Форум

Цитата от kurganov (29-07-2013 14:53):

Да, Алексей, может и такое случится. Приметы Апокалипсиса налицо...

Цитата от kurganov (01-08-2013 15:41):

Да уж, простота - хуже воровства, во всяком случае, до тюрьмы тоже может довести.

Цитата от kurganov (02-08-2013 02:24):

Знакомая ситуация, в 90-е частенько с этим сталкивалась, сейчас построже, чуть что - и в общество охраны прав потребителей.

Алексей Курганов

Колдобина (рассказ)

         У нас на улице живёт одна практически пожилая, но ещё довольно шустрая женщина, в лучшие времена бывшая даже ударницей коммунистического труда, некая Нюша Проколова, мать четверых себе подобных детей. Правда, женщиной, как идеалом совершенства и прочей грации, её можно назвать с очень большой натяжкой (а лучше вообще не называть), потому что на самом деле это самая настоящая зверская бабища: здоровенная ,как слон,  тупая, как корова, напористая, как боевой носорог и постоянно злая, как не знаю даже кто.

         А тут по осени она приноровилась огурцы воровать из бывшей совхозной, а сейчас – сэзэаошной, потому что сейчас у нас не совхоз, а СЗАО, теплицы, причём воровать хитро: по много не брать. Если много - это сразу заметят, ловить будут, может, даже поймают (что вряд ли, потому что, повторяю, её все боятся). Так что у неё более хитрая тактика:  о в теплицу залезет, полмешочка огурцами набьёт, вылезет, в коляску детскую, в которой всех своих детишков перевозила, загрузит и катит её спокойненько. Знает: свои, которые соседи и знакомые, не продадут, а для незнакомых – очень умилительная картинка  в духе Рембрандта: идёт себе женщина-мать, может, даже героиня, и колясочку впереди себя этак заботливо толкает. Да, очень умилительная картинка!

         Вот и на этот раз тоже так же всё было. Залезла эта Нюша в теплицу – затарилась – вылезла – наворованное в коляску под младенца замаскировала – выкатила на дорогу. Вот тут весь казус и приключился – а из-за чего? Из-за того, что она, Нюша, хоть и хитрая неимоверно, но одновременно и дура невнимательная. Она привыкла по проезжей части, как по пешеходному тротуару, прогуливаться, и ей чихать на разные-всякие автомашины, которые по той проезжей части периодически шлындают. Да и кто ей может чего против возразить: она ж вроде бы ребёньчика выгуливает, святое дело исполняет! Только попробуй  свой поганый рот разинуть – она за своего любимого ребёньчика любого в землю по самое темечко вгонит и даже не икнёт напоследок. Вот какая это любящая детишек женщина, почти героиня наших серых будней!

         Но правильно говорят, что всегда всё хорошо не бывает. Потому что на этот раз с противоположного конца улицы, навстречу её стремительно ехал грузовик под предводительством некоего шофёра Ларионова. Этот самый Ларионов, внешне очень положительный гражданин, вёз с городской овощной базы  некоему барыге целых кузов списанных якобы за окончание сроков просрАчиваня арбузов,  которые были на самом деле ещё вполне внешне хорошие, но внутри уже начавшие закисать. И таким образом, и Нюша, и товарищ Ларионов стремительно шли к своему уличному сближению -  и , конечно же, сблизились! И даже, может быть, так же  благополучно и разошлись – но тут в процесс сближения внесла свои коррективы коварная дорожная ухабина-колдобина, которыми так славятся  наши российские дороги. Вот с этого момента, собственно, и начинается вся наша волнующая история: автомашина Ларионова, поравнявшись с ничего не подозревавшей коляскотолкательницей Нюшей, неожиданно правым колесом попала в эту самую ухабину тире колдобину. В результате чего присела, подпрыгнула и выбросила из кузова арбуз, причём, как назло, довольно увесистый и, как и его полосатые собратья, уже довольно прокисший.

         Да, дела… Как же все мы зависим от нелепых случайностей! Вот , например шёл себе по дороге человек, даже что-то насвистывал, на весеннее солнышко благостно глядел и испытывал на душе самую настоящую песнь -  а тут сосулька. Раз - и хлопнула его прямо по темечку. И что дальше? Дальше мрак, слёзы, последнее «прости», неприлично громко  каркающие кладбищенские грачи, каждый с легкомоторный самолёт весом, и поминальная кутья с компотом. А ведь мог бы запросто жить и дальше! И продолжать себе насвистывать что-то под нос! Нет, ну как же несправедлива порой бывает жизнь! Хоть прямо и не родись совсем!

         Но вернёмся к нашим, так сказать, фруктам и нашим нюшам. Вылетевший из кузова арбуз описал в воздухе полагающуюся ему геометрическую дугу, спикировал аккурат на нюшину коляску, и уже там, оказавшись среди огурцов, оглушительно взорвался от переполнявших его нутро бродильных соков и газов. Вследствие этого и само колясочье нутро, и находящиеся там огурцы моментально превратились в кашу. Сама же Нюша,  нагнувшаяся поглядеть своей широкой мордой, чего это в коляску шмякнулось, оказалась обильно орошена и вообще зачухана давно стухшим и  наконец, вырвавшимся наружу мерзко пахнувшим арбузным соком с такой же погано пахнувшей мякотью.  

Понятно, что нашей славной героине такая картина событий не совсем понравилась. Сначала она прямо-таки остолбенела, потом взревела, как идущий в атаку боевой слон, потом подхватила с обочины первый попавшийся под руку здоровенный булыжник и, прицелившись, метнула его  в кабину застрявшей автомашины, где, ничего не подозревая, беззвучно матерился шофёр Ларионов.  Поскольку особой целкостью Нюша никогда не отличалась, то булыжник просвистел мимо кабины, перемахнул через забор и, не потеряв ни грамма своей убойной силы, врезался в распределительный электрощит, висевший на стене деревянной частной бани. В щите что-то треснуло, чвакнуло, чмокнуло, затрещало, заискрило, и вскоре над банной крышей появился весёлый дымок. Ещё через пару минут из бани выскочил красномордный гражданин, некий Гога, местный мафиозный олигарх, в окружении беззаботно хохочущих девиц легкоразвратного поведения без всяких признаков лифчиков и трусов. Подняв по направлению к крыше свою могучую голову, Гога взвыл, начал материться нехорошими словами и трясти в воздухе кулаками. Практически одновременно с кулаками и проклятиями на улице начала стремительно собираться толпа озабоченных непонятным шумом соседских проживающих, а какой-то неудачно похмелившийся пролетарий, ещё толком ни в чём не разобравшись, радостно заорал: «Мафиозю подожгли!» -  а в ответ уже неслось: «Да не, не  подожгли, а тока убили!», на что народ ответил, конечно же, одобрительным гудением. Вообще же, постороннему наблюдателю открылась удивительная в своей детской непосредственности картина: справедливо боящийся вылезать из автомобильной кабины товарищ Ларионов с тоскливым взглядом, носящаяся вокруг машины, как Луна вокруг Земли, гражданка Нюша, далее -  разбомблённая детская корзинка с какой-то непонятной зелёно-розовой кучей дерьма, злорадные крики типа «Ну, чего! Наворовалась, курва косая!», и, наконец, мелькавшая в толпе фуражка участкового милиционера Гурама Ашкеназьевича, который истошно кричал : «Чичас на всех протоколы составлю!»… В общем, всё очень захватывающе, очень привлекательно и очень весело.

         Закончилась история, как это и положено нашим ныне действующим законодательством, судом. Что на нём вытворяла наша Нюша, это надо было видеть! Вчинила иски и траурно сидевшему Ларионову, и мафиозе Гоге за угрозы, и Гураму Ашкеназьевичу за нанесённые словесные оскорбления, и, заодно, министерству транспорта за отвратительное состояние дорожного покрытия. Кроме того, Нюша сообщила, что написала письма  в Думу, Президенту, в Страсбургский суд, в ООН и, на всякий случай, африканскому деятелю Нельсону Манделе с просьбой защитить её как пострадавшую в результате человеческой злобы и преступного равнодушия мать-одиночку и бывшую ударницу коммунистического труда. В общем, получила Нюша за кражу сэзэаошного имущества два года условно, Ларионов отделался штрафом, Гоге было приказано молча умыться и не квакать, а Гураму Ашкеназьевичу поставлено на вид и рекомендовано. Сгоряча приняли какое-то решение и по ухабине-колдобине, но поскольку дорога, на которой она имела место образоваться, не входит в реестр дорог федерального муниципального и прочих значений, то засыпать её некому. Поэтому она так до сих пор и зияет на проезжей части, вызывая умиление своим опасным видом. Нет, если у кого есть желание, тот пусть закапывает. Но только желания ни у кого решительно нет, потому что забесплатный труд мы решительно оставили в нашем социалистическом прошлом, с которым нам теперь уже никогда не по пути.

Пахомов, или Прыжки пингвина (рассказ).

         -Вот смотри, - сказала она, снова наклонилась над журналом и прочитала. – «Житель Австралии, купаясь в океане, был, с его слов, неожиданно атакован и серьёзно ранен трёхметровой голубой акулой, которых местные рыбаки за кровожадный нрав и абсолютную беспощадность метко прозвали «акулами-убийцами». Удивительно, но мужчина вышел победителем из, казалось бы, безнадёжной для него схватки с таким чудовищем. Более того, истекая кровью, он смог завести машину и проехать пятьдесят километров до ближайшей больницы. Причём, приехал не один, а с той самой напавшей на него акулой, также получившей в схватке серьёзные ранения. В настоящее время мужчина чувствует себя нормально, его жизни ничто не угрожает. Чего не скажешь об акуле, которая уже третьи сутки, не приходя в сознание, находится в реанимационном отделении. Австралийская общественность находится в недоумении: так кто же на кого напал, кто кого кусал и кто кого в результате покалечил?»

         - Ну и что? – спросил Пахомов.

         -Ничего, - пожала она плечами. – Интересно. Живут же люди…

         - Ладно, я пошёл, - сказал он. – Пока.

         Она на его слова никак не отреагировала, больше того – начала смотреть в окно. Интересно, что там такого необычного она увидела, что даже не захотела поздравить его с теперь уже окончательным расставанием? Пахомов подозревал, что ничего, а вся её равнодушная неподвижность это всего лишь поза, игра, демонстрация. Дескать, решил уходить – уходи. Скатертью дорога. А он уже устал от этих демонстраций. Уже год как устал.

         -Пошёл, - повторил Пахомов. Она, наконец, соизволила повернуть голову (только голову. Всё остальное по-прежнему тупо пялилось туда, в окно).

         - А ты знаешь, Пахомов, что пингвины могут подпрыгивать в высоту больше чем на полтора метра? – спросила она. Люба, до того как устроится к ним, на «почтовый ящик», работала лаборанткой в ветеринарной Академии и даже одно время хотела поступать на факультет крупного рогатого скота. Это было тем более удивительно и непонятно, потому что она родилась и всю жизнь прожила в городе, а коров с быками видела только на картинках, по телевизору и в разобранном виде на мясных прилавках в магазине и на рынке. Почему обязательно крупный рогатый, спросил её как-то, ещё в пору расцвета их телесной и духовной близости Пахомов. У меня есть мечта, призналась Люба, я хочу стать дрессировщицей и выступать с коровами и быками в цирке. Бред какой-то, фыркнул тогда Пахомов. Совершенный бред и больные фантазии. Может быть и бред, согласилась она (она всегда и во всём с ним соглашалась, потому что считала его, Пахомова, умным). Но ведь никто никогда не выступал и не выступает в цирке с коровами и быками. Значит, есть шанс оказаться первой. Разве это не стимул? Разве неинтересно? Нет, ответил Пахомов. Не стимул и неинтересно. Даже просто очень глупо. Люба серьёзно и внимательно посмотрела не него, ничего не ответила и молча ушла на кухню варить манную кашу. Она знала, что Пахомов её (кашу, не Любу) терпеть не может, и поэтому варила исключительно в знак принципиального несогласия с его унылым прагматизмом.

         - А при чём тут пингвины? – спросил он, моментально раздражаясь и по-школьному смешно прыгая на одной ноге, потому что наступил на развязавшийся шнурок.

         - Потому что ты похож на пингвина. Тоже пытаешься прыгать, и даже высоко, а всё равно остаёшься на месте.

         - А белые медведи? – спросил Пахомов.

         - Что медведи? – растерялась Люба.

         - Они прыгают?

         - Зачем?

         - За тем же, зачем и пингвины. Ведь пингвины зачем-то прыгают. С какой-то целью. Почему бы не прыгать и медведям?

         - Дремучий ты Пахомов, человек, - вздохнула Люба. – И вообще, пингвины – на южном полюсе, а белые медведи – на северном.

         - То есть, не пересекаются?

         - Нет. Только в зоопарке.

         - Я, наверно, должен обидеться? – спросил  он.

         - Обидься… - согласилась она. – А толку-то…

         -Пойду,- сказал Пахомов в третий раз, наклонился, взялся за ручки своей дорожной сумки.

         - Счастливо оставаться. Привет пингвинам.

         Он вышел на лестничную площадку, брезгливо покосился на шприцы,  валявшиеся на полу и подоконнике между этажами (молодость мира – наркоманы – облюбовали подъезд давно и основательно), спустился вниз пешком (Пахомов боялся лифта, в котором три месяца назад вынужден был провести два часа, застряв между этажами, и ни одна проживающая в подъезде сволочь, ни одна скотина…), пересёк по диагонали квадратно-унылый двор с облезлым «грибком» над детско-пожарной песочницей и вышел на проспект, всегда бесцеремонно-шумный, всегда радостно-грязный, с несущимися туда-сюда сумасшедшими автомашинами, управляемыми (а, может, наоборот, совершенно  неуправляемыми) такими же сумасшедшими водителями. После чего вздохнул, поднял повыше воротник своего некогда дорогого кашимирового ( его иногда, как правило в моменты ясного осознавания своей собственной ничтожности,                с п о д в и г а л о   на такие сумасшедшие покупки) пальто, отчего стал похож на ещё достаточно молодую, но уже по пожилому облезлую ворону, и направился в стороны автобусной остановки. С третьего этажа серого блочного дома вслед ему смотрела невысокая, худая, темноволосая женщина в старомодных очках. Женщине было тридцать пять лет. Её звали Любой, она работала лаборанткой на военном заводе, выпускавшем резиновые части для орудий и танков. С Пахомовым она прожила один год и два месяца, и вот сегодня, наконец, окончательно расстались. Почему? Да нипочему! Просто так. Устали друг от друга. Надоели. А, значит, хватит. Они же, в конце концов, не пингвины, которые прыгай -не прыгай, а с этой льдины никуда не денутся. Тем более, что на другой - то же самое. И на всех остальных - тоже.

