Форум

                                                 КРАЙ МОЙ ОТЧИЙ

Утоли мою боль, утоли,
Дай мне, боже, душой согреться!
Нет на свете другой земли,
Где бы так отдыхало сердце.

Где зима, постелив ковры,
Прячет радость свою в метелях,
Где мальчишки летят с горы
Прямо в снег на своих портфелях.

Где дворняга по льду реки
Устремлённо спешит по следу,
А на улице старики
С важным видом ведут беседу.

Что живётся легко молодым,
Что для дел не хватает суток.
… Поднимается кверху дым
От желтеющих самокруток.

И с покинутого гнезда,
Жизнь прошла где-то «до» и «между»,
Но пока я живу, всегда
Тлеет искра моей надежды,

В перепутьях дорог, вдали,
Дай мне, боже, душой согреться!
Нет на свете другой земли,
Где бы так отдыхало сердце.

                                                             ДАЛЬ

Позови меня вдаль, 
где моя затерялась работа,
Где дымок от костра 
на маршрут провожает ребят,
И доносит тайга
терпкий запах медвежьего пота,
А на той стороне
одиноко изюбри трубят.

Позови меня вдаль,
где разбросаны наши дороги,
Где нечаянный стон
из палатки войдёт в тишину,
Потому что болят
на курумнике сбитые ноги,
И не знаешь, что ждёт,
и что выше стоит на кону.

Позови меня вдаль,
где поделена жизнь на этапы,
Там куда-то спешит
в неизвестность от дальней реки
Ветер дальних дорог,
что качает кедровые лапы,
И вершины грядой
протянулись по кромке тайги.

Позови меня вдаль,
чтобы сердце, как прежде стучало,
Чтобы пот заливал
на подъёме по склонам гольца,
Позови меня вдаль,
за которой конец и начало,
Только знаю, у троп
никогда не бывает конца.

                                                   НЕРАЗЛУЧНИКИ

Посмотришь ты чуть вскинув бровь,
И в пору мне отчаяться,
Но колокольчиком любовь
Звенит и не кончается.

Она в тебе живёт всегда,
В глазах счастливых светится,
И знаю я, что никогда
Другой такой не встретится.

А мог дорогою любой
Пройти когда-то мимо я.
Неразлучимы мы с тобой
На все века, любимая!

Года спешат, теченье их
Несёт в любую сторону,
Мы время жизни на двоих
С тобой поделим поровну.

Любую боль себе приму
С наветами жестокими,
Не сможем мы по-одному
Остаться одинокими.

Желаю видеть вновь и вновь
Тебя, моё страдание,
И каждый миг моя любовь
Торопит на свидание.

                                                                 СОКОЛ

Об этом коне лопатинцы вспоминают до сих пор. Много лет прошло, а в каком-нибудь разговоре нет-нет, да промелькнёт:
- А помнишь, вот Сокол…
 Собеседник горестно вздохнёт:
- Помню….

 Раньше в районе часто проводились конные соревнования. Со всех сёл свозили в Лопатино беговых лошадей. И это был настоящий праздник! Перед скачками толпы детишек собирались вокруг участников, чтобы посмотреть, как наездники лелеяли своих питомцев: чистили щётками, чесали короткоостриженные гривы и осматривали подковы на копытах, коротко цокая языками и недовольно посматривая на любопытных.
 Ответственное дело – скачки! Это ведь не бега какие-то. Здесь всё от коня зависит, и только потом от наездника. Старались по-возможности защитить животину от посторонних глаз, чтоб, не дай бог, пакость какую не сотворили!
 Вот и в этот раз бурлило и рокотало Лопатино от наехавших гостей. Ипподрома, как такового не было, а было просто огромное поле, специально отведённое под соревнования. За десяток лет набили конские копыта твёрдую дорожку, над которой во время скачек поднималась такая пыль, что не только зрителей, но и солнце было трудно разглядеть. Только к этому все привыкли и не обращали на неудобства никакого внимания.
- Лютый где?! – спросил лопатинский директор на растерянного конюха.
- Дык, Василь Иваныч, не будет его….
- Как это не будет?! – свирепо глянул тот на конюха Феоктистова.
- Никак не можно, Василь Иваныч, - пытался вставить слово ветеринар Лопахин, - ногу поранил на выгоне. Так уж получилось….
- Почему узнаю об этом только сейчас?! – директор вдруг выдохнул и безнадёжно махнул рукой, - То есть хотите сказать, что мы участвовать не будем?
- Некому, получается,- мотнул головой Феоктистов.
- А это кто? – заметил Василий Иванович приближающуюся повозку, на которой сидел паренёк лет шестнадцати.
- Так это Сокол. Он тут у нас по хозяйственной части: то сено, то навоз, а в основном молоко по фермам. Вы у нас человек новый, можете и не знать, - ветеринар поддержал конюха,- Кроме Лютого скаковых лошадей нет.
 Но совхозный директор уже воспрянул духом:
- А это что, не конь? – показал он пальцем на Сокола.
- Так он не….
 Но Василий Иванович уже не слушал никого.
- Сможешь, парень? – бросился он к седоку, как только телега остановилась рядом, - Зовут как?
- Сокол.
- Да не коня, а тебя! – засуетился директор.
- Федька.
 Зрители топтались в ожидании на кромке поля. Нещадно палило солнце. Неспешные разговоры сливались со стрекотом кузнечиков, но в воздухе витало самое главное – состояние праздника! Ради этого уже который год в последнее июньское воскресенье люди откладывали все свои дела и ехали сюда, в Лопатино, чтобы ещё раз увидеть одно из самых зрелищных состязаний – лошадиные скачки. В каждом селе местные наездники считались почти героями, и всякий считал за честь иметь в друзьях или знакомых такого человека.
- Скачут! – крикнул кто-то, и сразу смолкли разговоры, сотни глаз устремились туда, откуда в единый гул сливались топот копыт и крики верховых. Пыль стеной приближалась от горизонта. И вот прямо из неё вперёд вырвалась сначала конская голова, потом половина туловища.
- Лешак чешет! – довольно произнёс конопатый мужик, - Из нашенских… - потом он вдруг напрягся и удивлённо посмотрел на окружающих.
 Впереди летел гнедой конь. Наездник, молоденький, с взъерошенными пыльными волосами, прижимался к телу скакуна и лишь изредка оглядывался назад. Это было единое целое – конь и человек! Никому из зрителей ещё не доводилось видеть что-нибудь подобное.
Вот, наконец, гнедой вырвался из пыльного облака и летел уже впереди него. Вот он на два крупа впереди, вот на три! А конь, словно почувствовал свободу. В расширенных иссиня-чёрных глазах метались молнии. Застоявшиеся лошадиные мышцы выдавали такую мощь, что, казалось, это была не скачка, это был полёт, на который способен один из тысячи, один из сотен тысяч, скакунов.
- О-па! – завопил кто-то от удивления.
И понёсся над нестройными рядами свист. Теперь свистели все, подбадривая лидера, топали ногами и хлопали друг друга по плечам. И не было уже «ваших» и «наших», а был всеобщий любимец - гнедой жеребец с сероватой звёздочкой на лбу.
- Такого коня и под навоз! – кричал лопатинский директор на конюха и ветеринара. Те виновато опускали глаза и молчали.
- Уж, я вас! – негодовал Василий Иванович.
 И на следующий год Соколу не было равных. Теперь за ним был особый уход. Федьку Евграфова прикрепили к скакуну, и он подолгу пропадал в конюшне. Слава Сокола вышла за пределы района и прошла по области. Многие задавали вопрос: как такой феномен не был замечен раньше?
 К очередным скачкам готовились все. Зрители так же толпились на поле, и мужики, отмахиваясь от назойливых насекомых, делали ставки, по местным меркам вполне достойные. Все ждали очередного чуда, и когда вдали возникло пыльное облако, все смотрели только туда, переминаясь с ноги на ногу и нервно сжимая кулаки.
Вот показалось несколько скакунов. Они мчались во весь опор, только… среди них не было Сокола.
- А где? - спросил, было, кто-то, и полетел этот вопрос по нестройным рядам. Зрители удивлённо посматривали друг на друга и снова устремляли свой взгляд на поле. Мимо проносились всадники, мелькали крупы вороных, серых, рыжих…. Вот только Сокола не было видно.
 - Что-то не того, Василь Иваныч, - сказал ветеринар директору перед скачками.
- То есть? – директор напрягся.
- Да Вы сами посмотрите, - Лопахин указал головой на Сокола, возле которого суетился Федька. Конь стоял неуверенно, пытался удержать равновесие, вот только почему-то предательски подгибались ноги.
- Что-о-о?! – в ужасе вскрикнул Василий Иванович.
 Сокол вдруг замер, а потом медленно опустился на землю.
- Соколёнок, ты что это! – бегал вокруг него Федька, пытаясь поднять своего друга, - Ты что, родной!
 Конь завалился на бок, глянул на Федьку своими огромными чёрными глазами. Последняя слеза прокатилась по лошадиной морде и упала в иссохшую землю. И, может, послышалось Соколу, как где-то гремят на дорожке конские копыта, потому что вдруг напряглись соскучившиеся по бегу мышцы. Он попытался поднять голову, а потом замер, умиротворенно закрыв глаза.
- Отравили, сволочи, травой отравили!!!

