Форум

      ЛЮБОВЬ  И  ПЛЕЧО  ДРУГА

      Вот, уж, что только не пережил наш железнодорожный посёлок за тридцать лет существования, какие только катаклизмы не испытывал, каких только уникумов и бандитов не взрастил за эти года, а чуднее Алёшкиной любви видАл!

      Хотя, честно говоря, и вся семейка то Лёшкина (и родители, и сестрица) – все они какие-то не от мира сего были. Причём, разноплановые все, каждый со своим прибабахом.

      Батя то его, Павел Сергеевич, допустим, ещё куда ни шло, кошководством занимался. Нагорбатится у себя на лесопилке, пожрёт вечером – и давать шлындать по дворам, кошаков высматривать да выпрашивать на время, ежели домашние какие. Всё хотел уникальную местную породу вывести, «Уральскую  железнодорожную». Эт чтоб рисунок шерсти не как у тигры был – полосками, а  чтоб  ещё и поперечные появились, будто шпалы с рельсами. Дюже мы, ребятня, любили ему помогать. Он же не за так просто этих хвостатых у нас принимал,  а каждого пистолем одаривал деревянным, на работе выточенным. Кому наган, кому маузер, кому «макар» перепадал… Их кузбас-лаком  покрыть – от настоящего не отличишь. Жаль, не успел мужик дело свое закончить, рано умер. А жинка его, теть Вера, сразу же, до похорон ещё (тело, говорят, ещё не остыло!) распустила весь этот зоопарк. Уж шибко на чистоте помешана была. Нигде не работала! «Домохозяйкой» себя обзывала. У нас, в поселке! Бабы только кривились: было бы семеро по лавкам, а то… двоих поимела – и на тебе: «домохозяйка»! Уработалась, стахановка! Тьфу, ни стыда, ни совести у бабы!

      Но та и бровью не вела. Сидит себе в хате и всё чего - то моет, чистит, стирает, готовит. Кошек на дух не терпела! Благо, дядя Паша держал их в сарайке в вольерах, как кроликов, а то я не знаю, как бы они столько лет вместе прожили…

      И детишки у них такие же получились… разнояйцевые по характеру… полная противоположность по нутру… Лешка – дурак однолюбый, а Галка – кобыла ненасытная, лахудра  поселковая. Гуляла – спасу нет, хоть и учительница начальных классов! Они с Алёшкой, как матушка вслед за отцом померла, дом на две части разделили с отдельными выходами. Ну, так она сразу и пошла в разнос. Кто только из поселковых у неё не перебывал! Стыдно перед Лёхой при встречах было – не передать! До мурашек! Но всё - равно к ней пёрлись. Молодые были, недоумки.  Поначалу всё глаза отводили да «бычки» молча смолили, пока Лёха не сказал однажды всем нам (в посадках сидели, в картишки играли да бутылочку распивали):

      - Ребя, ну, чего вы, как огузки варёные? Если из-за Галки, то в голову не берите… Она ж взрослый человек, тридцадчик почти стукнуло! Чего я, указка  ей, что ли?! У самого семья…

      Ну, и успокоились мы, конечно. Раз сам братишка знает об энтом и «добро» даёт… Но к Галке с тех пор почему то подкатывать перестали. С соседнего посёлка мужики ещё ходили, а мы – нет, пас… И хрен её знает – отчего?.. Всё ж таки, видимо, Лёху жалко стало. Он же, как ребёнок, хоть и   под два метра ростом. Брыли развесит, шары наивные свои выкатит – иль по головке гладь, иль в угол ставь. Да и что, других девок не хватает, что ли?..

      Вот, что - то опять я не о том. Про Алексея хотел, про его любовь, а всё вокруг да около…

      В общем, было Лёшке  двадцать пять, когда он влюбился. Вусмерть, до безумия. И было бы в кого!.. Сам - то здоровый, красивый, щекастый, кровь с молоком, а в жены взял  Верку Седову, продавщицу с молочного магазина. Мелкая, дохлятина, белобрысая… Чего он в ней нашел – леший его знает! За ним такие гонялись – у мужиков  судорогой ноги сводили от зависти, а он!.. Он же даже вечерами почти перестал у нас, в компашке появляться! Отработает – и строго домой! Во, характер! Душа в душу  жили. До того дошло, что старухи поселковые со скамеек нам вслед гундосили:

      - Вон, дружок то ваш, человек человеком, а вы, шантропа забулдыжная… - и так далее…

      Только, вот, года через три после их свадьбы пошел по посёлку слух: гуляет Верка. А потом и свидетели нашлись:  дескать, Алексей с утра на работу, а к ней ухажеры (работала то она по два дня через два). То ли от Галки этим паскудством заразилась. То ли Лёха её права чем-то ущемлял…  по ночам.

      Хотя, как он мог «ущемлять»? Мы в баньке частенько парились, всю подноготную у него видели. Не мог он её со своим Апеннинским полуостровом без удовольствия оставить, хоть режьте меня! Вот до крика, до базара да майдана довести мог, это запросто. Но у нас, в поселке, это не практиковалось: что б орать от удовольствия да ещё по ночам… Как пустобрёхи дворовые, что ли, честно слово?.. Потихоньку – полегоньку, без всяких этих «Я! Я!». Чего перед людьми то выпячиваться?..

      Мы, друзья его, всё-таки склонялись к версии с Галкой. А чего? Чего стенку живут, запросто заразиться паскудством этим могла!

      И Лёху осторожно предупреждали, намёками, дескать, «бабы то, они почти все гуляют, если возможность есть… через три года после свадьбы им шлея под хвост попадает… а, вот, помните дядь Веню? У него…».  А этот телок только сидит, слушает и лыбится, будто не для него говорим, а просто так, языком мелем! Ну, после этого мы, уж, прямо ему всё выложили: и кто, и когда… Не верит! НЕ-ВЕ-РИТ! Сидит, рожа сытая – и улыбаться продолжает, самаритянин покоцанный!

      - Я, - говорит. – Верке своей верю и проверять её не буду. Пошли вы все…

      И послал, конечно. Мы не обиделись. О, думаем: то ли любовь у него такая, дефективная, то ли мы чего - то не просекаем. Замяли тогда разговор. До вчерашнего дня.

      А вчера, часов в пять, сидим у школы в скверике. Пивко, селёдочка, само собой, «беленькая»… А чего вы хотите? Суббота, передохнуть пора. И тут Лёха подкатывает!  Давно уж с нами не сидел, а тут нарисовался! Обрадовались все, гонца  послали за добавкой.

      - Какими, спрашиваем, судьбами?

      - Да у Верки отпросился. С ребятами полгода уж не встречаюсь, неудобно. Часа на два, на три… Баньку потом топить. А у вас что нового?

      Ну, и пошел разговор по душам. Сидим, щебечем, никого не трогаем. Смотрим – ещё один дружок к нам валит, Генка Жмак. Поздоровались, налили, ждём, что путного скажет. А он глаза от Лёхи прячет. Уставился на мраморного пионера с барабаном и молчит, водку цедит.  И вдруг  как ляпнет:

      - Лёха! Можешь мне в морду дать! Но к твоей Юрка с Рессорной пришел. С бутылкой. Я собственными глазами видел, - и  допил свою долю до конца.

      Алексей потемнел рожей своей. Но, видимо, два стакана «микстуры» своё дело сделали: адекватным Лёха стал, без придури.

      - Ладно, - говорит. – Посмотрим… Но ты, Генка, смотри!.. – И кувалду свою пятипальцевую под нос тому. Затем встал и ушел.

      - Ты-то как узнал? – затормошили мы Генку. Теперь этот придурок, как Алёшка, краснеть стал, застеснялся, замямлил:

      - Да это… Галку из школы провожал… у калитки её постояли… я и увидел этого, с Рессорной…

      - А Галку чего провожал? Зачесалось?

      - Есть маленько, - он потупился. – А всё - равно не вышло ничего, - махнул рукой.

      - Чего так?

      - Да она всю панталыку мне сбила! «Ты, говорит, просить то у меня будешь? Иль топтаться здесь будем? А то я домой пошла, ноги замёрзли». Чего, уж, после этого суваться? К ногам – то её холодным, а?..

      -  Да - а…

      Разлили мы остаток, закурили. Достали спички, жребий потянули, кому ещё до магазина бежать и продолжили беседу.

      А через полчаса и Лёшка объявился. Всё такой же угрюмый, но с блеском в глазах. Мы на всякий случай на Генку оглянулись – спит на лавочке без задних ног. Вздохнули облегченно: лежачего Алексей не тронет.

      - Ну… что?.. – начали мы зондировать его.

      Он долго молчал. Затем сознался:

      - Прав был Генка. Застукал.

      - Ну… и?.. – продолжили мы зондаж.

      - Выгнал взашей. «Иди, говорю, отсюдова, пока цел. Калитки, что ли, с Галкой перепутал?» Он ка-ак сиганёт с крыльца! Аж про бутылку забыл! -  Лёшка достал из кармана  открытую, но не початую бутылку. – Во! Разливайте.

      - Ну?.. А Верка?.. – всё – таки решились мы.

      - А чего «Верка»? Сдёрнул её с койки. «Дура ты стоеросовая! – говорю. – Сама для бани дрова руби!» Ну, и хлопнул дверью. Думаю, поймёт сейчас.

      Мы раззявили варежки. Затем захлопнули.

      Блаженный! Ей – Богу, блаженный!  

      Через десять месяцев у них двойняшки народились, пацаны. Вылитые Лёшка!

      И мы до сих пор радуемся – не нарадуемся: ежели б не мы, друзья, кто знает, может, у Верки и через девять месяцев кто–нибудь народился?.. На Лёху не похожий, тьфу – тьфу…

      А Лёшку с тех пор ещё больше зауважали. Хотя… Может, всё – таки, придуривался он? С любовью – то  своей безграничной, а?..

      СОБАЧИЙ   БОГ

      Мне уже второй раз за месяц снится почти один и тот же сон.

      Будто гуляю я со своим трехмесячным щенком в посадках. Лето, зелень, тепло. Моя Окки чинно вышагивает слева от меня на поводке. А справа шествует громадный пес с белоснежной курчавой шерстью.

      Я плохо разбираюсь в породах собак. Этот пёс был похож на пуделя, но размером с телёнка. Я не знаю, откуда и как он появился.

      Он шел рядом, изредка посматривая то на меня, то на Окки. И разговаривал со мной. Не знаю, как это у нас получалось, но я его  с л ы ш а л. А он  с л ы ш а л  меня. Но я не открывал рта. А он не открывал пасть. И мы     р а з г о в а р и в а л и! Что поделать: сон. Иллюзия. Мистика.

      - Всё будет хорошо, - успокаивал пёс меня. – И не трясись ты над своей Окки, отпусти с поводка, она не убежит, я ручаюсь.

      - Убежит,- возражал я вяло. – Уже пробовала – кое-как поймал. Возраст у неё такой. «Бегунок»…

      Мне показалось, что он улыбается.

      Я нагнулся и отстегнул щенка.

      Окки продолжала идти рядом и, что странно, слушала нашего попутчика, повернув к нему наивную мордашку. Не бесилась, не прыгала, не лаяла – молча слушала.

      - Не волнуйся за неё. У вас всё будет хорошо. Я помогу ей. Только ты оставайся человеком…

      Я проснулся.

      На душе было необычайно светло и радостно. Зимним темным утром… светло и радостно… Со мной был Собачий бог. Я знаю – это был он. Большой, белый, пушистый. И добрый.

      Я свесил руку к полу. Окки, не просыпаясь, что то проворчала, лежа на подстилке, заворочалась, потянулась и затихла.

      Я лежал на спине и улыбался. А по щекам текли слёзы.

      - Что ж ты так поздно, родной? Что ж так поздно? Что ж ты раньше-то мне не снился?!

      И слёзы текли и текли…

      И я улыбался…

      И Окки вздрагивала во сне…

      И подстилка под ней была та же, прежняя, от  погибшей год назад моей любимой Ульки-Рики…

      Но Бог был рядом.

      И я улыбался. Сквозь слёзы.

     «ДАЙТЕ  ЕЙ  ПЯТНАДЦАТЬ СУТОК!»

     35 лет - это, я вам скажу, дата! Сами понимаете… Расцвет всего! И чувств, и плоти!.. Душа просит, а нутро может! Всё может! Гармония! Ей- ей, гармония! Ни тебе юношеской трепетности и беспомощности, когда душа просит, а нутро, как надо-то, и не может!.. Ни тебе старческой «и не хочет, и не может.  А если хочет, то всё - равно не может»…

      А здесь… Апогей! Да ежели ещё и с хорошим столом!.. Да с хорошими друзьями!.. Мечта!

