Да, так оно вроде и выглядит со стороны: «я пью, все мне мало», а поскольку «пить не устала», естественно, сплю с любым, кто в состоянии меня напоить.
Нисколько не отрицаю, с одной только, но весьма существенной, разницей: я в любой момент могу это прекратить.
Знаю, вы не верите мне: виду не подаете, но внутри ухмыляетесь скептически – такого, мол, не бывает, от алкоголизма мало кто вылечивается, а уж из женщин так вообще считанные единицы.
Так вот, могу поспорить на что угодно: я как раз такая считанная единица и есть.
Хотите послушать мою историю?
Я ведь раскусила вас. Вы только и ждете этого. Как женщина я вряд ли вас заинтересую. Хотя на вид вы плюгавенький, пусть и чистенький, не бомж, не алкаш, все равно. Наверное, журналюга какой-нибудь.
Ну да мне без разницы: вы покупатель, у меня есть товар, почему бы нам и не сговориться, верно?
Слушайте, слушайте внимательно, я ведь могу и передумать: перетерплю как-нибудь, обойдусь без лишнего стаканчика.
Впрочем, дело не в том: а поймете ли вы меня?
Ну так вот, жил-был один человек: хороший, крепкий, добрый мужик, таких по нынешней жизни редко встретишь. И была у него семья, нормальная семья. У него вообще все было. Не так, чтобы в роскошь, а в необходимость.
Была, соответственно, и любовница, да и денежки не переводились.
Нет, он не был везунчиком, просто всегда все в жизни тщательно продумывал, просчитывал: выверял буквально каждый свой шаг.
Детей вывел в люди, и их, и жену, и себя на всю оставшуюся жизнь обеспечил, а когда приспел срок, сразу на пенсию вышел: фирму продал, обзавелся холостяцкой квартирой, что еще оставалось для полного счастья?
Вы слушаете меня или не слушаете? Тогда подливайте. Периодически. Только в меру, иначе я скопытюсь на самом интересном месте. Или, может, как я уже предупреждала, охота пропадет откровенничать.
Что можно сказать? Любовница у него была действительно от слова «любовь», а не просто подстилка – хранила ему верность все двадцать с лишним лет, что они были вместе. Вначале он не ценил ее, изменял, как и жене, налево и направо, а потом начал все больше и больше к ней прикипать. Не знаю, что здесь было в основе – на самом деле чувство или просто он привык все на много ходов вперед загадывать.
Он как-то похвастался мне: мол, «моя могилка долго еще после моей смерти без ухода не останется».
Я была достаточно хорошо осведомлена об их отношениях: именно ее я сменила на посту его секретарши. Ей же он помог организовать собственное дело и постоянно заботился о том, чтобы оно процветало. Так же он и со мной поступил, когда продавал нашу фирму, хотя у нас с ним никогда ничего на этой почве не было.
Впрочем, не только мне, каждому из нас, тех, кто с ним работал, он дал шанс.
Лишь в одном ему не повезло: казалось бы, жить им да жить теперь, хоть официально оформив свои отношения, хоть как прежде, однако тут-то и подстерегло его несчастье – она заболела, рак сожрал ее в считанные месяцы, и на могилку уже ему к ней пришлось ходить.
Эх, опять забываете, не наливаете! Тоже мне кавалер!
Хотя... вроде не за что, ничего интересного я вам не рассказала. Действительно, и не такое бывает! Казалось бы, что за напасть? Выход простой – срочно найти замену.
Он сначала и пошел по этому пути. Клубы знакомств, картотеки, объявления – он действовал по инерции, не рассуждая, пока вдруг не понял одну глубоко удивившую его вещь: речь шла о любви, а не о любовнице.
Интуитивно он только и делал в последние два десятка лет, что расчищал путь к своему счастью, хотя слишком поздно осознал это разумом...
Причем тут я? О, ничего оригинального, так называемый классический треугольник.
Да, я всегда любила его. Хотя вышла замуж, детей растила, истово строила, как и он, свое благополучие. И вместе с тем безумно и безнадежно была в него влюблена.
Но между нами так ничего и не завязалось, хотя моменты благоприятные предоставлялись чуть ли не каждый день: мы подолгу засиживались на работе. И вот такое...
Нет, нет, я совсем не злорадствовала, но, поймите, раз судьба сама так распорядилась... Я долго медлила, выбирала благоприятный момент. И в то же время спешила: больше всего боялась, что он наложит на себя руки, хотя и знала, что не такой он человек.
