Щ Ё Г О Л Ь

     Проснувшись в воскресное утро, Васька, по кличке «Щёголь», первым делом решил проверить полученную вчера по случаю информацию о «крутой хазе», хозяева которой отбыли на отдых в далекие страны. Куда именно отбыли небедные фраера, Ваську не интересовало, ему было очень любопытно узнать, что именно они имели в оставленной квартире и как можно было эту квартирку «пошерстить».

     Приведя себя в порядок с особой тщательностью, Васек рванул в «Мутный глаз» - забегаловку рядом с вокзалом, ибо там он вчера и услышал приятную для его слуха историю.

-Привет, чумазая! - обратился он к немолодой уже женщине, протирающей столики.

-Прорисуй-ка мне вчерашнюю тему! - и плесни чё - нить поприличней.

И Любка-Кутерьма почти слово в слово повторила ему  то, что говорила и вчера:

-Хата упакована «от и до». Хозяева - мужик с бабой, укатили по Европам, но приедут уже в четверг, так что время пока есть.

-Сигналка? - потягивая мутноватую жидкость, поинтересовался Васька.

-Есть, на ментуру выходит! Так, как будто она сама устанавливала систему безопасности, Кутерьма детально обрисовала, что заблокировано и  какой тип датчиков установлен в квартире и добавила:

-Я в доле!

-Ладно, ты ж меня знаешь, и Васька-Щеголь пошел готовиться к предстоящему делу.

     Свое прозвище «Щёголь» Василий получил за привычку элегантно одеваться. Он старался всегда соответствовать моде и тщательно следил за её новыми направлениями. Все его сорочки, костюмы, куртки, головные уборы, многочисленные галстуки и другие атрибуты гардероба  были приобретены в  самых дорогих магазинах. Однако вся эта роскошь приобреталась не Васькой, а неизвестными ему богатыми и солидными людьми, которых с Васькой объединяли лишь размеры носимых ими вещей. Домушник Щёголь тонко чувствовал,  когда наступала необходимость в обновлении своего гардероба, и начинал подыскивать объект-донор.

     Прибыв по указанному адресу, жулик неспешно прошелся по территории двора, внимательно осматривая  сам дом, ведущие к нему дорожки, тропинки и детские площадки.

От его цепкого взгляда не ускользнуло ничто. Профессионально изучив  пути прихода и отхода и стараясь не попасть в поле зрения бдительных старушек, Васька приступил ко второй фазе подготовки. Сигнализация! Надо было все организовать так, чтобы мероприятие прошло как по маслу. Щёголь очень не хотел быть задержанным, кроме того, нехилые ребята из милицейской группы задержания могли изрядно подпортить его товарный вид.

     По словам «Кутерьмы» в этой  квартире  на шестом этаже была заблокирована только входная дверь:

-Хорошо, что барыги жмоты, и денег пожалели на объемные извещатели, - подумал Васька, - а эта фигня нам по колено!

Изучив замок, он мысленно прикинул тип отмычки, которая без труда отомкнет эту дверцу. Верный своим принципам он аккуратно приставил спичку внизу двери, и, нажав кнопку звонка, быстро поднялся на 10 этаж. Когда минут через десять он спускался вниз, спичка, по-прежнему, была на месте.

  И вот в среду (а он всегда работал по средам, ибо это самый нейтральный день недели) Щёголь обнаружил свой «маяк» - спичку именно в том месте и положении, в котором он её и оставил. Это был хороший знак.

-А нам не страшен ни вал девятый…, - мысленно пропел Васька, доставая из своей небольшой сумочки набор инструмента и мощный магнит. Без излишней суеты, и в то же время очень быстро  он отпер замок отмычками, но перед тем как войти, прилепил на дверь снаружи принесенный магнит, чтобы  магнитоконтактный извещатель, блокирующий входную дверь, не подал сигнала тревоги милицейским. Войдя в жилище, он привесил второй подобный магнит изнутри,  и,  убрав первый магнит, закрыл помещение на внутреннюю задвижку. Сигнализация была нейтрализована. Теперь ему никто не мешал!

