Три удара молнии и семь шлюзов  
   
 Эта история, похожая на сказку, произошла в реальной жизни и закончилась венчанием в церкви, автор присутствовал на церемонии, стоя за колонной и безостановочно шепча: «Спаси и сохрани! Спаси и сохрани!» 
    Жили-были два человека, мужчина и женщина, в разных городах Подмосковья, разных профессий и житейских обстоятельств, разумеется не подозревая о существовании друг друга. Объединяло их только то, что работали оба в Москве и, как оказалось впоследствии, в одном ведомстве. Но Москва, как известно, мегаполис с многомиллионным населением, а ведомство имело несчетное количество структур и подразделений, в которых работали специалисты разных профессий: от строителей до генералов в золотых погонах. Не случайно и не вдруг, а строго по жизненному плану одного и служебным обязанностям другой, они оказались в одно время в одном месте. 
    Их первая встреча (он увидел ее со спины с подносом в руках) произошла в столовой санатория, где он отдыхал, а она, как выяснилось позже, председательствовала на конференции врачей. Трудно предположить, что в наше время сверхскоростей и поверхностного восприятия окружающего чья-то спина произведет такое сильное впечатление, однако ему показалось, будто сверкнула молния, и его рука с чашкой кофе, который он пил за завтраком, буквально застыла. Он подивился такой своей реакции и даже тряхнул пару раз головой, отгоняя наваждение. 
    Вторая молния (он уже определил для себя реакцию на эту даму как природный катаклизм) сверкнула, когда он увидел ее ноги, она поднималась по лестнице. Ноги были под стать спине. Он мысленно улыбнулся, но дальше ему стало уже не до смеха, наваждение не отпускало: было просто необходимо увидеть ее лицо. Сделать это, не привлекая к себе внимания, не составляло труда, он просто прошел вслед за ней в зал для заседаний, где проводилась конференция, и уселся в задних рядах. Взглянув на сцену, увидел ее председательствующей на этом собрании. Простота и открытость ее лица привлекала, а тембр голоса, когда она произносила положенные по протоколу слова, завораживал.
    Он, не вникая в суть выступлений и принимаемых решений, но, как ястреб за добычей, следя за каждым ее словом и жестом, просидел до перерыва в заседании: ему хотелось узнать, какой будет эта деловая женщина в неофициальной обстановке. Когда она спустилась в зал, ее обступили со всех сторон, в подавляющем большинстве – мужчины, и не только с деловыми вопросами, – он это понял сразу. Она повела себя как внимательный и деликатный собеседник, успевая отвечать на вопросы, кивать и улыбаться на комплименты, соблюдая, однако, некоторую дистанцию и не доходя до вульгарного панибратства. 
    Среди участников конференции нашлось и несколько его знакомых, санаторий был ведомственным, и, поскольку ему было неловко, пришлось объяснить им свое присутствие интересом к работе входящих в его ведомство структур. Больше на заседания он не ходил, просто старался чаще попадаться ей на глаза, безошибочно определяя ее местонахождение неведомым ему доселе чутьем, раскланивался при встрече и участвовал в экскурсионных поездках, включенных в программу форума, на которых обязательно присутствовала она. Эти его маневры были совершенно бесполезными, так как она, настроенная только на работу, не запоминала лиц мужчин, проявлявших к ней неслужебный интерес, поэтому воспринимала его и другого, очень на него похожего, как одного человека, о чем и рассказала ему, уже когда их отношения были в самом разгаре.
    Все же, при всей необычности событий, надо признать, что его внимание к ней было просто развлечением на отдыхе, не более того.
    Посещение им заседания конференции не прошло незамеченным, и, учитывая его должность и положение, он был приглашен на заключительный банкет, куда с удовольствием пошел. Среди шумного застолья, парадных речей и тостов, во время предоставленного ей заключительного слова, она вдруг стала читать стихи Пастернака «Во всем мне хочется дойти…» и сразу же Кочеткова «Балладу о прокуренном вагоне», присутствующие, не смея прервать декламацию, замерли, а ему достался третий удар молнией, сразивший его наповал. 
    Потом начались танцы, и он уже практически не отпускал ее ни на минуту, не заботясь о впечатлении, производимом на окружающих, и сам нашептывал ей, танцуя, северянинское: «В платье нравится каждая складочка…» Строчки стихотворений всплывали в его памяти совершенно свободно, без каких-либо усилий, и всякий раз попадали в цель, давая понять о его интересе к ней, а их авторы, как оказывалось, нравились и ей. Она же, подпав под его обаяние и в силу своей деликатности, даже не пыталась отделаться от такого внимания, да и танцевал он отлично. Это был ее последний вечер в санатории, поэтому при расставании он выразил надежду обязательно встретиться с ней в Москве, усилив слова взглядом и нежным пожатием руки. 
    Среди множества дел, встретивших его по возвращении из отпуска, он нашел время и дал распоряжение отыскать и принести ему ее личное дело, ожог молнией был все еще ощутим, тщательно его изучил, пытаясь из анкетных данных узнать о ней больше. Оказалось, что она занимает довольно высокий пост в подведомственном ему учреждении, не замужем, имеет двоих взрослых детей и положительно характеризуется со всех сторон. Теперь он мог бы ей позвонить, ведь узнал даже номер домашнего телефона, однако предпочел действовать официально, не уверенный в ее положительной реакции, и вызвал ее на прием.
    В назначенный день и час, открыв дверь и войдя в его кабинет, она была поражена, увидев за столом человека, с которым совсем недавно танцевала, принимая знаки внимания, и оказавшимся таким большим начальником, – ей-то не пришло в голову поинтересоваться его анкетой. Он же, добившись желаемого эффекта, но чтобы сгладить официальность встречи, распорядился принести им чаю, а ей предложил присесть в кресло у журнального столика. Завязалась неспешная беседа (она была немного напряжена, приготовившись отвечать на служебные вопросы, и обескуражена поворотом событий). В конце разгорора он пригласил ее в театр, и в стенах его кабинета она не смогла отказать. Вскоре они смотрели спектакль, один из лучших самого престижного театра столицы. В антракте он угощал ее шампанским и интересно с юмором рассказывал о своем увлечении охотой. Они провели замечательный вечер и выглядели красивой парой, привлекавшей внимание, что льстило самолюбию обоих. 
    Затем последовали выставки, концерты и ужины при свечах в элегантных ресторанах. Он уже не мог жить без этой женщины. Стратегия захвата, выбранная им, и его стремительность в завоевывании ее интереса и внимания к себе, не давали ей возможности обдумать происходящее и разобраться в своих чувствах. Но с каждой встречей она все больше очаровывалась им. 
    Так промелькнули два месяца. Наступила осень, красочная пора бабьего лета, и он как-то спросил, не хотелось бы ей осмотреть шлюзы Волго-Балтийского канала? Ее согласие было бы большим и ответственным шагом к их сближению, и как бы она ни опасалась этого, наученная горьким жизненным опытом, но сама уже хотела быть чаще и дольше с этим мужчиной. Поэтому в ближайшие после этого разговора выходные, они отправились с ним в путешествие на теплоходе в Углич. 
    У них была общая каюта, но они просиживали в кафе, разговаривая, и все больше узнавая друг друга, а когда выходили на палубу прогуляться продолжали говорить и… целовались, не видя ничего и никого вокруг. Лишь пару раз они отвлеклись от разговоров и поцелуев. Когда мальчишка, ловивший на причале в Угличе рыбу и неотрывно с интересом наблюдавший за ними, залихватски свистнул (на этот звук они и оторвались друг от друга), сплюнул, махнул им на прощание рукой и отправился восвояси: рыбалка была испорчена. И когда остановившийся рядом с ними на палубе господин, деликатно покашливая, произнес: «Который час здесь прохаживаюсь, а вы безостановочно целуетесь. Завидую», – и продолжил прогулку. Словом, шлюзов они так толком и не увидели, позже он заглянул в путеводитель и насчитал их семь, о чем, смеясь, проинформировал ее. 
    Он уже принял жесткое и жестокое для близких людей решение изменить свою жизнь, поэтому познакомил ее со своими родными и провез по местам, где вырос и учился, давая этим понять о серьезности своих намерений. Это был очень мучительный период в их жизни, когда он пытался достойно и с минимальными потерями для своей семьи, выйти из создавшегося положения, а она – ждала. 
    После венчания (единственное – с ее стороны – условие для совместной жизни с ним, и он с радостью его принял) продолжили они свой путь в буквальном смысле плечом к плечу, рука в руке, и, как ни удивительно, даже спустя многие годы сопровождали их и стихи, и театры, и романтические вечера. Словом, как у Максимилиана Волошина: 
    Раскрыв ладонь, плечо склонила…
    Я не видал еще лица, 
    Но я уж знал, какая сила 
    В чертах Венерина кольца…
    