Об этом коне вспоминают до сих пор.
- А вот был Сокол, - нет-нет, да промелькнёт где-нибудь в разговоре среди лопатинцев.

                                                 МОЙ ДРУГ ВАЛЕРА ЧУМНОВ

 Валера Чумнов – мой друг. Дружим давно, ещё с самого детства. Только как-то всё не везёт ему. Я пошёл в девятый класс, а он кое-как закончил восемь классов и решил: всё, учёба не идёт ему на пользу!
- Учись, учись! – выговаривал мне лучший друг,- Всё-равно дураком помрёшь! Всего не узнать, а то, что мне надо, я и так узнаю.
 Логика странная, но для жизни верная. Впрочем, смотря для какой жизни….
 После института я женился, а Валера ходил в холостяках.
- Эх, друган! – сетовал Валера,- кончилась твоя жизнь, помяни моё слово. Сам посуди: я куда хочу, туда и иду, что хочу, то и делаю. А ты? Не, меня на такой крючок не поймать! Вот ткну в карту: куда палец попадёт – туда и уеду.
 Ткнулся Валеркин палец в деревню Хлопушку, есть такой населённый пункт в нашей области. А ведь, действительно уехал! Благо, курсы какие-то загодя окончил: то ли тракториста, то ли комбайнёра.
 Теперь Валера изредка приезжает ко мне в гости. Осматривает мою «двушку» и качает головой:
- Вот и всё, чего ты добился!
- Но, кроме этого, я ещё и начальником цеха работаю! – пытаюсь ему возразить.
- Эко, достижение! – искренне недоумевает Валера.
- И дочка у меня скоро в школу пойдёт… - добавляю я.
- Не то, всё не то! – возражает мне друг.
 На днях Валерка приехал снова. А днём, когда супруга моя с дочкой отправились по магазинам, мы засели с ним на кухне за очередной бутылкой пива. Употребляю я редко и исключительно пиво. А поскольку завтра воскресенье, да ещё лучший друг приехал….
- Слушай, - оглянувшись, Валера заговорщически наклоняется ко мне, - у тебя ничего такого не бывает?
 Он водит ладошкой возле виска.
- Это о чём ты? – удивляюсь я.
- Понимаешь, я ведь в доме один живу….
- Да, знаю! – пытаюсь разобраться в его мыслях.
- С месяц назад прихожу с работы, потому как уборочная закончилась, и нам, сельским труженикам, выходные положены,- продолжает Валера, - Дома, как всегда, тишина. Жены, ты знаешь, у меня нет. Пока нет! – Он многозначительно поднимает палец.
 Я его не перебиваю.
- Ну, у меня, естественно, литр сорокоградусной с собой. Не скажу тебе, друг, долго я сидел за столом, мало ли…, - он смешно пожимает плечами, - только не заметил, как спать завалился!
- Свалишься тут, с литра-то! – я пытаюсь поддержать и успокоить друга.
- Ну, да. Так вот, просыпаюсь я от скрипа двери. И что ты думаешь? Вижу, как в дом вваливаются цыгане!
- Кто?! – в ужасе вздрагиваю я.
- Я ж говорю тебе – цыгане.
- А откуда они взялись?
- А я знаю? – Валера ёрзает на табуретке, - Бабы, цыганята маленькие…. Что это, думаю, вы в мой дом припёрлись, кто вас звал? Не, дорогие, не тот я человек, чтобы меня игнорировать! А у меня возле печки топорик припасён, чтобы дрова, значит, на растопку готовить. Соскочил я с лавки, где сны свои видел, схватил этот топорик  и….
- Что?! – ужаснулся я.
- Что-что…. Гонять их начал. Машу направо-налево, а в них всё попасть не могу! А они бегают и смеются!
 Тут я начинаю кое-что понимать:
- Ну и….
- Во двор они выскочили, а я за ними. Вижу – на столб, заразы, залезли!
- Кто? - стараясь сохранить серьёзный вид, спрашиваю я Валеру.
- Цыгане, естественно! – Он очень удивляется тому, что я не могу понять такие элементарные вещи.
- А потом?
- Потом я по столбу стучать начал топориком. Думаю, может, попадают!
- Упали? – я держусь из последних сил.
- Не, крепко в него вцепились.
- Чем кончилось дело-то? – понимаю, что больше не хватит моих сил.
- Убежали, наверно….
- Как это? А ты где был?
- Возле столба, - Валера озабоченно чешет затылок, - Чего пристал? Не помню я дальше!
 Чувствую, как колики смеха подкатывают к горлу.
- Да! – вспоминает Валера, - Домой захожу, а там вся мебель перемолочена, словно, комбайн прошёл. Неделю всё ремонтировал!
 Вот тут я уже не выдерживаю и бегу в туалет, закрыв рот руками.
- Эко тебя припёрло! – слышу вслед Валерины сочувственные слова.
 В туалете дал волю своим чувствам. Закрываю лицо руками и чувствую, как во мне всё клокочет! Живот по-настоящему скрутило. И смех, и грех!
 Выхожу на кухню и вижу жалостливое дружеское лицо.
- Совсем тебе употреблять не надо, - тоном знатока советует Валера, - а то не дай бог….
- О чём это?
- Да позавчера опять неприятности были. Вроде тех, с цыганами….
- Кто на этот раз? – готовлю себя к очередной волне, поскольку понимаю, что держаться становится всё труднее.
- Немцы….
Я, вытаращив глаза, смотрю на Валеру и понимаю, что выгляжу идиотски:
- Какие такие немцы?
- Обыкновенные. Фашистики такие маленькие. Мне как раз по коленки будут.
 Я обессилено опускаю руки.
- Вижу – по двору бегают. Ну, я их, естественно, согнал в кучу, схватил за шкирки и на гвоздики повесил!
- ???
Валера, увидев мой немой взгляд, добавляет:
- У меня, знаешь, вешалки нет. Я вместо неё гвоздики вбил.
- Так… - я пытаюсь сказать хоть слово, только чувствую, как убывают силы.
- И забыл ведь про них совсем! Не вспомнил бы, если б не случай.
- Какой?
- Позавчера пол-литра взял. Домой захожу, а один из них возьми, да скажи:
- И мне налей!
- Тут я уж не выдержал, - кипятится Валера, - Схватил их всех и за ограду выбросил.
… Вернулся я к Валере минут через двадцать. Он допивал свой бокал пива и грустно смотрел в окно.
- Думаешь, я дурак? – огорошил меня его вопрос.
- Просто пить тебе поменьше надо! – я пытаюсь быть корректным,- Совсем завязывать надо. И женись, наконец, чёрт неугомонный!
- За этим дело не встанет, - впервые в жизни соглашается Валера, - Вот вернусь в Хлопушку и женюсь! Есть там у меня одна на примете…. Фермерская дочка!
 Я понимаю, что ждут меня в дальнейшем удивительные Валеркины рассказы, в которые и поверить нельзя, и не поверить сложно.

                                                                   ВЫБОР

Решений тьма – они перед тобой:
Подняться вверх или пойти ко дну.
Из всех дорог, предложенных судьбой,
Мы выбираем всё-таки одну.

Избрав свой путь когда-то навсегда,
Он через жизнь проляжет, как основа.
Нельзя потом остановить года,
Назад вернуться, чтобы выбрать снова.

Умейте ждать и честью дорожить,
Людскую слабость не судите строго.
Ведь чтобы жизнь достойную прожить,
Так важно выбрать верную дорогу!