-Посмотрим, посмотрим! – удовлетворенно подумал воришка, направляясь к внушительным шкафам - купе с одеждой. Щёголь никогда не брал много, а только то из одежды, что ему надо было на этот сезон, и поэтому заявления от потерпевших поступали редко, и он оставался безнаказанным уже довольно долго. Сейчас ему понравилось несколько вещей, примерив которые он остался доволен своим новым внешним видом. Прихватив несколько  украшений  для подельницы Любки,  Щёголь в новом образе покинул квартиру точно так же, как и вошел в нее.

-Фраера и не вспомнят об этих вещах, - удовлетворенно подумал Васька, -а если и вспомнят, то понять не смогут, куда они делись, сигнала то на пульте охраны не было!

 В четверг Щёголь спал долго и был разбужен настойчивым звонком в дверь:

-Кого это могло принести? Никого вроде не приглашал, - направляясь к двери, размышлял жулик, - может Кутерьма приперлась?

Едва отворив дверь, он почувствовал на своих запястьях металл. Двое в форме хорошо знали свое дело, а человек в штатском, явно издеваясь, помахал перед изумленным Щеголем его пиджаком, который тот оставил во вчерашней квартире:

-Ты бы хоть паспорт свой из кармана вытащил, прежде чем шмотки менять, - с усмешкой сказал опер, и показал Васькин паспорт, с его фамилией, именем и отчеством, а также адресом проживания, - придется тебе теперь в другой одежде пощеголять.

Брехня с хвостом

Когда-то жили муж с женой,

В нужде ужасной, что такой,

Не пожелаешь и врагу,

Поверь, читатель, я не лгу.

Всего то живности у них,

Один куренок на двоих,

Но эта курица была

Страшнее хищного орла.

Клевалась, бегая вдогон,

Могла лягаться, словно конь,

И наводила жуткий страх,

На всех. Прости меня, аллах.

Однажды все односельчане,

Собрались вместе и вначале,

Пошли к диванбаши на суд,

(Тех бедняков с собой ведут).

Судья их выслушал, затем,

Решенье объявляет всем:

«Прирезать курицу до завтра,

Избавив всех селян от страха!

Иль запереть её в амбар,

Навечно. Мне же-сто динар!»

Дрожит хозяина рука:

«Запру я курицу пока,

В пустой амбар и двери все,

Закрою наглухо совсем».

Так день прошел, второй за ним,

Неделя, месяц: «Поглядим,

Что стало с курицей моею?

Жива ль она? Пойду, проверю».

Но, приоткрыв амбара двери,

Бедняк глазам своим не верит-

Яиц огромная гора,

Не соберешь и до утра:

«Вот счастье-то на склоне дней!

Жена! Корзины поскорей!»

От радости муж и жена,

В корзинах яйца дотемна,

Носили на своё гумно,

Бросая в землю, как зерно.

Потом пахали-молотили,

Да так, что яйца все побили.

А через несколько минут,

Цыплята к ним уже бегут.

Есть петушки среди цыплят,

И курочки вот-вот взлетят,

А из последнего яйца,

(Такого не видал птенца!)

Вдруг выскочил огромный гусь:

«Гага! Я точно пригожусь!»

И побежал. Бедняк за ним,

Не гусь, а прямо пилигрим.

Уже догнал, но видит вдруг,

Что кто-то уж приладил плуг,

На спину мощного гуся,

И хлеб молотит глаз кося.

«Эй, братец! Этот гусь-то мой!

Сбежал вчера от нас с женой!

Пшеницы дашь мне три мешка,

За то, что напахал пока!

И вот один халвар* пшеницы,

Взвалил бедняк на спину птицы,

Всего мешков гигантских-шесть,

Сам рядом ухитрился сесть.

Дорога гусю уж знакома,

Бежит он резво и у дома,

Поклажу сбросив со спины,

Гогочет: «Вы теперь должны,

Мою натруженную спину,

Всю целиком, не вполовину,

Намазать маслом из ореха,

Спина болит-мне не до смеха».

Ореха грецкого кусочек,

В селе искали долго очень,

Отжали маслица чуть-чуть,

Натёрли гусю спину, грудь.

Минует день, другой, неделя,

Прошёл и месяц в это время,

Как вдруг у гуся на спине,

(Ты, может быть, не веришь мне?)

Произросло большое древо,

И ветками уперлось в небо.

Не сосчитать вовек плодов,

(Сам видел-подтвердить готов!)

И каждый день на луг зелёный,

Пастись шел гусь под пышной кроной,

За гусем дервишей отряд,

Достать орехи норовят,

Кидая комьями земли-

Добыть плоды лишь так могли.

