Форум

Падишах Василий и его замечательный гарем (миниатюра)

         У Васьки Парамонова было пять жён. Нет, не одновременно, конечно! Куда ему сразу пять! Он что, падишах, что ли, какой, чтобы сразу пятерых ублажать- обслуживать? Этот у падишахов ума нету, вот они от такого напряжения и помирают в цветущем возрасте. А Васька, весёлый мордатый человек с настоящими падишаховыми бакенбардами (интересно, они бакенбарды носят или бреют?) - обычный слесарь-рамнокузовник пятого разряда из автотранспортного цеха. Опять же выпить никогда не промажет, что несомненно свидетельствет о его высоких морально-духовных качествах и запросах. Как только скажешь ему: « Васьк? Как?» - он тут же в ответ: «Ну а чего ж!» Так что куда ему сразу пять! Это даже и абсолютный трезвенник, если одновременно на пяти станках будет работать, то запросто или Героя СоцТруда заработает, или грыжу, или вообще уйдёт от нас, скорбящих, «вперёд пятками». Эти пять супружниц у него были по очереди, согласно прожитым годам. У негно схема давно отработана и обкатана: вот, например, женится он, годика два-три с очередной любимой, единственной навсегда и навеки, проживает, потом начинает вздыхать и скучнеть прямо на глазах… Это значит - всё, хватит. Пора, как говорится, и честь знать. Хорошего – понемножку. Надо разводиться, пока до смертоубийства не дошло.

         Нет, разведённые Васькины жёны на разводы не очень-то и обижались. Так, подуются с недельку, носами пошмыгают -  и ничего, снова спокойные, снова улыбаются. Ну, действительно, экая невидаль – развод! Подумаешь! Это даже смешно – расстраиваться и обижаться! На кого? На Ваську? Разве на него, балбеса невыразимого и говоруна наотразимого, можно обижаться? Это грех -  на убогих обижаться!

         Хотя насчёт Васькиной убогости, это я, каюсь, загнул. Никакой он не убогий! Даже наоборот: мастер, каких поискать! Нет, серьёзно! Он и печку сложить, и телевизор и починить, и сломать, и снова починить, и на помойку отнести – запросто! И постирать опять же, и чего-нибудь там оторвать, а потом взад прибить строительными гвоздями, да и ещё сделать массу полезных в хозяйстве дел – это опять же он опять же завсегда и опять же пожалуйста! Настоящий русский мужик, на все руки не от скуки! Молодец, Васька! Все так говорят!

         А весь его пятиголовый гарем так почему-то ни за кого больше замуж и не выходил. Ни одна. Прямо напасть какая-то! Может, оттого, что все они, все пятеро, по-прежнему Ваську любят? У троих из них даже его детишки родились. Этакие, право, шустрые весёлые васятки! Два мальчика и девочка. Прямо не налюбуешься на них, до чего шустрые и симпатичные! Мальчишки уже начинают пробовать матом ругаться и курить! Ну, все в Ваську, оба-все! И девочка –уж такая хозяйка-рукодельница! Ей пять лет всего – а иной        раз встанет так решительно на своих  широко расставленных, толстеньких ножках, бровочки свои грозно насупит и говорит решительно: «Ща как дам тебе, пьянь подзаборная, по лбу сковородкой!». Очень умилительная картинка! Прямо в полном духе антиалкогольных идей, которые всё носятся в нашем обществе и носятся, всё никак не успокоятся, несмотря на героические усилия общественности и государственных властей, непонятно для чего и неизвестно накой!

         А все пятеро покинутых – ну, уж такие умелицы, такие красавицы, что прямо глаз не отвести и рота не закрыть! И все, как нарочно, разнокалиберные и разнопрофильные. Не поняли? Объясняю. Возьмём, например, его первую жену, Мусю. Она низенькая, коренастенькая, широкая и толстая, как колбаса. Она в привокзальной забегаловке работает, ударно поит заходящий люд разбавленным пивом и бодяжной водкой, двадцать восемь рублей – сто грамм. Очень хорошая и достойная абсолютно во всех отношениях женщина!  (Впрочем, и остальные четверо тоже вполне достойны такого определения. А как же! Они же Васькины! А она, извиняюсь, дерьма около себя сроду не держал. Не так воспитан своими достопочтенными родителями, постоянно проживавшими в глухой сельской местности, в такой, прости Господи, дыре, из которой и уезжать-то совершенно не хочется, чтобы не сравнивать её с остальным  цивилизованным миром, и от этого сравнения решительно не расстраиваться.) Она, Муся, ему, Ваське всегда забесплатно кружку пива и соточку «для прицепа» наливает. Да и как не его не угостить, если он, даже и не спросясь, как зайдёт, как увидит мусор около забегаловки, и тут же брови нахмурит (дескать, это что ещё за непорядок?), метлу в руки хватает, и давай ею махать! И машет и машет, и машет и машет! Пока не намашется от души и до пота, пока всю прилегающую территорию в божеский вид не приведёт, пока эту метлу об несознательных граждан, которые мочатся на забегаловскую стенку за углом (совсем наглость потеряли! Вон же, вокзальная уборная! Всего-то через сотню метров!) не обломает – никогда не успокаивается! А как исполнит такой свой честный и благородный (и, добавлю, совершенно бескорыстный) поступок, то отнесёт метлу или её обмочаленные останки в забегаловую подсобку и тут уже скажет Мусе: «Ну, ладно! Пошёл я. Зайду как-нибудь.».

          Нет, она его, конечно же, сразу так не отпускает! Она же, повторяю, порядочная женщина! Обязательно – вторую кружку пива и повторные сто грамм. И какой-нибудь бутербродик. Васька очень любит с килечкой и лучком. А ей, Мусе, жалко, что ли? Какой ей убыток! Она ещё на разбавленном пиве и на водке бодяжной во много раз больше заработает, сколько на Ваську потратится. Молодец! Ну, как такую не любить и как перед такой метлом не махать!

         А его последняя, пятая, Нонночка, этакая тощенькая элегантная барышня с несколько капризным выражением лица, провизором в аптеке работает. Так Васька и её не забывает (а как же! обязательно! Зачем же забывать!). Придёт, поздоровается, спросит: «Помочь чего?». Ну и тоже: или коробки какие поднести, или опять же вокруг аптеки прибрать, или наркоманов, этих вечно настырных аптечных обитателей, отлупить-погонять по округе. А то спросит: «Дома-то всё в порядке? Рамы оконные ветер держат? А кран в уборной не течёт?». И если течёт, если не держат, то сразу к ней на квартиру, сразу рукава на работу засучивает. Вот такой это душевный и безотказный человек! Сейчас такие - на вес золота!

         Промежуточные между Мусей и Нонночкой – Клавочка, Зинаида и Лариса Ивановна – тоже его вниманием и заботой не обижены. Они работают соответственно на стадионе (Клавочка – мастер спорта по стоклеточным шашкам и бегу с препятствиями), в городской бане номер три (это Зинаида. Она банщицей-массажисткой       трудится и даже имеет благодарности от множества вымытых и размятых ею граждан) и в педагогическом институте ( Лариса Ивановна – кандидат наук, преподаёт  иностранный язык, и в данное время пишет докторскую диссертацию). Даже по одному перечислению их уважаемых профессий можно увидеть, насколько широк у нашего Васьки кругозор! А то привыкли, понимаешь ли, считать, что если слесарь, то обязательно обычный, ничем не примечательный пролетарий-пропойца, у которого предел мечтаний – серьёзно впить и жирно закусить вкусной и здоровой пищей! Нет, пора, давно пора самым решительным образом ломать подобные глупые стереотипы! Вот, например, у Васьки в цеху токарь-карусельщик работает (тоже шестого, между прочим, разряда), некий Кузьма Фролович. Внешне – совершенно непримечательная личность, метр с кепкой, с кариесными зубами и в старомодных очках. А он, между прочим, в редкие часы досуга не водку хлебает как оглашенный, а поэта Шиллера читает! В подлиннике! На чистейшем немецком языке! И не просто губами чего-то там бормочет, образованность свою хочет показать, а именно что наслаждается! Вот какая за этой совершенно ничего из себя не представляющей, можно сказать, даже слегка отталкивающей  внешностью скрывается тонкая поэтическая натура!

         А тут на днях к Ваське ещё одна дамочка подкатила, звать Анджелой. Она наполовину негритянской национальности, потому что папа её – бывший эфиоп. Он сейчас в компьютерной промышленности трудится, сторожем склада компьютерных частей, потому что возраст имеет уже за шестьдесят лет, но ещё бодр и прыгуч, а до пенсии заведующим компьютерной лабораторией работал, потому что имеет высшее техническое образование. Васька с ней около той самой пивной, где  его Мусенька работает познакомился. Анджелочка туда освежиться зашла после вчерашнего. Давай, Васьк, запишемся, что ли, предложила она ему на следующий день после этого их случайного знакомства. Вон всемирная фотомодель с олигархом записаться хочут, а мы чем хужее? Тем более, что ты – слесарь-наладчик, а я тоже на швейной фабрике работаю, тоже приношу пользу нашей горячо любимой Родине! (Она, Анджела-то, здесь, в нашей России родилась, по студенческому обмену, когда её папаша прикатил к нам из своей далёкой Абиссинии и встретил её маму, которая гардеробщицей у них в институте работала, польты со шляпами охраняла.). Ну, чего, Васьк? Согласный?