Не поддавайтесь хитрости льстецов:
В их каждом слове кроется коварство,
Ведь стоит только потерять лицо,
И… нет уже былого постоянства.

Красавица, одетая в гипюр,
В душе быть может монстром, между прочим!
Нельзя судить достоинством купюр
Хороший человек или не очень.

Сюда нам можно, а сюда нельзя:
Здесь каждый волен выбирать ответы,
И каждому предложена стезя,
В которой есть закаты и рассветы.

                                                           В МОРОЗНЫЙ ДЕНЬ

Морозный день. Стоит январь. Среда.
Искрится снег в расцветках всевозможных,
И воробей, присев на провода,
Нахохлился, чирикнув осторожно.

По кромке запорошенной каймы
Струится змейкой ветерок неспешно,
А я иду по улицам зимы,
В которых детство бродит безутешно.

Ведь здесь я свой, и здесь моя земля,
Здесь каждый атом сердце осязало,
И молча поприветствует меня
Иссохший клён у старого вокзала.

Ну, а камыш, замёрзший на пруду,
Зашелестит напутствием в дорогу.
Я молча по Ульяновской пройду
И на Советской задержусь немного.

Вздоху печально, грусти не тая,
Взгляну на дом с нависшими снегами,
Где бабушка любимая моя
Румяными кормила пирогами.

А под сугробом ещё жив родник
В отметинах былого лихолетства,
И через поле прямо напрямик
Куда-то вскачь несётся моё детство.

В моём краю все люди  на виду,
Здесь доброта, дарованная богом.
… Я по Нагорной улице пройду
И возле парка постою немного.

                                                               ДЕВЯНОСТЫЕ

Девяностые…. Трудное время
Наложило на судьбы печать,
Нам досталось нелёгкое бремя:
Всё разрушить и снова начать.

Это нынче узорная плитка,
Да под «хитрый» замок щеколда,
А вот раньше любая калитка
Без запора стояла всегда.

Мы не видели наши огрехи,
Нам казались все беды извне,
И текли самогонные реки
По истерзанной нами стране.

Мы в наивности нашей не знали,
Что Союз безвозвратно ушёл,
И в семейном кругу обсуждали
Как же было тогда хорошо!

А юнцы без сомнений и страха,
Находя себе новых богов,
Лезли в бизнес до полного краха,
За друзей принимая врагов.

Ведь они из особого теста,
Быть богатым – вершина судьбы!
А потом нуворишей невесты
На погост провожали гробы.

… Всё распродали, всё разметали,
Опускаясь до самого дна.
Даже если мы лучше не стали,
Всё-равно это наша страна.

Эх, забросить бы время на полку,
Превратить девяностые в тлен!
Нулевые, десятые…. Только
Как же трудно подняться с колен!

Может быть, и не ели мы сладко,
И одежды не так хороши.
… Я Россию люблю без остатка
Каждой хрупкой частицы души.

                                                             ЗАБВЕНИЕ

Меня не стало много лет назад,
Когда я поднял рюмку коньяка,
Ещё не зная, что дорогу в ад
Помогут мне найти наверняка.

Ещё не ведал путь короткий мой,
И вот впервые я пошёл ко дну,
Когда однажды, возвратясь домой,
Не захотел поцеловать жену.

Я быт семейный яростно рубил,
Возненавидев в страхе слепоты
Ту женщину, которую любил,
Которой раньше приносил цветы.

Мне Змий Зелёный верным другом был,
И умирала медленно душа,
Я быстро всё хорошее забыл,
Никчемные обиды вороша.

Когда же мысль печалью изошла,
Желая то, что в жизни не дано.
Я понял вдруг – любимая ушла,
А все друзья на кладбище давно.

Так и пропал, не возвраждаясь вновь….
Стихает время, замедляя бег,
Пусть тело живо, и гуляет кровь,
Вот только умер я, как Человек.

… Меня не стало много лет назад.

                                                               ТРОЙКА

Бесконечны дороги холодной зимой,
Я устал, и пора возвращаться домой,
Нелегко одному, вдруг кому по пути?
И какой-то ямщик посулил подвести.

Прямо с ходу в метель рвётся тройка вперёд,
То ли в лес, то ли в степь - кто же тут разберёт,
Бородатый ямщик молчалив, коренаст.
Кони с пеной у рта рвут копытами наст.

Эй, дружище, постой, вон деревня моя,
Здесь отец мой и мать, и здесь маленький я!
Но не слышит ямщик, бубенцами звеня,
В неизвестность несёт эта тройка меня.

Да, постой, говорю, ты хитёр и лукав!
Тереблю седока за дублёный рукав:
Тот же блеск серых глаз, тот же шрам на щеке,
С удивленьем узнал я себя в ямщике.

А он тихо вздохнул: «Ты опять о своём!
Мы с тобой ведь, браток, одной жизнью живём!
Или просто забыл, или видеть не рад?
Верно, сбился с пути, не вернувшись назад!»

Ну, куда же летишь ты, двойник мой, уймись!
Понимаю, что тройка - прошедшая жизнь,
Я тебе серебром за простой заплачу!
… Мимо всех я куда-то всё-время лечу.

Отдохнуть бы чуток и раздать все рубли,
Поклониться обиженным мной до земли!
А ямщик мне в ответ: « Всё опять на потом?!»
И на выдохе рубит возжину кнутом.

Мне б коней придержать, только вышел я весь,
Вся нескладная жизнь уместилась вот здесь!
Верно, скоро конец…. Бубенцами звеня,
Прямо в пропасть несёт эта тройка меня.

                                                       ЗДЕСЬ ЦВЕТ ЛАЗУРЬ

Который час, ну, кто тут разберёт,
Здесь цвет лазурь, а не неоны в залах,
Через кедровый стланик шли вперёд
И рвали сапоги на острых скалах.

Здесь каждый снова силы познавал
В своём маршруте, легшим в жизнь основой.
Все знали, что за перевалом снова
Откроется такой же перевал.

А после крепкий чай у костерка
Под сигарету, вот и всё, что надо!
Мелодией ночного ветерка
Вокруг кружила горная прохлада.

И поутру, едва ли отдохнув,
Потрепанный рюкзак опять на плечи,
В планшетку карту, и рукой махнув:
Опять вперёд, опять идём на вечер.

