на мысли о кущах и неге.
      – Давайте, ребята, давайте… Дело-то движется…

      Г Л А В А   10

      Белый плавно и осторожно работал щёткой-смёткой освобождая чугунный ствол от наносов. Песок поднимался кверху и мутной стройкой уносился течением в сторону Земли Франца-Иосифа и дальше, к Юкатану, пополняя золотой запас Соединённых Штатов.
      Настроение у Белого было радужным, можно сказать, – предновогодним. За полмесяца поисков это была первая, по-настоящему стоящая, находка. Трёхгранные гвозди, пятак 1943 года выпуска и пудовая гиря в счёт не шли. Гирю даже пилить не стали, посчитали чьей-то неуместной шуткой. А вот сегодняшняя находка вызвала дрожь во всём теле! К сожалению, оба края ствола были занесены подводными дюнами по самое «не могу». Приходилось кропотливо и осторожно разгребать песок, чтоб, не дай Бог, не пропустить что-либо существенное. А вдруг стволы расчеканились и добро грудой лежит рядом?!
      На противоположном конце трудился, не покладая ласт, напарник с необычным прозвищем Жоха. Он с трудом просматривался сквозь цветущие сине-зелёные водоросли.
      Белый старался не отвлекаться на Жоху и замершего в метре от него любопытствующего судачка. Первое время тот пытался гоняться за песчинками, как собачка за апортом. Затем уставился на Белого и гипнотизировал его уже минут пятнадцать.
      Белого это нервировало. Но он был гостем в этой вотчине, а судак – хозяином. Приходилось терпеть и стараться не обращать внимания на дурака. К тому же, по мере очищения чугуняки, в голову всё чаще приходил вопрос: – Как мы эту чушку поднимать будем? Метра четыре длиной, не иначе… Да ежели полная… Мало не покажется…Ладно, главное – очистить, а там посмотрим… Маячок пока навешаем…
      Подплыл напарник. Громадный расплющенный нос его еле помещался в маске. Создавалось впечатление, что стекло линзой выгнулось наружу.
      Энергично поманил за собой. Сердце Белого заколотилось. Рванул следом. Подождали, пока уляжется муть. Перед ними торчала оголённая чугунная труба с раструбом на конце. ЧКН-150, ГОСТ-3874. Труба канализационная, напорная, диаметром 150 мм.
      Белый в отчаянье сплюнул в загубник и начал подниматься.
      В лодке устало поснимали снаряжение, откинулись на нагретые резиновые борта и долго молчали, переваривая неудачу.
      – Чего делать будем? – не вытерпел первым Жоха. Нос его постепенно выправлялся и приобретал природную форму.
      – Искать будем, – хмуро отозвался Белый. – Чего мы здесь облазили?.. Фиг, да немножко!.. Не вешай нос! Видишь? – кивнул он на стоящую метрах в ста от них лодку. –Тоже с неделю что-то ищут. И параллельно нам идут… Может, то же самое ищут…
      – Может… Достань сигаретку…

                                  .   .   .

      – Ну Иван Хамитович!.. Ну, угодил, родной!!! – лицо Андрея Борисовича светилось счастьем. Он спустил ноги в воду, взвизгнул по-девичьи. Перевернулся на живот и попробовал сползти в воду целиком. Но живот зацепился за борт, притормозил. Пришлось отталкиваться.
      – Уф-ф-ф! Уф-ф-ф! А вода-то – молочко парное! Идёмте, Иван Хамитович! Идёмте, не бойтесь!.. Нас ждут великие дела! Уф-ф! Счастье-то какое! Ну, спасибочки! Молоко!..  А ежели ещё и сыщется что- нибудь!.. Смелей, смелей! Во-о! Правда же – молоко?! Ну, что, заныриваем?..
                                      .   .   .

      Радостный голос Андрея Борисовича звонко разносился по воде аж до камышей на другом берегу.
      В камышах, в маскировочном халате, на пятнистой резиновой лодке восседал                    (полулёжа) человек (сквозь москитную сетку и не разглядеть было – молодой или с усами, красивый или румын) и битых два часа наблюдал в добротный цейсовский бинокль за сложными параллельными манипуляциями двух команд ныряльщиков у профилактория «Изумруд».
      Периодически (не вставая) подсекал окунишку на зимнюю удочку. Бросал того в зелёное, защитного цвета ведёрко с водой. Так же, таясь, насаживал нового червячка, поплёвывал на него для фарта – и вновь замирал в ожидании.
      Фартовая слюна на москитной сетке подсыхала под лучами предзакатного солнца  и мешала обзору.
                                             .   .   .

      – Нет там никаких ящиков!
      – Но бункер-то есть?!
      – Бункер есть!..
      – Значит, и ящики должны быть! На кой им бункер без ящиков? В следующем ответвлении и будут! Ай да Лизавета! Ай да Сигизмундовна! Ай да… – Александр осёкся, встретившись взглядом с Кешей. – Молодец, в общем!.. А вы: «бомбоубежище, бомбоубежище» заладили…
      Володька не разделял его оптимизма.
      Во-первых: он не верил в случайные совпадения. А они всё продолжались. За разговором случайно выяснилось, что обосноваться именно на  э т о й  базе Александру насоветовал Иннокентий.
      – Да ты что, не помнишь?.. Ты ещё на магию координатных чисел ссылался! На вещий сон под пятницу!.. На фамилию директора: дескать, с такой фамилией – Бельдыев –  у меня проблем с арендой не будет!..
      – Правда, что ли? – искренне, кажется, удивлялся Иннокентий. – Ты смотри, что нагородил!.. Выпили, что ли, тогда лишнего?..
      Но Володька-то уже знал цену этим «искренностям»!
      Во-вторых: он понимал, что в эту дурацкую историю ребята вляпались благодаря его не менее дурацкой публикации! За что ж им-то, убогим, пусть даже и шпиёнам, страдать? А страдания – он загривком чувствовал! – ещё и не начинались! Чего этот дурак радуется, лыбится, как Дед Мороз во втором часу ночи?! Ни хрена не соображает! Вот как на него положиться теперь?! Кеше – верит! Всё вокруг – олл райт! Улыбка до ушей! А ведь от Саши Малышенкова – это третье – пока никаких вестей! А вдруг какая-нибудь бяка выяснится? И что? Общественность поднимать? Да общественность за такую улыбку сама тебя не то что поднимет, а опустит не задумываясь! И поделом!  
      Нет, Вольдемар! На тебя, и только на тебя вся надежда!!! Думай! Что угодно, но – думай!!! Думай, родной!!!
      Главное – чтоб все были живы! И найти, что ищем! А что ищем – потом разберёмся! И, наконец-то, всё-таки разобраться с Иннокентием… До конца!

       Г Л А В А   11

      Внедрялся Иннокентий Ферапонтович тяжело. Ежели б не добротная «легенда», выдуманная отцом, и не качественные документы, нарисованные полуслепым поляком-эмигрантом – он бы «засыпался» в первые же дни. Менталитет здешнего люда оказался непривычен и необычен с точки зрения Г. Лански. И надо было переучивать русский язык. Опять же, выручила «легенда», согласно которой он тринадцать лет работал энтомологом в эвенкской лесотундре, где за это время почти не встречал людей, отвык от всякой лексики и стал застенчивым и молчаливым. Люди с пониманием относились к таким выкрутасам чужой судьбы, жалели Кешу и старались помочь, кто чем мог: случайный сосед по столику в пивной устроил его в ПО «Полёт» инженером; встречающиеся периодически женщины втихомолку плакали и голУбили; старушка из квартиры напротив одаривала варёными яичками и сплетнями.
      Снятая сразу на три года полуторка (это тоже было новое слово для Иннокентия, так как более в России нигде однокомнатную квартиру так не величают) постепенно обустроилась.
      Периодически отчитывался перед отцом, отсылая телеграммы:
      «Обустроилась. Хавронья»
      «Устроилась на работу. Хавронья»
      «Вышла замуж. Хавронья»
      «Развелась. Хавронья»
      «Уволилась. Хавронья»
      «Устроилась. Хавронья»
      «Сделка пока застопорилась. Нет комплектующих. Хавронья.» и т.д.
      И за все эти годы отец ответил лишь два раза. И оба раза – по поводу семейной жизни.
      «Дурак! Отец» – на «замужнюю».
       И – «Молодец! Любящий Вас отец» – на «разводную».
      Честно говоря, Иннокентий уже опустил руки… Ни богатых друзей, ни спонсоров за время жизни в городе Ч… ему приобрести не удалось. Светиться же со своими капиталами (а они, поверьте мне, у него были!) он не решался. Штатовская налоговая служба внушала ему уважение и страх, что у него, дефективного, распространялось и на российскую…
      И если бы не случайная встреча с Александром Анатольевичем, то… Не знаю… Так бы и кончилось всё пшиком… Ну, ещё бы раз женился… Ну, народились бы детишки у Тяпы… Ну, развёлся бы… Или не развёлся…
      Словом, что фантазировать, ежели планида спланировала всё по другому…

                                  .   .   .

      – Так! – грозно прозвучал голос Александра. – И по какому случаю оргия?!
      Ребята чинно и скромно сидели за столом с одной-единственной! литровой бутылочкой «Немирофафа», резали бутербродики и этот окрик больного и контуженого льва им совсем не понравился. И вообще: им уже второй день не нравился Александр Анатольевич. После того случая, с люком.
      Они недоумённо обернулись.
      – Ты чего?.. Опять голодный?
      Владимир был более привычен к Александровым выходкам. Он их просто старался не замечать.
      – Подожди немного, пельмешки почти сварились. Кеша, помешай, пожалуйста…
      – Чего Вы, Александр Анатольевич?.. – Кеша трубочкой вытянул губы, пробуя с ложки воду на соль. Обжёгся. Выругался незлобно.. – У нас повод: у Владимира рассказ опубликовали. Да Вы проходите, присаживайтесь!..
      Александр Командором прошествовал в офис, сбросил сумки у холодильника.
      – А при чём здесь спиртное?! – Голос его не смягчился. – Это что, обязательно?..
      – Точно: голодный! – подумал Владимир. – Иль Кеша переборщил позавчера со своей кодировкой… Их там, поди, разным штучкам обучали…
      – Саша! Ну, кончай!.. Не порти праздник!
      – Тяв! – подтвердила Тяпа, облизываясь после сервелата.  
      – А это кто там ещё гавкает?! – Александр грозно перевёл очи долу, на собаку.
      Все замерли, ожидая традиционного ответа. Но Тяпа только скептически хмыкнула и принялась за следующий кусочек.
      – Всё, всё! Садимся! Кеша, накладывай! Саш, а ты всё купил? – прервал Володька затянувшееся молчание..
      – Всё, всё… – хмуро буркнул тот в ответ.
      – Ну, и хорошо!.. Ну, и ладненько!.. Всё! За стол!
      – Чего обмываем? – всё так же, хмуро, буркнул Сашка.
      – Детектив… маленький… рассказом…
      Александр опрокинул в себя рюмку. Покрутил головой. Выдохнул.
      – Ты смотри! Детективы принялся писать!.. Какого лешего?.. Всё равно, лучше Стаута иль Акунина не получится!..
      Опять покрутил головой, будто воротник жмёт.
      – Нет!.. Сидит себе и кропает!.. Заело его, видите ли!.. Раж писательский!.. Пустозвон…
      – Чего ты!.. Меня даже за границей читают! – с обидой отозвался Вовка. – Райберы    как-то звонили… За рассказы благодарили!..
      – Богато! Это ж какой охват читательский?! Ого-го! Оксанка моя в Штатах… Томы в Германии – ещё четверо… Ну, Райберов, допустим, десятка три с половиной наберётся в земле обетованной… Богато!.. Растёшь! Спросом пользуешься!
      Володька тоскливо глядел в сторону, в одну точку. На левое ухо Тяпы.
      – Напечатали его… – продолжал бурчать Александр. – И где, позвольте спросить? В «Интернете» опять? Заглядывал я туда, случалось… Ну, это же такое поле для игрищ и забав!.. Что только не выплёскивают! И, ты посмотри, как читают-то!.. И что пишут-то!.. «Мне очень понравилось… свежо… искренне… загляните на  м о й   сайт… я думаю – Вам понравится…»
      Вот так… друг друга… и насилуют своими «творениями». Тираж увеличивают.
      Иль романы… Ну, здесь вообще!.. Кто за большой объём чтива возьмется? Да никто! Так они, Кеш, по главулькам, представляешь? – по крохам его сцеживают! И смотришь: мать честная! Десятки тысяч читателей!..
      Володька засмущался. Он тоже грешил всем этим. А чего такого?! Какая разница, как печатать? Чем хуже советских «Из номера в номер»? Но отчего-то всё равно было стыдно. Будто «Богатые тоже плачут» кропал. И насильно Чехову Антону Павловичу всучивал на рецензию! А тот не выдержал такого издевательства – и на второй главе застрелился! Или слёг в горячке с неврастенией!
      Володька загрустил. Очень уж жаль стало классика. Аж невмочь! И себя – тоже… Заодно с Антон Палычем…
      – Ну, что Вы, Александр Анатольевич… У человека радость, а Вы… гнобите его, будто старушку через улицу не перевёл. Нельзя же так! Проявите благородство! Да, кстати… – Кеша отставил кружку в сторону, полез зачем-то в сейф. – Это Вам… Пришло сегодня. Мы немножко перлюстрировали его с Владимиром, думали, что-то срочное… Оказалось – Вам… Лично…
      Он протянул Александру красочный конверт.
      – Что это? – с подозрением спросил Александр, не притрагиваясь к конверту.
      – Споры сибирской язвы, – сварливо произнёс из угла Владимир. – Графом тебя окрестить хотят… Или князем… Или дебражелоном… Чего душа пожелает!
      Саня недоверчиво вскрыл конверт и вчитался. По тому, как натянулся пиджак, стало ясно: Александр выпрямил плечи. И на лице его замаячила горделивая улыбка, пока ещё еле видимая.
      – Они, правда, ещё и пятнадцать тысяч просят, – попробовал всё-таки испортить ему настроение Владимир.
      – Да не-ет… Это они так… Мелочёвка… За орден да официальную бумагу… Главное – я у них уже в реестре! То есть – со званием!
      Александр возбуждённо потёр руки.
      – Где вот только взять их, эти тысячи?.. На чём сэкономить?
      Обвёл глазами помещение. Взгляд его, как у удава, застопорился на бутылке водки.
      Владимир медленно-медленно снял её со стола и спрятал между ног.
      – Ты святое-то… Не замай!
      Александр так же медленно перевёл остекленевшие глаза на Тяпу.
      Та поперхнулась, закашлялась.
      – Александр Анатольевич! Ну Вы что психику у девочки травмируете? – обиделся Иннокентий, подхватил ту на руки.
      – Это что!.. Он ещё и нас золотарями в аренду отдаст в частный сектор! С него станется! Ишь, распыжился! Граф де ля Турсука! Пустили в Европу… Мать родную продаст за выпендрёж! Вот оно, Кеш, благородство высшего света! Что для них людишки – монета разменная!.. На борзых меняют!..
      – Я не люблю охоту, – подал голос Александр.
      – Ну, в карты тогда проиграешь!
      Саня вздохнул, поняв, что здесь поживиться нечем.
      – Ладно, прекращай, Вовка… Я так… пошутил, а вы…
      – Ты вот ей объясни! – кивнул Володька на Тяпу. – Довёл человека!.. Чего, вот, с ней сейчас делать? Шутки у тебя!..
      Тяпа тряслась и жестоко, беспрестанно икала.
      – Кеша, ну ты же лечил Малышенкова от икоты!.. Сделай что-нибудь!
      – Тяпочка, прости меня! Пошутить хотел! – Санька молитвенно прижал пудовые кулаки к груди.
      Володька смело достал литровую бутылку.
      – Может, ей капельку?..
      Кеша с сомнением намочил в рюмке кусочек колбаски, поднёс Тяпе. Та долго принюхивалась. Затем слопала колбаску, лениво перебралась на диван – и заснула.
      – Так, – шёпотом произнёс Александр. – И на чём мы остановились?