         Пахомов работал там же, на «почтовом ящике», но только не лаборантом, как Люба, а рангом выше, инженером, одно время даже ведущим. Кого он вёл или вывел, и куда (а, может, откуда) – так для него и осталось глубоко засекреченной военной тайной, но если начальство решило его так назвать, то ладно, чего уж, пусть. Ему всё равно. Да, это было то далёкое молодёжное время, когда он, Пахомов, относился и к своей должности, и к работе вообще, не просто уважительно и трепетно – он без неё не мог существовать как активная биологическая единица. Во всяком случае, так считал он сам, этим своим мнением гордился и этой гордости не скрывал. Инженер-конструктор, да ещё и ведущий, да ещё на «почтовом ящике»- это круче любой самой крутой крутизны! Его бюро (Его! Бюро! Класс!) занималось тогда технологическими разработками совершенно новой модификации ракет «земля – воздух», но об этом строжайше НЕ рекомендовалось не то что говорить – даже думать. Тем более что в самом скором времени правительство планировало в очередной раз «утереть» наших вечных и самых заклятых друзей-империалистов, возглавляемых, конечно же, Соединенными Штатами постоянно грозящей всем подряд Америки. По этой, государственной значимости и важности причине бюро работало без выходных -без проходных, с энтузиазмом и молодым задором куя очередной ракетный щит горячо любимой Родины. Отковав и выковав, они получили неслабые денежные премии, которые дружно пропивали на заводской туристической базе в течение двух весёлых отпускных недель. Наступившее после триумфа лёгкое отупение приняло хроническую форму, во всяком случае, работать с прежним энтузиазмом почему-то решительно расхотелось. И не только ему: некогда дружный коллектив некогда молодых единомышленников постепенно распался на несколько вяло пикировавшихся между собой кучек, каждая из которых по инерции страдала щенячьим высокомерием и непонятным снобизмом. Опять же постепенно кучки развалились на конкретных индивидуумов, а это в считающем себя творческим коллективе вообще караул. Всё правильно, всё закономерно: индивидуализм – не наш метод работы, поэтому никаких новых искромётных идей больше не возникало, да и ну их к шутам, эти идеи. Жизнь идёт, завод пыхтит, зарплата ощутимо не дотягивает до удовлетворения насущных потребностей – на том и остановимся. Богу – богово, снобам – снобово, а ему, Пахомову – пахомово и пофигомово. Диалектика. Ещё бы пить поменьше, тогда будет вообще красота.

         Постепенно он втянулся в эти восхитительные в своей необязательности дни среднестатистического российского обывателя. Пахомов работал, ел, пил, спал, ходил в баню и катался на велосипеде – то есть, выполнял все положенные постсоветскому гомо сапиенсу физиологические функции. Однажды он допустил слабость, серьёзно увлёкся супругой начальника отдела, энергичной и современной женщиной, которую тоже звали Люба, по после первого и бурного постельного знакомства чего-то испугался и, трусливо поджав свой интеллигентный хвост, быстренько уполз в сторону. Чем подверг Любу-первую в состояние полного недоумения и насмешливого отношения со стороны его Пахомова, коллег, которым эта самая абсолютно бескомплексная Люба рассказала всё и во всех подробностях, вплоть до того, какой расцветки и какой степени износа были на Пахомове трусы. Интеллигентные люди так, конечно, не поступают, поэтому Пахомов стал панически, до лёгкой истерики, бояться представительниц слабого пола, постоянно ожидая от них, ветреных, самых разнообразных подлянок -  и вот как раз в этот момент на его тернистом жизненном пути появилась она, Люба-вторая. В то время у неё не было ни одной конкретной постельно-мужской кандидатуры, а те, что были, представляли из себя нечто аморфное, зыбкое, постоянно исчезающее из виду и до обидного легко ускользающее из рук. С чего она взяла, что он, Пахомов, от этих «медуз» чем-то кардинально отличается, это была ещё одна загадка её загадочной женской натуры, но факт остаётся фактом – через месяц вялого знакомства они стали жить вместе и первое время на работу ходили, даже взявшись за руки.

         Пахомов проехал на автобусе три остановки, вышел на четвёртой и через пару минут очутился в родном заводском общежитии. Несмотря на всю свою «тёплость», у него хватило ума отсюда не выписываться, хотя Люба-вторая и предлагала ему приписку на своей жилплощади, благо принадлежавшая её двухкомнатная квартира, позволяла вполне комфортно уместиться на ней им двоим, не испытывая никаких стеснений по метражу. Он хмуро кивнул сидевшей в стеклянном «стакане» вахтёрше, поднялся на второй этаж, и, пройдя длинным боковым коридором, очутился в своей комнате.

         Вечером, вернувшись с работы, он поужинал, уселся в кресло и тупо уставился в «ящик для идиотов». «Ящик» был моднючим, с плоским экраном, семьдесят два сантиметра по диагонали, и был одним из двух шикарных приобретений, которые Пахомов смог себе позволить за последние три года. Второй дорогой вещью был супернавороченный велосипед японско-корейского производства стоимостью двенадцать тысяч, естественно, рублей. На нём Пахомов по выходным совершал иногда дальние и бессмысленные, километров под сорок в один конец, поездки, а иногда ездил целенаправленно, за грибами, в Маливский лес или в богатые груздями перелески на Конев Бор. Впрочем, и первые, «бессмысленные» поездки были не такими уж бессмысленными, потому что время от времени Пахомов начинал серьёзно задумываться о своём здоровье, и тогда же начинал яростно крутить педали, пытаясь стать если не атлетом, то хотя бы убежать-уехать от инфаркта с инсультом, этих грозных и, увы, неминуемых следствий малоподвижного образа жизни. Своего железного японо-корейского « коня» Пахомов холил и лелеял, лишний раз не напрягал – не запрягал, поэтому, например, бутылки и банки ходил сдавать пешком, хотя до приёмного пункта стеклотары было топать и топать. Тем не менее, ездить туда на велосипеде Пахомов опасался, потому что могли запросто спереть. Сдатчики стеклотары – люди вороватые, шумные, наглые, хотя и не опасные. Тара – она и есть тара. Что бутылка, что человек. Так и сдатчики. Сосуды без содержимого. Человеческие оболочки. Ничего святого.

         - Уважаемые мужчины! – заговорил «ящик» торжественно-радостным рекламным голосом. – Приглашаем вас на службу по контракту в Вооружённые силы! Заработная плата… Единовременное пособие… Полный пакет социальных льгот… И совсем не обязательно, что вы будете служить в «горячих точках»! (прозвучало это так радостно-бодренько, что не оставалось никаких сомнений: именно в эти самые «точки» соблазнившихся и воткнут.) Ждём вас по адресу: переулок Миномётчиков, городской военный комиссариат, комната номер тринадцать. Ежедневно, кроме воскресенья, с девяти до восемнадцати без всякого перерыва на обед. Родина ждёт!

         Ага, противно подумал Парамонов. Ждёт. Все ждут.       То они, военкоматские, то Родина. И кто кого – без бутылки не разберешься. Темнилы хреновы. Сходить, что ли? Я как-никак капитан запаса… И что значит «без перерыва на обед»? А когда же они обедают? Или не обедают? Или питаются как на фронте, сухим пайком. Чтобы не пропустить неприятеля, пришедшего записаться по контракту. Чёрт их разберёт, этих армейских. Те ещё фокусники…

         Он поднялся (кресло недовольно заскрипело. Скоро отскрипишься, вдруг злорадно подумал Парамонов. Вот уеду с автоматом -  и будешь здесь стоять, пылиться. А если мне там, в горах, голову отрежут – выбросят тебя на помойку или сожгут. Вспомнишь тогда хозяина. Пожалеешь, что скрипело.), достал из холодильника пельмени, с полки – кастрюлю и пошёл на кухню. Кухня была общей на восемь квартир, в ней постоянно работал приёмник и постоянно пахло сушащимся бельём. Запах белья Пахомова раздражал, работающий приёмник – тоже, к соседям он относился вежливо-безразлично, они в свою очередь тоже целоваться не лезли.

         Сейчас на кухне находилась лишь одна соседка, Ленка Крещёная, молодая некультурная  женщина с подбитым глазом. Ленка жарила яичницу и что-то негромко бодро напевала. Фингал так же бодро и гордо сверкал на окружающих своим фиолетовым цветом. Музыкальным слухом Крещёная совершенно не обладала, а фингал был её визитной карточкой, потому что постоянно присутствовал на краснощёком жизнерадостном лице: Ленкины регулярно меняющиеся сожители все как один любили, подвыпив, помахать кулаками. Убьют они тебя когда-нибудь по этой самой пьянке, жалели Ленку соседи (хотя им-то, доброхотам, какое дело? Их же убивать никто не собирается. Хотя время от времени надо бы…). Не, отвечала Ленка жизнерадостно, я живучая. В беззаботном детстве и топла, и горела, и под поезд попадала. Выжила. Не убьют. Если только изувечут, так значит – судьба. Против неё не попрёшь.

         -Здравствуй, Лена, - поздоровался Пахомов.

         - Здоров, - ответила Ленка. – Пахомов, у тебя масло есть?

         - Маргарин.

         - Ага. Пойдёт, - согласилась Ленка. Она была женщиной покладистой. У неё масла никогда не было. - Сегодня наши играют. «Динамо» Москва – «Боависту» Португалия. Не забудь.

         - Хорошо. Посмотрим.

         - А чего ты такой смурной? С бабой поругался?

         - Да нет. Нормально всё. Устал.

         -А-а-а… - понимающе протянула Ленка. – А я подумала – глисты…

         Сама Ленка никогда не уставала. Она крановщицей на стройке работала, в перерывах между периодически бравшимися больничными. Чем таким хронически смертельным она болеет, что больничные ей дают без звука – это была большая государственная тайна.  Парамонова соседка справа, госпожа Шварценгольд по кличке Терминатор, женщина совершенно непонятно какой  народонациональности, потому что звалась по паспорту Жульеттой Ивановной, и неустановленного пола, обладательница шикарных усов и огромного, уныло обвисшего, фиолетового носа (да и вообще непонятно как она попала в их сугубо пролетарское общежитие с такой совсем непролетарской фамилией), утверждала, что Ленка спит с поликлиническим главным врачом. Это была та ещё Шварценгольд! В ответ Ленка везде, где возможно и не надо бы, называла «Шварца» старой проституткой. Это была та ещё Елена! Хитрости и изворотливости что у той, что у другой – ума палаты. Их просто так, без хрена, хрен сожрёшь. Одна другую стоит.

         Сварив пельмени и равнодушно их сожрав (кушать культурно, не спеша, с запивкой и умеренным количеством соли и специй, Пахомов начал отвыкать ещё в студенческие годы, питаясь в студенческой столовой, и окончательно разучился , питаясь уже здесь, в заводской), он полистал медицинско-популярную книжку про случайные половые связи, которую нашёл там же, на кухне (Наверное, ленкина. Или шварценгольдина. Они обе были большими любительницами по этой увлекательной части), и завалился спать. Завтра у него был выходной, и             хотелось посвятить его чему-то кардинально жизненно важному. Например, напиться.

         На следующий день, в девять часов утра Пахомов стоял перед старинным двухэтажным зданием в стиле то ли позднего классицизма, то ли раннего рококо, где размещалось здание городского военкомата. Движимый внезапно возникшим под влиянием телевизора любопытством, он всё же решил послужить горячо любимой Родине по предлагаемому телевизионной рекламой контракту, но одновременно опасался того, что члены вооруженных бандитствующих формирований в результате его, Пахомова, не до конца продуманной инициативы, всё же отрежут ему его голову. Поэтому и пришёл сюда сегодня всего лишь с ознакомительно-любопытствующей целью: а вдруг что-то доселе неведомое да и сподвигнет его на это безумное геройство? Да, была в его сегодняшнем поступке определённая доля самого настоящего авантюризма, но, с другой стороны, ведь когда-нибудь надо и взбрыкнуть назло натуре и рутине! Сначала он хотел приехать сюда на своём японо-корейском чуде техники и инженерно-спортивной мысли, но подумал, что, во-первых, могут возникнуть сложности с парковкой (а легкомысленно оставлять двенадцать тысяч рублей просто так, без присмотра, на улице, это, знаете ли, не знаешь, подберёшь ли ты их потом, при выходе). А во-вторых, армейские работники, известные своими традиционными консервативными взглядами, могли его неправильно понять. Вот если бы он прикатил, скажем, на танке или боевой машине пехоты, тогда совсем другое дело. А так…С другой стороны, это их понимание-непонимание было ему, Пахомову, по большому по барабану (он, в конце концов, не в баню приехал, а по серьёзному , можно сказать – почти государственной важности делу), но всё же не хотелось с самого начала производить на здешних обитателей легкомысленное впечатление. Ведь, возможно в дальнейшем с ними придётся дружить.

         Комната номер тринадцать оказалась длинной, узкой и со скудной мебелью, изготовленной во времена расцвета эпохи «застоя». В торце длинного, составленного буквой «тэ», заседательского стола, неподвижно уставившись в компьютер допотопной марки, сидел очень упитанный подполковник средних лет и, судя по его радостно-возбужденному лицу, играл в виртуальные «стрелялки», а, может быть, смотрел порнографический фильм. Отсюда, от порога, Пахомову было не видно, что это было конкретно. В конце концов, каждый имеет право на пятиминутный физультурно-производственный перерыв. Увлечённый своим занятием, офицер не сразу понял, что пришёл посетитель, а когда всё же заметил Пахомова, то почему-то испуганно, словно школьник, застигнутый за чем-то очень непотребным и вообще несовместимым со званием пионера или комсомольца, по-заячьи вздрогнул. Поняв, что это не вышестоящее начальство и постановки карательной клизмы не будет, он посмотрел на вошедшего очень неприязненно, по-рабочему устало вздохнул и, наконец, казённо-приветливо изогнул губы.