                                                       ПЯТНАДЦАТЫЙ ВАГОН

 Мне уже достаточно много лет, но именно сейчас решил рассказать о случае, который произошёл со мной в конце восьмидесятых годов прошлого века. Тогда ещё существовал Советский Союз, и билеты на курорты страны распространял профсоюз каждого предприятия совершенно бесплатно.
 Вот и получил «горящую» осеннюю путёвку на один из курортов Черноморского побережья. Мне было уже под тридцать, но семьи тогда не имел. Даже радовался, что на всю катушку могу загулять с девушками, не опасаясь за последствия. Да и товарищ по вагону достался наш, заводской, Витька Карнаухов из ремонтного цеха.
- Ну что, брат, - радостно потирал руки Витька, усаживаясь рядом со мной, - отдохнём!
- Ещё как! – поддакивая я ему.
Соседи были пожилые, поэтому нам они были неинтересны.
- До отправления минут пятнадцать, может, за пивком сбегать? – предложил Карнаухов.
- Давай! – согласился я.
Витька убежал, а мне стало скучно. Чтобы скоротать время, вышел из вагона на перрон и достал сигарету.
- Угостишь? – кто-то спросил сзади. Я оглянулся и увидел парня лет двадцати пяти. Ему очень шла железнодорожная форма. Подтянутый, в чистой белой рубашке и наглаженных брюках он был похож на военного.
- Конечно, угощу! – я достал сигарету и протянул незнакомцу.
Он закурил и посмотрел на меня:
- В отпуск?
- Да, на Чёрное море! А ты проводник?
- Вроде того! – парень улыбнулся, - С пятнадцатого вагона.
- Интересная у тебя работа! – чтобы как-то продолжить разговор вставил я.
- Да, города, люди….
- Постоянно в разъездах?
- То к одному составу прицепимся, то к другому. И так всегда.
- Прицепимся? – не понял я.
- Прицепят, конечно! – поправился парень, - Кстати, меня Андреем зовут. А фамилия Туманов.
 Я назвал своё имя и добавил:
- Впереди два дня пути, увидимся! – и протянул ему руку.
 Потом Андрей пошёл в конец состава, видимо, к своему вагону, а я, увидев Витьку с пивом, зашагал навстречу.
 Мы пили пиво и смотрели в окно. Даже когда стемнело, и соседи-старики улеглись спать, мы шёпотом продолжали мечтать о том, какой же у нас впереди замечательный отпуск, и какие девчата ждут нас на берегу самого синего моря в мире!
 Потом Витька полез на свою полку и, пожелав мне спокойной ночи, быстро уснул. А мне не спалось. В вагоне было тихо, лишь изредка  доносилось детское бормотание да храп какого-то пассажира. Я вспомнил про Андрея. Посмотрев на часы,  решил прогуляться до пятнадцатого вагона: вдруг не спит, а дежурит? Для чего пошёл, я теперь и сам не знаю. Тем более, наш вагон был девятым, а, значит, совсем рядом.
В пятнадцатом вагоне пахло очень странно, и запах был непривычным. Возникло какое-то беспокойство, но тогда я не придал этому значения. Меня поразило другое – никто не спал! Я смотрел на пассажиров , и становилось не по себе. При тусклом освещении пассажиры сидели на своих местах. Никто не ходил, не шелестел бумагой. Все сидели и просто смотрели друг на друга. И ещё…. Все они были преклонного возраста, старики и старушки.
Пройдя по вагону, я ввалился в купе проводников. Андрей не спал, а тоже смотрел в окно. Увидев меня, сразу засуетился: 
- Ты здесь откуда?
- Да вот, в гости решил….
- Ночью? Ну, садись, коли пришёл. Не спится?
- Не спится, - кивнул я головой. 
- Чай будешь? – спросил Андрей, - только… холодный. Титан, понимаешь, не работает.
Если честно, чаю мне не хотелось, и махнул: не надо, мол!
Я ругал себя за то, что пришёл незвано, да ещё в такой час. Андрей молчал и покачивался в такт вагона, сложив на коленях руки.
- Ты куда своих везёшь, в дом престарелых? – чтобы как-то разрядить обстановку, пытался пошутить я.
- Им этого не надо, они в другое место едут!
Андрей вдруг встал со своего места и открыл дверь:
- Ты уж извини, друг, давай завтра! И поговорим, и сообразим что-нибудь!
 Поезд заскрипел тормозами и остановился. Какая-то станция. Я попросил Андрея выпустить меня на перрон: было просто неуютно идти мимо странных пассажиров. Едва я коснулся земли, дверь странного вагона захлопнулась.
 Всё верно: табличка под номером пятнадцать, только вагон какой-то весь потёртый и облезлый, как - будто не красился много лет. Недаром там такой запах стоит, как на кладбище! Я содрогнулся от этого сравнения и поспешил в свой девятый.
Утром попытался узнать об Андрее Туманове из  пятнадцатого вагона, только наша проводница очень странно смотрела мне в глаза и уверяла, что никакого Андрея с такой фамилией в их бригаде нет. А окончательно добил меня бригадир, который констатировал, что и пятнадцатого вагона нет в составе, поскольку четырнадцатый - последний.
- Как же… - пытался поспорить я, - лично видел….
- Ошиблись, молодой человек! – завершил разговор бригадир и поспешил по своим делам.
- Бывает! – хихикнула проводница.
- Знакомишься?! – хлопнул по плечу Витька. Видимо, мой разговор с проводницей он принял за ухаживания, и я не стал его разочаровывать. Рассказывать о своём ночном бреде ему не хотелось.
 На одной долгой остановке я всё-таки сходил в конец состава. Пятнадцатого вагона, действительно, не было!
 Отпуск, естественно, был испорчен. Витька на море разгулялся и всё пытался познакомить меня с кем-нибудь. Но  потом, скорее всего, решил, что я не могу забыть проводницу, с которой познакомился в поезде, и отстал.
А мне всё думалось тогда: что же было в ту ночь? Что это был за проводник и те странные старички в вагоне? И вообще, куда девался пятнадцатый вагон, если я по нему ходил? И… запах. Теперь я знаю, что это был запах ладана.

                                                         ГДЕ СОЛНЦЕ ЖИВЁТ

Мы рвёмся сюда из далёких сторон….
Здесь солнце живёт на опушке,
Здесь галки шумят, отгоняя ворон,
И квакают где-то лягушки.

Цветёт одуванчик на склоне горы,
Да пчёлы жужжат в медоносах,
Из клеверных трав постелили ковры
Рассветы на утренних росах.

Токуют, как прежде, в лесу глухари,
А суслики прячутся в норки.
Эх, как же красиво клюют пескари
На заводи утренней зорькой.

Уехав отсюда когда-то давно,
Всё думаю: где же мы были?
Другие мальчишки ходили в кино,
Другие девчонки любили.

Мы едем, ещё не поняв до конца,
Что память – особая зона,
И Дмитрий Солунский согреет сердца
Теплом колокольного звона.

Ведь здесь настоящее всё наяву,
Оно не уйдёт, не растает.
… Стрекочет кузнечик, укрывшись в траву,
И шмель полосатый летает.

                                                        ДИКИЕ ПИОНЫ

В мир детских сказок попадаем мы,
Едва увидев, как зарделись склоны,
Раскрасили соседние холмы
Багряной краской дикие пионы.

В погожие весенние деньки
Пролили в землю жизнь дожди косые,
Рассеялись под небом огоньки
На сочных травах посреди России.

Весь этот мир, как музыка души,
Звучащая от края и до края,
Да тёплый ветер листьями шуршит
В оазисе пионового рая.

Нельзя забыть дыханье сказки той,
Своей земли надежду и опору,
И каждый миг, сливаясь с чистотой,
Мы чувствуем российские просторы.

                                                                 У РЕКИ

Льются воды вдоль лугов многозвучные,
И усталые вздохнут у мостка.
Бродят берегом реки неразлучные
Безответная любовь да тоска.

А на картах всё-равно не гадается,
О другом совсем душа говорит.
Неужель, не видит он, как страдается,
Как сердечко, горько плача, горит?!

У излучины река всё сужается,
На мостках притихла тень у перилл,
В слёзах девичьих звезда отражается,
Та, которую никто не дарил.

Так и хочется от мысли отчаянной
Крикнуть издали ему «дорогой»!
… Но отводит взгляд при встрече нечаянной
Предназначенный кому-то другой.

Льются воды вдоль лугов многозвучные,
И плеснёт хвостом пескарь у мостка.
Бродят берегом реки неразлучные
Безответная любовь да тоска.

                                                       НАТАШКИНЫ ГЛАЗА

Поспи чуть-чуть, не скоро до рассвета,
А я прижмусь к тебе своей щекой.
Прости меня – не верю я в приметы,
Ни в амулеты силы колдовской.

Пригрело солнце свежие посевы,
Гуляет май в плену весенних нег,
Я ж уезжаю от тебя на Север,
Где до сих пор ещё не стаял снег.

Усталая, спешишь душой согреться,
Ну, почему подушка вся в слезах!
И неустанно смотрят прямо в сердце
Моей Наташки ясные глаза.

Всю нашу жизнь из встреч и расставаний
В душе своей разлуку не кляня,
Улыбкой милой от переживаний,
Наверно, хочешь оградить меня.

А месяц в окнах, бликами играя,
Нам дарит сказку в звёздной мастерской.
… Надёжная хранительница рая
Тревожно спит, обняв меня рукой.