И вот как-то позвонила ему, попросила о встрече.
Хотела подбодрить, наше объяснение не было бурным, оно просто казалось естественным, единственным решением вопроса. Ведь жизнь есть жизнь, и ее не переломишь.
Он во всем согласился со мною, казалось, был даже счастлив. Тут же начал решать, как помочь мне - моя фирма в то время находилась в упадке, как достать деньги, реорганизовать дело. А у меня тогда вырвалось:
- Господи, да разве этого мне от тебя нужно? Мне любовь от тебя вот такая нужна! Неужели ты не понял? Мужиков много, но кто я такая для них? И кто из них умеет так любить?
Помню, он кивнул, польщенный…
Подождите, дайте соберусь с мыслями. Потерпите.
Мы договорились торжественно обставить тот вечер: свечи, музыка, вино французское, была восхитительнейшая ночь.
А утром я, вне себя от восторга, потянулась к нему и... обнаружила, что он мертв.
«Отказ от дыхания» – нелепейший диагноз! Что не выдержало: сердце, разум?
Пью, да, я пью! Но, скажите, что мне еще делать? Как заполнить иначе образовавшуюся вокруг меня и во мне самой пустоту?
Да, я знаю: я должна, просто обязана найти выход. Тот, что он не нашел. И я найду его, выход этот, поверьте. Вот сегодня же и начну. Теперь, когда выговорилась, выкарабкаюсь.
Вы верите в это? Верите?
Тогда... вот в залог я отдаю вам самое дорогое, что у меня осталось – эту бумажную красную розу с ее могилки, которую он так бережно хранил.
Все, теперь я свободна. Если не скачусь до дурдома. Господи, помоги!
Купить книги НИКОЛАЯ БРЕДИХИНА можно на сайте издательства ePressario Publishing: http://epressario.com/ , ВКонтакте: http://vk.com/epressario , Фэйсбук: http://www.facebook.com/pages/EPressario-Publishing 145967632136879 , Твиттер: http://twitter.com/,Google+: https://plus.google.com/ 113208001626112521255/posts
Поэт
Автор: Бредихин
Дата: 02.11.2013 10:06
Сообщение №: 9167 Оффлайн
Тяжело нашему брату, романисту. Вещи объемные требуют предельного напряжения и совсем не оставляют времени для самого дорогого – общения с пусть немногочисленными, но с таким трудом завоеванными, читателями. Почти полвека их у меня не было, а вот теперь появились, так не хотелось бы их потерять.
В очередную свою книгу: «Любовь в Вероне», я решил включить два стихотворения в прозе. Однако, представляя их на своих страничках, встречаю до сих пор повсеместное непонимание. Людям кажется, что я занимаюсь каким-то изобретательством, хотя на самом деле иду я давно проторенными тропами. Вот и захотелось мне написать небольшое эссе о книге Ивана Сергеевича Тургенева «Senilia», не претендуя в нем на литературоведческие лавры, а лишь выразив свое, сугубо личное, субъективное, и именно писательское, отношение к этой жемчужинке русской словесности, по непонятным причинам столь мало известной широкому кругу читателей.
Начну свой рассказ издалека. К концу жизни Иван Сергеевич был необычайно популярен, особенно в Европе, и вполне естественно, что каждое его новое произведение встречалось с большим интересом. Когда прошел слух, что он готовит к выходу новый роман, редактор «Вестника Европы» М. М. Стасюлевич решил, что должен, во что бы то ни стало, опередить конкурентов и опубликовать новинку именно в своем журнале. Однако при личной встрече, Тургенев полностью развеял ходившие слухи, и в доказательство показал Стасюлевичу все, что у него на тот момент было неопубликованного, то есть, разрозненные наброски, эпизоды, зарисовки, которых набирается со временем немало у каждого более или менее плодовитого литератора. Случилось непредвиденное: наброски эти настолько поразили Михаила Матвеевича, что он посоветовал Ивану Сергеевичу срочно привести их в порядок и вынести на суд широкой читательской аудитории.
Так появился цикл Posthuma («Посмертные»), переименованный затем в «Senilia» («Старческое»), включавший в себя сначала сорок, а затем полсотни произведений, которые сам Тургенев называл «стихотворениями без ритма и размера», а впоследствии «стихотворениями в прозе».