      Ну, и чего тогда время тянуть?  4 апреля  все и собрались у Лики, 35-летней деньрожденницы. Как сели в 15-00, так  и  начали «мечтать». Лишь изредка отрывались от стульев: потоптаться под музыку. Но уж от души! До отпада! Под Сердючку с буфером! И чтоб хрусталь в стенке вздрагивал и стучал зубами от страха! Во как!

      И как это только на шестом часу пиршества  Лика услышала звонок в дверь - уму непостижимо.  Чудо, да и только!

      Лязгнув замком, она открыла входную железную дверь.

      У порога стоял сосед Кеша с нижнего этажа и продолжал давить на кнопку.

      Трико, майка, тапки. Видимо, только что из квартиры…

      Так и стояли ещё с полминуты, глядя друг на друга.  Лика- счастливая и немного пьяненькая, сосед - серьёзный и пьяненький. Сзади, за спиной Лики гремела музыка, слышались визги и топот танцующих гостей.

      Лика, наконец, надоела эта игра в гляделки. Она стукнула Кешу по руке.

      -Чего надо?

      -Слушай, у вас совесть есть?!- громко заговорил он, пытаясь перекричать музыку. – Время - девять вечера! У меня жена уснуть не может: у вас всё гремит!.. Совесть-то есть?! Не одни  живёте!..

      Лика уже не улыбалась.

      -А вы с Машкой водку поменьше жрите - вот и спать будете нормально.

      -На твои, что ли, пьём?- Кеша набычился, подался вперёд.

      -Всё?

      -Всё!

      -Да пошёл ты!..

      Лика с грохотом захлопнула дверь перед опешившим соседом. Ламбадно покачивая бёдрами, ввинтилась в общий круг, дотанцевала до музыкального центра и врубила максимальную громкость. Веселье закрутилось с новой силой.

      -Кто там?- проорал муж Валерка.

      -Кешка приходил!

      -Что ему надо?

      -Да пошел он!.. Напьётся - и права качает!.. Музыка ему помешала!

      И всё. И забыли о Кеше. И продолжили праздник.

      …Повторный звонок в дверь, длинный и противный, раздался минут через двадцать. Уже сидели за столом после танцулек,  совершенно оглохшие от тишины. Поэтому нервы у всех после звонка как-то нехорошо напряглись. И открывать двери вместе с Ликой отправились муж Валера и ближайшие к выходу друзья.

      На пороге стоял всё тот же Кеша со своими ближайшими друзьями.

      -Мужики!- твёрдо сказал Иннокентий, глядя на Лику. – Ну, я же просил сделать потише! Я же предупреждал! Скандала хотите?! Или на пятнадцать суток?!

      Анатолий, друг Валеры, громадный валуевский типаж с интеллигентным очкастым лицом, отодвинул  именинницу в сторону и выступил вперёд:

      -Ребята, давайте жить дружно!

      Дружно как- то не получилось. Потому, что Кеша подпрыгнул и заехал ему кулаком точнёхонько в лоб, промеж очков.

      Это- то и спасло народ от лишних увечий. Потому, что Анатолий обмяк и сполз на пол, как Челубей с коня, перегородив весь проход для широкомасштабных тактических действий.

      Враждующие стороны громко переругивались, тянулись друг к другу, испытывая одежду, в особенности воротники, на прочность - и не более. Через Толю же лезть постеснялись: в подъезде было не метено и грязно.

      А через пять минут уже и милиция подкатила в количестве четырёх человек. Что за добрая душа и по какой такой надобности вызвала «опричников» - до сих пор неведомо подъездному люду.

      Органы разделились попарно и как- то задорно и с огоньком развели ворогов по квартирам.

      -Дайте ей пятнадцать суток! Ну, я вас прошу!..- надрывался теснимый вниз Кеша. – Дайте!.. Беспредельщица! Дайте ей пятнадцать суток! Пусть посидит, кошка подъездная!..

      Старший наряда быстро уяснил суть антагонизма. Присел устало на стул, снял фуражку, вытер испарину со лба. Минуты две прислушивался к громкости проигрывателя и остановился на определённых децибелах.

      -Во! В самый раз! Так - можно! Сержант, сбегай вниз, послушай, я пока здесь подожду,- приказал он напарнику.

      Тот вскоре вернулся.

      -Нормальная громкость!- сообщил обрадовано. – Заснуть можно…

      -Тогда мы уходим. А вы, граждане, смотрите!.. Во избежании… И впрямь посадить можем… У вас претензии, заявления будут?- спросил он усаженного в кресло  невинно пострадавшего Толю.

      Анатолий уже отошел от шока, остограмился, порозовел.

      -Не- е!- ответил радостно он. –Я ему сам… как- нибудь… претензию предъявлю… Наедине…

      -Ну… смотрите… Всего доброго.

      Милиция уехала.

      …Лика - утренняя, растрёпанная, в любимом красном халате - мыла посуду после вчерашнего застолья.

      Все спали. Спали дети в дальней комнате. Похрапывал в спальне муж Валера. Спали в общей зале кое- кто из гостей.

      Лика была раздражена и недовольна утренней жизнью. Очень болела голова после вчерашнего. Но лечиться одной - это, знаете ли, не дело. Не та степень алкоголизма. Тарелки ж из рук не выскальзывают?..

      Звонок в дверь, короткий и отрывистый, прервал тягостные помоечные размышления, двинул больной организм к выходу.

      На пороге опять стоял Кеша, хмурый и опухший. Они уставились друг на друга вчерашними глазами.

      Лика запахнула поплотней халат, развернулась и пошла на кухню, бросив через плечо:

      -Дверь закрой.

      Выбрала пару чистых рюмок, плеснула водки, подняла, кивнула: - Будем!- выпила и лишь на бутерброде спросила: - Чё те надо, урод?

      Иннокентий же просто интеллигентно занюхал корочкой и виновато потупился:

      -Лик, слушай… Дай диск переписать… Ну… который вчера играл…

       МОРФЕЙНЫЙ   НАВАР

      -Откройте, пожалуйста, пошире рот. Еще…

      Даже если бы она не просила, он все  - равно бы раззявил варежку на всю ширь от изумления: халатик у дантистки был декольтирован до умопомрачения! И пятый размер всей мощью давил на психику и функциональность организма: глаза закосили и попытались распахнуть халат еще больше, нижняя часть тела предательски обмякла, а верхняя - наоборот, напряглась.

      Лицо докторши в черных тотон-макутовских очках приблизилось.

      -Потерпите немного.

      Пухлые губы ее скривились в злой усмешке.

      Заработала бор - машина. Женщина поднесла поющее болью сверло ко рту Петра и с силой воткнула в верхнюю челюсть, дробя все на свете!

      … -Давай,- сказал Петр - и не услышал себя. –Давай!- уже громко, с отчаяньем повторил он.

      Сын услышал и рывком отворил дверь

      -Ох,  мать твою!- замычал от резкой боли Петр, скрючился на стуле, зажав лицо в ладонях.

      Родные с любопытством выглядывали из полуоткрытой двери, но войти не решались.

      С полминуты в комнате висела неопределенная тишина. Петр, наконец, разогнулся, посмотрел на них счастливыми, полными слез глазами.

      -Форофо-то как!- проговорил он, блаженно улыбаясь. – Не болит!- Он осторожно потрогал языком дырку в верхней челюсти. –  А то: «иди к фращу, иди к фращу» жаладили… Шами шправилишь, да, шына? Две шекунды - и шетырешта рубликов шыкономили. А то попадетша дура какая-нибудь, как во шне - пол шелюшти рашворотит, на инвалидношть шядешь…

      Вставать он пока не спешил - ноги дрожали.

      А трехлетний внук Вовка с ужасом смотрел на привязанный к нитке и дверной ручке окровавленный зуб и ему казалось - тот живой! И шевелится! И ползет к нему!

      Вовка громко заревел.

      Невестка, как «смершевец» времен Отечественной, несла по-македонски в обеих руках  по полному стакану: один, с водой - отпаивать сына Вовку, второй, с водкой - свекру для окончательной санации полости рта.

      Дед с благодарностью принял подношение, степенно выпил.

      -С такими снами жуткими скоро, глядишь, совсем на народные средствА перейду,- подумал он, прислушиваясь к совсем здоровому после двухсот граммов  организму. –Сплошная экономия…  И по деньгам, и по времени… Про геморрой бы что приснилось, а то третий год по этим врачам без толку шляюсь… И, кстати, как его  по народному лечат?..

       ОНИ  ЛЕТЕЛИ  В  РАЗНЫЕ  СТОРОНЫ

      Рейс задерживали.  «По метеоусловиям Екатеринбурга…»   хорошо

поставленным полипным голосом сообщила диспетчер.

      -Ваш? – спросил он.

      Евгений молча кивнул.

      -В командировку?

      Мужчина спросил об этом как-то рассеянно, между прочим. Но, поймав Женькин взгляд, изобразил интерес.

      Евгений снова кивнул. Общаться не хотелось. Ненужная командировка…   В ненужное время… Как не кстати Пашка приболел! Это ж его направление! Что я там, у заводчан, выяснить смогу?.. «Поройся… Выверни их наизнанку, почему агрегат не работает…» То же мне… Неделю проторчу, пока  вникну, не меньше… А Дашке рожать через двадцать дней! И ещё эта задержка с  рейсом…  Сегодня точно на завод не попаду.

      А мужчина, видимо, уже отрешился от своих мыслей и «переключился» на Евгения.

      -Извините меня, ради Бога, за назойливость. Третий час рейс ожидаю, всё откладывают…- Он погладил окладистую с проседью бороду, осмотрелся вправо- влево. – Я вот что думаю… Вы-то, небось, сегодня по своим делам тоже не успеете: пятый час уже… Может, скоротаем ожидание? Коньячишко у меня хороший,- он похлопал ладонью по внутреннему карману куртки. –  По чуть-чуть… Вы уж извините, что незнакомому человеку…- Он опять приложил ладонь к груди. – Просто, я смотрю: вам тоже всё здесь в тягость…

      -Аферист,- подумал Евгений. – Подмешает что-нибудь - без штанов очнёшься. Если вообще очнёшься… Хотя…  три часа уже сидит, ожидает… Всхрапнул даже…  Аферисты - то – они люди быстрые. Им спать некогда, «бабки» срубил - и смотался.  А пусть первый отопьёт!

      -Не пустят в самолёт под градусом,- попробовал он последний аргумент.

      -Да о чём вы говорите! Какой «градус»!.. Пятьсот грамм на двоих - запаха даже не будет!..

      -Ладно. Подождите. Место поберегите.

      Евгений бросил на лавочку журнал, а кейс прихватил с собой. Сходил в буфет за шоколадом и соком.

      Мужчина терпеливо ждал, положив на журнал для страховки одну из своих многочисленных сумок.

      -Да, давненько я такого столпотворения в аэропорту не видел,- удивленно проговорил он, освобождая место.

      -Часто летаете?

      -Частенько. Мебелью с женой занимаюсь. Ну, за знакомство,- он протянул руку. – Павел Петрович.

      -Евгений Николаевич.

      Выпили, не чокаясь.

      Коньяк действительно был хороший. Обожгло пищевод, и приятная ароматная теплота растеклась по телу. Разломили шоколад, закусили.

      -Фурнитуру, что ли, везёте?- кивнул Евгений на поклажу Павла Петровича.

      -Да-а… нет… это так, не по работе… - Бородач, оглянувшись по сторонам, вновь плеснул в разовые стаканчики. – Это так… Другая история… - Выпили повторно. – Ну, как?..

     - Хороший коньяк, вы правы.

     -А то! Дружок из Дагестана присылает. Говорит: только на заказ делают, для Москвы.

      Евгений пожал плечами: всё может быть. Общаться всё - равно не хотелось. Хотелось закрыть глаза, слушать невнятный рокот толпы и засыпать. Как у моря. Но он уже чувствовал себя обязанным. Тем более, что сосед был пока не очень-то и навязчив.

      -Армянский раньше тоже приличным был. А сейчас и не достать…

      -Да… армянский…- Лицо Павла Петровича вдруг закаменело, и стало видно пульсирующую жилку у виска. – Армянский мне тоже привозили…- И он тоже замолчал надолго.

      Евгений закрыл глаза, откинулся спиной на сиденье. И уже сквозь дремоту услышал:

      -Знаете, Евгений Николаевич… Я у вас спросить хочу… Дурацкий вопрос, конечно… Не захотите - не отвечайте. Только не смейтесь… Вы, вот, людям верите? Нет, не просто верите, а, вот… Встретится вам кто-нибудь… незнакомый совершенно… А вы посмотрели, поговорили немного с ним - и уже доверяете ему! Совершенно незнакомому! Полностью доверяете и верите! Вот так вот было у вас когда-нибудь?

      Сосед смотрел на него внимательно и будто бы даже с какой-то надеждой.