         - Вы ко мне? – спросил он.

         А что, здесь ещё кто-то есть, хотелось спросить Пахомову ( в кабинете, кроме него и подполковника больше никого не было. Только мухи и кактус в пыльном цветочном горшке), но не спросил, опасаясь того, что служивый может  не совсем правильно растрактовать подоплёку его вроде бы абсолютно безобидного вопроса.

         - К вам, - сказал Пахомов и для убедительности кивнул. – Разрешите?

         - Ну, так ведь всё равно зашли! – вдруг широко, запанибратски улыбнулся офицер (дескать, ну чего ж теперь делать, если ты, такой наглый козёл, имел такую необыкновенную наглость припереться в такое уважаемое учреждение!)

          – Проходите, проходите! Слушаю вас.

         И голос у него оказался на удивление приятным и даже располагающим. У Пахомова был друг, бывший кандидат физико-математических наук (сейчас он вышел на пенсию и подрабатывал кассиром-вахтёром в общественном туалете на автомобильном вокзале). Так вот голос у него был точь-в-точь как у этого подполковника – мягкий, бархатный, какой-то ласково-журчащий, как вода, вытекающая из туалетного бачка, в котором клапан неплотно закрывает сливное отверстие.

         - Я, собственно, узнать насчёт контракта… - промямлил Пахомов. Сейчас  свое высокопатриотичное желание послужить Родине вдруг показалось ему настольно неприлично-мелким, чтобы отвлекать такого серьёзного офицерствующего человека пусть даже и от порнографического фильма, настолько совершенно не для настоящего мужчины занятием, что он заметно стушевался и вообще. Кто знает, а вдруг электронные игры или просмотр порнографии входит в непосредственные служебные обязанности сидящего напротив него человека, да к тому же одетого в старшие офицерские погоны?

         - Ничего, ничего! – словно прочитав его мысли, ободряюще сказал подполковник, и, если бы не ширина стола, то обязательно похлопал бы Пахомова по плечу. – Это бывает! Как мне вас звать-величать?

         - Величать не надо, - слегка пошутил Пахомов (этакий изящный прогиб перед значимым в совей должности человеком.). – А звать Александр.(Ему почему-то очень захотелось сказать – Шурик.)

         - А по батюшке?

         -Исаевич, – признался Пахомов, неизвестно чего смущаясь.

         -О!-  опять развеселился подполковник. – Как писателя! Читал, читал! А как же! Случаем, не родственники?

         - Ну что вы… - смутился Пахомов окончательно. – Конечно, нет.

         - А чего? А похожи! – бесцеремонно продолжил эту деликатно-скользкую тему офицер. – Ну, ничего, ничего! Всё на свете бывает! Все мы по большому счёту дети планеты Земля. Да! Так вы по вопросу э-э-э…

         -Контракта…

         -Да! Служили?

         -Два месяца. Военные сборы (Пахомов почувствовал себя предателем горячо любимой Родины. Что такое два месяца? Пыль. Это не два года. И не двадцать пять, которые служились при царе-батюшке Петре Алексеевиче. Да, были времена!).

         - Военная кафедра? – понимающе подмигнул подполковник. Он всё понимал. Этакий запогоненный Вольфганг Мессинг. С ним становилось просто страшно.

         -Она.

         - А какой вуз?

         Пахомов назвал.

         -О! – уважительно покачал головой офицер. – Солидно! Специальность?

         -Инженер-электронщик.

         -Звание?

         -Капитан. Запаса.

         -Вы нам подходите, - сразу подвёл решительный и бесповоротный итог подполковник. Он и сказал-то это таким уверенно-твёрдым тоном, словно следующими его словами должен был быть приказ Пахомову выйти в коридор, взять уже приготовленные для него рюкзак и автомат и срочно отправляться на войну.

         -Отлично, отлично! У вас документы с собой?

         - Я ведь, собственно, лишь узнать… - промямлил Пахомов (в этот момент он был противен самому себе).

         - Я понимаю, понимаю! – энергично сказал подполковник. Даже чересчур энергично. Так - нельзя. ТАК - выдаёт его истинные намерения.      

         - Что? – спросил Пахомов. Разговор всё больше напоминал диалог немого с глухим.

         - Документики свои покажите, - сказал-приказал подполковник. И, чуть помолчав, этак вкрадчиво добавил. – Уж пожалуйста.

         - Ну вот и ладушки, - продолжил он через пару минут, возвращая Пахомову паспорт, военный билет и диплом о высшем образовании. - Всё нормально. Всё так и должно быть… -  и, прищурив глаза, неожиданно засмеялся. – А я ведь вам сначала не поверил! У нас здесь, знаете ли, этих контрактных шутников…Нет, я не то чтобы совсем, а так…засомневался. Что-то, думаю, здесь не то! И чего этому человеку, то есть вам, на самом деле надо? А сейчас вижу – да нет, действительно надо именно то. Как раз то! Молодец! (почему я молодец, подумал Пахомов. Почему он сказал, что сначала не поверил? И почему сейчас разоткровенничался? Что здесь, в конце концов, происходит? Где я?)

         - Медкомиссия собирается как раз сегодня с двух до пяти, - сказал подполковник. – Вот направление, -  и теперь уже откровенно хищно посмотрел ему в лицо. – Пожалуйста.

         - Да я, может, ещё и не соберусь, - проблеял, собравшись духом, Пахомов. – Я вообще сюда пришёл… с ознакомительной целью.

         Он ожидал, что полковник в ответ нахмурится, рассердится, может быть, даже будет ругаться самыми грязными солдафонскими словами -  и опять ошибся. Тот опять широко и приветливо улыбнулся (он вообще любит улыбаться, подумал Пахомов. Таких людей надо опасаться. Это опасно, когда такие частые улыбки. Это навевает на мысль.) и понятливо кивнул.

         - А сюда… -  и многозначительно похлопал ладонью по столу, - …все приходят ознакомиться. Человек, он вообще существо любопытное. Вот придёт такой, сядет, спросит, а потом смотришь -  и всё…

         - Что «всё»? – почему-то шёпотом спросил Пахомов. У него, кажется, пересохло во рту.

         - Просто – всё, - ответил подполковник и опять (да что же это такое на самом деле!) улыбнулся. – Но вы не думайте! Как говорится, не принимайте близко к сердцу! Всё - и точка! Вы поняли насчет медкомиссии?

         -Могила, - кивнул будущий несчастный военный герой. – Но пасаран. Нихт шиссен. Найн эсэс. Спасибо большое. Можно я пойду?

         Он, словно загипнотизированный, машинально вернулся в общежитие, машинально поставил на журнальный столик кастрюлю с недоеденными пельменями, не видя кресла, уселся в него и включил «ящик». 

         - Уважаемые мужчины! – заговорил «ящик» таким торжественно-радостным рекламным голосом, словно уже и не надеялся снова увидеть своего хозяина живым и здоровым. – Приглашаем вас на службу по контракту в Вооружённые силы! Заработная плата… Единовременное пособие… Полный пакет социальных льгот… И совсем не обязательно, что вы будете служить в «горячих точках»! (Нет, не было сомнений: именно в эти самые «точки» вы, ребята, и поедете!) Ждём вас по адресу: переулок Миномётчиков, городской военный комиссариат, комната номер тринадцать. Ежедневно, кроме воскресенья, с девяти до восемнадцати без всякого перерыва на обед. Родина ждёт! А сейчас  - песня! «И снится нам не рокот космодрома, не эта ледяная тишина!»

         - И Родина щедро поила меня берёзовым соком, берёзовым соком! – послышался из коридора отчаянный в своём хмельном веселье голос Гришки-водопроводчика. Гришка был соседом Шварценгольда, имел жену Маньку, детей Пашку, Паньку, Петьку и Польку, и старую, глухую и слепую тёщу Марию Остаповну, бывшую многолетнюю заведующую баней в женской колонии строгого режима, награждённую почётным знаком «Заслуженный работник жилищно-коммунального хозяйства, которая не выговаривала букву «гэ», и, прожив всю свою взрослую сознательную жизнь в России, всё равно по-хохляцки громогласно «хэкала». До водопроводчика Гришка служил на военном полигоне за городом в должности заведующего подсобным хозяйством воинской части аэродромного обслуживания. Это было хорошее место, там было много возможностей для воровства. Гришка этими возможностями, конечно, пользовался (что он, дурак, что ли?), а поскольку делал это очень умело, и так же умело прогинался перед вышестоящим командованием, то оно, командование, Гришку хотя и не уважало, но всё-таки ценило и даже ласково называло «нашим сукиным котом», что совершенная нелепость с физиологической точки зрения. Впрочем, на физиологию гришкиному командованию было глубоко наплевать, и какой он там кот, и от какого животного произошёл – это уже тонкости, но случился некий недопустимый и непонятный казус: то ли Гришка перестарался с облизыванием командирской ж…пы, то ли облизал как всегда умело, но она оказалась не командирской… В общем, всё случилось по классической театрально-криминальной схеме: то ли он украл, то ли у него украли, но что-то нехорошее там было наверняка. В результате этого непонятно чьего объекта облизывания Гришку с треском прогнали от жирной кормушки и велели говорить спасибо, что не отдали под уголовную статью. Он сначала просто буянил, потом жутко запил, отчего разбуянился ещё больше, довыёживался до того, что попал в наркологию, откуда вышел мятым, бледным, с горящими глазами и угомонившимся лишь на самую малость.

         - И Родина щерда-а-а…! – взорвался коридор очередным патриотическим куплетом.

         -Хрыша, прекратите, - услышал Пахомов сердитый маривановнин голос. – У меня же двести на сто двадцать!

         - А мне пое…ть! – легкомысленно ответил «Хрыша». Он уважал тёщу, но оставался по-армейски крут. – «Берёзовым соком, берёзовым соком!». А сами, козлы, как будто не воруют! Волки позорные! А ещё в галифе!

         Скоро голос его потух где-то в переплетеньях общежитских коридоров.

         -Добавлять пошёл, - пояснила Ленка, когда Пахомов появился на кухне, чтобы поставить чайник. – Пахомов, у тебя масло есть?

         - Нет, - сказал Пахомов. Он соврал, но это не имело принципиального значения.

         - Ну, ладно. Давай, - ответила Ленка, победно сверкнув начинающим желтеть фингалом.

         Пахомов сходил в комнату и вернулся с начатой пачкой маргарина.

         - Скучно ты живешь, Пахомов, - неожиданно сказала вечно подбитая соседка. – Неинтересно.

         - Мне нравится, - пожал плечами он. – Во всяком случае.

         - В каком случае? – насмешливо произнесла Ленка и отчекрыжила от пахомовой пачки неслабый кусок. – У тебя и случаев-то никаких нет. Так, одни недоразумения. Тебе, Пахомов надо бабу завести, - вдруг сказал она и выпятила не него неожиданно расширившиеся от такого нелепого предложения глаза. – И обязательно хорошую. И чтобы пила не много.

         - Заводят собаку, - ответил Пахомов. – Или глистов.

         - А мы, бабы, думаешь лучше? – неприятно засмеялась Ленка. – Хуже, гораздо хуже! Потом никаким лекарством не выгонишь! Только ты и бабу-то завести не можешь. А чего ты можешь а, Пахомов? Вообще?

         Могу не пойти на медицинскую комиссию, подумал Пахомов. Могу, и очень даже запросто. Я вообще много чего могу. Могу вот сейчас напиться чаю и завалиться спать. А в ближайший выходной сесть на велосипед японско-корейского производства стоимостью двенадцать тысяч рублей и поехать кататься вокруг городского кладбища. Тем более, что я уже давно думал освоить этот заманчивый маршрут. И отцепитесь вы от меня абсолютно все. Надоели. Я действительно спать хочу. Под рокот телевизионного космодрома.

         - Это я, - сказал Парамонов, снимая ботинки. Люба не ответила, молчала, только смотрела – и во взгляде этом не было ничего, кроме самой констатации факта его прихода. Это было неприятно, но вполне терпимо.

         - Поесть бы, - с

Цитата от kurganov (10-08-2013 17:56):

Закономерный финал. Парамонов не оригинален.

Алексей, прочла "Плевок". Здорово! И где Вы только такие сюжеты берёте? А типажи-то какие, можно сказать родные все, каждый день такие рожи наблюдаю. А что это за сайт такой? Интересно.

Цитата от kurganov (12-08-2013 00:37):

А действительно, почему бы и нет? Не Боги горшки обжигают. А потом, равняться надо на лучших.

Цитата от kurganov (12-08-2013 00:37):

Здорово!

Цитата от kurganov (12-08-2013 00:37):

От матушки тоже большой привет.

Алексей Курганов.                                                                                      

Бабка, Саня, сосед Михеев и мистер Шерлок Холмс (рассказ).

         - И чего сидит за полночь, електричество жгеть… - ворчала на Саню бабка.

         Саня, угловатый лопоухий пацан, поднимал на нее умные глаза ученика теперь уже четвертого класса обычной, без всякого уклона и углубления, средней школы номер девять, и взгляд его выражал одновременно  и досаду, и снисхождение.

         -Читаю, - объяснял он бабке, не вдаваясь, впрочем, в подробности. –Книжка интересная.

         - Чего? (бабка была глуховата, хотя сам Саня подозревал – просто прикидывалась. Она это умела: чуть чего -  и не слышит она, и не видит, и ноги у неё не идут, и руки отваливаются, и «Саньк, на кладбище меня проводи, а то сама-то ослабела уж вконец, не дойду». Ага, ослабела! Слабая! А как две недели назад соседка сказала, что  скоро соль в магазинах закончится, тут же целый мешок с городского рынка привезла, а потом в терраску затащила. Одна! Без всякой посторонней помощи! Только ругалась где его, Саньку, черти носят. «Где носят…». На пруду, где! Карасиков ловил вместе с Колькой Свиридовым! Откуда он знал, что она в город на рынок попрётся! Саня потом этот соляной мешок поднять пробовал – куда там! Вот это бабушка! Глухой Иван Поддубный! Артистка, как мама говорит, из погорелого театра!).

         - Книжка, видишь? -  и Саня показывал на книжку.

         - Тебе еще рано про любовь, – нравоучительно заявляла бабка.