Собственно, оба эти определения принадлежат и, естественно, принадлежали на тот момент, знаменитому французскому поэту Шарлю Бодлеру. «Une petites poeme en prose» выходили у него в течение десяти лет (1855-1865 г.г.), навеянные творчеством родоначальника этого необычного жанра - Алоизиюса Бертрана (1807-1841) и его основным произведением «Гаспар из тьмы. Фантазии в манере Рембрандта и Калло». В итоге родился, в частности, замечательный сборник «Парижский сплин», появление которого автор «Цветов зла» объяснял тем, что только в подобной форме он счел возможным выразить «тончайшие оттенки чувств», движения души, которые он очень хотел донести до читателя, но не мог сделать это как-то иначе.
«Senilia («Старческое») – собственно говоря, это не что иное, как последниевздохи (вежливо выражаясь) старика» - так определял в одном из писем свое произведение сам Тургенев. Разумеется, кокетничая. На самом деле, подготовка к изданию нового сборника очень увлекла писателя. Даже будучи в последние полтора года смертельно больным (рак позвоночника, миксосаркома: «Я страдаю так, что по сто раз в день призываю смерть»), он постоянно переделывал, редактировал отобранное, очень переживая, как встретят его детище критики, читатели, коллеги по ремеслу. Из личной переписки: «Очень уж эти «Стихотворения» не подходят к тому, что она(публика) привыкла читать»,«Публика и критика отнесутся к ним илиравнодушно, или презрительно, но я от этого не заплачу». Особенно характерно это состояние Ивана Сергеевича проявляется, на мой взгляд, в предисловии, которым он снабдил свои «последние вздохи».
К ЧИТАТЕЛЮ
Добрый мой читатель, не пробегай этих стихотворений сподряд: тебе, вероятно, скучно станет – и книга вывалится у тебя из рук. Но читай их враздробь: сегодня одно, завтра другое, - и которое-нибудь из них, может быть, заронит тебе что-нибудь в душу.
Иван Тургенев.
Цикл вышел в журнале «Вестник Европы», 1882, № 12. Мнения о нем были самые разные. Восторженные, вежливо положительные, резко отрицательные.
Из воспоминаний А. Ф. Кони: «Рукопись дана была мне поздно вечером до утра, и я провел всю ночь, читая и несколько раз перечитывая эти чудные вещи, в которых не знаешь, чему больше удивляться – могучей ли прелести русского языка или яркости картин и трогательной нежности образов».
Л. Е. Оболенский в своей критике на публикацию отзывается о Тургеневе, как о человеке, который «не верит в будущее родной страны и родного народа. Здесь, у нас на Руси, все возбуждает в нем только желчь и отрицание: и народ, и критики, обидевшие его, и всякие дураки, которые, по его словам, прославились тем, что кричали о новизне, и молодежь, которая не оценила его. Невольно удивляешься этому нравственному противоречию: человек не верит в жизнь и все же с ужасом цепляется за нее холодеющими руками».
Н. Г. Чернышевский: «Ни одно из тургеневских «Стихотворений в прозе» не стоило бы того, чтобы быть напечатанным».
Ну а уж о всякого рода пародиях, насмешках, глумлениях и говорить не приходится.
В конце 1920-ых годов были обнаружены в архиве писателя еще более трех десятков «стихотворений», ранее не публиковавшихся. Сообщение об этом вызвало большой интерес во всем литературном мире. Это позволило представить суду читателей сборник «Senilia» уже в полном виде. С тех пор интерес к нему постоянно растет, будет расти и дальше, таково мое глубокое убеждение.
Сам я фанат прозы, стихов практически никогда не писал, однако оказавшись на одном из поэтических сайтов, чтобы не выглядеть белой вороной вынул из запасников несколько своих «стихоопусов» почти полувековой давности, и очень удивился, когда их восприняли там всерьез. Один из редакторов, прочитав мои «Небеса», посоветовал мне двигаться именно в этом направлении, то есть «стихотворений в прозе». Пришлось погрузиться в незнакомый мне мир и попытаться разобраться в нем.
Начну с того, что приведу для примера несколько вещиц из столь часто упоминаемого мной сборника:
ПУТЬ К ЛЮБВИ
Все чувства могут привести к любви, к страсти, все: ненависть, сожаление, равнодушие, благоговение, дружба, страх, - даже презрение.
Да, все чувства… исключая одного: благодарности.
Благодарность – долг; всякий честный человек плотит свои долги… но любовь – не деньги.
1881 г. Иван Тургенев.
«Любовь – не деньги», «нельзя любовью отблагодарить» - поразмышляйте об этом.
