Форум

                                                           СЕДИНА

      Громкий и резкий стук в оконную раму взорвал тишину глухой ноябрьской

ночи. В доме проснулись и, не зажигая керосиновой лампы, засуетились. Стук повторился  требовательно и резко.

      – Упшинскую  –  в НКВД! Срочно! – Голос посыльной звучал с явной  издёвкой. Одеваясь впотьмах, находя одежду на ощупь, Антонина (это за ней пришли) поймала себя на мысли, что думает вовсе не о том, что сегодняшняя ночь может перевернуть жизнь семьи, а для неё и вовсе оказаться последней. Сейчас ей казалось крайне важным найти ответ на вопрос, почему так меняет людей работа в «органах», что даже простая посыльная чувствует своё превосходство? Что это? Безнаказанное упоение властью? Но тогда – чему же служит и кого защищает такая власть?!

      А за окном снова кричали:

      –  Упшинская – в НКВД!

По поводу сопровождающего мужа посыльной не было дано  указаний, поэтому она промолчала, язвительно поджав губы.

     Под ногами хлюпала осенняя грязь, перемешанная с мокрым снегом. Осязаемо-плотная темнота окружала со всех сторон: даже здесь, в глубоком тылу,  соблюдалась светомаскировка. Не зажигая фонаря, трое молча  продвигались вдоль мрачных улиц. На душе у супругов было тяжело: каждый понимал, что могло последовать за этим вызовом. А дома остались старенькая мама и шестнадцатилетняя дочь. Но приход посыльной давал маленькую надежду: всё же не «воронок»! Упшинские так и шли, не обмолвившись ни одним словом. Зачем говорить в присутствии постороннего? Они понимали друг друга без слов; муж твёрдо верил в невиновность жены, а Антонина знала: случись арест – Иван использует все связи для её оправдания.  

       Это была вторая осень самой страшной и тяжёлой для народа войны. Святая ненависть к властителям Третьего Рейха, неудержимой волной катившихся по просторам Родины, рождала невиданный до сих пор героизм советских людей на фронтах. Но с другой стороны, обнажилось и повылезало на свет Божий то негативное, что до поры-до времени тщательно скрывалось, таилось где-то  подспудно в глубинах низменных человеческих душ. Людей-перевёртышей

хватало везде, не только в прифронтовой зоне. В глубоком тылу они тоже расплодились как крысы, закапываясь в норы. Но зачастую пробирались                                                                                                                                                              

на руководящие должности, в правоохранительные органы и, конечно, в НКВД – святая  святых.

Там их крысиные когтистые лапы дотягивались до – якобы! – врагов народа,

уничтожая истинных патриотов тыла и просто честных людей. В ход шло всё: шантаж, угрозы, провокации, вербовка…

    Вот к такой «крысе» и попала Антонина.

    В кабинете, куда её доставили, стоял полумрак, плавал слоистый табачный дым. За столом с зелёной настольной лампой – непременным атрибутом кабинетов начальников всех рангов и мастей того времени – вальяжно развалившись на стуле, сидел начальник отдела НКВД Циприс, невысокого роста шатен с довольно приятной внешностью. Впечатление портили только глубоко посаженные, красные от недосыпания и от разъедающего дыма глаза. Выражение их было свирепым, как у вепря.  Кивком головы указав Антонине на стул  по другую сторону стола, Циприс молча несколько минут в упор разглядывал её. Женщина не отводила взгляда, несмотря на внутреннюю дрожь, охватившую её, и смотрела на него спокойно, без вызова, скорее даже – с любопытством. Они были знакомы – пересекались по работе, встречались на партсобраниях. Антонина работала инспектором станционного отделения дороги в секторе №1. Это был секретный военно-мобилизационный сектор, и она, работая там, дала подписку о неразглашении характера работы сроком на двадцать лет (оговорюсь, что по окончании этого срока, он был продлён ещё на двадцать лет). Многое входила в её обязанности, в частности, Упшинская была уполномочена в случае острой необходимости распоряжаться резервными запасами угля. Вот к этому-то углю и потянулись крысиные лапы Циприса.

     Прошло уже часа четыре, как он, то увещевая, то угрожая, требовал открыть склады с углём. Женщина отговаривалась тем, что ключи находятся у её непосредственного начальника. К тому же,  –  придавая голосу максимальную искренность, уверяла она – начальник был столь срочно и неожиданно вызван в Управление дороги, что даже не успел оставить приказ о том, кто будет замещать его во время отсутствия. Такие случаи бывали.  Циприс это знал. Неизвестно ему было одно: Упшинская имела право в отсутствие руководства распоряжаться этим резервом, и ключи у неё, конечно же, были! Но, приученная к строжайшей дисциплине, она твёрдо стояла на своём:  ключей у неё нет! Энкаведешника доводило до бешенства упрямое спокойствие женщины. Но соблазн сломить её морально – был велик! И тогда, идя на крайние меры, он вынул из ящика наган, направив дуло на теряющую последние силы, но не сдающуюся женщину.

 Она, не сводя глаз, похолодев, смотрела на пляшущее перед глазами                                                                                                                                  оружие.  Циприс блефовал, то поднося наган к подбородку, то упирая ствол прямо в лоб Антонины,  и тогда она чувствовала, как холод металла катится вниз по всему телу, заставляя  цепенеть от ужаса.

        Трудно сказать, что именно послужило толчком для рискованной и опасной игры, на которую отважилась измученная женщина. Она понимала: перед ней – враг, враг не просто озлобленный, а враг, искусно маскирующий своё нутро, враг, играющий в патриотизм. Перед ней сидел тонкий психолог человеческих душ!

     Что могла Антонина противопоставить задуманной им игре? Только такую же игру! Ведь не зря же она много лет играла в драмкружке, играла с успехом, блестяще справляясь как с комедийными, так и с трагическими ролями! Значит, надо играть и с Циприсом! На карту было поставлено всё: спокойная жизнь не только семьи, но и своя собственная жизнь. И если есть – пусть даже малейший – шанс выиграть эту схватку, то этот шанс должен быть использован!  И вот тогда, чисто по-женски интуитивно,  она, собрав все силы,  спросила, стараясь придать голосу как можно больше наивности:

     – Скажите, а Вы долго ещё собираетесь меня здесь держать? – Голос как-то странно зазвенел. «Но это – ничего, не страшно, – подумала она, – это  даже кстати».

    – А ты, с…, домой захотела?! – проревел Циприс.

    – Да нет, просто меня на улице ждёт муж, а там холодно и слякотно, так я сказала бы ему, чтобы он не ждал и шёл домой.

     Энкаведешник взревел от ярости:

     –  А кто тебе разрешил мужу говорить, что ты сюда пошла?!

     – Так ваша посыльная орала на всю улицу, – придав ещё большую наивность голосу, ответила Антонина. – Я думаю, что не только муж – все соседи слышали. А идти ночью одной мне было страшно, вот он и пошёл меня провожать, как настоящий заботливый муж.

      После этого Циприс*  как-то сник, устало откинувшись на спинку стула, и минут через двадцать буркнул:

      –  Иди. Но чтоб – никому ни слова! Сама знаешь…

      Утром, посмотревшись в зеркало, Антонина не узнала себя: ото лба к затылку широкой полосой тянулась седая прядь…

_______________________________________________________________

   *Циприс был признан врагом народа и расстрелян спустя два года после описываемых событий.