Форум

- В школе сказали, чтобы дома сочинение написать, - сказал Пашка. – К Победе. Два листа с заголовком.

         Дед Иван Сергеевич оторвался от телевизора, поднял на него глаза.

         - Ну и чего?

         - Ничего, - сказал внук, настраиваясь на всякий случай обижаться. – Кто у нас ветеран-то? Вот и напиши. Сам же говоришь, что скучно. Вот тебе и занятие.

         - Спасибо! – ехидно поблагодарил внука за заботу Иван Сергеевич. -  Нашёл писателя. Тебе сказали – ты и пиши. Привык, понимаешь, на чужом хребте к обедне.

         - Тебе чего, трудно? (а вот теперь Пашка действительно обиделся. Его, Ивана Сергеевича, характер! Один к одному! Гены, мать их…) Ведро выносить – я. Землю копать на этом  т в о ё м  садовом участке (он нарочно голосом выделил это «твоём». В том смысле, что, дескать, лично мне, Паше, этот твой сад-огород и задаром бы не облокотился, и вообще видел я эти земляные работы в гробу и белых тапочках!)  – тоже я. В магазин сходить – у тебя вечно коленки ноют. Дед, не наглей! Имей совесть!

         - Да не знаю я чего писать! – рявкнул Иван Сергеевич. Напоминание о мусорном ведре и весенних земляных работах были, в общем-то, справедливыми: Пашка махал лопатой добросовестно, молча и без лишнего понукания. Никаких претензий предъявить ему Иван Сергеевич не мог. Да и чего ему не махать! Здоровый, чёрт! Откормленный! Один, в одну свою персону, килограммовую пачку пельменей  запросто усиживает! Чего бы ему с таких питательных калорий с лопатой не позабавиться!

         - А я откуда знаю? Я тоже не Толстой по имени Лев! А! Во, дед, подсказываю первую гениальную фразу: «Никто не забыт, ничего не забыто!». И дальше в том же духе. Ну, мужество! -  и Пашка для пущей доходчивости потряс в воздухе кулаками. Кулаки были здоровыми. Такими по лбу получишь – чесаться устанешь… А чего им такими не быть? С целого килограмма-то пельменей и не такие наешь…

         - Героизм! Само…это… ну… пожертвование, во! «За нашу российскую Родину»! И тэ дэ. В том же духе. Ну, сам понимаешь. Не маленький.

         - За советскую Родину, грамотей! Тогда ещё советская была! Не, я так не могу! –вдруг упёрся Иван Сергеевич. Был у него такой грех:  иной раз становился таким капризным – просто ужас! Прямо барышня из института благородных девиц, а не бывший токарь – нынешний пенсионер - потомственный заводской пролетарий.

         - «Не забыт!», «не забыто!». Это всё лозунги! Транспаранты! Это когда с трибуны выступаешь или на демонстрации идёшь! А про Победу надо чтобы от души шло. Это же, в конце концов, Победа, а не какой-нибудь там…примирения, соединения, соглашения, единства …напридумывали всякой…

         - Я, что ли, придумал? – тявкнул-рявкнул Пашка. – Я-то тут при чём?

         - Вы все не при чём! – теперь уже серьёзно завёлся и сам Иван Сергеевич. Вообще-то, у него и раньше характер был совсем не подарок, а сейчас, с возрастом, стал и совсем караул.                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                       Как говорится, чем старее – тем чуднее. Ну действительно, чего там Пашка может сочинить? Если только девке какой в уши надуть – это да, это специалист! А сочинение это не уши. Здесь серьёзность требуется. Подготовка. Это тебе не «Войну и мир» написать.

         - Победа! Понимать надо! Чтоб без всякой этой канцелярщины!

         - Вот видишь! – кивнул Пашка. – Всё-то ты и знаешь, всё понимаешь, - и даже подольстил ехидно, язва. - Прямо как взрослый. Тогда чего выкобениваешься?

         - Да не писал я никогда этих сочинений! – Иван Сергеевич даже руки к груди прижал.

         - На совете своём спроси, на ветеранском, - подсказал Пашка со всё той же заметной ехидцей. – Вы же там каждую неделю собираетесь, а завтра как раз суббота. Вот и займитесь делом. Чего водку-то просто так трескать. А здесь хоть какая польза будет.

         - Ты поучи ещё чего нам там делать! – опять рявкнул Иван Сергеевич (да, нервы у него ни к чёрту! А ещё бывший член партии, несгибаемый большевик…).          - Прямо плюнуть некуда – кругом одни учителя! «Напиши…». Нашёл, понимаешь, Льва Толстого! Да я и провоевал-то всего полгода!

         Пашка, стервец, тут же навострил уши. Опаньки! Неужели сработало? Начинает помаленьку отступать, раз заикнулся про эти полгода! Теперь главное -  не останавливаться! Давить на него, героя-освободителя, и давить! И без всякой пощады!

         - А мне про всю и не надо. Вот про эти полгода и напиши. Сам же рассказывал, как в этой… Румынии в грязи сидели, в окопах. А немцы на вас бомбы бросали.

         - Какое геройство… - фыркнул Иван Сергеевич.

         - Это ты, дед, не прав! -  решительно возразил Пашка и, торжественно выгнув вперёд спортивную грудь, произнёс. – В жизни всегда есть место подвигу!

         - Так это в жизни. (На деда «выгнутие» должного впечатления не произвело. Зря старался, артист из погорелого театра. Это ты, Паша, перед девками выгинайся, на ваших наркоманских дискотеках. Для них это -  самый смак.) А мы -  в грязи. По самые по уши. И хрен обсушишься.

         - Суровый быт военных будней! – опять отчеканил Пашка как по писаному (вот прохиндей! Во как вывернул! Нахватался где-то красивых лозунгов!). – Тоже пойдёт. Не всё же стрелять. Когда-нибудь надо и в грязи…Ну, ладно. Ты не торопись, подумай. Время ещё есть. И с этими своими… боевым братством переговори. Им ведь тоже надо, -  и увидев на дедовом лице выражение непонимания, пояснил. – У Тимофеича – Васька. У Чернова – тоже. А с Полинкой Степанян я вообще в одном классе. Вот завтра в своём музее встретитесь, пузырёк возьмёте -  и вперёд, на Берлин!

         - Балбес, - буркнул Иван Сергеевич и отвернулся к Ванкуверу. По итогам сегодняшнего дня наша сборная занимает десятое место, фальшиво улыбаясь, сообщила-пропела симпатичная дикторша. Тоже дура. Нашла чему улыбаться… Нет, и чего ж сегодня за день-то такой поганый? Ни посидеть спокойно, ни поболеть не за кого… Ещё сочинение это… Да, вот он, пенсионерский быт. Ладно, завтра, дай Бог, разговеемся. Чайку, что ли, пока попить?

         На следующий день, в ветеранской комнате заводоуправления, собралось шесть человек. Должно было прийти больше, но Лысенок лежал в больнице, Сан Саныч по каким-то срочным делам уехал к сыну на дачу, а у  Прокофьевны внучка правнучку рожала. Сейчас ведь есть такие хитрые медицинские аппараты, вроде рентгена, которые пол у ребятёнка устанавливают чуть ли не в момент его зачатия. Он, ребятёнок-то, ещё и сам толком не решил, всё-таки решиться и родиться или на аборт идти, чтобы всю дальнейшую счастливую жизнь напрасно не мучиться – а пол уже установлен, и чуть ли не паспорт ему уже можно выписывать! Наука, одно слово! Великое дело! Не какой-нибудь… экстрасекс! Они, мужики, ещё на прошлой неделе скинулись по сотне, чтобы серебряную ложечку новорожденной купить, как положено, «на зубок», и сегодня, хоть и заочно, отметить теперь уже Прокофьевну как прабабку. А в следующую субботу она обещала проставиться уже сама, собственной персоной.

         - Вы, мужики, сразу-то не расслабляйтесь! Сначала -  дела! – решительно сказал Чернов, высокий и худющий, с мощными лохматыми бровями и характерно здоровенным, закорючкой, носом. Хотя сам он клялся и божился, что родился на Тамбовщине, и если кто у него и был в родне, так только цыгане, но его могучий шнобель однозначно и без всяких сомнений указывал на его подлинную национальность. Ага, цыган, всегда в таких случаях подначивал  Борис Степанович Игнашевич, тоже высокий, но с пузцом и носом картошкой. Самый настоящий. Который в пейсах и ермолке. И с колбасой кошерной.

         - Зато не бандеровец! -  тут же уже привычно парировал Чернов. – По бандитским схронам не прятался! И фамилия наша самая что ни на есть русская.

         -Ага, -  опять не сдавался Игнашевич (сам он был родом из-под Ковеля, это западная Белоруссия, рядом с западной же Украиной. Самые бандеровские края. Хотя там и кроме бандеровцев всякой послевоенной швали хватало. ).      - А как же! Конечно. Чернов. Он же Шварцман. Самая русская. Русее только Ивановы.

         Вообще-то, разговоры на националистические темы в их ветеранском кругу не приветствовались – не поощрялись, но дружеская пикировка допускалась. У них, фронтовиков, к этому самому национальному вопросу отношение вообще было очень своеобразное: для них существовали только две нации – наши, то есть советские, и не наши, то есть враги. А к какому исторически сложившемуся народообразованию ты принадлежишь– это уже вопрос сто двадцать четвёртый. Войне, как известно, было без разницы – из-под Тамбова ты, из Якутии, мордвин, или еврей вперемешку с татарином. Бери винтовку, наматывай портянки, пилотку на остриженный затылок -  и вперёд, за горячо любимую Родину,  за любимого товарища Сталина. Впрочем, если идёшь в атаку, то преданность интернациональному учению марксизма-ленинизма можешь не демонстрировать. Потому что никто в должной мере не оценит. Времени нету, когда кругом пули свистят, а ты сам, как голый в бане, во всей своей красноармейской красе. Так что можешь орать хоть матом. Это уже, по большому счёту, всем в атаке до фонаря, чего ты там орёшь. Главное в том ореве – страх заглушить. Свой, персональный. А фашисту и совсем без разницы, каких ты кровей, наций, народностей и национальностей. Ты для него – один сплошной руссиш зольдатен. Ему тебя надо убить побыстрее, вот и все дела. Всё очень просто и понятно. Проще не бывает. А кровь, она у всех - и у наших, и не совсем у наших, и совсем не у наших - одного цвета. Перемешается -  и не разберёшь где и чья…

         -Профком денег на коляску для Сурова даст, но нужно письменное заявление, – продолжал Сергей Петрович. Он любил и, главное, умел выступать, и за то, что в этих выступлениях не опускался до пустопорожнего словоблудия,  ему эта слабость прощалась. Остальные выступать не любили, не умели, не отличались этим даже по пьянке, и это было тоже простительно. Не всем же быть цицеронами и позьнерами! Кто-то должен и слушать. Это, между прочим, тоже надо немалое терпение иметь. Это тоже своего рода искусство.

          - Так что сегодня надо нам эту бумагу составить и написать. Обязательно! – уточнил он, заметив, как поморщился сидящий рядом «товарищ Ениватов».

         - Дальше. Городской Совет ветеранов просит принести для выставки в краеведческом музее военные фотографии. Обещали сохранить в целости и сохранности, а после выставки, естественно, вернуть. И третье. Давайте, наконец, составим график выступлений по школам. Ведь прямо как малые дети, ей Богу! Второй месяц валандаемся, никак не договоримся кому, где и когда! Делов-то на пять минут!

         - Да чего говорить-то… - пробурчал по привычке Ениватыч. – Каждый год одно и то же. Ну не умеем мы говорить, не умеем! Бог, как говорится, не дал. Хоть бы какие учебные пособия, что ли, там, в Москве, сочинили. А то выступаешь прямо как раньше на партсобрании. Ни одного живого слова. Тыдно же перед людями!