     
    Ужас
    Чудище с белоснежными волосами, темным мохнатым туловищем надвигалось на неё и пыталось обхватить огромными лапами. А она все сжималась, сжималась в комочек и отползала, отползала в сторону… Наконец упала с кровати на пол. Стыд-то какой! Это был сон, а чудище – горой, куда она с подругами приехала кататься на лыжах. Облегченно вздохнув и перекрестившись, улеглась обратно в постель, но долго ворочалась, переживая приснившийся ужас.
    Наутро первым делом вышла на балкон взглянуть на гору. На улице мело, и за снегом её было не видно. «Сегодня в гору не поедем!» – радостно мелькнуло в голове. В ресторан спустилась пританцовывая. 
    Уплетая европейский завтрак, подруги строили планы и решили первый день пребывания посвятить экскурсиям. Выбрали Лугано, город в кантоне на юге страны с преимуществом итальянского языка, благо и переводчица была в их рядах. Путешественницы закатывали глаза, предвкушая… Но путь к этой неведомой «звезде» – Лугано был через тернии, как оказалось. И начались они прямо от дверей гостиницы: мело так, что различали друг друга с трудом, но загрузились в машину мужественно и отправились…
    
    Паром
    Великолепное шоссе и крытые галереи на серпантинах были слабым утешением, сразу припомнился переход войск Суворова через Альпы и Чёртов мост. Крутые изгибы дороги, всего лишь два ряда движения, с одной стороны отвесные скалы, с другой – пропасти доводили до дрожи, но все героически сдерживали готовые вырваться вопли и лишь нервно хихикали. Испытания продолжились, когда машина, пробиваясь через снежные вихри, въехала на открытую платформу парома (знакомое, но непонятное им в окружающем ландшафте название), и поезд повез их в кромешной темноте сквозь гору… Впечатление? Движение было – вечным!.. На самом деле – всего семнадцать минут и… солнце и искрящийся снег встретили путешественниц, распахнув яркие объятья, по другую сторону горы. Их радость и восторг, можно было бы сравнить только с эмоциями мнимого покойника, которому удалось выбраться из склепа.
    
    Солнечный город
     Весь в цветущих доселе не виданных и очень знакомых кустарниках и деревьях и зеленых лужайках. С крошечными садиками прямо на крышах домов, уставленных горшками разноцветной герани и остатками рождественских украшений. С крутыми узенькими улочками Старого города, спускающимися к озеру, а на его бирюзовой воде – белоснежными парусниками и лебедями!.. 
    Бродили, сидели на солнечной набережной, объедались швейцарским шоколадом, кормили лебедей и чаек булками… и с трудом верили, что это происходит с ними на самом деле. Фотографировали все подряд, чтобы позже убедиться: реальность. И практиковались в итальянском: бонджорно, грациэ звучало, как песня. Конечно, порадовали себя покупками: настоящими итальянскими.
    
    Века, герцоги, герцогини
    На обратном пути столь впечатлительным дамам совершенно невозможно было проехать мимо Беллинцона – города трех средневековых замков! Маленький городок со множеством церквей… Но к ближайшему замку-крепости с трудом добрались пешком по крутой, мощеной дороге. Трогали руками камни стен, достигавших местами почти пятиметровой толщины, разглядывали в проемы между зубцами – «ласточкиными хвостами» (знакомыми по московскому Кремлю) живописные окрестности, любовались зелеными лужайками двора. Века… века… герцоги… герцогини – шумело в головах.
    Однако лишь издалека осмотрели крепостные стены и башни двух других замков, разместившихся дозором «по соседству» – через бездонные каньоны почти на вершинах соседних, казалось, отвесных скал. Живо представляли скачущих по крутой, извилистой дороге герольдов с известием или письмом: Средние века же, и якобы даже разглядели сигнальный белый платок в одной из едва заметных бойниц. Словом, у самих путешественниц от впечатлений «башни» почти сносило. Потом уже в сумерках при свечах уютно посидели и передохнули на крошечной площади городка за чашечкой вкуснейшего кофе. 
    Поздним вечером, вернувшись в гостиницу, перебивая друг друга, всё говорили об увиденном и, чтобы закрепить воспоминания, насладились итальянским вином. Отправиться в вояж единогласно порешили и завтра.
    
    Олень
    Зачин дня был экзотическим. Поднявшись, как обычно, чуть свет, она курила на балконе (такое гостиничное правило было единственным неудобством), и вдруг внимание привлекло какое-то движение и топот на поляне напротив. Олень?!. Она ломанулась в номер за фотоаппаратом. «Успеть бы! Успеть! Ведь не поверят же!» – лихорадочно думала, роясь в сумке в поисках фотокамеры и сшибая стулья на обратном пути. Успела! Красавец олень, будто специально для нее, выскочил под фонарь напротив балкона и на снимке сиял огромными глазами!
    Снегопад затих накануне вечером, возможно, еще и поэтому серпантины, скалы и пропасти не действовали уже так устрашающе по дороге в сказочный Берн. Напротив, прильнув к окнам, восторгались одинокими коричневыми домиками (со всеми удобствами!), прилепившимися к скалам на крутых склонах, дельтапланами, парящими над их головами, и не затыкали носы, проезжая мимо куч навоза, разложенных фермерами впритык к дороге, – высший класс единения с природой по местным понятиям.
    
    Сказочный город 
    Берн начался для них, как и для подавляющей массы экскурсантов, у Медвежьей ямы, где небезызвестный герцог принял свое эпохальное решение об основании поселения. Потоптавшись у исторического (или мифологического) места, не увидев потомков загубленного герцогом медведя и совершенно не впечатлившись, подруги ступили на мост через Ару (или Аару?), ведущий в Старый город…
    Сказка началась! Вооруженные знаниями из путеводителя, бродили по довольно широким улицам. Каждый камень брусчатки свидетельствовал о минувших веках. Серо-зеленые дома с аркадами (навесами) на первых этажах и забавными фигурками в пилонах. На дверях кованые решетки с эмблемами мастеров и изящные ручки… хотелось фотографировать не переставая. На каждом подоконнике и любом выступе стены – цветочные горшки: как уверял путеводитель, весной и летом стены домов буквально увиты многоцветной геранью. Возможно, поэтому Берн назван городом цветов; надо же, а в родном отечестве герань – неприятно пахнущий сорняк!
    И буквально по всему Старому городу множество развевающихся красочных знамен – вечный праздник! Прикольно!
    