         - Да какая любовь? –возмущался Саня. – И вообще, ты лучше иди телевизор смотри. Какой- нибудь свой дурацкий сериал. Не мешай.

         - Нет, это за елетричество прям и не расплотисси… - слышалось уже из кухни. – И жгёть, и жгёть… И эти ещё черти в свою Африку укатили (это она уже про Санькиных родителей)! Мёдом, что ли, им там намазано?

         Сама бабка прочитала за всю свою восьмидесятилетнюю с чем-то жизнь всего только две бумаги – статью Сталина «Головокружение от успехов», которую до сих пор бережно хранила в альбоме для фотографий, и повестку в суд, это когда в пятьдесят шестом году в их деревне сгорело картофелехранилище, и ее, бабку (тогда еще, конечно, не бабку, а вполне относительно молодую, и, может, даже интересную женщину. Хотя насчёт того, что бабка когда-нибудь была интересной, лично он, Саня, очень сомневается.), вызывали в суд как свидетельницу. Нет, вполне возможно, что она и еще чего-нибудь читала, только ему об этом не рассказывала. Ей вообще на это чтение, грубо говоря, чихать. У нее - телевизор. Она по нему любит смотреть всяких изаур, несчастных нянь, которые танцуют на льду, и другую дребедень. Она как будто в каменном веке родилась с такими дремучими телевизионными пристрастиями.

         А Саня читал много. Если дома - по Интернету, а сейчас, здесь, у бабки в деревне – по книжкам. Любимый литературный герой Шерлок Холмс навсегда и бесповоротно указал ему его дальнейший жизненный путь: после школы – в юридический институт, а после института – в уголовный розыск. И только на оперативную работу! Беспощадно ловить всяких профессоров мориарти, которых и в их тихом дремотном городе, и даже здесь, в деревне, наверняка пруд пруди, только они очень умело маскируются, обделывая свои грязные делишки. Но настоящий опер Саня уж выведет их всех до одного на чистую воду! (Хотя всех-то, может, и не надо. А то кого же тогда он будет дальше ловить?) Кстати, на одного такого «профессора» Саня уже положил свой опытный оперативный глаз. Это сосед Михеев дядя Валя. По всем внешним и внутренним категориям стопроцентно подходит на роль отъявленного злодея: сам здоровый, как бабкин комод, головка маленькая, лысенькая, глазки-щелочки постоянно, особенно когда выпимши, бегают туда-сюда, туда-сюда. Да, регулярно пьет водку из магазина и самогонку от соседки бабы Маши (ее тоже надо взять на заметку как незаконопослушную с этой своей самогонкой личность!). Опять же работает Михеев на близрасположенном мясокомбинате и чего-то оттуда подозрительно постоянно,  и при этом часто оглядываясь, носит за пазухой домой (чего носит! Мясо, чего! Занимается за пазухой воровством!). А дочь его, Тоська, одевается в дорогие заграничные одежды и пытается тайно научиться курить сигареты «Мальборо», двадцать рублей пачка. Ну ладно бы одевался и курил он, Саня, у него папа и мама работают в командировке за границей, в этой самой, как ругается бабка, мёдом намазанной Африке, и получают неплохие доллары. Но с каких это доходов пижонничает дочь  рядового выпивающего слесаря, которым и работал вышеназванный Михеев? О, Саня не так прост, как думают многие некоторые, в том числе, и Михеевская, очень легкомысленная до ухажеров Тоська. Дедуктивный метод- это вам не какие- нибудь там дурацкие сериалы про нянин лёд!

         Портрет знаменитого сыщика в исполнении заслуженного артиста  Ливанова (пришлось втихаря от бабки потратиться на журнал про кино) будущий оперативный работник повесил над своей кроватью и, вернувшись однажды с речки, увидел весьма занимательную картину: бабка, забравшись с ногами на кровать и  уткнувшись нос в нос с Холмсом, внимательно изучала его портрет.

         - Ты чего, ба? – смутившись от такой экзотической сцены, пробормотал Саня.

         - Это который ракеты строил? – спросила бабка незнакомым голосом и взглянула на внука с явным уважением.

         - Какие ракеты? – растерялся он.

         - На которых космонавты на небо летают! Гагарин! Терешкова! – продемонстрировала свою эрудицию бойкая старушка.

         - Циолковский, что ли? – дошло, наконец, до Сани, и он легкомысленно захохотал.

         Бабка, как и следовало ожидать, моментально обиделась.

         -Лучше бы мать с отцом повесил! Укатили в эту свою Африку, чтоб её черти, прости Господи, изжевали, а до родного дитя им и дела нету! Свалили все на бабку, а мне, может, помирать пора! Или иконку, а, Сань? – продолжила она льстиво. – Хочешь иконку? У меня хорошая есть! Николай Угодник!

         - Иконку…Угодника… - передразнил Саня. – Это же Шерлок Холмс!

         Бабка наморщила лоб.

         - Да?

         - Да.

         - На Иван Прокопыча похож, - и бабка задумчиво поджала губы. - Из бухгалтерии. Который пенсии плотит.

         В продолжении разговора Саня не видел никакого, даже потенциально полезного смысла.

         Через неделю после этой содержательной дискуссии сосед Михеев прямо-таки открыто и в наглую проявил свою преступную сущность. Перебрав спиртного, он добыл где-то здоровенный дрын, и страшно матерясь на всю улицу, стал с этим дрыном гоняться за своей супругой. Клавдия Степановна, женщина по телосложению не менее могучая, чем сам Михеев, бегала молча, ловко увертываясь от преступного орудия, но минут через пять вся эта легкоатлетическая возня ей, похоже, надоела. Она неожиданно резко притормозила и, коротко, по-боксерски размахнувшись, ахнула надвигавшегося супруга по лбу кулаком. Михеев, хотя и был здоров, как бык, немедленно прекратил орать, рухнул на  землю, после чего встал на карачки и таким вот позорным способом пополз к родному дому.

         Саню целый вечер прямо-таки трясло от негодования. Нет, драки здесь, на улице случались и раньше. Бывало, что он и сам схватывался с Колькой Свиридовым, с которым ходил на рыбалку и в лес за грибами, по разным житейским вопросам - но поднять руку на женщину! На жену, на мать свой задавалы- Тоськи! Подлец! Даже сам  профессор Мориарти не позволял себе подобных гнусных выходок! Ну, гражданин Михеев! Ну, дядя Валя! И как таких только агрессивных работать берут на мясной  и даже орденоносный комбинат!

         На следующий день, рано утром, преступный сосед  пришел к бабке занимать на «лечение». Ее дома не было, пошла давать бурду поросенку, а Саня лежал на кровати и вместе со знаменитым сыщиком хмуро и опасливо (кто его знает, этого сегодня внешне миролюбивого пьяницу?), словно даже и совершенно не интересуясь, разглядывал вчерашнего буяна.

         -Бабка дома? – устало поинтересовался Михеев.

         - Щас придет, - не удостоил его более конкретным ответом будущий гроза уголовно-криминального мира.

         Михеев, не оценивший  Саниной холодности (ясный перец – голова трещит, тут уж не до наблюдений), придвинул к себе табуретку и, словно больной радикулитом, осторожно-обессилено сел.

         - Чего лежишь-то? – спросил он тем же замогильным голосом и хмыкнул. – Тоже, что ли, страдаешь?

         Саня в ответ лишь презрительно скривил губы: ему страдать не с чего, он водку с самогонкой не пьет и за супругой с палками по улицам не гоняется. У него и супруги-то нету. Больно она ему нужна.

         Михеев горестно вдохнул. Потом скосил глаза на книжную полку.

         - Про милицию, небось, читаешь? Про разных урок? «А я сказал- горбатый!». Хе- хе… А это кто? – заметил он, наконец, портрет. – Иван Сергеич, что ли, царство ему небесное?

         - Да нет… - выдержав многозначительную паузу, сказал Саня. – Это  Шерлок Холмс.

         - А я и смотрю, личность знакомая! – непонятно чему вдруг обрадовался Михеев. – Это который на скрипке играл и бандюганов ловил! Там еще кабыздох был такой страшенный! Ему еще главный бандит морду фосфором мазал, чтоб светилась в темноте!

         - Собака Баскервилей, а не кабздох! – холодно поправил его Санька («Морда, морду!». Тьфу! Слушать противно!).

         -Точно! На болоте жила! Во фильм, а, Саньк! Обхохочешься!

         Чего-то не к месту он развеселился, подумал Санька. Но промолчал: опасаться Михеева он перестал, но обсуждать с ним одно из лучших бессмертных произведений сэра Артура Конан Дойля  - нет уж, увольте от такого удовольствия!

         - А у меня, Саньк, тоже собака была,   - не замечая Саниной холодности, ударился Михеев в воспоминания. – Порода – западно-

сибирская лайка. Полсотни за нее отвалил по тем деньгам, и не капли не жалею! Зато собака была - картинка! Хвост- кольцом, уши- торчком, глаза

умные-умные! Я, Саньк, прям плакал, когда ей в глаза глядел! Все понимала,                                                                                                       

абсолютно! Это ведь кто-то тоже из таких же вот шерлоков  холмсов сказал: чем больше, сказал, я узнаю этих людей, этих…этих… - Михеев горько задумался, подбирая ещё какие-нибудь колоритные эпитеты . – Эх, Санька, жизнь- копейка! – и опять замолчал-задумался. Саня хотел было отнестись к этой михеевской задумчивости равнодушно, но с удивлением почувствовал, что испытывает к вчерашнему грубияну, к этому драчуну и пьяному горлопану, жалость. Нет, серьезно! И с какой- такой, спрашивается, стати?

         -Да! – встрепенулся Михеев. – Вот этот и сказал: чем больше я узнаю этих самых людей, тем больше я люблю собак. Не, ты понял, какие умные слова! Вот и я за свою собаку готов был не то, что полсотни -  сотнягу бы не пожалел! Это ж человек был, а не пес! Могла по трое суток не жрамши сидеть!

         - Вот она и сбежала, с голодухи-то, - не удержался от укола Саня  и украдкой вопросительно глянул на Холмса: стоит ли с этим Михеевым, с этим лирическим алкоголиком дальше разговаривать? Поговори¸ поговори, посоветовал великий сыщик. Он мужик-то вообще ничего, наш, не какой-нибудь профессор Мориарти у Рейхенбахского водопада. А то, что грубым бывает, так откуда ему взяться, воспитанию-то? Помнишь, он сам говорил, что в школе на двойки учился, и только одна была твёрдая пятёрка – по физкультуре, и другая, но нетвёрдая – по пению…

         - Точно, Саньк, твоя правда! – продолжал тем временем каяться Михеев. – Бабы мои тогда на юг укатили, ну и я на таких радостях кы-ы-ык загудел! Вышел утром на улицу, кричу – Тайга, Тайга, куда тебя черти подевали? Какое там - один ошейник разорватый в траве валяется. Вот ведь силища-то - ошейник разорвала! Где бабка-то, а, Саньк?

         - Ба! – крикнул Саня в форточку. – Дядя Валя пришел!

         - Чтоб ему повылазило, этому твоему дяде! – донеслось из сарая. – За деньгами, небось, негодник!

         - Не знаю! – крикнул Саня. – Иди!

         - Щас! Прям бежать разбежалась!

         Михеев, слышавший весь диалог с начала до конца, скорбно поджал губы, но продолжал сидеть и даже ноги под табуретку на всякий случай засунул.

         - Ты бы чего- нибудь почитать дал, а, Саньк? -  вдруг попросил он, и  до того эта его просьба была для будущего знаменитого опера неожиданной, что Саня прямо-таки натуральным образом растерялся. Но быстро взял себя в руки, нахмурился и. взглянув на портрет (давать или нет?), вздохнул.

         - Вам про чего?

         - А про собаку эту есть? – поинтересовался Михеев.

         И как же Сане было жалко давать Михееву книгу! Это прямо очень - преочень! Самая, можно сказать, ценная на всей его книжной полке! Он опять, в который уже за сегодня раз, взглянул на портрет, всё понял, еще

 раз горестно вздохнул и  полез за бессмертным произведением.

         - Нате…

         Михеев сграбастал книгу своими похожими на совковые лопаты ручищами и, словно дикарь, уставился на обложку.

         - Хороший ты парень, Санек, -  сказал он и дружелюбно потрепал его по голове. – Книжки читаешь, курносый, серьезный…Был бы ты годов на десять постарше – Тоську бы, язву, за тебя отдал. Ей-бо! И прямо ни в секунду не задумавшись!

         - Вот еще… - пробормотал, моментально смутившись, Саня. Михеев, сам того не ведая, наступил всей своей слоноподобной лаптей на его, Санину, тайную мозоль:  Тоська, эта легкомысленная девица, Сане очень даже нравилась. Особенно когда выходила на улицу вилять задом в своей обтягивающей «монтане».

         - Ты бы в гости как- нибудь зашел, а, Саньк? – окончательно раздобрел Михеев. – Чайку бы тяпнули с баранками, -  ты баранки любишь? - про собак поговорили. А собак любишь?

         -Ага, - признался Саня. – Коккер- спаниелей.

         -Ну и люби! – великодушно разрешил Михеев. – Хоть кокеров, хоть брокеров, хоть этих самых баскервилей! Собаки, Саньк, это самые верные друзья! Они никогда тебе гадостей не сделают! Правильно я говорю, а, Матвеевн?

         - Ы-ы-ы… - укоризненно затрясла головой бабка.- Ох, дождесси ты, Валька, ох дождесси! Вспомянешь тогда меня, да поздно будет!

         Но денег ему все-таки после недолгого уламывания дала. Глупая ты, бабка, подумал Саня,    глупая и слабохарактерная. Ведь ему же это алкогольное «лечение» только начать… И снова пожалел о книге.

         И вот ведь какая случилось странность: после этого их разговора Михеев вдруг пить стал все реже и реже, а потом это поганое дело и совсем забросил!

         - Участковый приходил,- объяснила это удивительное явление бабка. – Предупредил: если еще хоть раз будет по улице с палкой гоняться, то оформит его в психическую, к алкоголикам. Там утихомирють. Там так утихомирют! Вон, Семка-то Власов там цельный месяц отлежал - сми-и-рнай пришел! И водку больше – ни-ни, ни капли! Сразу выздровел! Только вздрагивать чего-то стал ни с того, ни с сего. Нет, если он тебя заранее видит, издалека, то ничего, стоит спокойно. А если, допустим, сзади к нему подойдешь и, например, свиснешь на ухо или крикнешь чего, то сразу дрожь его прошибает. И сразу слезы на глазах. И трясется весь. Зато не пьёть совсем. Танька сказала – даже воды. Во до чего вылечили!