ЛЮБОВЬ
Все говорят: любовь – самое высокое, самое неземное чувство. Чужое я внедрилось в твое; ты расширен – и ты нарушен; ты только теперь зажил (?) и твое я умерщвлено. Но человека с плотью и кровью возмущает даже такая смерть… Воскресают одни бессмертные боги…
Да, тут тоже есть над чем поразмышлять… «Ты расширен – и ты нарушен», «Твое я умерщвлено». Неужели дело так и обстоит в действительности? Ведь это не кто-нибудь сказал, а человек, написавший «Асю», «Первую любовь».
ЧЬЯ ВИНА?
Она протянула мне свою нежную, бледную руку… а я с суровой грубостью оттолкнул ее.
Недоумение выразилось на молодом, милом лице; молодые добрые глаза глядят на меня с укором; не понимает меня молодая, чистая душа.
- Какая моя вина? – шепчут ее губы.
- Твоя вина? Самый светлый ангел в самой лучезарной глубине небес скорее может провиниться, нежели ты.
И все-таки велика твоя вина передо мною.
Хочешь ты ее узнать, эту тяжкую вину, которую ты не можешь понять, которую я растолковать тебе не в силах?
Вот она: ты – молодость; я – старость.
Нужно ли комментировать?
И все-таки, вернемся к главному вопросу: проза или стихи?
Казалось бы, если что-то не понимаешь, самый простой выход: наплевать и забыть, но не получалось так, застревало в памяти, оставалось в душе («может быть, заронит тебе что-нибудь в душу») и не желало уходить оттуда. Уж что только люди ни делали: и пытались эти вещи на чисто стихотворный язык переводить, и декламировать под музыку, но не получалось хорошего в результате НИЧЕГО.
Сравнить с Шарлем Бодлером? Почему бы и нет? Кому из нас не ведомо со школьной скамьи: и влюблен был Иван Сергеевич во французскую певицу Полину Виардо, и жил подолгу в Европе. Казалось бы, сам Бог повелел ему подхватить новое направление из рук великого мастера да продолжить на родной, русской, почве.
Много времени провел я, изучая, как в оригинале, так и в переводах произведения французов-родоначальников «необычного жанра». Но не стану приводить их здесь ни в отрывках, ни целиком. Сколько литературоведов, столько и мнений, какой мне смысл излагать их сейчас в исследовании интересующей нас проблемы?
Отвечу кратко: Бодлер – стихи, в основном, так называемый стиль «версе» (verset – сдвиг от прозы к поэзии, приблизительно так же, как и встречное движение «освобожденного стиха» - vers libere, от поэзии к прозе), Тургенев – особенная, совершенно новая форма прозы, располагающаяся в самом пограничье ее с поэзией, сразу же после «короткого рассказа» и следующей за ним «миниатюры». Собственно, ничего удивительного: Бодлер – поэт, Тургенев – беллетрист, никак им не слиться воедино, а уж какие-то национальные особенности тут совершенно ни при чем.
Представляю, какое разноголосье услышу я в свой адрес после этого исследования, но и у меня есть огромная потребность выразить какие-то «тончайшие оттенки чувств», движения души, которые я никак иначе не могу излить ни в одной из устоявшихся прозаических форм.
И в заключение:
ЖИТЕЙСКОЕ ПРАВИЛО
Хочешь быть спокойным? Знайся с людьми, но живи один, не предпринимай ничего и не жалей ни о чем.
Хочешь быть счастливым? Выучись сперва страдать.
1878 г.
2012 год.
Поэт
Автор: Бредихин
Дата: 03.11.2013 11:25
Сообщение №: 9189 Оффлайн
Откуда она приходит к человеку? Из книг, фильмов, сериалов глупеньких?
Ты слышишь это слово буквально с первых минут, как только начинаешь входить в разум: какая-то песенка застревает в детском сознании и почему-то нравится; родители о чем-то тихо и нежно шепчутся между собой, наклонив головы друг к другу; парень с девушкой идут вместе, держась за руки, и как бы светятся изнутри…
Что ты ощущаешь поначалу, пропуская безотчетно в свое сознание подобные наблюдения?
Иногда интерес, иногда раздражение, чаще всего равнодушие. Практически ничего.
Потому что первое твое впечатление о любви – восприятие ее в широком смысле слова.
Как великое таинство. Как нечто, что все вокруг объемлет или наоборот – скрепляет, поддерживает собой изнутри весь мир. А может, и то и другое вместе.