                                                       ВОЛЧЬЕ ПЛЕМЯ

1. ВОЛЧЬЕ ПЛЕМЯ. МАТЬ ВСЕХ ВОЛКОВ

 ОНА не помнила когда родилась. Вернее, совсем не знала. Но в её памяти отпечаталось время, когда ещё не было этих противно пахнущих машин, ещё в небе не оставляли следы гудящие самолёты, а охота на волков, её соплеменников, считалась у людей признаком удали и отваги. 
 Мчались взмыленные кони, изнурённые долгой погоней, по следу неслись, не отставая, гончие собаки, и волчьи орды, привыкшие за сотни и тысячи лет путать следы, уходили от погони, ныряя в спасительные овраги и непроходимые дебри. 
 Уходили не все. Погибали слабые и больные. Это потом, осознав, что только сильная и молодая стая способна быстро оставлять за спиной преследователей, ОНА придумала новый закон, свой закон. Поэтому, когда у волчиц рождались волчата, их приносили к ней. И только ОНА решала: жить или нет.
 Так было не всегда. Не один рискнувший возглавить стаю, остался лежать на земле, истоптанной лапами ушедших сородичей. ОНА знала, что только ей предназначена миссия сохранения племени. Это было настолько давно, что никто не смог бы посчитать, сколько поколений родилось и умерло у неё на глазах.
Волки делали набеги на деревни, резали скот, нападали на заблудившихся в лесу людей.
 Хорошее было время! Но однажды молодая самка принесла и положила перед ней маленького ребёнка. Это был годовалый мальчик. Он сильно кричал от боли, потому что болели раны, оставшиеся от волчьих клыков. ОНА и сама уже не помнила, что же тогда случилось. Схватив человеческого детеныша за ногу, утащила в свою нору, а потом долго зализывала ему раны, видя, как ребёнок успокаивался и затихал. Знала, что возле её логова постоянно бродили возбуждённые волки, но никто так и не решился заглянуть в лаз. И когда через день ОНА вышла на поверхность, все поняли: человеку жить.
 И он жил! Волчицы кормили его молоком, молодые самцы приносили мясо, а матёрые волки обходили стороной, отводя в сторону горящие гневом глаза.
 Лето сменяла осень, а зиму весна. Кто поведает, сколько прошло времени…. Вместе со стаей охотился неказистый подросток, который с годами взрослел, становясь статным  юношей. Он оказался более удачливым охотником, потому что легко открывал любые засовы и мог лежать часами, выслеживая добычу.
Ещё в самом начале ОНА поняла, что это не совсем обычный человек. Впервые, когда неокрепшими зубами он вцепился в кусок мяса, её удивило внезапное превращение живой плоти. На глазах маленький человечек превращался в волка! Мгновение, другое, и вот уже перед взором возник маленький щенок, который яростно рычал и жадно глотал целые куски, никого не подпуская к себе. Насытившись, он отползал в сторону, постепенно принимая человеческое обличье.
 Так и шла жизнь в волчьей стае. Кто-то старел и потом умирал, кто-то рождался и взрослел. Только её годы летели, не внося никаких изменений, оставляя волчицу всё такой же молодой.  Сколько лет прошло, сколько впереди – никто не знал. Да и не к чему это было! А однажды случилось то, чего ОНА ждала всё это время. В облике волка человек стал другом одной из волчиц…. Произошло чудо! Родившийся волчонок унаследовал от отца все его способности. 
 Стало понятно, как сделать стаю сильной и непобедимой. Теперь волчицы рожали от человека-волка. ОНА сама контролировала рождаемость, не подпуская к самкам настоящих волков. После нескольких попыток обойти её запрет в стае назрел раскол.
 Вот тогда ОНА приняла свой второй закон. Через неделю в волчьем племени не осталось ни одной мужской особи чистой породы. Лишь ей было известно, каким тяжелым было такое решение. Даже через много лет в сознании мелькали обрывки настоящей волчьей охоты, но ОНА глушила их постоянной заботой о подрастающих поколениях, а потом и вовсе повела свою стаю в северные таёжные земли, где было меньше людей и больше пищи.
... Давно на земле нет того, кто первым впустил человеческую жизнь в волчью кровь. Время сроднило и перемешало всё племя. Отгремели летними грозами и зимними вьюгами века! Триста, пятьсот, тысяча лет!

 МАТЬ ВСЕХ ВОЛКОВ…. Время не властно перед бессмертными, и годы не старят тех, кому стареть не суждено!

2. ВОЛЧЬЕ ПЛЕМЯ. НАЧАЛО

- Михалыч, счастливый ты человек! И на вызовы ехать не надо, и вставай во сколько хочешь! Одно слово - пенсия! 
 Максим Орешкин протянул руку Корецкому. Иван Михалыч усмехнулся:
- Вам бы молодым только поспать!
- А то!
- Ладно, отдыхать, так отдыхать! – следователь Корецкий, а теперь бывший следователь Корецкий, по-дружески похлопал коллегу по плечу,- Работай, Максим, но если что обращайся! Как говорится – чем могу….
- Замётано, Михалыч!
Хороший парень этот Орешкин. Не по годам серьёзен, всегда старается вникнуть в суть каждого дела, терпелив, а это уже большой плюс в следовательской работе. Да и вообще, кто молодым не был, и почивать на лаврах не мечтал?!
 Иван Михайлович Корецкий с сегодняшнего дня официально числился пенсионером. Обиженным себя не считал, поскольку прекрасно понимал, что надо уступать место молодому поколению. Незаконченных дел не осталось, но его место в кабинете по негласному разрешению занял Максим. Стол находился у окна, а, значит, было светло, и просматривалась почти вся улица. На ней урчали многочисленные автомобили, слышался топот сотен ботинок, и поэтому казалось, что жизнь ни на минуту не покидала стены этого кабинета.
 Корецкий обернулся, но Орешкина уже не было. Ладно, пора так пора!
Иван Михайлович спустился по ступенькам, толкнул массивные двери Управления и собрался, было, отправиться на трамвайную остановку, как зазвонил сотовый.
- Юра, через неделю выезжаю! – прокричал он в трубку, узнав собеседника, - Уже и билеты взял, так что жди!
 Звонил Юрка Ершов, единственный друг, которым обзавёлся Корецкий за всю свою жизнь. Вместе во двор впервые вышли, вместе в школу пошли, так и просидели все годы за одной партой! Только Ершов после десятилетки в медицинский поступил, а Иван Михайлович в юридический подался. Но потом судьба свела их опять, где и проработали в городе до пенсии, Корецкий следователем, а Юрка судебным экспертом.
 И теперь Юрий Петрович Ершов звал друга на Вишеру. Уйдя раньше на заслуженный отдых, он махнул рукой на городскую жизнь, купил себе домик в одном из районных центров, что на Урале, и жил с супругой припеваючи, наслаждаясь рыбалкой и выращиванием огурцов, чего раньше за ним не наблюдалось. Говорил, что прошлый год к ним приезжали дети с семьями, и им там очень понравилось.
 Семья – больное место Корецкого. Так уж случилось, что не довелось Ивану Михайловичу понянчить собственных детей. Помогал поднимать Юркиных, а то и чужих, но вот своих…. Не повезло.
 Корецкий заскочил в подошедший трамвай, махнул перед кондуктором пенсионным удостоверением и расстроенный от нахлынувших воспоминаний, присев, уставился в окно.
 Неделя прошла быстро. Интуиция подсказывала Корецкому, что едет он для какого-то важного дела. Но, не решив для какого, успокоился. Закинул в сумку когда-то купленный «комок», который так и не удосужился обновить. Там тайга, пригодится. Пара рубашек, пара брюк, свитер, берцы да несколько футболок – вот и весь гардероб! Выходная одежда не понадобится, зачем она там? На месяц и этой хватит!
 Ершов встретил Ивана Михайловича радостно:
- Ну, Ваня, молодец! Сто лет не виделись! – он обнял друга, - Давай сумку, я на машине. По местным меркам ехать не так и далеко – восемьдесят километров.
 Соликамск остался позади, а Юрий Петрович всё рассказывал Корецкому об удивительных красотах здешних мест, о рыбалке, которая ждёт на самой лучшей реке России, о замечательной жене Полине, принявшей его решение о переезде «на ура». Потом спохватился:
- Устал, поди, а я здесь о своём!
- Ты говори, говори! – успокоил друга Иван Михайлович, - Хорошо здесь у вас, красиво!
- Это точно, особенно нам, пенсионерам! – он хитро улыбнулся, - Хотя и здесь я без работы не сижу. Помогаю, так иногда, местным органам.
- Много преступлений?
- Бывают! – вздохнул Ершов, -  Сам знаешь, работы почти нет, предприятия закрыты. Да и от бывшего лагеря поселенцы остались. Пьют, воруют порой. Серьёзного ничего пока не было, всё больше по мелочи. Вот и привлекают иногда: отпечатки снять, побои, если кто нахулиганил. А серьёзных нет, не помню! Да мы на окраине живём, почти на заимке. Так что у нас тихо. Рай, одним словом!
- Ну, и хорошо! – Корецкий откинулся на сиденье.
 Полина встретила его, как родного. Угощала то солёными грибами, то вареньем, не забыв сообщить, что прошлый год вместе с Юркой облазили все окрестные леса и набрали столько ягоды, что едва добрались до дома. А Ершов, увлёкшийся вдобавок резьбой по дереву, показывал свои творения и делился секретами мастерства нового хобби.
 Жизнь шла своим чередом. Было в ней всё: и радость встречи, и приятные воспоминания, и непонятное волнение, которое появилось сразу, лишь только Иван Михайлович ступил на перрон Соликамска. Здесь, на Урале, всё отходило на задний план, потому что только сейчас Корецкий впервые ощутил себя пенсионером.
 Через день они с Юркой собрались на рыбалку.

