Форум

                                                                РОДИНА

За закрытою защёлкой
Тихий школьный вестибюль.
Кружит тучи над посёлком 
Разыгравшийся июль.

То дождём падёт на поле,
То лучами на порог,
И играется на воле
Свежий летний ветерок.

В переулках запах хлеба,
Лист осиновый дрожит,
От земли взмывают в небо
Вездесущие стрижи.

И колышутся в ненастье
Волны нежных ковылей.
Вот таким бывает счастье
Тихой родины моей.

                                              МОЙ ЛЮБИМЫЙ АДРЕСАТ

Мой любимый адресат….
Мой до самой тризны.
Если б отмотать назад
Киноленту жизни.

Годы грустно отпоют,
Беды отмахнутся.
Мне бы в молодость свою
На чуть-чуть вернуться!

Где душой не огрубев,
Через все отроги,
Всё вели меня к тебе
Дальние дороги.

И писались для одной
Спутанные в числах,
Не отправленные мной
Заказные письма.

Буквы, сбитые в строфе
На листке помятом,
И отсутствует в графе
Имя адресата.

…Сядь, родная, этот бой
Выигран до срока.
Почитаем мы с тобой
Письма издалёка.

Мой любимый адресат,
Мой до самой тризны!
Каждый день, как летний сад 
В киноленте жизни.

                                                           СТРЕЛОЧНИК

 Афанасьев заплутал. Материл себя на чём свет стоит за то, что согласился на этот рейс. Пенсионер ведь, сиди себе дома да огурчики выращивай, так нет – подзаработать захотелось!            Новиков, бывший завгар, когда на пенсию ушёл, старенький грузовик себе купил. Навар невесть какой, но подмога к пенсии есть. Нанимал иногда своих бывших подчинённых поездку-другую сделать. А ветеранам что, лишь бы колёса шелестели! Скучали по баранке, по гаражному запаху, даже по Новикову, которому едва завидев, издали радостно махали рукой.
 Вот и Афанасьев не устоял.
 - Савельич, помоги, брат! – теребил за рукав Новиков, - рейс уж больно наваристый, а сам не могу. У меня сын, понимаешь, приезжает, встретить надо. Внучат сто лет не видел, а если уеду, то дней десять пройдёт. Как, согласен? Половину фрахта отдам, выручай!
 А что, подумал Афанасьев, половину – это сколько ж тысяч будет! И согласился. В депо загрузился колёсными парами для железнодорожных вагонов. Ворчал на рабочих, которые крепили груз, долго колдовал над картой, выбирая маршрут. Это у молодых сейчас навигаторы, а он по старинке, потому что не доверял этим современным оборудованиям. Ещё неизвестно куда заведут!
 Всё ведь хорошо было, без запинки почти весь маршрут прошёл, а тут сбился. Шла дорога, шла, но потом друг упёрлась прямо в заросли какие-то и всё, приехали! Афанасьев вышел из машины, обошёл вокруг и со злости пнул колесо. Залез в кабину и ещё раз сверился с картой: всё верно, вот она дорога, как шла, так и идёт. Завёл машину, сдал назад, а потом вдруг строение какое-то заметил в сторонке, чуть левее от зарослей. Е-моё, там же железная дорога чернеет, и переезд виден.
 С надеждой пошёл к будке. Будочка новая, свежевыкрашенная, гравий вокруг насыпан. Эко ты, удивился Савельич!
 Из дверей вышел мужик в оранжевой жилетке.
- Я тебя издалека заметил, – протянул он руку, - Кто это, думаю, в наши края пожаловал!
- Да вот заплутал немного, хотя не должен был! – Афанасьев кивнул на кусты, - Вон же дорога проходит, в тут целый лес на пути!
- Здесь мало кто ездит, всё больше по Аникеевской трассе, - мужик показал рукой на дверь, - Заходи!
- Ты здесь стрелочником что ли? – спросил Савельич, когда вошли внутрь, - Надо же, на карте «железки» этой нет, прямая дорога до Рогова.
- Неверная твоя карта! – усмехнулся мужик, ставя чайник на плитку, - Я здесь столько лет живу, что и сам уже не упомню. Как тебя по имени-отчеству?
- Зови просто Савельичем.
- А я Глыба. Это фамилия моя такая, так что не удивляйся!
- Да я что, фамилия как фамилия.
- Ну, да! Ты как по части земляничного варенья?
- Пойдёт, давно не пробовал!
 Они пили чай, и Афанасьев рассказывал Глыбе о своём житье-бытье, о маленькой пенсии, о том, что давно закончил свою кочевую шоферскую жизнь, да вот заработок подвернулся, и он не устоял.
 Глыба, оперевшись локтями на стол, прихлёбывал кипяток из кружки и сочувственно качал головой.
- А я вот, - прервал он монолог Савельича, - никогда никуда не уезжал. Как определили меня на это место, так здесь и живу.
- И семьи что ли нет? – спросил Афанасьев.
Глыба промолчал, и Савельич пожалел, что задал этот бестактный вопрос.
- Что-то поездов не слышно! – спохватился он, стараясь увести разговор в сторону.
- Ходят. До Рогова ходят. Сейчас объездную построили, всё больше по ней. Да, - Глыба поднялся из-за стола, - тебе назад до трассы надо, там дорога лучше.
- А я сократить решил, километров пятьдесят выигрываю, - Афанасьев тоже встал, непроизвольно поправив сбившуюся скатерть, - Так здесь, говоришь, не проеду?
- Проедешь, но лучше там! – посмотрел на Савельича железнодорожник.
 Они вышли на улицу, и Афанасьев пошёл к машине. Оглянувшись, помахал рукой: Глыба стоял, прислонясь к будке, и смотрел ему вслед.
 Вроде, переезд как переезд, вон и фонари на шлагбауме моргают, а дорога кустами проросла! Чудно!
 В Рогове Савельич разгрузился и порожним рейсом отправился домой. Ещё перед выездом, обедая в одной из многочисленных придорожных кафешек, поинтересовался у местной шоферской братии о той дороге, что вела через глыбовский переезд.
- Да та дорога лет тридцать, как закрыта! – заверил Афанасьева худой водитель тяжёлой фуры, - Как новую трассу построили, так её и закрыли. Заодно и переезд тот за ненадобностью, тем более стрелочник тогда погиб. Ночью составом сбило.
- А говорят, сам бросился! – подключился к разговору другой водитель, - Жена его, что ли, бросила. А что спрашиваешь-то?
- Да так! Спасибо за информацию, мужики!
 Савельич не выдержал и всё-таки завернул на злосчастную дорогу. Подъезжая, ему показалось, что было что-то не так. Те же заросли, да только выше. Оставив машину, он шёл и чувствовал, что увидит совсем другую картину. Так и было: старый покосившийся переезд, с валяющимся рядом поломанным шлагбаумом, осевшую под тяжестью лет будку с облупившейся краской. Она мрачно смотрела на ржавые рельсы пустыми глазницами окон, отчего Афанасьеву стало не по себе, и он поспешил вернуться назад.
 Чёрт знает что! Глыба, чай, земляничное варенье…. Ведь было же! Савельич ехал домой  и знал точно, что это был его последний рейс. Хватит, всех денег не заработать, а с ума сойти вдали от дома вполне реально. Докажи потом, что с покойником чаи распивали! 