Да мне-то чего, замялся было Васька, паспорт у меня опять чистый. Только сразу предупреждаю: каждый будет прописан на своей жилищной площади! А то знаю я вас, эфиопов кучерявых! Так и коситесь на мои законные квадратные двадцать метров! Если ты так согласна, то и я не против. Люди должны друг дружке навстречу идти в своих незатейливых житейских желаниях!

         Вот так они все и живут: и Васька, и пять (скоро будет шесть) его любимых женщин-жён и Кузьма Фролович-поклонник Шиллера и Гете, и эфиопский сторож на компьютерном складе. И все всем довольны, все всем улыбаются и ударно и качественно трудятся, чтобы наша общая Родина цвела и дальше пахла! Чего и вам всем желают!

         Посткриптум. Да, а для чего я вам всё это рассказал-то? А ни для чего! Просто так! Чтобы ещё раз убедились: есть среди нас, вечно озабоченных своими мелкими проблемами, а отсюда и вечно грустными  и раздражительными, нормально-счастливые люди! Пример с них незатейливых, берите!

         Посткриптум. А вообще Ваську никто Васькой не называет. Его все Васильком зовут, на пример известного симпатичного полевого цветочка. Мужику уже под пятьдесят, а он все Василёк и Василёк! Хоть бы постыдились! Надо же уважать наступающую раннюю старость! Замучили уже со своим Васильком! Вы бы его ещё Парамошей называли или Егоркой! Нет, ну что за люди! Никакой, право, совести! Одно насмешничество!

Алексей Курганов

Такая жизнь… ( рецензия на рассказ Дениса Минаева «Такая любовь». Сборник «Мне бы в юность…», Новокузнецк, 2013)

            Это очень человечный, и в то же время жёсткий, если не сказать – страшный рассказ (не путать со «страшилками»!). Сюжет немудрён: автор (повествование ведётся от первого лица) случайно встречает в поезде давнюю знакомую, одноклассницу, и узнает историю её семейной жизни тоже со знакомым, тоже их одноклассником, который, чтобы улучшить материальное положение молодой семьи, отправился контрактником на чеченскую войну и вернулся оттуда целым и невредимым физически, но надломленным психически. Заработанные им деньги «сожрал» дефолт, он отправился на войну опять и получил там страшное ранение, приковавшее его к инвалидной коляске. Желая облегчить жене и родившемуся ребёнку жизнь и понимая, что до конца дней своих останется для них только обузой, он намеренно портит с семьёй отношения, разводится с женой и уезжает в другой город, где кончает жизнь самоубийством.

            Возможно, это моё личное восприятие, но я увидел в рассказе Минаева что-то от толстовской «Крейцеровой сонаты». И дело не только в сходстве декораций: поезд, попутчица, беседа «за жизнь». У Толстого главный  герой повести, помещик Позднышев, поняв, что семейная жизнь – дело для него не радостное, а именно тяжёлое, постепенно отдаляется от супруги (впрочем, как и она от него) и, в конце концов, убивает, застав с любовником. Психологизм невероятный! Страсти перехлёстывают шекспировские! В рассказе Минаева нет таких страстей, есть, наоборот, бытовая житейская обыденность, но, оказывается, она порой бывает гораздо страшнее и беспощаднее даже самых невероятных эмоциональных всплесков.

            Да, сюжет страшный. Страшный своими безысходностью, обыденностью и тупиковостью. Страшна сама жизнь, коли для разрешения её проблем есть только один-единственный выход – идти на войну, идти воевать, идти убивать, а, вернувшись оттуда, с той самой бойни, понять, что жизнь (не семья!) тебя опять обманула, что вернулся ты к тому самому, от чего и из-за чего уходил. Страшно потому, что в такой ситуации человек поневоле начинает искать виноватых, и находит их не в государстве (государству все его проблемы – до лампочки и по барабану) и не в близких людях, но поскольку они ближе и доступнее, то всю злость человек начинает вымещать именно на них, ни в чём не повинных. Это - тупик. А из тупика нет выхода, кроме единственного - поставить большую, жирную, окончательную точку на всём.

            Рассказ заканчивается тем, что автор передаёт адресованное ему, автору, письмо того самого одноклассника-самоубийцы его сыну, и первое впечатление от такого финала: рассказ недосказан. Но перечитаешь рассказ ещё раз – и понимаешь: именно на этом месте повествование и нужно было остановить, и  то, что Минаев остановился, говорит о нём, как об опытном литературном сочинителе. В противном случае – и я в этом стопроцентно уверен – получились бы такие слезливые литературные, извиняюсь, сопли, которыми сегодня забиты все литературные сайты, и которые в данном конкретном случае нельзя было допускать ни в  коем случае.

            О языке текста. Мне всегда импонировали авторы, которые пишут динамичным языком, без «воды». В их текстах не бывает лишних слов (той самой «воды»), и каждое именно что  Р А Б О Т А Е Т  на сюжет, а не является декорацией, антуражем, «красивостью», от которых ничего не зависит и от которых, как говорится, ни уму-  ни сердцу. Минаев-прозаик оказался одним из именно таких «динамичноязычных» авторов. Кстати, на примере этого рассказа я ещё раз убедился в одной, казалось бы, странности (а может, и закономерности): совсем не редкость, когда поэты пишут очень впечатляющие прозаические тексты (классический пример: Пастернак с его «Доктором Живаго»), а вот  чтобы прозаики сочиняли заметные поэтические произведения – большая редкость. Может быть, разгадка в том, что поэзия несёт в себе максимальную свободу условности, и эта условность позволяет мыслить поэтам и шире, и раскованнее, и нестандартнее, чем изначальным прозаикам?

            В рассказе при всей его трагичности и жизненной несправедливости нет т.н. отрицательных персонажей (почему именно «так называемых» - потому что в подобных текстах я никогда не понимал и не понимаю градации на хороших и плохих, положительных и отрицательных). Может быть, и в этом положении  вещей тоже заключается описанная трагедия: все – нормальные люди, не сволочи, не подонки, не скоты, а нормальной жизни у них всё равно нет! Как же так? Почему? А вот так. «Патамушта». Как говорится, получите, не кашляйте и ничего хорошего не ждите. Хэппи-энда, так полюбившегося многим современным российским авторам, здесь уж точно не получится. Такая жизнь…

             И заканчивая этот материал, хочу поздравить Дениса Минаева-прозаика с успешной творческой работой. Желаю новых интересных прозаических текстов!

Цитата от kurganov (27-07-2013 00:33):

Алексей Курганов

Отец всегда сажал картошку… (рассказ)

         Каждую весну, на майские праздники, отец всегда сажал картошку. Вижу как сейчас: с самого раннего утра он  возится с лопатами (чего с ними возиться? Ещё неделю назад и черенки новые поставил, и жала навёл до сабельной остроты!), проверяет мешок с посадочными клубнями (крепко ли завязан? Да крепче некуда!), озабоченно хлопает себя по карманам (сигареты взял? А спички где?) и смотрит на часы (на автобус не опоздаем?). На лице – целая гамма чувств: деловитость, всё та же озабоченность, сосредоточенность и, как это не странно,    п р а з д н и ч н о с т ь.

         - Ну, чего? Пошли?

         - Па… - начинаю ныть я.

         - Чего?

         - А, может, ну её, эту картошку?

         - Чего??

         - Всё равно ведь не уродится. Каждый раз сажаем мешок – выкапываем два. И половина – горох.

         - Чего???

         - Давай никуда не поедем, а? Осенью на базаре купим! Она же по осени вообще копейки стоит! Я посчитал! Чего у нас, денег что ли, нет?

         - Бери лопаты, счетовод!