    Часы и собор
    По центру улиц - фонтанчики (из которых можно безбоязненно пить!), украшенные фигурками медведей, рыцарей, богов и ремесленников всех мастей. Мимо домов и фонтанов, почему-то совершенно бесшумно, курсировали трамваи. 
    Конечно же, путешественницы дождались у Часовой башни (остаток крепостной стены) представления механических фигур астрономических часов. Пятисотлетний механизм на двух циферблатах исправно показывал не только время, но на нижнем в форме астролябии еще – движение звезд, знаки зодиака и развлекал публику танцами реальных и сказочных персонажей. Завороженные действием, подруги, как ни старались, не сосчитали: сколько же раз кивнул головой лев – должен был по тому часу, который обозначался стрелками. 
    Сил и энтузиазма подняться по лестнице на стометровую башню готического Бернского собора, чтобы с высоты птичьего полета обозреть окрестности, не хватило. Осмотрели только внутренние арочные своды и довольно мрачный интерьер с рядами маленьких часовен, витражами и скамьями умопомрачительной красоты и старины. И долго разглядывали вокруг главного входа барельеф с изображением «Страшного суда», в пределах досягаемости местами отполированный до блеска ладонями кающихся грешников. И сами приложили руки.
    
    Над водами Аары
    Совершенно очумевшие от исторических красот, выбрались на подпирающую собор террасу над водами Аары. И были сражены наповал открывшимся видом на излучину реки. Русло с белесыми каменными отмелями и изумрудно-зеленой водой крутой петлей охватывало берега полуострова. А на набережных, тесно прижавшись друг другу, стояли те самые (из путеводителя), восьмисот лет от роду дома с красными черепичными крышами, дымовыми трубами и фасадами, нависающими над водой; арочные пролеты мостов добавляли панораме нереальный, сказочный вид. «Увековечили» и себя на фоне этих крыш, мостов, реки.
    Потом посидели на солнышке в сквере под каштанами, и совершили променад по террасам над рекой до Национальной библиотеки и здания парламента.
    
    Федеральный дворец
    Беспрепятственно войдя в вестибюль законодательного органа страны, были радушно приглашены посетить заседание в другой день (!). Экскурсантки, выразив сожаление и наилучшие пожелания на русском, полу-английском и итальянском, удалились в изумлении. 
    Когда вышли на площадь, изумились еще раз – многочисленным отдыхающим прямо на мостовой перед Федеральным дворцом. Оказалось, под площадью были проложены трубы «Играющих фонтанов», фонтаны-шутихи: неудачно ступил и – мокрый с головы до пят! Неужели в бодрящем марте уже действуют? Брр! А зимой на этой площади – каток! И никаких постовых и запретов. Веселые люди – эти парламентарии! Однако «соринку в глазу» такой демократичной страны приметили: женщины получили избирательные права всего около сорока лет тому назад, а равные права в семье гораздо позже. Такая вот эмансипация. А у нас в стране женщины всегда пользовались правом на труд: и законно, и не законно! А куда было деваться?
    
    Душегуб
    Вернувшись в отель, застали в апартаментах хозяйки переполох – та металась по гостиной, держа за лапку не доеденную котом птицу, и причитала: «Что делать?! Что делать? Только позавчера орнитологи разглядывали в свои бинокли гнезда на нашем балконе! Они, наверно, всех пересчитали! Что теперь будет?» 
    «Душегуб» в это время дремал на мягкой подстилке второго этажа собственного домика с игрушками, погремушками и прочей ерундой «для комфортного существования» – одно из требований общества защиты животных. Подруги «покатились» от хохота. 
    Вечером из уважения к миролюбивой и оберегающей свои исторические ценности и животный мир стране вкусили местных напитков: из груш, яблок и слив, которых в родном отечестве не сыскать. 
    
    Остров-замок
    На очереди был франкоязычный кантон: Женева, Монтрё… сердца путешественниц замирали… Шильон, Байрон…
    Следующим солнечным утром отправились в очередной вояж, а заодно встретить в аэропорту Женевы друзей.
    Шильонский замок на скалистом островке выглядел иллюстрацией к красивой легенде… Рыцарские турниры, военные подвиги, любовь и коварство… На самом деле, большую часть времени он прослужил в качестве фортификационного сооружения, арсенала и тюрьмы. Но – красив! Часть его строений нависала над водой, казалось, бескрайнего, озера. У берега – лебеди, над водой – чайки… 
    Маленький городок по всему периметру окружен защитными стенами и сторожевыми башнями - со всеми службами (включая конюшни, огородики и подземные казематы), зелеными и мощеными двориками, фонтанчиками, прогулочными маршрутами на стенах (прежде – дозорные пути караулов), часовнями.
    Вопреки представлениям о средневековых замках, внутренние залы не показались мрачными. Много каминов, печей, стены расписаны темперой (на месте средневековых гобеленов). «Удобства» того времени: латрина (туалет) и ванная – с угловым камином и огромной лоханью, окруженной скамьями для зрителей (ухохотались, рассматривая "инструкции" по использованию). Причем комнаты для дам отделаны деревом – для тепла и уюта – и расписаны цветами и завитушками светлых нежных тонов: к дамам относились с заботой и почтением. Особенно умиляла одна очень маленькая гостиная с огромным камином, резными скамьями и остатками гобелена на стенах. Вот тут-то точно случались свидания… 
    В мирное время владельцы и шателены (администраторы, все без исключения знатных родов), очевидно, любили принимать гостей и послов: парадные залы впечатляли. Количество гостиных и залов, огромных и маленьких, только немногим превосходило число помещений, в разное время служивших застенками и арсеналом. Конечно, ведь остров и замок были важной стратегической точкой (мимо не проскочишь): вдруг нарушили приватность и законы или не то качественно и количественно преподнесли – пожалуйте в каземат… Туда подруги спуститься не решились, доверившись Байрону. 
    И вся эта старина и великолепие содержалось в том числе на деньги от продажи вина с виноградников Шильона и аренды залов для торжественных обедов, коктейлей, концертов. Так что, если кто-нибудь надумает устроить вечеринку в замке Шильон, им будут рады. А путешественницы увезли с собой уникальный сувенир – бутылочки вина Кло де Шильон. Немного посидели у ворот замка в небольшом с цветущими кустами садике у причала. Прошагав по толстенным бревнам моста через оборонительный ров, загрузились в машину и поехали в Монтрё.
    
    Швейцарская Ривьера
    Стоянку для машины выбрали в максимальной близости к набережной. Солнце пригревало так, что пришлось освободиться от части теплой одежды и спуститься к озеру налегке.
    Каждая из путешественниц не один раз побывала в разных южных городах, в том числе заграничных, видела и прогуливалась по красивейшим морским набережным. Но Монтрё был не южным городом и не на морском берегу, и на контрасте с заснеженной долиной, из которой они прибыли всего два-три часа назад, производил сильнейшее впечатление. 
    Роскошные жилые дома на яркой солнечной набережной с пышно цветущими магнолиями, пальмы, бескрайнее бирюзовое озеро, на горизонте которого сквозь дымку проступали горы, а у берега – стаи чаек и лебеди! И много цветов в вазонах на подпорной стене набережной – не экзотических, обычных: анютиных глазок, вереска и декоративной капусты, каждый кочан которой был произведением искусства. 
    Использованные новогодние елки, обрезанные ветки деревьев и кустов – то, что обычно бросается в костер, было превращено руками садовников в павлинов, жирафов, коров, курочек и другую живность. (Всем сразу захотелось соорудить что-нибудь эдакое на своих огородах.) Наглядный пример того, что в стране используется всё, вплоть до мычания коров. Кстати еще в начале этой поездки подруги пришли к такому выводу, понаблюдав за работой машины-кустореза, обрезавшей под линеечку придорожные кусты и тут же «выплевывающей» аккуратно упакованный хворост для растопки печей и каминов.
    Вдоль всей многокилометровой набережной – скамейки для отдыха и любования панорамой. С неохотой сползли с одной неподалеку от отеля, в котором когда-то жил и творил В. Набоков.
    Притихшие и слегка пришибленные впечатлениями, продолжили свой путь на запад.
    
