Ведьма

–   Хочу, мужики, рассказать вам историю. Загадочный случай… – высокий, упитанный старик хитро улыбнулся и, не дожидаясь разрешения, продолжил, – было это осенью пятьдесят восьмого года. Работал тогда я шофером на самосвале, и каждый год несколько водителей от нашего управления отправляли в колхоз на уборку картофеля. Пришла и моя очередь, вызывает меня бригадир и говорит: «Ты, Степанов, мужик холостой, делать тебе вечерами нечего, махни-ка, брат, в деревню, помоги колхозничкам в их нелегком труде, а то они без нас, рабочего класса, всю картошку сгноят». «Что ж не махнуть?! – говорю. – Оформляй командировку, Василич». Так оказался я в селе Дубки Калужской губернии.

Село большое, домов триста, в центре – правление колхоза «Красный коммунар». Разместили нас в пионерском лагере. Летом, значит, детишки отдыхали, теперь мы, да ещё студенты. В то время всех гоняли на уборку урожая. И студентов, и солдат. Как осень, так в колхоз. Да что я вам рассказываю?! Сами знаете…

Погода стояла на удивление – тепло, днём до двадцати пяти, вечером тихо…

Старик замолчал, медленно закурил, сделал глубокую затяжку.

–   Работа, сами знаете, какая. Целый день крути баранку. Вечером напарники мои, известное дело, по бутылочке, я выпить никогда не любил, если только на праздник. Чтобы глаза мужикам не мозолить, стал вечерами ходить в сельский клуб. От нашего лагеря километров пять. Там каждый вечер то танцы, то фильмы крутят. Привозят из района. Правда, старые, но что делать? Хорошо хоть такие. Там я и приглядел вдовушку. Молодуха! Кровь с молоком! Муж её по пьяному делу ехал с другом на мотоцикле с коляской и врезался в электрический столб на полной скорости. Другу ничего, только испугался, он насмерть. Сами знаете, до добра водка никого не доводит.

Старик опять прервал свой рассказ. Пенсионеры, их в беседке собралось шестеро, призадумались. Кто-то тяжело вздохнул, кто-то невнятно прошептал:

–   Жизнь – она такая. Не знаешь – где упадёшь.

Седовласый, шустрый старикан, нетерпеливо теребя кепку, потребовал:

–   Петро, не томи, рассказывай дальше.

–   Приглянулась мне, значит, вдовушка. Она же и довела меня до беды. Да ещё «половая жизнь». Я говорил, жили мы в пионерском лагере. Кровати там маленькие, кто поменьше ростом тому ничего – кое-как помещались. Я ж, сами видите, вымахал под два метра. Две ночи помучился и говорю мужикам: «Нет, братцы! Вы как хотите, я буду спать на полу». Потом ко мне ещё несколько ребят перебралось. Так мы и спали. Матрасы постелили, вроде ничего – не холодно.

Теперь о вдовушке. Звали её Анна Семёновна. Чернобровая, статная. Глазищи! Так и горят. Прямо огнем жгут. Бедрами поведёт, кровь в жилах стынет. Когда первый раз увидел, она тоже на картошке работала, сердце так и зашлось. Ну, думаю, не уеду. Рук- ног не чувствую – занемели, и мысли разные в голову полезли. Она видит, мужик застыл – произвела, значит, впечатление, улыбается так ехидно и говорит: «Что, товарищ водитель?! Не поможете ли слабым женщинам мешки побросать в кузов?» Ну, как здесь не поможешь, если такая просит?! Я и стал, как дурак, мешки ворочать. Она только улыбается, да павой ходит: «Пётр Сергеич, да Пётр Сергеич!» Я ж стараюсь! Машину подгоню, да за мешки. Так целую неделю.

Потом нас перебросили работать в другой колхоз, жить оставили в лагере. Я машину поставлю, в душ на пять минут и в клуб. Поверите, даже не ужинал, аппетита нет. Приду, она уже в клубе, вроде с подругами разговаривает, а сама на меня зырк, и глаза так заблестят-заблестят. Знаю – меня ждала. Поздороваюсь и под локоток её ласково: «Как, мол, Анна Семёновна поживаете?» и жду – может сегодня домой на чаёк пригласит. Она, окаянная, улыбается, глазами душу жжёт, да только выводит: «Пётр Сергеич, да Пётр Сергеич!»