         Может, конечно, и в участковом было дело, но  Саня считал, что и великий Конан Дойль  к этому чудесному перевоплощению свою гениальную

 руку приложил. Тем более (Тоська сама рассказывала), что Михеев все приключения знаменитого сыщика перечитал и даже в библиотеку, куда сроду не показывался, записался – нет ли и там еще чего непрочитанного?

         Он задумчиво взглянул на портрет, и артист Ливанов, угадав методом дедукции  его мысли, одобрительно качнул своей гениальной головой…  

Цитата от kurganov (14-08-2013 23:08):

Зашибись!

Цитата от kurganov (17-08-2013 23:31):

Конечно, есть, Алексей, зайдите на мою страничку, у меня там точно такие же культурные коты.

Текущий, 2013 год, является (или, по крайней мере, должен являться) памятным в истории российского книгоиздания: 430 лет назад скончался Иван Фёдоров – основатель книгопечатания в России и на Украине. Следующий, 2014 год, должен быть ещё более памятным: 1 марта 1564 года, 450 лет назад, всё тот же Иван Фёдоров вместе с типографом Петром Мстиславцем выпустил «Апостол» - ПЕРВУЮ русскую печатную книгу.

            Кстати, и наша Коломна в этом году тоже может отметить «издательский» юбилей: 180 лет назад завершилось издание «Последнего Новика» - первого исторического романа нашего земляка Ивана Лажечникова, принесший автору совершенно заслуженное звание «пионера русского исторического романа». За «Новик» автор удостоился получить по бриллиантовому перстню от императора Николая Павловича и императрицы Александры Феодоровны.

            И в наши дни Коломна не утратила своих славных литературно-издательских традиций. Подтверждением тому – мой сегодняшний разговор с одним из основателей и нынешних руководителей коломенского Издательского Дома «Серебро слов» Денисом Минаевым.

Справка:

Денис Викторович Минаев, поэт, прозаик, издатель.
Публиковался в газетах, на страницах журналов Рязанской, Кемеровской и Московской областей, в 25 коллективных сборниках. Автор четырёх книг: «Моя родная» (стихи и рассказы, 2009), «Поэт и осень» (стихотворения, 2010), «Мне бы в юность» (стихи и рассказы, 2013) и книжка-раскраска для детей «Одуванчик» (стихотворения, 2013). Является одним из авторов-составителей книги «ОСЕТРОВЬЕ» (о Астаповском сельском поселении Луховицкого района Московской области). А так же основателем и составителем серии коллективных поэтических сборников «СЕРЕБРО СЛОВ», в которой уже выпущено 12 книг.
Любимые поэты: Сергей Есенин и Эдуард Асадов.

            - Денис Викторович, простой-рядовой обыватель при словах «издательская деятельность» представляет, в первую очередь, некий станок, который  печатает газеты, журналы, брошюры, книги и прочую бумажную продукцию. Это, конечно, далеко не так. Что же такое «издательская деятельность»?

Минаев: Да, это слишком упрощённое мнение. Сейчас, когда прогресс шагнул далеко вперёд, издательско-полиграфический комплекс представляет из себя мощные компьютеры, оснащённые современными программами вёрстки, качественные принтеры и несколько специалистов-профессионалов, осуществляющих весь спектр работ по изданию книги, начиная от приёма рукописи и заканчивая типографскими работами. Причём главный упор в издательской деятельности делается именно на подготовку качественного во всех отношениях, свёрстанного макета книги или журнала. Поэтому в нашем издательстве мы отводим особую роль литературным и техническим редакторам, корректорам, художникам и верстальщикам.

- Конкретно к Издательскому Дому «Серебро слов». Почему такое довольно оригинальное название?

- «Серебро слов» - название, сложившееся исторически. Дело в особой любви к серебряному веку русской поэзии. Уже достаточно большое количество времени (с 2009 года) я провожу в интернете конкурсы «Серебро слов», выпускал сборники одноимённой серии «Серебряный родник», «Серебряную лиру», а теперь «Серебряную октаву». Стараюсь следовать традициям серебряного века и в своём творчестве, и отыскивать и поощрять это стремление в творчестве других писателей. Кстати, именно за следование традициям серебряного века Московская областная организация Союза писателей России, в которой состою, наградила меня Большой серебряной Гумилёвской медалью. Раньше, когда я составлял сборники, то вынужден был обращаться в другие издательства, чтобы книги были полноценными изданиями с ISBN и прочими официальными атрибутами. Но со временем, заручившись поддержкой друга и компаньона, писателя Сергея Антипова, родилась идея своего издательства, которая сегодня успешно воплощается.

- Каковы основные направления вашей деятельности?

- Как и любое другое издательство, выпускаем книги, журналы, газеты и альманахи. При этом мы руководствуемся, конечно же, качеством предлагаемого материала, и печатать явно слабые вещи не будем даже за деньги. У нас имеется серьёзный редакционный совет, в который, помимо нас с Сергеем, входит, например, академик Академии русской словесности Г.Б. Осипов, а своей основной задачей видим пропаганду и развитие глубокой, интересной и качественной литературы. Но это вовсе не значит, что к нам закрыта дорога для слабых или начинающих авторов. Для повышения творческого мастерства, мы создали сайт, где есть форум и интернет-магазин. Каждый участник форума может выложить здесь свои произведения и обратиться за помощью к «грандам», которые никогда не откажут новичку в «мастер-классе». Об этом можно много говорить, но лучше один раз увидеть, просто зайдя на наш интернет-портал.

- Знаю, что ваше издательство занимается и благотворительностью…

- Именно на интернет-портале нашего Издательского Дома есть специальный раздел о бесплатной программе публикации книг самым талантливым авторам. Мы идём на это, понимая, что наша великая страна, и, в частности, наша Коломна, богаты талантами, но шансов издать книгу у многих просто нет. Благодаря нашей работе, для настоящих талантов этот шанс появляется. Кстати, на днях у нас вышла «первая ласточка» этой программы – книга нашего талантливого земляка Сергея Калабухина «Спасти Герострата». И это только начало! У нас не только книгу можно издать бесплатно. Учитывая, что в редакционный совет входят члены Правления Московской областной организации Союза Писателей России, самые яркие авторы принимаются и в СПР!

- Давайте поговорим о литературном журнале. Давно ли выпускаете, тираж, объём, кто авторы, чему отдаёте предпочтение – прозе, поэзии, публицистике? В Коломне уже 17 лет издаётся «Коломенский альманах». Вы конкуренты или союзники? В том и другом случае – в чём?

- Наш Издательский Дом за время своего существования успел уже выпустить международный литературный альманах «Серебряный дождь», куда вошли работы как истинных «грандов» современной поэзии и прозы (достаточно упомянуть такие имена как Лев Котюков и Григорий Осипов), так и молодых, начинающих и пока не слишком известных, но, безусловно, талантливых авторов. Тираж пока небольшой – 500 экземпляров, но в будущем, когда о наших проектах узнает и захочет принять участие больше людей, уверен, что он обязательно вырастет. Что касается жанров, то мы не даём особых предпочтений какому либо из них, публикуя лучшие образцы каждого. Про «Коломенский альманах» мы, разумеется, знаем и уважительно относимся к этому проекту. Даже думали вступить в товарищеские отношения, ведь делаем-то по сути, одно большое дело. Но, увы, пока отклика с той стороны нет…

- Занимаетесь ли выпуском электронных книг?

- Выпуск электронных книг есть в наших планах, но пока, к сожалению, до них просто руки не дошли. Это интересная и перспективная тема.

- И последний вопрос – традиционный: о планах.

- Планов - громадьё! Как говорит наш литературный наставник, председатель Московской областной организации Союза писателей России Лев Котюков, у писателя две задачи: писать и публиковаться! Задача издателя – донести творения писателя до читателей. Поэтому, конечно, главный план – издать как можно больше качественной литературы, чтобы, как это ни высокопарно звучит, поднять культурный уровень наших граждан и возродить интерес к качественной отечественной литературе, а для этого такую литературу надо найти и опубликовать! Чтобы найти таланты, мы организуем на нашем сайте литературные конкурсы. Победителям и лауреатам даём возможности издаться по специальным программам, а книги реализуем в интернет-магазине. Ещё раз приглашаю коломенцев на наш сайт, где, я уверен, каждый сможет найти для себя много интересного и полезного! Желаю всем счастья, здоровья, мира в душе и успехов во всех сферах жизни!

- И вам, Денис Викторович, большое спасибо за интересный разговор. Успехов!

Алексей Курганов.

Брюс Селёдкин – русско-монгольский шпион (рассказ)

         Васька Селёдкин – пожилой юноша сорока двух лет отроду по кличке Брюс (но об этом позже). У него просторное, вечно улыбающееся лицо, весёлый, никогда не унывающий взгляд и практически полное отсутствие волос на головной части черепа. Нет, это не от радиации или потому, что Васька – блатной. Это у него просто стрижка такая, сейчас очень даже модная, чтобы прямо под ноготок. А блатным Васька никогда не был. И вообще он каждое воскресенье ходит в шахматы играть в Дом Культуры глухонемых. Да нет, слышит он нормально, он в своё время даже в пограничных войсках служил, и болтало у него большое, как лопата, и розовое, как мороженое «шербет». Да-а-а… Просто у них, у городских хосе раулей капабланков, там, у глухих с немыми, их шахматный клуб размещается, и Васька является его образцовым членом. Нет, хороший клуб! Я как-то туда один раз с Васькой сходил, так наутро целых три «шербета» смолотил без остановки. Вот какую испытывал просто-таки страшную утреннюю жажду. Прям беда с этими шахматами и с этими занимательными шахматистами- развесёлыми алкоголистами!

         А ещё у него нос картошкой и широкие розовые уши, которыми Васька умеет мастерски шевелить. У него это шевеление так здорово получается, что башка стоит совершенно неподвижно, а уши вдруг начинают елозить от затылка чуть ли не до самых его румяных щёк. Очень интригующее зрелище, особенно во время шахматных дебютов! У бухгалтерши Парамоновой, когда она впервые увидела такие ненормальные чудеса, даже  лёгкая истерика случилась. Народ тогда  весьма переволновался, потому что Парамонова находилась на шестом месяце беременности, так что вполне могла возникнуть реальная угроза выкидыша. Но ничего, обошлось простым бухгалтерским испугом и похлопыванием по её, Парамоновой, побледневшим щекам. Правда, после этого случая, она как увидит Ваську, то сразу  впадает в лёгкую панику напополам с такой же необременительной истерикой, и вообще старается обходить его стороной. Вот чудачка! Она же уже давно родила и даже развестись успела, и ходит теперь совершенно, кажется, не беременная! Чего теперь-то бояться? А если снова залетит теперь уже неизвестно от кого, то запросто может в другой цех перевестись. Делов-то на полкопейки! Она же бухгалтерша! Её вон в насквозь коррумпированный компрессорный цех возьмут с руками и ногами. Потому что считает плохо, а на компьютер смотрит как баран на новые ворота, и вообще боится, чего им, коррумпированным компрессорщикам, и надо.

         Работает Васька слесарем в цехе машиной сборки, и по производственным показателям находится у начальства на  очень хорошем счету. Хотя это же самое начальство при упоминании его имени-фамилии порой непроизвольно вздрагивает и иногда испуганно вертит пальцем у виска. Дескать, ну как же, знаем! Вася Селёдкин! Наш передовик! Можно сказать, совершенно примечательная личность! Да нет, выне подумайте чего - нормальный мужик! План всегда перевыполняет на пять с половиной процентов. И вообще, слесарь каких поискать! И алкогольными напитками не очень увлекается. Если только когда в шахматы идёт играть к этим своим слепым... Да, была бы сейчас у нас в цеху в почёте Доска Почёта – непременно бы его повесили! И лучше вниз головой и с высунутым языком! Чтобы никто мимо не проходил и внимательно любовался, как милицейским стендом про уголовных преступников.

         Такое почтительно-осторожное и совершенно непонятное мнение васькиного цехового начальства имеет под собой очень конкретные определённые основания. Потому что Васька вроде бы всё ничего-ничего, и план регулярно даёт на сто пять с половиной процентов, и опять же про сицилианскую защиту в матче Капабланка-Алёхин много чего может рассказать – но иной раз вдруг возьмёт да выкинет какой-нибудь фортель. Такую, как говорится, чучу отчебучит, что остаётся только уши раздвинуть, рот разинуть и беспрерывно охать и ахать. Может, и были у него психические в родне – кто знает… Не пойдёшь же туда, в дом покоя и скорби, специально проверять. Допроверяешься - самого запишут. Вслед за Васькой.

         Жаждете конкретностей? Пожалуйста. Вот, например,  у  начальника цеха, Виктора Сергеевича, был как-то очередной день рождения. Ну, все цеховые, как и положено, его  поздравили, открыточку какую-то дешёвенькую сочинили, нажелали всяких счастьев, здоровьев и «чтоб всегда и хотелось, и моглось». Нет, ну культурные же вокруг люди! Всё по уму, по соответствующему должностному рангу и согласно традициям и получаемой заработной плате! А Васька взял да и написал на всероссийское радио. «Прошу поздравить нашего начальника цеха, товарища Виктора Сергеевича Кувыркаева с днём рождения и передать его любимую песню «Мы ждём перемен!» в  исполнении безвременно скончавшегося любимого исполнителя Цоя». Вроде бы совершенно невинная просьба, но это с какой стороны посмотреть. Первое: с какой-такой стати он взялся так вот, во всероссийском масштабе персонально поздравляться? Ему товарищ Кувыркаев что – любимый шахматист или тайная любовница? И что это за грязные намёки насчёт  якобы любимой песни якобы Виктора Сергеевича? У него любимая песня – «Ой, мороз, мороз!» в исполнении хора имени  Пятницкого, и вообще он, можно сказать, наоборот, совершенно не приветствует никакие перемены. Ему и без перемен в его начальственном кресле сидится совершенно нехило: и зарплата у него нормальная, и дачу себе из цеховых материалов отстроил, и на курорты-в санатории по профсоюзным путёвкам регулярно ездит. А тут пожалте – озвучили на всю страну! Нет, на этом самом радио тоже такие штукари сидят! Взяли бы да и позвонили на завод, поинтересовались: а что это за фокусник такой у вас – Васька Селёдкин? План-то выполняет или балду гоняет во время рабочего времени? И вообще, стоит ли вашего начальника цеха Виктора Сергеевича с днём рождения всенародно поздравлять именно такой замечательной песней в духе совершенно не нужных ему, имениннику, перемен?