Мальчишки палками, камнями,

Сбивать орехи рвались сами.

Так меж ветвей и кроной древа,

Возникло поле для посева.

На дерево полезли люди,

(Аллах за это не осудит),

Чтоб на полях тех сеять рожь,

(Уж больно луг тот был хорош!)

Овец отары развели,

И буйволов стада пасли.

Пастух один арбуз с бахчи,

Стал резать как-то раз в ночи,

Но в мякоти увяз вдруг нож,

(Ты думаешь, что это ложь?)

Пытался вызволить пастух,

Нож из арбуза цепких рук,

Но скрылся нож внутри плода,

Исчез в арбузе навсегда.

Пастух не промах-влез в арбуз,

И видит: у ручья индус,

Руками машет и кричит:

«Не твой ли нож в ручье лежит?»

Откуда не возьмись-чабан,

На пастуха уже аркан,

Накинул ловкою рукой,

Ведет, как будто на убой.

Возникла между ними драка,

Индус сначала горько плакал.

Потом обоих тузить стал,

Арбуз качнулся и упал.

Свалился с дерева арбуз,

(Кто это видел, тот не трус!)

И оземь шлепнулся: «Хлоп-чмок!»

А из арбуза заяц-скок,

Ну, а у зайца на бегу,

(И здесь соврать я не могу),

Из-под хвоста клочок бумаги,

Вдруг выпал, с надписью: «Всё враки!»

Морали здесь совсем немного:

Всегда с хвостом и длиннонога,

И ложь, и враки, и брехня,

Пустая, словом, трепотня,

Ну, а цепляясь за слова,

Плодятся сплетни и молва.

С брехни срывая правды маску,

Читатель, вспомни эту сказку!

*Халвар- мера веса 25-30 пудов

Кроссворд

Дембель

-Эй, дневальный! Почему команды не слышу? – это сержант Дзюбенко, самый противный из всех старослужащих. Как только в казарму входит, сразу на дневального наезжает.

- Рота, смирно! – сегодня на уборку в казарме осталось отделение  из второго взвода, такие же салаги, как и все в седьмой роте. Новобранцы, побросав тряпки, выскочили на «централку» и встали, кто в чём был, по стойке «смирно».

-Товарищ дембель! По случаю вашего прибытия рота построена! Докладывает дневальный по роте рядовой Изюмов

-Дневальный, почему бардак в роте? Что за форма одежды? Совсем, салабоны, приборзели? Эй, боец, а ну ко мне!

-Товарищ, сержант, рядовой Абдибаев.

-Абъебаев, почему в майке и трусах во время выполнения боевого задания? - сержант грозно смотрел на съежившегося от испуга Абдибаева, - чо трясёшься то так, болеешь?

-Никак нет, не болею, товарищ сержант.

 Абдибаев, тщедушный узбек, в армию попал явно случайно. На вид ему можно было дать лет шестнадцать, хотя весь  призыв уже знал, что он старше любого  из роты лет на шесть, а на гражданке  был чабаном в каком - то богом забытом ауле. И угораздило же его менять   фотографию в паспорте во время призывной компании, сидел бы себе на пастбище, так нет же, тоже послужить захотел.

- Тогда, почему такой дохлый? – было видно, что Дзюбенко от него просто так не отстанет, - а ну, быстро оделся по форме! Сорок пять секунд! Время пошло! – сержант демонстративно зажег спичку.

- Бойцы, продолжаем работать, - потухшая спичка  упала на пол. Абдибаев судорожно пытался застегнуть пуговицы на гимнастерке, но петли новенькой формы  не позволяли сделать это быстро, - Та-а-ак, Абъебаев, со мной у тебя ничо не получится, и фамилия не спасёт.

     Служба началась сразу после солдатской бани, когда в новеньком обмундировании нестройная колонна новобранцев, сбивая и путая шаг, направилась в казарму. Во главе роты шел сверхсрочник-старшина Мамиев, как он сам себя назвал: «ваш отец родной и мать в одном лице». Седьмая рота являла собой верх интернационализма - здесь были представители многих народностей – украинцы, русские, аварцы, узбеки, грузины, азербайджанцы, и, как сказал наш дагестанец-старшина: «весь цветистый букет Союза».