         … и вот мы уже трясёмся в переполненном автобусе. Рядом и вокруг – такие  же, как и мы, «сажальщики». Все тоже с полным «джентльменским набором»: лопаты, «размечательные» колышки с намотанными на них верёвками,  вёдра, мешки, сумки с едой. Куда едут, зачем едут, с какой-такой радости? На заводе своём, что ли, за всю неделю не наработались? Одно название - чумовые пролетарии: «нам денег не надо – работу давай!». И – главное и удивительное – все трезвые, все тоже деловито-праздничные,  но из каждой сумки торчат характерные горлышки и угадываются знакомые бутылочные очертания. Но это – после. Когда отсажаются. Чтобы отметить посадку прямо на грядках. В этом –  чтобы прямо там, на грядках – особая прелесть, особый шик. Это вам не в привокзальной пивнушке «сто пятьдесят» и кружку пива «для догоночки»! Пивнушка - это так, баловство и скучная обыденность после отработанной смены, а здесь - достойный повод отметить начало ежегодной картошечной каторги. Именно каторги, потому что, как говорит моя бабушка (она с нами уже не ездит по причине возраста) «воткнуть-то и дурак воткнёт – а ты её потом вырость!» «Вырость» -  это значит пропалывай, окучивай, собирай жука, и каждую такую изматывающую операцию поведи за весь картофельный сезон не один раз, а дважды, а то и трижды! Иначе будет не «вырость», а смех один. Нет, ну что за жизнь! И жара уже, как назло, под двадцать! Сейчас бы на речку! Накупаться до посинения, нажариться на уже припекающем солнышке, «блинчики» покидать. Или в парк сходить, на аттракционах прокатиться, мороженого поесть, газировки выпить. У нас в парке хорошая газировка! Три копейки - с сиропом, копейка - без.  Толстая, улыбчивая тётка-газировщица, одетая в ярко-красный фартук и с заколкой в волосах,  протягивает тебе стакан, а там, в этом вишневоцветном блаженстве поднимаются вверх блестящие на солнце, маленькие пузырьки, и, кажется, слышишь, как они весело лопаются, добежав до поверхности. Или намолотиться досыта мороженым по семь копеек в картонном стаканчике, которое носит непонятное название «шербет». Наш сосед, дядя Коля Миронов, когда с похмелья, то сразу четыре таких стаканчика уминает. Душевно, говорит, оттягивает после вчерашнего…

         - Поднимайся, Лёшк. Приехали.

         Всё, сладостные грёзы закончились. Впереди – суровая правда жизни.  Чтоб она провалилась, эта картошка, вместе с этими лопатами, тяпками, бутылками, мешками и жуками! Прямо здесь вот, прямо сейчас! Каторга, она и есть каторга! «Нам денег не надо – работу, работу…!». Ничего, кроме работы!

         Вылезли из автобуса, пошли искать свой участок. Народу вокруг – туча! Всюду радостное оживление (нашли чему радоваться! Ну, люди!), шутки-прибаутки, задорный детский смех. Одно слово – курорт! «Дышите глубже – подъезжаем к Сочи!».

         -Здорово, Николай Иваныч! – слышится с разных сторон. – Коля, привет!

         Отец кому-то кивает, кому-то приветственно машет, кому-то жмёт руки. И всё это на ходу, потому что задерживаться нельзя: сажать надо, некогда языки чесать. «Нам денег не надо…».

         Находим нашу делянку. Нет, в ширину она ничего, скромненькая, метров десять, не больше.

         - Па, а где наши грядки кончаются?

         - А вон, Кольку Обурге видишь?

         - Где?

         -Да вон!

         Я смотрю вдаль. Колька, имеющий странную кличку Обурге, здоровенный, под два метра ростом, всегда весёлый  и бестолковый парень, заводской шофёр, кажется мне отсюда мелкой букашкой. И там, где он сейчас стоит, кончаются наши грядки?

         - Ага, - довольно подтверждает отец. – Там!

         Он деловито разматывает верёвку на колышках, потом свинчивает «чертилку» - здоровенную, похожую на грабли конструкцию, с двумя зубьями по краям и длиннющим деревянным черенком. Втыкает колышки поглубже в землю, натягивает размотанную на всю длину верёвку.

         - Ну, с Богом! Готовься!

         Говорят, что жизнь туриста  хуже, чем фашистский плен. Врут! Жизнь крестьянина гораздо хуже. Убейте меня прямо здесь, на грядках, но я никогда бы не согласился жить в деревне! Лошадиный труд! Раскрасневшийся от работы и от жары отец, натужно кряхтя, упорно чертит по земле разметки-борозды, по которым мы сейчас и начнём сажать эту, чёрт бы её побрал…

         - Ведро насыпал? Тогда начали!

         Он копает -  я кидаю в ямки клубни. Рубаха на отцовских груди, спине и  в подмышках начинает быстро темнеть от пота. «Здравствуй, милая картошка-тошка-тошка-тошка! Пи-и-ионеров идеал-ал-ал! Кто не лопал той картошки, тот счастливым не бывал!». Да, чего-чего, а счастья с этой картошкой  – полны штаны! Штаны, кстати, тоже мокрые. И не оттого, что обмочился от такой трудовой радости. Просто ноги тоже вспотели, и между ногами – тоже. И голова вспотела. Вместе с вспотевшими мозгами. Пот стекает вдоль хребта противной прохладной струйкой и пропадает где-то сзади в трусах. Хорошо! Вагон удовольствия! «Нам денег не надо!»

         Заканчиваем часа через три. Солнце лупит прямо по склонённым затылкам. Во рту – противная сухость. Язык как наждачная бумага, чуть им шевельнёшь – противно царапает внутренности щёк. Кругов перед глазами нет -  и то спасибо! В прошлом году были. Тогда жарища была посильнее.

         -Ну, вот и отсажались!

         Отец устало садится- опускается- падает прямо на землю, подрагивающими от ещё не остывшего напряжения пальцами выуживает из мятой пачки сигарету. Лицо как из бани, волосы всклочены – зато довольный, сил нет смотреть! Как ребёнок, честное слово! И чему радуется? «Воткнуть-то и дурак воткнёт…». Всё только начинается! Радость-то какая!

         - Устал? – спрашивает он меня то ли хитро, то ли заботливо.

         Я этак небрежно мотаю головой: с какой это стати? Да я , если хочешь знать, один таких участков мог сто миллионов тысяч и вскопать, и посадить! Подумаешь, какая тяжесть! Он смотрит, понимает мои мысли и  улыбается. Я-то понимаю, что отцу досталось куда как больше, чем мне. Бросать картошку -  это всё-таки не копать. Копать - тяжелее.

         - Я не устал, - возражаю я. – Если надо, я и сам копать могу.

         - Не надо, - сказал он, заворачивая в кусок мешковины лопату. – Успеешь ещё в жизни навалдохаться…

         А вечером, уже дома, всегда накрывался не то, чтобы праздничный, но всё-таки стол. Отец выпивал, закусывал и хитро, по-заговорчески, словно  в напоминание о какой-то важной тайне, которую знали только мы двое,  подмаргивал мне. И от этого его подмаргивания становилось на душе тепло и радостно, и куда-то моментально пропадала усталость, и  вообще всё моё внутреннее состояние наполнялось гордостью человека, выполнившего очень тяжёлую, но очень нужную , которую кроме меня и сделать-то некому, работу.

         Отца уже давно нет в живых, да я и сам уже немолод, но вот чёрт его знает: каждую весну я обязательно сажаю картошку. Не могу сказать, зачем я это делаю, ведь нашей семье и покупной хватило бы за глаза. Но нет! Приходит май, и меня как будто покойный отец поднимает с места, как будто толкает: собирайся, пора.

          Пошли – говорю я внуку. – Автобус скоро.

         Он поднимает на меня глаза, в которых я без труда прочитываю огромную «радость» от предстоящего созидательного труда.

         - Дед… - говорит он тихо.

         - Чего?

         - А, может, ну её, эту картошку?

         - Чего??

         - Ведь все равно не уродится. Каждый раз сажаем мешок – выкапываем два. И половина – горох.

         - Чего???

         - Давай никуда не поедем а? Осенью на базаре купим! Она же стоит-то копейки! Я посчитал! Чего у нас, денег что ли, нет?

         - Бери лопаты, счетовод!

         И теперь, по прошествии лет, я отца понял. Понял, что надо сажать. Просто брать лопату и сажать. Потому что без нас её, картошку, никто не посадит. Да и не в ней, картошке, в общем-то, дело!  Дело -  в принципе, а он немудрёный: в жизни рассчитывай только на самого себя. Случись беда – не поможет тебе ни государство, ни лопающиеся от жира и денег толстосумы, ни царь, ни Президент, ни Бог и ни герой. Никому из них ты просто не нужен, хотя они с пеной у ртов постоянно пытаются убедить тебя в обратном. Так что, ребята, лопаты и мешки далеко не убирайте. Ещё пригодятся. И не раз. Проверено.

Алексей Курганов

День Большого Попугая (миниатюра)

         - Ты меня любишь?

         - Я тебя люблю.

         - А как ты меня любишь?

         - Я люблю тебя крепко.

         - А теперь спроси меня, как я тебя люблю.

         - Как ты меня любишь?

         - Я тебя люблю сильно. А что лучше – сильно или крепко?

         - Один хрен.

         - Ты меня совсем не любишь…

         - Да иди ты со своей любовью!