                                                            УХОДИТ ЛЕТО

Листья грустно крутят пируэты,
Значит, осень снова на порог,
Вот и всё, опять уходит лето
По одной из тысячи дорог.

А над лесом пёстрые рассветы,
Дождевые капли серебря,
С тихой грустью провожают лето,
Растворяясь в красках сентября.

Буйство трав, лучами разогретых,
Разукрасит ранняя заря.
Вот и всё, опять уходит лето,
В дальние-предальние края.

И набором солнечных буклетов
В отрывных листках календаря,
Нам безмолвно улыбнётся лето,
Тая на палитре сентября….

                                                              КВАРТИРАНТЫ

 Мне этот дом сразу не понравился: какой-то осунувшийся, с облупившейся краской на наличниках, с «дореволюционными» ручками на двери.
- Ты что, предлагаешь нам здесь жить? – удивлённо спросил я у Терёхина.
- А чего тут такого - дом как дом! Главное, что от института недалеко. Никаких тебе трамваев, беготни по улице. Главное ведь другое, мужики! – Андрюха повернулся к парням, стоявшими за нашими спинами, - Серёга, Ганс, не об этом ли мы мечтали? Никаких комендантш, никаких проверок вечерами, ну!
 Серёга Зубцов и Виталик Цейс, по прозвищу «Ганс», пожали плечами. Я понял, что им абсолютно всё-равно  Мы, четверо третьекурсников, решили снять временное жильё на время учёбы. В общаге бесплатно, но там действительно жёсткие правила: отсутствие до 23.00, никаких гостей ночами, а днём только по разрешению коменданта.
 Здесь как раз Генку Терёхина выгнали из общежития. Комендантша унюхала запах спиртного, потом второй раз, третий, ну и с помощью декана решила эту проблему, заодно лишив нашего товарища стипендии. На учёбе его оставили, а вот жильё порекомендовали подыскать. Мы же, верные дружбе, потянулись за Генкой вслед.
- Всё решено, пацаны! – жестикулировал Терёхин, помогая то одному, то другому из нас упаковывать чемоданы, - Я с жильём быстро определился, дом нашёл в двух шагах отсюда! Случайно дедка одного на остановке встретил. Разговорились, он и предложил свой дом для проживания. Мешать нам не будет, потому что у дочки живёт. Как, говорит, старуха моя померла, так и не могу один находиться, надо чтоб кто-то рядом был!
 Дом действительно находился в километре от института. Здесь как раз частный сектор начинался, одна улица из домишек осталась, только тянулась она далеко и заканчивалась где-то на самой городской окраине.
- Ну, что, - ещё раз спросил я, - берём для проживания?
- Сойдёт! – буркнул Ганс.
- Можно! – махнул рукой Серёга.
 Если б мы знали, что ждёт нас впереди, никогда бы не переступили за калитку этого жилища на тихой улице, с поросшими сладкой малиной заборами….
Так и потекла наша жизнь, не ограниченная всевозможными приказами. Комнаты были с мебелью, поэтому и покупать-то ничего не пришлось. Кое-как навели порядок, обои переклеили – вот и всё обустройство. Вечерами гуляли по городу, знакомились с девчонками и через несколько встреч расставались. Тогда ведь, в семидесятые, ещё не было компьютеров и сотовых телефонов, поэтому развлекались, как могли. Вечерами сидели над заданиями, спорили, проверяли друг у друга правильные ответы. Двое из нас получали стипендию, а двум другим предки иногда переводами помогали.
 Соседей вокруг не было, поскольку близлежащие дома давно стояли пустыми, и только там, вдали, вечерами светились огоньки. И это радовало: пусть далеко, но всё-таки живут люди!
 А дом пропах: то ли плесенью, то ли гнильём воняло от стен. Но мы привыкли и старались не обращать на это внимания.
 Хозяина видели всего один раз. Он поздоровался с Генкой, а на нас посмотрел подозрительно, но головой кивнул. Мне даже показалось, что силой себя заставил. Неприятный дедок!
 - Об оплате договорились! – потирал руки Терёхин, - Сказал ему, что раз в квартал платить будем. Согласился!
Всё начались месяца через два, аккурат, в канун Нового года. Поскольку друзья мои жили в соседних областях, то на выходные каждый отправился в  родительские пенаты, чтоб привезти на самый любимый наш праздник какие-нибудь деликатесы, что-то вроде сала или квашеной капусты.
 Я остался. Мама у меня жила далеко за Уралом, поэтому при всём желании два дня ничего не решали. Может, и к лучшему, думал я, отосплюсь, книжки почитаю!
 Когда вечером, проводив друзей на вокзал, подходил к дому, заметил возле калитки какую-то старушку. Стоя по колено в снегу, она всё пыталась заглянуть за забор, но у неё никак не получалось.
- Вы не меня высматриваете? – пытаясь пошутить, крикнул издалека.
Старушка вздрогнула и, как мне показалось, пригнулась, словно от страха. Но всмотревшись, перекрестилась.
 Она оглянулась и подошла ко мне. Ненормальная что ли, подумал я.
- Это вы, студенты, здесь проживаете? – прошептала бабулька.
- Мы. А чего шёпотом-то?
 Она ещё раз посмотрела по сторонам и взяла меня за рукав:
- Давай отойдём-ка, милок, в сторонку.
Я удивился, но следом за ней пошёл – очень уж было интересно, какую такую тайна хотелось ей мне рассказать.
- Вон мой дом с зелёными наличниками, видишь? – старушка махнула рукой и указала куда-то на конец улицы.
- Вижу, - ещё ничего не понимая, буркнул я.
- Так вот, скажи мне для начала, как вы в этот домишко заехали?
- То есть как? Друг деда какого-то нашёл, он и заселил, - мне показалось, что при упоминании нашего хозяина она попыталась, было, прикрыть рукой рот.