      Г Л А В А    12

      Володька откинул крышку, высунул голову со счастливым лицом на ней. И в ту же секунду чья-то рука в перчатке, пахнувшей оружейной смазкой и порохом зажала рот, а другие руки, подхватив под-мышки, резко, как морковку из грядки, выдернули его в комнату, вжали в пол.
      Боковым зрением он увидел приближающееся к нему лицо в плохо связанной шерстяной маске.
      – Где второй? – почти беззвучно спросило лицо. Распустившаяся шерстинка попадала в рот, поэтому лицо её постоянно отдувало.
      Володька сделал страшные глаза и показал ими вниз.
      «Лицо» подняло ладонь вверх, показало один палец и направило его вниз. Затем исчезло из поля зрения. Но руки, державшие Владимира сзади, хватку не ослабили.
      Через минуту послышались шум, возня – и Иннокентий улёгся рядом.
      – Да отпустите вы этого, мелкого! – раздался голос Малышенкова. – Этот – свой! Этот – за нас!
      Хватка ослабла. Вовку грубо подняли, встряхнули. Он огляделся.
      Мать честная! Карнавал в Венеции! Лишь Малышенков да Жедяев, сидевшие на диване, были без масок. Остальная же «группа захвата» – в камуфляже, при оружии – глядела на мир сквозь прорези тевтонскими глазами: жёстко и решительно.
      – Мужики, что за буффонаду устроили? – плаксиво спросил Владимир, боясь пошевелиться.
      – Иди, вон, на диван, не мешайся! Буффонада… – Малышенков подошёл к Иннокентию, долго и презрительно смотрел на его затылок. – У-у, гад! Ещё и Петровым назвался! Замаскироваться вздумал! Как бы дал щас!.. – Он замахнулся.
      – Майор, отставить! – Старший группы отодвинул его от Кеши. – Не положено!
      – Чего ты, правда, злишься так? – Жедяев спокойно покуривал сигаретку. – Он же не со зла тебе тогда заехал…
      – Да у меня зятёк – Петров! Вот такой же… двуличный… То со мной: «мир, пейс», то с тёщей… Перерожденец… И этот – такой же… И Иванов он, и Г. Лански он, и Хевронья он, и Хавронья, и Цыганков… Сам-то не запутался?
      Вовка, не веря ушам своим, внимал Малышенкову и аж колдобился от собственной прозорливости. Присел на краешек дивана.
      – Саша, а откуда ты… знаешь всё это?
      – Откуда, откуда… От верблюда! Начал справки у ребят наводить про этого «Януса», а они, оказывается, его давно уже «пасут»! С Оксфорда!
      – Значит, всё-таки, Оксфорд! – промелькнуло у Володьки.
      – …Они всех «высоколобых» ещё в яслях на заметку берут… Но те-то порядочные оказались, а этот в Россию припёрся! Пять лет сиднем сидит! Чего сидит, спрашивается?.. Вынюхивает, высматривает… И ведь такое навыдумывал: и в Эвенкии он маугличал, и бабуля у него какие-то гостайны знала, и любовь несусветную с финном…
      – Бу-бу-бу, – что-то невнятно пробубнил Иннокентий.
      – Что? – все повернулись к нему.
      – Он говорит, что всё рассказал этому, – перевёл старший и указал автоматом на Владимира. И спустил предохранитель.
      Володька передвинулся за Жедяева. Тяпа – за него.
      – Ты с оружием-то… того… А то икнёшь, а оно стрельнет…
      – Да, мужики, давайте без фейерверков. – Жедяев, пытаясь сохранить спокойствие, отодвинулся от Владимира. – Что он тебе рассказал?
      – Да всё! – Володька почувствовал себя неуютно, будто сидел голым в женском отделении. Но мужское начало в нём все-таки пересилило, и он спрятал Тяпу за спину, ощущая себя Матросовым. – И как он нас обманул, пытаясь исполнить волю отца… И как искал все эти годы возможность найти родовой клад… И как наврал про ящики, потому что тебя больше ни чем на поиски не раскрутить было… Всё почти рассказал!.. А вот про Лански с Хавроньей не рассказывал… Кто такие? Почему не знаю?
      Малышенков от него отмахнулся.
      – Вы нашли что-нибудь?!
      – Конечно! – Владимир кивнул на прорезиненный мешок с каким-то грузом внутри. –Всё, как говорил его отец: подняли плиту…
      – Ну, и…?!!
      – Ну, и нет там ни хрена! А что дальше делать – батя ему не успел сказать! Слава Богу: плита назад грохнулась и разбилась. Вот в ней-то ящик и нашли! Только уж что-то лёгкий больно… Никак на золото не тянет… Уран, может, какой- нибудь?..
      – Бу-бу-бу! – вновь встрял в разговор Иннокентий.
      – Он говорит: там родовой архив. – Толмач, наконец-то, поставил оружие на предохранитель.
      – Ладно, сейчас посмотрим… Командир, спасибо тебе… И вам, ребята… Все свободны… Нет, не надо одевать на него наручники, я думаю, он сейчас смирным будет, да, Кеша? Или как тебя там… Спасибо, ребята! Счастливо вам! Привет генералу, Пал Палычу! Три дня на разграбление города! – попробовал Малышенков пошутить напоследок.
      Старший внимательно на него посмотрел.
      Малышенков стушевался.
      Старший обвёл взглядом остальных. Увидел стоящий у стола пакет, принесённый Жедяевым. Аккуратно поднял его. Звякнуло бутылочное стекло. Много стекла.
      – Ну, раз мы больше не нужны… Не поминайте лихом! Мы уходим.
      И группа гуськом вышла из помещения. Взвыл мотор – и вскоре всё стихло.
      – Ничего, – успокоил всех Жедяев. – У нас ещё и в холодильнике, и в сейфе осталось…
      – Саш, – Володька потянул за рукав Малышенкова. – Может, рано ребят отпустил?.. Только клад нашли, а ты ребят отпускаешь… А сам говорил: бандиты, мафия…
      – Ты, Вовка, совсем что ли «приплюснутый»? Какие, к чёрту, бандиты?! Какая, к лешему, мафия?! Палермо нашёл… В плечи ещё целоваться не научились. Если какие и были когда-то, так они все сейчас за сто первым километром. Или, даже, за Щучьим… А, может, и вообще в Москву перебрались! Скажешь тоже: мафия…

      Г Л А В А    13

      Ребята сидели возле домика, у мангала, и варили уху. Хвосты рыб задорно торчали из котелка. Белому очень хотелось, чтоб среди них не было давнишнего знакомца-судачка. Как-то попривык он к этому паршивцу за последние три дня.
      Но найденные Жохой чьи-то брошенные на глубине сети сортировкой не занимались, посему положились на случай: авось нашего, непутёвого, средь них не будет.
      Рыбу почистили, сети сожгли.
      И сейчас сидели, истекая слюной, пялились в звёздное время и переговаривались.
      – Эти-то… с катера… тоже домик на базе сняли. Вон, варят чего-то… – Жоха кивнул на соседский домик.
      Белый лениво повернулся. Объёмные силуэты соседей неподвижно застыли у своего мангала.
      – Может, подойдём?.. Познакомимся?..
      – Похлебаем ушицы – и подойдём…

      – …Андрей Борисович, эти идут!.. «Коллеги»…
      Испуганный шёпот не понравился Андрею Борисовичу.
      – Не волнуйтесь, Иван Хамитович! И перестаньте бояться! Мы – у себя дома! Мы арендовали этот домик у сторожа на два дня!
      – На три! Я ему три бутылки отдал!
      – Тем более! Сидите! Не бойтесь никого…

      – …Здравствуйте.
      Подошедшая парочка застенчиво мялась поодаль.
      – Добрый вечер. Да вы подходите, не стесняйтесь! Знакомиться будем..
      Гости скромно притулились на краю, жались друг к другу, как новобрачные.
      – Ушицу будете? Рыбка свежая.
      – Да мы… это… – Жоха достал из кармана фляжку, выжидательно посмотрел на хозяев. – По слегка…
      – Что ж, не откажемся, под горячее-то… Иван Хамитович, у нас тоже где-то припасено было…
      – Это мы мигом!.. Это мы сейчас!.. – засеменил тот в домик. Заодно, вместе с горячительным, принёс и разовую посуду. Порезали хлеба, лучок. Разлили. И горячее, и охлаждённое.
      – Ну, за знакомство!..
      – Олег.
      – Матвей.
      – Иван Хамитович.
      – Андрей Борисович, председатель Ч-го общества филателистов и нумизматов.
      Гости уставились на него.
      – Чего вы?.. Правда – председатель.
      – Так Вы-то нам и нужны, Андрей Борисович!
      – Это… каким боком? – удивился тот.
      – Жоха, дай вырезку! Вот, посмотрите! Читали эту статью?
      Олег показал запаянную в файл газету с Володькиным рассказом.
      – Не только читал, но и досконально проштудировал! Хорошо, чертяка, написал! Меня, старого – и то вытянул на природу! Сижу, вот, с вами здесь… Эх, жить бы да жить ему… с таким умищем да фантазией…
      – Да, да… – Олег Белый скорбно покивал головой. – Наслышаны… Жаль…
      – Да что – «жаль»?! Жаль, что этот сволочуга координат никаких не оставил! Кинул замануху – и в кусты! Разве ж так порядочные люди поступают?! Расстреливать на месте за такие выкрутасы надо!
      – Да куда уж ему больше- то? – не согласился справедливый Иван Хамитович. – Вы уж скажете, Андрей Борисович…
      – А что, не правда? Мы с тобой целое общество на две недели закрыли! В командировку, дескать, уехали!.. Ищем здесь, не знаем что… И там ли вообще ищем – тоже вилами на воде… Вот вы чем занимаетесь, молодые люди?
      – В отпуске сейчас… А так – инженеры в «Роторе»…
      – Да я не о том! – досадливо прервал Олега Андрей Борисович. – Вот здесь,                      з д е с ь  именно что делаете?! Не у плотины, не у Сосновки, а именно  з д е с ь?!! Во-от! Тоже пришли к выводу, что  з д е с ь? А на основании чего, позвольте спросить? ГлубИны!!! Так? Вот и мы: бред сивой кобылы принимаем за факты! Наливай, Иван Хамитович! Наливай, родной!
      – Ребятушки, мы-то вам зачем понадобились? – спросил, разливая, Иван Хамитович.
      – Да давно уж хотели к вам подойти… Неделю уж почти рядом топчемся… Мы так и поняли, что одно и то же ищем… Интересно только: не байки ли всё это? Про пушки-то?.. Вот вы, как историки и специалисты, скажите: может такое быть? Не наврал журналист?
      Ребята с затаённой надеждой посмотрели на председателя.
      – Нет! – твёрдо заявил Андрей Борисович. – Не наврал! Было такое! Только, может, не у «Изумруда»… Ну, за удачу!
      И в это время в ближайшем кустарнике что-то тревожно зашумело, зашевелилось.
      – Кого это ещё на ночь глядя несет? Сторож, что ли?
      – Может, ёжик?.. – Жоха на всякий случай нашарил полено. – Они сейчас активные…
      – Если только мутированный… Ишь, как кусты гнёт. Как шатун…
      Но из кустов появился давешний наблюдатель в москитной сетке. С трудом протянул за собой на верёвке резиновую лодку. Откинул колпак и утёрся.
      – Киря!!! – в один голос вскрикнули Олег с Матвеем.
      – Он самый!
      Незнакомец устало вздохнул. – Хау ду ю ду… Здравствуйте. – Вошёл в свет костра. –Извините… ребята, у вас пожрать осталось что-нибудь?..
                                                        
                                         .    .    .

      – Итак, подытожим…
      Машина генерала ФСБ была взята без спроса его шалопаем-племянником, Олегом Белым, двадцати трёх лет, инженером СКБ «Ротор», в свободное время – «чёрным» археологом-подводником, для слежки за нашим многоуважаемым Владимиром.
      Машина дядей отобрана, племянник (по данным моей «прослушки») получил нагоняй. Эт-то раз!
      Малышенков стукнул пустой стопкой по столу. Жедяев услужливо подлил.
      – «Вольво», номерной знак «А 001 АА», принадлежащая вору в законе Тёме Троицкому (настоящее имя Артемий Биргильдинов) была продана семь лет назад председателю Ч-го общества филателистов и нумизматов Фуксову Андрею Борисовичу, 59-ти лет отроду, по генеральной доверенности. Биргильдинов-Троицкий, думаю, об этом даже не подозревает, так как девятый год обитает в Таиланде и возвращаться не думает. Ему там дали 17 лет. За кражу белого слона из императорской конюшни.
      Председатель наш – человек уважаемый и порядочный, на работе характеризуется только с положительной стороны. Связей, порочащих его, не имел. Но, по словам зама, Ивана Хамитовича Лютого, часто впадает в детство и в такие минуты бывает неадекватен. Как в случае слежки за Владимиром и поисков эфемерных сокровищ. Эт-то два!
      Стук стопки. Журчание жидкости. Тишина. Выдох. Хруст огурца.
      – А третья машина? – осторожно полюбопытствовал Владимир. Его завораживали эти чёткие сухие Сашины «Раз, два…». В эти минуты он напомнил ему одного из любимых литературных героев. Правда, у Саши серебрилось вокруг тонзуры, а не виски. И ростом он был мелковат. И колорита восточного рядом с ним не возникало (Владимир специально всмотрелся в Жедяева и Кешу: нет, японцами от них и не пахло. Уральцами пахло.)
      Но было в Малышенкове что-то похожее… Нет, не дворянское, благородное, упаси Боже! Нет! Скорее всего – что-то военное… Конторы их сближали через столетия, что ли?..
      И вот это медленно-раздельное: «Эт-то раз, эт-то два…» – будто чётками стучат – это впечатляло, и хотелось продолжения.
      – Третья машина, ВАЗ-21213, с московскими номерами «С536 МХ», была арендована в первопрестольной Кириллом Анатольевичем Миксеровым, имеющим двойное гражданство: Россия и Канада. Миксеров является бывшим согруппником и сокурсником Олега Белого…
      – Соинститутником, тогда уж…
      – Эт-то три! – закончил Малышенков, не слушая провокатора.
      – Ну, ясно. – Саня Жедяев потёр переносицу, о чём-то задумавшись. Затем не удержался и почесал затылок. – Тоже за сокровищами припёрся.
      – Эт-то три! – вновь подтвердил Малышенков, и вновь подстукнул стопкой, но и сейчас его проигнорировали.
      – Так! – Жедяев решительно поднялся. – Всем – по сто грамм – и приступаем! А то, я смотрю, Кеша себе места не находит…
      А на Иннокентия, и вправду, больно было смотреть. Он то бледнел, то пунцово вспыхивал. Его колотило заметной для окружающих дрожью. Глаза не отрываясь смотрели на мешок с хабаром.
      Господи! Да когда же эти кретины наговорятся?! Столько лет ожидания!.. А этим лишь бы замахнуть!
      – Ну, вскрываем?..  – нечаянно бил по больному сволочь-Жедяев.
      – М-м-м… э-э-э…
      – Да что ты, Кеша, блеешь, как ведущая на «Эхо Москвы»? Выплюнь носки, прекрати стирку! Говори чётко, внятно: вскрываем?
      Теперь влез со своими комментариями гад-Владимир:
      – А что?.. На других не мычат? Что ты к «эхушникам» привязался?
      – Мычат! – согласился Александр Анатольевич.
      – О-о-о! – взвыл про себя Иннокентий. – Они сейчас диспут устроят!
      – Мычат! Но с такой напускной значительностью и интеллигентностью – тока там!
      – Вскрываем!!! – наконец-то прорвалось у Иннокентия.
      – Мужики! – толстокожий Малышенков, видимо, майорским чутьём просёк Кешино настроение. – Давайте, действительно, посмотрим: что там?

      Г Л А В А    14  

      – Киря, Киря… – ласково повторял Жоха, наливая тому третью миску ухи. – Оголодал-то как!.. Хреновато там, в Канаде, да?
      Тот что-то забубнил набитым ртом, помотал отрицательно головой.
      – Да ты ешь, ешь… Сам вижу, что хреново… Недавно только о тебе с Олежкой вспоминали… Дело здесь одно закрутилось… С пугачёвскими стволами, помнишь, ты рассказывал? А местный журналист тиснул об этом в газете. Без координат, правда… Сам копыта отбросил, а нам – заморочки… Вот вторую неделю ищем… Пока ничего. А это – коллеги по несчастью. Учёные. Параллельно идём… Знакомьтесь, кстати…
      Кирилл, наконец-то, прожевался. Привстал. Поздоровался.
      – Я, мужики, честно говоря, тоже вторую неделю здесь, – виновато признался он. Оглядел столик, придвинул к себе пару бутербродов и открытую банку тушенки. – За вами всеми наблюдал…
      – Как – наблюдал?! – Олег замер с бутылкой над Кирилловой кружкой. – За нами?!!
      – Да ты послушай сначала!.. – Кирилл всё-таки подсунул ему кружку. – Наливай!.. В общем, прочитал я про ваши клады в Интернете – и бегом на Родину. В Москве машину арендовал – и в Ч-бу…
      – Машина-то тебе зачем? – как-то немного брезгливо спросил Олег. – Тем более московская…
      – А я, когда два года назад уезжал на Запад, что-то не видел в Ч-бе автопроката! – язвительно ответил Кирилл. – Да и вы с Матвеем безлошадными были!
      – Давай, давай дальше!.. – заторопил его Жоха.
      – Ну, приехал… Сунулся к Белому – дома никого. К тебе – тоже… Поехал к журналисту этому, благо, адрес сейчас узнать – не проблема. Подъезжаю – ба! Дядьки твоего машина стоит! Только подойти хотел – тронулась. И такая кавалькада потянулась – мама не горюй! Журналист, дядька твой, «Вольво» какая-то (я уже потом узнал, что Ваша, – кивнул он головой Андрею Борисовичу), «пятёрка»… И я замыкающим… Ну, думаю, у них и дела творятся!.. Чикаго целое!
      Два дня за вами колбасился! Ни пожрать, ни поспать, ни оправиться! А когда на карьере несчастье с журналистом случилось – разъезжаться стали. Я – следом. Наконец-то, думаю, объяснюсь с вами. И пожру по-человечески… А пока плёлся следом – ещё один «хвост» обнаружил. Теперь уже за собой. Попытался оторваться – вот вам!.. «Спецы» вели! Ну, я через плотину – и в леса! Лес-то для меня, что дом родной… Затерялся… Тачка, правда, в болоте завязла, кое как снаряжение вытащить успел.
      Думать начал… А что оставалось делать? И пришёл к выводу, что у «Изумруда» объявитесь. Каково, а? Здорово я вас вычислил? Залёг на том берегу – и наблюдал. И никакой слежки за вами не обнаружил! Никто вас не «пасёт»!
      Галеты кончились… Тушёнка кончилась… Сигареты кончились… – скорбно молвил он далее. – Окунишек ловил. Подсолю – часа через два лопаю. Воду из реки пил. Пока попривык – в кустах насиделся, пробивало шибко… К вам переправиться опасался… А сегодня решился! Что я там, как мизерабль?.. Всё ж таки вторая неделя пошла… Да и ночь… Да и не клевало сегодня, – закончил он тихо. – Матвей, там ушица осталась?
      – Господи! Это ж сколько человек испытал?! Бедолага! – Иван Хамитович вновь засеменил к домику и вернулся с утренней пшённой кашей. – Кашку будешь? Подогреть? С маслицем!
      – Подогрейте, – Кирилл поморгал усталыми покрасневшими глазами. – А вы-то?.. Сами-то будете?
      – Ешь, ешь, родной! Олег, подлейте всем! Э-эх! – Иван Хамитович уселся с кружкой на своё место. – Вот она, чужбинушка-то!.. Н-нда… – Ласково погладил Кирилла по спутанным засаленным волосам.

  
                          .   .   .

 
      Иннокентий лихорадочно разворачивал пергаменты, берестяные грамоты и прочие манускрипты. Прочитывал их и откладывал в сторону. Лицо его светлело и растягивалось в счастливой улыбке.
      – Ну, что там? Что?!
      Ребята в нетерпении заглядывали через его плечи, пытались что-то сами разобрать, причём, Сашка – в кириллице, Вовка – в мефодице, но – тщетно. Поэтому теребили Кешу.
      – Кеша, сволочь такая! Не молчи! Что там?!
      И лишь Малышенков соблюдал невозмутимость: сидел за столом в добротном костюме и вкушал, запивая…
      Кеша, наконец, откинулся на спинку дивана, обвёл радостными глазами подельников.
      – Ну, всё-то я, конечно, не разобрал… Одно ясно: это рецепты.
      Почему-то удивляться ребятам показалось легче с открытыми ртами. Даже Малышенкову, хотя это и выглядело не эстетично…
      – И… мы… это… с-столько времени… и-искали? – Саша Жедяев вдруг зазаикался. Раньше Владимир этого за ним не замечал. Потом вспомнил, кто спонсировал эту авантюру – и заикание принял, как должное.
      – Эх, друзья мои! – Иннокентий закинул руки за голову, улыбнулся мечтательно, витая на седьмом небе. – Ни черта вы не понимаете! Это рецепты водки!!!
      – И?!!
      – Вот вам и «и»!!! Вы на даты-то посмотрите!!! 11 век!!! 13-й!!! Вот снова 11-й!!! А этот… где он?.. А-а, вот: девятый!!! Это ж… Переворот всего!!! У нас с поляками чуть до войны не дошло по поводу бренда «водка»! Они на 15-й век ссылаются!.. – Он счастливо засмеялся. – На 15-й! А здесь – девятый!!! Это ж такие деньги!.. «Газпром» новый! Живые деньги! На века хватит! И нам, и детям, и внукам! Сокровища ищем, а они – вот! Ох, и попляшут сейчас у нас Немировы со Смирновыми! Да и весь мир попляшет!
      – Ну, что ж… – Александр, кажется, немного успокоился. – Раз так… Что ж, поднимать потихоньку Рассеюшку будем… – Задумался. – Раз такое дело… Но это же, поди, где-то на верхних уровнях делается?.. В верхних эшелонах?.. Ежели, говоришь,  чуть до войнушки не дошло… Через ЮНЕСКО какое-нибудь?..
      – Через Ассамблею ООН, – подал реплику Владимир, распечатывая «Хортицу». – Иль через 3-й Интернационал…
      – Через Буню, может, попробовать?.. Он говорил: с водилой Медведева в одном классе учился… – оставил Саня без внимания Вовкины инсинуации. – Ты, Кеш, оформить-то всё путём сможешь? Оформить, запатентовать?..
      – Сможем, сможем! Мы сейчас всё сможем! И хронологию изысканий, и протоколы изъятия, и акты экспертиз – всё сможем!.. Только, Александр Анатольевич, картридж кончился в ксероксе… И бумага…
      – Я же на прошлой неделе приносил! – вспылил Жедяев. Но вспомнил про миллиарды и Россию – и утих. – Ладно, куплю, – буркнул он.