    Женева
     После Шильона, Монтрё и бескрайнего Женевского озера сама Женева не произвела должного впечатления. К тому же и Монблан не был виден за дымкой облаков. Но, конечно, запечатлели себя на фоне общеизвестных объектов: цветочных часов, фонтана в акватории бухты – и с удовольствием и любопытством прогулялись в сквере перед университетом, где публика играла в уличные шахматы. 
    Конечно, «старичок» был на двести лет постарше их московского аlma mater, но размах – не тот! Сфотографировались напротив него, через сквер, у четырех пятиметровых фигур основателей международного реформаторского движения. Отметили для себя, что сооружен памятник был в 1917 году, когда в собственной стране происходили иные «реформы»…
    Друзей встретили, и уже в отеле устроили вечер воспоминаний (давно не виделись), плавно перешедший в ночь и утро. 
    
    Ресторан
    Который день подруги ходили с распахнутыми (то от ужаса, то от восторга) глазами и с трепетом ожидания в груди: сейчас еще что-то такое произойдет! Но среди массы разнообразных занятий и такого же количества впечатлений все с нетерпением поджидали вечернего выхода в гостиничный ресторан. Аборигены, как вторую кожу постоянно и в любых местах носившие штормовки и лыжные брюки, буквально открывали рты и не отводили глаз от их цокающей каблучками по проходу к своему столику пестрой стайки при полном макияже и в элегантных платьях. Подруги – блаженствовали!
    
    В гору
    Наконец обессилев от впечатлений и поездок, на четвертый день пребывания все дружно решили: пора в гору! Да и жалко было денег, потраченных на экипировку, которую еще не пришлось продемонстрировать. Всё оказалось гораздо сложнее: когда горнолыжный тренер привел их в помещение для хранения лыж и начал подбирать для каждой ботинки, подруги позабыли о специальных нарядах. 
    Каждый ботинок весил килограмма два, а то и больше, его и в руке-то было не удержать, а представить, как в них передвигаться, и вовсе невозможно. Пластиковые крепления устрашающе лязгали, надежно закрепляя ботинки на ногах. Оторвать ноги от пола в них было трудно, и все стояли, как на постаментах, стеблями покачиваясь из стороны в сторону и заходясь в хохоте. 
    Серьезный тренер лопотал что-то по-своему, а они никак не могли успокоиться, но всё-таки взяли себя в руки и сфотографировались: для отчета. «Пыжницы» («пыжники» – обзывалка начинающих горнолыжников), были практически готовы к покорению вершин.
    
    Роман с подъемником
    Слегка взвинченные неизбежной встречей с горнолыжными трассами, но уже немного свыкшиеся с высоченными хребтами и бездонными пропастями, только изумлялись из кабины подъемника крошечным людям-муравьям, оставшимся далеко внизу. Подъемник возносил подруг к вершине, видной с балконов их номеров. Любовались красотой заснеженных гор, безоблачным небом, парящими почти рядом парапланами. Но вздрагивали и хватались друг за друга, когда кабину встряхивало при наборе высоты на стыках троса.
    С трудом преодолев небольшое, показавшееся им бесконечным, расстояние до безопасной для их умения трассы и получив от тренера азы горнолыжного спуска, принялись закреплять полученные уроки. Да, закреплять… Такого шума, визга, воплей и хохота, гора, простоявшая миллионы лет, не слыхивала. 
    Из опасения попасть под их лыжи или палки, чужие обходили стороной удобный для начинающих, довольно-таки пологий и длинный спуск. «Захватчицы» наслаждались одиночеством, своего «умения» уже не стыдились и навыки закрепляли как Бог на душу положит. Но чуть выше них, как в амфитеатре, на террасах скопилось достаточно много проезжавших мимо и привлеченных гамом зрителей, которые тоже вряд ли скучали. 
     «Роман» с подъемником у нее не складывался. Штанга, закрепленная на тросе бугеля наподобие висячих ручек в трамвае, неожиданным рывком удлинялась под ее тяжестью, от этого рывка лыжи разъезжались в стороны, и она летела в снег, не успев оседлать перекладину. Напоследок сиденье бугеля бацало ее по спине и неспешно двигалось дальше, а она, насколько могла быстро, отползала с трассы подъемника в сторону, чтобы «не благословиться» следующим сиденьем или лыжами тех, кто уверенно поднимался на нем наверх.
    
    С дороги!
    Первый ее спуск был, конечно, уморительным, но осталась цела: и на том – спасибо! Во всю мощь легких крича: «С дороги! С дороги!» – «пропахала» («плуг» – так называлась одна из постановок лыж при движении) треть спуска и свалилась кулем. Лыжи, слава тебе, не отстегнулись, а то лови их у подножия горы – задачка из невыполнимых.
    Отдышавшись, попыталась встать. Не тут-то было! Горнолыжные доспехи сковывали движения, раскоряченные лыжами ноги, никак не собирались в параллель. А для того, чтобы отстегнуть хотя бы одну лыжу, надо было расстаться с палкой, от стоимости которой замирало сердце. Да и память услужливо напоминала о крутом склоне глубиной полторы тысячи метров, на фоне которого ее очень удачно сфотографировали всего несколько минут назад.
    Барахтаясь в снегу и переваливаясь с боку на бок, она вдруг увидела перед собой конец лыжной палки и ребенка лет пяти: мальчика или девочку, в шлеме и солнцезащитных очках на облупленном носу. Ей сразу припомнились кадры с Мироновым-«утопающим» из фильма «Бриллиантовая рука», поэтому не спровадила спасителя, а ухватилась за палку, и этот малявка довольно легко ее поднял. Видимо, местный, из тех, что рождаются с лыжами на ногах, умение и выдержка – налицо!
    Успехи подруг были примерно такими же. Когда комбинированным стилем (где на лыжах, где – перекатом) «пыжницам» удавалось одолеть спуск, победить в сражении с бугелем и подняться наверх к домику смотрителя, все падали на снег и только молча отдувались, восстанавливая дыхание и попорченную нервную систему. И завистливо поглядывали на бывалых, стремительно летящих почти по отвесному спуску соседней горы, выделывавших при этом невообразимые вензеля на трассе и мгновенно останавливавшихся у кучи их тел. Однако оплаченное на горе время все выстояли героически. 
    Вечером собрались в сауне, «…тогда считать мы стали раны, товарищей считать…». Победительницей по количеству синяков и ссадин на разных важных частях тела вышла она.
    
    Это сладкое слово – свобода
    Наутро, кряхтя и охая, собрались за завтраком и мужественно решили: приехали на гору, на гору и пойдем, но малодушно увильнули от главной цели: «Прогуляемся». Лыжи всё же прихватили с собой и, едва передвигая ноги, побрели к канатной дороге. 
    Выгрузились в деревушке Фишеральп на высоте более двух тысяч метров, не хухры-мухры, пристроили лыжи в камеру хранения, хотя совершенно безопасно было оставлять их на стойках в открытом доступе. И на следующем подъемнике поднялись еще выше, чтобы на самой макушке горы Эгисхорн – головокружительной высоты почти в три тысячи – отметиться: «Здесь был…» и взглянуть на знаменитый ледник Алеч. 
    Но больше были потрясены (и головы действительно кружились) не видом вечного ледника, а тем, что немало умельцев (а на их взгляд – сумасшедших) начинали горнолыжный спуск именно отсюда. «Никогда! Никогда мы не будем так делать!» – клялись, ужасаясь, «пыжницы», хотя трудно было представить кого-то, кто мог бы заподозрить их в таком экстриме. Позже узнали, что в этих местах находятся излюбленные маршруты летних трекингов – пеших походов, да и козочки с барашками по доброй воле, самостоятельно добирались до этих высот, и существовала программа ночного лыжного спуска с горы. Обалдеть!
    Потом спустились к стойбищу в Фишеральпе, лежали на шезлонгах – как в кино показывают. Раздеться до купальников не решились, но носы и щеки у всех подгорели. Сидели в кафе с кружками горячего глинтвейна и чашечками кофе, обозревая великолепные виды, катающуюся и прогуливающуюся публику. Удивляло, что никто из малых детей не вопил и не безобразничал, и никто из родителей не суетился: «Осторожно!», «Не упади!», «Не ходи!». Стыдливо отводили восторженные взгляды от малышей, сцепленных друг с другом в длиннющий поезд и лихо лавирующих по склону. Никак не могли надышаться воздухом и своей свободой! 
    Сами же намотали еще несколько километров по улочкам высокогорных деревень, изумляясь: неужели и тут живут? Умилялись встречным мамашам с младенцами в заплечных спальниках – с сосками, в солнцезащитных очках – и старичкам, бодро пробирающимся по тропинкам. Было совершенно невозможно представить соотечественницу бабушку Маню не на грядке или скамеечке у подъезда, а вот так – вышагивающую «для здоровья» с лыжными палками.
    День закончили в компании соотечественников, стосковавшихся по родине, у камина при свечах под перебор гитарных струн. 
    