      -Конечно, бывает такое… Как же не доверять?  Без веры далеко не уедешь,- ответил Евгений ожидаемое от него, хотя, честно говоря, был немного другого мнения..

      -Вот!- жарко обрадовался бородач, и даже непроизвольно схватил его за руку. – И мы с женой так же: верим, верим!.. Я сразу по вашему лицу понял: вы хороший человек! У вас глаза открытые, как у ребенка! Я к чему это - про коньяк вы напомнили, про армянский… Давайте ещё по чуть-чуть?..

      -Запьянел он, что ли? Будет сейчас буробить до самого отлёта, не переслушаешь…- досадливо подумал Евгений Николаевич, но пересёкся взглядами с соседом и понял: трезв тот, как стёклышко! Наболело что-то у него, высказаться хочет. Но от открытой лести всё - равно покоробило.

      -Давайте,- согласился он.

      -Я к чему это… Коньяк вы, Евгений Николаевич, армянский вспомнили…- повторил Павел Петрович. – Ну, и по ассоциации… Таджичку мы на работу приняли, давно ещё, позапрошлым летом. Даже не таджичку - татарка она, но оттуда, из Таджикистана. Сестра жены двоюродная порекомендовала. Дескать, «беженка», одна, с двумя детьми… А сама-то сестрёнка отделом у нас заведовала, одна пласталась полгода, деньги нужны были: и за продавца, и за уборщицу, и за приёмщицу… А здесь, видимо, невмоготу стало, продавца на подмену попросила.

      Встретились мы с этой «таджичкой». Диана. Молодая, тридцати ещё нет. Двое дочек, одна - в 3-м классе, другая - в садике… Мужа нет: прописал в свою  «однушку» и съехал куда-то, ни ответа, ни привета… Полная, красивая. А глаза!.. Вот, не поверите, будто в самую душу смотрят! Жена у неё только спросила: кем работала да почему ушла?..

      А работала Диана продавцом на женском белье. Говорит: «Обвинили в воровстве. Недостача большая была, на меня всё списали. Хорошо, хоть в милицию не заявили. Телевизор да «семёрку» старенькую мужнину забрали…»

      Вот ведь промолчать могла! Или соврать  что-нибудь: оклеветали, долг навешали…  подставили… что, дескать, с беженки возьмёшь?..

      Нет! Смотрит нам в глаза и честно всё говорит! Я потом по своим каналам проверил: действительно, недостача… вешали… расплатилась… А виновата или нет- не знаю. – Он вздохнул. – Там одно говорят, а она говорит: «невиновата… навет…» Но глаза-то не врут, правда же?- Павел Петрович всё пробовал поймать взгляд Евгения. – Вот и мы с женой так решили! Да и двое детей, одинокая, беженка… Устроили.

      А через год сестрёнка говорит: ребята, караул! Ни приходы, ни расходы, ни касса -  ничего не сходится! Предоплатных денег на порядок меньше! Договора какие-то «левые» проявились и с Заказчиками, и Поставщиками. Видимо, напрямую, мимо нас поставляла.

      Большой товарный недостаток… По мелочам, конечно, но уйма!.. Уйма! Полочки, фурнитура, вешалки, тумбочки… Начали всё считать - мать моя! Больше, чем на триста тысяч за год! На триста!- Павел Петрович в возбуждении даже принялся жестикулировать руками.

      -Тише, тише,- попробовал успокоить его Евгений и оглянулся на всякий случай по сторонам. Но тот продолжал всё так же на повышенных тонах.

      -…Триста! И сидит так, голуба, глаза честные - пречестные!.. «Не знаю… не брала… не видела…» Вот что вы на это скажете?!

      На Евгения пахнуло свежим спиртным.

      -И от меня, поди, также несёт…- подумал он брезгливо.  - Пойдемте ка лучше покурим.- Евгений поднялся на затекших ногах. Посмотрел на соседку слева, невольно слушающую их разговор. – Покараулите? Мы быстро…

      -Вещи только на сиденья сложите,- попросила та.

      -Что я вам сказать могу?..- продолжил Евгений, попыхивая сигаретой у входа в аэровокзал. – Глаза - глазами, а что там в душе… Кто его знает… Потёмки… Иногда смотришь: ну, душка, бессребреник… А он дома жинку мордует да на работе у коллег в столах шарится… Это как?

      Павел Петрович уже потух. Сосредоточенно чмокал губами, раскуривая постоянно тухнувшую сигарету.

      -Возьмите другую.

      Павел Петрович мельком взглянул на Евгения, прикурил новую.

      -К ней я сейчас лечу. К Диане,- произнёс он глухо. – В Топки она переехала.

      -Это под Кемерово? Где зоны, да? Посадили её? Или на поселении?

      -На подселении, а не поселении.- Глаз Павел Петрович больше на Евгения старался не поднимать. – Квартиру нам за долги отдала, а мы ей там комнату купили.

      -Ну, да и слава Богу! Разрешилось всё!- Евгений тоже прикурил новую: организм требовал никотина после спиртного. И ещё спиртного…

      А бородач будто тоже об этом подумал и достал  фляжку с коньяком.

      -Подарки, вот, ей везу, гостинцы…- он, вроде, и не слышал последних слов Евгения.

      -Это после всего- то?- изумился тот. – Ну, вы даёте! Как блаженные!

      Павел Петрович отвинтил крышечку.

      -Не она воровала,- опять-таки глухо сказал он. – Сестра всё «мутила». Выяснилось потом. Когда уже поздно было… Назад позову. Квартиру-то мы ещё не продали. Вместе с женой на колени встанем: пусть попробует простить. Хотя… Что ей наше прощение…

      Он сделал долгий- долгий глоток, аккуратно завернул крышку, засунул фляжку обратно в карман, швырнул окурок мимо урны и молча пошел в вокзал.

      А Евгений недоуменно смотрел ему вслед, в тяжелую объемную спину

 открытыми детскими глазами «хорошего» человека.

      ОЗЕРНАЯ   ПАСТОРАЛЬ

      Как всё удачно складывалось в этот день!

      Они приехали на дачу часам к десяти. Впереди был целый день, и Володька тихо радовался про себя: всё успеем! Всё! И, наконец - то, порыбачим! И погода – солнечная, безветренная – поддакивала им: «успеете, успеете»…

      Он накормил Ульрику.

      - Ты кушай,  давай, кушай! – строго высказал он ей, видя, как она нехотя вынюхивает что-то в чашке, нехотя вылавливает крупные кусочки, нехотя пережевывает. – Ужинать теперь будем только в полночь.

      Сам же принялся за полив, прополку. Накопал червей, сварил перловку для прикорма, уложил  рыбацкое в  «ниву».

     Собака всё время валялась на газоне, дёргая, будто ребёнок, лапами во  сне да пряла ушами, отгоняя первых мух.

      - Кобыла. Ни хрена от тебя помощи, - с улыбкой подумал он. – Охранница… Полдома обнесут – не пошевелится…

      Подставил лицо апрельскому солнцу и закрыл глаза.

     - Хорошо-то как… И до запрета, до нереста успели… Три дня…  Ох, народ бы на озеро не привалил! Хотя… середина недели… не должно быть много…  Пожрать сготовить надо. Ночью прикатим – не до готовки будет. – Он направился на веранду, к плите. – Супчик. Лёгкий. С первым лучком. И колеса на «ниве» подкачать…

      В три часа они тронулись на озеро. На переднем пассажирском сиденье   лежали батон для насадки, «полторашка» воды и сигареты.

     Ульрика сидела за ним, на заднем сиденье, высунув морду в его окошко, и с любопытством обозревала проносящийся мимо мир. Ему нещадно дуло в шею и спину. Володька поднял воротник куртки и натянул на голову шапочку.

      - Может, прекратишь выгибаться? Как воздухозаборник работаешь! У меня такой шубы нет, как у тебя! – Он скосил на неё глаза. Улька  даже не повернулась. – Ну, смотри…

      Он достал сигарету, прикурил. Как раз началась лесная дорога, и  машина   затряслась на выбоинах.

     Улька недовольно потянула носом и втянулась в салон.

      -Во-о! Просил же тебя по-человечески!..- Он поднял стекло, оставив лишь маленькую щель. И сразу стало жарко и дымно. Он опять немного приоткрыл. – Вот ты говоришь: «возьми меня в лодку». Я же брал тебя два раза, и что?! Три раза из воды вытаскивал. Две сломанных удочки выбросил. Плюс лески с километр. А как крючок у тебя из губы вытаскивал, помнишь? А уж сколько рыбушки ты у меня сорвала – мама не горюй! А ты просишь: «возь…»

     Сзади всхрапнула Ульрика. Вовка осёкся на полуслове. Выплюнул окурок в окно.

     - Язва! – произнёс с чувством и остервенело включил третью скорость. Машину затрясло ещё сильнее.

      Странно: так же, по-прежнему ярко светило солнце и было тихо. Но по озеру накатывались приличные волны, оставляя на прибрежном песке хлопья пены.

      -Ну, и чего?.. – Вовка пнул сапогом волну. – С берега, что ли, рыбачить?  Перевернет же!.. – Посмотрел с тоской в дали дальние. – Блин, «повезло», называется…

      Но, тяжело вздохнув, все ж таки пошел к машине, вытащил и накачал лодку. Ульрика ошалело носилась по берегу, забегала по грудь в воду, гавкала на пенные сугробы.

      - Дурында, иди ко мне! Простынешь! – окликнул её Вовка. Та, отряхнувшись, прижала уши и кометой влетела в машину.

      - Мать твою! Промокнет всё! Ко мне!

      Он вытащил её за ошейник из салона, заглянул во внутрь. Все сиденья были мокрыми и в песке.

      - Чухонка. Как поросёнок себя ведешь, - расстроился он – и продолжил готовиться к рыбалке: вынес лодку на берег, загрузил её рыбацким и сел перекурить напоследок. Собака улеглась рядом, положив ему морду на колени.

      - Чего ты… Не обижайся… Это я так… не со зла… - Он погладил её несколько раз. – Попьём сейчас водички напоследок – и по коням…

      Отшвырнул окурок, поднялся, налил в ладошку воды: - На, пей.

      Улька нехотя полакала и полезла в салон. Володька приоткрыл слегка оба оконца и закрыл двери на ключ.

      - Пока, родная. Карауль.

      Та проводила его широким зевком.

      … «Интересная» получалась у него рыбалка. С таким же успехом можно было и в саду, у колодца посидеть.

      Волна мерно вздымала лодку, захлестывала периодически через борта. И на её оловянной поверхности качались три разнокалиберных поплавка, передавая неутешительную глубинную информацию: рыб нет. И, скорее всего, не будет. Ни на червя, ни на хлеб, ни на кашу. И килограммы твоего прикорма от «Делфи» - всё это мёртвому припарки. Что значит: «вёдрами на прошлой неделе ловили…»? Будь ты, в конце концов, взрослым! Стряхни лапшу с ушей! «Вёдрами»… Клапку Джерома начитались, что ли?.. Три часа уже сидишь! Пятое место меняешь! Видел хоть одну поклёвку?!

      Володька шмыгал носом (похолодало как то незаметно) и с тоской смотрел на недалёкий берег. В машине, стоящей на краю обрыва, никого не было видно: собака давно уже привыкла к такому бестолковому ожиданию и вволю отсыпалась. Он вновь подбросил прикорм неведомо кому и  закурил, хотя во рту и так было погано от сигарет. Посмотрел на бутылку с водой. Треть осталась. Как раз для Рики. Но  всё - равно, открутил  пробку и сделал глоток. Взглянул на часы: пятнадцать минут девятого.

      Вот, чего сидеть?! Сматываться надо! Ночь скоро…  Рыбалка, называется…

      Он выплюнул окурок и начал собираться.

     Видимо, вектор Володькиной удачи совсем уж захирел  и упорно передвигался в сектор «оч. плохо»: ключи от машины выпали из кармана у самого берега. Но – в воду. Он резко подхватил их, потряс, обтёр о свитер.  Чертыхнулся. Отжал подмоченный рукав. Затем ухватил носовую чалку и юзом потащил лодку наверх.

      Ульрика вовсю бесновалась, радуясь концу заточения, и прыгала с сиденья на сиденье.

     Володька отдышался у машины и нажал кнопку сигнализации. Машина «произнесла» что-то утробное, невнятное и замолчала. Дверные замки не открылись. Рика продолжала бесноваться.

      - Да заткнись ты, ради Бога! – запсиховал он и начал лихорадочно нажимать кнопки на пульте. Взвыла на мгновение сирена, но замки – о, счастье! – открылись. Он рывком распахнул дверь, что бы вновь не заблокировалась. – Иди, гуляй! – Выпустил собаку, сам же устало уселся в кресло. – Погоди, Вовка, погоди… успокойся… торопиться некуда…

      Заметил во рту незажженную сигарету, прикурил.  И тут же испуганно вздрогнул: вновь взвыла сигнализация. И так же неожиданно смолкла.