         Сергей Степанович Горбунков, полный, гладковыбритый мужчина средних лет с тяжёлым затылком и грустными бараньими глазами, отвёл взгляд от телевизора, по которому с самого утра передавали ставшую уже привычной любовно-сериальную киномерзость, тяжело поднялся с кресла и вышел на балкон. Была суббота, и в небе висело утреннее, пока ещё сонное солнце. Сергей Степанович хотел посмотреть на него, но вместо солнца увидел пузатого мужика на балконе шестого этажа в доме напротив. Мужик, пыхтя и отдуваясь, с трудом занимался утренней оздоровительной гимнастикой. Даже издалека было видно, как на его  лысой голове сверкали капли тяжёлого физкультурного пота. Сергей Степанович вздохнул, отвернулся и плюнул в пролетавшую мимо растрёпанную помоечную ворону. И, конечно, не попал, потому что с самого детства страдал сильной близорукостью, благодаря которой ему в своё время удалось успешно откосить от исполнения священного гражданского долга в виде прохождения армейской службы в рядах непобедимых и легендарных Вооружённых Сил тогда ещё Союза ССР. Ворона испуганно шарахнулась в сторону от пролетевшего мимо слюневого снаряда, мерзко каркнула и уселась на крыше «грибка», торчавшего над детской песочницей во дворе. А мы ещё говорим, что всё лучшее – детям, подумал Сергей Степанович, неприязненно и даже брезгливо глядя на ворону. Больше плевать было не в кого, и он опять посмотрел на физкультурного мужика. Тот прекратил махать руками и теперь делал окончательные приседательные движения. Его потное темечко мелькало над балконным заграждением как ныряющий поплавок, который собирался утонуть, но снова выныривал, чтобы в каждый следующий раз утонуть уже окончательно и бесповоротно. Да, до этого самоубийцы просто так не доплюнешь, решил Сергей Степанович и досадливо искривил свои толстые губы. Пива, что ли, пойти попить? Солнце сладко потянулось и неожиданно брызнуло на их микрорайон ярким легкомысленным светом. Гидрометеоцентр вчера в программе новостей пообещал, что с погодой сегодня будет всё о, кей, а вот в Гондурасе пройдут проливные дожди  и кого-нибудь обязательно смоет. А как же? Это так положено – при проливании обязательно смывать.

         Сергей Степанович вышел в прихожую и надел сандалии прямо на голые ступни, без носков. Пива, честно говоря, не очень-то и хотелось, но пялиться в телевизор на фальшиво-любовные страсти какого-нибудь Хуана Барбосы де Пидросы было уже совсем невмоготу.

         На выходе из подъезда он повстречал соседа по имени Арнольд. Его фамилии Сергей Степанович не знал, не хотел знать, да это было и не к чему. Арнольд в своё время работал конструктором на местном оборонном заводе, производившем секретные ракеты средней и мелкой дальности, а сейчас торговал на привокзальном рынке китайскими деревянными ложками и деревянными же половыми членами, которые -  и ложки, и члены -  пытался выдавать за самую настоящую хохлому. Одновременно он пытался приторговывать и магазинным луком, про который говорил, что это - элитный мячковский, и ни у кого из рыночных продавцов такого нет. Арнольд наивно и глубоко ошибался: все вокруг тоже торговали только элитным, и только мячковским, и тоже горячо уверяли посетителей рынка, в душе считая их сплошь легковерными дураками, что ни у кого на рынке такого замечательного лука нет, а если есть, то это туфта и гнусный обман. Из-за такой повальной продавцовой честности никто это псевдомячковское гавно не покупал, ложки с членами тоже спросом не пользовались, поэтому экс-конструктор Арнольд постоянно злобился и из-за этого постоянно злоупотреблял.

         - Сегодня День Парижской Коммуны? – спросил он Сергея Степановича вместо приветствия и  с многозначительной надеждой.

         - Нет, сегодня не день  Парижской Коммуны, - вежливо ответил ему Сергей Степанович. - Сегодня день Большого Попугая.

         - Нет такого праздника! – решительно и почему-то радостно возразил Арнольд. Он был одет в тренировочные штаны «Адидас» с пузырями на коленях и был, как всегда, неудовлетворённо нетрезв.

         - Есть, - сказал Сергей Степанович сухо. – В Гондурасе.

         Он лгал, потому что и  сам не знал, существует такой праздник или нет, а про Гондурас вспомнил из-за вчерашней дождливой сводки погоды.

         - Там сейчас проливные дожди,- добавил со значением.

         - Значит, кого-нибудь смоет, - сказал прозорливый Арнольд. – Да, всё всех  смывает, смывает… Займи пару червонцев! – круто переменил он тему разговора и, подумав, уточнил. – На хлеб и сырок пониженной жирности.

         - Могу дать только десять, - подумав, согласился Сергей Степанович. – А водкой теперь вроде бы торгуют только с одиннадцати?

         - Так я же к Маньке! – оживившись, пояснил Арнольд, и получив просимое, резво побежал в соседний дом, где жительница первого этажа, розовощёкая матершинница Манька, круглосуточно торговала самогонным напитком прямо через окно, чтобы не пускать жаждущих в свою культурную квартиру. Сергей Степанович не одобрял чрезмерного увлечения Арнольдом алкогольными изделиями, но уважал как бывшего конструктора военных ракет средней и мелкой дальности. Всё суета, подумал он, выходя на проспект. Кому они нужны, эти ракеты? Впрочем, деревянные ложки с членами тоже не нужны. Сейчас у всех железные, аллюминиевые или из сексуальных озабоченных магазинов.

              В рюмочной, где торговали пивом в разлив, Сергей Степанович увидел всё того же физкультурного мужика, что с балкона напротив. Физкультурник, устало отдуваясь, досасывал уже вторую кружку, потому что одна стояла перед ним совершенно пустая.  Экий насос, почему-то с неприязнью подумал Степан Сергеевич, но на мужика посмотрел уважительно. Физкультурник мощным глотком добил эту вторую и, культурно икнув в поднесённую ко рту ладошку, пошёл к пивной стойке за третьей. Серьёзный мужик, сформировалась в голове новая мысль. Вызывает уважение.

              Сергей Степанович взял сто грамм, кружку «жигулёвского», бутерброд с селёдкой и луком и подошёл к физкультурному столику.

              - Разрешите? – вежливо спросил он.

              - Пожалуйста, - радушно разрешил физкультурник. Третью кружку он высасывал уже не спеша, с чувством собственного достоинства. Было понятно – начинает насыщаться.

         - Физкультурой занимаетесь? – спросил Сергей Степанович и объяснил. – Я вас на балконе регулярно вижу. С гимнастическими движениями.

              - Момон растёт, - вздохнул физкультурник и похлопал себя по выпирающему животу. – Надо лишнее сбросить. Вот и занимаюсь от безвыходного положения.

         - А я футболом увлекаюсь, – похвастался Сергей Степанович. – По телевизору. Скоро наши с «Арсеналом» будут играть. В четвертьфинале.

              - Опять проиграют, – согласно кивнул физкультурник. – Англичане сильные. Да… У них всё ещё Венгер тренером-то?

              - Он, - подтвердил Сергей Степанович. – Скоро на пенсию отправят. Из информированных источников.

              -  А у португальцев выиграл, - показал свою футбольную осведомлённость собеседник. - Сегодня праздник, что ли, какой? Только  что вон там, в углу, драка была. И вообще народу больно много. Вы не знаете какой?

              - Кажется, День Парижской Коммуны, - ответил Сергей Степанович.

              - Ну, если Парижской, то конечно! – уважительно отозвался пивосос. – А пиво всё-таки лучше у немцев, чем у англичан. Более качественный продукт.

              - Известные мастера! – похвалил немецких пивоваров Сергей Степанович. – Только дорогое.

              - На здоровье экономить нельзя! – очень логично возразил физкультурник. – Здоровье ни за какие деньги не купишь. Потому что врут. Да… На днях одну бабку по рекламе показывали. Ей уже восемьдесят восемь, у неё уже ноги не ходят, голова отваливается, и родственники ей уже место на кладбище давно прикупили. А она, дура старая, вдруг весёлая такая стала и вообще ожила! Таблеток, говорит, наглоталась -  и по телевизору пачку показывает, с лекарством -  и теперь летаю как коза. Может, скоро замуж выйду. Ну не маразм, а? Хоть бы людей постеснялась, дура!

              - Замуж это хорошо, - согласился Сергей Степановичи и подхалимски хихикнул. – Самое время. А то так  в девках и засохнет. В восемьдесят-то восемь лет.

              - Да нет, - сказал физкультурник. – У неё, сказала, дети есть. Сын и дочь, уже взрослые. Сын помер, а дочь того и гляди. Потому что тех таблеток не пьёт. Нет, прямо уже внаглую дурят народ с этим своим здравоохранением!

              - Медицина сейчас бурно развивается, - констатировал Сергей Степанович. – И разное там здравоохранение. А водочку, значит, не употребляете?