- Его не Михалычем зовут? – после небольшого замешательства спросила она, - Вижу его иногда возле дома, только подойти боюсь.
 А ведь действительно, я даже не удосужился спросить у Андрюхи имя нашего благодетеля.
- Может, и Михалыч, а что?
- А то, - старушка как-будто вздрогнула и поманила рукой, что б я нагнулся, - Михалыч ваш уж лет пятнадцать, как в могиле лежит!
Она выдохнула и расслабленно опустила руки, словно выдала свой самый главный секрет жизни.
- Ну, Вы даёте! – мне захотелось смеяться, - Такого быть не может, бабушка!
- Марья Ивановна….
- Что? Ах, да, Марья Ивановна….
- Вот что, дорогой мой, пошли-ка ко мне! Я тебя и чаем напою и много чего расскажу, а там уж сами решайте, что правда, а что нет! – старушка взяла мою руку и потянула прочь от ставшего вдруг ненавистным мне дома.
 А послушать было чего! Много лет назад в доме по Маяковского, двадцать пять, умерла хозяйка. А муж её, Степан Михайлович, до того горевал, что сутками на улицу не выходил. Как рассказывали тогдашние соседи, сидел на табуретке, онемевший от постигшей беды, и молчал. Через неделю после похорон и окна в доме перестали гореть. Это показалось странным соседу и он, перемахнув через забор, увидел в окно мёртвого хозяина. Михалыч висел под потолком, высунув безобразно длинный язык, а рядом валялась его любимая табуретка.
 Испугавшись, сосед побежал в милицию. Приехавший наряд вскрыл входную дверь, но трупа в комнате не обнаружил. Сосед божился, что лично видел висевшего покойника. Странно было другое: двери были закрыты изнутри на крючок, а окна ещё с зимы заклеены по щелям. Так, что уйти, чтобы никто не заметил, не получилось бы.
 Михалыч исчез. Детей у него не было, поэтому в розыск никто не подавал. Потом как-то забылось всё, и дело в милиции закинули на полку. Стоял, ветшая, заброшенный дом, и покосившийся угол напоминал бывшим соседям о своём одиночестве. Постепенно город наступал. Жители уезжали: кто к родственникам, кто в другие города, оставляя свои дома в надежде приобрести квартиру, как только их собственность пойдёт под снос.
- Во, дела здесь у вас! – я поблагодарил Марью Ивановну за рассказ, - Только мы ничего странного не наблюдали. Ребята приедут через два дня, будем искать новое жильё.
- Тебе эти два дня ещё прожить надо… - словно обречённо, промолвила старушка.
- Да, ладно Вам, Марья Ивановна, двадцатый век на дворе, да и я атеист. Как говорится: ни в бога, ни в чёрта!
- Глупый ты, потому как молодой, - она ушла на кухню и вернулась, неся в руках бутылочку с водой. Из кармана фартука достала два небольших кухонных ножа и сунула мне в руки, - Бери, бери!
- Зачем? – всё ещё не понимая, пытался отказаться я.
- Может, и незачем, да только, как придёшь сейчас домой, закопай-ка эти два ножа возле крыльца. Да только крест-накрест закопай, понял? И не в снег, а землицей присыпь.
 Я начинал догадываться, о чём идёт речь.
- Я в палисаднике яблоньку видела, когда возле дома стояла.
- Растёт. Старая уже.
- Не в этом дело. Ты из бутылочки, что сейчас тебе дам, воду солёную из неё под дерево вылей, а посуду выбрось. Выбрось, как можно дальше от дома!
 А потом Марья Ивановна сунула мне в руку ещё какую-то бумажку:
- Здесь молитва, хотя ты, как сам говоришь, безбожник. Сорок раз прочитать надо, именно сорок! Иди, сынок, и дай бог, чтобы ничего не случилось!
 Случилось. И яблоню полил, и ножи закопал, но…. До сих пор ту страшную ночь вспоминаю. Уже к полуночи вдруг забарабанила дверь! Я выскочил из-под одеяла, понимая, что начинается то, о чём говорила старушка. Казалось, неведомый мне налётчик сорвёт дверь. Она трещала, но не поддавалась. Потом невидимая рука ударила в окно, и оно задребезжало, готовое разлететься на десятки осколков. Вдруг посыпалось с потолка, как будто тяжёлый зверь метался по чердаку, словно граната,рванула висевшая на потолке лампочка, и погас свет.
 Вот тут меня действительно обуял ужас! С улицы рвалась в дом поднявшаяся метель, ходуном ходили стены. Обезумевший от страха, я снова нырнул в кровать, забыв про молитву, что дала мне Марья Ивановна. Отвратительно воняло, и всё время казалось, что кто-то холодный и страшный схватит меня вместе с одеялом и утащит туда, в чёрную дыру, из которой нет на вечные времена никакого возврата. Со звоном упал, висевшийся на кухне, ковшик, и звук этот влился в общий поток воплей разбушевавшейся нечести.
 Сколько этот хаос продолжался, не знаю. Думаю, часа полтора. Когда перестал дрожать потолок, и стихло дрожание окон, я осторожно вытянул из кармана брюк бумажку с молитвой. Мне понадобилось всего три спички, чтобы выучить её наизусть!
 Вот она:
«Место мертвецкое в земле, за порогом, там, куда не ведут людские дороги. Покойнику здесь не жить, со мной воды одной не пить, еды моей не есть. Мертвяку с дома сойти, в даль мертвецкую уйти, где мертвые спят, где мертвые кости свои сторожат. Как вода солона, так и к покойнику она зла, от меня гонит-прогоняет, из дома моего изгоняет. Слово мое остро, крестом в землю легло, мертвяка прогнало, до земли мертвецкой прижало»
… Вторую ночь я ночевал у Марьи Ивановны.
 Из дома мы, конечно, съехали. После нашего ходатайства перед деканом и обязательства взять товарища «на поруки», Терёхина вернули в общагу.
Больше опрометчивых шагов мы не совершали.