      Он вставил ключ  в замок зажигания. Под капотом заработали какие - то статоры-роторы, но всё - по  убывающей, по убывающей, до полной остановки. Он машинально взглянул на панель приборов. Тумблер света фар был включен.  Всё, кирдыр. «Сдох»  аккумулятор. А сигналка почему-то опять взвыла – и опять замолчала. И так – постоянно, с перерывами  минут на пять.

      Ульрика, оправившись, уже сидела у двери и ожидала вердикта хозяина. В первую очередь – насчёт жратвы.

     - Та-ак, - протянул он, не обращая на собаку внимания. – Здесь где-то «секретка» должна быть, – и зашарил рукой под консолью. – Вот она, родная. Сейчас мы тебя… - Володька отключил тумблер. – Во-от…  Помолчи пока…

      Вылез, оглядел пустынный берег.

      - Эх, машинку бы нам какую-никакую, дернуть метров тридцать-сорок… Ладно, посмотрим…

      Свернул  грязным мокрым комком полуспущенную лодку, кое-как запихнул в багажник, сверху забросил остальное рыбацкое. Вытер испачканные руки о траву.

      - Айда, прогуляемся. Может, ещё кто  рыбачит…

      Рыбаков они нашли через два заливчика. Те сидели в топляках, метрах в восьмидесяти от берега, и в сумерках отчетливо виднелись «светлячки» на их поплавках. Почти у самой воды стоял  «джип»,  мангал, дрова.

      - С ночевой приехали, - с тоской подумал Владимир. – Клевать будет – до утра с воды не вылезут.

      А позади опять приглушенно взвыла сигнализация его «нивы».

      - Чего это она,- встревожился он. – Пришел кто?.. – и поспешил обратно.

      Но на стоянке всё было по-прежнему. Лишь сирена с периодичностью в пять минут оглушала окрестности.

      - Черт! У нее что, автономное питание, что ли?  Вот, веселуха.  Костерчик бы… А то задубею…

      Полез в посадки за хворостом и сушняком. Но, видимо, всё было подобрано до него предыдущими рыбаками. Рика путалась под ногами,  стараясь обратить на себя внимание хозяина.

      -Сейчас, сейчас, доча. Посмотрим, чего у нас осталось. Да кого-нибудь ждать будем.

      Негусто у них осталось. Он выложил на капот остаток батона – неиспользованную насадку, пачку сигарет, два коробка спичек, бутылку с остатком воды…  Затем, вспомнив, вытащил из бардачка фонарик - «жучок».

       -Чем богаты… Дотянем, родная… Нам бы ночь простоять… Да не окочуриться… На,- он отломил половинку хлеба. Повторил, будто извинялся: - Чем богаты…

      Ульрика недоверчиво обнюхала кусок, затем осторожно взяла клыками и положила  на траву, рядом с собой и выжидательно  уставилась на хозяина.

      - Ешь, родная. Не будет больше ничего.  На, попей. – Володька  плеснул  в ладошку. Собака полакала, запрыгнула в машину и неловко свернулась клубком на пассажирском месте.  Он уселся  рядом, на водительское, приоткрыл окно, закурил. В салоне сразу потянуло холодом, и замерзли ноги в резиновых сапогах.  Кое-как стянул сапоги и подогнул левую ступню под себя: отогреть.

      Стемнело окончательно. Ветер усилился, завывал в щелях старенькой машины. Шумело озеро.

      - Давай поспим, милая. Иди на место.

     Собака перескочила на заднее сиденье, растянулась. Он же, изогнувшись удавом вокруг рычагов, улегся спереди.

      - Что ж за день такой,- думал дремотно, пряча ледяные  ладошки между  колен. – И рыба на ноле… и машина сломалась… и Рика не кормлена… и рыбаков нет… - В животе заурчало при упоминании еды. – И холод собачий,  а меня одна штормовка да свитерок… Дурак…

      Он  провалился  в забытье. Мелькали в голове какие-то видения.  Сигналка периодически пробуждала его. Вовка недоуменно озирался в темноте, затем окоченевший организм напоминал ему – где он. Вовка со стоном шевелил затекшими от неудобной позы ногами, ворочался. И вновь накатывала дрёма. И постоянно, навязчиво звучало в сознании:

   «С причала рыбачил апостол Андрей,

      А Спаситель ходил по воде…

      … Видишь? Там, на горе, возвышается крест…»

      И сигналку он слышал всё реже и реже.

      Поднял его лай Ульрики. Она сидела позади и злобно рычала на кого-то снаружи. Он, скособочась, видел её оскаленный профиль на фоне окна.

      -Тихо, тихо… -  С трудом уселся на сиденье. В темноте, метрах в десяти от машины маячил фонарик. – Сиди, я сейчас…

      Кое-как выбрался из машины:  ноги не держали, подкашивались. И трясло от холода.

      - Здорово! – крикнул он в сторону фонарика и двинулся навстречу.

      - Здорово.

      Рыбак – при свете фонарика примерно одного с Володькой возраста – оказался словоохотливым, и от него слегка несло спиртным. И пока курили – говорил только он.

      - Случилось чего? Смотрю: и к нам приходил. Постоял и ушел… И сигналка у тебя что-то глючит на всё озеро… Как рыбалка-то?.. Взял чего? С утра сидишь? Я, вон, пяток карасей поймал – и ни одного карпа!  Вот как это?! Плюнул, на хрен… на берег, думаю, пора… хоть стопку пропустить… Утречком поеду, может, поклюёт…  А дружок-то мой сидит. Дёргает, видимо что-то…

      - Это… - перебил его Вовка. – Выручай, земляк, если сможешь. Дотяни до сада. Недалеко здесь... У меня за Канашами, всего в трех километрах…  «Крякнула»  машина…

      - А чего случилось?  Что такое? – участливо сунулся мужик

      - Хрен её знает… И аккумулятор сел… И сигналка зажигание клинит… Всё к одному… -  Володька безнадёжно махнул рукой. – И ни  одной машины! А завтра опять рабочий день, никто, может, и не приедет… Хоть помирай…

      Помолчали.

      - Не-е, - протянул, наконец, мужичок. – Не получится. Я ж дороги ни хрена не знаю! Первый раз здесь, заплутаю ночью! Ты то в своей сидеть будешь, ничем не поможешь… Утром, вот, после рыбалки… Часа в два, а?.. Ночью не поеду! – категорично проговорил он. Затоптал окурок, пыхнувший искрами на ветру, и упорно смотрел в сторону. Ответа не дождался, и вновь заговорил:

       -  Я и в сигналке не разбираюсь, а то бы помог… Что уж я, не понимаю, что ли, как бывает?..  Там, говорят,  «секретка» спрятанная… Не искал, нет?.. Её отключить надо, может, поможет?.. – уставился он на Владимира, и даже фонарик направил тому в лицо.

      Но Володьке было уже не до него. Он уже давно всё понял. Ему хотелось сейчас лишь одного: залезть в машину и прижаться к тёплой собаке. И не слушать этого… «земляка» - ровесника…

      - Понял я тебя, понял…  Спасибо за помощь.

      Он повернулся, пошел, спотыкаясь, к машине.

      - Да я бы, вправду, помог! Не разбираюсь! – громко продолжил ему в спину рыбак.

      Володька обернулся.

      - Понял я, понял! Спасибо! Дай Бог тебе в такое же дерьмо не попасть! – так же громко ответил он и даже руки развёл в сторону. – Иди, иди! Мне собаку прогулять надо!

      Свет фонаря стал удаляться.

      Вовка выпустил Ульрику, сам присел на порог машины и снова закурил.

      «…Видишь? Там, на горе возвышается …»

      - Как же так? – растерянно думал он. – Ровесник же мой… старик… бросить вот так… А если б зимой?.. – Собака ткнулась в ладони. Он посмотрел на её чернеющий силуэт, погладил, но мысли были о другом. –    Замёрз бы… Окочурился…  А  ведь земляк, ровесник…

       Собака упорно двигала носом, пялилась на него.

       -  Сейчас, милая. Глоток остался. – Он пожужжал  фонариком, нашел бутылку. -  На, пей.

        Собака припала к ладошке.

        - А хлебушек?.. Будешь? – Он подсунул её очерствелую пайку. – Нету больше, Рикушка, ничего…

       Собака взяла кусок и зачавкала.

       -«Видишь? Там, на горе…»

      - Давай, поспим немного…  Давай, - попросил он. Собака запрыгнула в машину.

      … В окно настойчиво стучали. И весь салон был ярко освещен фарами подъехавшей сзади машины. Скалилась Рика.

      - Сейчас, - он приоткрыл запотевшее стекло. – Сейчас, ребята, выйду…

     Руки ходили ходуном от холода. Он всё никак не мог подцепить  стопорную кнопку двери. Наконец, поднял и вылез из машины.

      - Здрасьте. – Ноги не держали. Он повалился на машину, уцепился за багажник на крыше. – Здрасьте. И не слышал даже, как вы подъехали. Крепко, видимо, заснул…

      Трое парней в яркой блестящей при свете фар одежде с удивлением смотрели  на его трясущиеся руки, на беснующуюся в машине собаку и улыбались.

      - Перебрал, что ли, вчера?  Эк, как тебя трясёт!

      - Нет, от холода это я… - Он всё силился  прикурить от спички, но никак не мог поймать сигаретой огонёк.

      - Да не мучайся ты! На! – один из парней протянул ему зажженную сигарету. Ребята уже не улыбались.  – Случилось что?

      Вовка кивнул головой, зачмокал губами, пытаясь раскурить сигарету.

      - Брелок в воду уронил. А сигналка  движок заблокировала.  И аккумулятор, как назло, сдох… Разобраться не могу, дубоватый я в этом… И почему сирена воет? У нее питание свое, что ли?

      Он смотрел на темные, шевелящиеся от  ветра кусты, и старался не встречаться глазами с ребятами.  Чего они… Помогут, что ли… Самое время лодки качать – да на воду, самый клёв…  И за себя было стыдно:  старая штормовка, трясёт всего, как с похмелюги,  обросший… Бомж бомжом…

      А ребята оживились.

      - Андрюха! – крикнул один из них. – Иди сюда! Консультация  нужна!  По твоей части…

      Из-за  машины вышел еще один парень, нехотя подошел.

      - Вы мне лодку дадите накачать, в конце концов? – пробурчал он. – Рассвет скоро, а у нас еще конь не валялся… Привет,- попутно кивнул Владимиру. – Что у вас здесь?

      - Андрюх, кончай ныть. Помоги  отцу,  с вечера «загорает».

      - Что случилось? – всё также угрюмо спросил Андрей.

      - Да он брелок замочил!  Не просушил – и щелкать начал! Движок заблокировало.

      - Ладно, разберёмся. Серёга, иди, лодку качай. Батя, собачку бы подержать…

       - Она не т-тронет. Уч-чёная… - заикаясь от холода проговорил Владимир. Но, на всякий случай, уселся на пассажирское кресло, а Ульрику отправил на заднее сиденье.

      Андрей – как был в цивильном костюме – зарылся под панель. Долго копошился.

      - Батя, посвети. - Отодрал боковую обшивку, «прошелся» по проводам. – Вот оно, родное! Ты смотри, куда зафигачили! – Он отсоединил автономное питание.  – Живём, батя! Покатишь сейчас!

      Они вылезли из машины.

      - Возьми тряпку. Чистая. А то весь костюм извазюкаешь, - протянул ему ветошь Владимир. Стыдно было – до омерзения к себе! В кармане лежала лишь помятая сотка: ни к чему ему деньги на рыбалке были. Опять дурак дураком! – Андрей, - сказал он глухо. – Мне заплатить нечем. Сотка только у меня. Масла, правда, полканистры есть! -  вспомнил он вдруг обрадованно. – Возьмёшь?!

      Тот тщательно вытирал руки.

      - Серёга! – крикнул он в сторону своей машины. – Накачал?  Мы почти закончили. – Обернулся к Володьке. – Давай, садись. Пробовать будем.

      Вовка с зажатой в ладошке купюрой сел за руль и включил зажигание. Двигатель нехотя заурчал и смолк.

      - Понятно. Вылазь. Покури пока. Эй, мужики! Айда сюда!

      Подошли ребята, уже переодетые в рыбацкий камуфляж.

      - В общем, так…  У него, кроме аккумулятора, ещё и бендикс западает…  Сейчас метров тридцать толкнём – схватится.  Только, батя, ни в коем случае не глуши! Иначе не заведешься, понял?

      - Андрей, возьми,- просительно сказал Владимир, протягивая тому «сотку». Руки до сих пор дрожали.