Мать, которая тебя обожает, холит, выхаживает, даже бранит и то нежно…
Кошка, тыкающаяся мокрым носом в твою щеку, и слегка пробующая на тебе свои коготки.
Когда все меняется? Точнее, добавляется.
Потому что великое великим так и остается, оно неизменно, ты всего только начинаешь глубже проникать в него.
И все-таки, когда именно?
Когда гормоны в тебе созревают и требуют выхода?
Процесс этот не может не сопровождаться у нормального человека природным чувством стыдливости.
У тебя ведь не должно быть, как у животных, все должно освящаться чувством.
И однажды оно вдруг возникает, это чувство.
Казалось бы, ни с того ни с сего, поглощая тебя целиком, причиняя тебе невероятную боль или, наоборот, одаряя неслыханным счастьем, в зависимости от обстоятельств. А чаще: сочетая в себе и то и другое – неразделимый коктейль.
Первое чувство… оно почти всегда наполовину чужое, а может, и вообще целиком привнесенное, навеянное книгами, фильмами, все теми же песенками.
Как бы то ни было, ты слишком захвачен им, чуть ли не парализован и поневоле начинаешь анализировать, что же все-таки с тобой происходит, пока с удивлением не обнаруживаешь, что разум твой бессилен постигнуть подобную загадку, потому что любовь появляется из сердца, а не из головы.
Нельзя приказать себе: этого человека я люблю, а этого – никогда и ни за что любить не буду. Есть что-то вне твоего разумения, бросающее тебя в беспросветность, в бездонную пучину, и ты бессилен противиться этому.
Через какое-то время туман рассеивается, и ты с ужасом и сожалением пытаешься осознать, что же ты успел за период своего ослепления натворить, обнаруживая повсюду вокруг себя лишь обломки того, что некогда составляло собой казавшееся неразделимым целое.
Потом потихоньку зализываешь раны и начинаешь выстраивать все заново.
Однако гораздо хуже бывает, когда отрезвления подобного не происходит, ты с трудом, но все-таки выплываешь на поверхность, однако болтаешься потом, как щепка по волнам, иногда всю оставшуюся твою жизнь.
Так что же такое любовь?
Великое оправдание похоти?
Властная жажда собственности, чтобы всегда, при любых обстоятельствах иметь право сказать: «мое»?
Лучшее из того, что тебе доступно, что украшает твою жизнь?
Когда долго блуждаешь в потемках, неизбежно возникает желание разобраться.
Любовь…
Ты не скот, и не животное, ты хочешь, чтобы сердце твое было во всем согласно с твоим разумом.
Ты не желаешь быть во власти похоти, ты хочешь большего, не ведая изначально, но подсознательно все больше понимая, что, не обремененная мыслями, чувствами, похоть убивает.
И все-таки, что же такое любовь?
Поэт
Автор: Бредихин
Дата: 04.11.2013 09:59
Сообщение №: 9223 Оффлайн
Теперь я знаю: одной смерти мало, чтобы двоих людей разлучить.
Ты снова рядом со мной, как когда-то. Всегда, повсюду. Мы не расстаемся ни на минуту.
Даже когда я отбегаю за продуктами в магазин, вожусь с детьми.
Ты присутствуешь в моих снах, улыбаешься с фотографии, которая красуется в моем кошельке, с тех снимков, которые у меня развешаны по всему дому.
Я купила специальную цифровую рамку, и она демонстрирует одну за другой наши семейные фото (а их набралось немало!) чуть ли не двадцать четыре часа в сутки.
Я люблю тебя, собственно, любила всегда, но только сейчас поняла, насколько глубока моя любовь, и с каждым днем я погружаюсь в нее все глубже.
Это опасно. Я знаю. Если я перестану сопротивляться и уйду слишком глубоко, может случиться, что я не смогу вернуться обратно.
Ты предупреждал меня об этом.
Но мне так тяжело без тебя!
Я вспоминаю, как ты умирал, как мы вместе боролись за каждую минуту твоей жизни.
В то время я часто молилась, прося о помощи, уповая на чудо, постоянно ломая голову над одной простой вещью: почему Бог так часто забирает добрых, и так редко злых?
Ты, как мог, старался объяснить мне, что должно быть какое-то равновесие. Что мир не может существовать из одних только добрых людей.
Что Бог забирает чаще не добрых даже, а слабых, обессиленных, изверившихся. Такой вот естественный отбор.
И даже тщился убедить меня, что отчасти сам виноват в том, что случилось. Что, если бы ты дрался раньше за свою жизнь так, как дерешься сейчас, смерть не осмелилась бы к тебе подступиться.