    Победа
    Приобретенные навыки неожиданно проявились на пятый день их мытарств на горе. Все вдруг «понеслись» по трассе, осмысленно группируясь для прыжка перед трамплинчиками или объезжая их на вираже (ну… почти на вираже). Восторг! Осмелев, даже оставили у подъемника лыжные палки, которые, по правде сказать, только путались в ногах, добавляя проблем. И ни разу никто не упал! Победу крепко отметили вечером отечественным коньячком: не везти же его обратно!
    Дело стронулось с места, и по утрам уже с энтузиазмом, походкой «бывалых», шоркали подошвами тяжелющих ботинок по асфальту и встряхивали на плечах лыжи на дороге уже любимого городка Фиш к подъемнику на уже любимую гору.
    В последний день катания, счастливые и довольные собой, вернулись в отель, и «было им счастье»: хозяин гостиницы собирал группу для поездки в Лейкербад, в бассейны с минеральной термальной водой. «Там мгновенно возродитесь заново!» – уверял он.
    
    Чудные «мелькания»
    Прелесть пребывания в этих местах заключалась еще и в том, что можно было вообще сидеть на месте, никуда не передвигаясь, но восхититься, лишь взглянув на вид из окна номера. Передать словами обуревавшие подруг эмоции не удавалось, но фраза: «Взглянул – и жить хочется!» была понятна каждой, потому как панорама величественных, заснеженных гор, окружающих их долину, темные бревенчатые дома, шале на склонах и поляна напротив отеля, периодически менявшая окраску – белый – зеленый, – была одна на всех. А перезвон колоколов кирхи по соседству с затерявшимися в горах добавлял эмоций. Но в предвкушении очередного чуда отправились на минеральные источники. Термальные воды высоко в горах, бассейны?.. Было непонятно, но будоражило воображение.
    И вновь не могли оторвать глаз от мелькавших за окном ухоженных виноградников на больших и крошечных террасах, грушевых и сливовых садов из каких-то карликовых деревьев, и восторгались каждой коровой или овечкой в загонах, будто сроду их не видели. 
    Ненадолго заехали на комплекс радиолокационных антенн и посетили небольшой музей в огромном куполообразном ангаре. Громадные чаши антенн, а главное, свободный доступ к ним – впечатлили: никакой секретности, а в музее, балуясь на выставленных демонстрационных установках, даже смогли припомнить кое-что из усвоенных на уроках физики законов об электромагнитных волнах и передаче сигналов.
    
    «Три в одном»
    К термальному центру Лейкербада прибыли уже в сумерках, срывался снег, а скалы на подъезде к комплексу были довольно мрачными, и не верилось, что впереди ждет что-то приятное и радостное. И ошиблись! 
    Прямо у терминалов входа были оглушены музыкой, идущей откуда-то снизу, поэтому тут же выскочили на балкон полюбопытствовать. Под балконом в открытом бассейне на плавучей (так показалось) эстраде разряженные в яркие пестрые карнавальные балахоны (в кантоне проходил карнавал) оркестранты дули в духовые инструменты, били в барабаны и звенели тарелками! Сквозь поднимающийся от воды пар проглядывали темные головы посетителей, сидящих в воде по шею… Музыка была зажигательной, поэтому подруги почти стремглав промчались через раздевалку и душ и присоединились к зрителям,.. или пловцам... или отдыхающим… статус определить было сложно.
    Дальнейшее освоение территории комплекса проходило под музыку. В закрытом огромном бассейне прошлись вдоль стенки под массажными струями и размяли мышцы от пяток до шеи, посидели в гроте паровой сауны, а после нее, как положено – стиснув зубы и сдерживая дыхание, окунулись в бассейн с ледяной водой. Еще разок проплыли в открытый бассейн и попрыгали под музыку, обливаемые струями всевозможных душей (им самим был знаком только душ Шарко). Полежали на скрытых под водой лежаках в кипении всё тех же массажных струй.
    Красиво посидели в шезлонгах под искусственными пальмами (что удалось запечатлеть на фото), а в одном из открытых бассейнов – в бочках с более горячей термальной водой среди пузырьков джакузи; поплавали, полюбовались темным звездным небом… Сверху на головы и лица падали снежные хлопья… Ах!..
    Периодически терялись в лабиринтах комплекса, а добраться на верхний этаж с аквапарком уже не хватило сил. Но без потерь все встретились в кафе при выходе, за чаем и другими напитками, и добрым словом помянули древних римлян и ирландцев, когда-то придумавших такую «развлекуху». 
     
    Прощальное
    По возвращении, возрожденные и восстановившие опорно-двигательный аппарат, но все же едва передвигающие «ластами»: что ни говори – день был насыщенным, зашли «отметиться» в ресторан, где вновь повстречались с карнавальными персонажами. За одним из столиков тихо-мирно, без труб и барабанов, сидели «доктор» со стетоскопом на шее (в одной руке он держал клистирную трубку, в другой поллитровую кружку с пивом) и два полосатых черно-желтых гибрида: пчелоосы. Допив пиво, прихватив полагающуюся корзину гостинцев, выставленную хозяином, и «выполнив» обязанности врача: осмотрев языки у пары посетителей и пощупав пульс, ряженые выкатились вон. Подруги недоуменно переглядывались: где веселье, задор, скоморошество?
    Но через пару дней закончилась масленичная неделя, и «оторвались» по-русски: соорудили из папье-маше пугало Масленицы и под пляски и масленичные куплеты сожгли ее в гостиничном дворе: прощай зима! Конечно, у всех окон гостиницы собралась прислуга, официанты и отдыхающие.
    Это был их прощальный вечер. Вернувшись в ресторан, получили в подарок от хозяина и поваров наивкуснейший десерт – тирамису и еще какой-то с невыговариваемым и незапоминающимся названием, а по-простому – мороженое, залитое дорогущими крепкими напитками, которые симпатичный официант, пригасив свет, поджигал на их глазах для доводки блюда до кондиции. Феерически!
    
    *** 
    Наутро, выходя из гостиницы со своими баулами, разглядели на клумбе под открытой верандой набухающие бутоны крокусов и примул! Этому чуду: не успели попрощаться с зимой – весна на дворе, уже даже не удивились!
    …Последние снимки из самолета в воздухе. Ровненькие зеленые заплатки полей, темные горы со снежными шапками, яркое солнце и ясное небо Швейцарии… Серое туманное небо, дождь вперемешку со снегом, размытые темные дороги, осевшие, побуревшие сугробы на полях – здравствуй, родная сторона!
    
    
    *пыжницы (пыжники) – начинающие горноЛЫЖНИКИ, сленг

                      Отель «Fiescherhof», Швейцария. Февраль – март 2010 г.