                                                                      УТРО

Посмотри, лишь окно открой,
Красоту в этом звёздном море,
И я знаю, за той горой
На рассвете целуются зори.

Ранним утром, взмахнув лучом,
Солнце спешно бежит по крыше,
Я целую твоё плечо
И биение сердца слышу.

В каждом стуке любовь таю,
Чтоб осталась со мной навечно,
Если кто и живёт в раю,
То в таком, как у нас, конечно.

И опять, словно ночь дразня,
Слышишь, льётся в волшебном блеске,
Открывая страницу дня,
Соловьиная трель в прилеске.

                                                                      УТРО

Посмотри, лишь окно открой,
Красоту в этом звёздном море,
И я знаю, за той горой
На рассвете целуются зори.

Ранним утром, взмахнув лучом,
Солнце спешно бежит по крыше,
Я целую твоё плечо
И биение сердца слышу.

В каждом стуке любовь таю,
Чтоб осталась со мной навечно,
Если кто и живёт в раю,
То в таком, как у нас, конечно.

И опять, словно ночь дразня,
Слышишь, льётся в волшебном блеске,
Открывая страницу дня,
Соловьиная трель в прилеске.

                                                                  КРАЙ

Я хочу возвратиться туда,
Под молчание гор вековое,
Где озёра блестят, как слюда,
И тайга в малахитовой хвое.

Где по берегу утро плывёт
Над поставленной кем-то корчагой,
Где медведь от бессилья ревёт,
Уколовшись случайно корягой.

Где таятся в природных ларцах
Долгожданные мною пиропы,
Где надежда живёт до конца,
И ещё не истоптаны тропы.

Я хочу возвратиться туда,
В дни раздумий, мечтами согретых,
Где под пологом снова вода,
И намокли опять сигареты.

                                                     СТАРЕНЬКИЙ БАЯН

Кружился снег и падал на бурьян,
Ледовой коркой покрывались лужи,
Лежал на свалке старенький баян,
Который больше никому не нужен.

Казалось раньше – вечен постамент,
Хозяин молод и одет по моде,
И, как наиглавнейший инструмент
Он гордо красовался на комоде.

Менялись парки, сцены, адреса,
Где музыка божественно витала,
На мягких кнопках жили чудеса,
И пел баян, насколько сил хватало.

Вот только, жаль, с годами меркнет след,
Всему однажды свой конец приходит.
В кладовке пыльной много-много лет
Он простоял, бездельничая вроде.

Ну, а потом очередной вираж
С предательством и замолчавшей лирой,
Баян, как устаревший антураж,
Отвёз за город сын его кумира.

Так и лежал в засохших лопухах,
Уже ненужный у замёрзшей тропки.
Метался ветер в порванных мехах,
И, видимо, давно запали кнопки.

Эх, время-время, сколько не проси,
Часы не встанут даже на мгновенье!
… А снег всё так же свалку заносил,
И уходило прошлое в забвенье.