      - Слушай, бать, ну, не унижай меня. И себя тоже. С кем не бывает. Лучше выручи кого-нибудь… в следующий раз… Главное – не глуши машину, понял? Не заведёшься! Садись. И вторую сразу включай! И подсос вытяни!

      - Ребята, а вы откуда? Челябинские?

      - Копейские. Садись, батя, садись! Нам на озеро пора!

      - Ой, ребята, стойте! – Он залез в багажник, вытащил кашу с прикормом. – Возьмите, может, пригодится…

      - Ты -  то как, поймал что-нибудь?

      - Нет, поклёвки даже не видел,- сокрушенно помотал он головой. – А соседи, через залив, дёргают чего-то…

      - Всё, всё, садись…

      Он сел за руль.  Через несколько метров машина взвыла, и движок заработал. Ребята отстали. Он притормозил, высунулся из окна.

      - Ребята, спасибо вам!

      - Давай, давай, удачи, отец!  Не глуши! – донеслось в ответ.

      Он включил дальний свет и покатил по степи. Ульрика опять сидела рядом и внимательно смотрела вперед, в сереющие дали.

      - Вот, ребятишки… Лет по двадцать пять, поди… - думал он  дремотно. Печка была включена на полную мощность, и конденсат на стёклах потихоньку испарялся. – В чистом полез, даже не переоделся… И деньги не взял… и масло… И не ровесники… Чужой старик, а они… Андреем зовут… Ты смотри! – усмехнулся он. – Андреем…

      Посмотрел на Ульку. Та, почувствовав его взгляд, обернулась.

      - Всё, милая, всё,- погладил он её по голове. – Сейчас и ужинать, и завтракать будем. Выручил нас Андрюха. Спасибо ему. Всё, милая…

       «Видишь? Там, на горе…»

       На горизонте заалело.

      ОКТЯБРЬ  В  ПАРКЕ

      Я люблю незнакомые города октябрьской порой. И когда в бесконечных командировках выпадает свободное время - я иду в тамошние парки и скверы.

      Все парки и скверы в мире похожи изнутри друг на друга. Нет, не планировкой иль каким-нибудь местным антуражем. Аура там схожая  в теплом октябре. И старики. Молодежь - та, отчего-то, везде разная. Это и внешне проявляется, и чувствуется. А, вот, старики…

      Он присел на другой край скамейки, даже не испросив разрешения, хотя  пустующих скамеек было полно.

      Длинные встрепанные волосы. Очки. Коричневое от загара лицо и такого же цвета кисти рук. Серый, в полоску костюм и - совсем не по осени, с дырочками, как «плетенки» - туфли. Клюшка - тросточка.

      С еле слышным шепотом опадала оставшаяся листва. Далеко и невнятно гомонили дети. Торопливо, от урны к урне  семенили с ворчанием стайки сизарей.

      Я немного подождал чего-то, посматривая на старика.  Затем откинулся на витую спинку, потянулся спиной и с наслаждением закурил.

      Мерцало солнце меж голых ветвей. Не грело и не холодило, как зимой. И на него чертовски приятно было смотреть сквозь почти сомкнутые веки. И ветерок был ласковым, как ладонь любимой.

      -Это вы российские сигареты курите?..- полувопросительно, с легким акцентом подал голос старик.

      Я сел нормально, повернулся к нему. Старик по-прежнему смотрел прямо перед собой. Лишь ладони поочередно поглаживали рукоятку тросточки.

      -Запах у них особый,- продолжил он. – Дерьмовый запах. Вообще-то, у всех дерьмовый… И у французских,  и у штатовских, и у итальянских… И у болгарских… Трубочный табак вкусно пахнет!- вдруг оживился он, обернулся. – Вы согласны? Трубочный вкусно пахнет!

      Левый глаз у него немного слезился. То ли от ветерка, то ли от солнца…  А, может, старческое это…

      -Ничего. Я как-то привык,- пожал я плечами.

      -Привык…- повторил за мной старик. Опять отрешенно уставился на аллею. – Редко, кто сейчас российские курит. «Привык»…

      И опять долгое молчание.

      -Я в молодости очень хотел жить в Париже. А всё ни денег, ни оказии не было. Всё мечтал, мечтал… А потом сбылось…- Он оборвал себя.

      -И как вам Париж?- Я снова прикрыл глаза. Почему-то так удобнее было и говорить, и слушать. И еще я понял: старик все-равно не уйдет, пока не выговорится.

      -Я полюбил Париж.- просто ответил он. – Но уже через месяц мне страшно хотелось домой. До слез! До сумасшествия! Привык, наверное…  Как и вы, с сигаретами своими…

      -А вы откуда?

      -Из Витебска. Витебский я…  Из Витебска я.- Он достал платок и вытер слезящийся глаз. И всё это- медленно, машинально, не думая. –Рвался,  рвался в Париж… Зачем? Что бы домой рваться?- Он не спрашивал. Он беседовал сам с собой. – «Увидеть Париж- и умереть». Чушь собачья! Дома надо умирать. «Свобода, свобода…» Никто судьбы Шаламовской не хочет. Страшно. А он что, в Париже лучше бы творил? Чушь! А - страшно! Потому и на бессмертие наплевать, что страшно… Кусок бы жизни урвать… А Шаламов в России остался…

      На аллее сидели два совершенно незнакомых человека - я и старик. И старик изливал мне душу. Бывает так. Бывает. Особенно в парке. В октябре. В желто-красном от опавшей листвы. С зыбкими тенями от голых ветвей на асфальте.

      -Извините,  вы кто по специальности?

      -В институте преподаю. В медицинском.

      -Тогда, наверное, поймете…- Старик кончиком трости погонял листву между ног. – Я вам историю одну расскажу. Если, конечно, вам интересно…

      -Интересно.- Я бы, и вправду, послушал. – Просто, мне в аэропорт надо через двадцать минут. Улетаю я сегодня.- Я даже улыбнулся виновато.

      -Так вы не местный?- У старика даже нижняя губа затряслась в волнении.

      Я покачал головой.

      А старик все глядел и глядел  на меня, просяще, с затаенной щемящей надеждой. И опять бежала слеза из левого глаза. Затем молча встал и, не прощаясь, чуть прихрамывая, медленно побрел вглубь аллеи.

      Я смотрел ему вслед, в худую, чуть сгорбленную спину старого человека. И до того у него был вид несчастного потерянного человека, что казалось- остановится сейчас, обернется и все-таки спросит:

«Так вы не из Витебска?»  И будет немое ожидание с надеждой.

   Он не обернулся. И не спросил.

   А чего спрашивать? Мы и так были в Витебске. Я же говорю: все парки схожи друг с другом. Особенно стариками. И ожиданием чего-то. Несбывшегося.

      ФРЕЙД!  НЕ  ЛЕЗЬТЕ,  ПОЖАЛУЙСТА!

      Пыль неподвижно висела над степью, хрустела на зубах, забивалась в уши, ноздри, глаза, волосы.

      Бараны, блея, тянулись по проходу из загона в загон. Алексей понимал заслонку, выпускал их по одному, хватал, валил на бок и стриг. Пот заливал глаза, руки тряслись от усталости.

      Темно-малиновое солнце громадной монетой зависло закатно над горизонтом.

      Смеркалось.

      Утром – уставший, измотанный – он трясся в полупустом автобусе на работу и сквозь полудрёму зло думал о сослуживце:

      - Ну, и сволочь, этот Славка! Паскудник! «Считай баранов при бессоннице, помогает».  А ощущение – будто вагон с цементом разгрузил! Да еще эта простыня на морду намоталась, чуть не задохнулся…  Ну, я ему сейчас всё выскажу, козлу!

      Глаза потихоньку смежились. И в засыпающем разуме возникла картина: едущий на скотобойню грузовик с козами. И козлами…

                          НАДОМНОЕ ВОСПИТАНИЕ

   -Ну!.. Ну!.. Вставай! Дай лапу! Дай! Молодец! Теперь другую… Ай, умница!.. А теперь скажи: «Гав!».  Нет, строже: «Гав!».  Совсем хорошо!

   Она подошла к Володьке с Надеждой. Те, склонившись над столом, чертили какие-то диаграммы, наводили последние штрихи  перед сдачей дипломов.

   -Ну, что?- посмотрел на неё рассеянно Володька. Видно было - далеко где-то мыслями. – Позанимались?

   Она неопределенно повела головой.

   -Эльза Карловна! У нас здесь чуть-чуть осталось, часа на полтора… Не в службу, а в дружбу - займи его ещё немного. Пройденное повторите…  Или букву новую разучите… Мы быстро!..- умоляюще попросил он.

   Все втроём оглянулись на шум. Годовалый сын Сашка стоял на неокрепших ногах, одной рукой ухватившись за спинку кровати, а в другой держал погремушку и лупил ею по стене.

   -Ох!- вздохнула Эльза и вернулась к питомцу.

   -Александр, фу! Сидеть! Скажи «Р-р-р!»

   Сашка уселся на попку, отбросил игрушку, просунул руки через прутики кроватки, ухватился за ошейник и притянул Эльзу к себе.

   -Л-л-л!- сказал он.

   Эльза недовольно сгримасничала: не терпела панибратства. Да и мягкие согласные коробили тонкий слух.

   -Р-р-р, Сашка!

   Но в педагогических целях с немецкой скрупулёзностью облизала ему всю мордашку.  Тем более, что на щеках того ещё оставался подсохший послеобеденный йогурт.

        НАХОДКА

      В пятницу, возвращаясь после смены домой Юра Господенко нашел паспорт.

      Уже смеркалось, и если бы не свет уличного фонаря, то он бы его не заметил. А так- заметил. И поднял. Развернул сырые листы. Коротко стриженая физиономия качка глядела на него  с фотографии недоуменными глазами второгодника. Лесная, 8- 64…  Рядом… Соседи почти…

      Юра положил паспорт в карман и продолжил движение, обдумывая по пути сложившуюся ситуацию.

   Лет пять назад он тоже по причине беспробудного запоя ухитрился потерять паспорт. Обошлось ему это ЧП в месячную беготню по кабинетам и, если память не подводила, в шестьсот рублей дензнаками Российской Федерации. Верни ему кто-нибудь  тогда паспорт - не задумываясь отдал бы пятьсот рублей! Или четыреста… Может, и сейчас… так же… обрадуются… подкинут что-нибудь за хлопоты… на бензин, хотя бы… Да просто за «спасибо»- и то хорошо! И человеку приятно, и самому… А, может, и на бензин дадут…

      Ноги машинально завернули по пути к знакомым на  шиномонтажку. Посоветоваться. Заодно и скутер свой, стоящий бесплатно у ребят в мастерской, погонять, подзарядить аккумулятор.

      Рабочий день на шиномонтажке закончился, посему Трофим с Пашкой  сервировали стол в честь окончания рабочей недели: застелили газетками, сполоснули коричневые от заварки кружки, вскрыли пару банок «Скумбрия в масле», порезали хлеб, разлили.

      -Ну!- Подняли, чокнулись.

      В  дверь постучали. Пашка отрицательно покачал в воздухе пальцем свободной руки: - Будем!

      Выпили. Трофим, прожевываясь на ходу, пошел открывать двери.

      -О, Юра! А тебя какой леший принёс? Чего под руку стучишь?

      -Я это… паспорт нашёл,- Юра вошел следом, поздоровался и уселся в сторонке от стола, на продавленный сальный топчан. - Зашел вот… посоветоваться…

      Пашка рылся в тумбочке в поисках третьей кружки.

      -Да не ищи! Он же не пьёт,- остановил его Трофим. - Что за паспорт- то?

      -Вот,- Юрка протянул корочки. –Иду - лежат… И улица Лесная…Через два дома от меня… Вот что делать? Позвонить, сказать «нашел»?..

      Трофим внимательно рассматривал фотографию.

      -…Или не звонить, принести сразу? А? Посоветуй…

      -Слышь, Паш, а этот не из «быков» Самохи? Рожа уж что-то больно знакомая…

      Павел тоже уткнулся в паспорт.

      -Не - е, я такого у них не видел. Хотя… Они ж там каждый месяц обновляются: одного посадят, другого… Не знаю…

      Трофим вернул Юре паспорт.

      -А от нас- то чего хочешь?

      -Как «чего»? Посоветуй. Парень- то, поди, волнуется…

      -Ну, а чего тогда?.. Иди, отдавай.

      -Отдавай!..- Юра заерзал на диване, закурил. – А скажут: «Вытащил… кредит оформил… теперь ещё деньги просит…»!

      -И рожу ещё начистят!- с радостью подхватил Пашка.

      -Во! И рожу начистят!

      -Тогда не отдавай,- равнодушно проговорил Трофим. - Выбрось. Ну, Паша, за удачу!

      Выпили. Выдохнули. Закусили. Закурили.