      Г Л А В А   15

      – Взяли! Дружно! Р-р-раз! Р-р-раз! …! Р-р-раз! Пошла! Р-р-раз!..
      Ноги вязли в илистой жиже, скользили, слабли от напряжения.
      – Р-р-раз!..
      Андрей Борисович не удержался и рухнул лицом в грязь.
      – Стоп!
      Подбежали ребята, освободили его от верёвок, оттащили на сухое, каменистое.
      – Д-да-а… – дыша через раз, выдавил из себя председатель общества. – Годики всё-таки… Аж сердце захолонулось!
      – Борисыч, хлебни! – Жоха подсунул к его губам фляжку. – Хлебни, поможет! «Золотой корень» на спирту… Как наскипидаренный будешь!
      Пока Андрей Борисович «скипидарился» глоточками, остальные развалились рядом.
      – Чего стоим? – громко поинтересовался Иван Хамитович, сидя на резиновой лодке метрах в тридцати от берега. Рядом маячили понтонные шары. Шары «травили», и он постоянно подкачивал их компрессором.
      – Перекур! – отозвался Олег. – Пять минут, Хамитыч!..
      – Лады, –  Иван Хамитович сполз на дно лодки, поворочался, заплетая ноги калачиком, раскурил трубочку и блаженно закрыл глаза. Ветерок с солнышком ласкали и трепетно гладили по лицу человека с неопределённым цветом кожи.
      – Как хорошо, однако! – жмурился и улыбался человек. – Обед скоро…
      Раздался далёкий топот копыт. То ли олешки, то ли лошадки… И всё ближе, ближе!..
      Иван Хамитович проснулся.
      Олег стоял на берегу, лупил веслом по воде и шибко ругался. Рядом стояли остальные и ругались ещё шибче и громче. Многие слова были знакомыми, тюркскокоренные. Речь, насколько он понял, шла об отношении полов.
      – Циво, циво? – поинтересовался Иван Хамитович.
      – Шары качай…! – хором заорали ребята. Он встрепенулся, «захрюкал» компрессором.
      Шары неторопливо вспучились над водой.
      – Так сойдёт? Хорошо? – ежеминутно оборачивался к ребятам Иван Хамитович.
   – Качай! – орали в ответ. И чего-нибудь обязательно ещё добавляли. Груз, с таким трудом найденный и принайтовленный к понтонным баллонам, чуть было опять не ушёл в бездну! А осталось-то – метров тридцать до берега! Но глубина и течение до сих пор оставались приличными. Посему и кажилились в бурлацкой упряжке, по сантиметрам вытягивая добро к берегу! А этот, вражина, спать удумал! Как басурманин, честно слово!

                                 .   .   .

      – Всё, гвардия, конец заточению! – Александр радостно потирал ладони. – В люди!.. Копии отправлены, куда следует! Оригиналы – в банковской ячейке! Всё! Сейчас остаётся только ждать! И надеяться! И верить!
      – И мудрить, – добавил Вовка, добривая левую щеку.
      – При чём здесь «мудрить»?
      – Там их четверо было: Вера… – Володька «подошёл» к усам. – Наде… – он «обошёл» бритвой родинку, – …жда, Любовь и София… – Рука дрогнула и «отсобачила» кончик унылых висячих усов. – Она-то и мудрила… – Володька скептически посмотрел на собственное отражение и решительным движением симметрично обрезал правый ус.
      – Вылитый фюрер, – хмуро констатировал сзади Малышенков.
      – Ну, ну!.. – покосился на него через зеркало Владимир и принялся за правую щеку.
      – Александр Анатольевич, – Иннокентий тихо сидел в углу офиса и выжидательно смотрел на Жедяева. – А по моему делу?.. Есть что-то новое?..
      – А как же! – Жедяев стянул с себя ненавистный костюм-тройку, облачился в тельняшку и трико. – Ты, Кеш, везунчик! Замяли твоё дело! Документы-то въездные у тебя подлинные, а тех, которыми здесь пользовался, никто и не видел! Как будто бы… Родина, Кеш, не забывает своих героев! Даже не высылает! Я боюсь, как бы тебя ещё и лицом «Газпрома» не сделали… Живи, трудись…
      – До поры, до времени… – встрял сумрачный Малышенков.
      – Ну, Александр Григорьевич!.. – в голосе Кеши прозвучала слеза. – Вы до сих пор злитесь?..
      Малышенков смутился.
      – Да что ты, Кеш… Это я так… шутю… Грустно, что закончилось всё…
      – Ничего не закончилось! – Жедяев радостно мерил офисное пространство широкими шагами. – Банкет, ребятушки, впереди! Нажрёмся хладного нарзана!
      – Ну, ну… – скептически произнёс от умывальника Владимир – и нечаянно срезал весь правый ус! – Остановишься ты на нарзане…
      – Да это образно!.. И квас, и боржоми будут!.. Ну, и горячительное желающим… В общем, через полчаса всем быть при параде: форма одежды №3! Нас домик ждёт у «Изумрудного»! На сутки! Мясо готово, пиво остыло…
      – Ёлы-палы, здесь, что ли, не могли посидеть?! И дрова, и мангал у порога!..
      – Нет! – Саня был категоричен, как Жуков перед Сталиным. – Откуда Вовкины бредни пошли – там и закончим!
      – Тогда уж от Оперного…
      – Думал уже… – Ребята, не веря, удивлённо на него покосились. – Не разрешат нам там шашлыки жарить! Ещё и в ментовку заберут…
      – Ну, тебе-то, алкашу, не привыкать… Дом родной…
      – О, как ты заговорил! А ведь Герасимом две недели жил! Пука Тяпиного шугался! Ты смотри, как заговорил!..
      – Чего ты врёшь! – Вовка обернулся к ним гладким бабьим лицом. Все испуганно подались в стороны.
      – Ты чего это?.. Дурак, что ли?.. На Бориса стал похож!
      – Но-но! – Владимир тщательно стёр пену с лица. – Не трожь Бориса Николаевича! А про других Борисов лучше и не заикайся! Всё! Я готов! «Уж вечер близится, а Германа всё нет…» – пропел он фальшиво тенорком.
      – А как Руссос – могёшь? Без усов то, а?..  Фальцетом?..

      Г Л А В А   16

      – Да! – Андрей Борисович оторвался от микроскопа, потёр уставшие глаза. – Да, ты прав, Олег! Это 1773 год.
      Ребята хлопнули друг друга в ладони.
      – А как Вы распознали?
      – Вот смотри, – Андрей Борисович вновь приник к микроскопу. – Видишь, какие двудоли у гвоздики? Дефективные, искорёженные. Это всё от недостатка влаги. Все специи тогда из Средней Азии шли. И такие вот выраженные изменения и мутации характерны лишь для 1772-73 годов. Засуха стояла в Бухаре и Самарканде – страшная!
      Ребята, обступив столик, изумлённо качали головами.
      – А 47-й? – возразил Матвей. – Такая же сушь!..
      – Нет! – Андрей Борисович был категоричен. – 47-й – это только Северная Монголия и Якутия! Среднюю Азию это не затронуло!
      – Ну… не знаю… Ты-то что скажешь? – обернулся Матвей к Кириллу.
      – Андрей Борисович прав, – тот заделывал себе очень и очень большой бутерброд.          – 47-й её не коснулся…
      – Ну, что, товарищи… Поздравляю вас! Мы на верном пути! – Андрей Борисович опять снял очки. – Это – из грязновских схронов! Ищем дальше и да будет с нами удача!..
      И в этот миг дверь домика оглушительно распахнулась.

                                     .   .   .

      – Вот это да! А эти откуда нарисовались?! – голос Малышенкова прозвучал удивлённо и немного тревожно. Он внимательно смотрел через окно на группу людей, несущих тяжеленую трубу к соседнему домику. То, что труба тяжеленая, было заметно по согнутым в коленях ногам грузчиков и по их искажённым гримасами лицам.
      – Ты о ком? – Жедяев оторвался от насадки мяса на шампуры, подошёл посмотреть. С пальцев капал маринад, поэтому он приподнял руки, как хирург перед операцией.
      – А вот эти вот!
      – Ну, и ху из ху? Прикури мне сигаретку…
      – Толстые ху – это нумизматы. Худенькие – «археологи чёрные». «Хвосты» ваши бывшие. О, и «канадец» здесь! – Малышенков изумлённо покрутил головой.
      – Ты мне сигаретку дашь? – Жедяев терпеливо дожидался Малышенкова, капая тому маринадом на начищенные туфли.
      – На, на… – тот торопливо и не глядя сунул Жедяеву в рот сигарету, чиркнул зажигалкой. – Чего это они все здесь собрались? Ты, Сань, веришь в такие нелепые совпадения?
       Жедяев мотал головой, силясь выплюнуть тлеющую с фильтра сигарету, но та, зараза, прилипла к губам и выплёвываться не желала. Оставалось только мычать.
      – Вот и я не верю, – ответил задумчиво Малышенков, не оборачиваясь. – Странно всё это… Подозрительно…
      Жедяев, наконец, одумался, подбежал к столику и сунул сигарету в маринад. Мог бы и не делать этого: сигаретка и сама уже отлипала.
      – Ты!.. – Сашка ринулся к умывальнику, открыл воду. – Малюта Скуратов!
      Малышенков же не отрывал взгляда от окна, задумался о чём-то своём.
      – Странно всё это, странно… Кажется, определилось всё, устаканилось, а опять загадки… Ладно! – Он обернулся. – Ты покурил уже? Айда, с ребятами перетолкуем! – И прошёл в соседнюю комнату, где Володька с Кешей и Тяпой накрывали стол и пол. –Напором в таких случаях брать надо, неожиданностью… – бормотал он про себя. – А то замкнутся – и правды не выяснишь…

                                   .   .   .

      …Дверь домика оглушительно распахнулась.
      Все от неожиданности присели. Сидячие пригнулись.
      – Сидеть! – негромко, но твёрдо произнёс Малышенков, появившись на пороге. Полы пиджака небрежно распахнуты, обнажая пустую кобуру за поясом брюк. Сзади маячили внушительный Сашка Жедяев в чёрной тельняшке и не менее внушительный Иннокентий. Правда, в голубой тельняшке. – Руки на стол! Кто за главного?
      Хозяева в испуге попытались указать друг на друга.
      – Я сказал: руки на стол! – металл в Санином голосе усилился. – Ты говори! – кивнул он на Жоху.
      – Это… чего… не я главный… нету главных…
      – Ладно! Не хотите по-доброму… Ребята, заходи! Владимир!
      Боковое окно с треском распахнулось, сметая с подоконника консервные банки с окурками.
      – Что?! – пытаясь злобно скривить безволосое лицо, спросил появившийся Владимир. –Всех расстреливать? Или по-одному? Сарынь на кичку!
      Хозяева на мгновение остолбенели, увидав ожившего утопленника. Затем как-то хором вскрикнули, каждый своё, – и ломанулись на выход!
      Там, в дверях, и встретились на противоходе обе партии кладоискателей. Так они общим, дружным колобком и скатились с крыльца.

      Г Л А В А   17

      Владимир тихонько вошёл в палату. Пакеты с передачками пузырили халат.
      – Проходи, проходи, – Москалёв тихонько подтолкнул его вперед. – Часа два пообщайтесь… С пяти к ним посетители пойдут...
      – Цё так долго? Батайейки  пьинёс? – зашипел и зацёкал из угла Сашка Жедяев. Одного зуба сверху не хватало, и он, стесняясь, рот широко старался не открывать.
      – Принёс, принёс, – Вовка присел рядом, пытаясь не задеть «вертолётную» правую руку, принялся распаковывать первую сумку. – Это тебе батарейки для плейера… Это тебе диск Сергеева… Это фрукты… Это сок…
      – А это цё? – Саня покосился на солидный, с полбуханки, брикет в целлофане.
      – А это мумиё, жена послала. Кости срастаться у всех будут, как на собаках…
      – Куда стоко? Обозлаца?
      – Хм, – хмыкнул Владимир. – А я думал, что этого дерьма пчелиного вам ещё и не хватит! Увечья-то какие!..
      Он обвёл взглядом палату.
      Москалёв постарался разложить компанию попарно: Жедяева (с правой рукой) – рядом с «леворучечным» Олегом. Ивана Хамитовича с переломом левой ноги положил ошую Андрею Борисовичу (перелом правой ноги). Матвея со сломанным (оказывается, уже третий раз) носом – рядом с Малышенковым, страдающим  ушибом паховых тканей. «Иностранцы» с тривиальными сотрясениями мозгов второй степени с забинтованными головами тоже лежали рядом.
      – Ну у вас и… лесоповал!
      – Тифо! Пушть пошпят!
      – Как это вас угораздило? Я же с другой стороны был, не видел ни черта! Прибежал, а там, как после Сигала: живые, но калечные, – зашептал Владимир. Почистил мандаринку. Половину положил себе в рот, половину сунул Сашке. –На, трескай. Витамины.
      – Перила, шволоши, руфнули. Дьянь, а не деево, гнилое…- Тот принял дольку, зажевал с опаской.
      – Да-а, невезуха… Жалко. – Володька оглянулся на спящего Малышенкова. – Как это он так, неаккуратно? Такой предусмотрительный был – и на тебе!..
      – Нечего кобуру за поясом носить!- звонким шепотом, без иноземной шепелявости отозвался Сашка: мандаринка застряла в пустующем зубном месте, залепила его, и нормальная речь восстановилась. -Соскользнула в брюки- и всё! Смотри «Плейбой»…
      – У него что, из-под маузера что ли кобура была?
      – Там уже без разницы. Я на него упал. Следом за Борисычем…
      – Тогда ясно…
      Замолчали. Патологоанатомная тишина потихоньку заполнила палату.
      – А ты чего раньше времени? В пять же пускают, – занервничал Саня, как Хома на отпевании панночки.
      – Я, Саш, с задумкой одной, – чуть ли не в ухо зашептал ему Владимир. – Идея – грандиозная! Ежели проясним её – весь мир ахнет!
      Жедяев махнул на него свободной рукой.
      – Иди ты знаешь куда? Со своими идеями…
      – Да я серьёзно!.. Вот представь себе карту Европы времен 2-й Мировой… Представил? Ну, вот, смотри… Всё пылает в войне! Всё! Вся Европа – или под немцами, или – под русскими… То есть: или под Гитлером, или под Сталиным с союзниками, верно?.. И лишь ма-ахонькая-махонькая (он пальцами показал – какая) Швейцария торчит нейтральным пупком!..
      – А Швеция?
      – Да Швеция – это задворки! Кому, на хрен, тогда Северный полюс нужен был?! А Швейцария – вот она, родная! Центр Европы! Мешок с добром! Мировые запасы валют и ценных бумаг! И секретов! И британских, и штатовских, и всех-всех-всех! Казалось, чего проще: заглоти да пользуйся! Как Бельгию ту же или Польшу… или Прибалтику… Нет!!! Все «обходят»!
      – Международный  пакт какой, может?..
      Володька с грустью посмотрел на Жедяева, как на больного ребёнка.
      – Саша, ты же не головой ударился! Это ты про Гитлера со Сталиным говоришь? С их беспринципностью тиранов? Ты же знаешь их политику: слопай, а потом разбираться будем! Да и победителей не судят!.. А здесь: пещера Али-Бабы под боком! И войска вместо Сезама! Ешь – не хочу! А она – нейтральная! Всю войну! Почему?!!
      – А что тебе от меня надо?
      – Думать, Саша, думать! Ведь ежели мы эту тайну раскроем, это ж… такой муравейник разворошим! Так громыхнёт!.. На Галапагосах слышно будет! Думай! Почему не трогали? Может, там центр чего-нибудь был?..
      Санька, как дурак, и впрямь задумался.
      – Цент мирового правительства? Тайного?
      – Масоны, что ли?..
      Санька кивнул.
      – Может, у них атомная бомба уже была и все боялись?
      – Ага… у Швейцарии… в хранилище центрального банка… Ты, всё-таки, Санька, наверное, и головой трахнулся!
      – Это ты трахнулся! В Ч-ске мировой заговор искать!?
      – А где его раскрывать? В Кунашаке, что ли? Там на одном Интернете разоришься! Да и библиотеки, поди, нет…
      Так, давай суммировать: бомба, центр «мирового» правительства… – Вовка на секунду нерешительно замолчал. – Хай с ним, оставим… Далее: масонский центр… – он оглянулся на спящую публику.
      –Сионских мудрецов и тамплиеров, – ехидно хихикнул Жедяев.
      Вовка строго на него посмотрел.
      – Я ничего не могу исключить! В отличии от некоторых…
      – Ещё друиды и тибетская Шамбала! – с радостью добавил Сашка. – И инопланетяне!..
      – Дурак, – кратко резюмировал Владимир.
      – А ты замешай всё  в одну кучу! Ты ж компилятор! Может, и забродит что-нибудь!
      – Ладно, Петросян, пойду я… На вот, – он достал бутылку коньяка. – Вечером на всех опробуете. А это – телеграмма Кеше от отца пришла… А это, – он осторожно поднял вторую сумку. – Тяпу принёс. Спит ещё. К Кеше вечером соседка придёт, заберёт её. Пусть пока помилуется с хозяином. Привет ребятам…
      – Иди, иди, – Александр по-хозяйски толкал бутылку под матрац.
      Неловко обнялись, попрощались.
      Володька тихонько закрыл за собой дверь.
      – Александр Анатольевич, а вот напрасно Вы так скептически к этому относитесь…