         - Ну и чего ты предлагаешь? – тут же накинулся на него Чернов. – Не выступать? А кто тогда?

         - Да я ничего… - виновато сморщился Ениватыч. – Только всё одно и то же… Я же вижу: им неинтересно. Просто отсиживают время, как на тех же партсобраниях. Кому она нужна, такая память?

         - Так вспомни новое чего-нибудь! Ты же все четыре года, от звонка до звонка -  и чего же, вспомнить нечего?

         - С этими воспоминаниями так влететь можно… - упёрся Ениватыч. – Мне зять рассказывал. Он после училища в Белоруссии служил, и вот  у них в части, как и положено, на День Победы решили собрание организовать. А что за собрание без ветерана? Ну, нашли одного. Кузнецом в ближайшем колхозе работал. Может, в кузне-то он и мастер, а говорить – двух слов связать не может, всё только матом… Да.. Ну, всё-таки уговорили, в часть привезли – а он опять разнылся: да не умею я выступать! Вот если кобылу подковать или чего выковать по железной части… Замполит у них башковитый был, сразу понял, как деда умаслить. Накатывает ему стакан… Этот чёрт, конечно, принял с удовольствием, захорошел и говорит: ладно. Уломали. Но только уж не обессудьте, если что… Не обессудим, отвечают. Ты скажи пару слов и с трибуны выметайся. А мы тебя прямо до дому на машине. И ещё пузырь дадим.

         Ну, вылез этот кузнец на трибуну, начал вспоминать. Вот, говорит, был интересный случай уже в самом конце войны. Мы на самой Эльбе стояли -  и поступает приказ: захватить мост, на который немцы должны вы        йти. Ну, мост так мост, нам-то какая разница? Бежим значит – а навстречу, как и положено, фрицы. Впереди один здоровенный такой, башка чёрная, прям угольная. Бежит, ручищами размахивает и орёт чего-то. Ну, я, понятно, автомат навскидку, и по нему очередью… Этот чёрный – брык, и  аллес капут…Отвоевался за своего Гитлера… Да… Оказалось, негр… Союзник… Они, как уже потом выяснилось, тех немцев побили и  к нам шли, на соединение…

         - И чего же дальше? – оживились собравшиеся.

         - А чего.., - вздохнул Ениватыч. – Кузнеца этого побыстрее с трибуны стащили, в машину - и до кузни. Бутылку, правда, дали, не обманули… Васька, зять-то, рассказывал, что замполит неделю белый ходил, как снег. Переживал, как бы ему холку не намылили и куда-нибудь на Таймыр не сослали за этого старого дурака. Ничего, вроде обошлось. Я это вам к чему всё рассказал-то? Чтобы поосторожней со своими воспоминаниями!

         - А я помню! – неожиданно влез в разговор Тимофеич. Фамилия у него была звучная – Ворошилов, поэтому помимо Тимофеича (это по отчеству) приятели дали ему, в общем-то, необидную кличку – Первая Конная. Тимофеич не возражал – Конная так Конная. Он вообще был мужиком покладистым. За это и ценили.

         - Лошадь у нас была. Блядкой звали. Полевую кухню возила с самого сорок второго, со Сталинграда. Смирная такая кобыла, обычная рабочая, из какого-то колхоза, там же, с Волги. В общем, посмотреть - ничего особенного. А глаза у неё –почему я сейчас и вспомнил-то! – спокойные такие были, добрые и всегда грустные. Как у девки недоцелованной.

         - Да ты, Тимофеич, прямо поэт! – то ли в насмешку, то ли серьёзно сказал Иван Сергеевич. – «Недоцелованной»! Надо же такое придумать! И я вспомнил! У нас тоже лошадь была! Тяжеловоз, пушку возила. Затвором звали. Жеребец. Магабеков, ездовой, помню, лупил его почём зря. У него всю семью немцы под Нальчиком расстреляли и аул сожгли, вот он и злился, а на коняге зло срывал. Так у Затвора глаза тоже всегда были грустные. Хотя, честно говоря, туповатый был конь. Так что Магабеков ему правильно подсыпал.

         - Не, нашу Блядку не лупили. Хотя нет, вру. Семёнов ей поддавал. Но только он недолго с ней пробыл, месяца три. Его ещё в Сталинграде миной накрыло. А после него ещё четверо сменилось. Нет – пятеро, правильно! Последним, это уже в Польше, Кулиев был, калмык. Так вот те четверо, которые перед ним,  Блядку уже не лупили. Так, наорут только -  и всё. А Кулиев, так  даже гриву расчёсывал. Они, калмыки, вообще лошадей любят. У них же степи кругом, а в степи лошадь – первый товарищ и друг.

         - Вообще, если разобраться, то несчастливая она, Блядка, была, - ударился  в воспоминания «первый красный офицер». -  То есть она-то как раз и счастливая, - тут же поправился он. – И под обстрелы попадала, и под бомбёжки, и однажды, это уже в Белоруссии, во время «Багратиона», в болоте под Бобруйском тонула. Одни уже уши из жижи торчали, даже морды не видно. Ну, думали, всё, отвоевалась! Нет, один хрен выкарабкалась, живой осталась. Прямо заговорённая! А зато ездовые около неё не задерживались – то убьют, то ранят тяжело. Прямо роковая какая-то была кобыла.

         А дура какая! Запросто могла и к немцам завезти. Помню, Егор Прокопов, кашевар наш –да, это  под Брянском было, летом сорок третьего, городок мы тамошний брали, как сейчас помню – Хатунец название – привозит нам кашу, а сам бледный весь как смерть и трясётся мелкой дрожью. А мы голодные, злые, нам нет дела до его трясучки. Накинулись на него: ты чего, падлюка? Мы тут кровью целый день умываемся, всю речку трупами завалили, где наши, где немецкие, не поймёшь. Шесть раз то мы её переходили, то немцы. И чего они за тот городишко так цеплялись? Там же ни одного целого дома не оставалось, одни трубы печные, и все дороги в стороне…Да! Ну вот, орём на него, а он, Прокопыч-то, прямо чуть не плачет: эта шалава, говорит, меня чуть прямо к фрицам не привезла. Прикорнул малость, а она идёт и идёт… Хорошо, очнулся вовремя – мать моя, нейтралка! Прямо посередь между нами и немцами! Хорошо там лощинка была, ни мы, ни они его не заметили, а то бы точно накрыли! Прямо с двух сторон!  Он потом и к комбату специально сходил: дескать, заберите меня, Христа ради, от этой кобылы! Угробит она меня к едреней матери!

         - Забрал? – спросил Степанян.

         - Ага… - иронично хмыкнул Тимофеич. – Таких … навешал! Любому ездовому поучиться! Матерщинник был наш комбат, чего и говорить, отменный! А ещё из бывших московских студентов! Мы сначала тоже думали – интеллигент…

         - Ну и правильно сделал! – сказал Чернов. – Какого ты спишь-то, когда едешь? Лошадь в чём виновата?

         - Это конечно… - согласился тот. – Но пар-то надо выпустить…Да она вообще-то смирная была. И какая-то безответная. На неё, бывало, орут, или по хребту треснут -  а она только голову так покорно опустит, и не поймешь – то ли винится перед тобой, то ли просто так, по привычке. Дескать, чего уж тут, лупите, вам не привыкать… Была бы верблюдом, плюнула бы от души в ваши орущие хари, а так чего ж… А то, наоборот, голову поднимет, поглядит на тебя – ну чего, дескать, потешился? Отвёл душу?

         - Живая осталась? – задал Степанян новый вопрос. Он был человеком последовательным и любознательным. Как и всякий уважающий себя армянин.

         - Не… Мы под Лодзью стояли, в немецком фольварке. Это хутор такой. Богатый, как будто и войны не было. Мы там, на фольварке этом, на отдыхе стояли, ждали наступления. И помню денёк был – сказка! Солнце вовсю, тишина, только птички чирикают. Отпустили её попастись. И ведь, главное, она никогда и никуда от расположения далеко не отходила. То ли боялась, то ли так уже  приучилась, что может понадобиться в любой момент. А здесь на поле попёрлась! Ну, понятно, там и трава пожирнее, и клеверок кое-где. А поле-то оказалось заминированным. Немцы при отступлении мин наставили. Вот и… Жалко. Хорошая была кобыла.

         - Тебя, Ваньк, не поймёшь, - хмыкнул Иван Сергеевич. – То дура, то счастливая, то несчастливая, то хорошая, прям хоть плачь. Как это недавно по телевизору говорили... Клубок противоречий, во!

         - А он такой и была – всякой. Сегодня одна, завтра – другая. Кормилица наша.  Сколько километров за войну она кухню-то за нами протаскала! Жалко лошадям медалей не давали, а то Блядка была бы первая достойна! Да… -  и Тимофеич вздохнул. – Хоть клеверу перед смертью намолотилась. Для лошади клевер – самая сладость.

         -Ты вот, Вань, сейчас сказал про Польшу, и я тоже вспомнил, - оживился Ениватов. – Это мы когда Бреслау брали, на железной дороге цистерну нашли. У танкистов с бензином как раз туго было, вот нас, хозобеспечение, и послали туда, на пути, пошарить. Дескать, может чего из горючки и найдём. Там эшелонов от немцев полно оставалось, было в чём пошустрить. Ну, мы и нашли. Целую цистерну. Нет, не с бензином. Со спиртом! -  и Ениватыч даже глаза прикрыл и даже причмокнул от такого вспомнившегося удовольствия.

         - Ну и вы её, конечно… - оживился народ.

         - Чего «конечно»? Было бы потише, тогда бы конечно! Уж втихаря отогнали бы куда-нибудь в тупик, подальше от командования. А тут вокруг хрен пойми чего творится: где немец, где наши, то впереди стреляют, то сзади. Всё вперемешку. Ну, по котелочку, конечно на дорожку набрали. Это само собой.

         - И там, у цистерны, наверняка отметились… - подсказал всё тот же проницательный Степанян.

         - Ашот Иваныч, ну что ты говоришь! – театрально развел руки в стороны Ениватыч. Иногда он любил порисоваться. – Как же мы от неё, от родимой, да просто так уйдём! Или мы не русские? Да… -  и он даже причмокнул от огорчения. -  Уходили и плакали. Как чувствовали, что больше с ней, с любезной, не свидимся. А когда до вокзала два шага оставалось, на засаду-то и нарвались. Там, помню, между пакгаузами, узкий такой проход был, и длинный, прям кишка. А как их пройдёшь, ближе к водокачке – площадочка с клумбочкой такою аккуратненькой. Что ты, цивилизация! Вот там, за клумбочкой, нас архангелы рогатые и поджидали. И не простая пехота – эсэсовцы! Здоровые, черти! Специально, что ли, их, бугаёв, Гитлер откармливал? Я с одним сцепился, за кадык его ухватил, а он - меня. Вцепился как клещ! Уже, помню, круги у меня в глазах такие оранжевые плавать начинают, хриплю, у него у самого глазищи на лоб лезут -  а всё не отпускает, шкура, и не отпускает! И чего бы дальше было, но тут меня кто-то сзади по башке – хресь! И дух из меня вон. Сознания лишился. Подумал: ну вот и всё. Откукарекался гвардии сержант, товарищ Ениватов.

         - Это как же ты мог подумать, если был без сознания? – ехидно спросил Чернов. – Ну и врать ты, Никодим, здоров! Вы, пехота, все такие! Одним отделением армии в плен брали, одним батальоном фронт держали! И, главное, посмотришь такому в глаза – а они честные-пречестные, прямо как на иконе! Кто не знает – на самом деле поверит!