    Бродила, любовалась осенью. Под ногами серо-коричневое, над головой свинцово-серое. Короткий период, когда земля сама по себе, без многоцветья или белоснежья, и главная. На ней живешь, она же будет последним пристанищем…
    Постояла на косогоре… под ним фасолинки заросших прудов, окаймленные зелёной осокой и кружевом оголенных ветвей ивы … Вода поблескивает, отражая небо. Солнца нет, а она блестит, отливает сталью…
    Вокруг, мощью до горизонта и бесконечности, коричнево-черная земля с проседями жухлой травы, а в западинах – пятнышками зеленой. Кое-где по его окоёму макушки колоколен, как скрепками, соединяют земное и небесное, тело и душу.
    Снег срывался и тут же таял: земля не позволяла прикрыть себя саваном. Ещё теплая, дышит… Но цвета её стали ярче.
    Дальний березняк светлым пятном. Редкие, задержавшиеся на ветках листья, как фонарики, видны даже издалека в сумеречном свете. 
    Воздух густой, влажный… в нем, как в коконе. Запахи не поддаются определению, но не надышаться!
    Тишина и покой тягучие, безграничные. Кажется - постигаешь вечность, и человек - маковое зернышко, пушинка в ней…

    Когда тоска и одиночество совсем уж одолевали, она доставала с антресолей красивую, но поистрепавшуюся обувную коробку от заграничных туфель, вынимала из нее внушительную пачку писем. Перебирала конверты, отыскивая нужный, или читала все подряд, старательно избегая смотреть на адрес отправителя и получателя: он был один и тот же – ее. 
    Этим вечером ей хотелось перечесть все. 
    «Дорогая, кажется, я встретила наконец своего мужчину», - начала читать первое. «Он такой милый и обходительный, и, кажется, я потеряла голову». Прикрыв глаза, вспомнила чувства, которые испытывала тогда, затем, вздохнув, сложила письмо и вложила его в конверт. «Грех сетовать на судьбу, ведь мне посчастливилось испытать все это». 
    Следующее письмо пришло тогда нескоро, она усмехнулась, до чего счастливый человек эгоистичен: в своем счастье забывает обо всем и всех, и желчно подумала: «Девочка доросла до тетки, а все верила, что Иваны-дураки превращаются в сказочных принцев и существуют на самом деле». Не стала его читать, дословно помня содержание. Да, она была влюблена и в письме бесконечно повторяла об этом. «Уксус был сладким», - усмехнулась, с грустью размышляя о том, что никогда больше так не трепетало, любя, ее сердце, хотя, конечно, за долгую жизнь были и другие увлечения, но она не смела назвать их любовью.
    Очередной конверт долго держала в руках, не решаясь достать из него письмо, но все же вынула. Рука чуть дрогнула, и, размышляя, читать ли, она замерла, - и поскорее сложила письмо, убрала. «Не сегодня…» - ей не хотелось вспоминать мучительные дни обмана. «Я постараюсь, постараюсь не воспринимать написанное очень эмоционально. Это было так давно!» - уговаривала она себя и вновь достала письмо. 
    Первые же фразы больно ударили. «Страшно, жутко! Сжаться бы в махонький комочек, прижаться к кому-либо и просить-умолять: пожалей, защити!» Она швырнула листок на пол, встала и подошла к окну. Смеркалось, шел тихий снег, крупные мокрые хлопья парили в воздухе и исчезали в темноте. Долго следила за их медленным полетом, успокаиваясь, и думала о том, почему так неожиданно и так жестоко он сообщил ей о своем новом увлечении? Прошла на кухню, налила вина в свой любимый бокал, отпила немного и вернулась к чтению. Теперь она была спокойна.
    «Такая радость! - читала в следующем. - Такое яркое солнце и голубое небо вокруг! У меня будет ребенок! Слышишь?! Слышишь?! Ребенок от моего любимого, моего подлого! Я радуюсь, радуюсь, радуюсь! Я счастлива! И – живу! И прощаю ему все разом и навсегда!.. Это случилось, когда мой мучитель пришел окончательно попрощаться со мной, и я, такая бесхарактерная, безвольная, не смогла отказать ему». Опять она прервала чтение размышляя: «Крутые горки – жизнь. Так скоро выбраться из ямы горечи и печали, так искренне и взахлеб радоваться!..» Она радовалась и теперь, это-то осталось с ней навсегда, и даже время ничуть не сгладило того восторга и жажды жизни…
    И несколько следующих писем были именно об этом: о радости, ожидании.
    «Теперь уже совсем не жалею, что роман закончился, - читала в одном из них, - ведь у меня осталось после него такое сокровище! Я смотрю на него, не отрываясь: он морщит недовольно носик, наверно размышляя уже о чем-то, или кривит крохотные губки, прилаживаясь к моей груди, а когда он спит, все время прислушиваюсь к тому, как дышит, мало ли что. Такую потерю я бы точно не пережила. А сегодня срисовала в свою записную книжку его ладошку и ступню. Представь себе, ладошка поместилась на половине странички маленького блокнота. Мой кроха! Бессонные ночи, стирка пеленок, о которых предупреждали доброхоты как о серьезных трудностях, - наплевать на них, я готова не спать целый год, только пусть он будет».
    Она перебирала оставшиеся конверты, зная, что в них, но перечитала отдельные фразы только из двух. «Давно не писала тебе. Представь, мой сын влюбился! Но как-то не задалось, девочка не отвечала взаимностью. Словом, я мучилась вместе с ним, сопереживая и переживая». Да, в это время ее малыш становился мужчиной, и она гордилась им. Наверняка и у него на сердце остался рубец от неразделенной любви, но он справился мужественно: не бросился в загулы, не делал больно близким, а только, молча и упорно, занимался делом. Теперь он уже взрослый и самостоятельный, она давно отпустила его из своих объятий, хотя порой очень тоскует. Конечно, глядя со стороны, можно было бы сказать, что ее собственная личная жизнь закончилась с его рождением и, как пишут в книгах, она жила им и для него. Но стоит ли горевать о несостоявшихся романах, о непрочитанных книгах, о неувиденных спектаклях и дальних странах? Ведь однажды, узнав о его появлении, после горя и отчаяния, она будто родилась вновь и зажила радостной, замечательной, наполненной жизнью.
    Еще только в одно письмо, полученное недавно, заглянула, как бы сверяя свои мысли с тем, что было в нем написано. «Теперь, когда у меня так много свободного времени, периодически размышляю о жизни и ее уроках. На днях меня назвали примитивной. Это не обидело: всего лишь злые слова, ведь даже в маленькой букашечке - тайна и бездна мироздания. Но предпочла бы другое слово – простая. Миллионы обычных женщин, как и все прочие, живут по закону сохранения материи. И если из их сердец вдруг вырывают кусок любви или нежности и, возможно, они скатываются во мрак и отчаяние, этот закон ВСЕГДА (с природой не поспоришь) приходит на помощь и восполняет потерю: новой любовью, или детьми, или какими-то талантами. А может быть, некоторым достаточно сменить прическу или купить новое платье, вот так просто и даже примитивно восстановить баланс. И еще я думаю, дорогая, что их спасает и объединяет удовлетворенность тайной их решения по важным или пустячным делам и событиям. Они говорят себе: «Я ПОЗВОЛЮ этому случиться!» или «Я ПОЗВОЛЮ так поступить со мной!» и всегда выстоят и даже победят, ну, возможно, немного поплачут…»
    «Такая насыщенная эмоциями жизнь: я почти все успела и почти обо всем узнала», - думала, собирая письма в коробку и отправляя ее на место - до следующего раза. И заснула спокойная и почти счастливая.
    