      Г Л А В А    18

      Саня вздрогнул от неожиданности.
      – Вот честное слово – напрасно!
      Андрей Борисович лежал напротив и хорошо просматривался сквозь вытяжной аппарат Илизарова.
      – Я тоже так считаю, – подал голос Олег. – Никогда об этой Швейцарии не задумывался, а она, вишь, как вырисовывается…
      – Объединиться надо бы, товарищи, а?.. А то получится, как с этими сокровищами, – скорбно вздохнул Иван Хамитович. – Я могу восточное направление поисков взять на себя. У меня там кое-какие связи есть.
      – А мы с Кешей – западное! Да, Иннокентий? – глухо сквозь марлевую повязку произнёс Кирилл. – Прессу всю проштудируем…
      – Угу, – так глухо отозвался Иннокентий чрез такую же точно повязку.
      Тяпа услышала голос хозяина и заскреблась в пакете.
      Однорукие Жедяев с Олегом с трудом её высвободили. Та побежала к койке хозяина, попутно присела над «уткой» Малышенкова.
      – Ничего, – обречённо сказал тот, покосившись на неё. – Мне пока не требуется. А по поводу изысканий, я вам честно скажу: идиоты  вы, не в той больнице лечитесь!
      – Я с тобой, тёзка, полностью согласен, –  отозвался Жедяев.  – Мысль изречённая есть ложь. Чего вам всем такое в башку лезет? Один урод ляпнет какую-нибудь замануху, а вы подхватываете! Он уже раз втянул нас всех в историю – полгода все лечиться будем!.. А сам он– вон, в городе, на лихом коне!.. Интервью журналистам раздаёт! На ТВ светится! Парфёнов, говорят, со-ведущим в новый сериал по Уралу пригласил! О как!
      – Александр Анатольевич, а Вы ведь так ничего и не ответили Владимиру про Швейцарию определённо, – тихо и спокойно сказал Андрей Борисович. – То есть, тоже ничего об этой загадке не знаете. Да ежели всё это раскрутить – вас САМ Спилберг снимать будет!
      – Кем? Директором электрокабельной фирмы?
      – Эх, не романтик Вы!..
      – Куда уж мне!.. Ко мне, как к практику, все приходят: дай, выручи, помоги.
      – Александр Анатольевич, кончайте издеваться! Не Вы ли мне на нарах в вытрезвителе о пугачёвском золоте рассказывали? Аж захлёбывались от восторга! Ежели б я Вас своей байкой о штольне не увлёк – до сих пор золото бы и искали! И сейчас – какая разница? Там тайна была, здесь тайна…
      – Тяпу пришли, – Саня был недоволен, что не дали побурчать. Сей исторический «казус» со Швейцарией его и вправду увлёк. Но он считал, что согласие его на очередную авантюру будет весомее после ворчания. – Тебе отец телеграмму прислал.
      Он свернул телеграмму трубочкой, стянул канцелярской резинкой для мужских хвостиков и сунул в пасть Тяпе.
      Иннокентий трепетно развернул телеграмму.
      «Сын мой! Я горжусь тобой! В МИДе рассказали о твоих подвигах. Спасибо, что не жалел живота своего за Россию!
      Поздравь меня с женитьбой! Да ты её видел! Она – российская подданная, Клавдия Рубероидова, работала сестрой-сиделкой. Как только ей дадут в больнице отпуск – жди нас в гости!
       Твой отец»
      Иннокентий с трудом пропустил слезу сквозь слой неловко повязанной марли.
      – Эх, больные вы, больные!.. – вновь заговорил Малышенков. – А секретную документацию где возьмёте? Кто вас к ней подпустит? Кто прикрытие вам обеспечит?
      – От чего прикрытие?
      – Да от всего! От каморры той же! Иль масонов! Так откаббалистят – мама не горюй!
      – Я чего-то не понял! – Саня даже приподнялся. – Ты за большевиков, али за коммунистов?
      – Да с вами я, с вами, – Малышенков осторожно потрогал внизу и вздохнул. – Может, на «Импазу» заработаю…
      – Не ной! Всем досталось! Но ведь живы?
      – Гы-гы! – согласно закивали забинтованными головами «иностранцы».
      – Счастливчики, значит! Ну, что, голосуем? Кто «за»?
      Все были «за».
      Даже Жоха, то бишь, Матвей, продолжавший спать, свесив нос в сторону.

                                  .   .   .              

      Вот сейчас, почти закончив своё повествование, я чувствую, сколько желчи, злости и праведного гнева скопилось на меня у оставшихся, может быть, читателей.
      Да уж, детектив, называется… Скорее, какой-то иронико-тантрический квазидетектив! Где погони? Где трупы? Где «Ваша карта бита!»? Тьфу на вас, писака!!!
      Ну, что я хочу сказать…
      Во-первых: никто и не обещал, что будет весело и интересно. Или – страшно и интересно. Обещана была «правдивость». Она соблюдена.
      Второе: о тантричности речь также не должна идти. Соприкосновения-то всё-таки были. Вон как Малышенкову по затылку трахнули! А потом по кобуре!.. Если считаете, что это не соприкосновения, то попробуйте проделать это на себе.
      «А ирония?!!» – взовьётся в гневе читатель. – «Где? Где? Где? Хотя бы на Хмелевскую ориентировался, лапоть! И ирония, и погони, и целые колодцы трупов! Как игрушек на ёлке!»
      Да, здесь читатель, конечно, прав. Нет у меня ни умницы (дурака) сыщика; ни иронии (ибо ирония при отображении реалий, как я считаю, неуместна); ни бешеных погонь со стрельбой (ибо «Нива» у Владимира, действительно, больше 60 км не выжимает, а оружие у Малышенкова изъяли при выходе в отставку); ни интриг, ни загадок, ни головоломок… Здесь читатель вправе спросить с меня по полной, потребовать, так сказать, объяснений, ответа на вопрос: «Что ж ты, сволочь (щелкопёр, графоман, гад такой – нужное подчеркнуть) гробишь попусту наше драгоценное время?!»
      Хорошо, попробую закончить, как просит читатель. Читатель всегда прав. Наверное.

                                  .   .   .

      Старик Ромуальдыч, сторож базы, с трудом разомкнул веки. Голова с похмелья болела страшно! Мутило. И внутри, и в глазах. Вся законы физики (и дисперсия, и интерференция, и дифракция и прочая лабуда) собрались воедино.
      Он с трудом  присел на панцирной койке.
      И в тот же миг в грудь кольнуло! И ещё! И ещё раз!
      Старик прижал руку к груди. Больно-то как! Посмотрел на громадную ладонь. На ладони яркими пятнами сверкала кровь. И в этих гвоздичных пятнах валялись вповалку трупы ночных комаров.

       ПОЛУДЕННЫЙ  ЭКСТАЗ

      Сашка с трудом закрыл тугую дверь фургона.

      -Всё! Ехай!- крикнул водителю. «Газель», проседая на левую сторону, медленно выехала за ворота, чихнув напоследок выхлопной трубой. Пыль, поднятая колёсами, зависла над землёй серым неподвижным валиком.

      -Сань! Иди, покури!- позвала кладовщица Екатерина, сидевшая под навесом на тарном деревянном ящике.

      Сашка присел  рядом, вытер локтём потный лоб, достал сигареты.

      -Чего?.. Ухамаздался?- Кладовщица не сдержала судорожную зевоту, прикрыла рот кулачком.

      -Ничего… Терпимо…- Он прикурил от спички. Пальцы устало дрожали. – Куда столько нагрузили? Полсклада выгребли. Сами-то чем торговать будем?

      Катя беспечно махнула рукой.

      -Привезут! Я уже позвонила, сегодня и привезут… Да у нас только греча с манкой кончились. Привезут… Главное - на детсады хватило. Сейчас, вот, затоварились - неделю тревожить не будут. Ничего, привыкнешь.

      -Привыкну,- согласился тот и тоже зевнул: страсть, как хотелось спать после ночной смены.

      Екатерина посмотрела на него сбоку,  закурила.

      -Подрабатываешь, что ли? Недавно у нас появился...

      Александр кивнул. Говорить не хотелось. Хотелось спать. Солнце это ещё…  Жарит, будь оно неладно. Не захочешь, а задремлешь.

      -На «железке». Стрелочником,- всё-таки буркнул он нехотя.

      Помолчали, покуривая.

      -Женат?

      -А то!.. За сорок с лишним уж… Дочка. И внучка скоро будет.

      Кладовщица улыбнулась: - Внука, небось, ждал? Вы ж пацанов всегда хотите…

      -Да без разницы,- помотал головой Сашка. – С дочкой то чем хорошо? Точно знаешь, что внуки твои,- улыбнулся он своей шутке.

      - Это точно!- поддержала его Екатерина. – Ещё бы знать, что дочка от тебя…-  И сама же расхохоталась.

      Сашка немного опешил, но глядя на неё, смеющуюся, беззлобную, тоже зафыркал.

      -Язвы вы все. Палец в рот не клади.

      Отсмеялись. Кладовщица утерла платочком слезы на глазах.

      - Дураки вы, мужики. Гробите себя на этих работах…- Она громко высморкалась в платочек. – Накой ты жене такой выжатый нужен? Домой сейчас вечером придёшь, пожрёшь, выпьешь, может - и ряшку давить завалишься. А завтра - по новой, на полтора суток… Дураки вы! На хрен такие деньги ваши нужны? К чему женихались? Поди, думали, «накопим сейчас, заживём для себя»?.. Угу! Тридцать стукнуло, сорок, пятьдесят скоро… Дураки! Ни здоровья, ни радости…

      -А ты чего, по-другому как-то жила?- Сашка прекратил смеяться. И очень обиделся на Катькины наставления. Виду не показал, но внутри всё как-то напряглось, как перед какой-то случайной, но неотвратимой пакостью. Первый раз видит человека, а такое плетёт… Хорошо бы ещё красавицей была… А то самой под полтинник, наверное, в морщинах вся, сама себя шире, а учит, как пацана. – Не гоношила,  что ли? Папа банкиром был?- попытался съязвить он и вновь потянулся за сигаретой. Сна - как не бывало.

      Катерина всё же почувствовала раздражение в его голосе.

      -Ты чего?.. Обиделся? Это ж я так…  Сама нахлебалась с такими вот…

      -С какими «с такими»?.. Чего ты обо мне знаешь? Суешься здесь…

      -Ой,- Катерина выбросила окурок, отвернулась. Тара под ней угрожающе заскрипела. – Не тронь никого… «Банкиршу» нашел…

      И опять замолчали.

      Пыль от «газели» так и продолжала висеть над дорогой. Кто-то незлобно матерился за забором, на соседнем складе. Гаврик, местная дворняга, трупом валялся на солнце. Морда оскалена, бока мерно и тяжело вздымают.

      На заднем крыльце магазина появилась продавщица из винного, нервно прикурила сигарету, «вытянула» её в несколько глубоких затяжек и скрылась.

      -Я, если хочешь знать, всю жизнь, как мужик, пахала,- не оборачиваясь, с обидой сказала вдруг Катя. – Вспомнишь сейчас - себя жалко становится. «Банкирша»…

      С первым-то со своим, с Пашкой, всё хотели пожить богато. А как это, на селе, богато?.. Домина здоровущий. Скотины полный двор. Машина чтоб…

      Он до вечера за «баранкой» пластается. Вечером придёт, пожрёт - и за ножовку, второй этаж доделывать. А я - к скотине. Хотя весь божий день на птичнике горбатилась. А в шесть вставать уже обоим… Вот так и жили. Богатели…- с горчинкой сказала она. – Дочку-то не знаю, как народили…

      -Сами ж так захотели жить,- по-прежнему угрюмо буркнул Сашка. – Никто за хвост не тянул…

      -Сами, конечно…  А кто ж ещё? Пашка через семь лет помер. Надорвался. За неделю скрутило…-  Катя бездумно катала ногой обломок кирпича и, не видя ничего, глядела перед собой.  – О, пожили для себя… Год до свадьбы, да полгода после… Весёлая житуха. Хоть плач.

      -И что?.. Снова замуж вышла?

      Александр уже забыл про обиду. Понял: не со зла кладовщица сказала. Затосковала - вот и высказалась. А, может, просто язык такой, без костей. Он обернулся к ней.

      -Вышла,- тусклым голосом отозвалась Екатерина. – Я ж «богатая» осталась, что ты!.. Хоромы недостроенные, машина старая…Скотья полный двор… Мамаша моя обезноженная да дочка - первоклассница… Завидная вдовушка.

      -Нормально хоть жили-то?

      Она усмехнулась, тоже повернулась к нему.

      -Дай сигарету. Я  свои в подсобке оставила.- Прикурила. Снова усмехнулась. – Фу, ну, и пакость ты куришь!

      -Не накуриваюсь с фильтром…

      -А жили хреново.- Она пальцем убрала табачинку с губы. – Сашка мой (тезка твой, кстати) алкаш ещё тот оказался. В другом селе жил, я и не знала… А когда узнала - поздно было. Опять, как белка в колесе. Матушку накорми- подмой… Дочку накорми, уроки проверь… А на огороде бурьян уже по пояс! И не полито! И этот… Неделю работает - неделю пьёт. Припрёться часов в пять домой - лыка не вяжет. Уложишь - и к Витьке, на бл…ки. Вот и милуемся до девяти, пока тот не очухается. Да и дочку укладывать… Коров доить…

      Сашка глядел на неё очумелыми глазами. Сигарета прилипла к отвисшей губе, да так и осталась висеть.

      -На какие бл…ки?!

      -Да я же говорю тебе: с Витькой. С мужем моим!- она посмотрела на него, как на больного. Или малОго.

      -А Сашка кто?

      -Муж мой второй.

      -А Витька?

      -Нонешний, третий.

      -А-а-а,- Сашка выплюнул сигарету. – Ну, ты даёшь!

      -Дак молодая была, здоровая! Вот и тебе говорю: хрен ли кажилитесь? Здоровья не будет - вообще никому не нужны будете! Ты у своей-то спроси: ей деньги с тобой, с измочаленным нужны? Иль ты, живой да здоровый?.. Чтоб ночью не скучно было?.. Эх, мужики, мужики…

      -Ну, не все же передком страдают,- краснея от наглости, опять обидчиво ответил Александр. И ещё улыбнулся криво, чтобы скрыть смущение.

      -А я до Витьки  тоже так думала,- легко согласилась Екатерина. – Что такое «оргазм»- хрен его маму знает! Вжизнь такого слова не слышала, пока в город не переехала. Откуда там, в деревне… Жила и жила, не хуже других. А, оказывается, не жила… Так… шевелилась… Хлеб жевала да деньги копила. Ни с дочкой пообщаться, ни с мужем помиловаться… Всё некогда…

      Она опять протяжно зевнула. Встала. Отряхнула сзади халат, почесалась слева. Гаврик спросонья вскинул морду, обвёл двор мутным  глазами и снова заснул.

      -К девкам пойду, почаевничаю.- Взглянула на часы. – А ты через полчаса приходи. Обедать будем, у нас бесплатно, за счет магазина.- И снова зевнула.

      Сашка задумчиво смотрел ей вслед.

      -Как черепашка на задних лапах. Того и гляди - завалится,- подумалось ему.

      Катя, и впрямь, своей полной, без талии фигурой напоминала черепашку.

      -Заряться ж мужики на такую…- подумал он с жалостью. – Ишь ты… «Оргазм»… - Усмехнулся, откинулся спиной на штабель. – Ботало. Мелет здесь…  Ох, бабы, лишь бы прихвастнуть!.. Это ж надо: первому встречному про такое тренькает… И не стыдно…

      Ругань за забором стихла. Включили музыку.  Сашка подумал дремотно:

      -А ведь не хвасталась она. Витьку это она своего хвалила. А ты «хвастает, хвастает»…

      Сашка опять выпрямился. Посидел так немного, о чем-то напряженно думая. Затем опять полез за сигаретой.

      -Ведь действительно: его хвалила.- Удивленно покрутил головой. – Если уж такую до печёнок достал!.. Ну, мужик!.. Во, даёт!..

      Своя что-то вспомнилась.

      -А чего…- подумал неуверенно, затянулся глубоко.  –не жалуется же… Нормально, наверное… Как у людей…- И некстати всплыло в голове, как та храпит во всю Ивановскую. Через минуту после всего. И так муторно стало от этих воспоминаний - хоть плач, хоть вешайся! Да и когда было, это-то?.. Месяц назад, если не больше… А чаще и не получается. Или не хочется…

      -Порасспросить её надо, эту Катю, чем Витька занимается. Может, пригодится чего…

      Солнце всё настырнее, всё настойчивей прикрывало его веки. И даже соседская музыка уже звучала колыбельной.

      -Пошли вы все на хрен со своей любовью,- уже безразлично, в полудрёме, подумалось Александру. – Доработать бы… «Штуку» за смену обещали. Да отоспаться. А то утром на «железке» рук не подниму…

      Гаврик, не открывая глаз, вытянулся в теплой пыли, «запрял» ушами.

      А Катерина, прихлёбывая чаек, глазела сквозь грязное стекло на этих, спящих на хоздворе «кобелей» и тоже с нетерпением ждала окончания смены. Впереди была ночь. Целая ночь!

      АМОК

      Не спалось…

      Глухо завывал сквозняк в вентиляционной трубе. Еле слышно - цок, цок - цокала секундная стрелка в настенных часах. Бубнил невнятно у кого-то телевизор за стеной.

      Он лежал, не шевелясь, старался отключиться  от всего и, наконец-то, заснуть.

      А не спалось. И не из-за звуков. Что звуки… так… чепуха… Сердце ныло!  И мысли - сумбурные, путанные - бродят, бродят в голове…

      Вот, дурак! Чего разволновался?! Эка невидаль: год прошел с последнего раза… Всего-то… Как семнадцатилетний, ей-Богу!

      Он все-таки повернулся на бок и открыл глаза. Нашарил рукой  мобильник на полочке. Пол - второго. Черт!  Завтра как измочаленная тряпка будешь! Да еще за рулем часа полтора пилить!.. Вот удовольствие получишь! По полной катушке! Лимон выжатый…

      А сердце - тук- тук, тук- тук -  в преддверии завтрашнего дня. Да какой «завтрашнего»?!  Сегодняшнего уже!..

      Он откинул одеяло, сел. Обернулся. Лицо жены при мертвенно-белом свете уличного фонаря казалось постаревшим, несчастным. Чужим.

      Нащупал тапочки и, тихонько шаркая задниками, подошел к окну.

      Ветер крутил снежный хоровод на голом черном асфальте. Мутное ватное небо.  Метет. «Мело, мело по всей земле…»- прошептал он беззвучно.

      Конец ноября.

      Оглянулся на кровать. Неуемный стыд жаром прихлынул к голове.

      -Ну почему такое счастье - и только мне? Она-то в чем виновата?-  с тоскливым отчаяньем подумал он. – Почему? Почему все порознь? Что ж  я, дурак, делаю-то?!

      А в башке закрутилась идиотская фраза: «В остывающей, без мужчины, постели…»

      Медленно перевел взгляд на жену.