                                           ПОСЛЕДНЯЯ ТОЧКА СУДЬБЫ

Едва придя в себя, я почувствовал боль. Она разливалась по всему телу, словно тысячи молоточков с каждым ударом сердца отдавались в моей голове. Сквозь тяжёлые веки, которые я с трудом пытался приоткрыть, увидел над головой белый потолок.
Хотел повернуть голову, но шея отказывала повиноваться, и снова молнией по позвоночнику прошла боль. Невольно вырвался стон.
 Услышал, как хлопнула дверь. Возле меня возникло миленькое личико и радостно улыбнулось:
- Вот и слава богу, пришёл в себя!
 Я увидел молоденькую медсестру, которая крепко вцепилась в мою руку:
- Вы только не засыпайте, я доктора позову!
 Так началась моя вторая жизнь. Первую, ту, которую прожил до страшной аварии, я вспоминал долго. По эпизодам, по репликам, по фотографиям…. А вот вторая началась с этого замечательного личика. Девушку звали Алёна. Я и сейчас, словно наяву вижу, как она ухаживала за мной: кормила с ложечки, рассказывая о том, как же долго я находился в коме, как часто сидела возле моей кровати и молилась о моём пробуждении.
 От неё узнал, что в той аварии погибли два моих друга. Мне повезло, потому что находился на заднем сиденье, и смятая крыша автомобиля чудом не расплющила меня о пол. 
 Месяц между жизнью и смертью…. Много это или мало, не знаю. Словно минута прошла с того момента, когда я понял, что столкновения с цементовозом не избежать и машинально бросился на коврик между сиденьями. Затем удар, боль и… тишина.
 Приходили из милиции, задавали какие-то вопросы. Я отвечал, стараясь вспомнить те последние минуты. А потом и они перестали приходить. Больше было некому, потому что родители уже давно отошли в мир иной, оставив мне однокомнатную «хрущёвку» да небольшой дачный участок  за городом, в котором я бывал всего несколько раз.
Уже в общей палате, куда меня перевели через какое-то время, я почувствовал перемены. Они происходили во мне, в моей воспалённой голове. И они меня пугали…. Уходила боль, и вместо неё приходило чувство опасности. Я пытался понять откуда оно и не находил ответа. А однажды Николай, сосед по палате, угощая, протянул мне веточку винограда, что принесла его жена. Я поблагодарил и посмотрел ему в глаза. Наверное, слишком явно на моём лицо отразились недоумение и страх, потому что сосед просто положил кисть на тумбочку и обиженно поплёлся к своей кровати. 
- Ты что, не любишь виноград? – обернувшись, спросил он, заметив мою реакцию.
- Да нет, что ты! Всё нормально, просто голова болит, - пытался оправдаться я, - Всё нормально.
 Как было объяснить ему то, что не укладывалось в рамки восприятия действительности человеческим разумом! Я увидел мёртвые глаза. Нет, глаза были, красивые, с искринкой, какие бывают у больных, которых должны вот-вот выписать из больницы. Вот только в тех глазах не было жизни. Что за чепуха, подумал я тогда, как это можно определить? Отвернувшись к стенке, попытался заснуть. Слышал, как ворочался Николай, как по коридору осторожно сновали ночные дежурные. Долго ж тебе ещё лечиться, корил я себя, коль такая чушь гуляет в голове!
 А утром сосед умер. Просто не проснулся и всё. Пришедший доктор констатировал смерть, и охнула пожилая нянечка, прислонившись к стене. Когда санитары вынесли тело, я заметил виноградную гроздь, которая по-прежнему лежала на тумбочке. Страшно. Ещё вчера я видел мёртвого человека, а понял, что он умер, только сегодня. Вот откуда это противное чувство, вот откуда предчувствие беды! Выходит, потеряв здоровье, я приобрёл дар предвидения? А, может, совпадение и ничего более?
- Осложнение, - грустно сообщила заскочившая на минутку Алёнка, посмотрев на пустую кровать. Она сыпала медицинскими терминами, и я, ничего не понимая, просто качал ей головой.
 Потом, начиная заново ходить, я часто, облокотившись на подоконник, всматривался в силуэты людей, гуляющих по больничному саду. Вот тот почти здоров, а тот так и останется инвалидом, почти интуитивно определял я, а вот этот…. Этот не жилец. Он, конечно, выпишется из больницы и вернётся домой, да только через неделю его не станет. Скорая не успеет. Что это, откуда знаю?! У меня стучало в голове, а потом предательски слабели ноги. Сев на кровать, я тёр виски, пытаясь успокоится.
 Из больницы домой меня сопровождала Алёнка. Она тараторила без остановки, то и дело поправляя воротник на моей рубашке. Таксист равнодушно посматривал на нас через зеркало и только хмыкал.
- Знаешь,- нерешительно тронув за рукав Алёнку, сказал я, как только жёлтое такси скрылось за поворотом, - ты только не пугайся, хорошо? Он не доедет сегодня до таксопарка.
- Кто, таксист? – испуганно спросила она.
- Да, он. Повезёт пассажиров вечером и его убьют. Прямо в машине. Задушат ремнём.
- Ты что?!
 Я видел испуг на лице девушки.
- Алёна, послушай, сейчас тебе всё объясню!
 Не знаю, поверила ли она мне в тот момент, когда я сбивчиво рассказывал о происшедших во мне переменах, но только вечером по телевидению сообщили о нападении на такси, в котором, к сожалению, не обошлось без жертв. В брошенной машине было обнаружено тело водителя. К тому же, пропала дневная выручка, как я и предполагал.
 Алёнка, притихшая и расстроенная, уехала домой. Пытаясь привести в порядок свои мысли, в который раз мне не давал покоя один вопрос: как я это вижу? По глазам, по голосу, по силуэту? Чем человек, который скоро умрёт, отличатся от человека, который будет жить? В моей голове проносились тысячи вопросов, и ни на один вопрос у меня не было ответа. Просто чувствовал и всё!
 Алёнка приходила ко мне каждый день после работы. А в выходные мы с ней под ручку выходили в близлежащий парк и дышали свежим воздухом. Она, наверное, свыклась с мыслью о моих сверхспособностях, поскольку не задавала лишних вопросов, и я был ей за это благодарен. Она водила меня по поликлиникам и покупала в аптеках разные лекарства. Я настолько привык к этому, что недоумевал: а как раньше один жил-то?
 В июле Алёнка собралась к больной матери в Тернов. Показав мне билет на самолёт, грустно уткнулась в моё плечо:
- Ты только сильно не скучай, ладно?
- Ладно.
- Недельку поживу и вернусь. Всего семь дней!
Мне захотелось её поцеловать. Я повернул к себе Алёнкино лицо и сделал шаг назад.
- Ты что? – удивилась она, - Ты что-то увидел?
- Милая моя, тебе не надо лететь этим рейсом! – я прижал её к себе.
- Самолёт упадёт, да?
- Нет, не упадёт. Только я вижу, как он горит.
- Ты ведь можешь ошибиться, правда? А гореть он и потом может, когда я уже прилечу! Понимаешь, меня мама ждёт и очень волнуется. Ты ведь не видишь даты, не видишь?!
- Нет, только горящий самолёт….
 Мне б удержать её, остановить! На колени встать и умолять остаться. Только я не сделал ни того, ни другого, потому что понял, что нельзя изменить судьбу, которая была написаны высшими силами ещё до её начала. И видеть конец этой судьбы выпало мне. 

 Моя Алёнка погибла через пять часов после нашего с ней разговора. После приземления лайнер выкатился за пределы взлётной полосы и врезался в ремонтный ангар. Пассажиры были эвакуированы из горящего самолёта. Погибла только одна пассажирка. Ей оказалась девушка, ради которой, наверное, я и выжил в той уже далёкой для меня автокатастрофе.
 А вчера я впервые посмотрел на себя в зеркало. На меня смотрело одутловатое, искажённое душевной болью, лицо. В пустых глазах не было жизни. Ну, вот, и твоё время пришло, равнодушно сказал сам себе, коснувшись щеки. Наверное, пора! И впервые констатировал, что ещё ни разу не ошибся в своих видениях. Хорошо, что смерть моя будет лёгкой: уснул и не проснулся. Сердце….