         - Вы, летуны, тоже не промазывали! Ну не подумал, не подумал, каюсь! – рассмеялся Ениватыч. –Уж и соврать нельзя! Сам-то  иной раз травишь – глазом не моргнёшь, как по писаному. А другим чего – по званию не положено?

         - Значит, попили спиртику… - задумчиво сказал Степанян.

         - Да! Очнулся уже в госпитале. Оглядываюсь, а на соседней койке -  Угрюмов! Наш, снайпер из отделения. Тоже с башкой забинтованной, и ещё рука на перевязи. Он тоже как меня увидел, что я его тоже увидел, обрадовался! Здоровой-то клешней в воздухе замахал: мы-мы да мы-мы!

         - Понятно, – кивнул Ашот. – Контузия. Противное дело. Я после неё полгода нормально говорить не мог. Тоже мымыкал.

         - Да нет! Он немой был от рождения! Я, значит, ему на руках показываю, на пальцах: объясни, как дело закончилось? Хотя понятно как закончилось… Если живы остались то, значит хорошо. Значит, завалили тех эсэс. А он в ответ: мы-мы да мы-мы. И рукой здоровой в воздухе ещё шибче крутит. Того гляди, и она-то у него оторвётся… Тогда ему опять на пальцах показываю: кто-нибудь из наших ещё здесь есть? А он то ли и на самом деле не понимает, то ли ко всему и действительно мозги отшиб. Башка-то перевязанная… Опять только щерится да мычит. Радуется, значит, что вместе, в одной палате оказались.

         - Написал бы… - подсказал «Первая Конная». – Я, например, когда контузия была, писать приноровился. Получалось! Сначала, правда, пальцы дрожали, а потом ничего, привык… Ребята даже быстрее самого меня разбирали, чего я там накарябал.

         - Да какой из него писатель… - махнул рукой Ениватов. – Он же из Сибири. Из какой-то самой глуши! Охотник – это да, первостатейный. Немца снимал за двести с лишним метров, как белку в глаз. Его даже в снайперскую школу не взяли. Чему его там учить-то, немтыря? А писать – это не стрелять. Это ему не в подъём было.

         Да! А через два дня ребята пришли. Навестить. Они  и рассказали, чего дальше было. Как эсэсовцев подолбили всех до единого, чтобы в плен их не возиться тащить. А того, который мне сзади по башке прикладом наварил, так Угрюмов и заколол. Вовремя успел, а то бы добил, гад. Я же говорю: они все как кабаны! А потом и сам он, Угрюмыч-то, под раздачу попал. И ещё руку… Не, нормально всё! Только нас-то с ним до госпиталя довезли, а лейтенанта не успели. Кровью истёк. Жалко, хоть и крикливый был. И за спирт трибуналом грозился. Чудак! Чего он спирт-то, его, что ли, был, персональный? Трофейный, немецкий! Святое дело причаститься!

         А мужики нам целую фляжку принесли. Они ведь туда ещё раз наведались, на пути-то. А как же! Такое добро без дела стоит, и без всякой охраны! Разве кто выдержит такие нервы? Вот и пошли. Только, когда нашли её, цистерну-то, то от неё уже мало чего осталось. Так, на донышке. Ясно как божий пень, что кто-то уже и без нас присасывался. Вот люди! Ничего от них не спрячешь! В землю закапывай – всё равно найдут! Одно слово – русский солдат! И ещё сыру принесли, целых пол-круга. Сказали, что на немецкий продсклад нарвались. И пока тыловики не реквизировали, затарились под завязку. Ну, мы вечером, после обхода ту фляжку всей палатой и приговорили. Хорошо!

         - А я помню, как мы в Румынии, у города Плоешти, чуть ли не две недели в грязи по уши сидели, - сказал Иван Сергеевич. Это воспоминание было для него не новым, но «до кучи»  тоже захотелось отметиться.

         -  Знатная там была грязь! Жирная, чёрная, прямо антрацит! Скоблишь сапоги и гимнастёрку, скоблишь, весь потом изойдешь, а все одно, хрен отчистишь! Там же рядом нефтяные помыслы, и нефть прямо у самой земли. Вот и говорили, что она такая из-за нефти нефтью и пропитанная. Немцы почему так и сопротивлялись. Из-за тех промыслов. Нет, хорошая грязь! Я вот в Минеральных Водах был, там грязевые ванны на весь мир известные, но ихней грязи до той румынской далеко!

         - Да, богатые у вас, мужики, фронтовые воспоминания! – ядовито хмыкнул Чернов. – И, главное, очень поучительные и содержательные! Один – про грязь, другой – про кобылу, третий – про цистерну. Настоящие герои-освободители! Об этом и школьникам будете рассказывать? Воспитывать подрастающее поколение на личных примерах?

         - А ты Петрович, если такой умный, взял бы и подсказал чего говорить! – обиделся Степанян. – А то нашёлся…критикун! Вы, между прочим, по Балтике как по курорту шли, а мы, шестьдесят пятая, Данциг брали, а потом с померанских болот оборону держали, чтобы ихние «панцеры» вам в тыл не зашли. Вот об этом и надо рассказать! Как вы на чужом горбе к лавашу!

         - На чужом хрену к обедне! – поправил его  Чернов. - Ну, опять началось! Мы гуляли – вы держали. Обгулялись все! Под Кольбергом три экипажа за один день потеряли! Хорошая прогулка! И вообще, я тебе чего, Рокоссовский, что ли? И, может, на этом закончим с нашими волнительными воспоминаниями? Нам, между прочим, ещё заявление надо написать и с графиком разобраться.

Понравилось

-… проходящая в городе и районе «Вахта памяти», посвященная сорок второй годовщине Великой Победы, ещё раз убедительно продемонстрировала, что советская молодёжь свято чтит память своих героических отцов и дедов…

         Андрей Иванович Колдунов, молодой жизнерадостно-ироничный человек в модных, чуть затемнённых очках, главный врач Мячковской сельской участковой больницы, чуть поморщился и выключил радио. «Проходящая» - это от слова «проход», подумал он с раздражением. А проход – от слова «задний». Пройдёт – уйдёт - пролетит – просвистит – сделает ручкой… Андрей Иванович считал  себя человеком философского склада ума, поэтому любил иногда поразмышлять на заоблачные темы. И почему всегда и всё у нас именно вот так, именно «со свистом», подумал он, примеряя позу критика-мыслителя. «Великий и могучий» русский язык -  а послушаешь: сплошная казёнщина с такою же сплошной, тупой, махровой  канцелярщиной! И это в такой праздник! А говорим о нём так, что прямо скулы от тоски сводит. «Вахта»! «Продемонстрировала»! Чего она продемонстрировала, эта ваша вахта? Чего она вообще может демонстрировать? И ведь слово-то какое придумали, Господи! «Вахта»! Какое гениальное изобретение – вахта! Месяц пашем - месяц балду чешем! Как работали – так и работаем. Как болели – так и болеем. Как пили - так и пьём. Вот так всю жизнь и живём. Вахтовым методом. Ничего нового. Одна скука.

         Андрей Иванович отвернулся к окну, посмотрел на весело и буйно,  именно что по весеннему, зеленевшие кусты акации. «Весна! Как много в этом звуке…». Кофейку, что ли, попить?

         «Главным» он работал всего третий месяц, в своей теперешней должности до конца ещё не разобрался, хотя в основные принципы и направления уже  «въехал». То, что работа «главного» была больше чиновничьей, чем именно врачебной, его не удивило и не огорчило, тем более что к больным, как он сам, начав работать после окончания института, с удивлением обнаружил, относился достаточно равнодушно, и чужие страдания его, в общем-то, мало трогали. Сначала это неприятное открытие Андрея напугало и даже серьёзно расстроило: шесть долгих лет учился -  и нате вам, выучился! Оказался бесчувственным чурбаном! Но постепенно, со временем успокоился, эмоции стали утихать, потеряли свою остроту и постепенно перешли в чувство обычного лёгкого хронического огорчения с таким же лёгким налётом раздражения. Да и сами больные перестали казаться ему такими уж бедными-несчастными, а всё больше капризными и требующими к себе слишком большого внимания. Правильно говорят: время – лечит, время и калечит, вот со временем все эти душевные терзания и вообще исчезли. Тем более, что таких равнодушных эскулапов, как он, было вокруг полным-полно.

         Поэтому руководствуясь старой житейской мудростью: «Что бог не делает – всё к лучшему», он с удовольствием и даже каким-то облегчением согласился на предложение «встать у руля» одной из районных сельских больниц. Опять же село – не город с его вечно скудным продовольственным прейскурантом. Село-

это и мясце, и сальце, и картошечка с овощами и фруктами, да и вообще лучше быть главным на деревне, чем рядовым в городе. Нет, очень правильно он, Андрей Иванович Колдунов, сделал, что согласился! Молодец! В любом случае – не прогадал!

         Телефон зазвонил так резко и противно (кстати, надо сегодня же вызвать телефониста, пусть изменит громкость и тембр), что Андрей вздрогнул.

         - Приветствую тебя, Андрей Иванович! -  услышал в трубке уже знакомый глуховатый голос  Власова, председателя колхоза. – Хочу пригласить на празднование Победы. Не против?

         - Спасибо, Василий Васильевич, - сказал Андрей. – Почему же против? Святое дело!

         - Значит, подходи девятого к девяти к памятнику павшим. Ну, на нашей площади, перед правлением! Погоду не слышал?

         - Только что передали: девятого солнечно и плюс двенадцать.

         - Ну и ладушки! Значит, придёшь?

         - Да, конечно, конечно! – заверил Андрей. – Приду!

         - Тогда до встречи.

         - До встречи.

         С Власовым, председателем колхоза «Победа», у Андрея сразу сложились  хорошие отношения. Сразу, без всяких предварительных заходов, взаимных прощупываний и прочих разведывательных приёмов. Это было тем более удивительно, что в райисполкоме Андрею прозрачно намекнули, что Василий Васильевич – мужик тёмный, хитрый, себе на уме, как говорится - един в ста лицах. Так что будь с ним поаккуратней, поосторожней и лучше вообще подальше. К тому же есть у него, у Власова, одно очень особое жизненное обстоятельство, которое, мягко говоря, не красит его как передового советского человека. Диссидент, что ли, хохотнул тогда Андрей, вспомнив Саньку Винера, своего институтского однокашника. Почти, услышал в ответ и понял, что говорили совершенно серьёзно. Да-а-а, дела…Вот антисоветчиков ему под боком только и не хватает…Однако при знакомстве Власов на этакого графа Дракулу местного разлива или сладкопевных говорунов типа Синявского и Даниэля совсем не «тянул». Нет, лукавость была, и этакая хитринка плясала в его чуть прищуренных,   о ц е н и в а ю щ и х  глазах. Он и на самом деле играл, изображая перед ним, Андреем, простоту и добродушие, но что-то подсказывало: за этой игрой - не напускное, настоящее, а что вынужден хитрить и приспосабливаться – так ведь должность такая! Всегда крестьяне на Руси ходили и ходят в крепостных. Что при царе, что сейчас, при Советской власти. Хотя и называются, конечно, свободными тружениками, да только кого ты этим словоблудием обманешь…Дураков нет, хотя все под них упорно косят. Потому что так спокойнее и удобнее. Потому что с дурака, как известно, взятки гладки. И на самом деле чего с него возьмёшь, кроме анализов? Дурак – он и есть дурак. Вечный герой русских народных сказок.