              - Нет, - решительно отказался физкультурник. – Но, признаюсь, одно время увлекался. Я тогда на руководящей должности трудился, по продовольственной части. Сами понимаете – услуги, банкеты, подношения разные за оказанную любезность. А как же? Без этого в торговле нельзя, хотя и постоянная беспощадная борьба с коррупцией. Да… А сейчас ушёл. По семейным обстоятельствам. Теперь в школе шахматы преподаю, в младших классах. А с детьми разве выпьешь как следует? С ними нельзя, они пока ещё маленькие. Ничего не понимают в этой жизни. Им только конфетки подавай. С пряниками, -  и он почему-то брезгливо поморщился.

              - С младшими конечно, – опять согласился Сергей Степанович. – Младших надо беречь. Они наше будущее. Я, пожалуй, ещё соточку возьму. Приятно поговорить с интересным собеседником.

              - Михаил Аркадьевич, - сказал физкультурник и протянул руку для пожатия.

              - Сергей Степанович, - пожал руку Сергей Степанович. – Вы скажите, чтобы не занимали за столиком. Я сейчас. Вам пива взять?

              - Ну, если только со знакомством, - охотно согласился физкультурник и протянул деньги.

              - А у меня зять фотографом работает, - сказал Сергей Степанович, вернувшись со своей соточкой и физкультурниковым пивом. – Самая, говорит, нужная профессия. Потому что человек помрёт, а его фотография у родственников останется, - и фыркнул несерьёзно. - Нужна она им, родственникам, его фотография! А по новым годам Дедом Морозом подрабатывает. В бюро добрых услуг.

              - Знал я одного Деда Мороза, - иронично хмыкнул собеседник и сделал очередной мощный засос из кружки. – Тот ещё жулик оказался! Мы его культурно, ничего не подозревая, по телефону внуку заказали. Он пришёл, подарок отдал, спел-сплясал, фужер водки выпил и ушёл. А утром смотрим: книга пропала. О вкусной и здоровой пище. Вот интересно: зачем ему понадобилась эта  здоровая пища? У него и так, без всяких книг, морда  о-го-го!

              - Всё-то у нас перепутано, - скептически хмыкнул Сергей Степанович. – Деды морозы книги воруют, зятья фотографами работают… Прямо беда!

              - Ладно, пойду! – сказал физкультурник и стал выбираться из-за стола. Выбирание было тяжёлым из-за его чрезмерно раздувшегося физкультурного живота.

              - Пора сыну завтрак готовить. Гречневая крупа опять подорожала. Вот ведь гадство! И чего делают, чего делают! Главное, всё кризисом объясняют! Своего ума-то нету… Да… - физкультурник вздохнул и от этого вздоха стал очень похож на группенфюрера Мюллера, этого кровожадного гитлеровского палача, из всенародно любимого кинофильма «Семнадцать мгновений весны».

              - Он гречневую кашу очень любит. С говяжьей тушёнкой. Ещё с детства. Как усядется за стол – и пошёл молотить! Я прямо даже удивляюсь, куда в него столько влазит! Да… - физкультурник опять о чём-то задумался, но тут же встрепенулся и кивнул так приветливо, что у Сергея Степановича удивительно потеплело на душе.

               - Счастливо оставаться! Приятно было познакомиться!

              - И мне, - кивнул Сергей Степанович. -  Может, встретимся ещё. Я здесь по выходным регулярно бываю.

              - Обязательно! – согласился новый знакомец. – Как не встретиться! С большим удовольствием! Всего доброго!

              У подъезда Сергей Степанович снова увидел Арнольда. Тот уже успел отметиться у оконной самогонщицы, и теперь сидел на лавочке и вкусно курил дешёвую сигарету. На дорогие у него никогда не хватало денег.

              - Сегодня праздник, что ли, какой? – спросил он Сергея Степановича.

              - Праздник, - ответил тот.

              - Какой?

              - День Большого Попугая.

              - А я думал - Парижской Коммуны! – обрадовался неизвестно чему Арнольд. – Тогда надо ещё за хлебом сходить. Обязательно.

              - Денег больше нету, - понял наглый намёк Сергей Степанович. – Уже поистратился.

              - Ну дык домой сходи, а я здесь, на скамейке подожду! – простодушно предложил Арнольд. – А?

              - Хорошего - понемножку, - сурово отказал Сергей Степанович. Иногда он был беспощадно крут, но, впрочем, и глубоко справедлив. – Каждому овощу – своя доза.

              Арнольд тут же обиделся и надулся. Очень уж он обидчивый! Прямо как Большой гондурасский попугай! И как он только ракеты конструировал с таким легкоранимым характером?

              Сергей Степанович вернулся  в квартиру и выглянул в окно. На балконе физкультурника стоял молодой мордастый парень и глубоко затягивался сигаретой. Наверно, тоже физкультурник, уважительно подумал Сергей Степанович. Вон морда-то какая с тушёной гречневой каши! Он прошёл в комнату и включил телевизор.

              - Ты меня любишь? – спросил в телевизоре скучным голосом Хуан Барбоса и вытер руки о своё, похожее на колесо от КАМАЗА, сомбреро.

              - Я тебя люблю, - ответила донна Хермунда и, кажется, зевнула.

              - А как ты меня любишь?

              На «фазенду», что ли, завтра съездить, подумал Сергей Степанович. Посадить там какой-нибудь поганый лук. Или щавеля нарвать. Он говорят, в виде щей хорошо помогает от сердца. Всё равно делать нечего.

              Выключив телевизор, он задёрнул штору и пошёл поспать. А что такого? Сегодня же суббота. Выходной день. Так что имеет полное право. Не книжки же ему читать, если телевизор имеется. С достопочтенными Барбосой и Хермундом.

Цитата от kurganov (14-09-2013 01:14):

Алексей Курганов

Про Чинганчука молодого, или Ты не гавкай, Тома! «Гавк!» (стихотворение)

Эпиграф:

«Томагавк мой, томагавк!

Ты не гавкай, Тома! «Гавк!»

( из наболевшего и настоедревшего)

Я – индейский вождь-апача,

У меня есть быстрый конь,

Также ножик  с томагавкой

И весёлая гармонь.

Я скачу по прерьям быстро,

Аж захватывает дух.

Растяну гармонь-трёхрядку –

Закричит в вигвам петух,

Побегут навстречу дети,

И моя супруга, скво,

Мне нальёт борща тарелку,

Даст коню воды ведро.

Скво моя - Тамара, Тома -

И пригожа, и влекома.

Мечет ножики шутя,

Варит белого гуся

И форель из Мичигана.

( Это озеро такой)

Та форель, как скво, румяна

(Правда, скво - без чешуёй).

Очень любит Тома гавкать

На меня и на детей,

На бизонов и мустангов.

Настоящая индей!

Продал я от белых скальпы

И подарки всем купил.

Утомился на базаре

Изо всех индейских сил.

Щас поем и завалюся

С Томой-гавкою в кровать.

Эх, ты мой любимый прерий!

Хороша Россия-мать!

Алексей Курганов


День Вована-погранца (рассказ).

         Больница, травматологическое отделение. Время около девяти часов вечера. Ужин давно съеден, процедуры давно закончены, родственники и прочие посещающие давно ушли. И дежурная медсестра тоже ушла, но совсем недавно.

         Сейчас в палате трое – Васька-токарь (ожог лица, грудной клетки и обеих предплечий. Страшон, зараза! Будучи сильно поддамши, упал в шашлычный мангал и воспламенился как газета «Искра». Бывает.), Сенька-слесарь (сложный оскольчатый перелом правой плечевой кости. Не травма, а поэзия: дома, по пьянке упал со стремянки после бурной гулянки. Зачем на стремянку полез – неизвестно. Вероятно, хотел совершить трудовой подвиг в быту.  Что ж, тоже бывает, тоже ничего удивительного.) и Иван Петрович, генерал (перелом костей левой голени. Поскользнулся на тропинке. Клянётся и божится, что был трезв как стёклышко. Ну-ну…На твоей генеральской физиономии прямо так и написано какой ты невозможный трезвенник…). Телевизор надоел, газеты и журналы прочитаны, палатные книжки, по определению одного из бывших здешних обитателей, диссидента Файзыбулыбулиева (кажется, грек. Или узбек. В общем, нерусских кровей. Одно слово – «файзы».) «больно умные». Короче, тоска тоской. Настоящий больничный быт. Хоть прямо и не травмируйся совсем.

         - О! Вован! – радостно кричит Васька (ему уже под шестьдесят, а он всё Васька. Люди уже в неполных тридцать имеют имя, отчество и фамилию и широкое заслуженное уважение, а он – всё Васька и Васька! И, главное, ему это глубоко равнодушно. Он привык быть Васькой. А ему, между прочим, уже под шестьдесят! А другим и тридцати нет! И ещё неизвестно, доживут ли до этих тридцати при современном уровне развития киллерских и прочих бытовых услуг, рассчитанных прежде всего на таких вот уважаемых!).

         -Заходи!

         В дверях стоит и смущенно улыбается «Вова из Бирюлёва» (перелом один в один как у Семёна-Сеньки, и при аналогичных обстоятельствах, но только слева. Я же говорю: бывает! И полно! А в получку вообще караул! Их легче пропить, такие получки, чем домой нести.).