      Безвольная теплая рука лежала поверх одеяла. Лишь мизинец еле заметно подрагивал во сне. Приоткрытые губы. Бретелька ночнушки сползла, обнажив до половины грудь.

      Такая родная… И уже далекая…

      Отвернулся.

      «Между «здесь» и между «там»- лишь проем оконных рам…»

      -Почему мы так не понимаем друг друга? А сейчас уже и поздно… Не поймем.

      Пора. Чего ждать, время тянуть? Только сердце бередить…

      Он вышел из спальни, плотно притворив за собой дверь. Оделся в приготовленную еще с вечера одежду. Покуривая, постоял напоследок у кухонного окна.

      Пора. Не трави себя. Сожжены мосты, сожжены. Чем-то надо было жертвовать… Пора.

      Он решительным движением выбросил окурок в буранную ночь и вышел из дома.

      Жена, разметавшись на теплой громадной постели, сладко всхрапнула.

      Он шел за машиной на автостоянку по уже переметенному кое-где тротуару и с наслаждением ощущал  на плечах тяжесть рюкзака. Ветер колол щеки снежной крупой, но он не замечал этого.

      Сзади маленьким гробиком домашней неги и уюта катил привязанный к поясу рыбацкий ящик на полозьях с коловоротом, удочками и пока еще веселым  и живым мормышем.

      Позавчера мужики по секрету сообщили, что на Песчаном лед уже семисантиметровый! И окунь по первому льду совсем, совсем «безбашенный»!  До килограмма! Чуть ли не на голый крючок!

      Он остановился на секунду, утерся рукавицей и с блаженной улыбкой

 идиотика продолжил путь:  часа через два рассветет, надо  торопиться!

      «Вжик, вжик» весело поскрипывал полозьями привязанный сзади «гробик» семейной неги.

     О, СЛАБЫЙ, ДИВНЫЙ, ЖЕНСКИЙ ПОЛ!

      -Не отдам!- решительно заявила она, не прекращая мыть посуду. - Это 

м н е  выделили землю! По закону! И пошли они все, куда подальше! Ишь, озлобились… Соседство со мной не нравится… Ну, и сваливайте сами! Понаехали здесь, пока меня не было!.. Лимита! Чужое вздумали делить!.. Не дам! Ни одной сотки не дам! Мне, вон, семью, ораву целую кормить надо! А родственники еще понаедут?! Где я их определять буду? Не отдам!- Она вытерла руки о передник, соизволила повернуться к мужчинам, сидящим за круглым столом. - Поняли? Не отдам! Не-от-дам! Свободны все!..

      Проснулась. Тревожная, взволнованная. Вспомнила сон. Перебрала по памяти фразы, интонации, движения. Проанализировала.

      А что… все верно… так и надо…

      Успокоенная  Голда Мейер повернулась на левый бок и заснула.

      Мария проснулась от  острого удушающего запаха.

      -Вань! Вань!- затормошила она мужа. - Вставай, Вань!

      Тот сел, не открывая глаз.

      -Чего?.. Сколько времени?

      -Пять уже!.. Вань, вставай! Пахнет чем-то! Вставай! Горим!

      -Рано… в шесть часов… в шесть… вставать… месить…- забормотал, как помешанный, муж и вновь рухнул головой на подушку.

      -О, Господи!..- чуть не взвыла Марья. Отбросила одеяло и поспешила из спальни. Амбре неслось из кухни. Она включила свет.

      Опара, источая кислотный аромат, замаскировала и кастрюлю, и плиту. Мария охнула. Намочила ладошки и принялась упихивать субстанцию в кастрюлю.

      -Господи! Да что он за дурак-то такой?!- чуть не плача думала она, дубася кулаками тесто. - И ведь дождался вчера, ирод, пока усну!.. Устроил мне, называется, женский день… Небось, испечь что-нибудь хотел… Чтоб уж сразу всю семью в больницу с несварением… И будильник на шесть поставил!..   Что ж так ноги-то мерзнут?.. Фу-у, все, кажется…

      Вытерла руки, огляделась.

      На покрытом праздничной скатеркой столе лежала книга, «Мужчина на кухне», раскрытая на «Торты. Пирожки. Выпечка». И даже один пунктик подчеркнут.

      К дрожжевому запаху примешался какой - то еще, еле уловимый, сладостный. Она подняла тревожно глаза. На телевизоре, в вазе, стояла одинокая ветка мимозы.

      Мария отчего-то засмущалась своего утреннего вида - и ненакрашенности, и смятой пижамы, и босых ног… Прошла в ванну, одела халат, тапочки, причесалась и лишь после этого подошла к вазочке. Осторожно вдохнула мимозный аромат.

      -Дурачок ты у меня, Ванюшка…- замирая, подумала Мария. Кольнуло что-то за грудиной. - Рублей триста, поди, заплатил за веточку… Дурачок…

      Еще раз вдохнула - и направилась к плите: печь коржи к празднику.

      А улыбка так и осталась на лице.

      -Ритка-дура! Ритка-дура! Чугуняка!- кричали издали кривляясь ребятишки.

      Она, еле сдерживая слезы, поплотней прижала к груди игрушки: лопатки, совочки, ведерки… Обернулась. Мальчишки опасливо отскочили подальше.

      -Сами дулаки!- крикнула им в ответ она. – Я и лисапед отбелу у вас! Дулаки!- и пошла дальше.

      -Чугуняка, чугуняка!..- донеслось в спину, но все тише, тише… Отстали.

      Она открыла глаза. Зевнула. Зябко передернулась. Холод, как в Тауэре. Надо сказать Балтимору, чтобы дополнительное одеяло завтра выдал. Ну, ничего, потерпим…

      Лицо ее посуровело. Те, с игрушками, поутихли. И эти, горлопаны шахтерские утихнут. Подождать надо. Ждать и терпеть.

      «Железная» Маргарет повернулась на правый, захолодевший бок. Смежила веки и приказала себе: «Спать. Полтора часа»

      За окном серел и моросил восход.

      Она с неудовольствием оглядела свою располневшую фигуру.

      Господи! Пора на диету переходить. А то одно мучное: 5 злаков, 7 злаков… Надоело! Этому-то что… все подряд мечет, клетчатку пополняет, а мне зачем?.. Располнею, зацеллюлитю - через месяц и не посмотрит на меня.

      Она поправила охапку пахучего сена под головой, легла на спину.

      Предзакатное солнце окрасило малиновым нежную бархатную кожу.

      Она сладостно и томно - до хруста в костях - потянулась.

      -А не перейти ли мне с завтрашнего дня на яблочную диету? Интересно, как мой воспримет?.. Не траванулся бы… С другой стороны: не отведаешь - как узнаешь, что вкусно? Решено! Завтра!

      Пригревшийся в кущах ужонок тихонько и согласно прошипел в ответ.

      Ева заснула с лукавой улыбкой на устах.   

       КАЧЕЛИ

       -И когда ж ты закончишь пьянствовать-то, скотина?

       Он недоуменно и затравленно посмотрел на нее. Ну, не дура  ли? Ведь две минуты назад сказал ей: дай на опохмелку - и брошу! Брошу, вот те крест! А она опять двадцать пять! И с такой дурой  я целых десять лет живу! Сам дураком стал, заначку по-человечески спрятать не могу!.. А ей хоть бы хны! Нажрется с утра пирожков и все ей по боку! Сама себя шире… А здесь, действительно, сдыхай, как скотина - никто не пожалеет! Никто перед смертью стакан с водкой не подаст! Это уж я точно знаю! И детишек так же воспитывает…

      -Тань, ну дай!- канючил он. – Ведь помру! Сердце остановится… Тяжко…

      У него, и в самом деле, на лбу выступил пот.

      -Во! Понял?- сунула она ему  под нос обсыпанный мукой кулак. – Подыхай!- и снова задубасила скалкой по тесту.   

      Он подождал немного, вздохнул и ушел, шаркая тапками, в комнату. Подошел к трельяжу. Оглянулся на дверь и так, со свороченной головой, на ощупь начал медленно и неслышно выдвигать верхний ящик. Открыл до половины и зашарил рукой. Схватил первый попавший флакон с духами и сунул его под брюки, в плавки. Затем так же тихо закрыл ящик и повернул голову к зеркалу.

      Из зеркала - глаза в глаза!-  на него пялилась жена.

      Он потерял сознание.

                                                  .     .     .

      Очнулся он, когда каталку тряхнуло при въезде в грузовой лифт. Он открыл глаза.

      Рядом стояла девушка в голубом халате и в маске. Глаза её смотрели внимательно и с легким отвращением.

      -Девушка, где я?

      -В больнице.- Она завезла его в палату. – Ложитесь на койку, я сейчас капельницу принесу.

      Он слез с каталки. Почувствовал тяжесть в паху. И все вспомнил! И про духи - тоже.

      -Подождите,- хмуро попросил он медсестру. Отвернулся. Пошарил в исподнем. Сунул руку с флаконом в карман и повернулся к девушке.

      -Милая, с похмелья это я… С похмелюги - вот и поплохело. Милая, принеси грамм пятьдесят спирта, пожалей меня!.. Вот, возьми, от всей души, в подарок…

      Он, будто бы из кармана, подал ей чуть початые духи.

      «Живанши».

      -Помоги, милая…

      -Ложитесь!- повторила она. А флакончик как-то незаметно очутился в кармане ее халатика.

      Он ждал ее минут пять. Сидел на койке, обхватив тяжелую головушку руками.

      Медсестра появилась, катя перед собой тележку с капельницей.  Здесь же стояли несколько мензурок с прозрачными жидкостями.

      Она плотно прикрыла за собой дверь. Пальцем указала на нужную мензурку.

      -А здесь вода… И ложитесь вы, в конце концов!

      Он залпом, обжигая пищевод, проглотил спирт  и запил водой. Лег на койку, сложив, как покойник, руки на груди и закрыл глаза. Жгучий комок алкоголя постепенно ослабел, опустился в область живота,  рассасываясь в крови. Светлело и легчало в голове. И пальцы рук уже не тряслись.

      Звякало перебираемое медсестрой стекло.

      -Рубашку снимите. Или рукав закатайте,- услышал он. Открыл трезвые ясные глаза.

      -Ох, милая, спасибочки!.. Это что, капельница у тебя?.. Нет, не надо, пойду я…

      -Куда вы пойдете?!- всполошилась та. – Вам отлежаться надо, «почиститься»!..

      -Да я уже все, оклемался… Спасибо.

      Он вышел из палаты. Его никто не окликнул.

      -К Димону надо… У него точно осталось после вчерашнего…

      Спустился с больничного крыльца - и чуть ли не столкнулся с торопящейся навстречу женой.

      -Гриш, ты чего?.. Выпустили?

      -Ну…- буркнул он. –Капельницу сделали да уколы… Нельзя, говорят, так резко завязывать… А ты чего сюда?.. Только-только положили, а ты уже прёшься…

      Она сунула ему сумку, подхватила под локоть.

      -Я, Гриш,- она невольно обернулась на дверь больницы. - «четвертинку» тебе купила. Она там, в сумке, в носки шерстяные завернула…

          ЖЕСТКАЯ  КОДИРОВКА

      -Вы подождите пока в коридоре, а мы побеседуем.

      Жена взглянула на Сергея, попыталась ободряюще улыбнуться, но лишь страдальчески скривилась. Сергей на неё так и не посмотрел, сидел, склонив голову,  и думал о чём- то своём. Она открыла дверь и вышла из кабинета. Слегка звякнуло стекло.

      -Так, Сергей Сергеевич… Давайте прежде, чем приступим к лечению, немного побеседуем.

      Доктор был объёмный, пухлый, домашний. Татарские глаза добрыми щелочками поглядывали на Сергея. Мандарин в белом халате. Он откинулся на спинку кресла, скрестил ладошки на животе, а ноги под столом.

      -Насколько я понял со слов жены, закодироваться от пьянства - это было ваше решение?

      Сергей молча кивнул, по-прежнему рассматривая пыльный линолеум.

      -Это уже хорошо. Это отлично! И три дня без спиртного вы выдержали? Замечательно! Теперь позвольте вас спросить: почему вы решили закодироваться? Что послужило толчком?

      -Из запоя не мог выйти.- Сергей, наконец, поднял голову.

      -Что, долго пили?

      -Два года…

      -Да, два года- это срок… За два года человек не только проходит все стадии алкоголизма, но и до могилы дойти может… Буянили, поди?

      -Нет, я мирный…

      -Извините, а кем работаете?

      -Частный предприниматель.

      -Ну - у, тогда всё понятно!.. Свободный график, никаких лишних обязательств… Утром встали - организм тяжелый, самое время подлечиться, правильно я говорю?

      Сергей Сергеевич кивнул.

      -А ночью- кошмары, бессонница… Все кругом враги, никто понять не хочет?..  Жизнь мрачная, безысходная… Верно?

      Сергей Сергеевич опять кивнул.

      -Начинается нехватка денег… мысли крутятся вокруг одного: скорей бы до ларька, да подлечиться…

      -Я с вечера дома оставляю…

      -О, да вы запасливый! То есть, вы уже заранее планируете пьянку!?

      -Почему «планирую»? На всякий случай…

      -А этот «всякий случай» случается каждое утро, правильно?- с жаром подхватил врач Семён Семёнович. – И опять всё по кругу, по кругу…

      Сергей обречённо молчал.

      -Послушайте,- Семён Семёнович навис над ним добрым понимающим наставником. – Ну, что может быть приятного в этом  питие? И в голове, и во рту одна погань… Вокруг - одни сволочи…

      -Вы рыбак?- вдруг неожиданно спросил Сергей, посмотрел на врача.

      -При чём здесь…-  опешил Семён Семёнович. – Ну, нет, не рыбак…

      -А, знаете… Сидишь с ребятами на берегу озера… костерок с ухой… ребята поют под гитару… тепло, комаров нет… Или зимой,- оживлялся на глазах Сергей. –Придёшь с мороза домой, а там пельмени кипят!.. И водочка простывшая, холодная… потеет… Или с друзьями… праздник какой-нибудь… И бутерики, и салатики, и селёдочка… Ведь, ей-Богу, здорово! А с похмелья- так же… Жить же не хочется, а пропустишь малость- одни хорошие люди вокруг! И организм - горы свернуть можно!..

      -Вот эстет хренов!- с изумлением подумал Семён Семёнович. Отодвинулся от того, посмотрел внимательным взглядом. – А по виду - тюфяк тюфяком!

      -Ладно,- произнёс он вслух. – Давайте-ка, приступим к лечению…

      …Уже у двери он остановил Сергея, взяв за локоть.

      -Я вам что ещё хотел сказать… Всякое случается в жизни… Если что - приходите, я вас раскодирую. Стоить будет в два раза дешевле, чем кодировка… Деньги невеликие… Но ни в коем случае не рискуйте, не испытывайте судьбу… Честное слово - чревато!

      -Хорошо,- Сергей высвободил локоть, крепко пожал протянутую ладонь. - Будьте здоровы, доктор. Всего доброго.

      Вышел.

      …Семён Семёнович убрал аппаратуру в сейф. Открыл ящик стола и ещё раз пересчитал полученные деньги. Положил их во внутренний карман пиджака. Закурил сигарету и подошел к окну.

      Ласковое солнце золотило осенние листья. Ветер забегал в форточку, играя сигаретным дымом. Хорошо!

      А на берегу ещё лучше! Костерок… Ушица с дымком… Гитара… И волна о гальку - ш- ш- ш, ш- ш- ш… А ушица- аж обжигает! И маленькими - по 30, по 50- стопочками спиртяшку… У- у- у!!! И опять ушицей… И лук репчатый на зубах хрустит… с чернушкой… И опять - по пятьдесят…

      -Сука!- с раздражением подумал Семён Семёнович. – Хроник долбанный! Ишь, как всё расписал! Впору всем раскодироваться! А сам лечиться припёрся! Сука! И сам бы, без кодировки, справился… А другим душу травит! Вот сволочь!

      Он выбросил окурок и решительно подошёл к сейфу. Достал презентованный кем- то «Арарат», серебряную стопку и лимон. Порезал то – онко - тонко. Налил. Вспомнил! Подошел к двери и закрылся на ключ. Затем развалился в кресле, облегченно вздохнул и выпил, посасывая лимонный кругляш. Жгучая теплота пробежала по телу и остановилась в животе.

      Бог ты мой, хорошо-то как! И что за идиот придумал эти степени алкогольные?! Иностранцы, поди… У них же ни пельменей, ни ушицы, ни шашлыков…

      Парня жалко. Будет сейчас три года… как иностранец… Ничего, печень почистит, отдохнёт малость…

      Ну, давай ещё по рюмашке - и домой! Пельмешки  отварю…

      -Но ведь какая всё-таки сволочь, этот Сергей Сергеевич!- подумал он, закрывая кабинет. – Запасливая… Мне, что ль, на утро подкупить?..

      ДЕДА ТОЛЯ ИЗ СРЕДНЕЙ ГРУППЫ

      - Всё, всё, за стол!.. Идите!..

      Анатолий воткнул лопату в грядку, выпрямился.

      Ох, Господи! Припекает-то  как хорошо!

      Улыбнулся, прищурившись, на майское солнышко

      - Толь! Айда! Готово!

      - Сейчас. – Никуда не хотелось уходить. Стоял бы да стоял вот так, мордой к солнцу. Тимур, внук, потянул его за палец.

      - Баба зовёт. Кушать.

      - Идём, идём, - добродушно пророкотал Анатолий, подхватил внука под попку одной рукой и поспешил на веранду, к столу.

      - Ай, да бабуля! Вот это наготовила вкуснятины! Сейчас наедимся – и как наработаем!.. Или поспим, да, Тимурка?

      Громадный дед занял, кажется, полстола. И басил, басил весело…

      Трехлетний Тимур сидел напротив, ждал, когда бабуля положит ему кашу и внимательно смотрел на деда.

      Дед этого не замечал. Дед продолжал подшучивать над женой.

      - Давай, старая, корми мужиков,- и он шлепнул её ладошкой по мягкому месту. – А то сама копать будешь. Да, Тимурка?- обернулся он к внуку. – Ты чего такой надутый? Тоже мне, нос повесил!.. А, ну-ка, держи хвост пистолетом! Улыбайся! Бе – бе – бе! – закривлялся, загримасничал он. И даже язык высунул!

      Тимур продолжал серьёзно и внимательно на него смотреть. Смех у деда потихоньку затих. Он стушевался, забегал глазами по сторонам, закряхтел в кулачок и сглотнул слюну. Но та, как назло,  пошла не в то горло. Анатолий натужно покраснел лицом и зашелся в кашле.

      Баба Лена стукнула ему кулачком промеж лопаток.

      - Ох, мать честная, чуть не помер. – Анатолий вытер выступившие слёзы. Посмотрел искоса на внука.

      - Деда, - Тимур не отрывал от него глаз. – А ты у нас дурак?