3. ВОЛЧЬЕ ПЛЕМЯ. ЗАПАХ СМЕРТИ

- Места покажу, где такой хариус ловится! – Ершов закатывал глаза от предстоящего удовольствия, на что Иван Михайлович не мог не улыбнуться:
- Ну, ты рыбак!
 Они собирали рюкзаки, когда в окно раздался робкий стук.
- Заходи, кто там?! – крикнул Юрий Петрович.
Теперь постучали в дверь, и вошёл старшина в милицейской форме. Он молча бросил взгляд на Полину, потом на Корецкого:
- Дело у меня к Вам, Юрий Петрович!
Вдруг спохватился, - Доброе утро, Полина Николаевна! 
- Здравствуй, Вася! – Полину посмотрела на него укоризненно и вышла в сени.
- Что там, Василий? – спросил Ершов, а Корецкий понял, что на рыбалку они сегодня, скорее всего, не попадут.
- Дело такое… - начал, было, старшина, глядя на незнакомого человека.
- Говори, Вась, это мой друг в гости приехал. Кстати, следователь!
« Бывший!» - хотел вставить Корецкий, но почему-то промолчал.
- В Романихе, ну, Вы знаете где это, на острове Романихинском обнаружен труп. Мужики на рыбалку поехали, к острову причалили. Пока ветки для костра искали, тут труп, значит, и обнаружили.
- Что-то не пойму, Василий, я-то что могу сделать? У вас и следователи есть, и эксперты! – Ершов пожал плечами и с сожалением бросил на лавку рюкзак.
-  Юрий Петрович, Заметалов к Вам отправил. Вези, говорит, и всё тут!
- Ладно, – Ершов кивнул Ивану Михайловичу, - поехали! Может, на самом деле помощь нужна, коли сам районный прокурор зовёт.
 Милиция с прокуратурой находились в одном здании, и «уазик» лихо развернулся возле крыльца, подняв к небу клубы слежавшейся пыли. Старшина оглянулся, виновато улыбаясь, но Ершов и Корецкий уже выходили из машины.
 В кабинете Заметалова было прохладно, задёрнутые шторы почти не пропускали солнечные лучи, и здесь почему-то пахло архивными бумагами, на что Иван Михайлович сразу обратил внимание.
 Поздоровавшись с вошедшими, прокурор вопросительно посмотрел на Ершова.
- Знакомься, Сергей Сергеевич! – Юрий Петрович показал на Корецкого, - Иван Михайлович Корецкий, мой друг детства, пенсионер, а по совместительству лучший следователь всех времён и народов. А если серьёзно, Иван просто приехал в гости, но раз нужна моя помощь, то здесь без него точно не обойтись!
- Что ж, лично я не против такой помощи. Чаю?
- Можно! – Корецкий посмотрел, куда бы присесть, - Только без сахара, пожалуйста.
 Они пили горячий чай, присев к столу. Сергей Сергеевич то и дело подходил к окну и одёргивал шторы, было видно, что он не на шутку возбуждён.
- Дело такое, - наконец, не выдержал он, - Давайте разбираться, мужики! И ещё: Иван Михайлович, может, на «ты» перейдём? Удобнее, да и для дела лучше.
- Давай, Сергеевич! – согласился Корецкий.
- И так, – Заметалов развернул карту, - по существу: на острове Романихинском обнаружен труп мужчины лет тридцати. После опознания и опроса местных жителей им оказался житель посёлка Романиха Дутов Андрей Александрович. Сразу после службы в армии уехал в Пермь, где работал на стройке сварщиком. Года три назад вернулся. Жил с матерью, которая недавно умерла. Старая была, 80 лет! – Сергей Сергеевич посмотрел на Корецкого.
 Иван Михайлович кивнул.
- Вот после похорон он и начал куролесить! – продолжил Заметалов, - Подворовывал иногда, пока по сопатке не получил от кого-то. Обиделся, в летний период переехал на остров, где построил шалаш. Там начал браконьерить. Рыбу менял на продукты и сигареты. Водку никто ему не продавал, разве что мужики угощали, которые на рыбалке в его шалаше останавливались. А вчера как обычно на лодке добрались до острова, коробку тушёнки привезли, пару блоков сигарет. Шалаш был пуст. Мужики удивились, поскольку Дутов знал об их приезде и должен был ждать. Разбрелись по окрестностям, где и наткнулись на его труп. Люди у нас, конечно, и раньше пропадали, а теперь вот….
 Прокурор разложил на столе несколько фотографий.
 Лицо покойника выражало полное умиротворение, но было каким-то ссохшимся, не естественно бледным. А самое главное – на трупе отсутствовала нижняя часть одежды. То есть её совсем не было!
 Иван Михайлович поднял на Заметалова удивлённые глаза:
- А это что?
- То-то и оно! Брюки с трусами лежали в стороне, а он был вот в таком виде. Да ещё горло перерезано!
 Да, это было видно с первого взгляда. Тонкая полоса, как от ножа.
- Юра, по твоей части! – Корецкий глянул на Ершова.
- По моей… - Ершов поднёс одну из фотографий к глазам, - Судя по характеру пореза, братцы мои, это не нож. Видите, срез краёв не такой ровный! Но по фото точно не определить.
- Потому тебя и пригласил, Юрий Петрович! Эксперт молод ещё, сам знаешь. Единственный мой следователь на выезде по другому делу, поэтому кроме вас…. Вовремя ты, Иван Михайлович! 
 Корецкий кивнул.
- Тело в морге? – спохватился он, - Поехали, Юра!
 Районный эксперт показал акт вскрытия, а потом подвёл к трупу.
- Да, это не нож! – подвёл итог Ершов, - Вы заметили? – обратился он к эксперту.
- Было подозрение, - замялся эксперт, - да потом как-то…. Вас ждали!
- Акт перепиши! – недовольно проворчал Юрий Петрович.
- Конечно, конечно!
Они осмотрели тело, и Ершов снова обратился к эксперту:
- В акте не указано пятно в области паха, почему? Видите, оно засохло!
 Промолчавший эксперт только пожал плечами.
« Гнать тебя надо отсюда с такими знаниями!» - подумал Ершов, но ничего не сказал.
Корецкого заинтересовал сам порез. Прямой, глубокий, но не тонкий, какой оставляет металлическое лезвие. Насчёт ножа у него тоже отпали все сомнения.
- У него что, крови совсем не осталось? Ни капли не вытекло! – поинтересовался Иван Михайлович.
- И тоже подозрительно. Я ведь сразу это заметил, ещё по фотографии определил, но сомневался. Погуляй, Ваня! – Ершов похлопал Корецкого по плечу, - Нам здесь с товарищем всё заново делать надо! Попроси Василия, пусть домой отвезёт, а то я не скоро буду. Потом поговорим и обсудим, что делать дальше. Да и Сергеевич результаты ждёт!
 Эксперт снова промолчал.
 Домой Ершов заявился часов в одиннадцать.
- Не спишь, Ваня? – сразу с порога выкрикнул он. Заметив выходящего из комнаты Корецкого, поднёс палец к губам, - Чего это я?! Полина отдыхает?
- Давно уже.
- Вот так, Иван, - сбрасывая туфли, тараторил Юрий Петрович, - Навскидку доложу тебе: у нашего героя перед смертью, думаю, был половой контакт, и только потом у него была выпущена кровь!
- Это ты про пятно?
- И про него тоже. Семенники пустые, а это о чём-то говорит. Анализы пятна отправили в Пермь. Как только будут результаты, узнаем.
- На место преступления ехать надо. Обязательно!
- Это само собой! Только вот ещё что тебе скажу: края пореза как бы обсосаны, понимаешь? Как будто кровь у него пили, высасывали!
- Вампиры что ли?! – попытался пошутить Корецкий.
- Зря ты так, я ведь серьёзно, - обиделся, было, Ершов.
- Извини, Юра, просто неудачная шутка!
- С тебя станет…. – Юрий Петрович обнял друга, - Давай-ка спать, дружище!
 А наутро несла их быстрая «казанка», вверх по течению Вишеры-реки до небольшого населённого пункта Романиха. Порасспросив местных о происшествии, друзья отправились на остров. Корецкому показали место, где было обнаружено тело. Иван Михайлович отогнал всех любопытных, хотя, знал, что ничего существенного найти уже не получится. Время прошло, да и народу здесь побывало, скорее всего, предостаточно. Зато теперь было ясно: следов крови на земле близлежащей территории не было. В любом случае он бы это заметил.   
Через несколько дней пришли результаты. В кабинете у Заметалова Ершов ошарашено таращил глаза, ещё и ещё раз перечитывая текст.
- Читал, Сергей Сергеевич? Это что?  Иван, посмотри! – протянул он Корецкому заключение.
 В заключении говорилось, что присланные для экспертизы биологические образцы являются остатками выделений половых желёз, и после определения ДНК принадлежат… волчице.