Вынужденное небольшое отступление: трепачи, как известно, имеют две разновидности: наглые вруны и весёлые балаболы. Вова -  из последних. Вообще-то, он проживает в соседней палате, но там ему скучно, там его не понимают, там все ушедши в самих себя, любимых и несчастных. Поэтому он регулярно приходит сюда, к соседям. Здесь попроще, и ежесекундно и прямо вот сейчас никто помирать не собирается. А они и не против его приходов: Вовина болтовня обладает удивительно мощным анестезирующим действием. Болячки если не перестают болеть совсем, то ощутимо успокаиваются, и вообще на душе от его незамысловатых рассказов становится как-то легко, спокойно и даже сонно. Потому что большой души человек этот самый Вова! Можно прямо сказать: он – местный Кашпировский, Чумак, который алый, и Вольфганг Мессинг, лепший дружбан Сталина и Гитлера, одновременно, в одном вечно улыбающемся лице. Солнечный луч в инвалидном окошке.

         -Проходи! – вежливо и чуть ли не хором приглашают его в палату и Васька, и Семён, и Иван Петрович. – Чего ты там, в дверях, мнёшься как маньяк засватанный! (Почему маньяк? Почему засватанный? Да, «велик и могучь ты, о, русский язык…»).

         Вова делает хитрое лицо, подходит к Семеновой тумбочке и, воровато оглянувшись, выставляет на неё из под халатной полы бутылку. Опаньки! Вот это фокус-покус! Живём, мужики! Нет, это ты, Вова, очень правильно зашёл! И. главное, очень вовремя! Ты всегда так заходи! Мы всегда тебе душевно рады!

         - Ха, чудодейственное лекарство! – восторженно говорит Васька. – По какому случаю?

         - День пограничника, - скромно краснея, объясняет Вова. – Надо отметить. А в одну харю – не могу. С детства не приучен в одну-то.

         - И это справедливо! – одобряет эти его «не могу» и «харю» Семён. – Совместные пьянки, Вова, как известно, сплачивают коллектив. Это ещё Карл Маркс сказал. Вместе с Фридрихом Энгельсом. Так ты, значит, погранец?

         -Ну! – смущенно подтверждает Вова. – Советско-турецкая граница! Два года от звонка до звонка! Будьте любезны!

         - Молодец! – хвалит советско-турецкую границу Иван Петрович, доставая из своей тумбочки домашние пирожки и выкладывая их на семёнову тумбочку, выполняющую сейчас роль праздничного стола. На «столе» уже лежат яблоки, бананы и пачка печенья. – Значит, на границе тучи ходят хмуро…Ну, будем, что ли, Карацупа?

         -Хи-хи, - довольно хихикает Вова. Ему приятно сравнение с легендарным пограничником.

         Выпили, пожевали, открыв окно, закурили. Жизнь (ей, похоже, надоело показывать им свою противную, тощую, травмированную ж…) опять повернулась своим светлым ликом. Хорошо! Вкусно! Культурно! Всегда бы так жить! И главное, чтоб не было войны.

         - А я и стих про границу знаю! – торжественно заявляет Васька. Встаёт в горделивую позу, чуть откидывает назад голову. Ну, чистый Квазимода! Прям чтец Александр Блок! Декламатор, прости Господи, с обгоретыми ушами!

          - Посвящается сегодняшнему нашему имениннику! То есть, Вовану-погранцу! «А мы не пысаем (выразился он, конечно, более грубо) с Трезором на границе! Мы с ним друзья! Запысает Трезор – запысаю и я!». Аплодисментики, пожалуйста! Громче, не слышу!

         Вежливые хлопки не заставляют себя ждать. Ну, настоящий артист! Прямо Петросян Степаненкович Дубровицкий со своим вконец придуревшим и замучившим всех поголовно «АншлаНгом»!

         -Ну, давай излагай! – милостиво разрешает Васька, откланявшись. – И подробнее: где, в какой должности, в каком звании, высота над уровнем моря, количество задержаний, прочий километраж с фюзеляжем.

         - Я же говорю: Батумский погранотряд. Советско-турецкая граница. Младший сержант. С семьдесят шестого по семьдесят восьмой. От звонка до звонка. Высота высокая. Летают орлы.

         - Небось, на кухне Родину-то защищал? – насмешливо прищурился Васька. Он – известный «подкольщик».  Хлебом не корми – дай кого-нибудь задеть-ущипнуть-укусить- в чужой горшок плюнуть.

         - Когда как, - начинает в свою очередь «туманить» Вова. – Вообще-то я чуть ли не каждый день в секрете был.

         - А я думал – на «губе», - упорно «заводит» его Васька. Вот такая у него, Петросяна Ваганьковича, вредная, до невозможности ехидная натура. Он просто не может без того, чтобы в каждую крынку с молоком не это самое. Не справить малую физиологическую нужду.

         Но Вова упорно игнорирует эти его гнусные, оскорбительные для отличника боевой и политической подготовки выпады.

         -Да… - задумчиво-мечтательно говорит он. – Вот сидишь, бывало, в секрете и думаешь…

         -… о Родине, - продолжил его мысль Семён.- Которая у тебя за спиной. И которая ждёт от тебя, Вова, постоянного повышения твоей боевой и политической подготовок.

         - Я не об этом… - морщится Вова. – Это само собой. Нет, действительно, вот просто сидишь и думаешь…

         - О бабах!- тут же подсказывает Васька и подвигается к тумбочке поближе. – О них, родимых! Эх, думаешь! Ух! Был бы сейчас дома, уж прихватил бы свою Дуняшку прямо за её за самую… туту-фрутту ларсен! -  и при этом для убедительности делает руками не совсем приличные движения. А при чём тут эта самая Тутта ( или Тута – Анюта…)? А это любимая  васькина радиационная ведущая. Та, которая по радио «Маяк», и недавно родила. А что? Она, может очень хорошая! Главное, весёлая в этой своей радиостанции! Вот он, Васька, и вспоминает её, может даже и кудрявую, и к месте и не к месту. Ничего не попишешь: симпатия –  упорное чувство! Всё на свете забываешь, кроме этой самой туты и её тутовых форм!

         - Опять перебиваете… И при чём тут… - Вова смешно скукорживает свой нос. – Вот тебе, Вася, обязательно надо всё взять и обязательно всё как следует обгадить!

         - И ничего подобного! – горячо возражает несправедливо упрекнутый Василий. – Ведь ты о каких бабах-то думаешь! О наших, о русских! Которые отечественного происхождения и нашего местного произрастания! Чего ж о них не подумать? Они хорошие! Не какие-нибудь там…в намордовых повязках.

         - В чадре, - поправляет его Вова. – Это которые мусульманки.

         - Владимир, а ты нарушителей ловил? – степенно и культурно спрашивает его Иван Петрович, бесцеремонно оттесняя этого долбогрёба и балабона Ваську. Вот действительно единственный серьёзный во всей палате человек. Даже несмотря на то, что безобразно переломал все кости своей левой голени, будучи, по его горячему уверению, ни-ни. Ни в одном глазу. Как стекло в выпитой бутылке. Ни-ни. Да-да? Ну-ну. Ха-ха…

         - А как же! – горделиво произносит почти отличник боевой,  политической и всевозможных прочих специфических подготовок. – Каждый день! – и тут же спохватывается, понимая, что вот сейчас-то он уж явно «перегнул».

         -Ну, не каждый, конечно… - напускает Вова очередного тумана. – Но раз в неделю – как штык!

         - Небось, шпиёны? – этак интимно, запанибратски, словно сам он это нехорошее слово, подмигивает ему Васька. –Агенты цэрэу?

         -Может, и попадались, - соглашается Вова. – У них на морде не написано, что они это самое цэрэу. А только всё больше контрабандисты и наркоши.

         - И чего вы с ними делали?

         -По-разному. Когда задерживали, сдавали особистам. А когда назад гнали. Это уж как командование приказывало.

         - Не, ты погоди… - непонимающе уставился на него Иван Петрович и даже от такого великого волнения стакан до рта не донёс. – Как это гнали? Это что, коровы, что ли, чтобы их гнать? Это ведь преступники! Нарушители государственной границы!

         - А нам по барабану, - спокойно отвечает Вова. – Вот сидишь в секрете, видишь: ага, идут. Тут же по полевому телефону: барышня! Смольный! Товарищ командир! Докладывает младший сержант Компотов! Наблюдаю проникновение нарушителей на нашу территорию! Какие будут приказания?

         - А командир тебе: стреляй их, Вова! – совершенно бесцеремонно продолжил Васька. -  Не жалей патронов! Их у нашей Родины много! И ещё гранатами добавь, гранатами! Глуши их, паразитов, в душу мать!