  Была середина лета – время ее отпуска. Дети разъехались: старшие с семьями – отдыхать на море, младший с приятелями – в очередное авантюрное путешествие «автостопом». Она блаженствовала на даче: днем валялась с книжкой под кустами смородины, по вечерам разбирала свой архив, выбрав наконец время для этой большой и кропотливой работы. Было уютно в таком одиночестве, вдалеке от шума городских улиц, от нервотрепки транспортных пробок, домашних хлопот и ответственности служебных обязанностей.
    Однажды позвонил старый друг. Когда-то давно они вместе учились и продолжали поддерживать приятельские отношения, иногда перезванивались и встречались на институтских мероприятиях. В этот раз он напросился в гости. Ей не очень хотелось нарушать размеренное существование, но, очевидно, работа со старыми бумагами и воспоминания, связанные с ними, оказали свое воздействие. Она согласилась.
    На следующий день, ближе к вечеру, он приехал с полагающимся букетом цветов, коробкой шоколадных конфет и бутылкой вина. Взглянув на цветистый палисадник,  протянул букет со словами: «Пусть тогда эти будут как будто твоими любимыми». - «Да ты никак ухаживаешь за мной?» - кокетливо усмехнулась она.
    Они сели на веранде, пили вино, вспоминали годы учебы и делились новостями об однокурсниках. «Почему мы с тобой не сошлись ближе, ведь ты мне нравилась, да и сама строила мне глазки?» - вдруг, отвлекшись от темы разговора, спросил он. «Это я на тебе тренировалась, - посмеялась она в ответ, а потом серьезно добавила: - Дружба для нас, наверно, была важнее». И они продолжили неспешную беседу, больше не затрагивая эту тему.
    Было уже довольно поздно, когда он собрался уезжать, но она неожиданно сказала: «Оставайся». И он остался. На несколько дней. Неловкость первых минут близости быстро прошла, оказалось, что им хорошо вместе, а наутро смеялись: «Да, не очень-то мы спешили познать друг друга с этой житейской стороны. Вино дозрело, хорошо, еще не перестояло и не закисло!» Образность выражений у обоих была не только в крови, но и полагалась по роду занятий: оба были журналистами.
    Чувства и отношения их были какими-то тягучими, спокойными, словно по расписанию, включался сигнал - «Любить!», и они любили. Свойственная ей манера анализировать происходящее - отчего и почему, слава богу, на этот раз оставила ее, и она воспринимала случившееся без самоедства.
    Со стороны они выглядели семейной парочкой, давность совместного проживания которой отладила ритм общения и распорядок жизни – без пылких объятий, признаний и ночей, полных страсти. Вставали они поздно, так как, беседуя, засиживались за полночь, с удовольствием пили кофе – оба любили покрепче, потом лежали на траве (голова к голове), почитывая и лениво обмениваясь репликами. В самую жару надевали шляпы и босиком шли на речку: купаться и загорать. Возвращаясь, она принималась за приготовление обеда, а он помогал ей чистить овощи и накрывать на стол. Единственным намеком на романтичность отношений были их вечерние посиделки на открытой веранде, когда, не сговариваясь, они одевались, как для светского раута, и при свечах, мирно беседуя, попивали красное вино из красивых бокалов.
    Неделя его свободного времени истекла… Нежно обняв ее на прощанье, уехал – она же продолжила наслаждаться своим одиночеством. Летнее приключение, к счастью, не испортило былой дружбы, они продолжали общаться, как раньше. Она же осталась с впечатлением о том, что никогда прежде не проводила свой отпуск так хорошо.
    
    

    Вылет самолета бесконечно задерживался, и она слонялась по аэровокзалу с одним только желанием: «Скорей бы! Скорей бы!» Нетерпение и досада на то, что совершенно глупо утекают дни, которые планировала провести с сыном в перерыве между экспедициями, доводили до слез. Она пыталась настроиться на мысли о том, как замечательно проведет почти неделю со своим ясноглазым толстячком, о его мягких теплых ладошках и душистых щечках...лос из репродуктора регулярно сообщал счастливцам, что вот-вот они освободятся от сутолоки и ожидания.
    Взгляд ее задержался на чьих-то стоптанных, потерявших первоначальный цвет и форму замшевых ботинках. Удивило, что при всей потрепанности они выглядели элегантно и достойно. С интересом стала разглядывать длиннющие ноги в потертых джинсах, узкие бедра, выше шла белоснежная накрахмаленная рубашка, совершенно неожиданная в окружающей духоте, жесткий подбородок и узкие губы. Взгляд  споткнулся, не решаясь завершить обзор. Но через секунду все же скользнул выше и – о боже! – ярко-синие глаза, совершенно бесподобные и весьма нахальные, разглядывали её. Застигнутая врасплох, - замерла, и  единственной мыслью было – бежать! Какой-то пожар начался в ней, руки и ноги никак не хотели действовать в нормальном режиме, она не знала, как сдвинуться с места и что предпринять. В огромном зале с толпами народа они оказались как будто одни, а их взгляды были сцеплены крепко-накрепко – не разорвать. Этот парень ей нравился. Она влюбилась! Словно началась новая жизнь, и в этой новой жизни можно было и хотелось попробовать любви.
    Они НЕ МОГЛИ лететь в одном самолете – и все же вместе пошли на посадку, НЕ МОГЛИ сидеть рядом в самолете – и сидели, и поздним вечером летели в один город. Полтора часа полета, пара фраз, стакан минеральной воды, переданный из рук в руки, обмен прочитанными газетами – и от каждого из этих обычных действий бросало в жар. Группа киношников, с которой он был, сидела в самолете рядом с ними. Когда самолет приземлился, кто-то из его коллег предложил подвезти  на  служебной машине, а ему поручили проводить ее.
    Сама она никогда бы не продвинулась в отношениях дальше «здравствуй» и «прощай» и от неожиданной возможности продолжения растерялась окончательно и замерла в ожидании: ждала, когда останутся одни.
    Наконец очередное чудо свершилось, и первое, что сказал этот красавчик, что она никуда не едет, а они идут к нему. И она пошла за ним, за этим потрясающим нахалом в заношенных джинсах и стоптанных башмаках. Теплая, благоухающая южная ночь была уже почти как просторная мягкая постель, и оставалось только покрепче прижаться друг к другу... Знала, что будет впереди, и так хотелось этого, и снова в  мозгу бухало: «Скорей бы, скорей бы», но уже совершенно по другому поводу.
    По большому расцвеченному огнями городу они со своими баулами и рюкзаками неслись как сумасшедшие, а вокруг были веселые нарядные люди, туда, где останутся совершенно одни. Большой дом, темный двор, лестница, какой-то этаж: третий, четвертый, пятый... Скорей бы, скорей бы... Узкая комната в коммунальной квартире, большую часть которой занимали старое пианино и кровать. Их узлы, одежда, обувь смешались в один миг... И вот они – эти страстные объятья, горячее крепкое тело, сладкий-сладкий томительный поцелуй... «Я дома», – мелькнула единственная здравая мысль. Это был мужчина – первый в ее жизни, первый не в смысле порядкового номера, ведь был когда-то муж, а в том, каким должен быть или хотелось бы, чтобы был у каждой девочки, становящейся женщиной. За одну ночь любви он открыл ей совершенно неведомый для нее мир. Она стыдилась, изнемогала и... наслаждалась…
    ...Вернулась в свой город из очередной экспедиции через три месяца в потрясающих трехцветных ботинках, широченных брюках, с распущенными по спине длинными волосами и жаждой – жаждой повторить ту сказочную ночь. Эта жажда и пожар внутри  вели ее. Не знала адреса, но нашла его дом по кондитерской на первом этаже. Не знала имени и выдумала какую-то совершенно дурацкую историю для бабушек, сидящих на скамейке во дворе дома, – и получила и имя, и фамилию, и номер квартиры. Повинуясь неодолимому желанию,  пошла на почту и в толстом телефонном справочнике нашла номер домашнего телефона, позвонила. Да, они встретились, и все было....
    Можно влюбиться без памяти, увидев стоптанные башмаки, но дважды войти в одну реку нельзя.
    