В воскресение, двадцать второго сентября, до сих пор помню, мы тоже работали. Уборочная. Какие выходные? Отработал, помылся, в лагере душ был, вода только холодная. Когда мылся, почувствовал боль в пояснице, но ничего думаю – пройдёт. Пришёл на танцы, Анна Семёновну пригласил и только хотел её покрепче к себе прижать, меня как скрутит. Не разогнуться, не согнуться. Что там говорить? Идти не могу. Встал и стою. Она испугалась, засуетилась, позвала ребят из моей бригады – тоже на танцы пришли. Они меня под руки, да в больницу.

Была в селе старая больница, построенная до войны. Её давно хотели закрыть, но председатель колхоза каждый год ездил в район, упрашивал, чтобы не закрывали. Лестно ему было, что у них в селе своя больница. Да какая это больница, так – лазарет на двадцать пять коек.

Посмотрела меня врачиха и говорит: «У вас, больной, приступ радикулита. Тяжёлое поднимали? И где-то вас сильно продуло. Нужно вас везти в район». Нет, думаю! Какой район? Не могу я ехать в район. В общем, уговорил, чтобы лечила меня на месте. Стали делать уколы, какие-то микстуры давать. Я лежу и думаю: «Ну, погоди, Анна Семёновна!»

Лежу день, лежу два. Она по два раза на дню прибегает. То пирожков принесёт, то картошечки горячей. Хитро так улыбается, да всё приговаривает: «Ах, виновата я перед вами, Пётр Сергеич! Ах, виновата!» Не женщина – лиса!

На третью ночь лежу, значит, в палате. Мужики спят. Со мной ещё пятеро было. Лежу и мечтаю – выйду, вдовушке не отвертеться. Вдруг слышу в соседней женской палате то ли крик, то ли визг, то ли какое-то завывание, в общем, не понял я. Потом кто-то то ли упал, то ли что-то уронили. И началось: крик, визг, да такой – никогда ничего подобного мне не приходилось больше слышать.

Еле поднялся, а идти не могу. Мужики проснулись, ничего понять не могут. Один, пожилой такой, дед совсем, спрашивает спросонья: «Бомбят что ли? Война что ли?» Я ему зло кричу: «Какая война?! Баб наших режут!» Он подскочит, да как пуще меня заорёт: «Как режут? Спасать надо!» И бегом в коридор, за ним остальные. Я следом ковыляю. Пока дошёл, крик прекратился.

В коридоре больные, дежурная сестра, врач –столпились вокруг полураздетых женщин из соседней палаты. Одна из них, самая молодая, слезы простынкой утирает и, всхлипывая, надрывается: «Ведьма! Она – ведьма! Идет на меня!» Думаю, какая такая ведьма? Двадцатый век, а она: «Ведьма!» Посмотрю-ка я на эту ведьму, пока все разговоры разговаривают.

Еле-еле дошёл до женской палаты, дверь приоткрыл – ничего не видно. Когда глаза к темноте привыкли – смотрю и не верю. В палате лежала старуха. Сухонькая, маленькая, пройдет мимо – не заметишь. Лет под девяносто. Давно лежала, больше трех недель. Парализованная, двигаться совсем не могла, только чуть-чуть говорила. Сам видел, как её няня из ложечки кормила. Вдруг вижу – стоит. Руками так двигает, вроде что-то щупает. Потом, видно, свет увидела, повернулась и на меня смотрит. Глаза такие, даже сказать не знаю как. Пустые, что ли? Смотрят как будто сквозь меня. Постояла она немного, потом пошла. Подошла к своей кровати, остановилась и аккуратненько так присела. Посидела с минуту, легла и закрыла глаза. Я ещё постоял, посмотрел на неё, развернулся и пошёл в свою палату, лег и сразу уснул.

Пётр Сергеевич заметил давно погасшую сигарету, у ближайшего соседа попросил прикурить, затянулся и возобновил свой рассказ:

–   Как потом рассказывали, только под утро всё затихло в больнице. Женщины наотрез отказались спать в одной палате со старухой, их вместе с кроватями перевели в другие комнаты. Когда же выносили койки, «ведьма» даже глаз не открыла. Лежала тихонько, будто мертвая.

Утром меня разбудила докторша, осмотрела меня, покрутила туда-сюда и говорит: «В моей тридцатипятилетней практике такого случая никогда не было. Как-то объяснить ваше неожиданное выздоровление не могу. Сегодня можете ещё полежать, завтра – на выписку».

Я, конечно, обрадовался, но думаю: «От чего это я вдруг выздоровел? Неужели ведьма помогла?» Решил ещё раз посмотреть на неё, а меня не пускают, говорят, к ней издалека приехала какая-то родственница. Мол, «ведьма» всё ждала её, спрашивала.