                                                         НОЯБРЬ НАДЕЖДЫ

Пусть ветра из-за гор принесут наконец-то удачу,
Потому что нельзя нам отсюда уйти без руды.
А река подо льдом на камнях переливами плачет,
И в замёрзшие тропы впечатались наши следы.

Это осень опять расстелила на сопках туманы,
Покрывая тайгу первой кистью холодных снегов,
Где-то там, вдалеке, затаил колчеданные страны
Целый мир тишины  в бесконечном просторе веков.

Разве это беда, что нельзя отдохнуть ни минуты,
Что замёрзшие ветки у лапника очень остры?
Мы уходим с утра по проложенным нами маршрутам,
И снежинки кружат, опускаясь на наши костры.

… В этом целая жизнь уместилась на наших планшетах,
Где надежда живёт посреди череды неудач.
Утопает ноябрь на палитре холодных сюжетов,
А на склоне горы засыпает под снегом кедрач.

                                                              НУВОРИШИ

То было время сладостных утех,
Запретных тем и яростных фантазий.
Я ж почему-то думаю о тех,
Кто вмиг взлетел тогда «из грязи в князи».

Всё прагматично, строго, без прикрас,
Построив жизнь в мирке своём убогом,
Чужие судьбы разрушали враз,
И каждый мнил себя едва ль не богом.
                
Свой путь торя, готовые к боям,
Сломав стереотипы и устои,
Они не знали жалости к друзьям,
Свою карьеру на костях построив.

Страну без страха рвали на куски,
Законы принимая в новом стиле
Одним лишь мановением руки.
Простили их? Наверное, простили.

Но до сих пор надеждам вопреки
Мы движемся различными путями.
…Жаль, не растут у мудрости клыки,
И не бывает доброты с когтями.

ЙЕТИ

  Увлекательная вещь – рыбалка! А зимняя вообще неповторима! Сам-то я человек городской, кроме маленькой речушки никаких водоёмов поблизости нет. Откуда у меня страсть такая – не знаю, но только каждый свой отпуск непременно выбираюсь на природу и вдали от городской суеты предаюсь своему любимому увлечению.
  В тот год выпал мой отпуск на январь. Несколько дней гадал куда податься, а тут позвонил дружок армейский Никита, позвал к себе на Волгу. У нас, говорит, такие лещи да сазаны водятся, что про работу свою забудешь, а то, глядишь, и на постоянное место жительства сюда переберёшься. Знает, чертяка, мою слабость!
  В общем, поехал я. Часов десять на поезде, два часа на автобусе. До Никиты добрался поздно вечером. Это я в отпуске, а ему-то завтра на работу, поскольку только среда на неделе!
- Ты давай осмотрись тут пока, а в субботу маханём с ночёвкой. У меня дед знакомый живёт в деревне, прямо на берегу, представляешь? – Никита азартно жестикулировал руками.
- Тише ты, - прижал я палец к губам, - своих разбудишь!
  С утра дружок умчался на работу, а я по его совету решил окрестности посмотреть. Вышел на улицу с обеда – благодать! Жигулёвские горы вокруг, снег на солнышке искриться, зелёный лес обложил посёлок со всех сторон. Райское место, подумалось в тот день!
  Кто меня дёрнул тогда прогуляться в окрестных зарослях?! Короче, любовался я, любовался здешней красотой, но только понял потом, что заблудился! Сначала смешно стало: эх ты, горожанин, едва несколько шагов сделал и запаниковал! Потом не до смеха стало. Чем больше я кружил, тем яснее понимал, что по глубокому снегу последние силы свои растеряю. Мороз крепчать начал, скоро вечер наступит, а, значит, темно станет. Вот тут уже страшно стало! 
  Решил идти подальше от ближайшей сопки. Там долинка, посёлок, помнится, в ней стоял. Господи, у меня же мобильник в кармане! Лихорадочно вынул телефон и тут же опустил руки – связи не было! Да и откуда ей взяться, в лесу-то….
  А потом мелькнуло что-то за сосёнкой.
- Мужик, погоди, пожалуйста! – я радостно закричал и стал махать руками.
  Силуэт за сосной замер. Смотрю, это и не мужик вовсе. Так, чудовище какое-то, вроде большой обезьяны. Чувствую, как предательски задрожала челюсть, и стук зубов до сих пор помню. Снежный человек что ли? А он наблюдал за мной! Полморды из-за ствола выставил и замер. Он стоял, и я стоял. У меня уже ноги и руки замерзать начали, а самому жарко, как возле печки (от страха что ли?). Наконец, потоптался тот несколько секунд, развернулся и напролом через мёрзлые малиновые заросли направился. Не спеша так, даже оглянулся раза два. Только хруст послышался. Не знаю, долго стоял бы я так или нет, да только птица какая-то вдали крикнула. Тут и мелькнула мысль, а не медведь ли это был? Хоть и страх ещё не прошёл, но решил посмотреть на то место, где неизвестный прятался. Забыл, что и темнеть уже начало.
  Следов, конечно, много было. Глубокие, с чётким отпечатком, как у человека, только огромные. Стало доходить, что не медведь это. Медведь топтаться не будет, подумалось мне, замер бы и наблюдал. А то и на меня бросился бы, раз шатун! Другие медведи давно в берлогах спят. Да и запах стоял противный такой, вроде протухшего пота. Увидел клок шерсти на ветке. Взял и в карман сунул, чтоб Никите показать. Хотел сфотографировать всё телефоном, да только где его найдёшь - видать выпал, когда позвонить хотел.
  Опять страх навалился, когда на небо посмотрел. Как выбираться-то? Как и задумано было, пошёл от сопки. Затылком взгляд чувствовал: ведь никуда не ушёл этот йети, провожал меня молча. А из-за этого ещё страшнее было.
  Короче, вышел я из того леска, прямо на посёлок вышел. А Никита уже полпосёлка в поисках меня обегал. Говорит, уже в МЧС звонить собирался!
  Рассказал ему о встрече, клок показал.
- Ну, ты, брат, даёшь! – Никита шерсть на свет посмотрел и ведро выбросил, - Какой снежный человек, ты что, фантастики  начитался? Здесь и медведей-то отродясь не водилось!
Никита мне так и не поверил, а я до сих пор убеждён, что это был йети.