Но нет, не позвонили. Не соизволили лично удостовериться. Зато раструбили на всю страну. Поверили Ваське. Разве так поступают настоящие серьёзные люди?

         Виктор Сергеевич в это время как раз на центральном производственном участке находился. Распекал мастера Миронова за вчерашнюю коллективную пьянку на подчиненной ему, Миронову, производственной территории. А там у них, на центральном, всегда радио включено. Оно же никому не мешает и на производственные показатели отрицательно не влияет! Орёт себе и орёт, и к этому его радиовещательному ореву все уже совершенно привыкли –  так чего же выключать? И вот, заливает, значит, Виктор Сергеевич мастеру Миронову очередную порцию своей критической запеканки - и  тут на весь участок: здравствуйте, уважаемые радиослушатели! Нам вот тут пришло письмишко от слесаря машинной сборки Василия Селёдкина! Он просит поздравить своего дорого и несравненного начальника цеха Виктора Сергеевича с днём его рождения и передать его любимую песню Виктора Цоя про перемены! Так что пожалуйста! Передаём и от себя лично тоже поздравляем! Слушайте все кому не лень, и кого в этот момент начальство не дерёт, чтобы не отвлекаться!

         Виктор Сергеевич как услышал эти слова, так сразу и обомлел. Стоит и слушает с открытым ртом: «Перемен! Мы ждём перемен!». Какие-такие перемены? Кому они задаром не нужны? А песня всё льётся, удалая! А все кто в этот момент на участке находились, на Виктора Сергеевича как-то непонятно смотрят. С чего это, думают, ты перемены полюбил? Или вторую дачу строить собираешься? А, может, наоборот, на пенсию хочешь вовремя смыться от правоохранительных органов, вот и заметаешь следы? Нет, ну представьте, каково было в этот момент Виктору Сергеевичу, уважаемому, в общем-то, человеку, от таких вот обращённых на него недоумённо-вопросительных взглядов! Вот ведь Вася, вот ведь какая он, оказывается, поздравительная скотина! А ещё в шахматы играет в Доме глухих и немых! Чтоб ты  сам и оглох, и ослеп, и язык твой у тебя отвалился за такие обращения на всероссийское радио!

         В конце концов, Виктор Сергеевич из столбняка вышел совершенно самостоятельно, без всякой скорой медицинской помощи, после чего жалко и совершенно растерянно улыбнулся окружающим. Потом пробормотал что-то нецензурное, убежал в свой кабинет и заперся там до конца рабочей смены. И даже не обед не пошёл. Сразу было понятно – переживает как бы на пенсию через это радио не выперли. Вот что наделал этот самый похабник Васька! Довёл-таки хорошего человека до нервно-музыкального потрясения!

         Ладно. Утихли страсти. А тут примерно через месяц приходит как-то этот международный гроссмейстер на смену задумчивый-задумчивый… Идёт по пролёту и встречается с мастером Мироновым, злым как чёрт. Он с похмелья всегда такой бывает. Ну, нормальная физиологически-эмоциональная реакция на вчерашнее бурное веселье с плясками и, может даже, с битьём кухонной посуды. Ничего страшного. Для Миронова такое состояние -  норма жизни, сущность бытия. И вот идёт наш Васька по пролёту, а неудачно похмелённый Миронов матом кроет на всю ивановскую, возмущается токарем Кузьминым, который взял вчера на складе трёхчетвертные плашки и не вернул. А вышестоящему мироновскому начальству в виде уже вышеупомянутого Виктора Сергеевича они срочно понадобились для нарезки туб для проведения на даче парового отопления, и по этой причине Виктор Сергеевич вставил  Миронову большую производственную клизму за  допущенное на его производственном участке грубое нарушение производственной дисциплины. И ему, Миронову, за этого токаря Кузьмина, за этого, не побоюсь медицинского термина, педераста, теперь вот приходится отдуваться в виде вышеупомянутой клизмы. Вот он и орёт, как недорезанный, непонятно на кого разным обидным матом, потому что у Кузьмина сегодня выходной, значит,  нет конкретного объекта, кому ту очистительно-профилактическую клизму можно переадресовать.

         Вообще-то он, Миронов, постоянно выражается. Хотя и закончил в своё время школу марксизма-ленинизма. Её много кто в советское время заканчивал, особенно если на начальственной должности. Просто у него голос такой. Если он утром с похмелья никого не обматерит – нормально не успокоится.

         Так вот Ваське бы спокойно мимо пройти, тем более что он-то к пропаже вышеозначенных, черти бы их подрали, плашек никакого отношения не имел. Другой бы так и сделал. А Вася, дурак такой, остановился и в Миронова своим туманным взглядом вперился. А тот знай себе соловьём заливается! Всем, кричит, тра-та-та устрою! Всех, тра-та-та, премии лишу! Всех, тра-та-та, построю и умою! Тоже мне нашёлся…умывальников начальник и мочалок Мойдодыр!

         Васька постоял-постоял, мироновские песни про любовь к умыванию послушал и осторожно так, совершено культурно тронул его за рукав. Миронов повернулся и, как положено,  на Ваську накинулся.

         - Чего тебе? – заорал. – Ходите тут, педерасты нехорошие, а плашки Пушкин будет возвращать? Вот напишу в бухгалтерию, чтобы вычли стоимость, тогда будете знать! А дня рождения у меня не бывает, и я вообще не помню, когда, где и зачем родился! И только попробуй попробовать меня поздравить по радиве своими дурацкими песнями!

         И для убедительности в серьёзности своих агрессивных намерений потряс в воздухе маленьким, но очень жилистым кулачком.

         В ответ Васька опять задумчиво посмотрел в его орущие глаза и так же задумчиво произнёс:

         - Сегодня по телевизору, в утренней программе новостей передали, что какой-то выпивший негодяй подложил бомбу в самолёт. И все чуть не взорвались.  Вы бы поберегли себя, Степан Иванович.

         И, кивнув, совершенно спокойно пошёл дальше. Миронов, как стоял с раскрытым ртом, так и застыл. А все вокруг тоже стоят и смотрят. И опять думают: к чему это Васька про самолётный терроризм сказал? И на Миронова почему-то стараются не смотреть, а кто не в силах не смотреть, тот этак настороженно косится. Как будто это он, Миронов, и есть тот самый пьяный террорист, наделавший такого нешуточного шороху в международном воздушном пространстве.

         А неделю назад  - опять. Идёт Васька к нормировщице за победитовыми свёрлами и опять встречает Миронова. Тот как раз в это время газированную воду пил, третий стакан подряд, из цехового газировочного автомата. Его, автомат этот, по срочному приказу Виктора Сергеевича поставили после того, как Васька его по всероссийскому радио с днём рождения поздравил с ожиданием перемен. С какого… Виктор Сергеевич так вот с этим автоматом  всполошился – никто не знает. Ему, между прочим, уж второй год говорили – поставьте да поставьте! Газировка очень  чувствительно с утра сушняк оттягивает. Особенно у мастера Миронова. Ведь прямо пропадает утром человек!  А Виктор Сергеевич (он вообще-то с алкоголем не дружит. Он в своё время тоже школу марксизма-ленинизма закончил, только в отличие от Миронова с золотой медалью) всё отмахивался легкомысленно. Некогда, говорил, мне на вашу утреннюю жажду отвлекаться. Кроме неё с самого утра мозги пухнут от ежедневных производственных проблем. А тут вдруг взял и отдал распоряжение поставить! Вошёл, значит, в положение. Оказал уважение трудящим цеховым массам вообще и персонально не будем показывать пальцем кому.

         Ну вот. Идёт, значит, Васька к нормировщице и натыкается на Миронова. А тот, надо сказать, после того случая с невзорвавшимся, слава Богу, самолётом  старался Ваську избегать. С чего это, с какой стати – совершенно непонятно. Ну, подумаешь, сказал! Он-то, Миронов, здесь при чём? Не он же этот самолёт собирался подрывать! Д  и на самолётах-то он ни разу в своей жизни не ездил и совершенно не собирается! Ему вполне трамвая хватает, пятого номера маршрута следования, от его домашнего подъезда до заводских проходных и обратно с промежуточной остановкой у рюмочной «Василёк». Ему и на трамвае не дует! Особенно после «Василька»!

         И вот стоит он, значит, газировкой благостно освежается, желудок свой, вчера алкоголем перетруженный, изнутри лакирует – а тут Васька. Миронов как его увидел, сразу меньше ростом стал. И сразу глазами так по сторонам – шмыг-шмыг! Дескать, куда бы побыстрее спрятаться? А спрятаться абсолютно некуда. Кругом одни голые производственные стены с вывешенными на них производственными показателями и путями организованного бегства в случае пожара. Если только за газированный автомат залезть, но только с его, Миронова, пузцом туда не пролезешь. Слишком близко стоит этот самый автомат к ближайшей стенке. Это весь обкарябаешься, пока еле-еле втиснешься.

         А Васька, как недавний ураган Мария на Карибском побережье, неотвратимо приближается всё ближе и ближе. И глаза у него, как и в прошлый памятный раз, такие задумчивые-задумчивые. Вот уж страх-то Господень! Прямо самый настоящий Вий из одноименной повести Николая Васильевича Гоголя, царство ему небесное!

         - Здравствуйте, - говорит вежливо, - Степан Иванович! Освежаетесь?

         - Ну? – набычился Миронов. – А тебе какое дело? Чего в рабочее время по проходу шляешься? Вот напишу в бухгалтерию, тогда будешь знать!

         - Да не в этом дело, - отвечает Васька подозрительно спокойно. -  Слышали новость? Сегодня в Америке задержали наших шпионов. Целых десять человек, -  и уточнил. – А в обед – одиннадцатого. Уж не Кипре. Не успел добежать до турецкой границы.

         И замолчал загадочно. Дескать, извольте сделать, дорогой товарищ Миронов, далеко идущие и очень многозначительные выводы.

         - Ну и чего? – начал раздражаться Миронов. – Тебе-то какое дело?

         - Я думаю, посадят, – сказал Васька. – За деятельность несовместимую.

         - А ты-то тут при чём? Тоже, что ли, шпион?

         - Да нет, ничего, - пожал плечами Васька. – Это я просто так. Вас информирую. Мало ли что.

         - Чего «мало ли что»? Ты на что намекаешь? – разозлился Миронов уже не на шутку. – Ты вообще куда шёл? К нормировщице? За трёхчетвертными плашками? Вот и  иди!

         - Теперь и у нас, смотрите, тоже наловят, - отвечает ему Васька.

         - Кого? – не понял Миронов, несмотря на то, что выпил целых три стакана оздоровительной жидкости.

         - Шпионов, - пояснил Васька.

         - Зачем? – никак не мог въехать в тему Миронов ( а всё эта газировка! Надо с  собой сироп носить, чтобы добавлять! Тогда по мозгам не так ядрёно шибать будет.)

         - Ну, как… - пожал плечами Брюс. -  Они же наших наловили… Теперь нам надо… Да вы не волнуйтесь, Степан Иванович! У нас этих шпионов – как собак! На одном только нашем заводе – в каждом цехе! Я даже знаю некоторых… -  и этак многозначительно посмотрел на сразу насторожившегося Миронова.

         - А чего это вы так побледнели-то, Степан Иванович? – заботливо спросил он. – И пот какой-то нехороший на лбу выступил. Вы уж поберегите себя, пожалуйста! А то сами знаете!

         -  Да пошёл ты…! – заорал Миронов. – И ничего я не знаю! Тоже мне, заботливый какой нашёлся! Жалко, что тебя с ними не было! Я бы тебя первого! Слушаешь всякую х..ню, а у меня ещё наряды на трёхчетвертные плашки не подписаны!

         - Пока ещё не посадили, - продолжал тем временем издеваться Васька. – Да нет, посадят! Как пить дать! У них там, в Америке, тюрем много. И во всех, представьте себе, в баскетбол играют.

         - Чего? – опять не въехал в тему  Миронов.

         - Баскетбол. Игра такая для рослых мужчин, - и Брюс вздохнул совершенно непонятно ( чего это он-то вздыхает? Роста ему, что ли, не хватает? Или тоже, что ли, из цэрэу?). -  Да, баскетбол! Всё лучше, чем наркота.  Так что теперь наиграются. Хотя тоже приятного мало, в тюрьме-то.

         - Тебе-то чего надо? – стиснул зубы Миронов. – Тебе-то какая разница, кого посадили, а кого не успели, и кто там во что играть будет? У них своё начальство имеется! Вот пусть оно хоть сажает, хоть играет, хоть прямо расстреливает без суда и следствия!

         - Да это понятно – кивнул Васька совершенно не смутившись. – А всё равно жалко мужиков. Шпионили-шпионили -  и на тебе, попались.

         - Сколько верёвочке не виться… - сгоряча ляпнул Миронов, но тут же понял, что сказал что-то уж совершенно не то.

         - Иди работай! – заорал он на Ваську. – Тоже мне… Штирлиц нашёлся! Юстас-Алексу! Развелось вас, плейшнеров, на мою голову! С такими никаких плашек не хватит!

         Васька в ответ грустно так головой покачал (это он так дал понять Миронову, что очень переживает за шпионских российских разведчиков.) и ушёл. А Миронов ещё долго не мог успокоиться. Он сгоряча хотел даже больничный взять, но вовремя передумал. Да и чего ему на этом больничном делать? Дома сидеть, водку пить? А утром опять в цех бежать, к бесплатному газировочному автомату?