      -Да как «выбрось»?- возбудился Юрка, подсел к ребятам, за стол. - Это ж паспорт! Человек, может, без него, как без рук!

      Трофим, пыхтя сигаретой, долго и внимательно смотрел на Юру.

      -Ты пол поменял, что ли? Мечешься, как девица на свиданке.

      -Замечешься здесь с вами!.. Подсказать по- человечески не могут…

      Господенко обиделся, демонстративно поднялся, отошел к своему скутеру и принялся в нём копаться, повернувшись спиной к ребятам.

      -А ты позвони сначала,- подал голос Пашка. - Адрес есть, фамилия есть - в любом справочном телефон дадут.

      Спина напряглась, но Юра не обернулся.

      -…объясни ситуацию, встречу назначь…

      -А, что, на встрече морду не набьют?- подал реплику Трофим.

      -А пусть в людном месте назначит! При людях бить не будут!

      -«Деловых», олигархов на людях валят, а ты…

      -Да он что, олигарх что ли?

      Посмотрели на того. Юркины метр шестьдесят пять с кепкой никак на олигарха не тянули. Ни Березовского животика, ни стати Прохорова… Щетина вот только,  как у Абрамовича… Помощник машиниста - он и есть помощник машиниста. А сейчас, после слов Трофима, Юркина фигура и ещё больше скукожилась.

      -А пусть у ментовки встречу назначит,- развивал фантазии Пашка. – Там- то точно не тронут!

      -Да они его сами в ментовку и сдадут. Спёр, скажут - и всё! Телефон…  Вычислят его с телефоном за милую душу! Нагрянут с разборками…  А у тебя ж, Юрка, дети…

      Юра, внимательно слушая ребят, всё больше и больше усыхал на глазах. 

      -А можно письмо им отправить! Дескать, перечислите деньги на такой- то счёт. В банках - там строго! Счета никому посторонним не называют! Ты сколько хотел? Рублей пятьсот?

      -Да ни сколько я не хотел!- раздраженно и плаксиво ответил Юра. - Человеку доброе хотел сделать! Ничего мне не надо! Чего вы меня стращаете?! Привязались… Стращают…

      -Да пошёл ты!.. Никто тебя не стращает! Вот, человек!.. Сам же просил помочь! Здесь сидишь, думаешь, как лучше, а он!..

     Замолчали все трое, надулись.

      -Что сидишь? Разливай!- сердито буркнул, наконец, Трофим. Павел достал вторую.

      -Выбрось, Юр, ты эту ксиву, не заморачивайся. Свихнёшься ещё, чего доброго…

      -Не свихнусь,- угрюмо ответил Юра вновь подсаживаясь к  ребятам. - А тебе всё «выбрось, выбрось»… Не знаешь, как люди мучаются без паспорта.

      -Ну, так отдай!!!-  психанул уже по - серьёзному Трофим. - Чего дёргаешься: «Верю - не верю»?! Отдай, да и всё!

      -Ага, отдай… А они по роже…- разумно стал возражать Юра.

      -… твою мать!- взвился Трофим. - Так не отдавай!!!

      -А ты знаешь, сколько люди из-за паспорта…

      -Пашка!- заорал Трофим, хотя тот был рядом. - Ты нальёшь, в конце концов?!- и залпом выпил свою дозу.

      А Юра потихоньку продолжал излагать свои сомнения.

      -… «спасибо» скажут - и то хорошо… А новый оформлять - одна нервотрёпка…

      Пашка пока ещё разумными глазами смотрел то на одного, то на другого. Затем поднял Юру под-мышки, донёс до дверей.

      -Юрок, давай-ка сматывайся.

      -Да мне скутер…

      -Забирай, забирай… Да побыстрее! А то и до дома не доедешь.- Пашка опасливо оглядывался на Трофима. Тот, набычившись, наблюдал за ними кровавыми глазами.

      Юра вывел скутер наружу, завёл, обернулся.

      -Паш, ну, всё- таки, что делать?..

      Пашка же в это время пытался запихнуть обратно в шиномонтажку успевшего появиться наполовину Трофима.

      -… езжай!- И захлопнул дверь.

      -Придурки,- беззлобно думал Юрка, катя домой. - Ни хрена посоветовать не могут!

      …Дома, после семейного ужина, вдруг засобирался.

      -Ты куда?- полюбопытствовала жена.

      -Да паспорт нашёл. Иду с работы- лежит… Отвезу… Рядом здесь…

      -Давай быстрее. «Ликвидация» скоро начнется.

      -Рядом здесь… я быстро… Скутер ещё поставлю.

      …Он долго стоял в дворовых гаражах, смолил одну за другой сигареты. Исстрадался от раздумий - спасу нет! Аж вспотел!

      Резко стемнело. Детишек разогнали по домам. Разошлись взрослые. Юрий, судорожно сжимая чужой паспорт в кармане, подошел к подъезду.

      Блин, кодовый замок!

      А за спиной взвизгнули тормоза и остановилась черная «тойота». И из неё вылез паспортный знакомец. Резво поднялся по крыльцу.

      -Чего, ключ забыл?- спросил он онемевшего и обезноженного Юру. - Сейчас, погоди…

      Вошли в подъезд.

      -Тебе какой? Пешком, что ли?

      Юра машинально кивнул и ватными ногами зашаркал вверх. Остановился. Прислушался. Открылся лифт. Звякнула железная дверь. Тишина.

      Достал паспорт и бросил в почтовый ящик с цифрой 64. Постоял, постоял, подождал, пока поутихнет сердце. Затем вышел из дома и направился к гаражам, где оставил скутер. Радостная счастливая улыбка растянула губы.

      Через минуту ночной двор наполнился грохотом промчавшегося скутера.

      …В шиномонтажке уютно светилось окошко. Но Юре долго- долго пришлось стучать, пока не лязгнула внутренняя щеколда.

      На опухшем от сна и возлияний лице Трофима диковато вращались непонимающие глаза.

      -Трофим!- радостно произнёс Юрка, закатывая скутер через порог. - А я ж, всё - таки, отдал паспорт!..

      …-Ты чего так поздно? Я уже заснула,- сомлевший голос жены перешёл в шепот, затих.

      -Спи, спи…- Юрку уткнулся в мягкое тёплое жены, прижал  захолодевшие ступни к её ногам. Жена дёрнулась во сне и опять затихла.

      А он лежал, мысленно перебирал перипетии сегодняшнего вечера и счастливо улыбался заплывшими после ночной встречи с Трофимом  фингалистыми глазами.

      Дело сделано! День прожит не зря! И не надо мне никаких «на бензин»! А то гадай потом, с этим бензином: честно - не честно, справедливо - не  справедливо… А, правда, если бы «на бензин» дали, что это?.. Если по-людски, то…

      Юра заснул.

      АСУНТА   ПРОМАХНУЛАСЬ

      Стояло жаркое лето 1971-го года.

      Всем нам, дворовой компании, было по 11-12 лет. Возраст солидный, через семь лет в армию идти, а мы беззаботно играли и балдели от жизни.

      Любимой страной для нас была Америка. Нет, не та, подростково-столичная (жвачка, диски, джинсы), а наша, челябинская, где основной американской нацией были могикане и команчи. Янки – это, как-то… Неопределенное что-то… Вроде презренных бледнолицых или коварных гуронов. Благодаря Гойко Митичу мы были очень честны и справедливы в то лето. Так вот, ближе к сути…

      Как-то по радио прошла информация, что в кинотеатре им. Пушкина будет демонстрироваться (всего неделю!) новый итальянский фильм «Не промахнись, Асунта!» Для нас это был тихий кошмар! В «Пушкина»! Неделя! Да кто ж нас, лопоухих, пустит в город?!

      - Блин! – ругался дружок Захар. – Такой фильмец!..

      Мы сокрушенно соглашались. Асунта – он, поди, похлеще  Оцеолы и Виннету будет! Да само название заставляло в это верить и барабанить сердца! И фиг посмотришь! Если б в «Маяке», то раз пять-семь сходили б, а в город – не, не пустят мамаши.  Вот, как их уговорить? С собой кого-нибудь позвать для сопровождения? Так для них это кино про индейцев – изжога и скукотища! О детях хотя бы подумали!

      Но – попробовали… И уговорили! Аж двух! С нами пошли моя матушка, Пелагея Дмитриевна, и тетя Нина, мама Серёжки Лапшина. Ну, и мы, восемь жаждущих, друзья краснокожих.

      Электричка, пешком, трамвай – и мы у цели.

      Для начала нас поразила афиша. Элегантный мужичок с пистолетом приобнимает девицу с неимоверным бюстом, на который мы исподтишка, но часто посматривали.

      Затем – ухмылка тётки-контролёра.

      Заняли чинно места. Сеанс начался.

      Уже на половине фильма я понял, что мать, скорее всего, меня выпорет за бессовестное вранье об индейцах. Ко всему прочему, получить хоть какой-нибудь кайф от новых впечатлений мне мешала матушкина ладошка. В самые пикантные моменты она заслоняла мои глаза от экрана. До сих пор помню этот ненавистный на все времена запах какой-то парфюмерной сирени.  Черный Джо – и то так не поступал!

      Особенно было обидно, когда мужчина начал приближаться губами к прорехе в платье на груди девицы. А мои погодки, эти собратья-сволочи сидели спокойно и  в с е м у  внимали! Всему! Друзья, тоже мне… Как я их ненавидел, предателей в тот момент и   одновременно завидовал до безумия!

      «Завидки» мои кончились на прошлой неделе, в апреле 2015-го года. Щелкая от январского безделья пультом, я вдруг увидел (не помню уже по какому каналу) анонс: «Не промахнись, Асунта!» 15-30.  Мск. вр.»

      Я попытался окунуться в 71-й год.

      Господи, и, вот, об этом, не увиденном тогда, я сожалел сорок пять лет?! Сорок пять?!! Но упорство во мне победило. Я продолжал смотреть фильм и думал, что, может быть, поцелуй в прореху всё-таки что-то возместит, что-то компенсирует в душе за напрасно проведенные годы?..

      Не возместил.

      Не компенсировал.

      Запретный плод оказался безвкусным и пресным. Тягомотина была жуткая! Этот фильм опять умудрился отнять у меня  теперь уже очень драгоценные  полтора часа жизни. Ну, не паскудство ли, а? Благо, что тогда, затаив на всех обиду, я начал почитывать втихаря «Дона Флор и  два её мужа». Затем Золя и Мопассана. В общем, я был в курсе, что могло произойти в фильме. Но это ж… не знаю… суррогат какой-то… без визуального ряда, на одних домыслах…

      Теперь-то, в 2015-м,  я понимаю, как мне повезло тогда, дураку.  Ну, посмотрел бы. Ну, похихикал бы с друганами вечером. Ну, и опять футбол, войнушка, чика. А Амаду, Бальзак, Моравиа и прочие – вжик, и мимо! А как бы сейчас без них? Всё свою детскую «Асунту» вспоминать? А, ведь, та даже не скво была!

      А в индейцев мы тогда, кстати, играть перестали: кончились каникулы. И все начали влюбляться. И даже про карты забыли: и про буру, и про секу, и про храп. Вот, кстати, в буру… Хотя, ладно в следующий раз. Через пять минут «Сыновья Большой Медведицы» начнется. Может, хоть сейчас ёкнет сердце и сожмётся?

                                     «…Не видят умники таких

                                        прекрасных снов»

                                                          Ш.Бодлер.

      Писатель Милосердов Валерий Павлович проснулся в шесть часов утра.

      Комната была освещена не потушенным с вечера ночником. На столе, у тахты, на которой спал Валерий Павлович стояли пепельница с горой окурков поверху, две рюмки хорошего хрусталя и пустая бутылка из-под коньяка. В открытую форточку врывался морозный воздух, полоская  багряного цвета штору.

      Было шесть часов утра.

      Первые минуты Валерий Павлович лежал, не открывая глаз, пытаясь воссоздать в памяти вчерашний день. События вспоминались на удивление четко, но как-то перепутано, отрывочно…

     В пятом часу он ехал с семинара. Так…потом заехал в гастроном… и Ленке звонил…та-ак…   А вот рожа откуда эта щетинистая?.. После, кажется, что -то было…после гастроном, после гастронома…   Нет, после гастронома он ездил к Решетниковым за билетами на «вахтанговцев». А Витька откуда? Все правильно, Витька ждал меня на подоконнике в подъезде. И чемодан, кажется, у него был…   Далее… далее опять каша… Вот! Витька проездом и ночью должен был уезжать! В три! Нет, в час?.. Или в три?.. И мы… пошли… мы… к Ленке…  На машине?.. Нет, пешком, это точно. Кто же там был?  Сергея помню…  И две Ленкиных подружки… Таня?.. Аня?.. «Здесь были девочки Маруся, Роза, Рая…» А- а, рыжий стучался к Ленке, перепутал квартиры, я ему открывал. Дальше… Нет, кажется, обратная сторона Луны, мрак полнейший… Как же Витька?.. Мы его провожали? Оля одну звали, беленькую…

      Валерий Павлович открыл глаза.