-Раз, Раз, Раз, два, три. Левой, левой, раз, два, три, - старшина пытался выровнять строй и заставить колонну идти в ногу, но ничего не получалось.

-Р-р-яз, два-а-а, три-и-и,…двадцать четыре…сор-р-рок один… - Абдибаев  в пятый раз пытался уложиться в норматив, но это ему не удавалось.

- Рота, смирно! Товарищ капитан, рота на строевой подготовке, первое отделение второго взвода занято уборкой. Происшествий нет. Докладывает дневальный по роте рядовой Изюмов.

-Вольно…- взгляд капитана упёрся в сержанта,- сержант Дзюбеноко,  ко мне!

- Товщ капитан, сержант Дзюбенко, провожу занятия с бойцами  по отработке  навыков соблюдения формы одежды во время проведения уборки.

- С бойцами? Я вижу только одного,-  капитан, поправив на рукаве повязку с надписью «Дежурный по части», обратился к Абдибаеву, - Рядовой, доложите обстановку!

-Товарищ капитан, докладывает рядовой Абдибаев – товарищ сержант проводит со мной инструктаж, - русский язык Абдибаева был намного лучше, чем у некоторых ребят из седьмой роты, лишь звучание его фамилии можно было на слух воспринять иначе.

- Абъебаев? Что за фамилия такая интересная? – капитан переводил взгляд с новобранца на старослужащего, - тебе не кажется, сержант?

-Так  точно, товщ капитан, интересная фамилия, как будто объе**ть, виноват, обмануть кого – то хочет, вот я и решил с ним персонально заняться, чтоб, значит, не хитрил.

- Продолжайте занятия,- капитан отработанным жестом  поправил головной убор, - и чтоб без «неуставных» у меня, смотри, сержант, - направляясь к выходу, добавил дежурный по части.

- Рота, сми.., - рука дневального взметнулась к пилотке, но он так и  не успел закончить фразу.

-Отставить, дневальный…  всем продолжать занятия, - капитан прошествовал к выходу.

- Итак, салаги, слушай сюда, и запоминай! Два раза повторять не буду, - сержант Дзюбенко  прохаживался вдоль шеренги, - взяли дружно ложки из тумбочек  и петли в гимнастёрках  разработали. Туда-сюда, туда-сюда. Это первое. Забудьте всё, о чем знали дома, здесь это вам не понадобится. Это – второе. И третье – основное! Если из-за вас, салабонов, мне придётся на дембель позже уйти, то… - он многозначительно посмотрел на строй, - короче будет вам лёгкая грусть.

     Седьмая рота второй день находилась на карантине и состояла всего  из трех взводов. Казарма - одноэтажное деревянное сооружение, которое могло принять полноценную  войсковую роту с размещением личного состава на двухъярусных кроватях. Весь день молодое пополнение было занято на занятиях, большую часть которых составляла строевая и физическая подготовка. Командиры взводов, назначенные из числа старослужащих, дослуживали в карантине последние дни и должны были уволиться в запас, после того, как пополнение будет распределено по действующим ротам.

     Вечером, на седьмые сутки карантина  в казарму забрели два солдата из числа «черпаков». Было видно, что они очень даже  «навеселе». Один из них что – то оживленно доказывал другому:

- Не, Талгат, счас мы им покажем, как нада службу нести…Да не боись, ты, счас никого из офицеров и дембелей в карантине нету…салабоны только, счас личное время у них, лич-но-е! – при этом здоровенный ефрейтор закурил «Памир» и в казарме запахло сигаретным дымом.

- А может, ну их, а? На фига нам, Трофа, это? – Талгату явно не хотелось принимать участие в том, к чему подбивал его Трофа.

- Дневальный! Спишь, салага? – во весь голос заорал ефрейтор,- я вас научу службу нести, салабоны! – дневальный не реагировал, и это разозлило Трофу окончательно, - А ну, ты, смир-р-рр-на!

Дневальный, рядовой Бурибаев, ошалевший от крика, вытянулся в струну. Кажется, он плохо понимал, что происходит.

- Лечь! – дневальный, лежа на полу и повернув голову вбок, смотрел снизу вверх, - Встать! Лечь! Встать! На месте шагом – марш! -  Бурибаев послушно начал маршировать.

Ситуацию разрядил Васька «Рыжий» из второго взвода:

- Атас, рота! Деж по части к нам! Близко уже! - Трофа, бросив недокуренную сигарету на пол, а за ним и Талгат, рысью устремились  к выходу.