         А сейчас в цехе всё спокойно. Потому что Васька в отпуске. Уехал отдыхать. В Монголию. Почему именно в Монголию? Ну а куда же ещё? Не в  Баден же Баден ему ехать! У него и денег таких нет, чтобы в Баден-Баден. Он же не Фёдор Михайлович Достоевский, который просадивши в тамошнем казино всё до последнего гульдена (или какая в то время была конвертируемая валюта?),  надумал написать  своего знаменитого «Идиота». Благо было с кого… И за прототипом далеко ходить не надо… Вот он, князь Мышкин-то, стоит в зеркале со своей грустной бородой и думает, где бы ещё денег занять.

         Так что всё правильно. Монголия так Монголия. Удивительная страна! Там лошади! И пустыня Гоби. Где много-много пока ещё не растащенных на сувениры из-за очень слаборазвитой туристической структуры динозавровых костей. Да-а-а…Экзотика… И к тому же Васька в последнее время буддизмом заинтересовался. А что такого? Весьма увлекательное занятие! Достойное настоящих буддийских мужчин и глухонемых российских шахматистов!

         И Миронов теперь дово-о-ольный ходит! Он даже по утрам своей любимой газировкой освежаться перестал. Так, если позволит себе всего один стаканчик (надо же оттянуться после вчерашнего!) -  и опять за работу, опять орать. Я, орёт, как этот обормот из отпуска приедет, чтоб его черти сжевали в тамошних бескрайних монгольских степях, всем вам устрою монголо-татарское нашествие! Я на всех вас, чингисханов, бумаги в бухгалтерию напишу, чтобы вычли их зарплаты стоимость так и невозвернутых трёхчетвертных плашек! Вы, педерасты нехорошие, все у меня налюбуетесь дикими красотами бескрайней монгольской степи! Нет, он, Миронов, хороший человек и прекрасный производственник, но постоянно очень нервничает из-за разной ерунды, потому что искренне переживает за строгое соблюдение производственной дисциплины на вверенном ему производственном участке. Недаром он в своё время успешно закончил школу марксизма-ленинизма. Он наш настоящий советский, несмотря на сегодняшнее отсутствие этой самой Советской власти, человек!

         Постскриптум. Да, а почему именно Ваську все Брюсом называют, а не, например, всё того же Миронова? А потому, что у Васьки любимый кинематографический артист –американский Брюс Уиллис. Ну, да-да, который «Крепкий орешек»! Весёлый мужик! Всё время - вот чудак! - с пистолетом за кем-то гоняется и стреляет всех подряд. Делать ему, что ли, нечего? Настоящий герой! Очень уж он Ваське нравится. Да к тому же этот самый Уиллис и похож на него. Такой же лысый. Вот только, интересно, умеет ли он так же, как Васька, ушами шевелить, чтобы пугать тамошних голливудских бухгалтерш парамоновых?

Дорогие друзья, у нас появилась функция, позволяющая сгруппировать произведения для того, чтобы можно было всего одним нажатием увидеть все произведения автора.

Вот фотоинструктаж...

Алексей Курганов

Активистка (сатирический рассказ)

-А в своё время я, конечно, увлекался одной аристократкой. Гулял с ней и в театр водил. В театре-то всё и вышло. В театре она и развернула свою идеологию во всём объёме.

    Михаил Зощенко, «Аристократка».

         Я, граждане, недавно с женщиной познакомился. Хорошая женщина, работает по партийной линии. То есть, она – штатная активистка и активная членша той самой партии, которая на данном историческом отрезке развития нашего противоречивого общества ведёт это общество, то есть, нас с вами, простыми-рядовыми гражданами, в наше очередное радостное и светлое будущее, несмотря ни на что.

         А знакомство наше произошло из-за того, что она обмыться решила после очередного партийного собрания, или как это сейчас называют, форума, где обсуждались всё те же вопросы путей к ведению нас всё туда же, в очередное светло-радостное будущее. Она там, на этих путях и этих обсуждениях, сильно вспотела, и  в подмышках у неё от выступившей соли защипало. Поэтому как только пришла к себе в квартиру, то тут же обнажила своё прекрасное партийное тело, залезла  ванную – и тут свет погас. Вот ведь чёрт – не успела обмыться! Она из ванной вылезла, номер нашего ЖЭКа в телефоне на ощупь набрала, сказала в трубку пару ласковых, но в то же время и решительных партийных слов – и уже через пару минут около её двери нарисовался я, красивый, потому что в нашем орденоносном, чтоб его черти сжевали, ЖЭКе электриком работаю и ещё на полставки мусор из подъездов выношу, чтобы он в этих подъездах, чтоб их черти сжевали тоже, не закисал и не распространял свой ароматно-удушающий дух, и совершенно беспартийный, несмотря ни на что и на всякий случай.

         Ну, захожу я к ней  в квартиру, вижу: ничего женщина. Привлекательных форм своего не натруженного на тяжких производственных работах тела. Опять же квартирка тоже весьма соблазнительна: потолки – три метра, санузел раздельный, и окна на юг. Ничего, думаю, квартирка. Надо бы поближе познакомиться, несмотря ни на что. Может, чего и получится на всякий случай.

- Вы сначала свет почините, а уж потом знакомиться лезьте,  – сказала женщина, но руку для крепкого дружеского рукопожатия всё же протянула. – Элеонора Сергеевна.

- Тимоша, - отвечаю максимально галантно. – Тимофей, то есть. А свет мы сейчас моментально починим. Это нам как два пальца, этот ваш нарушенный свет.

         Через полчаса починил. Я вообще-то мог и за пять минут управиться, но больно обстановка к неспешности располагала. Опять же женщина очень любопытная оказалась. Кругов десять вокруг меня за эти полчаса нарезала, всё интересовалась, скоро ли починю. А куда мне торопиться? У меня ж оклад, а не сдельная! А тут замечаю: она мне начала задумчивые взгляды демонстрировать, словно размышляя, предложить мне вступить в ихнюю партию или я ещё пока идейно не дорос.

         - Не дорос, – согласился я. – А вы чего же, случайно не замужем, что ли?

         - А чего такого? – фыркнула она (ну, сразу понятно. Не замужем. Замужние так не фырчат.). – Больно надо! Мне и в таком моём общественном положении совершенно не дует. А тем более, что все мужики – козлы.

         Понятно думаю. Значит, имеет личный неудавшийся опыт. Очень хорошо. И квартирка справная, не то, что у нас в общежитии. Жить можно, несмотря ни на что.

         Ну, начали встречаться. День встречаемся, два, пять.

         Как, спрашиваю, у вас в квартере электрическое освещение? Когда обмываться залезаете, не тухнет? Нет,  отвечает, даже, кажется, наоборот, чрезмерно раскаляется. Это от нарушений  с напряжением, поясняю. Не волнуйтесь. Напряжение, оно и есть напряжение, чтобы раскаляться.

         А на шестой день она меня на ихнее партийное заседание пригласила. Приходите, говорит, Тимоша. Правда, чаю с блинами не обещаю, и любимых вами баранок тоже не будет, но зато приобщитесь к светлому и прекрасному в духе идей. Придёте?

         Да я, говорю, не по этой части. Или у вас там лампочки тухнут при виде ваших оживлённых заседаний?

         Лампочки не тухнут, отвечает, а приглашаю я вас с познавательной целью. Чтобы вы прониклись увиденным и услышанным, несмотря ни на что. У нас от народа тайн нет. Мы народу открытые, о чём всегда и везде честно заявляем. В отличие от остальных не будем на всякий случай конкретизировать кого.

         Всё может быть, отвечаю осторожно. А буфет при зале ваших исторических заседаний имеется?

         - Есть пивная за углом. Ну, так как?

         - Это же другое дело! – оживился я. – Это уж как положено! Проникнуться -  это же такое дело! Опять же, если не сразу проникнусь, то запросто можно освежиться за названным вами углом.

         Ну, вымыл после рабочей смены уши, причесался в кои-то веки как на праздник, чистую рубашку надел, галстук прицепил чёрный, траурный, на резинке и с надписью «Привет из Сочи!» – и пошёл. Смотрю: в президиуме, не сцене – человек десять. Все важные такие, деловые, и все – благородные лица: директор мебельного магазина, заведующий баней, начальник пляжа, ещё один мордастый в прокурорском пиджаке… Этим-то, думаю, чего здесь надо? Они же себе своё сказочное светлое будущее уже давно и прочно обеспечили! Вот собаки! Им лишь бы в президиуме посидеть, даже совершенно обеспеченным!

         Тут выходит к трибуне моя знакомая и начинает чесать. И так это у неё ловко получилось, что я даже малость прибалдевши. Ну, думаю с такой женщиной наше совместное светлое будущее гарантированно обеспечено. Во всяком случае, мне, красивому. Несмотря ни на что.

         Потом на трибуну мордатый взобрался, потом третий, пятый… И всё говорили, всё обещали, всё чуть ли не били себя кулаками по раскормленным грудям. Нет, очень прочувствованно выступили! Лучше чем в театре! От души! Через два часа, наконец, притомились со своими речами и объявили перерыв.

         Встречаю её в коридоре около уборной.

         Ну, чего, говорю, надо бы чего-нить похавать и соответственно освежиться вопреки или в духе идей. Где тут у вас заведение-то? За каким углом?

         Смотрю: слегка смутилась. Ничего, думаю, это бывает, когда идёшь на сближение с осчастливленным тобою народом. Только бояться ничего не надо! Поменьше робости, побольше лихорадочного блеска в томных глазах!

         Что вы, говорю, замерли как статуй на постаменте? Ведите в пивную. Если не желаете алкоголизироваться. то куплю вам бутерброд с селёдкой. Или беляш на парУ.

         Вы, Тимоша, всё слишком упрощённо поняли, отвечает мне эта партийная гражданка. Хотя если вам так приспичило, то, конечно, сходите. Чего с вами, пролетарием, поделаешь, если вы так незатейливо воспитаны, что не можете пропустить ни одной пивной. А для нас, тех, кто ведёт вас железной рукой к нашему общему светлому будущему, здесь буфет имеется.

         Прелестно, отвечаю я. Значит и за угол итить не требуется. Уж коли мы идём к светлому будущему все вместе, нашими общими стройными рядами, то я здесь, в вашем буфете и алкоголизируюсь, и даже, может, пива попью. Несмотря ни на что.

         Нет, Тимоша, отвечает она. Я же вам уже сказала: этот буфет не для всех идущих, а только для тех, кто во главе. То есть, особо выделенных по партийному списку. А для всех остальных  заведение за уже названным мною вам и не один раз означенным углом.

         Вот это умыла так умыла! Одним, можно сказать, решительным движением! Вот вы, ребята-хитрованы, значит, как с народом сближаетесь! Только на словах своих президиумных! А на самом деле – хрен наны и сбоку бантик? «Не бери мои игрушки и не пысай в мой горшок»?

         Значит вот  вы какие собаки, возмутился я и даже кровь мне в голову ударила. Как итить – так вместе, а как алкоголизироваться  и бутерброды партейные жрать – так врозь. Очень приятно. В таком случае чихал я на вас, гражданка, на вашу трибуну, на ваш президиум и на ваше-наше светлое будущее большими слюнями! А если ещё раз свет у вас в ванной потухнет, то хоть оборитесь там вся -  и ухом не пошевельну!

         После чего гордо поднял голову, развернулся и, не завязывая шнурков, пошёл за угол.

         И вот чего я теперь думаю: а на хрена мне все эти трибунно-партейные путеводители? Что я, без них что ли, не проживу? Да запросто! Работяги всегда и везде нужны! Только ведь не отстанут они от меня эти, которые в президиуме. Потому что сами-то, кроме как вести меня в это очень подозрительное светлое будущее, ровным счётом ничего делать не умеют. Поэтому и считают себя моими истинными благодетелями.

Алексей Курганов

«А свадьба пела и плясала!», или Гости из прошлого (журналистская байка)

         Одна из главных «фишек» горбачёвского правления –«сухой» закон, а одно из его главных проявлений – т.н. «трезвые» комсомольские свадьбы. Повальной модой они тогда, конечно, не стали, спиртное всё  рано где-то находилось-доставалось, некоторые «антитрезвенники» даже самогон варили -  и свадьбы по-прежнему «захмелялись» по-прежнему «пели и плясали» назло «генеральной линии партии на укрепление трезвого образа жизни».

         Порой доходило до совершенно фантастических казусов, об одном из которых я и хочу вам рассказать. И опять: узнал о этом удивительном в своей реальной невероятности случае от Вовки Онищенко, своего соседа по студенческой общаге, который был родом откуда-то из западных областей Украины( напомню: тогда, в середине восьмидесятых годов прошлого столетия, ещё являвшееся «навеки» неотделимой частью Советского Государства). Вовка был известным брехуном, но врал искусно, поэтому ему многое и прощалось.  Поэтому если всё-таки не поверите, то уж, по крайней мере, посмеётесь. Итак…

          Всё началось с того, что в один из июньских вечеров 1986-го года Вася и Оксаночка решили узаконить свои отношения. Радостное, конечно, дело, которое могло осложниться одним серьёзным «напрягом»: в стране , как я уже сказал, бушевал беспощадный «сухой» закон, а их родители , как васины, так и оксаночкины, не могли себе даже представить: да как же это так? Свадьба - и без спиртного! Дикость какая-то, пусть и  в свете «последних исторических решений».

         Ситуация осложнялась ещё и тем, что и Вася, и Оксаночка были не просто рядовыми комсомольцами, а работали в комсомольском горкоме по проведению воспитательной работы среди своих пока ещё неокомсомоленных лоботрясов-сверстников. Вот я и говорю - ситуация!

         Казалось, всё, тупик, но родители нашли-таки выход из положения. Они решили сыграть свадьбу у оксаночкиной бабки, которая проживала на забытом Богом и оксаночкиными родителями хуторе, который располагался в такой дремучей глухомани, что на него не то, что человек - ни одна нормальная собака не забегала.

         В общем, сгоняли они в выходные к бабке, объяснили, что, где, когда, и сколько будет народу, бабка головкой своей седенькой согласно покивала, поулыбалась понятливо. Дескать, делайте вы чего хотите, мне по причине огромного количества лет уже абсолютно всё равно.

         И вот наступил он, торжественный день образования новой советской семьи!  Счастливые молодожёны и не менее радостно-возбужденные родственники и друзья приехали в положенное время в ЗАГС, подписались где надо, молодые поцеловались на теперь уже абсолютно законных основаниях, и покатавшись по любимому, подозрительно трезвому городу, выехали, наконец, на большую дорогу и поехали к бабке, гулять и веселиться подальше от любопытных и всегда готовых просигнализировать куда надо глаз и ушей.