         Да, Василий Васильевич, как узнал Андрей позднее (на деревне ведь ничего не скроешь), мужиком был куда как тёртым, хотя тоже иной раз переигрывал,

срывался, и последствия таких оплошностей-срывов не заставляли себя долго ждать. К своим сорока пяти годам он уже успел один раз побывать и в здешнем председательском кресле, потом поработать в райкоме партии (что, несомненно, было повышением по карьерной лестнице), перейти в другой район на такую же райкомовскую должность (перемещение по горизонтали), уйти в председатели Агро-промышленного комплекса, перейти в директора областной «Сельхозхимии» (повышение! Явное!), откуда с треском вылететь якобы за срыв годового плана (слава Богу, не при Иосифе Виссарионыче живём! А то летел бы прямиком до самой Колымы.), чтобы вернуться на «круги своя». То есть, в здешние председатели. Что стояло за этим якобы срывом на самом деле, здесь, в колхозе, говорили шёпотом и с оглядкой, но рты-то, как известно, людям не заткнёшь. До Андрея, большого НЕлюбителя копаться в чужом белье, тем не менее, дошли слухи, что Власов чего-то там крупно напортачил по амурной линии, за что персонально разбирался на закрытом заседании райкома. Да, лямур, тужур, чужая подушка, несовместимая с высоким моральным обликом члена партии…Тьфу, маразм! Неужели самим-то не смешно? И ведь говорится на полном серьёзе и совершенно взрослыми людьми! Ну, любил баб Василий Васильевич, любил, что тут поделаешь! Так и они ему проходу не давали! Да и мужиком он был хоть куда – редко какая устоит! И за это наказывать? Глупость, глупость, дурость наша «высокоморальная»… Тем более, что уж там, в райкоме, все как будто такие «сплошь святые»! Уж он, Андрей,  знал всю их эту лицемерную святость, попав однажды совершенно случайно на хитрую начальственную пьянку на пригородной турбазе. Такую эти райкомовцы устроили со специально приглашёнными, озорными и предельно  раскрепощёнными комсомолками «афинскую ночь» – мама не горюй! Андрей сам себе потом втихаря целую неделю пенициллин колол для подстраховки-профилактики. Потому что «групповуха» - занятие, конечно, весьма экзотичное, но в то же время и весьма чреватое разными неприятными неожиданностями. Так что осуждая любвеобильного председателя, эти стойкие «борцы за мораль» всего лишь пытались реабилитировать самих себя в своих же собственных  глазах. Дескать, непоколебимо (непокоБеЛимо!) стоим на страже нашей высокоморальной социалистической действительности! Святоши хреновы! И ведь всю жизнь так вот врут! И, что удивительно, им это враньё совершенно не надоедает!

         Сам же Василий Васильевич ко всем своим карьерным взлётам-падениям относился философски, то есть, легкомысленно. То есть, просто чихал на них громким чихом. И правильно делал. Философия простая: сегодня ты на коне, завтра -  я. Послезавтра опять местами поменяемся. Даже такой специальный управленческий термин придуман – «ротация кадров». Это жизнь, ничего не поделаешь, так что нечего и волосы на голове рвать. Впрочем, надо отдать должное, руководителем Власов был действительно отменным, каких действительно ещё ой-ой-ой как поискать! Колхоз стоял на ногах крепко, уверенно держался в первых областных «середнячках» (но только бы не в передовиках! Боже упаси! Задаром не нужны нам, ребята, эти «грандиозные успехи» и переходящие красные знамёна! Боженька прав: кому много дано -  с

того много и спросится!) Наверно, поэтому, от своей житейско-чиновничьей мудрости, и злобы ни на кого не таил. Крепко держал в руках наработанные райкомовские и райисполкомовские связи, с проверяющими был щедр, с прежними коллегами добродушен, а с нужными «человечками» -  ласков и хлебосолен (а как же! Не подмажешь – не поедешь!). Своих колхозников не обижал, на зарплаты и премии не скупился, старикам и убогим помогал. Воровал умеренно и – главное! – давал так же умеренно воровать другим. Вообще, весь стиль его поведения и на работе и в быту можно было определить всего двумя словами: не зарывайся! Да, именно так! Не привлекай лишнего внимания, не выступай не по делу (да и по делу тоже старайся пореже), вышестоящее начальство, конечно, слегка поругивай, слегка – это не возбраняется, да и подчинённые и окружающие будут уверены: а наш-то – нет, не лизоблюд! Но именно поругивай, то есть осуждай аккуратно, и Боже тебя упаси затронуть принципы и устои! Опять же ругать нужно не адресно, не конкретных людей, а начальство вообще, как социальный слой ( кстати научиться этому не так уж и сложно: смотри внимательнее телевизионные дискуссии. Там порой такая ругань стоит – хоть святых выноси! А разберёшься – восхитишься: ни одного конкретного имени! Это называется - высший пилотаж обличительного словоблудия!).

         Нет, отличный мужик Василий Васильевич! Руководитель, каких поискать!

         При знакомстве он произвёл на Андрея приятное впечатление именно тем, что не кичился, не пытался подмять, сразу дал понять, что относится к нему как к равному по чиновничьему положению. Хотя и намекнул, что пусть он, Андрей, ему непосредственно и не подчиняется, но больница-то находится на его, то есть, колхозной территории. И поэтому пусть он, Андрей, сделает правильные выводы. А в ответ услышал здоровый, понятливый смех. Я вас понял, дорогой Василий Васильевич! Можете не продолжать! Только вот здесь какой деликатный нюанс: ваши колхозники лечиться ходят почему-то не к вам в контору, а ко мне в больницу. Как вы объясните такую странность? Да и некогда мне всеми этими «тайнами мадридского двора» сейчас заниматься, и выводы делать, которые вы мне настойчиво предлагаете. Так что просто будем дружить. НА РАВНЫХ!

         Власов тогда посмотрел на него внимательно-внимательно… Потом усмехнулся и подал руку.

         -Договорились, Андрей Иванович! Честно говоря, не ожидал…

         - Чего Василий Васильевич?

         - Что сразу все точки над «и» рискнёте расставить. Ваши предшественники или терялись, или обижаться начинали. А вы – без всякой обиды, без всякого стеснения. Четко и ясно! Похоже, сработаемся.

         Синоптики в прогнозе на Девятое Мая не обманули: погода с самого утра была просто-таки  расчудесная, именно по-весеннему  праздничная, весёлая и какая-то игриво-у м ы т а я. У памятника – мраморного воина в плащ-палатке и с автоматом на груди – к девяти часам собралась если не толпа (это понятие больше

городское, не для села), но, тем не менее, довольно внушительная группа нарядно одетых людей, как пожилых, торжественно-серьёзных, с орденами и медалями, так и молодых, без орденов и без медалей, но тоже серьёзных, хотя и без особой торжественности на лицах. Вот чем и хорош именно День Победы: нет необходимости кривляться, изображать значимость и вселенскую скорбь. Это праздник действительно душевный, искренний, н е з а о р г а н и з о в а н н ы й,  и лицемерие и фальшь здесь неуместны и просто смешны. Это действительно для каждого конкретного советского человека Праздник с большой и торжественной буквы, даже для того, кто никаким боком, ни сам, ни через родственников к войне отношения не имеет. Впрочем, вряд ли есть такие. Великая Отечественная задела если не каждую семью, то уж точно каждую фамилию.

         Ровно в девять часов к памятнику подошли нарядные пионеры с такими же нарядными большими букетами, положили их к подножию, отдали пионерский салют. После них, тоже с цветами подошли Власов, председатель сельСовета Тимашук, специально приглашённый из города Герой Советского Союза, ветеран-лётчик Коробец, ещё кто-то из районной администрации, местные жители. Положили цветы, постояли, помолчали, кто-то вздохнул, кто-то шмыгнул носом, а кто-то и заплакал. Потом председатель, Коробец, районные и несколько местных ветеранов поднялись на верхнюю ступеньку пьедестала.

         - Товарищи! – начал Власов. – Позвольте поздравить всех вас с нашим великим праздником! Это день, который действительно порохом пропах! Который мы всегда чтили, чтим и, покуда живы, чтить будем!

         Говорил Василий Васильевич без бумажки, хорошо, душевно, и торжественные слова звучали в его выступлении просто и без всякой официальщины.

         После него слово взял Коробец.

         - Да, всё дальше те суровые дни и ночи, - сказал он удивительно звонким для его почти семидесяти лет голосом. – Всё меньше остается и нас, непосредственных участников тех грозных событий. Чего ж поделаешь, жизнь не стоит на месте. Дети уже взрослые, внуки растут, мы стареем. Конечно, здоровья, вам всем, успехов в жизни и семье! Да… - он вдруг остановился, замолчал, явно что-то вспомнив.

         - Я лет десять назад, с ветеранской делегацией, попал в Кронштадт. Там, на главной площади стоит памятник адмиралу Макарову. Так на том памятнике есть надпись: «Помни войну!». Вот и я всем вам - и пожилым, и молодым -  говорю: помните войну! И не потому, что мы, советские люди, какие-то уж особенно кровожадные, совсем нет! А помнить надо, чтобы не повторялась! Чтоб все живы были! И чтобы не плакали, как ваши матери, сёстры и жёны! Спасибо вам, мужики, за всё!

         При этих словах кто-то опять всхлипнул, кто-то полез в карман за платком, а кто-то закаменел скулами и потемнел лицом. Всё правильно. Всё так должно и быть…

         После Коробца выступали представители районной власти, местные ветераны. Потом прямо здесь, у памятника, выступили школьники со специально

приготовленной праздничной программой. Закончилось торжество салютом из трех автоматов, с которыми приехали три молодых краснощёких солдата и такой же молодой и краснощёкий, отличавшийся от солдат лишь формой и лейтенантскими погонами офицер.

         - Андрей Иваныч, ты не уходи, – предупредил Власов. – Сейчас пойдём в нашу столовую.

         - На чаепитие? – хитро прищурился Андрей.

         - Ага, – охотно подтвердил председатель. – С сушками-баранками. Хоть сегодня-то не передрались бы…

         - Кто? – не понял Андрей.

         - Да старики… - непонятно ответил Власов.

         - Ветераны, что ли?

         - Ага. А то каждый раз, как поддадут -  и начинают: «Мы справа шли, а вы слева должны были, а пошли за нами… У вас пушки были, а вы нам отбиться не помогли… Мы голодные сидели, а вы у поляков отжирались…». Послушаешь – и вроде бы хоть смейся, а нельзя, обидятся. Как дети, честное слово! Столько лет прошло, а они всё до самой тонкой мелочи помнят, кто справа, кто слева, кто сзади… До того иной раз разбуянятся, что кулаками махать начинают. Правда, годы-то уже не те. Выдыхаются быстро. Нет того фронтового задора. И слава Богу!

         Столы, составленные большой буквой «П», были накрыты белоснежными скатертями, украшены вазами с цветами, а от всевозможных закусок рябило в глазах. В этот день, на этот праздник в колхозе экономить не привыкли. Ветеранов рассадили за столами, принесли горячее, выставили бутылки с водкой.

         - Не боитесь, Василий Васильич? – тихо спросил Андрей.

         - Кого?

         - Доброжелателей. Ведь донесут в верха-то насчёт водочки… Сухой закон. Свадьбы с компотом.

         - А-а-а… - и председатель легкомысленно махнул рукой. – Что же мне теперь, стариков кефиром угощать? А насчёт доносов… Одним больше – одним меньше –какая разница? Ну что, мужики? – сказал он собравшимся. – Я уж теперь без этих… официальностей. Спасибо вам за Победу. За то, что живы остались. Что земле родной, корням своим не изменили, и держитесь за них, и детям своим, и внукам наказали держаться! За вас, деды!

         -И тебе, Василь Василич! – раздались дружно голоса. – За то, что пригласил! Что праздник организовал! Ты знай: если чего мы всегда за тебя, не сомневайся! И своим накажем! А кто неслухи, то по шеям враз нададим! Ты нас знаешь!

         -Не-не! – быстро сказал Власов и не выдержал, засмеялся. – Никаких шей! А то в прошлом году устроили здесь, понимаешь битву за Берлин! Мне потом целый месяц в райкоме уже мою шею мылили!