Тогда я присоединился к другим больным, толпившимся в коридоре и обсуждавшим ночное происшествие. Старик, который ночью кричал, в это время рассказывал: «Пацаном был, уже знал, в деревне Болотино ведьма живет. Хоть та деревня от нас километров за двадцать, а молва о ней и до нас доходила. О ней в то время, почитай, вся округа знала. Особливо после того, как деревенские её хату спалили. Точно не знаю, мал был, местная она или пришлая, но то, что она привораживает, и сглаз снимает, и разные болезни лечит – это знал сызмальства. Мать, царствие ей небесное, многое рассказывала. Говорила, мол, сначала её уважали, не боялись, даже лечиться ходили, но потом кто-то слушок пустил, что она ведьма. Говорили, вылечить то она – вылечит, а душу заберёт. Разные истории стали плести. Обижать стали, выгонять из деревни, она никуда не уходит. Вот и решили избу спалить, думали, тогда сама уйдет.

Не знаю, как получилось, не нарочно, не со зла, но только в избе дети остались. Не помню, мать говорила, то ли два парня и одна девка, то ли две девки и один парень. Совсем малые, лет по пять - шесть. Когда дом схватился огнем, они и закричали. Не спасли их.

Она после пожара никуда не ушла, сама себе избу поставила, на том же месте поставила. Никого не просила. Сама лес валила, сама грузила, сама рубила. Только где одной совсем не справиться, там помогали ей два мужика, неместные. Приедут, помогут и опять уедут. Пока строила, две зимы в землянке зимовала. Эх! Давно это было. Ещё при царе. Тогда деревня Болотино домов на двести была. Это сейчас и тридцати жилых не наберётся».

Одна из женщин, вдруг заплакала. Я спрашиваю: «Ты чего плачешь?» Она жалобно отвечает: «Как же не плакать? Пусть она и ведьма. А разве можно детишек малых жечь?» В разговор вмешалась ещё одна бабёнка: «Я тоже слыхала, что она колдовством занималась. Мне бабушка сказывала. Как начнет рассказывать разные истории, жуть берёт. Вот послушайте, что скажу…»

Бабьи небылицы мне были ни к чему. Меня разбирало любопытство: «Что ж это бабы так ночью орали? Чем их старуха напугала?», я прервал словоохотливую бабёнку: «Погоди, потом расскажешь. Вы лучше скажите, чего так ночью орали? Что она с вами делала?»

Та, что громче всех кричала и рассказала: «Лежу в постели, не спится мне. Домой хочется. По детям скучаю. Слышу, скрипнула кровать. Повернула голову в сторону старухи, она сидит. У меня сердце и ушло в пятки. Она смотрит на меня и говорит: «Подойди ко мне, дочка, поближе. Подойди». И руки ко мне тянет. Я же знаю, она после удара, как головешка лежала, не двигалась, только спрашивала: «Приехала ли племянница?» А здесь встает. Как здесь не закричишь?» Её перебил всё тот же старик: «Это она тебе силу свою чёрную хотела передать. Видно, смерть за ней пришла, а умереть не может, пока не передаст свои знания бесовские. Вот она и хотела тебе передать. Ну, славу Богу. Племянница приехала. Теперь она ей всё скажет и помрёт».

Часа через два вышла племянница. Так себе. Женщина как женщина. Молодая, лет сорока. Скромная, чистенькая, в беленьком платочке. На нас робко посмотрела и к врачу в кабинет; минут через десять вышла и на выход; потом узнал, она из больницы на трассу, попутку поймала и уехала.

Вечером на закате ведьма и впрямь Богу душу отдала. Мирно так умерла. Похоронили её на деревенском кладбище. Племянница деньги оставила врачу, когда к нему заходила – просила похоронить по-человечески и помянуть по-христиански.

Отработал я ещё неделю на картошке и вернулся домой. И до сих пор гадаю. «Ведьма» поставила меня на ноги или просто время пришло? Если она? Тогда вовсе не понятно. Как так можно? Если можно? То какой нужно обладать силой, чтобы один только взгляд больного человека здоровым делал? Ну, вот и вся история. Хотите – верьте, хотите – нет.

Закончив свой рассказ, Пётр Сергеевич встал, потянулся, бросил потухший окурок:

–    Ну ладно, мужики, домой пора. Будьте здоровы!

Его остановили словами:

–   Петро, а что вдовушка?

Он хитро улыбнулся, глаза молодо заблестели:

–   Вдовушка?! Вон она идет! Жена моя – Анна Семёновна!