      Ленка замерла со сковородкой в руках. У Анатолия в изумлении слегка  приоткрылся рот. Но он, проживший 53 года, воспитавший сына и дочь, открывший  три фирмы по сбору металлолома – он и впрямь не знал, кем он выглядит сейчас в глазах внучонка. И жена не знала, как прийти мужу на  помощь.

      - Ешь давай, - буркнул Анатолий Тимуру. Вытер враз вспотевший лоб.

      - Чего это я?.. – подумал удрученно. – Завыкобенивался. Как клоун, прям… Ещё б бараном заблеял! Точно: дурак дураком! Стыдно-то как…

      - Да ты поставишь сковородку, в конце концов?! С голоду помрём!.. – попенял он сварливо Елене. И опять покосился на внука.

     Тот деловито уплетал кашу, не обращая больше никакого внимания на деда Толю. А чего обращать? Он же нормально себя ведет сейчас. А то кривляется, как Катька – дура из средней группы.   

      ДОМАШНИЙ СЕРПЕНТАРИЙ ЛЮБВИ,

      или  СОН ПОД ПЯТНИЦУ

      -Ты чего ночью вскочил?- Жена заваривала чай по кружкам. – Я думала: случилось что… горим…

      Никита, муж, с мрачным  видом размешал  ложкой сахар.

      -Ничего не случилось,- буркнул в ответ. - Дурость разная снится…

      Жена села напротив, запахнула на груди халат.

      -Чего приснилось-то? Аж закричал!..- Намазала гренок маслом, повидлом, подала. - На!

      Никита машинально взял, откусил.

      -Вкусно!- и продолжил набитым ртом: - Ты приснилась. Будто изменяешь мне.

      Рука жены с полной чашкой замерла на полпути. Затем осторожно поставила чай на стол.

      -Ну, ты!..- рассмеялась Ирина. - Ни сколько не меняешься!  В молодости к столбам ревновал!. - Она прыснула. - Сейчас-то!.. Ой, Господи, сейчас-то чего ревновать?.. Кому я такая понравлюсь?  Выдумал тоже! Тридцать лет живем! Дурак дураком!..

      Никита молчал, давая ей просмеяться.

      -Это ты дурочка безголовая! А меня ночью чуть удар не хватил! Думал - сердце остановится! Вся постель мокрая, потом прошибло!

      -Ой, ну что ты говоришь, Никит?! Посмотри на меня! Посмотри! Ну, кто на тетку в сорок с лишним позарится?! Ох, и фантазия у тебя!- она все-таки принялась за чай с бутербродом. Да еще с таким наслаждением, будто оголодала и ничего вкусней не едала. А улыбка - счастливая, блуждающая, глумливая - в пол-лица! Хоть прикуривай!

      -Что, хочешь сказать: я последние двадцать лет с лежалым товаром живу? Со второстепенным?.. Никому не приглянется, не понравится, а мне сойдёт, да?..- голос мужа звучал все также мрачно и хмуро.

      Улыбка сползла с лица жены. Более того: от обиды задрожала нижняя губа.

      -За что ты меня так?.. Будто тряпку половую…

      -Чего ты?..- опешил Никита. - Сама же сказала: «никто не посмотрит… не позарится…» Тряпку какую-то приплела!..

      Но жена уже уткнула лицо в ладошки, заплакала беззвучно. Даже жевать перестала.

      -Чего ты?..- Никите лень было вставать, обходить стол и утешать жену. Но он пересилил себя, встал, обошел и утешил. Стоял рядом, гладил по густым пушистым, чуть седеющим волосам и, глядя на оконный проем, говорил:

      -Ну, чего ты, Ир? Пошутить уж нельзя. Меня, и вправду, ночью чуть карачун не хватил, а ты смеешься!.. Сердце остановилось, честно слово! Вскочил - мокрый весь! А ты еще смеешься… Сама же сказала, а теперь плачешь…

      Жена не ответила, лишь всхлипывания усилились.

      -Дурочка ты у меня… Да если бы ты была не красивая - стали бы мне такие сны сниться?! Люблю я тебя, как прежде люблю.

      -Ага… А «тряпкой» обзываешь!- чуть ли не с привыванием донеслось из-под ладоней.

      -Да кто тебя так обозвал-то?! Сама придумала! А на меня списываешь!- Никита в сердцах чуть было не стукнул ее по затылку. Но сдержался: любил, как никак… - Вот и рассказывай тебе после этого сны!

      -А ты по-человечески рассказывай! – Жена понемногу успокаивалась, даже в платочек засморкалась. Подняла зареванное лицо. – Поседел, а все, как дурак, ревнуешь…

      Никита смутился ее внимательного вопросительного взгляда.

      -Пойду я… На работу опоздаю…

      Еще раз погладил жену по волосам и ушел обуваться.

      -Ты чай не допил!- крикнула вдогонку Ирина. В ответ - невнятно бу – бу - бу… Вздохнула. Сделала глоточек из своей кружки и поспешила в ванну: самой через полчаса выходить, а лицо «не сделано».

      -Приснится же такое!- уже удивлялся своему сну Никита, спускаясь в лифте на первый этаж. - Вот, пенек трухлявый! Детям за двадцать, а все про передок снится, как молодому! Вот, пенек!..

      Пропустил вперед соседку с шестого этажа, придержал подъездную дверь. И долго еще не отрывал глаз от двадцатилетних  университетских ягодиц, туго обтянутых джинсами.

      -Ты чего так долго? Знаешь же: я сегодня только до трех могу…

      -Да дурачок мой…- Ирина все никак не могла захлопнуть дверцу в машине.

      -Плащ подбери.

      -…ревновать вздумал,- она, наконец, закрыла дверь. Улыбнулась счастливо, закурила. - Аж трясется весь!

      -Что это с ним? Двадцать лет не замечал ничего, а сейчас вдруг… Подружки твои трепанули, что ли?..

      Она от души рассмеялась, вздымая хохотом высокую тяжелую грудь. Белоснежные ровные зубки приоткрылись, выпуская розовый, влекущий, как у змеи, язычок.

     ПОБЕДИТЕЛЬНИЦА     

      Вера Гасникова  возвращалась домой.

      Возвращалась чемпионом России по стрижке овец. Соревнования проходили 3 дня. Дорога и командировочные были оплачены организаторами соревнования. Иначе бы она и не поехала. Чего деньги-то  тратить попусту? Выиграешь там, не выиграешь- ещё неизвестно…  Да и дома хлопот хватает…

      Призы - кубок и кухонный комбайн - лежали упакованные в громадном дорожном бауле. Проклятущие перекладные вымотали всю душу. Сначала автобусом до Магнитогорска, затем поездом до Челябинска. Из Челябинска - снова поездом до Самары, там - снова час на автобусе. Теперь вот обратно… До Челябы, слава Богу, добралась. По-людски-то, надобно бы у братишки младшего, у Пашки тормознуться, погостить хотя бы денек… Но уж шибко невтерпеж было дома добраться! Душа уже там была, с мужем и ребятишками! Вот гостинцам порадуются!

      И, как только приехала в Челябинск, сразу же поспешила купить билет до Магнитогорска. Жаль, что только в шесть вечера отходит… Четыре часа валандаться где-то надо…

      -Позвоню-ка Пашке. Может, выходной?..- подумала она, обложившись баулами на лавочке в привокзальном сквере.

      Завод, где работал младший брат, был когда-то союзного значения. Затем наступили кризисные времена 90-х. Завод  пошел по денежным рукам, как распутная девица, захирел и до сей поры перебивался  случайными заказами. Рабочие работали по 2-3 дня в неделю. Чем леший не шутит, может, и, правда, у Пашки выходной…

      Повезло ей. Прикатил младшенький на вокзал,  через час уже прикатил. Обнялись, поцеловались, как положено. Пашка - крупный, высокий, под метр восемьдесят - тридцатилетний мужик рядом с Верой гляделся мелковато и щупло. Та, при таком же росте, смотрелась и пошире, и побогаче статью. И, вообще, весь корень их, Гасниковых никогда мелким не был. Хоть дедов взять, хоть детишек. Может, благодаря врожденной силе и дородству Верка так быстро и справлялась с овцами: хвать за лапы, свалит на бок, коленом прижмёт -  и давай шерсть снимать! Секунды уходили, а овца - будто в армию призвали, лысая и ошарашенная! Да что - овцы!.. Она однажды на спор и Пашку, как барашка, сгребла в охапку да на пол грохнула! Коленом прижала - ни вздохнуть, ни охнуть! А ведь лучшим гиревиком на селе был!

      Начальство Верку ценило. Что ни смотр - конкурс- ее посылают. И хоть бы раз без первого места возвратилась! Было, правда, однажды, в 89-м, в Абхазии… Стыдно вспоминать… Местный какой-то сморчок в гектарной кепке ее обогнал! Откуда, вот, в таком сила? И еще, паршивец, приударить вздумал, сопля носатая! Но ей-то к мелюзге привыкать не в новинку! Сережка, муж-то ее, по габаритам точная копия того, местного! Нос только пуговкой да волосики белые, а так - близнец близнецом!

      Шашлыки, правда, у южанина вкуснейшие были. Мой Сережка такие делать не умеет! А вино - дрянь дрянью! Кислое, как бражка недоспевшая. Хорошо тогда толпой посидели. Ежели б не второе место - совсем все замечательно…

      -Верка, ты меня слушать будешь?- сердито окликнул ее Пашка.

      -А? Что? Задумалась чего-то…

      -Я говорю: поехали к нам, четыре часа еще до поезда. Отдохнешь по-человечески. Анатолий потом отвезет…

      -А твоя где машина?

      -В ремонте.

      -Да подь ты!.. Не поеду! Что ж я с баулами носиться буду?! И так все руки оборвала!..

      -В камеру давай сдадим.

      Верка посмотрела на него, как на больного.

      -Ага… Приду получать багаж перед поездом, а кладовщик до ветру пошел, днище пробило. А поезд - тю-тю!.. Сиди, говорю! Тебе что, с сестрой не сидится?!

      -Сидится,- буркнул Пашка. – Давай я хоть пожрать что-нибудь возьму…

      -Ой! Пашка, мне беляшиков возьми! Они у вас, на вокзале, всегда вкусные! Штук пять возьми! И газировки! Дома-то я сроду ее не пью.

      -Чаю горячего, может?..

      -Я тебе говорю: газировки возьми!..

      Пашка принес беляши, газировку и пару шашлыков.

      -Шашлыки-то зачем? Из собачятины какой-нибудь делают…

      -Ешь! Беляши, можно подумать, из другого мяса…

      -Не-е, беляши вкусные!- Верка аж щурилась от удовольствия.

      -Как вы там?- Пашка лениво жевал шашлык. – Колоть  скотину по осени будете? Мы бы с Толей бычка у вас взяли.

      -Не мы- так другие резать будут. Я тебе позвоню. А вот поросенка точно заколем! Возьмешь?

      -Возьму. Дай газировки… Как там Федька? К нам, в город, не думает?

      Федька, Веркин старший сын закончил школу и работал у отца на МТС.

      -Чего ему здесь шляться? По осени в армию… Пристроен - и слава Богу! По девкам начал бегать, паскудник! Завелась у него одна в Заречье…

      -Ого!  Чего, своих, поселковых не хватает?  Наломают ему местные кости…

      -Да уже!..- Верка утерлась салфеткой, поискала, куда бросить. Не нашла, да и засунула в карман сумки. –Люська на прошлой неделе прибегает, «Мам,- кричит. –Федьку у моста «заречные» дубасят!» Ну, я веник хвать - и к мосту! Кое-как разогнала! Здоровые все, лосята, а ни черта не соображают! Четверо на одного! Я им говорю: «Ребята, уходите! Не доводите до большого!» А им хоть бы хны! Трое с Федькой маслаются, а четвертый на меня попер, отогнать решил! Ну, я ему и звезданула веником-то по лбу. А потом и тех с Федькой погнали… Не знаю, может, отвяжутся теперь… Вот волчата! И по морде-то Федьку почти не задели, а рубашку - в матинушку изорвали! Зверье, а не молодежь…

      -Чёй-то не верится, что «заречные» веника твоего испугались,- ухмыльнулся братишка.

      -Да не первый раз уже! Я их и по весне два раза гоняла… У меня там, в венике, прут- шестерка завязан… Убить не убьет, а мало не покажется…

      -Тады ясно… Как отсоревновалась?

      -В среду, говорят, по «России» в новостях покажут. Первое место!- похвасталась она. – Кубок дали и комбайн кухонный! Сейчас, покажу…

      Она расстегнула одну из сумок.

      -Видишь, какой? И даже гравировку именную успели сделать! Ой, я ж тебе здесь купила!..- вспомнила вдруг она, зашарила в туго набитых недрах сумки. – Или в другую положила?.. Не, здесь должны…

      На скамейку поочередно стали вываливаться мешочки, свертки, пакеты с пряниками и сушками, одежка…

      -У себя, что ль, купить не могла?- Брату стало неудобно за базарный развал в людном месте. Он смущенно заозирался по сторонам. – Как торговка…

      -Дурак ты, Пашка. У нас месяцами в сельпо лежит, сохнет, зубы сломаешь… А здесь - все свежее! В Челябе купила бы- думала: не успею… Во, нашла!

      Она вытащила янтарные бусы.

      -Держи! Это Шуре, подарок… Вручили с кубком… Я ж не ношу, а ей - в самый раз… Город! А ребятишкам - конфеты,- она подала брату коробку с конфетами. – И тебе привезла… сейчас…- Она распаковала другую сумку. Звякнуло стекло. Вера протянула Пашке завернутого в газеты огромного вяленого леща. – С Волги! На берегу брала… Здесь такого-то и не найдешь!

      -Что ж ты… Давай, хоть за пивом сбегаю…

      -А я тебе дам! Я там Сережке фирменного «Жигулевского» взяла, выделю одну тебе.

      -Сколько ж ты взяла?

      -Ящик. Двадцать штук. Фирменное! Где он такое попробует?!

      -И перла все!.. Ненормальная. Как Сережка? Все там же?

      -В МТС. А где ему еще работать? Руки золотые, плотят вовремя…

      -Пьет?

      -Да-а, так… попивает иногда…- Верка беспечно махнула рукой. –Как обычно… Вспоминали здесь недавно, как вы спектакль нам на даче устроили. Нахохотались опять до слез!

      -Какой спектакль?-  Пашка открыл бутылку о лавочку, отхлебнул из горлышка. Пиво как пиво, теплое только.

      -Ну, как!? Неужели не помнишь? В прошлом году к вам на дачу приезжали?.. А вы с Шурой нас у дома встречали, в тряпье каком-то, как «синяки»!.. Неужто не помнишь? Ой, уморили тогда! И Толька, сосед ваш, в таком же рванье, будто на помойке нашел!- Она с надеждой уставилась на братишку. Видимо, еще захотелось посмеяться. – Не помнишь?..

      -Не помню!- отрезал Пашка. Хотя, на самом деле, все отлично помнил. И как вечером, после отъезда гостей, поругался с женой.

      -Сколько раз тебе говорил: выбрось это тряпье! Весь шкаф на даче приличной одеждой забит - нет! Таскай рванье! Дыра на дыре! «Крякнешь» первой - я те всё в гроб сложу, не поленюсь, носи на здоровье! Позорище-то какое перед сеструхой! У нас пастухи в селе такое не оденут!..

      -Язык-то попридержи! Смелый стал, я смотрю!.. Тебе здесь в земле возиться какая разница - в чем?.. Толя, вон, директор магазина, а в таком же ходит, не стесняется… Еще и прореха на заднице… А тебе не нравится - ну, и одел бы другое, из шкафа…

      -Ага, я одену, а ты сутки шипеть будешь: «Зачем одел, старое еще не истлело…»

      Слово за слово - разругались, сутки не разговаривали. В общем, вспоминать об этом не хотелось. Да и бутылка кончилась, а лещ будто и не убыл. Вторую же у сестренки попросить постеснялся.

      -Верка, посиди, я сейчас…

      Он направился к киоскам. Купил себе «полторашку» местного пива и пару мороженого для сестры.

      -Уж лучше б еще беляшей купил…- попеняла та ему, но за мороженое принялась с удовольствием.

      Так, под пиво, мороженое и разговоры они и досидели до Веркиного поезда.

      …Домой добралась уже к полудню следующего дня.

      В хате никого не было: кто на работе, кто в школе. Оставила сумки на кухне, прошлась по дому, разминая онемевшие от тяжелых сумок кисти.

      Прохлада и чистота. Заглянула в холодильник. Борщ в кастрюле. Картошка с мясом на сковородке. Дочка… Умница моя! Хозяюшка… На сердце стало тепло и щемящее. Слезы только не хватало.

      Поставила разогреваться сковороду, а сама пошла смотреть живность и огород.

      …Дочка Люська пришла из клуба часов в 10 вечера. Федька, сын, где-то гулял со своей зазнобой, а родители были в большой комнате.

      Мать сидела на диване и лузгала семечки, а отец расположился у нее в ногах на паласе, связанный по рукам и ногам.

      -О, бать, опять перебрал?- улыбнулась Люська, залезая с ногами на диван, обняла мать за шею, прижалась всем телом.

      Отец, диковато вращая пьяными глазами, попробовал повернуть к ним голову.

      -Ты где шлялась?! Где, я тебя спрашиваю, шлялась, кобыла?

      Верка пихнула его ногой в тапочке.

      -А ну, замолчи! Поганиться еще будет… Щас вот кляп в глотку запихаю - помычишь у меня!..

      У Сережки от неловкого выверта устала шея, он опять прилег щекой на палас.

      -Как ты, дочка?- Верка тыльной стороной ладошки поправила дочке челку. – А то после школы и поговорить не успели.

      -Нормально, мам… Отработка через два дня кончится… Я тебе там укропа насушила, видела?

      -Видела,- Верка сняла шелуху с губ. – Мужики-то не шалили без меня?

      -Не!  Нормально все!.. Я и сама удивилась: чего это батя сегодня?..- посмотрела она на отца.

      -А-а,- Верка махнула рукой, улыбнулась добродушно. –Привезла ему пива фирменного, заводского… Ну, что с пива-то может быть? Баловство одно. А смотрю - на глазах пьянеет, лыка не вяжет! Ах, думаю, паскудник! В сенях-то порылась - фляга с брагой стоит, под овчиной спрятал. Он - стакан здесь, стакан там, вот и нажрался! А я гадаю: что это он в уборную каждые десять минут повадился?! С леща, что ли? У-у, шаромыга!- Вновь пихнула того ногой. – И еще выпендриваться, прости меня дочка, начал! Пульт взял - и щелкает, щелкает, сериал посмотреть не дает!

      -Вот сама же выражаешься при дочери, охальница! Как Степка Безголовый матюгаешься! При дочери! Вер! Ну, Вер!.. Развяжи меня. Ну, чего перед детьми стыдишь?

      -Да ты перед ними с горшка стыдишься, все угомониться не можешь! Лежи молча! Дай с дочкой поговорить! Сериал, вон, смотри!..