         - Да ладно! – послышалось из-за столов. – Был грех, виноваты! Извиняемся! Всё культурно будет! А если и сегодня кто разбуянится – тому мы сразу по шее! По фронтовому! Без всякой демократии!

         - Слышал? – сказал Власов, садясь. – Я же говорю: черти, а не старики! До сих пор в рукопашные ходят!

         Выпили, закусили, закурили (хотя в обычные дни дымить в столовой не разрешалось. Но сегодня, в такой день… Да старикам из-за стола-то лишний раз вылезать… Ничего, проветрится!)

         - А у меня два дядьки погибли, - сказал Андрей.  –А дед вернулся. Он, дед-то вообще везучий был до невозможности! Три войн оттрубил. В гражданскую Врангеля гонял по Крыму, потом финская, потом Отечественная. И не где-нибудь в штабе ошивался – все три на передовой! В Сталинграде с первого до последнего дня! И что прямо невероятно: за все три войны – ни одного ранения. Да чего там ранения -  ни царапины! Представляете?

         - Бывает, - согласился Коровец. Косой рваный шрам, шедший у него от верхней губы до левого уха, то ли от выпитого, то ли от духоты, хотя все окна были раскрыты настежь, налился краснотой.

         - Значит, судьба такая.

         - Да… А вот дядьки погибли. Старший, дядя Саша, он лётчиком был – в сорок третьем, в Донбассе. Пионеры-поисковики могилу разыскали, очевидцев. Те рассказали, что его немцы раненого в плен захватили. А по дороге в город полицаи забили. Ногами. Не немцы - местные. Братья-славяне… - усмехнулся он.

         - И такие были, - согласился Коробец. - А у меня брат в пехоте служил, командиром роты. Рассказывал, что немцев они всегда в плен брали. А полицаев – нет. На месте расстреливали. Предатели – они и есть предатели. Кровавей самих фашистов были. Такие суки – не приведи господь к ним в руки попасть.

         - А второй - дядя Лёша. Тоже лейтенант, артиллеристом был, корректировщиком. Тот уже в сорок четвёртом, в Карпатах погиб. Я его сослуживца отыскал через газету. «Советский Патриот», там даже постоянная рубрика есть «Отзовитесь, ветераны!». Вот туда и написал, что так, мол, и так, ищу дядькиных сослуживцев, данные прилагаю – и через полгода письмо! Чёрти откуда - из Туркмении! Написал его тогдашний солдат, а сейчас  – знатный чабан. Зовут Сапар Мамедович Мамиев. Он и рассказал, что был очевидцем дядькиной гибели. Оказывается там, в Карпатах,  сплошной линии фронта не было, горы, а в горах сам чёрт ничего не разберёт. На одной вершине наши, на другой – немцы. А на третьей то ли наши, то ли немцы, то ли вообще мирные гуцулы. А, может, и нет никого. Такая вот чехарда. И вот наши  со своей горки услышали, что к ним какая-то группа поднимается. Кто такие, чего делать? Дядька командиром был, велел наблюдать. Может, наши заблудились, выход ищут? Вот этот Сапар и написал: затаились, смотрим, слушаем. Хотя смотреть было нечего: туман сел, а в горах он невпрогляд. Но услышали русскую речь. Всё понятно: наши! Дали им сигнал, себя обозначили. Они в ответ: идём к вам. Начали подниматься на вершину, а когда уже почти поднялись, наши и увидели, что это власовцы. Только поздно увидели, рукопашная началась. А Сапар прямо у обрыва стоял. Дядька его

увидел, и закричал, чтобы тот прыгал. А он вниз посмотрел – и, пишет, голова закружилась. Он ведь в пустыне вырос, какие там горы… А дядька ему ещё раз: прыгай! Здесь так и так погибать, а прыгнешь – будет хоть какой шанс уцелеть. А рукопашная уже к этому самому обрыву теснится, власовцы наших одолевают, скоро конец. Ну, он и прыгнул… А там, сверху не видно было, склон оказался на отвесный, а просто крутой, да и снегу на откос нападало. Вот и повезло: приземлился так, что даже не поранился. Пишет, встал, отряхнулся, вверх, на гору, глаза поднял – там ещё крики продолжались, и выстрелы -  и тут две сцепившиеся тени сверху! Упали рядом с ним. Сапар подбежал, видит: их старшина, а под ним – власовец. Власовец разбился, но и старшина, хотя и живой, тоже переломался. Сапар его до самого вечера  по лесу тащил, куда тащил – сам не знал, но опять повезло: вышел к нашим. А старшина всё равно умер. Хоть и дотащил.

         - А ведь мог бы жить, дядя Лёша-то… - вдругвспомнил Андрей. – бабка рассказывала: его в срок третьем ранило, и тяжело, и вот он сюда, в город, в госпиталь попал. Вишь как удачно получилось: считай, дмой вернулося! Да… А бабка – она как раз в том госпитале работала, раненых и умерших со станции, с эшелонов возила и с одной врачихой познакомилась. Она бабку вроде как домработницей наняла, по хозяйству помогать. Самой-то некогда было, ихз операционной не вылезала. Она нейрохирургом была, та врачиха, имела вес. Вот бабка к ней и пришла: как бы, дескать, Лёшку от фронта это самое… Тем более, что ранение серьёзное, неужели нельзя комиссовать? Ну а та… бикса быстро сообразила. Можно, говорит, сделать. Сделаю. Но только одно условие: пусть, говорит, он на мне женится. Оказывается, она дядю Лёшу ещё до войны знала, нравился он ей, да и он вроде бы симпатизировал… Правда, к тому времени, как этот разговор с бабкой произошёл, она уже и замуж успела сходить, и ребёнка сочинить. НУ что ж? Бывает. Дело житейское. Вот, значит, и предложила бабке. Поговори, сказала с Алексеем. Дело-то серьёзное, фронт – не игрушки, а тем более. Что у него должность не штабная, постоянно на передовой, а там каждый день утром просыпаешься и не знаешь, доживёшь до ночи или на ужин кому другому твой паек достанется. Да…

         - Ну и дядька чего? – спросила Власов.

         - Послал. И бабку, и врачиху. Бабка потом рассказывала, что ни разу раньше не слышала, чтобы он так ругался. Всегда спокойный был, культурный. Бабка говорила: всё книжки читал. Удивлялась: и в кого он такой? Ведь ни дед, ни она особой грамотностью не отличались. Обычные деревенские… А дяде Леше сама Лепешинская тапочки свои прислала! Ну, балерина. Прима Большого театра! Величина!

         - А зачем ему её тапочки-то? – удивился Коробец.

         - Балетные! Пуанты, вот! Ему балет очень нравился, он даже специально в Москву ездил, на спектакли, вот ей и написал, что балет любит, ну и всё такое… А она ему – тапочки. На память. Знать, чем-то зацепило её его письмо. Раз прислала. Они у него, бабка рассказывала, над кроватью висели, чтобы

постоянно перед глазами. И когда на фронт пошёл, то их с собой взял… Да, а ведь мог живым остаться…

         - Наверно, мог, - тряхнул головой Коробец. – А совесть не позволила. Честь офицерская. Вот какие люди были!

         - Да история… - сказал Власов. – Человеку – человеково, Богу – богово, а моей фамилии… -  и криво усмехнулся. - …моя фамилия.  Предлагали сменить! Дескать, слишком она… -  и хмыкнул, - … замаранная. А я их послал. Прямо там, в горкоме. Фамилия-то в чём виновата? Лишь бы к чему прицепиться…

         - Вы это о чём? – не понял Андрей.

         - А у меня отец и был этим самым власовцем, - спокойно ответил Василий Васильевич.

         - Как? – оторопел Андрей. Ему почему-то сразу стало ясно: Власов не шутит. Да и какие тут могут быть шутки!

         - Да как же это?

         - Молча, - ответил тот и налил не в рюмку - в стакан.

         Да уж, ситуация. Власов и власовец…Как нарочно… Только смеяться не хочется… Какой уж тут смех…

         - Это как же? – повторил  Андрей и понял, что задал самый глупый вопрос, который мог бы сейчас задать. Но, честно говоря, он и не ожидал от Василия Васильевича такой откровенности. Тем более в такой день!

         - А очень просто, - пожал тот плечами. – Перед войной отец закончил Омское танковое, воевать начал уже лейтенантом, командиром танка. Под Смоленском танк подбили, загорелся, они, экипаж, еле успели вылезти, сами обгорели…Попали в плен, оттуда -  в лагерь… Там как раз добровольцев в РОА набирали. Ну, вот отцу и предложили: или здесь сдохнешь, или иди воевать против Советов. Он и пошёл.

         - Но ведь он наверняка просто прикидывался! – не поверил Андрей. – Хотел таким способом к нашим перейти!

         - А кто его знает, чего он хотел… Отец, как из лагеря в пятьдесят пятом вернулся, ничего про мысли свои тогдашние не рассказывал. Говорил только, что в любом лагере – что в фашистском, что в нашем -  надо было быть каждому сам за себя. И ничего не придумывать. Показывать себя таким,  какой ты есть на самом деле. Там, в лагерях, таких актёров, которые пытались чужие роли исполнять, не жаловали. И что если бы не согласился на власовца перекрасится, точно бы сдох. В том лагере не выживали.

         - Ты рассказывал. Лагерь смерти… - и Коробец кивнул, вспоминая. – У нас в Польше рядом с аэродромом был. Мы как-то между вылетами сходили, посмотрели. Жуть. Особенно печки эти.

         - А как же вам-то, Василий Васильевич, в председатели подняться удалось? – не понял Андрей. – С таким…такой… - и запнулся, пытаясь подобрать слово поделикатнее.

         - Разрешили… - не стал объяснять Василий Васильевич. – Что ж ты, Андрей Иваныч, думаешь, в партии умных людей в то время не было? Ошибаешься.

Настоящих коммунистов тоже хватало. И сейчас хватает. Которые без гнилья. И если лижут – то по делу, а не потому, что они с рождения такие вот…лизуны.

         - А ещё, Андрей, я с самых малых лет уяснил себе одну простую истину, - продолжил он. – Слушать нужно всех, и соглашаться тоже со всеми. А вот поступать – по своему. Заметь, не наперекор, а именно по своему! Бывает, что люди и дельные советы дают. Вот ты всегда и примеряй: устраивает он тебя или нет.

         - Лицемерить, значит? – усмехнулся Андрей.

         -А иногда и не грех, - спокойно согласился Власов. – Игнат Степаныч, как считаешь?

         - Не по мне это, - сказал Коробец. – Лучше уж сразу в морду!

         - Здесь не фронт, - возразил Власов. – Здесь и промахнуться можно. Или как сейчас молодёжь говорит – лопухнуться. Тем более, что дураков как было полно, так и сейчас не уменьшилось.

         -Вот это точно! - иронично хмыкнул Коровец.-  Этих орлов всегда хватает. Которые, например, вот этот свой дурацкий сухой закон устроили, -  и повернулся к Андрею. - А ты, доктор, партийный?

         - Маленький ишо! – дурашливо засмеялся Андрей, но ни Коробец, ни Власов шутки не приняли, смотрели серьёзно.

         - Да предлагают… - вмиг посерьёзнев, сказал Андрей.

         - Ну и…?