                                                                ДЛЯ ТЕБЯ

Клонят годы разрыв-траву,
Сколько хочется – не отмеришь,
Я всегда для тебя живу,
Для одной тебя, веришь?

За ступенью опять ступень,
Путь нелёгкий сквозь боль и скверну,
Даже в самый холодный день
Нам тепло с тобой, верно?

Что положено – нам нести,
Всё, что рядом - не осознаешь.
Если надо тебя спасти
Умереть смогу, знаешь?

Нет дорог, что нельзя пройти,
Счастье надвое не умножишь,
Не устать посреди пути,
Сжав ладонь мою, сможешь?

                                                                   ДОМОЙ

По берегам наносы бахромой,
И от морозов стынут лапы кедров,
А мы с тобой торопимся домой
За тысячи холодных километров!

В купе заглянет поздняя звезда:
Мол, спать пора, рассвет ещё не скоро!
В веснушках окон мчатся поезда
Через Урал на волжские просторы.

Разъезды, полустанки, города,
И серпантин вдоль горного отрога.
Как в бесконечность тянет провода
За горизонт железная дорога.

Искрится снег и вместе с полутьмой
Взмывает в небо от порывов ветра,
А нам с тобой так хочется домой
За тысячи холодных километров….

                                                        У ЁЛКИ НОВОГОДНЕЙ

Ну, вот и всё, осталось полчаса,
И старый год уйдёт от нас сегодня.
Случаются на праздник чудеса,
Как в детстве возле ёлки новогодней.

Я, как и в раньше, подойду к двери
И в щёлку загляну с надеждой робкой
Увидеть, что на ёлке фонари
Ещё горят и не погаснут долго.

Хочу увидеть, словно в первый раз,
Как дикобраз перебирает чётки,
А  заяц и лиса танцуют вальс,
И отбивает серый волк чечётку.

Как пёстрый дятел, словно наяву,
Притих на лапах новогодней ёлки,
Как дразнят белки старую сову 
И прячутся в мохнатые иголки.

Несчастных нет и некрасивых нет
В чудесном мире сказочной опушки,
Вот после вальса зазвучал кларнет,
И замечталась в ходиках кукушка.

Здесь места нет ни зависти, ни злу,
А у врагов отныне сняты маски.
… Ну, вот и всё, меня зовут к столу,
Я осторожно отойду от сказки.

Проходит ночь, но в предрассветный час,
Свет погасив, не закрывайте двери,
Ведь выбор есть у каждого из нас,
Поверить в это или не поверить.