Ро-о-та, смир-р-р-на! – некрасиво отдавая честь, дневальный застыл у тумбочки.

- Вольно! – В казарму вошёл дежурный майор в сопровождении  Дзюбенко, на погонах которого красовалась новёхонькая широкая лычка старшего сержанта.

- Лищний сосьтавь рёти проводить лищное время! – коверкая русские слова с трудом доложил Бурибаев.

- Кто курит в помещении? Старший сержант, разберитесь? – майор жестом указал на дымящуюся сигарету, вызывающе лежащую на центральном проходе.

Новоиспеченный старший сержант Дзюбенко поднял с пола окурок, и, потушив его об каблук сапога, поднял над  головой: - Разрешите товщ майор? – последовал кивок, и Дзюбенко продолжил:

- А знаете ли вы, товарищи солдаты, какое наказание бывает за курение в казарме?

- Нет? - Новобранцы молчали, справедливо считая, что оправдания не сулят ничего хорошего.

- Так вот, - Дзюбенко, держа окурок в вытянутой руке назидательно сказал:

- Сейчас мы, пойдём этот «чинарь» торжественно хоронить.  Дневальный и ещё пару салажат возьмут  этот окурочек, положат его в носилки и в моём сопровождении понесут на торжественное захоронение. У нас на территории войсковой части и кладбище специальное есть для этого. Вот товарищ майор не даст соврать, - он посмотрел на дежурного по части, и, получив одобряющий кивок головой, продолжил:

- Дневальный, как тебя там? Рядовой Бурибаев, рядовые Абъебаев и  Изюмов ко мне! Возьмете у старшины Мамиева три лопаты, носилки и ждите меня на выходе. Исполнять!

-Дзюбенко, - майор посмотрел на старшего сержанта, - когда закончите с «погребением», доложите мне лично, понятно? И  проведёте отбой в роте!

Ясно, товщ майор! Разрешите выполнять?

-Выполняйте, - направляясь к выходу и тем самым предоставляя полномочия старослужащему, дежурный покинул казарму.

Через десять минут Изюмов с тремя лопатами и два солдата-узбека с носилками, в которых, как на троне, возлежал окурок, направились строевым шагом в северную часть территории войсковой части.

 -Р-р-яз, Р-р-яз, два-а-а, три-и-и…лихо командовал дембель Дзюбенко.

Пройдя километра полтора, процессия остановилась у небольшого участка, своеобразного кладбища, созданного когда – то в воспитательных целях старослужащими с молчаливого одобрения офицеров части.

- Ну всё, притопали. Яма должна быть не меньше двух метров в глубину, понятно? И не рассиживаться, отбой скоро. Приступили! -  Дзюбенко присел на край носилок…

 - Осталось мне, салаги, служить три недели, и на дембель, к девчонкам…А вам, пахать и пахать ишшо. Вот поэтому, я – дембель, а вы, - салабоны зелёные. Глубже копайте, знать будете, как в казарме курить!

Бурибаев и Изюмов, стоя по грудь в выкопанной яме, с трудом выкидывали грунт, а Абдибаев, находясь чуть в стороне,  кидал землю дальше от края ямы.

- Ладно, посмотрим, что там у вас, - дембель подошел к самому краю импровизированной могилы и посмотрел вниз, - Ладно хорош, заканчи…

Он не успел договорить. В этот момент лопата Изюмова, ударила лежавшую здесь со времен отечественной  войны мину…

Раскатистый звук взрыва поднял по тревоге весь гарнизон. Подоспевшие офицеры и солдаты были поражены: в куче земли катался рядовой Абдибаев и как заведённый повторял:

- Там, там… там, дембель… ребята…дембель, дембель…там, там…

Там души рвутся к небесам

Хотела б встретить ты рассвет,  
Где первый луч приносит свет?  
Там, на вершине Фудзи сан,
Где души рвутся к небесам?  

Дай руку мне – иди со мной!  
Лик белоснежный перед нами,
Через мгновенье мир другой-  
Коснёмся Солнца мы руками!  

Попросим гору, чтоб она,    
Отбросила вуаль тумана,    
У стен божественного храма,  
В душе чтоб вишня зацвела.

Рассвет хотела б встретить ты,
У края Вечности черты?
Где в небо лестница ведёт,
Где кто-то любит, верит, ждёт?