         - Не знаю… - пожал он плечами. -  Вся эта политика меня как-то не… - и поморщился. – У нас на курсе парень один учился, Сашка Винер. Такой, знаете…гнилой, в общем. Вечно с ехидцей, вечно с подколами. И всё любил к политике сводить. Интеллигента из себя корчил, а сам фарцевал у планетария! Там рядом магазин есть, комиссионный, радиотехнику принимает. Ну, «Соньку», «Филипс», «Грюндиг», другие марки. Одно из главных мест сбора московской фарцы. Так вот там этот самый Саня, диссидент поганый, был своим человеком. А, помню, как выжрет – такую хрень начинал нести, прямо давился своей злобой! Я с ним подрался один раз. Чего ж ты, говорю, сука диссидентская, страну поганишь,  которая тебя, козла, и кормит, и поит, и учит бесплатно. А он: ты ничего не понимаешь! Все вы здесь, комсомольцы поганые, только врать умеете и показухой заниматься! Ну, я ему и показал…показуху. По всей его наглой морде! Еле растащили… Меня уже хотели из института исключать… Татаринов вступился, Андрей Иванович, «препод» с кафедры политэкономии. Во мужик! Всю войну от звонка до звонка! На рейхстаге расписался! Вот он меня и отстоял…А Винер сейчас в Израиле. Шкура сионистская. А-а-а! -  и Андрей    махнул рукой. – Да и хрен с ним! Давайте выпьем, что ли!

         Налили, чокнулись, выпили, закусили. Всё по делу, всё по уму. Хорошо! За другими столами тоже не дремали. Ветераны оседлали своих любимых коньков – воспоминания. То с одной стороны, то с другой слышалось: « Помню, выбирались мы из-под Ельни. Такая каша!…А у нас на Рыбачьем немцы государственную границу так и не перешли…Танк горит. Земля горит. Где наши, где немцы – х…разберёшь! Мы к речке спустились -  а там ещё экипаж. Думали наш, а ближе

подошли – мать моя, гансы1 Ну, мы их в ножи… Да мне сам командир дивизии, полковник Мыловаров, Иван Иваныч, благодарность перед строем объявил! – Ох ты, ух ты! Покос какой скосили! Полковник! Да мне сам командующий третьей танковой армией Рыбалко сказал: м..дак ты, старшина! Генерал, а не какой-то там полковник!»

         - А насчёт партии Игнат Степаныч тебе правильно сказал, - продолжил уже Василий Васильевич. -  В начальниках-то нравится ходить?

         - Ничего. Жить можно.

         - Вот! -  и Власов поднял вверх указательный палец. – Если можно, значит нужно! Тогда надо вступать. Молодой, с головой, самое оно! Хочешь, рекомендацию напишу?

         Андрей хмыкнул.

         - Прямо сразу так?

         - А чего тянуть? Ну, не сейчас, конечно, не здесь. Давай в понедельник.

         - И ко мне заедешь, - вмешался в разговор Коробец. – Я тоже напишу. Найдёшь меня в Совете ветеранов.

         - Ну, спасибо, мужики… - растерялся Андрей от такой оперативности. Вот уж действительно не знаешь, где найдёшь – где потеряешь…

         - Спасибо… - хитро-весело хмыкнул Власов. – Бутылка, а не здрасьте! И Степанычу не забудь!

         - У нас тоже замполит был, - сказал Коробец. – Кличка – «Три Ваньки». Потому что Иван Иваныч Иванов. Между прочим, Герой Союза. Пятнадцать фрицев сам завалил и за двадцать – в паре. И в партию, между прочим, верил! Не по разнарядке вступил, а ещё на Халхин-Голе, когда япошек давил. А как нас, желторотых, берёг! Хлеще отца родного! И таких вот, партийных именно по убеждению, а не по выгоде какой поганой, на фронте много было! И никому, Андрей, не верь, кто политруков поганит! Да, и среди них козлы попадались -  а где их

Посвящаю моему лучшему другу, самому миролюбивому человеку, которых когда-нибудь встречала и провожала в последний путь планета Земля, изумительному астроному-краснодеревщику Гарьке Сэ Обворожительному. Как приятно  вместе с ним выпивать алкогольные напитки повышенной крепости где-нибудь на лоне нашей милой природы! Да, Гарька знает жизнь! Он уважает философичность!

Собака фашистская, сволочь,

Хотела нас жизни лишить.

Но только ответили твёрдо:

Без Родины милой – не жить!

Схватились с  собакою насмерть,

Дралися до самый конец.

Так, чтобы следов не осталось

От твари от этой. Песдец!

И в землю её мы вогнали,

Жила чтоб и пахла страна!

И если опять кто полезет

Нажрётся досЫта гавна!

Девятого мая по всей стране прошло мероприятие под названием «Бессмертный полк». Замысел – великолепный, зрелище – незабываемое. Думаю, даже уверен: ни одна современная «потуга» по патриотическому воспитанию ( а их у нас в последнее время предпринималось и предпринимается несметное количество) даже рядом не стоит с этим самым «полком». Дай-то Бог, чтобы и в следующие Дни Победы такие « полки» проходили по нашим улицам и площадям снова и снова.

А теперь о грустном. Честно говоря, я всегда с большими осторожностью и недоверием относился ко всякого рода «народным порывам». Потому что, в большей или меньшей степени, но ВСЕГДА они несут в себе элементы спектакля, театрализованности и, конечно, нашей родной и нашей любимой показухи (куда же без неё!). Нет-нет, это «заслуга» не нынешних властей! Вспомните, к примеру, замечательный фильм Александрова «Цирк», его финальную часть, когда Орлова и Столяров в спортивных костюмах  идут в составе огромной колонны таких же, целиком и полностью «осчастливленных»! Так что «всеобщее ликование» это не сегодняшнее ноу-хау. Жаль только, что спектакли рано или поздно кончаются, и декорации, в лучшем случае, убираются на склады, а в худшем – смотрите фотографию, сделанную после шествия на одной из московских улиц. Да-да, это портреты фронтовиков. Свалены прямо на мостовой. Они сделали своё дело – и всё. Никому не нужны. Можно в мусор.

И опять, я никогда не сомневался: опошлить можно всё, что угодно. Было бы, как говорится, желание. И всегда, в любом обществе, в любом самом замечательном коллективе ( а большинство участников этих самых «полков» - и я в этом уверен - не только в Москве, но и по всей стране, вышли на эту «бессмертно-полковую» демонстрацию именно что по зову сердца и велению души, а не по разнарядке  и приказу «сверху»), так вот всегда  найдутся моральные уроды, для которых нет и не может быть ничего святого. Всё это так - а всё равно грустно. Великий французский писатель и философ Франсуа Ларошфуко сказал: "Мы так привыкли притворяться перед другими, что под конец начинаем притворяться перед собой." И как бы вовремя почувствовать эту грань? Притворяться перед другими – не такой уж великий грех. В конце концов, мы ЭТО наблюдаем ежедневно и ЭТОМУ уже совершенно не удивляемся. «Весь мир – театр, и люди в нём – актёры…». А вот когда мы начинаем притворяться перед самими собой…

И ужас мрака Землю обуял... (поэтический триллер. Исполняется голосом, близком к потере сознания, пульса, памяти и кошелька. Сопровождается обильным мочеотделением прямо в трусы)

Посвящаю одному моему очень застенчивому другу. Он знает кому. Ему всё по хрену.

ЭПИГРАФ:

- Всеведущ, вездесущ и всемогущ,

окутан голубыми небесами,

Господь на нас глядит из райских кущ

и думает: разъебывайтесь сами!

( Игорь  Губерман, «Гарики»)

Ночь. В волненьи ужас мрака.

Тени крУжат, гроб скрипит.

Гарька Сэ дрожит от страха,

И от страха громко бздит.

Тише ты, гавно гнилое!

Вурдалак сопит, дыша.

Кто-то воет, кто-то стонет.

Крыша едет, не спеша.

Гарька жмурится, икая.

Бздёх такой – не продыхнуть!

Ты чего ж в обед нажрался,

Распирает газом грудь!

Слышу вслед: нажрался супу.

В ём – горох, яйцо и жир.

А нажравшись-отрыгавшись,

Влил в себя бидон кефир.

Тут ж в желудке забурчало,

Понеслося по кишкам!

Ночь насатала – бздёх открылся,

Словно к адовым вратам!

Разбегайтесь, вурдалаки!

Издыхай от вонь вармпир!

Это Гарька салютует

Изо всех своёвых дыр!

Успокоится под утро,

Подотрётся лопухом

И опять нажрётся супу,

Что с горохом и жирОм.

А чего ему, собаке?

Тише едешь – дольше спишь!

Закрывай быстрее глазки!
Засыпай скорей, малыш!

(элегический натюрморт. Исполняется задушевно. Сопровождается гондурасской гитарой)

Посвящаю моему лучшему другу, настоящему гондурасу Гарьке Сэ!

Эпиграф:

- Самое несчастное животное – осьминог. У него и ноги от ушей, и руки из жопы, и сама жопа – с ушами.
 (Мих. Жванецкий)

Хороши рассветы в Гондурасе!

Гондураски водят хоровод.

Гарька Сэ сидит в одних кальсонах

И сметану судорожно жрёт.

Он проснулся нынче очень рано,

С джунглей дух удушливый стоял.

Гарьк зевнул и, с хрустом потянувшись,

Гондурас привычно почесал.

Нос  умыл, в портках нащупал дырку,

Нож мачете остро наточил,

Трубку мира выкурил привычно,

На коня ковбойски заскочил.

Целый день прошёл в трудах-заботах.

Ананас растить – нелёгкий труд!

Только к вечерУ жара спадает,

И тогда скупнУться можно в пруд.

Плавать там с какой-нить гондураской,

Щупать за упругие бока.

Ей слова шептать по-гондурасьи,

Ощущая близость на века.

Завалиться в стог с ей гондурасий

Для свершенья таинства любви…

Всё скакАют в джунглях обезьяны

И орут, как псы, попугаИ…

(эпическая баллада. Исполняется непреднамеренно героическим голосом. Сопровождается ансамблем песни, пляски и встряски имени Аполлона Поперечного)

Посвящаю одному моему загадочному другу. Он просил  его не называть. А хер ли его не называть, если  его каждая собака знает! Каждая помоешная кошара! Каждый ёж в лесной чащобе! Каждый скот на пустыре и красотка у плетня!

Эпиграф:

- Вы помните ли то, что видели мы летом?

 Мой ангел, помните ли вы

Ту лошадь дохлую под ярким белым светом,

 Среди рыжеющей травы?

( Шарль Бодлер. Стихотворение «Падаль»)

Здравствуй, солнце, здравствуй, речка,

Здравствуй, ветр далёких скал!

На коне по косогору

Богатырь один скакал.

Просто писаный красавец!

Сколько силы в ём с конём!

Как неистово отважен!

Шлём! Галоши с зипуном!

На грудях сверкают латы!

Меч, могучий кладенец!

Враз врагам и супостатам

Там мечом устроит здец!

Богатырь сей как зовётся?

Про него писал не раз.

Пусть и  дальше он скакАет,

Этот конный пидо… скажем помягче – плексиглас!

(пейзажно-натюрмортное. Исполняется мечтательно. Сопровождается заискивающими взглядами и молчаливым  слизыванием своих и чужих соплей)

Посвящаю моему лучшему другу. А вы, на всякий случай, отойдите подальше!

Эпиграф:

- Суровой чести верный рыцарь,

Народом Берия любим.

Отчизна славная гордится

бесстрашным маршалом своим. -

«Песня о маршале Берия», стихи С. Михалкова, музыка В. Мурадели, 1945 год

От реки до самой «Сказки»

Резво возит он салазки.

Это кто? Это кто?

Гарька в кожаном пальто!

На ногах его – галоши,

На башке его – картуз.

Враз любому в лоб заедет

Этот славный карапуз!

Может сразу озлобИться.

Сдвинет брови, схмурит взгляд.

Кто тут, спросит, блять такая,

Что мине совсем не рад?

Лично я смолчу несмело,

Не желаю с Гарькой ссор.

Мне всего лишь год  до пенЗий,

Вот такой я мухомор!

И вообще, к чему нам злиться?

Мы – давнишние друзья!