         -Ну, нет, зачем… - Вова, похоже, даже несколько ошарашен такой откровенной кровожадностью своего собутыльника. – Это зачем же сразу стрелять? Если они в тебя не стреляют, то открывать огонь не имеешь права. Ещё гранаты какие-то придумал…Скажи ещё – танки с самолётами! Какая битва за Берлин… Нет, здесь всё зависит от показателей. Если показатели по задержанию у заставы слабые, то командир приказывает задержать. Если показатели нормальные, без перебора – гони их с шею!

         - Не, ты погоди… - опять заныл с этой своей «погодилкой» Иван Петрович (чего годить-то? Наливай, пока дежурный врач не застукал!) – Какие ещё к шутам показатели? Ты в родном колхозе, что ли? Бухгалтер? Бригадир полевого стана? Объясни толком!

         - Объясняю, - говорит Вова и выпивает. – Вот сейчас у нас в стране хозяйство какое?

         -Какое?

         -Вот я и спрашиваю – какое?

         - Какое… А чёрт его знает какое… Хреновое, какое! Кризис!

         - Ры-ноч-но-е! – произносит по складам Вова. – Слышали такое экономическое слово? А это значит чего?

         -Чего? – опять никак упорно не въезжает в тему этот долболобов генерал.

         - А это значит, что никто ни перед кем не отчитывается! Потому что чего?

         - Может, хватит чивокать? – начинает раздражаться Иван Петрович, подозревая, что Вова этим самым «чивоканьем» хочет выставить его перед соседями по палате этаким настоящим дремучим дураком. Что, в общем-то, недалеко от действительности.

         - Потому что нету ни перед кем никакой отчётности!

         - Ну, это уж ты, Вова, загнул, – возражает Иван Петрович (впрочем, весьма нерешительно). Чёрт его знает, а вдруг и на самом деле нет? Он сам-то уже давно на пенсии. Давно не владеет ситуацией. А кругом ведь теперь одни частники. То есть, чего хочу, то и ворочу. Но это же тогда анархия какая-то получается! Или, наоборот, окончательный и бесповоротный коммунизм?

         - А при комуняках был план! – продолжает Вова уверенно. – Учёт. Показатели. Плановые задания. Вот, например, спускают на нашу заставу из штаба разнарядку: в этом месяце мы должны задержать, скажем, тридцать человек. Ну, плюс-минус парочку. И всё. И задерживай. Выполняй задание Родины.

         - А если их нету? – тихо спрашивает Семён. Он тоже несколько прибалдевши от такой неожиданной арифметики.

         - А это мало кого гребёт, – спокойно отвечает Вова. – Потому что есть показатели, и ты обязан им соответствовать. Тебе, в конце концов, государство за это деньги плотит.

         - Не, ну интересно девки пляшуть! – подал свой возмущенный голос и притихший было Васька. – А если и на самом деле нету? Чего я их тебе, рожу, что ли, этих нарушителей?

         - Вообще-то, я подписку давал… - мнётся Вова. - Не имею права раскрывать вам эти специфические тонкости…- и опять этак картинно жеманится. Но жажда самоутверждения, в конце концов, берёт своё. Опять же очень хочется пофорсить перед этими… Ладно, не будем…

         -Я вам только намекну, а вы уж сами соображайте. Вот, например, на одной заставе, допустим, с задержаниями недобор. А на соседней – наоборот, этих чурок - выше крыши. Ну, кумекаете? Да, трудно с вами, с гражданскими. А ещё взрослые люди… И значит что? А то, что командиры застав созваниваются, берётся машина, забирает с той, где перебор, энное количество задержанных, перевозит их туда где наоборот недобор, подбивается общее сальдо-бульдо, дебит-кредит…И всё. Все довольны, все смеются, пьют коньяк и жрут шашлык!

         -Лихо! – восхищенно цокает языком Иван Петрович. Он хотя и всю жизнь в войсках, а о такой арифметике слышит впервые. Вот что значит не та специфика.

         - Ну, штукари! Вот это по-русски! Наш мужик из любой тухлой ж… выход найдёт! Хоть самой запечатанной!

         - Ну, так! – довольно, словно это он сам  такой шустрый командир заставы, отвечает Вова. – Ха! Прошу налить! За отцов-командиров!

         - Ладно, согласен, - миролюбиво говорит Васька после налития и выпития. – Недобор - это, будем считать, недоработка. Это значит, что такой вот Вовка, вместо того, чтобы бдеть, бессовестно дрыхнет в своём секретном окопе, и, таким тоже бессовестным образом, нагло пропущает через вверенный ему граничный участок всех кому не лень. С этим всё ясно. Ну а если перебор, то чем это плохо? Значит он, Вовка, наоборот бдит всех подряд и напропалую! Нажрётся в обед горохового супу -  и давай себе бдеть! И от этого его бдежа – одна только польза. Потому что тому же командиру и медаль дадут, и премию за перевыполнение. А уж он от своих щедрот и этому самому бздиловатому Вовке чего-нибудь подкинет.

         -Ага, - хмыкает Вова ехидно. - Если только трендюлей.

         - Да за что?

         - За то самое. Опять вам надо всё объяснять…Если. Допустим. Должны. Задержать. Тридцать человек. А задержали сорок, то на следующий месяц что?

         -Что? – опять «заштокал» Иван Петрович. Достал своей твердолобостью! Ну, слаб человек умом, что поделаешь! Узок мир его интересов! Страшно далёк он от народа! Одним словом - военный кругозор! Да и академию-то всего лишь одну закончил. Которая Генерального Штаба. Ну и что, что Генерального? В конце концов, не всем же быть  фельдмаршалами клаузевицами или михайлами ломоносовыми!

         - А то, что в штабе, получив этих сорок, подумают: о, ребята, как вы хорошо ловите-то! Прям как карасей в деревенском пруде! Вот в следующем месяце нам тоже столько же наловите. Нате вам разнарядочку не на тридцать, как всегда, а теперь уже на сорок нарушителей! То есть, на десять больше! Всего вам хорошего! А вот теперь отсюда вопрос: а кому это надо? Командиру? А, может, нам?

         - А-а-а! (ну, слава Богу, покос скосили! Догадался, сердешный!). Так вот в чём тут весь фокус-то!

         - А ты думал! – донельзя довольный произведённым эффектом отвечает Вова. – Бухгалтерия! Это вам не девок тра-та-тахать! Ну, давайте, что ли, за бухгалтерию!

         Выпили, закусили, закурили. Нет, и на самом деле хорошо! И разговор не только интересный, но и крайне содержательный! Это вам действительно не девок это самое! Это даже помудрёнее, чем в шахматы играть. С ихним турецким шахом и нашим российским матом.

         - Ну, ладно, Вовк. С задержанными, будем считать, разобрались, - миролюбиво предлагает Семён. – Теперь с теми, которых гнать. Как это происходит-то вообще? Ну, технически! Вылезаешь ты из своей ямы, ладошки рупором складываешь и начинаешь орать: идите отсюдова, фулюганы нехорошие! Граница на замке! А то ведь стрельну! Так, что ли?

         - Из какой ещё ямы? – не понял Вова (а, может, и понял. Да скорее всего! Паренёк-то он весьма сообразительный! На границе служил – не на продуктовом складе! Просто ему сейчас обижаться неохота. Праздник всё-таки. Его профессиональный, можно сказать, пограничный день.).

         - Или из окопа какого секретного…

         - А, это ты про секретный дозор! Да, Сёма, турок, ты и есть турок! – весело говорит Вова. – «Вылез, орёшь»… И на самом деле как в колхозе! Это нарушители, понимать надо! Они к нам не в парк идут, культуры и отдыха, пиво пить и на каруселях кататься!

         - Чего, с автоматами, что ли? – понизив голос до тревожного шёпота, спрашивает Семён.

         - Нет! - сурово поджав губы, отвечает Вова. -  С рогатками с деревянными! Говорить с тобой…

         - Ну а вы?

         - А мы тоже не на помойке найденные. Сначала, как положено, требуем сдаться.

         - А они берут и не сдаются.

         - Понятное дело, - Вова вздыхает. – Тогда – перестрелка.

         - Долго?

         - Чего?

         - Перестрелка.

         - Пока патронов хватит.

         - А если не хватит, гранатами их, Вова, гранатами! – опять начинает проявлять свой буйный нрав Васька. Слава Богу, что таких на границу служить не пускают. Уж он бы там действительно наслужил! Ни один МИД бы с Министерством обороны его трагических последствий не разгрёб! С этим его мешком гранатов!

         - Мы же одновременно вызываем тревожную группу. А пока она добирается, мы с напарником держим оборону. Или, я уже сказал, гоним нарушителей на их территорию.

         - Ага. Понятно, – кивает Семён. Он вообще-то сообразительный. Когда трезвый или, как сейчас, слегка «ужаленный», то схватывает всё буквально на лету. Он в школе – сам рассказывал – даже хорошистом был.

         -И далеко?

         -Чего?

         -Гоните.

         -Когда как… - опять начинает темнить Вова. – По-разному. Бывает километров на сто- сто пятьдесят.