      Спать не хотелось совершенно. Хотелось пить. И в туалет хотелось. Валерий Павлович скосил глаза на пепельницу. Одному столько и за сутки не накурить. Несколько «бычков» в помаде. Ясненько, у меня, значит, тоже пировали. Витек кого подцепил? Бог ты мой, а это что?! Чемодан! Они что, в соседней комнате куролесят?

      -Эй! – хрипло, вполголоса крикнул Валерий Павлович. Тишина. Лишь ветер шторой - хлоп, хлоп.

      Валерий Павлович сел, поискал под тахтой тапочки. Ноги заледенило от холода

      -Эй! - крикнул он ещё раз, уже сердито. Просеменил к окну, закрыл форточку и прошел во вторую комнату. В этой комнате пахло застоявшимся табачным духом, книгами. На полу, впритык к письменному столу лежала смятая постель.  В углу валялся левый шлепанец.

     -Фу, вонища, - поморщился, обуваясь, Валерий Павлович. – Где Витек? Где подруга? Вот это насобачились  вчера!

      На кухне он долго спускал воду, затем напился прямо из-под крана, утерся ладонью и сел к окну.

      Зима кончалась. Хотя была ещё только середина февраля, чувствовалось - конец зиме, конец. Капало днями с крыш. Гомонили птицы. И ветер подул какой-то особый, с йодистым запахом, весенний, тревожный.

      Валерий Павлович,  завернувшись в широкий халат, сидел у окна, закинув босую ногу на обутую, курил сигарету и смотрел на освещенные окна соседнего дома. Согревалось тело. Табак постепенно перебивал неприятный перегарный вкус во рту. И мысли приходили в голову спокойные, ласковые, под  стать обстановке.

      Позавчера вышла его пятая книга. Теперь уже проза. «Толкнулась» как-то мирно, без обычной редакторской бойни, в кратчайший срок. Это, конечно, не «Ягодные места»,  но - понравиться должна…  « Ум не оскудел, рука моя тверда…» Это в поэзию в такие годы редко кто приходит, а в прозу…  Тем более, как не верти, а он все-таки имя. Пусть средней величины (тут он себя не обольщал), но - имя.

      Кто же с Витькой был?.. А вдруг Ленка? Ну, и что - « вдруг»? Что это меняет? Ровным счетом ничего! У каждого своя работа. Вчера кураж напал. Обрадовался встрече с собратом по перу…  А, может, и не она была…Впрочем, какая разница, какая разница… Кстати, машину я в гараж поставил? Поставил, точно… Помню, ворота еще за наледь цеплялись. Но куда они дели второй шлепанец?

      В соседнем доме, прямо напротив него, но этажом пониже, зажглось окно. Осветилась внутренность кухни: цветок в горшке на подоконнике, угол стола, табуреты, гора посуды в раковине, ещё какие-то предметы - не разглядишь…

      Двое мужчин - оба плотные, коренастые, один - в зеленой рубашке и темных брюках, другой - в одних лишь трусах и майке - сели за стол, достали стаканы, закуску.

      -Вот волки, с самого утра  понужают!- усмехнулся Валерий Павлович. Сигарета истлела до фильтра, но любопытно было досмотреть сцену до конца, и он закурил новую.

      Тем временем в кухне напротив уже закусывали, чему-то смеялись, беззвучно разевая рты, наливали по второй. Затем, не выпив, подошли к окну.

      Валерий Павлович отпрянул вглубь, показалось - в его окно смотрят. И хотя понимал - темно у него, мужикам ничего не видно - все же выглянул осторожно, одним глазом.

      Мужики продолжали стоять у окна и смотреть в его сторону, переговаривались. Вдруг один из них, в брюках который, выключил свет.

      Милосердову сделалось отчего-то тревожно.

      -Что это они, пьянчуги, а?.. Может, и не ко мне вовсе? А к кому?…

      Он задвинул табурет в самый угол и принялся вспоминать соседей. Справа жила семья врачей, он - анестезиолог, она - педиатр. Внизу и над ним обосновались семьи железнодорожников, обе многодетные, шумливые. Соседи слева были из другого подъезда, и о них Валерий Павлович вообще не имел никакого представления.

      -Теперь думай, Чапай, думай… Перво-наперво,  для чего они выключили свет? А? А просто так, просто так… В познавательных, так сказать, целях…Неплохо, шикарнейший двухсотквартирный аквариум…И они, значит, «познают»…с утра…под водочку…А что, если высматривают, грабить собираются?.. Тьфу! Что грабить-то?1 Примитив какой…  Это с перепоя, не иначе…

      Милосердову отчего-то стало скучно, вся фантазия разом потухла в нем. Он затушил сигарету в пепельнице и направился в спальню. Но на полпути все - таки не утерпел, оглянулся. Свет в квартире, привлекшей его внимание, снова горел.

      -Воры, - усмехнулся он и широко зевнул. - Грабители…

      Немного знобило. За окном послышался далекий глуховатый голос тепловоза.

      -Нет, не могу… разбит страшно…видно, продуло где-то вчера…да, мерзкая погода, давно такой не было…что вы, что вы!.. Встреча за мной так и осталась!.. попозже, попозже, как только поправлюсь… обязательно… звоните, я все время буду дома… да…  да… до свидания…

     Валерий Павлович положил трубку. Полистал ежедневник. Кажется, обзвонил всех. Встречи с пожарниками и металлургами перенесены на неопределенное время. Утеха сердцу. Семинары -  аж на следующий месяц! Итого: три свободных недели. Да! Участковый ещё остался! Как его фамилия?.. Голубеев, кажется… Или Толубеев?.. Это через Пашу надо, он узнает…

      Через пять минут Валерий Павлович знал, что участковый уполномоченный их микрорайона старший лейтенант Толубеев принимает с двенадцати до двух, телефон такой-то, зовут уполномоченного Иваном Ивановичем.

      До двенадцати оставался час. Милосердов начал готовиться к работе. Пооткрывал все форточки, вытряхнул пепельницы в количестве трех штук, приготовил завтрак, достал пачку чистых листов бумаги, две шариковые многоцветные ручки, включил  «Глория» Вивальди и снова отправился на кухню - варить кофе.

      Всё это время Милосердов находился в крайне возбужденном состоянии: что-то периодически напевал, улыбался, подмигивал сам себе в зеркало. От вчерашней попойки не осталось и следа: мешки под глазами тщательно помассированы и смазаны кремом, перегарный запах изо рта уничтожен пастой, щеки выбриты. И лишь легкое дрожание пальцев могло натолкнуть стороннюю мысль на вчерашнюю пьянку, но и это мы припишем возбужденному состоянию Валерия Павловича, которое не покидало его с самой первой минуты пробуждения.

      Раздосадованный утренними фантазиями, Милосердов чуть ли не силой заставил себя улечься в постель. Сумбурные, нелепые сцены, возникающие в ясной, холодной голове заставили его с полчаса поворочаться, но, в конце концов, сморили. И он заснул. И увидел сон.

      Сон казался как бы продолжением давешних бредовых мыслей и был страшен своей явственностью. Снилось Валерию Павловичу, что те, утрешние мужики, намереваются самым гнуснейшим образом обворовать его квартиру. И всё бы ничего - ан, нет! Он, вопреки их планам, оказывается дома, и им приходится убить его. Вот это поистине было страшно!

      …Он моется в ванне, в то же время   н а в е р н я к а   знает об их приходе, но продолжает мыться… Шаги в прихожей , и кто-то взламывает дверь в ванну…  Затем он неожиданным способом оказывается в спальне, одетым и пытающимся спрятаться под тахту… Его тянут за ноги, он лягается, но все же проигрывает бой, слабеет, и его выволакивают на середину комнаты, связывают телефонным шнуром… Он даже предугадывает , чем его убьют - обыкновенным молотком… И в самом деле, один из бандитов раскрывает черный дерматиновый портфель, достает из него молоток, обматывает железо носовым платком («Вместо глушителя»,- как они поясняют ему) и замахивается над головой Валерия Павловича. Последнее, что отметил Милосердов, была одна странность: убивавший его мужик был не из тех, утрешних, а рыжий, стучавшийся вечером к Ленке.

      …Наверное, Милосердов кричал. Потому, что когда проснулся, простыня и подушка были разметаны, мокры от пота и слез. И сердечко стучало в бешеном темпе. Но удивительно - он не чувствовал себя разбитым! Скорее наоборот - хотелось действовать! С первой минуты пробуждения в голове обозначилась четкая картина. Он понял, что пробил час, и, быть может, тот самый, звездный! К нему   п р и ш л а   т е м а.

      …Разговор с Толубеевым получился кратким, деловым.

      -Алло, Иван Иванович?

      -Да, слушаю вас.

      -Это Милосердов звонит, из 27 «в» по Красной…

      -Писатель, что ли?

      -Он самый. У меня здесь, понимаете ли, парочка вопросов к вам. Если удобно, разумеется…

   -А что такого, давайте…  С удовольствием приобщусь, так сказать…

Только хочу сразу предупредить: ничего такого интересного за последнее время не замечалось.

      -Да нет… у меня вот…  Из 27 дома у вас, случаем, никто на учете не состоит?

      -По Красной?

      -По Красной.

      -Как не состоит… Имеются…Аж целых четыре человека…

      -А кто такие? Мне бы кратенько, если можно…

      -Почему же нельзя…- Толубеев, видимо, прикрыл трубку ладонью, сказал глухо кому- то «выдь минут на пять» и опять Милосердову, громко. – Можно, можно, вам можно… Я по памяти, если не возражаете, хорошо?

      -Я слушаю вас. -  Милосердов включил диктофон, поднес его к трубке.

      -Та - ак, значит… В шестой живет Санька Крохалев, прозвище…

      Валерий Павлович, дабы не возбуждать ненужных подозрений, прослушал истории всех четверых «учетчиков», поблагодарил на прощание Толубеева и положил трубку, откинулся на спинку кресла, закрыл глаза.

      Все, как в приличном детективе, сходилось одно к одному.

      В  «той» квартире проживала семья Лушниковых: отец на пенсии и два сына. Братья-близнецы три месяца назад вернулись из колонии, где отбывали срок за квартирные кражи. Вот такие вот дела.

      …У соседей сверху, видимо, начался ремонт: слышался шум передвигаемой мебели, визг электродрели, удары молотка. Валерия Павловича сейчас это мало взволновало: за работой он, обычно, так уходил в себя, что не слышал телефонных звонков. И сейчас… Он сидел в расслабленной позе, вытянув ноги, и сосредотачивался. Важно было найти именно первые слова, чтобы задать нужную интонацию всему роману (а  о меньшем Валерий Павлович сейчас и не помышлял, что вы!), чтобы слова цеплялись одно за другое, плели, плели узорную нить предложения, чтобы потом, в часы отдыха перечесть всё это - и ахнуть; «Ах, прелестно, прелестно!».

      «Все семьи счастливы…»  С богом!

      Все эти дни Валерий Павлович ложился спать в час дня или около того и просыпался в семь вечера. Кофе, сигареты и вдохновение вкупе давали неплохие результаты. За четыре дня Милосердов написал большую часть задуманного.

      Наивно было бы предполагать, что из- под пера выйдет какой-нибудь шедевр мировой или, на худой конец, русской литературы . Но, странное дело, ему стало безразлично все, кроме его работы.

      Сразу же после сна он, не умывшись, натянув на себя старенький халат, шел на кухню и заваривал целый литр кофе. Затем, без аппетита, можно сказать- с отвращением заставлял себя проглатывать что-нибудь съестное и садился за писанину.

      Сказать, что писалось легко - значит, ничего не сказать. Милосердов как бы уже механически водил пером по бумаге, еле поспевая за четко сформулированными в голове фразами. Помилуй бог! Какой план?! Все планы уже давно перечеркнуты бушующими в мозгу импровизациями!

      Это походило на лихорадочный бред сумасшедшего. Полуодетый, с пожелтевшим от курения и кофе лицом, с глубоко запавшими черными глазами сидел Валерий Павлович за письменным столом и писал, писал, писал! А вокруг - на тахте, по углам, за торшером - стояли, сидели, лежали     о н и ! Братья, пряча за спину молотки, чинно расположились у двери. Поодаль, исчезая в полумраке коридора, тянулась вереница людей в лагерных робах. На полу млела какая-то девица,  чем-то неуловимо похожая  на Ленку. И везде - люди, люди… Старушки в белых платочках и черных одеяниях, полные мужчины, ребятишки - люди, люди кругом…

      Валерий Павлович облизнул сухие губы, оскалился, хихикнул чему-то своему, по - крысиному, зло.