За вас, фронтовики…

Минуло семь десятков лет

С победной той весны,

И памятнее даты нет,

Чем День конца войны.

Из года в год редеет строй,

Героев давних дней,

Но, представляю я, порой,

Девчат тех и парней.

Они вступили в смертный бой,

С фашизмом на земле,

Свободу дали нам с тобой,

И мир тебе и мне.

Я поклонюсь вам до земли,

Отцы-фронтовики,

За то, что победить смогли,

Не опустить штыки.

Свои колени преклоню,

Пред теми, кто живой.

Кто жизнь отдал за нас свою,

Погиб за нас с тобой.

И боевую сотку грамм,

Подымем, мужики.

Накрыв горбушкою стакан:

«За вас, фронтовики…»

В один из дней дождливо-серых,

Когда душа чего-то ждёт,

И ожиданьем бьются вены,

Возьми билет на самолёт.

Оставь дела-умчись на море,

Туда, где волны и песок,

Сливаясь в радужном узоре,

Твоих коснутся мягко ног.

Забудь про всё-взгляни на небо,

На чаек, горы, облака...

И там, на юге, где б ты не был,

Жизнь ощутишь наверняка.

Вдохни соленый привкус моря,

Заполни солнцем всё внутри,

Пропой мотивчик, ветру вторя,

С песка ракушки собери.

Плыви за буй с волной играя,

Встречай рассвет, лови закат,

И наполняй себя до края,

Всем тем, чему безумно рад…

Ждала...

Размыли годы юность, даты, лица,
Ты знаешь: «всё не вечно под луной».
Мне самому давным-давно за тридцать,
И «сотню лет» не виделся с тобой.
Когда погаснут звёзды на рассвете,
И вступит новый день в свои права.
Хочу тебя коснуться я, как ветер,
И знаю, что теперь бы мог сказать.

Неважно всё, что с нами стало нынче:
Своя семья, заботы и дела.
Пусть год очередной из жизни вычтен,
Я помню лишь, что ты всегда ждала.
Ждала меня, когда в Афганистане,
Судьба бросала жребий -жизнь иль смерть,
Не веря в то, что в чёрном лишь тюльпане,
Смогу покинуть злую круговерть.

И после ты ждала, когда в стакане,
Пытался я кошмары утопить.
Ждала ты счастья, что вот-вот настанет,
Но… не спешил невидимый арбитр.
Прости… за то, что так, а не иначе,
Господь построил линии судьбы…
Дай Бог тебе здоровья и удачи,
Мне жаль лишь, что ты замужем, увы…

Я помню, в детстве мне хотелось,

Среди далёких звёзд летать,

«Терпенье, сын, нужны и смелость»,-

Мне сызмальства твердила мать.

Я так хотел быть космонавтом,

И летчиком я мог бы стать…

А старшина, опять нам матом,

Разбавил шквал огня слегка.

Смертельным веером над нами,

Свистит осколков дружный хор.

Я мог бы рассказать стихами,

О красоте афганских гор.

Хоть инженером, хоть артистом,

Я стать бы мог, или врачом…

«Кажись, попали», - вслед за свистом,

Боль резко обожгла плечо.

Я мог бы радоваться жизни,

Любить жену, растить детей:

«Гранатомёт бы был не лишним»,-

Напор атаки всё сильней.

И между скал под Кандагаром,

Желал тогда лишь об одном:

«Патронов бы…да не задаром,

Погибнуть…коль так суждено…»

И пусть слова звучат нелепо:

«Я мог бы стать…и стал бы я»,

Чудесное в Афгане небо…

Быть может, это всё не зря…

Год Новый входит в каждый дом!

Друзья! Наполните скорее

Бокалы праздничным вином,

Курантов бой нам души греет-

Год Новый входит в каждый дом!

Что будет там, за поворотом?

Никто не сможет предсказать.

Но все мы ждём…вот-вот и что-то,

Изменит нашей жизни стать.

А я хочу сказать стихами-

Чтоб вам такого пожелать?

ПУСТЬ В ЭТОТ ГОД ПОВСЮДУ С ВАМИ,

ПРЕБУДЕТ БОЖЬЯ БЛАГОДАТЬ!

https://youtu.be/AQexUd52tG0

Ещё пожалуйста, ещё

Венский вальс