4. ВОЛЧЬЕ ПЛЕМЯ. ПОГАНАЯ КРОВЬ

Конец августа выдался мрачноватым. Затяжными дождями прошёлся он над кронами вековых деревьев, орошая и без того влажную землю. Едва выглянувшее солнце сразу закрывали набегающие тучи, где-то там, высоко, рождались электрические разряды и, сопровождаемые громовыми раскатами, сверкали над всей бескрайней тайгой, от горизонта до горизонта.
 Две недели минули со дня страшной находки на острове Романихинском. Иван Михайлович уже и не помышлял о возвращении домой, во всяком случае, пока не была раскрыта тайна смерти Андрея Дутова.  Прокурор предоставил друзьям полную свободу действий, но порой подгонял, поскольку давили «сверху». Они и сами понимали, что растяжка по времени чревата «висяком», а это в следственном деле равноценно профнепригодностью. Информацию о половой связи с волчицей не разглашали. В конце концов, их признали бы шарлатанами и, не дай бог, засомневались бы в их психическом состоянии. Поэтому и решили с прокурором – никакой информации. Убийство, и всё!
- Что мы имеем, Юра? – Иван Михайлович внимательно перебирал собранный материал по делу. Полина суетилась на огороде, используя каждую минуту солнечного тепла, а они, уединившись на веранде, продолжали строить версии и сопоставлять факты. Ещё в начале следствия друзья разделились, и каждый собирал свою часть информации, чтобы вечером соединить её в одну, - Убийство молодого человека на острове Романихинском, которое совершено с помощью острорежущего предмета. После заключения экспертизы, знаем, что этим предметом оказались волчьи клыки. Притом заметь, клыки молодого волка, а после теста ДНК, теперь установлено точно, что это была волчица. Молодая, что выяснилось в результате всё той же экспертизы по исследованию волосков шерсти, оставленными зверем на лице погибшего. Он с ней что, целовался? И самое странное – у погибшего была половая связь с этой особью, но это не укладывается ни в какие рамки и чуждо человеческому пониманию. Идём дальше. Через несколько дней после убийства Андрея Александровича Дутова в районе заброшенного села Говорливое местным лесником Лазаревым обнаружен труп молодого человека, личность которого пока не установлена. Подозреваю, что он пытался чем-то поживиться в полуразрушенной церкви. Но это так, к дополнению. Труп находился в том же состоянии, что и в случае с Дутовым. И так же имелась половая связь с волчицей, и, слава богу, лесник этого не понял! После экспертизы установлено, что это была другая волчица. Тоже молодая, но другая!
- Мистика какая-то, - вздохнул Юрий Петрович.
- Дальше…. – Корецкий поднялся и размял затёкшие ноги, - Ещё через несколько дней на таёжной лесопилке нашли убитого сторожа. Меня насторожило вот что: убит так же, а половой связи не было! Почему? А потому, что сторож оказался пожилым человеком, пенсионером, если быть точным! Значит? А это значит, что волчиц интересуют только молодые люди. Ты что-нибудь понимаешь?
- Как-то не очень! – кашлянул Ершов.
- Вот и я так же!
 Вдали раздались громовые раскаты.
- Ну, сейчас опять начнётся! – недовольно проворчал Юрий Петрович, - Полина, заходи домой!
 Дождь налетел сразу, и пошла, загуляла стихия по полупустым улицам, заливая водой выбитый асфальт да деревянные настилы, установленные вместо пешеходных дорожек. 
 Возле калитки остановился милицейский «уазик», из которого выскочил уже знакомый Василий. Он бегом забежал на веранду, на ходу вынимая из-за пазухи большой конверт.
- Это вашей группе лично Заметалов просил передать! И ещё интересуется как у вас дела по убийствам. Давно, говорит, не встречались, узнай, что у них там!
- Ясно, давай! – Ершов взял конверт и посмотрел на Корецкого.
- По убийствам работаем! – спохватился Иван Михайлович, - на днях предоставим всю информацию. Пока же, к сожалению, одни разрозненные факты.
- Понятно! Ну, я побежал!
 Василий так же быстро домчался до машины, и, заскочив в кабину, газанул, лихо развернувшись на «пятачке».
- Вот же непоседа! – кивнул головой Корецкий.
 Юрий Петрович рассматривал документы и качал головой:
- Посмотри, Иван! Теперь я совсем ничего не понимаю!
Это было повторное заключение экспертизы, обобщённое в связи убийствами молодых людей. В нём говорилось, что эксперты лаборатории затрудняются дать окончательный ответ, поскольку в образцах, отправленных на исследование, в ДНК присутствуют волчьи и человеческие хромосомы.
- Это как, оборотни что ли? – недоумевал Ершов, - Совсем уж сказка получается!
- Если бы сказка… - задумался Корецкий.
 А наутро позвонил прокурор Заметалов, попросив приехать. Он долго не мог понять, о чём ему говорил Иван Михайлович, а Ершову трудно было обосновать суть заключения присланных документов.
- Белиберда! – то и дело повторял прокурор, вышагивал по кабинету и разводил руками, - А знаете, - он вдруг остановился, -  у нас здесь старый вогул живёт! Он давно оседлый, дети перетянули, как только его старуха умерла. Езжайте к нему, может, какую ниточку даст. По крайней мере, он хорошо знает историю этих мест. По-русски не говорит, но я с вами Риту отправлю. Она в архиве работает.
 Василий вёз группу, лихо объезжая колдобины, а Иван Михайлович всё смотрел на молодую сопровождающую. 
- Извините, - наконец решился он, - вы вогулка?
 Девушка засмеялась:
- Манси. Вогулами нам прозвали первые русские поселенцы. Потом советская власть вернула историческое название, да и предки наши никогда не называли себя вогулами. Манси переводится, как «маленький народ» или просто «люди».
- О, интересно! – улыбнулся Корецкий.
 Старик слушал Риту и почему-то качал головой, словно соглашаясь с чем-то. Держал во рту замусоленную, давным-давно не видавшую табака трубку. Потом сел прямо на пол, из-под бровей посматривая на гостей.
- Дедушка Качеда, расскажите старую легенду манси о людях-волках! – попросила Рита. Она повторила этот вопрос на манси, после чего старик поднял голову и, не мигая, долго смотрел прямо перед собой. А потом то ли заговорил, то ли запел, но речь его была монотонной,  и как не старался Иван Михайлович, он не заметил в его голосе ни огорчений, ни радостных нот.
- Давным-давно, - переводила Рита, - тысячу лет назад, пришла на мансийскую землю одна волчья стая. Эту стаю привела МАТЬ ВСЕХ ВОЛКОВ, которую манси прозвали Эви. Стая Эви быстро уничтожила других собратьев и стала полноправной хозяйкой этих мест. А когда количество зарезанных волками оленей стало больше оставшихся в живых, охотники решили уничтожить Эви, отправив в леса самых опытных охотников. Многие тогда не вернулись назад, а те, что вернулись, рассказывали, что часто вместо окружённой стаи, встречались с обнажёнными девушками, которые, убегая в лес, манили за собой удивлённых охотников.
Потом на них внезапно нападали полуголые юноши, на глазах превращаясь в зверей, и вонзали в несчастных свои острые клыки.
Так на нашей земле появились люди-волки. Время от времени пропадали молодые охотники, желающих уничтожить стаю не было, потому что манси уже боготворили Эви, почитая её МАТЕРЬЮ ВСЕХ ВОЛКОВ, духом, которого убить невозможно. Так шли века, много-много веков, люди иногда видели волчицу с белой звёздочкой на лбу. Все понимали, что не бывает волков с пятнами, а, значит, на земле была всего одна такая волчица, бессмертная и жестокая….
 Старик умолк, посасывая свою трубку. Поднявшись, он что-то сказал Рите, а потом развернулся и ушёл в спальню, задёрнув занавеску.
- Что он сказал? – поинтересовался Ершов.
- Сказал, что десятки лет назад стаю видели у пещеры в районе Малого ручья. Ещё его дед рассказал ему об этом, но он молчал всё это время, потому что боялся за детей, за внуков. А теперь он старый, и ему бояться нечего!
- И это всё?
- Кажется, всё. А зачем вам это?
 Ответа она не услышала.
 Уже дома Корецкий с Ершовым несколько раз пересказывали друг другу легенду деда Качеды, сопоставляли с фактами, и сами не верили в то, что собирались искать людей-волков.
- Вот тебе и оборотни! – обронил Ершов.
- Они не оборотни, - уточнил Иван Михайлович, - Оборотни появляются в полнолуние, а эти….
 А наутро, доложив прокурору о проделанной работе и получив согласие, отправились к Малому ручью, уговорив одного местного охотника стать проводником. Они долго поднимались на моторке вверх по Вишере. Корецкий, подняв воротник, смотрел на берег и думал, что в этих молчаливых и тихих лесах обязательно должно быть что-то таинственное и неизвестное.
 В устье Малого, они оставили проводника у лодки, а сами пошли вверх, к пещере, которая со слов того же охотника, находилась на противоположной стороне ручья. Что в этой пещере, проводник не знал, сказав только, что в этих местах давным-давно никто не охотится, потому как числится за этой местностью дурная слава.
 Друзья долго лежали напротив пещеры, укрывшись в густом кустарнике. Ершов то и дело подносил к глазам бинокль.
- Не факт, что здесь действительно кто-то есть! – шепнул он Корецкому.
- А что делать, Юра, другого выхода у нас всё-равно нет. Как говорится, что имеем…..
Ершов дёрнул Ивана Михайловича за рукав и отдал бинокль:
- Смотри….
Из пещеры вышла волчица. Она покрутила мордой по сторонам, а потом вдруг затрясла боками и начала вытягивать лапы. Изумлённый Корецкий смотрел и видел, как из-под серой волчьей шерсти вдруг появлялось обнажённое женское тело молодой женщины. Она сбежала к ручью, на ходу распушив руками свои густые волосы.
- Вот красота-то! – чуть слышно прошептал Иван Михайлович.
Не добежав до ручья, женщина вдруг остановилась, внимательно всматриваясь на противоположный берег, как раз в то место, где находились Ершов и Корецкий.
- Кажется, засекла… - обречённо толкнул друга Юрий Петрович, но Иван Михайлович и сам понял это:
- Ветерок! У них же обоняние, как… у волка!
Женщина бежала к пещере, то и дело оглядываясь. Уже возле входа она вновь припала к земле, и вот уже возле самого грота стояла взъерошенная с оскаленной пастью волчица.
 Друзья бежали к реке, уже не опасаясь, что их могут услышать. Они издали махали рукой проводнику, и тот понял: завёл мотор и беспокойно ожидал их в лодке.
- Быстрее! – прокричал Ершов, помогая Корецкому забраться на борт.
- А что там было-то? – спросил проводник, когда лодка летела по течению, разбрасывая брызги по сторонам.
- Да так, - пытаясь сформулировать ответ, сказал Корецкий, - Вроде как медведь! Или волк….
- Я и говорю – места здесь нехорошие! – согласился тот.
 В прокураторе Заметалов, выслушав доклад Корецкого, попросил друзей подождать за дверью, а сам кому-то звонил, и было слышно, что прокурор пытался доказать собеседнику то, чего тот совершенно не понимал или просто не хотел верить.
 Выйдя в коридор, прокурор присел на скамейку и, достав носовой платок, стал вытирать вспотевшую шею.
- Вот так, - проговорил он, - Ваша миссия закончена.
- Это как? – встревоженно спросил Корецкий.
- А так, Иван Михайлович, вы свою работу выполнили на «отлично». Теперь это работа оперативников, они уже вылетели из Перми. И на крайний случай роту солдат туда из воинской части. Так, в оцепление, что б ни один зверь не ушёл! Со всех участников подписку возьмём о неразглашении. Юрий Петрович, вы же взрослые люди, должны понимать!
- Понимаем… - вздохнул Ершов.
 А вечером в дом постучался сам прокурор. Он извинился перед супругой хозяина за поздний визит, поругал расшалившуюся непогоду и незаметно кивнул Корецкому и Ершову: выйдем, мол.
 - Ушли ваши люди-волки! – сообщил он, - Не все, конечно, но ушли. И эта Эви ушла, увела с собой молодых волчиц.
- Это как, Сергей Сергеевич? – поинтересовался Корецкий.
- Да так. Когда стали их из пещеры выкуривать, вот тут и началось. Начали люди выскакивать, голые, взлохмаченные, да только видно, что это пацаны совсем. Если по-людски, то лет пятнадцати-шестнадцати. На ходу в волков превращались и прямо на огонь. Какой тут приказ! От страха все палить начали, а когда в себя пришли – поздно было, ни одного живого волка. И… лужи крови рядом. Страшно и непонятно, но оперативники говорят, что чувствовали себя убийцами. Вроде, как и не волков постреляли, а людей. Так вот. Странно другое – ни одной женской особи среди убитых. Как будто всех мужиков на убой послала эта Эви. Странно, да?!
- Кровь, кровь… - пробормотал Ершов.
- О чём ты, Юрий Петрович? – спросил Заметалов.
- Да о том, что поганую кровь сохранила МАТЬ ВСЕХ ВОЛКОВ. Ведь кровь-то и не волчья, и не людская. Одно слово - поганая!
- Да уж… Ладно, пора мне! – прокурор по очереди протянул друзьям руку, - Рад, что удалось поработать вместе! С Юрием Петровичем ещё увидимся, а тебе счастливой дороги, Иван Михайлович!
 Уже затемно друзья сидели на веранде, и каждый думал о своём. Дождь, к которому давно привыкли, монотонно стучал по крыше, а Корецкий, словно наяву видел, как по разбитой дождями звериной тропе мчалась в неизвестность волчья стая.
- Куда ж они теперь направились, Ваня? – вдруг спросил Ершов.
- Думаю, Юра, вряд ли мы когда услышим о них ещё раз. Дальний их путь никому неизвестен. Может, в районы Тунгуски, а, может, в якутскую тайгу. А что, и мяса много, и парней молодых на них вполне хватит!