      Спящая в кресле старушка тоже ощерила мелкие, наполовину выпавшие зубы, засмеялась, затряслась часто телом

      -Гуляла-то  как она, стерва! Все ж видели! – громким шепотом сказала старушка и - исчезла.

      Часы пробили девять вечера.

      Милосердов очнулся, посидел секунду-другую  замерев. Затем бросил ручку на исписанные листки, потянулся всем телом.

      Пора идти на «вахту».

      Он снял со стены полевой бинокль, давно и невесть откуда у него появившийся, выключил в комнате свет и пошел на кухню. Братья медленно, как бы нехотя расступились перед ним, поблекли, растаяли.

      Валерий Павлович устроился поудобнее у окна, положил руки с биноклем на подоконник, включил заранее приготовленный диктофон и принялся за наблюдения, изредка нашептывая  об увиденном. Временами, заметив уж очень занятную сценку, он нетерпеливо елозил на стуле, хмыкал, закуривал, таясь, сигарету. А так - все время сидел спокойно, неподвижно,    н а п р я ж е н н о .

      Люди  в доме напротив жили себе - поживали и не догадывались, что с них пишется, может быть, сама история, пусть даже областного масштаба! Вот такие вот дела!

      А Валерий Павлович продолжал «работать».

      «…Сергей Сергеевич, приняв ванну, запахнулся в желтый, привезенный из творческой командировке по Японии халат и прошел в комнату.

      Теплый ветер врывался через распахнутую дверь балкона и полоскал багряных цветов штору. Золотились в солнечных лучах столбики пыли. Пахло таявшим снегом, свежестью. Пахло старыми книгами, блестевшими золотым теснением на стеллажах. Пахло хорошей парфюмерией, пахло лимонами и коньяком, хотя бутылка стояла закупоренной…

      Сергей Сергеевич вытер полотенцем влагу со лба, достал бокал в картинках, тяжело опустился в кресло и стал распечатывать бутылку.

      Звонок в дверь прозвучал резко, неприятно. Сергей Сергеевич не торопясь составил все обратно в бар, поплотнее  запахнул халат и пошел в прихожую.

       Долго и внимательно смотрел в глазок. В глазок был виден мужчина с мясистым простодушным лицом. Кожаная  кепочка… Взгляд безразличный, спокойный, куда-то вбок…

       -Черт его знает, - сказал мужчина кому-то невидимому, стоящему рядом. – Вечно этих жильцов дома не застанешь! Опять весь график…

      Сергей Сергеевич отомкнул дверь, прервав мужчину на полуслове.

      -Здрасьте! – Второй тоже оказался в кепочке и очень сильно походил лицом на первого.

      -Здравствуйте, - строго сказал Сергей Сергеевич. – Вы  по какому делу?

      -Проверка телефонной сети, - опять недовольно ответил Первый. – Вечно вас дома нет! Идем, Алексей!

      -Что за проверка…- так же недовольно проговорил Сергей Сергеевич, пропуская их в квартиру. – Обувь снимайте, только что порядок навели.

      -Это мы быстро! – весело отозвался Второй. С кряхтением стянул кирзовые сапоги, подхватил черный дерматиновый портфель и прошел в комнату. – Где он тут у вас?

      -Вон, на журнальном столике. И в спальне - второй. – сказал Сергей Сергеевич… -Чего здесь проверять?.. Работает…

      -И почему не в резиновой обуви? – подумал он к чему-то про себя. – Дернет еще…

      -У этого аппарата восьмерка зае…

      Он не успел договорить. Сознание в одно мгновение потухло. Он даже не успел почувствовать боли: молоток раздробил череп на вмятые в мозг осколки. Разом брызнула в стороны кровь…»

      …Валерий Павлович выругался в сердцах, Братья, подхватив тело Сергея Сергеевича, волоком потащили его из комнаты.

      Эти, сверху, сегодня положительно решили его доканать своим ремонтом! Грохот несется уже с балкона! Что же это, в самом деле!.. Как здесь работать?! Последняя сцена!.. У- у, железнодорожники!..

      Он решительно встал, начал натягивать брюки. Звонок. Ну вот, теперь  и гостей черт несет!

      Нетерпеливо, с недовольной гримасой открыл дверь. На пороге стоял один из братьев Лушниковых. Валерий Павлович до того хорошо изучил его лицо в бинокль, что легко мог узнать и из тысячи подобных.

      Мысли забегали, заметались в голове. Милосердов медленно непроизвольно стал закрывать дверь. Мужчина придержал её ногой.

     -Проводку проверяем, - бросил он Милосердову и решительно прошел в прихожую.

     -Боже мой, да как же это?! – панически подумал Валерий Павлович и мелкими шажками почти отбежал от мужчины к кухне.

     -Ничего, мы быстро, - не обращая на него внимания сказал мужчина и крикнул во всё ещё открытую дверь. – Алексей! Давай живее!

     В коридоре протопали шаги и в квартире появился брат-близнец, держа в руках коричневый портфель.

     -Разувайся, наследишь,- приказал ему Первый. Сам же прошел в комнату обутым.

     -Почему обутый… и портфель коричневый…-  по-прежнему, как в бреду, думал Валерий Павлович. – О чем это я?.. И диктофон на кухне… И бинокль… О чем это…Боже! Боже! Нож надо взять, нож! Скорей бы уж всё, всё кончилось!..

     -Хозяин, иди сюда! – крикнули из комнаты.

     -Пробежать через прихожую!.. В коридор!.. – запоздало подумал Валерий Павлович. Тело потеряло весомость, сделалось воздушным, ватным. – Быстрее!

     На самом деле, он едва-едва переставлял ноги. К тому же, его уже поджидал Алексей.

     -Хозяин, тебя зовут, - проговорил он, а улыбка - наглая, понимающая, довольная! И портфель уже открыт!

     Ноги не слушались, но Валерий Павлович все-равно  –  боком, боком, не спуская с Алексея глаз - протиснулся в комнату, замер, забыв про старшего. А старший стоял рядом и наблюдал в свою очередь за Милосердовым.

     -Вот, - сказал он, поднимая руку вверх. – Карнизик…

     Валерий Павлович не успел дослушать. Лишь краем глаза заметил взметнувшуюся вверх руку. Ударило в сердце, обожгло резкой болью, и он неловко, боком, сполз по стенке на пол. Глаза продолжали оставаться открытыми. Халат задрался, обнажив полные  ноги. А на голове, поросшей редкими русыми волосами, с той стороны, где стоял старший Лушников, набухала большая, видимая простым глазом шишка.

     -Что это он…- растерянно произнес Алексей. – Больной, что ли?.. До конца не дослушал… Помер, что ли?. .

     Соседи шли за гробом в общей массе народа и тихо переговаривались. Слова были старыми и мудрыми, в общем, к месту…

     -Да - а, вот она - жизнь…- сказал анестезиолог.

     -Да, жизнь…- вздохнул железнодорожник сверху.

     -Вот жил, жил человек - и нет его, инфаркт, - сказал железнодорожник снизу.

     -Детей нет - вот что жалко, - сказала жена анестезиолога.

     -Это к лучшему!  Куда бы они сейчас, сироты? - не согласилась с ней жена железнодорожника сверху.

     -Слушай! Ты, я смотрю, балкон отделал?! – оживился не к месту железнодорожник снизу. – Сам, что ли?..

     -Нет, Лушниковы парни шабашили.

     -Это которого, Климыча?

     -Ну.

     -Да они ж сидят!

     -Вышли месяца три назад. В ЖЭКе сейчас у нас, электриками. Ну, и шабашат попутно.

     -Много берут?

     -Тебе много, мне мало…  Как сговоришься…Я их к писателю-то и посылал…Думал, ему надо… А оно, вишь, как вышло…Ни к чему теперь…

     -Да - а, жизнь…

     Заиграл траурный марш.

      …Квартира некоторое время стояла опечатанной.

      Листки неоконченного романа, сложенные аккуратной стопкой лежали на письменном  столе, и никому не было до них никакого дела. Лишь иногда, в багряные весенние вечера подходил к столу кто-то неясный, расплывчатый, бесплотный; тихонько садился в кресло и сидел так до самого утра. А утром исчезал.

       А вскоре в квартиру въехали новые жильцы. Не писатели.

      СКУПАЯ  ЩЕДРОСТЬ

      Он старался есть медленно и аккуратно, но это получалось плохо: хозяйка, поджав губы и скрестив руки на груди, стояла в дверях летней кухни, прислонившись к косяку, и, не отрываясь, слегка брезгливо  смотрела на него. Сашка с трудом пережевывал куски мяса и всё боялся поперхнуться и закашлять.

      - Вкусно, - невнятно, полным ртом  проговорил он, улыбнулся виновато. – Очень вкусно. Спасибо.

      Хозяйка не ответила. Обернулась на огород.

      - Наташ! – крикнула громко. – Иди кушать! Сейчас Лидка придёт! Идём!.. – И снова уставилась на Сашку. – А ты чего, бомжуешь, что ли? – спросила она.  Нормально спросила, спокойно, но Сашке всё - равно почудилась ирония.

      - Да нет, работаю потихоньку, - ответил он нехотя. – Окучил же вашу картошку…

      - «Окучил»… - Нет, ирония точно была в её голосе. – Велика работа. За одни харчи… Это в твоём-то возрасте! Я думала – при деле сейчас все… Ну, кроме алкашей. Да и те… Работы-то навалом! Везде работяги требуются.

      - Мало платят. Не проживешь на гроши, - Сашке не хотелось говорить, что он без документов.

      - А у меня, прям, обогатился! – женщина всплеснула руками. – Поел, в иномарку сел – и по заграницам со своими денжищами, да?! – И ещё вдобавок обидно хохотнула.

      Сашка промолчал.

      На крыльцо легко и стремительно вбежала хозяйская дочка.

      - О, окончили уже?! Быстро вы!.. Мам, чего разогревать?

      - Да в холодильнике… принесёшь сейчас, подожди…

      - Всё, спасибо, очень вкусно всё! – Александр заторопился, поднялся из-за стола. Цепанул рубашкой о кромку. Пуговица отлетела на пол. – Извините, - покраснел он. – Я сейчас, быстро… - Встал на колени, сощурился близоруко, отыскал пропажу. – Извините ещё раз…

      - Да погоди ты!.. Давай, пришью. Нат, принеси нитку с иголкой.

      - Нет, нет, спасибо, - Сашка уже напяливал  разбитые кроссовки. – У меня есть, я сам пришью… Куртку куда-то дел, вы не видели?

      - Вон она, у ворот висит. На, - хозяйка сложила в пакет огурцы и помидоры со стола, лучок, полбулки хлеба. – На, поешь вечером, - подала  продукты Александру.

      - Спасибо. Мы же не договаривались…

      Но, чуть помедлив, взял пакет.

      - Может, еще кому-то помочь надо? Из соседей?..

      - Не знаю, не знаю! - уже поторапливала его хозяйка. – Сам спрашивай.

      Сашка перекинул через локоть куртку, вздохнул тяжело, вышел со двора.

      - Мам, чего ты с ним так? Нормальный мужик, кажется… - Дочка уже убрала со стола, протерла его и нарезала на доске колбасу.

      - Нормальный, нормальный… Ты-то откуда знаешь? – мать раздраженно терла щеткой посуду в раковине. – Ходят здесь… Заразу какую-нибудь подхватишь… Где у нас «Ферри»?!

      Дочь молча подала флакон.

      - «Нормальный»… Ненавижу тунеядцев! Сама всю жизнь пахала, как лошадь, а этот!.. Мужик!.. Сорока еще нет! Не курит, не пьёт, а по дворам побирается!..

      - Чего уж «побирается»? Всю картоху нам окучил, часа три пахал… А ты ему – тарелка щей да зелени кулёк…

      - На сколько договаривались – столько и дала! -  отрезала мать. – Тоже мне, защитница!

      Разом как-то стихли, продолжая заниматься готовкой.

     - Лидка из школы идёт, - увидела Натка сестрёнку.

      - Вовремя. Отобедаем сейчас.

      - Мам, - виновато, не поднимая глаз, сказала Наташа. – Мам, я ему в куртку пятьсот рублей засунула.

      Мать замерла. Затем в сердцах бросила в раковину недомытую ложку. Тщательно вытерла руки полотенцем, сбросила передник.

      - Ну, и дура, - процедила она и скрылась в доме.  Как-то разом, до слёз стало жалко тысячную, которую она тоже тайком положила Сашке в карман, пока тот возился на огороде. Ну, не на сору ж такие деньги найдены! Горбом заработала! А он… за три часа-то… полторы штуки… да со жратвой…  И эта еще, дура сердобольная, со своей пятисоткой… Хоть плачь!