Пусть летают с горки санки,

Как над речкой воробьЯ!

Пояснение: «Сказка» - название магазина райпотребкооперации Общества рыбаков

(не эстетическое – откровенно утробное. Исполняется вс  тайной надеждой на насыщение. Сопровождается громким  перестуком ложек и поварёшек)

Посвящаю одному моему другу, эстетствующему гурману, с которым я очень уважаю закусывать алкогольные напитки повышенной крепости обыкновенной ливерной колбасой, обмазанной горчицей или хреном

Эпиграф:

- Почесал я Гондурас,

Улыбнулся глупо.

Засверкала под ногтём

Мощная за…упа!

( стихи неизвестного автора. Может,даже меня)

Давненько не едал я ананасов!

Селёдка тоже жрётся без  меня.

А колбаса, проказница такая,

Застыла горестно, как ёж у ёлки пня.

Пошто на эту тему я волнуюсь?

Накой суюся с нею я всегда?

Всё очень просто: нету в мире слаще,

Чем тема под названием ЕДА!

Едою насыщаются народы.

Едою продвигается прогресс.

И в славны времена Советской власти

Ей двигался ЦэКа КаПээСэС!

14 мая, четверг, поздний вечер. В очередной раз, и опять с  огромным удовольствием, смотрю по телеканалу РОССИЯ-1 «Вечер с Владимиром Соловьёвым». Опять порадовал  товарищ Жириновский: открытым текстом, прямо под телекамеру, послал на х… товарища коммуниста (не знаю его коммунистической фамилии – да и зачем мне это надо? Главное, что ВВЖ его послал! Отважный этот ВВЖ человек! Настоящая личность! «Гвозди бы делать из этих людей…»). Нет, отчётливо слово из трёх всем известных букв Жириновский не произнёс – но послал конкретно, и чтобы понять куда, совсем не обязательно произносит это слово отчётливо. Так что этот вечер у меня прошёл не зря. Как говорится, «Смехопанорама» отдыхает. Опять. В очередной раз.

Я всё никак не могу понять: для чего ОНИ на эту передачу собираются, причём не от случая к случаю, а регулярно два раза в неделю (воскресенье и четверг)? И ведь передачи эти длятся не пять минут и даже не пятнадцать – часа по два с половиной, не меньше! Очередная « фишка» : я мог бы понять, если бы в каждой передаче участвовали всё новые и новые люди – так нет же! На протяжении всех этих месяцев ( а может, уже и лет!) -  одна и та же команда плюс один-двое «пришлых», со стороны.  Так сказать, для разбавления, чтобы остальным не выглядеть совсем уж кондово. И самое главное и самое непонятное: ничего ЦЕННОГО для телезрителя они на этих своих «посиделках» (точнее, «постоялках», потому что все стоят!) не произносят! Обыкновенное ля-ля. Вопрос: зачем  им это надо? Может, телевидение им платит? Тогда я могу понять. Калым – дело святое. Но что-то подсказывает, что ни о каких гонорарах речь не идёт. Тогда ЗАЧЕМ?

В этот четверг говорили, конечно же, о прошедшем Параде Победы и «Бессмертном полке». Повторюсь: все выступления были абсолютно правильные и совершенно патриотичные. Совершенно! В результате пришли к единому  и совершенно неожиданному выводу: пора поднимать страну не на словах, а на деле! Вывод, конечно, ценный, поэтому они приходят к нему в каждой передаче. Но опять же: во как  завернули! Оказывается, дело надо делать, а не ля-ля заниматься! Сколько можно это ля-ля! Настоедренело уже это ля-ля до зубовного скрежета! Уже сколько лет это ля-ля да ля-ля! Собаки! (это они про тех, кто мешает делать это ля-ля. То есть, не ля-ля мешает, а дело!) Так что хватит, гребёныть! Засучим рукава и портки – и  за дело, товарищи! Ура! Молодцы! Вперёд!

Следующий выпуск – в воскресенье. Жду с нетерпением. По другому каналу  в это время пойдёт «Смехопанорама» - не буду смотреть принципиально. Лучше в очередной раз понаблюдаю «соловьёвское» собрание. Опять получу истинное удовольствие.

(элегия. Исполняется меццо-сопрано- де-модерато –джорджорне. Сопровождается горючими слезами и ехидным подхихикиванием из-под печки)

Посвящаю одному моему очень застенчивому товарищу, который к поднимаемой здесь теме не имеет ну совершенно никакого отношения. Ну, никакого! Если  только лёжа!

Эпиграф:

- …а слониха, вся дрожа,

Так и села на ежа!

( из некогда популярного детского стихотворения. Хрен его знает, кто автор. Может, Самуил. Или Корней. Или даже сам Гарька!)

Гарька, Гарька! Ты – собака!

Ты не ведаешь потерь!

Раскормил такую сраку –

Не пролазишь даже в дверь!

Неизбывностью страдая

И не ведая любви,

Мирно спишь ты у сарая,

Где воркуют голубИ.

И зевало хохотало!

Рот  бездонностью пугал.

А на двЕри, на сарая

Нарисован твой нахал…

Фроське он ночами снится,

Будоражит дЕвью честь…

Ладно! Хватит о высоком!

Фроськ, неси пожрать поесть!

(многообещающее. Исполняется мечтательно. Сопровождается русскими погремушками и гондурасскими  завитушками)

Посвящаю моему лучшему другу, который скоро проспится, прозевается, кудри расчешет и покажет кое-кому настоящую козью морду! Дефьки! Поберегись!

Эпиграф:

- Я рыдала, я рыдала,

Слёзы лья у пъедестала…

( Маркс  Карл, борец за права трудящихся масс)

В поле трактор показался,

Трактор марки «Беларусь».

За рулём сидит не кто-то,

Не блидво, не тварь, не гнусь.

Там сидит ГарькО умелый!

Тракторист он номер пять!

Вспашет, ссеет и посеет,

И вообще, ему ябать

Эти сказочные нивы,

Эти славные поля!

Лучше – пальмы! Лучше – море!

Гондурасская земля!

Там пляжИ с конца без края,

Бабы с сиськами и без.

Там мартини, мандарини,

Чилинтаны и прогресс!

А в полях пускай другие

Огребают сельский труд.

Пот на морде, пот на жопе –

И отсутствие уют!

Гарька ж очень бизнесменом

Преуспешным хочет стать!

Чтобы морда – ширше грелки!

Жоп – с двухспальную кровать!

Хрен ли в поле загибаться

И копейки получать!

Решено! Лишь только бизнес!

В школу нахир не пойду!

Не понимаю людей, которые ноют, что  живётся сейчас тяжело. Пусть тяжело – зато как весело! И примеров такого  безудержного веселья хоть отбавляй! Вот один из КОНКРЕТНЫХ примеров, о котором рассказал информационный портал ИЗВЕСТИЯ.РУ:

« С 1 сентября 2015 года в российских школах предлагают ввести новую учебную дисциплину «Земледелие» или начать занятия по этой теме в рамках действующих уроков труда. Соответствующее обращение (есть в распоряжении «Известий») министру образования и науки Дмитрию Ливанову направил глава партии «Коммунисты России» Максим Сурайкин. Также коммунисты просят при возможности выделить школам участки под школьные огороды, где можно было бы вести практические занятия — сажать картошку, зелень, плодовые деревья и т.д. Новой дисциплине предлагают обучать с 5 класса.

— Сельскохозяйственный труд необходим российским школьникам — учащиеся смогут заинтересоваться этой сферой и затем восполнить ряды агрономов, фермеров или садоводов, - говорится в обращении. - Таким образом выпускники смогут внести свой вклад в процесс импортозамещения. Просим вас принять все необходимые решения и провести согласования, чтобы уроки земледелия начались в школах уже с 1 сентября 2015 года. « (конец цитаты)

На первый взгляд, предложение куда как дельное. Действительно, истосковалась матушка-кормиица по заботливым рукам! Тем более, что «эффектных меньжиров» за последние годы  наши власти наплодили , что говорится, выше крыши, девать некуда – но только толку Родине-матери от этих «эффектных» как от козла молока. Только жрать горазды да бюджетные деньги распиливать. Так что теперь давайте усиленно плодить земледельцев-землепашцев. Авось накормят и нас, и этих самых «эффектных» дармоедов вкусной и питательной, а главное ОТЕЧЕСТВЕННОЙ писчей.

Всё так, но пахнет, а точнее - воняет от этого предложения каким-то непонятным лукавством ( а может, совершенно понятным откровенным лицемерием). А что же это, если не лицемерие, когда за те же последние годы закрылись сотни сельскохозяйственных техникумов, в которых – по идее – и надо было растить этих  «земледельческих» специалистов! Теперь вместо них нам предлагают с пятых классов готовить… даже не зеаю кого. Если школьник посадит на школьном огороде грядку лука и куст крыжовника, то извиняюсь, хрен ли толку-то? С таким же успехом, он  сделает это на  родной «фазенде», и вообще особого ума для этого совсем не надо. Тогда за каким весь этот земледельческий огород городить?

А причина для этой «городьбы», думаю, всё же есть. Этими уроками наши очень хитромудные власти собираются окончательно расслоить народ на рабов и господ. Ежу понятно, что в земле ковыряться – не господское дело, и высокопоставленные детишки всех этих «пламенных патриётов» как учились, так и будут учиться в кембриджах и оксфордах, чтобы,  отучившись и заморского ума поднабравшись, вернуться на горячо любимую Родину и уверенно забраться к нам на хребты. Да-да, именно к нам, то есть, к тем, для кого эти самые уроки земледелия и запланированы.  Вот и вся немудрёная загадка. Ловко придумано!  И, главное, под какими красивыми лозунгами! Ну, чего-чего, а уж до лозунгов-то наши власть имущие – большие специалисты и энтузиасты!

Эпиграф:

-Это что - каша?

- Каша.

-С салом.

-Нет. Одни мослы.

( из кинокомедии «Стряпуха»)

Новость из мира ПИСЧИ: «По информации «Известий», правительство не поддержало законопроект, предусматривающий указание на этикетке продуктов процентного соотношения ингредиентов. Изменения не одобрило ни одно из заинтересованных ведомств — , Минздрав, Минпромторг, Минсельхоз, Минфин, Минэкономразвития и Минюст сочли изменения маркировки продуктов питания нежелательными. Напомним, в феврале этого года депутат Госдумы Олег Михеев («Справедливая Россия») внес законопроект, предлагавший изменения в закон «О защите прав потребителей», предусматривающие закрепление за производителями обязанности указывать сведения о процентном соотношении компонентов в продуктах питания — например, сколько мяса в колбасе или ягод в малиновом пироге. « (конец цитаты)

Если кто не понял, то хрен вам, ребята, а не мяско в колбаске! Жирно жить хотите! Вместо мяса хавайте глютамат натрия! Правда, аллергию можете запросто заработать да и пыпыська у мужиков может перестать шевелиться для амурных дел, но ведь это, право, такие мелочи, что в масштабах государства не стоит обращать внимание! Главное, что нажрётесь от пуза и до нервной, но неудержимо весёлой икоты! Если, конечно, у вас есть денежки, чтобы даже это гавно укупить.

Кстати, специально для тех, кто хочет сказать, что во времена Советской власти в нашей колбасе было больше бумаги, чем мяса. Мой хороший знакомый, дядя Вася, всю жизнь проработал на мясокомбинате охранником, и он рассказывал, что когда к ним для обслуживания печей и куттеров (чего такое эти самые «куттеры» – не знаю. Но, как говорил Аркадий Райкин, «рыба в Каме была!».) на предприятие приезжали немцы ( а это известные на весь мир колбасники!), то молотили нашу «докторскую» и сосиски, что говорится, за будьте любезны! Так что не надо этих грустных басен про «бумажную» советскую, то есть, «докторскую» колбасу!