                                                  ПЛОЩАДКА ПАМЯТИ МОЕЙ

Парк в объятьях сумрака аллейного….
На площадке вдруг затихнет бас,                
Девочка из класса параллельного
Пригласит меня на школьный вальс.

Только я в плену оцепенения
Постояв, ни слова не скажу,
А потом, смущаясь от волнения,
Ей с усмешкой глупой откажу.

Через годы многое забудется,
Но однажды болью зазвеня,
Летний вечер в памяти пробудится,
На площадку ту вернув меня.

Вспомню, как из парка поселкового
Не ушёл, обидой вдохновим,
И смотрел из-за ствола кленового,
Как кружилась девочка с другим.

Время мчится, и планета вертится,
Разве можно молодость корить?
Всё мечталось: вдруг она мне встретится,
… Чтобы ни о чём поговорить.

                                                   В БОЛЬШУЮ ЖИЗНЬ

Ну, вот и всё, теперь открыты двери….
Не помня текст записанных цитат,
На школьной сцене, всё ещё не веря,
Смущаясь, получаешь аттестат.

Ты промолчишь, но это ли ошибка,
Ведь впереди ждут тысячи дорог!
И в зал сбежишь с нескрытою улыбкой,
В большую жизнь, переступив порог.

Родная, знаешь, берегись трусливых,
Есть у врагов и милое лицо!
Нет на земле предателей счастливых,
И не бывает верных подлецов.

Не жги себя в обидах ерундовских,
Счастливой будь от прожитого дня.
Но это так, ворчу по-стариковски….
Ты извини, пожалуйста, меня.

… Всё впереди: и слава, и афиши,
А я надежду в сердце поселю.
Тебя, обняв, когда-нибудь услышу:
«Ну, здравствуй, дед, я так тебя люблю!»