         - На скока? – охает Иван Петрович. Ну, ничего себе, действительно парк культуры имени отдыха! Не парк, а одна сплошная комната смеха!  Полотораста кэмэ! Какая прогулка по Монмартру и живописным парижским окрестностям!

         - А чего вы думаете? – ничуть не смущается Вова. Он вообще-то приврал. Ну, не на сто пятьдесят, конечно нет! На сто сорок девять. С половиной. Сантиметров. Да и то такое происходит в очень исключительных случаях. Командир потом отбрёхиваться устаёт, что проникли с оружием на сопредельную территорию. Но ведь не объяснять же этим вот калекам-дундукам, что это, вообще-то, шутка такая. Пограничная!

         - Ну и? – торопит его с дальнейшим рассказом и с загоревшимися глазами Семён.

         -Чего? (это в их сегодняшнем разговоре самое часто произносимое слово. Причём у каждого. Прямо не травмированная переломами, ожогами и алкоголем палата, а какой-то любознательный клуб почевочек и почемучек.).

         - Ну, гоните вы их, гоните. И ещё гоните. И дальше. Десять, двадцать, сорок километров. И всё лесом, лесом! И без перекура. Без перекура ведь?

         -Конечно! И какой там лес? Горы! Орлы! «Белое солнце пустыни» смотрел? Вот и там также! Кругом один песок! И какой перекур? Ты же не на заводе!

         - Вот! И никаких петрухов с верещагиными! Жрать охота, пить охота, устали как собаки. А всё гоните и гоните… Правильно?

         -Ну, - уже чувствуя какой-то подвох, но ещё не понимая, в чём он конкретно заключается, осторожно соглашается Вова.

         - Вот я и говорю! – воодушевлённо напирает на него Семён. – Отмотали вы эти полторы сотни вёрст -  и что?

         - Что? (где же здесь подвох-то? В чём? Вот люди! Совсем шуток не понимают! Им не водку пить – кефир! И то обезжиренный!).

         -Да, что? – Семён уже, как говорится, «на коне». И коня этого, как говорится, уже неудержимо понесло. И на скаку его, долгогривого, просто так не остановишь!

         - Ведь возвращаться-то вам, не вот, через улицу перейти - и дома. Сто пятьдесят кэмэ! А вы уже устали вусмерть. Выбились из всех своих пограничных лошадиных сил. И чего делать?

         - Чего? – заладил, как попугай, Вова. Теперь уже он сам явно растерян и, одновременно, заинтригован.

         - Отдохнуть надо перед обратной дорожкой, правильно? А как это сделать? Да очень просто: заходите в магазин, берёте пузырь. С пузырём -  в баню. После бани – по бабам.

         - Ты чего? – непонятно, то ли обиделся, то ли удивился Вова. – Какие бабы? Там же чужая территория!

         - Ну и что? – совершенно не смутился от такого неожиданного факта Семён. – Бабы – они и есть бабы! Что наши, что чужие. Единственно, не по-нашему разговаривают. И  в этих…как их…ну, медсёстры наши ходят… в марлевых повязках…

         - В чадрах!

         - Вот я и говорю – в повязках. А чего с ними разговаривать-то? Об чём? Об мировом об положении?

         - Сам трепло! – доходит, наконец, до Вовы, что его элементарно разыгрывают. – «Бутылка, баня, бабы»…А на что? – решил он подыграть Семёну и, хитро прищурившись, трёт палец о палец. – На какие «бабки»?

         И смеётся довольно: дескать, как остроумно получилось! Всё на «бэ»!

         -«Бабки» тоже не проблема, - возражает ему Семён. Его самого, похоже, неожиданно увлекла такая захватывающая перспектива. – На крайняк автомат можно загнать. У вас же с напарником два? Два. Так что один можно спокойно двинуть.

         - Не, ну ты… -  и Вова энергично крутит пальцем у виска. - Ну конечно! Боевое оружие! Командир башку запросто открутит!

         - Можно сказать, что потерял. Или украли, пока за бутылкой ходил. А чего? Очень уважительная причина! Или ещё правдоподобнее: в бане по башке шайкой навернули, а когда очнулся  - «калаша» нету. Очень правдоподобно. А продать его можно тем же абдулам, которых вы от границы гнали. Они купят! Им ведь надо от вас на границе отстреливаться!

         - Всё! – Вова решительно встал: бутылка закончилась, время позднее, праздник отметили, пора спать, да и рука чего-то разнылась. – Слушать тебя…дурака. «Бутылка, бабы, бани, бандиты»… Одно бл…во у тебя на уме. Всё на «бэ». Какие бани с бабами? Там же государственная граница! Эсэсэсэр! Там мышь не проскочит, не то что баба! Радары кругом! На каждом шагу фотоэлементы! А ты про каких-то баб…Тьфу! Ладно, бывайте!

         - Да наврал он всё про всю эту свистопляску с отчётностью, - скептически усмехнулся Вася, укладываясь спать. – Какие то планы… Как это можно запланировать сколько будет за месяц этих самых нарушителей?

         - Может, и наврал, - задумчиво хмыкнул Семён. – А, может, и нет. Вот у нас, на заводе, то же самое. Тоже излишки продукции с участка на участок перебрасываем, чтобы план закрыть и чтобы всем премии были. Ничего неожиданного. Так что всё может быть. А тем более тогда, при старом режиме.

         - Вот тогда-то как раз и не всё, - возразил Иван Петрович. – Потому что план. Определённые рамки. Как говорится, шаг влево – шаг вправо. Прыжки на месте – попытка к бегству. Это вот сейчас-то как раз и может быть всё что угодно. Потому что никакого плана. Рыночная экономика. Да и граница – чего её охранять? Все шпионы, каким это надо, без проблем могут приехать. Без всяких нелегальных переходов. А все секретные новости из тех же газет  узнать. Или, на крайний случай, через продажных газетчиков. Так что штирлицам сейчас геройствовать совершенно не за чем. Не та историческая эпоха. И вообще, не поймут.

         Они, наконец, угомонились и уснули. В соседней палате, слюнявя подушку, мирно похрапывал Вова. Ему снилась родная застава, и он сам, в весёлом поварском колпаке и с родной и привычной поварёшкой в руке. Васька угадал: на заставе Вова, как выпускник пищевого техникума, законно занимал  должность повара, и в наряды  за те два года армейской службы ни разу не ходил. Да и зачем это ему? А не надо считать армейского кашевара какой-то несерьёзной, второстепенной фигурой! Как говорится, не потопаешь – не полопаешь! А уж чего-чего, а именно топать пограничникам в своих боевых нарядах по защите границ горячо любимой Родины приходится помногу и подолгу. Поэтому и пища у них должна быть исключительно качественной и высококалорийной, а не абы как. Дескать, руссиш сольдатен, он всё что ни дай смолотит -  а это неправильно! Вот поэтому он, Вова, и осознавал свою огромную ответственность. А что нарушителей не ловил, так для этого благородного дела и другие «кашевары» есть. С пистолетами, автоматами, пулемётами и служебно-розыскными собаками, которых Вова с детства боялся. Вот пусть эти другие кого-то там и ловят. А лично ему, Вове, привычнее было кашу варить. И вообще, каждый должен заниматься своим делом. Согласно своей полученной мирной специальности.

Цитата от kurganov (27-09-2013 05:33):

«Вынужденное небольшое отступление: трепачи, как известно, имеют две разновидности: наглые вруны и весёлые балаболы. Вова -  из последних. Вообще-то, он проживает в соседней палате, но там ему скучно, там его не понимают, там все ушедши в самих себя, любимых и несчастных. Поэтому он регулярно приходит сюда, к соседям. Здесь попроще, и ежесекундно и прямо вот сейчас никто помирать не собирается. А они и не против его приходов: Вовина болтовня обладает удивительно мощным анестезирующим действием. Болячки если не перестают болеть совсем, то ощутимо успокаиваются, и вообще на душе от его незамысловатых рассказов становится как-то легко, спокойно и даже сонно. Потому что большой души человек этот самый Вова! Можно прямо сказать: он – местный Кашпировский, Чумак, который алый, и Вольфганг Мессинг, лепший дружбан Сталина и Гитлера, одновременно, в одном вечно улыбающемся лице. Солнечный луч в инвалидном окошке.» -- да уж... ну и пограничник Я вот читал и вспоминал рассказы своего дяди, служившего на границе, да и собственные наблюдения, во время армейских командировок. Да, кошевар нужная профессия, но у нас даже они в любую минуту были готовы встать плечом к плечу рядом с нами... А Вова просто выдумщик, но без таких, как он, очень и очень скучно

Цитата от admin (25-09-2013 22:34):

Алексей, поздравляю, очень за тебя рада.

Распечатала твои рассказики, которые ты выложил на конкурс, и рассказ про Вована для матушки, она давно уже просит что-нибудь твоё новенькое. Будет ей подарок. От неё тебе большой привет.