А что касается нежелания правительства раскрывать нам, простым-рядовым, своим «мясные» секреты, то здесь всё понятно: наше родимое сельское хозяйство, благодаря стараниям  наших же ( а каких ещё! Не американских же! На них хоть это не свалишь!) «гениальных реформаторов»,  как залезло в глубокую ЖО, так оттуда до сих пор вылезти и не может. Доставать же его оттуда НЕКОМУ (на нового министра  сельского хозяйства надеяться просто смешно! Этот господин своё дело туго знает!), поэтому так же кисло нам будет и все следующие годы.

А теперь – песня про Юру! Про какого? Про Гагарина, конечно, про какого ещё…  Других «юров» у нас… Песня называется – «Знаете, каким он парнем был!» ( Музыка: Александра Пахмутова. Слова: Николай Добронравов. Исполняет… Нет, не эта смешная  «говорливая»! Юрий Гуляев, народный артист!)

Знаете, каким он парнем был,
Тот, кто тропку звёздную открыл?

…Пламень был и гром,
Замер космодром,
И сказал негромко он:

Припев:
Он сказал: «Поехали!»
Он взмахнул рукой.
Словно вдоль по Питерской,
Питерской,
Пронёсся над Землёй…

Знаете, каким он парнем был!

Да уж. Всё мы знаем, всё ведаем. Везде слазили,  только не отовсюду вылезли… В тех же новостях , следом за этой «красавицей», передали ещё одну сногосшибательную: навернулся очередной «Протон». Пролетел в космических далях то ли пятьсот секунд, то ли пятьсот минут – и ахнул. Чего-то там загорелось и расплавилось… А может, опять гайку какую недовернули. Или космического топлива недолили… Или долили, но не того, какого надо… У нас в пивнушке  плакат такой висит: «Требуйте отстоя пены!»… В общем, «гавкнули» пять миллиардов рубликов, во сколько этот злогребучий «Протон» стране обошёлся… Не-е-е-е-ет, весело живём! Космические корабли падают, сисек нету, ливерушка стоит уже триста рублей, вчера по всё тому же телевизору Пугачёву, наконец, показали, достойную женщину-молодую мать… Единственная отрада: водка подешевела. Сходить, что ли, в гастрономию? Залить такую сплошную радость?

Посткриптум. Слышу уже, слышу возмущенное: какой же ты, автор, вредная собака! Всё  бы тебе хаять, всё помоями поливать! Сослать бы тебя за сто первый километр ёлки валить… Да не виноватая я, граждане! Он сам пришёл! Просто настроение такое игривое… Опять же эта ливерушка, пропади она пропадом… Ну, чем теперь закусывать?

(элегия)

Как меня обозвал ты? Коклета?

Я названию этому рад.

Мне такое название в радость,

Краше всяких и прочих наград.

Потому что к мясному изделью

Отношусь с трепетОм и душой.

Пусть я парень  не очень красивый,

Но зато до сих пор холостой!

Потому и хожу я по дефкам

( Бабов тоже люблю уважать!).

И всегда пожираю коклету

Перед тем, как забраться в кровать!

Потому что коклетные соки

Для мужчинов – первейшая вещь!

Что ты смотришь в меня, дорогая?

Щас вцеплюся в тебя я, как клещ!

(патетическое. Исполняется с суровой решимостью и голодным блеском в глазах. Сопровождается яростной игрой симфонического оркестра имени Забубённо-Задунайского)

Посвящаю одному моему лучшему другу. Да, какой это был друг! Сказка!Броня!  А какой стал? Настоящее вонючее! И без всякой туалетной бумажки!

Эпиграфы:

- Унылая пора,  очей очарованье…

( из классики)

- Пора брат! Пора! –

( тоже из классики. Но это уже из другой)

У приёмного пункта посуды

Он стоял, пригорюнясь, с мешком.

И на морде небритой решимость

Проступала щетиною в том.

У него было много бутылок.

Их по всем он помойкам сбирал,

А собрав, отдирал этикетки

( С этикетками, бл.ть, не берут!).

Щас он сдаст их – и деньг получимши,

Полетит, как стрела, в магазин.

Там бутылку возьмёт он «палёнки»,

Потому что не хватит на джин.

С ею он прибежит на квартеру

И запрётся на десять замков.

Оч. не любит он водкой делиться!

Сразу видно – закончен алкаш!

А нажрамшися, рухнет в диваний,

Испуская удушливый дух.

За окном, пролетая, ворона

Громко каркнет в промозглый воздУх,

И собаки в испуге залают,

И трамваи столкнутся лоб в лоб…

Вот такая унылость в погоде!

Хоть ложись, помирая, в сугроб!

Вчера, 19 мая, совершенно незамеченной прошла дата, которую раньше отмечала вся страна – День рождения пионерской организации имени Ленина. Сегодня у нас, увы, совсем другие «ценности»…

Разговариваю о них и о пионерии с культурологом  С.В. Коноваловым.

         - Сергей Владимирович, вы были пионером?

- И пионером, и комсомольцем. Как положено.

- И какие воспоминания остались от пионерской юности?

- Самые приятные. Как и все, носил красный галстук, металлолом собирал, макулатуру, в пионерский лагерь  ездил (заметьте – бесплатно!).

- Понятно. «Он красный галстук носит / Ребятам всем в пример./ Он - девочка, он - мальчик, / Он - юный пионер!». Сегодняшние критики упрекают советскую пионерию в заорганизованности и идеологизированности…

- Упрекать – занятие нехитрое.  Опять же упрекать можно, когда предлагаешь что-то взамен уже если не более привлекательное, то хотя бы равноценное.  А что предложили похерившие и пионерию, и комсомол «демократы-перестройщики»? НИЧЕГО! Появились какие-то смехоподобные скауты, какая-то совершенно непонятная контора под названием «Росмолодёжь», которая к молодёжи, как к огромной массе населения, части нашего общества,  не имеет никакого отношения. Этакий «куток» для своих с совершенно непонятными целями. Вот и всё. Как говорится, «за что боролись»?

И кстати, насчёт излишней идеологизированности. Здесь тоже всё не так просто, а точнее – сплошное лукавство. Конкретный пример: как вы думаете, почему газеты «Комсомольская правда» и «Московский комсомолец» не сменили своих названий? Ведь по идее-то были не просто должны – обязаны! Вот то-то и оно! А не сменили по простой причине: и «Комсомолку», и «Комсомолец» покупают до сих пор, а была бы какая-нибудь «Росмолодёжка» - вылетела бы в трубу. Вот и вся разгадка.

- Честно говоря,не ожидал, что вы, Сергей Владимирович, так рьяно выступите на стороне этих совершенно советских организаций…

- А ничего неожиданного. Даже при всех своих минусах, и от пионерской организации, и от ВЛКСМ был ТОЛК, и толк несомненный. А сегодня  - ни массовых детско-молодёжных организаций, ни, соответственно, толка…  И тогда чему мы удивляемся,  когда подростки пляшут голыми у Вечного Огня?

- А при чём тут Вечный Огонь?

- А вы подумайте, пораскиньте мозгами. Разгадка-то – на поверхности. Да и полным-полно их, этих разгадок…

Я назвал предисловие к этому сборнику именно так, а не иначе, продолжив название собрника по аналогии с известной фразой из когда-то очень популярного советского музыкального фильма «Ах,  водевиль, водевиль!»: «Любопытство не порок, а такое хобби!». На мой взгляд, это название совершенно точно соответствует самой атмосфере представляемых текстов – и это радует. Сегодня и в жизни вообще и в литературе, в частности, слишком много «серьёзности». Оглянитесь вокруг: у нас в России сегодня практически нет сатириков, кроме тех, из советских времён, от которых  за версту несёт нафталином (поэтому и не называю их конкретных фамилий. Зачем обижать этих довольно милых и, по сути,  совершенно безобидных людей!). В это смысле, стихи Курганова не просто сатиричны, а СОВРЕМЕННО сатиричны, и сатира его, как правило, довольно едка,  порой даже цинична, что говорится, на грани фола. Имеет ли он на едкость и цинизм право, как автор? Безусловно. Ему, как говорится, видней, что получать от читателей – пинки или пряники.

            Теперь собственно по сборнику. Это более восьми десятков (!) стихотворений любовной, пейзажной и гражданской лирик. Оригинальность (причём, думаю, совершенно оправданную) им придают посвящения и эпиграфы. Именно  благодаря посвящениям и эпиграфам предлагаемые тексты приобретают ЗАКОНЧЕННОСТЬ, более того – какую-то ТЕАТРАЛИЗОВАННОСТЬ, что играет лишь на руку авторскому стилю. Нравится такая подача текста читателю или нет – вопрос личностный. Всё как у Островского в «Бесприданнице»: « Одному нравится арбуз, другому – свиной хрящик».

            Ещё одно наблюдение. Читая стихи Курганова, я поймал себя на довольно занятной мысли: каждый человек, который начинает заниматься литературным творчеством ( и это неважно – прозой или поэзией), рано или поздно, но обязательно задаёт себе вопрос: а кто я, собственно, в литературе? Конечно, приятно ощущать себя вторыми Пушкиным или Лоркой, Достоевским или Хемингуэем! Ещё приятнее, если тебя  так называют другие. Странно, но, судя по всему, Курганов к таким почётным сравнениям не стремится. Его стихотворные тексты с большой натяжкой можно сравнить с губермановскими «гариками», но такое сравнение достаточно условно.  Больше того: он и поэтом-то себя не считает ( и, кстати, этого мнения о своих поэтических способностях не скрывает). «Сочинитель  рифмованных строк» – вот определение, которое его полностью устраивает - и не примите это за некое творческое кокетство! Это не кокетство. Это совершенно осознанное представление своего места и самого себя в литературно-сочинительской иерархии.

Может показаться странным, но Курганов своими внешне совершенно легкомысленными «рифмованными строками» пусть не на все «сто», но всё же отвечает на вопросы о глубинной сути поэтического творчества. Читая его тексты, поневоле вспомнишь двух наших великих поэтесс – Марину Цветаеву ( «Самое ценное в жизни и в стихах — то, что сорвалось.») и Анну Ахматову («Когда б вы знали, из какого сора/ Растут стихи, не ведая стыда.../ Как одуванчик у забора, /Как лопухи и лебеда.»).

            Всё. Что я хотел сказать о новом сборнике НЕпоэта Алексея Курганова, я сказал. Будете ли вы его читать после моего мнения – дело ваше. Я прочитал. Мне понравилось.

Сергей Коновалов, культуролог

(страстное. Исполняется дрожащим от радости голосом. Сопровождается бубном и арфой)

Посвящаю моему другу Гарьке Сэ, большому любителю скромных девушек

Эпиграф:

- Вместо водки выпей пива!

Будешь выглядеть счастливо!

( надпись на оздоровительном плакате в  привокзальном «сквозняке» станции Голутвин, что в подмосковной Коломне. Сейчас нет ни плаката, ни «сквозняка». Осталась одна скука)

Я включаю телевизор – радость в сердце так и прёт:

До чего же говорливый в телевизоре народ!

Речи льются и пенЯтся, как бальзам на свежий ран!

Не заткнётся днём м ночью этой радости фонтан!

Патриоты, депутаты, журналисты всех мастей!

Говорильник у любого – в бесконечности речей!

Объясняют и внушают, убеждают и грозят –

Где же корму напасёшься на таких лихих ребят!

Молодцы! Одно лишь только хотца мне давно спросЕть:

А РАБОТАТЬ не пытались вы попробовать хотеть?

Просто так! Для интереса! Чтоб почувствовать разок!

Что сказали? «Нахир надо»? Понял-понял… Всё! Молчок!

Так они и дальше будут говорить и говорить…

И с трибун высоких  страстно нашу Родину любить!