         А надо сказать, что в это самое время один противный, но очень наблюдательный хлопец с соседнего с бабкой хутора собрался ехать на велосипеде на покос. Шустрый был мальчуган! И развитый не по годам! Ему ещё и пятнадцати не исполнилось, а он уже и матом ругался, и папироски курил, и уже доподлинно знал, что самогонка – это очень вкусный и полезный продукт, в котором масса витаминов и сто процентов жирности.

         - Эй, бабка! Гутен морген! – весело прокричал он, когда на своём велосипеде специально заехал к бабке, которая в ожидании городской свадебной делегации, мирно сидела-дремала на завалинке. – Чего расселась? Налей-ка мне стаканчик самогоночки!

         - Да что ты, что ты! – испуганно закудахтала бабка. – Какая ещё самогонка! Я её уже сто мильёнов лет не гнала! И не думаю даже, весёлый паренёк!

         - Ты мне мозги-то не пудри! – сказал хлопец, моментально построжав лицом. – Я за твоей избой вон с той горной кручи ( и показал на кручу) специально три дня внимательно наблюдаю! Чего ж ты тогда в такую жарищу круглые сутки печку топишь? С какой-такой преступной целью, а? Это только дурак не догадается, что гонишь. Ты кого обмануть хочешь?

         Бабка опять было кудахтать начала, но он эти её жалкие потуги сразу пресёк. Решительно и в корне.

         - Значит, так,- заявил он. – Или ты мне сейчас же стакан первача накатываешь, или у тебя два путЯ: самой идти сдаваться в нашу славную милицию, или я тебя сам на обратном пути сдам. Выбирай, только мигом!

         И ощерился, беспощадный вымогатель, в противной ухмылке.

         Ну, что тут поделаешь? Выбора не было. Бабка закряхтела, застонала, разогнулась еле-еле и в виде буквы «гэ» в хату поплелась.         Вытащила ему полную кружку, поклонилась, охнув в пояс: прими, касатик! Ещё неостылая!

          Крякнул гуцул довольно, мигом ту посудину опорожнил, крякнул от удовольствия ещё раз.

         - Ну, бывай пока! –крикнул напоследок,  рывком вбрасывая своё стремительное тело в велосипедное седло. – На обратном пути снова загляну! А как же с устатку-то! Обязательно!

         И стремительно унёсся в свою удивительно пейзажную даль. Вот такой это был ещё молодой, но уже опытный негодяй!

         Дорогие молодожёны и менее дорогие соответствующие гостенёчки прибыли на бабкин хутор в два часа пополудни.

         Ну, как ты тут, бабанька! – весело поприветствовал старушку один из гостей. – Бандера не особо беспокоит?

         - А у меня в шкапчике пулемёт! – похвастала старушка. –Только я его не всегда достать успеваю, а то бы  - ух!

         - Правильно, бабка! – поддержал её другой гость, с комсомольским значком на груди, украшенном нарядной алой ленточкой. – И ещё гранатами их, гранатами!

         Вот так, с шутками-прибаутками, все зашли в просторную избу и, разместившись, за празднично украшенным и богатом на еду и выпивку столом (здесь-то кого бояться?), начали своё беззаботное торжество.

         А что же наш юный друг - велосипедный Шумахер - гарный гуцул? А он приехал на дальний покос, снял с багажника косу – и «эх, раззудись, плечо, размахнись, рука!» Трава здесь, в глухом углу между высоких гор, куда очень редко нога человека, была густая и духмяная, и от энергичной косьбы, и от медового духмянства замечтался парнишечка, перестал смотреть себе под свои  трудовые ноги - и куда-то там совершенно не туда, куда надо, наступил! И провалился, мечтатель наш задрипанный!

         Провал оказался на удивление удачным: «Шумахер» ничего себе не повредил, если не считать того, что приложился стриженой башкой о какую-то железяку. Поэтому он сначала грязно выругался, потряс своей ушибленной головой, потом поднялся на ноги и, наконец, огляделся. Хотя в яме было довольно сумрачно, но свет, лившийся сверху, из дыры, выхватил определённые предметы, и наш гуцул, хотя и был без мозгов, но всё-таки сообразил, что провалился в бандеровский, оставшийся ещё с войны схрон. Ай да Шумахер! Это он, как говорится, удачно упал! Вокруг стояли ящички, ящики и ещё что-то привлекательно упакованное то ли в брезент, то ли в мешковину. Гуцул открыл ближайший ящик и восторженно цокнул языком: «шмайсмеры»! И все – в заводской смазке! То есть, хоть сейчас под венец, то есть, в бой! А здесь что? А здесь – патроны. А вот и пулемётик. Хороший пулемётик, и сбоку – два «цинка» с лентами. Он полазил ещё и нашел массу других занятных «игрушек», от гранат до немецкой полевой униформы и полицейских повязок. Да, богатый оказался схрон! Прямо склад! Нет, как же всё удачно слепилось: и приехал он именно сюда, на дальний луг, и косил именно в этом месте, и крышка схроновая очень вовремя подгнила, и он даже и не покалечился и на косу не сел! А это что во фляжках? Мать моя женщина – спирт! Нет, ну что за прекрасная жизнь может быть даже при «сухом законе»!

         Всё это восхитительно, но тут же возник следующий вопрос: что  со всем этим богатством теперь делать? Наш гуцул поморщил свой не отягощённый мыслительными процессами лоб и понял что. Надо спирту выпить! Обязательно! Это как раз тот случай, когда без бутылки действительно не разберёшься!

         И он, конечно же, выпил. И, как и следовало ожидать, алкоголь тут же сделал своё  благородное дело: наш гуцул-алкоголик моментально ПРИДУМАЛ!  А когда придумал, то скоренько выбрался на свежий воздух, вскочил на своего «железного коня» и что есть сил закрутил педалями. Уже через полчаса он был в ихнем гуцульском селе и , захлёбываясь от переполнявших его чувств, рассказывал своим сверстникам-односельчанам о случившемся с ним удивительном происшествии. Товарищи тоже пришли во вполне понятное волнение.

         - Едем! – дружно решили они. – И немедленно!

         Тут же оседлали своих «железных коней», гикнули, гакнули -  и понеслись. Мигом долетели до того поля, до того схрона, мигом туда забрались, мигом спирту натрескались ( а закусь с собой взяли – знаменитое гуцульское сало).

         -Эх, красота! – сыто отрыгиваясь, закатил глаза один из приехавших. – Кому бы сейчас в лоб заехать?

         - А у бабки на хуторе свадьбу играют, - вдруг вспомнил ещё один приехавший. – Можно свадьбу погонять! Чтоб они наш советский «сухой» закон, которому неукоснительно следуют все прогрессивные советские граждане, не нарушали!

         - Правильно! – одобрительно закричали со всех сторон.- Надо проучить, чтобы уважали наши всем народом любимые советские законы и соответствующую Конституцию!

         - А тот первый, который завёл разговор про мордобой (он, как выяснилось позже, уже в милиции, самым заводилой был, самым неугомонным бандеровцем) вдруг хитро призадумался.

         - Нет, - сказал он решительно после думы свой тяжкой. – Драться –это хулиганство, да и сдачи можно получить, - и ехидно осклабился. - Они и без мордобоя в штаны наложат.

         И заговорчищески наклонившись, что-то горячо зашептал своим заинтересованным товарищам…

         А свадьба тем временем беззаботно пела и плясала! Уже были произнесены и первые тосты, и вторые, и десятые, уже охрипли глотки от криков «Горько!»  и уже кто-то сладко похрапывал, уткнувшись физиономией в какое-то большое блюдо с высококалорийной закуской. Короче, уже всё было о,кей, когда в дверь избы требовательно постучали.

         - - Эт хтой-та тама? – удивилась бабка, эта все-таки бдительная женщина, несмотря на всеобщий загул. – Неужели этот… косец возвернулся? Вот ведь алкоголик ненасытный! Может, и на самом деле пулемёт из шкапчика достать, пугнуть его, неугомонного?

         - Бабка открыла дверь, и тут же в светлу горницу ворвались человек десять полицаев и немецко-фашистских солдат в полной боевой экипировке. Гости, изрядно задурманенные алкоголем, тут же прекратили исполнение задорных свадебных частушек и ошарашено уставились на непрошенных «товарищей».

         - Ну, чего, подлюки, замолчали? – высказался один из пришедших, по внешнем  виду – настоящий  ихний главарь, фашистко-гитлеровский оккупант, одетый в военно-фашистскую форму, обвешанную гранатами, пистолетами и автоматами. –А ну-ка, выходите на двор!

         Народ угнетённо молчал, с трудом переваривая эту дикую сцену. Полицаи? Гитлеровские захватчики? Откуда они, черты, взялись, если война уже сорок лет как кончилась? Бред какой-то! Такого не может быть! А, может, всё-таки не полностью закончилась? Может, так, слегка, для виду? Вот и верь после этого учёным историкам и продажным средствам массовой информации!

         - Ах, не может быть? – без труда прочитав эти их противоречивые мысли, злобно ощерился главарь. –А вот может! И если сейчас же не выйдете, то мы вас гранатами закидаем. Вот тогда и поверите, когда все превратитесь в ужасно обгореТые трупы в своих страшных мученьях.

         Угроза беспощадной и жуткой физической расправы подействовала на собравшихся очень убедительно, и они, угрюмо опустив головы, потянулись на улицу.

         - Стройся! – весело заорал главарь. –Значитца, так! Комсомольцы, коммунисты, ветераны войны – шаг вперёд!

         Толпа не шевелилась. Люди лихорадочно соображали, что же это такое может быть. Если сюрприз, то довольно поганый: подняли под дулами автоматов из-за стола, выкликают особо избранных и самых уважаемых. Слишком оригинальные шуточки, чтобы принимать их за просто шуточки. Может, кино снимают? Но тогда должны были предупредить! Не что-то здесь не то…

         - Я понял, - сказал один гость другому. - Эти деревенские дебилы спектакль устроили, чтобы самогонки на халяву нажраться. Нарядились в маскарад, деревянные автоматы с деревянными гранатами на себя понавесили, и вот теперь выделываются. Не бойтесь, ребяты, этих клоунов! Пошли этим деревенским олухам ихние личики побьём!

         И он решительно двинулся было к главарю.

         -Стоять! – рявкнул тот.

         - Я те щас ж..  надеру, чёрт чубатый! - бесстрашно заявил наш народный герой, радостно потирая свои очень крупные по размерам кулаки. – И носюшку твою курносую в соплюшку размолочу, чтобы не мешал праздновать честным людям акт законного полового бракосочетания!

         - Ах, так! – осерчал главарь и, пятясь от этого грозного товарища, передёрнул затвор автомата и тут же дал поверх голов длинную автоматную очередь.

         Наш же герой, тут же поняв, что оружие –настоящее, а не из табуретки, моментально побледнел лицом, потом посерел, присел и неожиданно облегчился прямо в свои праздничные портки.

         - Настоящие… - ошеломлённо прошелестело по рядам обречённых. –Не артисты! Ой, мамоньки, чего делается! И где ж эти черти сорок лет отсиживались на наши бедные головы!

         - Ну, чего? –ободрённо крикнул главарь. –Убедилися? Так что, господа большевики и им сочувствующие, с нами шутить не рекомендую! Мы – настоящие! Повторяю ещё раз: коммунисты, комсомольцы и ветераны – шаг вперёд! Или всех положим!

         И по его знаку, в подтверждение серьёзности намерений, окружавшие его фашистские прихвостни и гитлеровские недобитки дружно направили оружие на совершенно растерявшихся свадебных гостей и участников и дружно защёлкали затворами.

         - Считаю до трёх! – проорал главарь, целясь из своего автомата в пузо ближайшего к нему угрюмого человека с лохмутом кислой капусты, застрявшим в  пышных усах, и, судя по глазам, испытывавшему в данный момент просто-таки животный страх.

         - Р-р-р-р-аз!

         - Господин начальник, херр фашист, айн момент! – раздался вдруг звонкий голос, и из расстрельного строя выскочил тщедушный мужичонка пенсионерских лет. – Я покажу! Я всех покажу! Вот этот… – и ткнул корявым пальцем в одного из стоявших, -…коммунист. А этот… - и последовал такой же жест в рядом стоявшего бледного паренька с полузакрытыми обморочными  глазами, -… из города, активист комсомольский! А вот эти – ветераны войны. Они беспощадно сражались с вами, нашими освободителями, от ненавистного большевистского режима, на фронтах и в партизанских отрядах.

         Да, вот такого неожиданного поворота событий не ожидали ни гости, ни сами «оккупанты»!

         - А ты кто? – оторопело спросил предателя главарь.

         - Не извольте беспокоиться, херр группенфюрер! –рассыпался перед ним льстиво-угодливой усмешкой этот иуда. -  Я всю войну продезертирствовал! Все четыре года в погребе просидел, чтобы вам, нашим освободителям, вреда не причинять! Так что я свой, буржуинский! Хайль Гитлер, товарищ фашист!

         Закончилась вся эта удивительная история довольно прозаично: кто-то из селян увидел всё происходящее и сообщил по телефону в город. Оттуда  к месту событий была срочно выдвинута поднятая по тревоге армейская часть, и «оккупанты», увидев, что их взяли в плотное кольцо настоящие воины непобедимой и легендарной Советской Армии, дружно побросали своё оружие на землю и так же дружно подняли руки. Конечно! Красноармейцы – не свадебные гости, они шутить не будут! Посекут из автоматов – и все дела!

         Потом было уголовное дело, был суд. Главарю за хулиганство в общественном месте дали полтора года, двум его самым активным помощникам из той шпанистой ватаги –по году условно, а дезертиру-предателю судья отмерил от всей души аж два с полтиной года общего режима! И правильно сделал! Как говорится, сколько верёвочке не виться! Нечего было в погребе сидеть, когда страна кровью истекала в смертельной борьбе, а потом, через сорок лет, лакейски расстилаться перед представителями германского командова…, тьфу, этими ряжеными балбесами! Таким образом, справедливость восторжествовала, несмотря на срок давности. Всё правильно! Всё так и должно быть! И так и будет!