                                                               ЧЕЛЮСТЬ

 Михаил Иванович умирал тяжело. Он то засыпал, то просыпался и смотрел помутневшими от боли глазами на дочь, на зятя, на ходики, что монотонно отстукивали последние часы его жизни. Диван, на котором лежал больной, поскрипывая, впитывал в себя проступающий холод умирающего тела.
- Папа, папа… - плакала Антонина, присев на табуретку. Он гладила шершавую руку отца и понимала, что однажды, совсем скоро, эта рука не ответит на её тепло и не вздрогнет от прикосновения.
- Ладно, Тоня, что ж поделать-то… - успокаивал жену Алексей, зять Михаила Ивановича.
 Они уходили на кухню, плотно прикрыв дверь, оставляя умирающего наедине со своей болезнью.
 Но иногда он просил есть, и Антонина с радостью бежала в комнату с маленькой мисочкой сваренного куриного бульона. Тогда казалось, что отец выкарабкается, победит свой недуг, и дом снова наполнится его бесконечными замечаниями, кряхтением и долгим кашлем от выкуренной сигареты.
 Михаил Иванович умер ночью. Когда зять зашёл в комнату, чтобы поправить тестю вечно сползающую подушку, тот уже не дышал. «Отмучился» -  то ли с облегчением, то ли с жалостью мелькнула мысль.
 Похороны, поминки пролетели в едином кадре какой-то чужой, совершенно не относящейся к ним ленты. Антонина и Алексей слушали дежурные речи сожалений, высказанные соседями, воспоминания о молодости Михаила Ивановича, рассказанные его сверстниками. Только им очень хотелось, чтобы это всё закончилось, чтобы все разошлись и, оставшись вдвоём, наконец, осознали, что одним человеком в их семье стало меньше.
 А недели через две  Михаил Иванович пришёл к Антонине во сне. Она в ужасе проснулась и стала трясти Алексея за плечо.
- Понимаешь, - дрожащими губами рассказывала она ничего не понимающему мужу, - стоит и мычит! Показывает мне что-то и плачет!
- Ну, что ты, дурёха! – Алексей, как мог, уговаривал жену, - Это же просто сон! Ты ведь думаешь о нём, вспоминаешь, вот и мысли твои в сон превращаются!
- Как живой стоит и рукой куда-то показывает, - не могла успокоиться Антонина. Она прижималась к мужниной груди и ещё долго вздрагивала от всякого постороннего шороха.
 Через неделю отец пришёл второй раз. Антонина проснулась в слезах, понимая, что в этот раз уснуть не придётся.
- Лёша, он голодный там! – в истерике, размазывая по лицу слёзы, бегала она по комнате, - Ему есть нечем!
- О чём ты? – Алексей недоумённо смотрел на жену.
- Челюсть…
- Что, челюсть? Объясни, наконец!
- Он челюсть забыл! – Антонина подбежала к мужу, - Ну, конечно! У него челюсть вставная была, ты не помнишь?!
- Точно… - опустился на кровать Алексей, - Как же это мы так….
Они сидели, обняв друг друга, и пытались найти решение этого необычного вопроса.
- Где её искать-то, эту челюсть?
- Может, положил куда? – Алексей нахмурил лоб, - Хотя, он и не вставал последнее время. Стоп!
Ну, конечно, челюсть должна была быть именно там, куда мог положить её умирающий хозяин – на спинке дивана. А потом, среди похоронной суеты, её просто случайно столкнули на пол. Она закатилась к стенке, и о ней никто не вспомнил.
 Челюсть нашлась, и Антонина аккуратно завернула её в тряпочку.
- А теперь что? – спросила она мужа.
- Не знаю, никогда с таким не встречался…. Слушай, а, может, с утра увезём её на кладбище да закопаем на могилке, а?
 На том и порешили. Утром Алексей завёл машину, и они поехали выполнять последнюю просьбу Михаила Ивановича. Аккуратно выкопали ямку прямо у изголовья, Антонина дрожащими от волнения руками положила в неё завёрнутую челюсть, а Алексей ладонями присыпал и сравнял землю.
- Михаил Иванович, так? – почему-то спросил он, обращаясь к фотографии на памятнике, с которой смотрел на них улыбающейся тесть.
- Ты заметила, как он улыбался? – спросил Алексей у жены, когда они ехали обратно.
- Да ладно тебе, - Антонина погладила мужа по плечу, - показалось просто….
Прошло несколько дней. Отец больше не приходил к дочери. Казалось бы, слава богу, темы такой больше нет, но с каждым днём они всё отчетливей  понимали, что необходимо съездить на могилу, посмотреть, как там!
Наконец, однажды, не выдержав, Алексей снова завёл автомобиль. Пока ехали, испортилась погода. Закапал мелкий дождик, и небо затянули враз налетевшие серые тучи.
- Неуютно… - пожаловалась Антонина мужу.
- Что поделаешь, не возвращаться же! – вздохнул тот.
 Подходя к оградке, Алексей попридержал жену. Он кивком головы показал на тёмный комок, что лежал возле памятника. Комок вдруг поднялся и зарычал.
- Собака… - удивилась Антонина.
 Пёс встряхнул свою чёрную шерсть, отчего брызги полетели в разные стороны, и замер, оскалив пасть. Страшные, налитые кровью глаза, озлобленно смотрели на невесть откуда взявшихся непрошенных гостей,
и по белым клыкам сбегали тонкой струйкой холодные капли затянувшегося дождя. Пёс не замечал этого и продолжал угрожающе рычать, не оставляя дальнейших сомнений на свои действия.
- Пошли! – Алексей тронул за плечо жену, - Нам здесь не рады.
 Несколько месяцев они не решались приехать на отцовский погост.  Прошла осень, отыгрались по косогорам да поселковым окраинам зимние вьюги, отшумели ручьи, вливаясь в весенние речки. Поговаривали, что на местном кладбище видели чёрную собаку, и протяжный вой её частенько доносился издалека, отчего в местном отделении правопорядка участились жалобы жителей на свою безопасность. 
- У, злыдня! – поговаривали местные мужики, - Как теперь к своим-то ходить?
Милицейский рейд ничего не дал, поскольку с некоторых пор вой прекратился, и этого пса больше никто не видел.
 В июне Алексей и Антонина решились приехать на кладбище. Они подправили отцовскую могилу, старательно выдёргивая сорняки. Алексей всё-таки не выдержал и попытался найти закапанную когда-то тряпицу с челюстью.
- Здесь ведь? – спросил он жену.
Та кивнула головой, но через минуту была понятна вся тщетность этих поисков – челюсти не было….

                                                                  В ЛЕСУ

Запорошенной снегом тропинкой лесной
Я пройдусь, своих чувств не скрывая,
Как же всё-таки здорово пахнет сосной
В этом белом оазисе рая!

Перед этой красой никогда не солгу,
Я пропитан ей каждой частицей.
Вон в сторонке притихли в глубоком снегу
Куропатки, забавные птицы!

Белка уши вразнос – кто я, друг или враг?
Смотрит пристально с веток рогатых,
А тропинка бежит и, спускаясь в овраг,
Исчезает в сугробах мохнатых.

На обратной дороге увижу лису:
Эй, плутовка, не будем прощаться!
В это тихое счастье в сосновом лесу
Бесконечно хочу возвращаться….

                                                           ВЕСЕННЕЕ СЧАСТЬЕ

Отпоют в полях ручьи голосистые,                
Отыграются апрельские сполохи,
Зашумит весна кленовыми листьями
И утонет в аромате черёмухи.

А мы под руку пройдёмся по улице
Мимо сквера, где берёзы кудрявятся,
И прохожие тобой залюбуются,
Пусть завидуют, какая красавица!

Ветерок к твоим ресницам притронется
И умчится, чтоб в лугах позабавиться,
Нам с ограды чьей-то тополь поклонится,
И Солунский перезвонит за здравицу.

Запах дома, запах чёрной смородины,
Я пронёс через потери и замяти,
Потому что невозможно без родины,
Потому что невозможно без памяти.

Отпоют в полях ручьи голосистые,                
Отыграются апрельские сполохи,
Зашумит весна кленовыми листьями
И утонет в аромате черёмухи….

                                                             ВРЕМЯ, ВРЕМЯ...

Я верил – время можно обмануть,
Что старым никогда не буду сроду.
… Не повернуть, назад не повернуть
Мои так быстро прожитые годы.

В которые смотрю издалека,
Где без меня по сопкам бродят зори,
Хочу услышать, как бурлит река,
И сойки крик на дальнем косогоре.

Меняются картины неспеша,
Ведёт куда-то память безнадёжно,
Всё жаждет беспокойная душа
Нелёгких троп и широты таёжной.

Я вновь и вновь болезням вопреки
Хочу сбежать от суеты постылой,
… Листаю полевые дневники,
В которых время навсегда застыло.