      Сергей тяжело вздохнул, уставился кособоко в телевизор, потом смежил веки.

      А женщины еще долго шушукались и смеялись на диване. Затем ушли чаевничать на кухню.

      …Все давно разошлись по своим комнатам и заснули. Верка облачилась в ночнушку. Склонилась над Сергеем, тихонько распутала веревки. Муж что-то обидчиво и плаксиво  прохныкал во сне.

      Она осторожно подняла его на руки, донесла до постели и так же осторожно положила. Стянула носки и брюки. Рубашку снимать поостереглась.

      Выключила ночник и улеглась рядом. От Сережки пахло перегаром и потом. Не отталкивающе, как от какого-нибудь незнакомого мужика или козла. Пахло по - родному. Как и двадцать лет назад…                                            

      Она разогнула безвольную Сережкину руку к себе на подушку и положила голову ему на плечо. Их сердца бились тихо и безмятежно. И в унисон.

      ПЕРВООСНОВА   КОЛОВРАЩЕНИЙ

      Я не верю в случайные совпадения.

      - Случайностей не бывает, всё предопределено и взаимосвязано, -  вдалбливал мне отец во времена моего детства. – Прогул – двойка – мой ремень… - Он смахивал пот с бровей и продолжал свои физические и  нравственные  наставления. – Ищи первопричину. Что предшествовало прогулу? Гнедая не может просто так сломать ногу. Значит, это кому – то было надо…

      Свист ремня немного сбивал меня от поисков истины. Тривиальная вчерашняя рыбалка вместо занятий меня не устраивала. Была в ней какая – то приземлённость, а отец, насколько я понимал, искал на моих закорках высший смысл. И я старался ему помочь, мучительно выдумывая причину. Боже, как я был наивен в те далёкие времена! Будь всё это сейчас, я бы заранее смазал мягкое место подсолнечным маслом и, уж, конечно же, искал бы первопричину в моей мамаше (светлая ей память!): за час до нравоучений мамашей была обнаружена и изъята отцовская заначка. А пить в долг отец не привык. Посему в сердцах переключился на мою задницу. И теперь, с высоты своих лет я понимаю, что вариативность поиска первопричины может колебаться  от высоких материй до седалищного нерва.

      Но когда я увидел сидящего на крыльце избирательного участка Эбенезера  Белфорда с неизменной тлеющей сигаретой в уголке ленивого рта – я, надо признаться, обомлел. Амплитуды вариантности явно зашкаливали.

      Я даже замедлил шаг и выплюнул жвачку.  Местная псина с линялой шкурой  с интересом её обнюхала, присела, помочилась и ушла досыпать к забору.

      - Эб, - тихо и ласково произнёс я. – Эб!

      Я почему – то посчитал, что с фантомами, клонами и всякими мороками не стоит говорить на повышенных тонах

      Эбенезер Белфорд  (или кто там, выдающий себя за него)  приоткрыл смеженные веки и некоторое время молча на меня смотрел. Затем глубокие вертикальные складки на его щеках сгладились и приняли горизонтальное положение.

      - Майкл! – заорал он так, будто нам мешала револьверная стрельба. – Ба!!! Ты?!

      Пепел с его сигареты упал на заплеванное крыльцо. И раскудахтался петух в курятнике. Я понял: передо мною Эбенезер Белфорд собственной персоной.

      Мы обнялись.

      От Эба по-прежнему, как в те, далекие годы пахло смесью лошадиного и мужского  пота, дешевым табаком и, как не странно, мимозой.

      - Как ты здесь? – поинтересовался он, усаживаясь на прежнее место. – На выборы? Или по делу?

      Он достал из кармана плоскую фляжку, открутил крышку, протянул мне.

      - За встречу!

      Я слегка кивнул в ответ и приложился к горлышку. Виски! Настоящие! Те, с  ранчо папаши Эба !

      - А ты-то как здесь?  За сотни миль от дома?! И давно?

      - Восьмой год. – Эб принял от меня фляжку, чтобы не отстать в разговоре. – У меня здесь дело! – значительно произнёс он. – Я приобрел ферму.

      Апломб, с которым это было  произнесено, указал мне:  Эб не изменился.  Всё так же продолжает играть в покер и шевелит пальцами у кольта с разряженной обоймой.

      - Ну-ну,- протянул я, усаживаясь рядом на перила. – А как же папашина ферма?  Ты же был единственный наследник! Продал?

      Он беспечно кивнул головой.

      - А почему к нам? Здесь что, корма сочнее? Эб, перестань крутиться, как необъезженная! Изволь говорит правду!

      Я достал свою фляжку, бросил ему. Ловкости, с которой он осушил её до половины (я это замерил по бульканью в его горле) позавидовал бы и кэмэл.

      - Ты помнишь, как появился у нас  на ферме? – спросил он, утёршись. –  Бледный, как полуденное солнце. Немощный, стеснительный… Парень с Востока…

      - Конечно, помню. Три месяца стажировки. Нас много тогда прибыло в Нью-Клин. Кто на три месяца, кто на полгода…  А по поводу немощности – это ещё надо посмотреть! – обидчиво оживился я. – Зуб-то, поди, до сих пор шатается?

      Он потрогал языком зуб, помотал отрицательно головой, вернул фляжку.

      - Майкл, прошу тебя - не перебивай. Я до сих пор путаю времена.

      - И падежи,- некстати хихикнул я.

      - Нет,- серьёзно ответил он. – Падеж был на следующий год.  А тогда с вами приехала Лидия. Ну, такая… 95-60-95… Неужели не помнишь? Шатенка такая…- И он очень точно нарисовал ладонью абрис.

       - Всё! Вспомнил! – Я действительно вспомнил эту Лидию. Только мне показалось, что с цифрой «60» Эб немного напутал. Сантиметров на 20. – Только она на ранчо не осталась, устроилась  официанткой в городе, «У  дядюшки Пэна».

       - Да, «У дядюшки Пэна». Через год мы поженились. У нас двое ребятишек.

       Я облегченно вздохнул.  И одновременно посетовал на себя: что за дурость – искать везде сложности? Банальность – она повсеместна. Хотя…

      - Эб, а почему вы здесь? Чем тебя не устроило отцовское хозяйство? Или ЕЁ не устроило?

     Он потянулся, улыбнулся мечтательно.

     - Захотелось своего дела. Захотелось мир посмотреть. Да и Лидию очень тянуло на родину.

     Да-а, любовь…  Она и не таких  под копыто поджимала. А уж эти простаки с Запада, как Эб… Да-а, любовь… Первопричина первопричин.

      - А ты как? Ты же с этих краев…

      - Зоотехником…  

      Дверь участка открылась.   Эб еле успел спрятать фляжку.

      - Милый,  ты мне нужен. Срочно на Дальний Карьер! Думаю, голосовать там уже закончили. Опечатаешь урны – и обратно! Одна нога здесь, другая – тоже!

       Я, скрытый дверью, успел заметить лишь клок золотистых волос. Дверь захлопнулась.

      Эбенезер  развел руками: видишь, как оно, дружище… Дела!

      - Ну, Майкл, до встречи!

      Мы обнялись на прощание. Мне даже померещилась слеза в уголке его левого глаза.

      Эб вытащил из расшитого «под хохлому»  валенка спрятанную фляжку, отдал мне, подошел к стоящему на обочине «ниссан - кашкаю», уселся на заднее сиденье и тронул водителя за плечо: - На Дальний Карьер.

      Окурок прилип к моей отвисшей губе.  Я машинально встряхнул фляжку. Нет, видимо, Эб постарел: во фляжке еще что-то осталось. Я сплюнул окурок и приложился к горлышку. Да так и застыл с запрокинутой головой: с избирательного   плаката на двери мне лучезарно улыбалась веснушчатое лицо Лидии  Сидоровой, генерального директора мясоперерабатывающего комплекса, кандидата в депутаты Государственной Думы от семьдесят четвертого избирательного округа города Клина.

      Вот это высоты! В её то тридцать с небольшим лет! А ты: Эд, чувства, лямур… Да за такой перспективой – хоть на Алеутские острова! Эх, Мишка, Мишка, мало тебя батя в детстве вразумлял! Политика – вот первооснова всего! Хоть на Диком Западе, хоть в российской глубинке… А этому, уж, простачку-янки сам бог велел за этими 90-80-90 в Россию тащиться! Заодно, и к высокому, к «Лебединому озеру»  приобщится у истоков, так сказать.  Для Думы – первостатейная вещь, частенько наяривают. Плюс «кашкай»  да  пимы с иголочки…

      Псина у забора  широко, с лязганьем клыков  зевнула и вновь замерла в спячке.

      ЦВЕТ   УХОДЯЩЕЙ   ЛЮБВИ.

      Звонок.

      Александр приглушил звук в телевизоре, поднялся с дивана, нащупал тапочки. Опять звонок.

      - Да иду, иду…

      Никого не хотелось видеть.  Хотелось спать. Выходной, воскресенье. «Прощенное воскресенье»…

      Солнце, обеденное, весеннее, насквозь  прожарило квартиру, не смотря на задернутые шторы. Он открыл дверь.

      - Привет, пап!

      Дочка. Вот, и спать сразу же расхотелось! Нежданный сюрприз, нежданное счастье.

      - Привет, привет, доча. - Он ласково её обнял, ткнулся губами в щеку. -  Что ж ты… Хоть бы позвонила… Мы и не ждём. Мать! Мать!  Вер! Дочка приехала! – крикнул он в сторону спальни. Повернулся к дочери. – Давай, раздевайся… Есть будешь? Мамка такие голубцы приготовила!..

      - Ага, разогревай.

      - О-о! А вещей-то… Опять куда-нибудь на базу уезжаете? Женька то где?

      - Пап, дай мне раздеться, - не ответила на вопрос дочка. – А вещи в комнату ко мне занеси.

      Он подхватил сумки. Появилась заспанная жена в халате.

      - Ну, чего ты дрыхнешь? Дочка приехала, корми давай.

      Занёс сумки в комнату дочери. Затем ещё одни… Затем – ещё. Женщины скрылись в спальне.

      - Господи, нашли время шептаться! Накормила бы сначала… - досадливо подумал он. Прошел на кухню и сам поставил разогреваться голубцы на плиту. – Пойду пока, порядок у себя наведу. Пепельницу хоть вытряхну.

      Открыл у себя в комнате настежь окно. Слой серой пыли на подоконнике. Сходил за тряпкой, протёр подоконник, а, заодно, и телевизор, и полки с книгами, и настенные часы. Слышал: девчонки уже хозяйничают за стеной. Оглядел напоследок комнату. Ох, пепельница!..

      - Пап, идем обедать! 

      - Иду, иду…

      - Как вы там? Неделю  не показываетесь. – Ему уже окончательно расхотелось  спать. Он оживился, повеселел. Голубцы, и вправду, оказались объеденьем. Александр  густо поливал их майонезом, перчил и ел, ел с удовольствием. И при этом умудрялся  посматривать на приглушенно работающий телевизор, расспрашивать домашних и, не дожидаясь ответов, перескакивать на другое. И не замечал тревожного, гнетущего молчания своих родных. И лишь когда  жена попросила его: - Сашь, выключи телевизор, – и он выключил его и сам смолк ненадолго – вот тогда он  «услышал» звенящую тишину. Он даже перестал есть и посмотрел на дочь.

      Та, зажав в ладонях нетронутый бокал с соком, не мигая смотрела на зашторенное окно. Еда на тарелке не тронута. Окаменевшее лицо и  синева под глазами.

      Александр перевел взгляд на жену.

      - Девочки, что случилось? – чуть севшим голосом спросил он.

      Дочь поставила бокал на стол и молча вышла. Дверь в её комнату закрылась.

      - Что случилось? -  повторил он.

      - Они расстались с Женей, - ответила жена и, наконец-то, принялась за голубцы.

      - Почему?

      Жена пожала плечами.

      - Ну, ладно… - Есть расхотелось. Он отнёс тарелку в мойку, открыл балконную дверь, закурил. – Ладно, после узнаем… Или ты всё-таки знаешь?..

      - Отвяжись. Ничего я не знаю. - Она отставила тарелку, подошла к нему, тоже закурила. – Захочет – расскажет.

      - Хрен ты от неё дождешься! – психанул он. – «Расскажет»… Сойдутся, может, ещё, а? Чего разбежались?.. Столько времени…

      Жена затушила сигарету и, не дослушав его, ушла к дочери.

      - Чего разбежались? – уже самому себе пробубнил он,  моя посуду. – Такие рожицы счастливые были…  Не нарадоваться…

      Он сложил оставшиеся голубцы в одну чашку, открыл холодильник. Почти все полки были уставлены незнакомыми баночками  с соусами, йогуртами, крабами, маринованными овощами, сырками. Некоторые - уже початые. Пользованные. И на них, на этих баночках, лежало  кольцо незнакомой  надрезанной колбасы.

      Александр захлопнул дверцу и, позабыв про чашку с голубцами, прошел в ванну. На его полке стояли незнакомые мужские дезодоранты и одеколоны, на умывальнике – ополовиненный тюбик чужой зубной пасты.

      Он тихо заскулил, замычал от стыда. Лицо покраснело, запылало жаром. И так брезгливо  стало на душе, что он вернулся к холодильнику, достал из дверцы бутылку водки, налил себе почти полный стакан и, глядя тоскливыми глазами на закрытую дочкину дверь, полностью его выпил.

      Понял он: разошлись ребятишки. Навсегда. Он помнил свою юность, жестокую и бескомпромиссную в любви. И неважно – кто прав, кто виноват. Не склеить уже ничего после случившегося. После этого полураскрытого йогурта… После выдавленной пасты…

      Он опять замычал от стыда. Что ж ты наделала, дочка?!! Что ж ты наделала…

      Она сидела у трюмо на пуфике и разглядывала себя в зеркало.

      Ночник горел тусклой желтой свечкой, и тьма позади её казалась глубокой, вязкой. И иконой подсвечивался в зеркале  её силуэт  в ночной рубашке.

      Как всё-таки много морщинок на лице. И глаза – потухшие-потухшие… 

      Дочка, дочка, что ты натворила?.. Как же это у вас всё… Разом…

      Господи!

      Она медленно-медленно гладила себя расческой  по густым коротким волосам. Позади, в сумраке, что-то бормотал во сне муж, ворочался.

      Эх, Женя, Женя… Что ж у вас там случилось? Как же ты её не удержал? Ты же такой… рассудительный,  умный…  Не смог с этой пигалицей сладить. Эх, Женя…  Или сам виноват? А эта – плачет, плачет… Плачь – не плач, а порушилось всё. Как сейчас мириться? Вещи поделили…

      Она смотрела на своё отражение, не видя его, расчесывала волосы – и вдруг беззвучно заплакала. И не понять было: то ли от жалости к себе, постаревшей на длинную двадцатилетнюю жизнь дочери, то ли от страха за будущее своей Катьки.

      Катька тоже не спала. Лежала на спине с открытыми глазами и вспоминала, как уходила сегодня утром от него, от своего Женьки. От человека, без которого не могла не то, что жить – дышать не могла.

      Его уже не было дома, он уже в семь часов ушел на работу. А она всё ходила бесцельно по комнатам и никак не могла решиться. И всё накручивала, накручивала себя!

      Затем остановилась. Резко выдернула из-под кровати дорожные баулы

 и стала лихорадочно и бездумно их набивать: сгребла все склянки и тюбики из ванны, опустошила холодильник, посдёргивала с вешалок свои платья и брюки. И  бестолково – вперемежку, кучей – заполнила баулы, с трудом подтащила их к выходу. Обулась, машинально взглянула в зеркало. На неё смотрели глаза незнакомой девушки из другой, неизвестной пока жизни. С кривой, будто приклеенной улыбкой и пустыми глазами.

       Она медленно опустилась на баулы и заплакала.

       Катя не помнила, как она доехала до родителей. Она даже не помнила, о чем  говорила с ними за столом, да и говорила ли вообще. Помнилась чья-то ладошка на лбу да шум работающей во дворе машины. Затем пришло забытье.

      - Женя! Евгений! Долгополов!

      Женька поднял голову. Недоуменно и непонимающе уставился на Павла Матвеевича. И даже рот слегка приоткрыл.

      - Вы что заболели, что ли? Витаете где-то… Или случилось что?

      Голос Павла Матвеевича звучал ровно, без нотки раздражения.

      - У меня всё нормально,- произнес Евгений. – У меня нормально… Я задумался…

      - Ну, и хорошо. – Начальник отдела сел за свой стол и повторил вопрос: - Евгений, вы согласовали  документацию с подрядчиком? Где чертежи?

      А Евгений опять его не слышал! Смотрел пустыми глазами в окно – и не слышал!

      - Евгений!

      Громкий окрик опять вернул его к действительности. Павел Матвеевич… Ведь хороший умный мужик. Чего ему от меня надо? Чего он меня, сука такая, дёргает?! И эти… друзья – сослуживцы… Чего уставились?..

      Женька встал.

      - Идите вы все… – Не докончил фразу, вышел из кабинета в давящей тишине и хлопнул дверью.

      - Вот те на… - протянул задумчиво начальник. – Может, кто-нибудь всё-таки объяснит, что с ним?

      Все молчали, не поднимая глаз.

      - Что ж вы, соратники?.. Ладно, давайте работать. Анатолий, посмотрите документацию у Долгополова в столе. Не домой же он её забирает…

      Женька долго сидел в машине. Трясло всего, и ноги казались ледяными. Ни о чем не думал, пусто было в голове. Только вот сердце стучало и стучало, как колокол. И всё тряслось: и внутри, и руки, и, почему то, левое веко.

      Пил бы – напился б до бесчувствия. Помогает, говорят… Что, вот, сейчас?.. Куда? И к кому?

      Закрыл глаза. Затем на ощупь включил двигатель и печку.

      Женька, Женька, очнись! Думай о чем-нибудь, думай! Всё-равно жить надо! Надо, надо!!!

      Матвеича жалко, обидел ни за что… Уволят.  Да и хрен с ними! Мне двадцать два, другую найду работу, не пропаду…  А где жизнь другую найти?..

      Он открыл глаза. По боковому стеклу струйками стекали капли  первого весеннего дождя. И всё вокруг казалось  серо-голубым. И слёзы в уголках его глаз тоже казались не прозрачными, а серо-голубыми. Как весь мир вокруг.

      Салон прогревался,  испаряя влагу,  и  мир за окнами светлел.

       ЖЕРТВА  АМПЛУА,

       или  ПОДАЙТЕ СЮДА СТАНИСЛАВСКОГО!

      -Стоп, стоп!- Давид Яковлевич захлопал в ладоши. –  Перерыв!

      Он оглянулся на затемненный конец зала, на сидевшего там местного сценариста. Тот поднял большой палец.

      На сердце Давида Яковлевича потеплело. Нервирующая весь божий день напряженность исчезла.