     

    Счастье – недостаточный материал для драматургии, а вот его осколки…
    Он ушел. Дверью не хлопал, претензий не выдвигал, любимое кресло с собой не поволок, может, позже за ним придет? Сказал: «Ухожу, не жди»… Что-то страшное было в тоне: про поход в булочную так не говорят. Вся процедура заняла не более двух минут. Сама она успела только удивиться: разве так бывает? Двадцать пять лет безоблачного счастья – еще утром оно было – закончились, началась «драматургия». Что будет завтра, через месяц?
    Побродила по пустым комнатам, в них был его запах, уселась на табуретку в кухне, сложив на коленях руки, и никак не могла понять: это явь или дурной сон? Очнулась от грохота в дверь. Похоже, колотили ногами. Сползла с табуретки, поплелась открывать. 
    – Мамочка! – рухнула на нее дочь. – Ты три часа не отвечаешь на звонки! А у отца телефон отключен. Я думала, что… – и слезы рекой. 
    От жалости к ней ужасное событие как-то отодвинулось, но появился страх: «Что говорить?» Поэтому покрепче прижала дочь к себе, утешая ее и восстанавливая собственные силы, чтобы хоть ненадолго отсрочить объяснения.
    Первые слова дались с трудом, но бухнула сразу: 
    – Папа ушёл. 
    Успокоенная объятьями, дочь пошутила: 
    – В кино, на дневной сеанс? – но вдруг отстранилась и добавила: – Вы что, поссорились?
    «Это как же надо ссориться, чтобы человек из дома сбежал?» – удивилась про себя. 
    – Не знаю куда, но навсегда. 
    Хотелось оттолкнуть дочь, даже закричать: «Отстань, уйди!» – но чувство самосохранения: уйдет и она, а как же я, сдержало вопль. 
    Попытка разговора была бессмысленной: обе ничего не понимали, никак не могли поверить в случившееся и словно надеялись: всё будет хорошо. Что всё и когда, ни одна не могла определить, но – будет... Поэтому, сославшись на необходимость хоть ненадолго прилечь и еще раз уверив: «Всё будет…», отправила дочь домой. 
    Уже в ночи явилась любимая Люська и прямо с порога: 
    – Ну, говорила тебе? 
    – Откуда… Как ты… – И ужаснулась: сейчас всем головы снесет. 
    – Любит. Верю, – передразнила подруга, – у мужика критический возраст, какое доверие?
    – Наверное, это со мной что-то не так, – промямлила в ответ. 
    – О! – снова завопила Люська. – Еще одна вечно виноватая баба! Неси коньяк, будем праздновать!
    – Зачем? Я не хочу! – обессилев, попыталась возразить. 
    – Я знаю зачем! У меня в таких делах большой жизненный опыт, – пресекла попытку подруга и, сама достав из буфета бутылку и рюмки, налила до краев. 
    Дальнейшее было как в тумане: Люська наливала одну за другой, несла какую-то чушь о радужных перспективах жизни «без этих козлов», не давала ей вставить ни слова и в конце концов, уложив на диване в гостиной и накрыв пледом, выкатилась вон: «наркоз» удался.
    Утреннее пробуждение было кошмаром: болела голова, подташнивало, металлический привкус и сухость во рту были невыносимыми, поэтому, выпутавшись из пледа, пошла в ванную, стала под душ, но первая же капля вернула к действительности: бросил муж. Окаменев от горя и холода, размазывая слезы и воду по лицу, захлебнулась в рыданиях. Было отчаянно жаль себя, его, всего, что никогда уже не вернуть. Наконец догадалась закрыть кран, одновременно с водой почему-то закончились слезы и включился «автомат» многолетних утренних сборов на работу.
     «Слава» бежала впереди нее, выяснилось это сразу у турникета проходной: 
    – Говорят: муж бросил, – шелестело за спиной. «Уже знают… Так скоро, откуда? – и спина ее выпрямилась. – Крокодилицы!» 
    Начальник с жалостью взглянул на нее и предложил взять отпуск: 
    – Немного отвлечетесь. 
    – Нет, что вы! – Обдало ее жаром от унижения: и этот знает. 
    «Как в липкой паутине – не выбраться: все знают, все советуют, все сочувствуют. Надо что-то делать! Делать… Стать другой? Да! Долой длинные волосы, юбки «миди» и отсутствие макияжа – всё то, что ему нравилось. Да, прямо сейчас, немедленно», – схватив сумочку, ринулась из офиса и, боясь передумать, помчалась по улице, отыскивая парикмахерскую.
    На просьбу постричь очень коротко, а лучше – налысо парикмахерша удивилась: «С вами всё в порядке?», но принялась за дело. Она же, невидяще уставившись в зеркало, прощалась, прощалась, прощалась… Пряди волос падали на пелерину, на пол… а ей было невыносимо больно, словно это ее резали, кромсали на куски, но она терпела эту боль и из опасения впасть в истерику лишь периодически всхлипывала, пугая этим мастера. 
    – Оказывается, вы были правы: стрижка действительно стильная, очень вам к лицу и молодит. Вы совсем другая, – щебетала парикмахерша. 
    Отреагировав на «другая», безучастно взглянула на свое отражение, но «увидела» какую-то корягу, черную, почти истлевшую. «Наверное, я схожу с ума, – от страха не в силах произнести ни слова, хватала, как рыба на суше, ртом воздух. – Другая? Да меня вовсе нет!»
    Яркое солнце встретило за дверью салона, что удивило и возмутило ее одновременно: «На душе сумерки, сама как в черной яме, а вокруг такое сияние!» Потопталась у входа, решая, куда дальше. Домой… ни за что! Там одиночество, воспоминания, ожидания… В гости... и там жалельщики, свидетели душевных мук. Предательскую мысль: вдруг он дома, вдруг позвонит, отогнала прочь. Побрела по бульвару и, выбрав свободную скамейку у пруда с утками, присела. «Утки все парами…» – с горечью припомнила слова песни и вновь погрузилась в невеселые размышления – изматывающие «качели»: моя вина – он предатель, почему – что делать.
    Одни вопросы… Впрочем, чего делать она не будет, так это участвовать в отвратительном спектакле, изображая стойкость, когда хочется выть в голос, кипучую деятельность, когда одно желание – лежать и не думать и не говорить ни о чем. 
    «Никак не изменят мою жизнь новая прическа и наряд… Может, воспользоваться предложением начальника об отпуске, поехать на дачу, побыть одной… Наконец вскопать, как положено, все грядки и клумбы? На вопрос «почему?» ответа, похоже, не найти. Или всё просто – надоела, или сложнее – полюбил другую и счастлив… Счастлив? Как прежде были мы?.. Никогда даже не подозревала, что он может быть таким жестоким: почему не объяснил, почему не звонит? А как же наше взаимопонимание долгие годы? Или это было заблуждением, обманом?» 
    Она чувствовала, что отчаяние сменяется злостью, которая заползает в каждую клеточку и распространяется на всех: на него за возможное счастье без нее, на подругу с отличным от ее мировоззрением, на дочь, которая ждет объяснений и надеется, что мамочка, как всегда, найдет решение, и на себя, не умеющую его принять. Она не в силах больше копаться в прошлом, отыскивая приметы, причины, подозревая обман в каждом его поступке, каждом дне! И на волне этой злости набрала сначала номер подруги: «Люська, ты, конечно, лучше знаешь, как мне жить дальше, но я предпочитаю свое решение: беру отпуск и еду на дачу. Одна. И коньяк я не люблю!» С дочерью постаралась говорить мягко, сработал материнский инстинкт – оберечь, увести от боли, почти ворковала: «Такая чудная погода, да и мне повезло: начальник отправил в отпуск. Побуду на даче. Конечно, позвоню. Всё хорошо, родная моя». Оставалось договориться с начальником лично, который еще не знал, что его предложение принято. Придется возвращаться на работу. Отчаянно не хотелось идти домой, переступать порог, за которым всё было и всё закончилось. «Одежда найдется на даче, ноутбук захвачу на работе…» – мысли метались, ускоряясь с каждой секундой и вынуждая с невероятной скоростью преодолеть дальнейшее: работа, машина, дорога… Замерла только у дверей террасы, испугавшись: вдруг он здесь – но через мгновение повернула ключ и, помоги, господи, перешагнула порог.
    …Цвета и запахи она начала различать к концу второй недели затворничества: сердце как-то трепыхнулось при виде капельки росы, готовой сорваться с листка осоки. «Неужели...» – еще раз шевельнулось в груди. И подставила ладонь...