      -Так!- громко и радостно проговорил он уже в сторону освещенной сцены, сощурился близоруко. – А где наш Юрий Петрович? Ау! Друзья, Юрий Петровича позовите…

      Но вместо директора театра к нему подошел Анатолий Мишанов, актер, исполнявший в спектакле одну из главных ключевых ролей. Завис двухметровой громадой над режиссером.

      -Давид Яковлевич, вы обещали сегодня дать ответ.- Приклеенная бороденка вблизи казалась неуместной на розовощеком двадцатилетнем лице. Да и круглые очечки как-то не гармонировали с ней. Вылитый Добролюбов в поддевке.

      -Анатолий, Анатолий, да подождите вы!..- досадливо отмахнулся режиссер в ожидании директора. – Запарка такая, а вы здесь со своим…

      Но Толя, обычно скромный, застенчивый увалень был нынче настроен решительно.

      -Давид Яковлевич! Вы сегодня обещали!- В голосе его зазвучала еле слышная обида. Но ответа не последовало. – Тогда я не еду на гастроли!- вдруг отчаянно произнес он и принялся отдирать бороду. - Юдина, вон, с собой берите! А я не еду!

      Давид Яковлевич разом забыл про директора. Поднял изумленные глаза на актера, всплеснул руками. В такт с руками на голове всколыхнулись и улеглись остатки белесых невесомых прядей.

      -Да что вы такое творите?! Перед Москвой!!! Перед самой Москвой!!!- громко воскликнул он. Рабочий на сцене испуганно выронил фанерное дерево. То грохнулось плашмя, будто фугас рванул в закрытом помещении. – В кои века на святые  подмостки пригласили! Народный театр из провинции! На саму Таганку! Нет! Шкурное свое надо прибавить! Чтобы уж всех в грязь лицами!.. Чтоб уж ножом под сердце!.. Никогда ничего за вами иудинского не замечал, Анатолий! Вы же мне, как двоюродный сын были!..

      Давид Яковлевич говорил громко, на весь театр. И уже не сидел, а быстро-быстро так семенил кругами вокруг Анатолия и взывал ко всем: и к актерам, и к рабочим сцены, и к осветителям, и к редким зрителям, зашедшим на последний прогон перед гастролями и  сидевшим  редкими группами в конце зала.

      -Вы обещали…- продолжал бубнить Толя, воюя с бородой.

      -Да! Да!!! Обещал!!! Но не сегодня же, помилуй Бог!

      -Сегодня…

      -Ну, вы  и…- режиссер потерял дар речи.

      -О чем спор?- спросил подошедший сценарист Ганапольский.

      -Они,- Давид Яковлевич несколько раз несильно, но обидно ткнул согнутым пальцем в грудь Анатолия. – они, вот, хотят роль председателя колхоза «Путь к свету»… В вашей, между прочим, пьесе! Представляете? Председателя! Иначе в Москву с нами не едут!..

      -Почему?

      Режиссер молча развел руки.

      -Потому, что я всегда играю одних подлецов и подонков!- Анатолий вскинул подбородок, одернул куцую жилетку. – То кулака!.. То сына кулака! То Митрофанушку! То полицая! А сейчас - опять: предатель-поджигатель!.. Вы обещали мне роль председателя в «Путь к свету»! И сказали, что огласите это сегодня!

      -Ну, правильно, правильно!.. Обещал… Но не «Путь же к свету»! Там же есть и председатель другого колхоза! «Новые зори».

      -У него роль без слов…

      -Но типаж, типаж-то какой! Бомба!

      -Вы говорили: «Путь к свету»,- талдычил, будто тетерев, Анатолий. – Я хочу положительную роль… И Зинка мне больно топором по затылку бьет, когда я стог поджигаю. Я нос разбил вчера на репетиции о подмостки. Я больше ей повторять не буду…

      Зинка, в кожанке и красной косынке сидела на сцене в окружении «партизан», чесала прыщик на ноге, но - вот ведь, зараза!-  услышала.

      -Сам дурак!- звонко отозвалась она. – Я что, Давид Яковлевич, виновата, что у него головка слабая, как у ребенка?

      Давид Яковлевич беспомощно посмотрел на сценариста.

      Молчание как-то нехорошо затянулось. Да и во всем театре звуки как-будто стихли. Как в патологоанатомной.

      -Толя, ну, какой же вы «положительный герой»?- произнес, наконец, с мягкой отеческой улыбкой  сценарист. –Юрин это ваш…  Посмотрите на него: какой из него кулак или подонок? Ни стати, ни выражения на лице… А вы… Вы, Анатолий, в зеркало на себя посмотрите! От вас же за версту подлецом и предателем несет! Вы же горы свернете на этом поприще с вашей-то фактурой! Лучшего подонка и придумать трудно!..

       В общем, не поехали они тогда, в 81-м, в Москву. Накрылись медным тазом их трехдневные выступления в легендарной Таганке.

      Две недели почти всей труппой отлеживались в травматологии: и Давид Яковлевич, и Ганапольский, и «партизаны», кинувшиеся им на подмогу, и рабочие сцены, обожавшие, наоборот, добродушного и веселого Анатолия…

      Одна Зинка, сатана, осталась невредимой, простояв на сцене с топором, да еще билетерша в кассе. Просто, до вестибюля «бой» не докатился. Только отголоски. Вот на эти отголоски билетерша и вызвала милицию. А после - и «скорую»…

      А Толя после этого случая с театром «завязал». Переквалифицировался в декламаторы. Читает а-капельно стихи и прозу о доброте, нежности и любви. И женские, и мужские. Зрители аплодируют. Зрителям нравится контрастность его внешности и  звучащее из его уст «Мой милый! Что тебе я сделала?»…

      Но никогда, даже по просьбе, он не декламирует поэзию Эдгара Алана По  и прозу Кафки.

      Он их просто не знает.

      РАЗГОВОР   С   РЕДАКТОРОМ

      - Пойдемте ка, батенька, в курилку. А то с этими законами и штрафануть могут. Там поговорим. А я вас потом чаем угощу.

      Редактор – маленький, лысоватый очкарик пенсионного возраста – отыскал в столе Юркину рукопись, схватил с подоконника сигареты и быстро направился к выходу.

      - Идемте, идемте!

      И пока шли по коридору, он всё время оборачивался к Юрию и жаловался: - Это  что ж за беспредел такой творится?! Вся редакция курящая – нет! Как в гетто сгоняют! И попробуй только в кабинете закурить – ни надбавки, ни премии не увидишь! Новый главный не курит – и всё! Всем нельзя! Ну, где тут справедливость?

      Юрий безразлично кивал головой и плелся следом.

      Курилка была просторная, белокафельная, как мини-бассейн. Стены увешаны самодельными объявлениями, криво прикреплёнными скотчем. Их шаги гулко отдавались в пустом помещении, пока они дошли до распахнутых настежь окон. Редактор, Антон Семёнович, жадно затянулся и сразу взял быка за рога: - Как-то вы, Юрий Петрович, резко ушли от своей тематики. У вас же взаимоотношения людей всегда были на первом месте. Страсти, выбор… «Ту би о ноу би»… А сейчас… что-то…  собачки, природа…

      - А что вас не устраивает? – Юрий смотрел в сторону, на объявления и, кажется, уже догадывался, к чему всё сведётся.

      «Предлагаю выпить» Т/ф…

      «Предлагаю рыболовные снасти мужа. Срочно! Оч. Дешево!» Т/ф…

      «Предлагаю. Дорого»  (Телефона не было. Одно только зачеркнутое имя: Кандолиза. Рядом было приписано: Маруся, Роза, Рая)

      - Батенька, да меня всё устраивает! Всё! Хорошо написано, добротно! Но ведь это… это же беспроигрышные темы: дети и животные! Беспроигрышные!  Да еще с трагическим концом!.. Понимаете?  Зачем же вы так «опускаетесь», а? – произнёс он с легким оттенком брезгливости. И резюмировал:  – Редакция журнала на это не пойдёт.

      «Предлагаю пса. Ухоженный, незлобный. Откликается на кличку «Ну, ты и     дурак» и «Кретин»  (Множество телефонных номеров, приписанных разными почерками)

      « Подайте на воспитание собаки и («и» было зачеркнуто, поставлено тире) мужа»

      - Это ВАШЕ  мнение? – Юрий  Петрович с трудом оторвался от объявлений, перевёл взгляд на Антона Семёновича.

      Тот перестал пускать дымные колечки, вздохнул слегка: - К сожалению, нет. Это мнение Софьи Андреевны  Кошечкиной. Нашего нового главного.

      - Она что, до чтения рукописей «опустилась»? С каких это пор главные читать рукописи вздумали? – криво усмехнулся Юрий.

      Редактор развел руки.

      - Увы. Хотя, я тоже её поддерживаю в отношении вашего произведения.

      - А раньше, помнится, вы другого мнения были. – Кривая улыбка на лице Юрия казалась приклеенной и неестественной. – Раньше вы любовный треугольник, войну да детективное беспроигрышным считали. Я-то всегда думал, что все темы проигрышные. Если бездарным языком написаны.

      Лицо Антона Семёновича как-то разом покрылось пунцовыми пятнами. Он, стараясь не встречаться глазами с автором, прикурил от «бычка» новую сигарету, зачмокал, раскуривая.

     « Ишь ты… Заело его… Примитив… А, ведь, ты его интересным типажом считал: мужичонка такой, себе на уме, рассказики интересные пописывает, с иронией такой, скрытой народной правдой… Тихоня, с хитрецой… А он, вишь, взбрыкнулся…  Меня припомнил, сучий сын…  Василий Макарыч непризнанный… Примитив…»

      Вслух же произнёс:

      - Хорошо. Давайте предметно. – Нервно перебрал листки, нашел нужное. – Вот, «Последний долг». Рассказ, так сказать… - Антон Семёнович теперь смотрел на Юрия, не отрываясь, пытаясь увидеть все нюансы ответной реакции на его слова. - Герой знает, что жить ему осталось четыре  месяца и решает отдать жизненные долги: и к матери на могилку съездить, и с внучкой в зоопарк сходить, и другу триста рублей вернуть, и водочку на рыбалке попить с товарищами…   И, главное, отомстить за смерть погибшего в аварии отца: виновный отделался условным сроком. То есть, пять лет всё было нормально, а сейчас, перед своей смертью, захотелось…

      - Я не знаю, можно ли рак назвать «своей смертью»,- угрюмо перебил его Юрий.

      - Неважно! Не о том мы сейчас!  Вы посмотрите, что вы нагородили в маленькой вещице: и смерть, и долги, и детективщина… И  щенок этот!.. Герой идет на убийство – вах! Щенок замерзающий у подъезда! Ну, как же не пригреть, да? А дальше – по накатанной: убил, вернулся и …  где это у вас? Вот! – Антон Семёнович с издевкой зачитал: «Чего ты? Кончилось всё. Иди сюда. – Он поднял щенка, сунул за пазуху.  – Отогреемся сейчас.  И накормлю  тебя… - Он увидел размазанную на перчатке кровь. – Ничего, там рассудят… - Они вышли из подъезда на залитую солнцем улицу»

      Он замолчал в ожидании ответа.  Автор тоже молчал. Смолил свою сигарету и смотрел в окно. Затем нехотя сказал:

      - Да. Вслух да из чужих уст это по-другому звучит. Напрасно я про солнце написал. У нас в марте солнца почти нет. Надо было на «рассудят» закончить… - В голосе его послышалось сожаление.

      - Да при чём здесь «солнце»?!- психанул редактор.  – Вы что, и  правда, не понимаете?  Глупость у вас написана, глупость! Нагнетание страстей! Нервы потрепать хотели читателю, что ли? Не бывает так в жизни! И собачка у вас для антуража! Долги отдаёт, а перчатки, как опытный убивец, не снимает!..

     - Холодно было… Я ж писал об этом…

     - Да о чём вы только не написали в этом своём опусе! И жизнь у него в семье неизвестно отчего  на спад пошла: сначала жена любить перестала, вернее – равнодушна к нему стала… Затем – дети… А потом и он в чувствах остыл. Понял: не изменить уже ничего. Запрятал всё вглубь души, все эмоции – и продолжает жить рядом?.. Как это так? Из-за чего, почему? Ни капли объяснения или, хотя бы, намёков для читателя! Вы что, за дурака нашего читателя держите?

      - Бывает так… Не объяснить это… Разлюбили – и всё… Ничего, и без любви притёрлись… Как коллеги на работе… Чего менять-то?.. Поздно уже…   Разлюбили – и всё…

      - Да не всё! Не всё! Не мучьте читателя! Зачем ему за вас домысливать?!

      Антон Семёнович аж задохнулся от возмущения.  – Что, у него других дел нет? Он же умную прозу  читать хочет, а не заумную, как вы не поймёте это?!  Если так…

      Папка нечаянно выпала из его рук, листки разлетелись по полу.  Они вдвоём начали торопливо их подбирать.

      - …Если так к нему относиться, - продолжил на карачках свою мысль редактор. – то мы скоро не только читать – слушать друг друга перестанем!

      Дверь в курилку отворилась. На пороге стояла высокая красивая женщина в строгом белом платье и недоуменно на них смотрела. Вернее, на Антона Семёновича. По Юрию же так… скользнула глазами.

      -Антон Семёнович, зайдите ко мне… когда закончите здесь.

      Она едва уловимо тряхнула  коротко подстриженной головой и, не дожидаясь ответа, прикрыла дверь.

      - Главный! - значительно произнёс  редактор, с трудом поднялся на затекших ногах, тяжело, с отдышкой задышал. – Вы, батенька, извините, что так… Не договорили мы с вами. Выкурю ка я еще одну, - он оглянулся на дверь. -  а то неизвестно, когда у неё освободишься. Как в застенок, честное слово. А вы идите, идите, переработайте свои рассказы. А ещё лучше – в старом ключе пишите,  в былинном, эпосном. У вас же замечательно получалось! Жду, жду от вас новенького…

      Юрий вышел. И даже про обещанный чай не вспомнил.

      Лукавил Антон Семёнович. Понравился ему рассказ. Очень! Намного больше того, что он сам написал и пробовал вставить в следующем номере. Просто… Ну, не получиться пропихнуть и то, и это!  Вернее, то-то пропихнётся, чего уж там, а вот своё… Одинаковый  сюжет, одинаковые перипетии… Щенок – и тот есть у обоих!  Язык, вот, только разный… Но не себя ж кастрировать, в конце концов!  А от этой белой, без косы  станется!.. Нюх на добротное у неё, как у овчарки! Как бы сейчас не раздолбала моё творение…  Соглашаться надо с её поправками. Но так… будто сомневаясь  А этот, сермяжный, ничего, потерпит. Пусть, вон, в интернете  балуется, творит, чего душа пожелает, а мы как-нибудь  копеечку подзаработаем печатную. Малым тиражом.

      Посмотрелся  в зеркало.

      - Сатир, - брезгливо подумал он, глядя на своё отражение. – Животик, короткие ножки, лысинка и волосатые руки…  Улыбки только глумливой не хватает…

      Расшаркался шутливо пред собой на кафеле. Втянул живот и направился к главному редактору.

      - Не забыть бы, вставить… Как там у него?.. «Ничего, там рассудят…». И про солнце не упоминать…

                                     РАЗНЫЕ   ПОРОДЫ   ХОМЯКОВ

      Хомячок, часто подёргивая носиком, подкатил ей зёрнышко с тарелки, затем ещё одно, ещё… Потом так же, мордочкой, попробовал растормошить подругу, тыкаясь ей в животик. Но подруга молчала. Тельце её безвольно шевелилось от его тычков, но глаза,  подернутые  тусклой пленкой, не открылись. А он ещё долго-долго суетился рядом с ней, лежал, обнюхивал её, остывающую, и всё пытался угостить едой из их общего блюдца. Затем побежал по периметру клетки, быстро-быстро, много раз. И опять остановился над ней. Понюхал. И полез в домик, где они жили три года вместе. И затих.

      Юрий, сидящий рядом с клеткой на стуле, вытер костяшками пальцев мокрые глаза, шмыгнул носом. Жалко было хомячков – до сумасшествия! Ты смотри, какая любовь!  Как у людей. Зернышки подносит… раньше ни разу так не делал… Что ты хочешь?.. Три года жили вместе…

      Он снова шмыгнул.

      - Юр! – донесся голос жены из кухни. – Юр! Идём!

      Он тяжело поднялся, взял с полки салфетку, завернул в неё хомячиху и пошел на голос жены.

      Открыл мусорное ведро, бросил в него салфетку с тельцем.

      - Умерла? – жена замерла с полотенцем в руках.

      Он не ответил. Прошел к столу, уселся тяжело и уставился в окно.

       - Наливать? Будешь есть? – тихо спросила сзади жена. И, не дожидаясь ответа,  начала разливать суп. Поставила перед ним тарелку, принялась резать хлеб.

      Он брезгливо  посмотрел на её венозные руки, на иссохшую  фигуру, на не уложенные волосы.  Левый уголок его рта невольно скривился.

      - Сорока ещё нет…  Клуша.  Двадцать лет почти вместе живём, а всё, как клуша: суетится, суетится…  А вкусно так и не научилась готовить: пресное всё, как в столовке…  Подсунула ж судьба такую. «Юлечка, Юлечка, любовь моя…».  Красивей-то её и не было тогда во дворе. А сейчас посмотришь… Как бабьё меняется, блин! Ворона вороной.  Тогда б, в молодости  померла – тоже, небось, горевал, как этот хомячина. А сейчас… живи здесь… с такой… коротай век, - подумалось ему  угрюмо.

       - Юр, а я ещё гречку твою любимую сварила, с курицей.- Жена присела рядом, посмотрела на него ожидающе.

      Юрий поперчил суп из перечницы, попробовал, вытянув губы из ложки. На Юлечку не взглянул.

      - Ты из ведра иди выбрось. А то сейчас развоняется на всю квартиру, сидишь здесь… - буркнул он.

      - Сейчас, сейчас, - вскочила жена. Вытащила мусорный мешок, поспешила из квартиры. С трудом затолкала переполненный пакет в мусоропровод, закрыла крышку. И долго слушала, как тот стучит по стенкам, падая вниз. Вытерла ладошкой слёзы на глазах. Нельзя к Юрке со слезами, осерчает. Горе у человека. И вновь утёрла выступившие слёзы. И про себя лучше не говорить.  Нет, нельзя… Уже ничего не исправить. Врач сказал: «поздно»… Пусть всё будет, как есть. Иначе он не вынесет. Иначе ему – хоть в петлю…

      Она стала подниматься по лестнице. Девять ступеней пролёта.

      метастазы…

      врач сказал…

      тридцать…

      сорок дней…

      осталось…

      как он…

      будет…

      жить…

      без меня?!!

      У квартиры остановилась, отдышалась. Утёрла испарину с лица, тихонько вошла.

     Из кухни послышалась громкая, сытая отрыжка.

     - Слава богу: понравилось! – подумала она, счастливо улыбаясь