Но я не верила.
Ни тебе, ни Богу, ни тому врачу, который долго отмалчивался в ответ на мои вопросы и увещевания, и лишь однажды открылся, развел руками: «Ничего нельзя сделать. Рак – не болезнь, рак - это судьба!»
Я перестала тогда молиться. И сменила врача.
Я ценила каждую минуту, проведенную нами вместе, дежурила возле твоей постели, терпеливо ожидая, когда ты проснешься, чтобы улыбнуться тебе и увидеть в ответ хоть какое-то, пусть даже самое жалкое, подобие твоей улыбки, а главным образом – перекинуться с тобой хотя бы парой, пусть ничего не значащих, фраз…
Но ты был не в настоящем, ты был весь в будущем. Буквально как сжатая пружина.
Ты пытался убедить меня в том, что я должна сделать все, чтобы заросла, затянулась, и как можно скорее, неожиданная брешь в «нашей команде».
Чтобы я нашла новую любовь и до конца дней своих была потом любима и счастлива.
Чтобы наши дети не росли безотцовщиной, чтобы вся их жизнь была без малейшего изъяна, ничем не хуже, чем у остальных детей.
Я лишь горько посмеивалась над твоими словами, говорила, что никто мне тебя не заменит, что счастье, любовь теперь в прошлом, уже больше не для меня.
Что полно в мире одиноких, красивых и милых женщин, и уж точно никому не нужна затюканная жизнью старуха с двумя детьми и вечной, непреодолимой, любовью к прежнему мужу в сердце.
Ты убеждал меня, с жаром, с отчаянием:
- Господи! Ну что же ты такая бестолковая? Ты сможешь, я верю, найдешь в себе силы, соберешь себя в кулак, стиснешь зубы и будешь счастлива вопреки всему на свете.
Но я представляла себе, очень зримо, как я ложусь в постель с другим мужчиной, и меня буквально выворачивало наизнанку, тошнота долго потом не проходила.
Я пыталась доказать тебе в такие минуты, что есть пределы человеческих возможностей, а ты упрямо твердил мне в ответ: пока человек жив, никаких пределов не существует.
Лишь когда я совсем обессиливала, я обещала, обещала, обещала. Хотя мне было невыносимо сознавать, насколько бесстыдно я лгу.
Чаще всего это происходило после сеансов тотальной лучевой терапии. Когда тебя закладывали, как труп в крематорий, в специальную установку и просвечивали рентгеном всего разом, буквально с головы до пят.
Такие сеансы граничили с убийством, но, как ни странно, именно после них к тебе полностью возвращалась ясность мысли, ты совсем не чувствовал боли, говорил, говорил и говорил со мною, торопливо нанизывая слова одно на другое, и был так убедителен, что я и в самом деле могла в такие моменты тебе все что угодно пообещать.
Теперь я знаю…
Когда тебя не стало, я полностью отдалась своей боли.
Как приятно было жить вот так, памятью о тебе, баюкая себя мечтами и воспоминаниями.
Мне давно уже не было так хорошо.
Я помирилась с Богом, воспринимала отныне случившееся, как данность, и молилась, как прежде, находя в том долгожданное облегчение.
Иногда я смотрела на небо, но у меня не было никакого желания разгадывать неразгаданное, пытаться проникнуть мыслью в непостижимое. Мне вполне достаточно было памяти о тебе, с четко очерченной границей там, наверху.
Но настал момент, когда небеса отверзлись, и я уже не могла смотреть на них так легко и безнаказанно, как прежде.
Свет, который лился оттуда, неожиданно стал наполнять меня невыносимой болью.
Он изливался солнцем, проникал сквозь самые плотные облака, проливался дождем, погода тут не имела никакого значения.
Но он не убивал меня, как было с тобой, он просто выжигал во мне все лишнее, суетное, заполняя образовывавшиеся пустоты жизнью, решимостью, энергией.
«Ты должна!», «Ты обещала!», «Ты можешь!» - слова эти буравили мне мозг, выворачивали душу.
Купить книги НИКОЛАЯ БРЕДИХИНА можно на сайте издательства ePressario Publishing: http://epressario.com/ , ВКонтакте: http://vk.com/epressario , Фэйсбук: http://www.facebook.com/pages/EPressario-Publishing 145967632136879 , Твиттер: http://twitter.com/,Google+: https://plus.google.com/ 113208001626112521255/posts
Поэт
Автор: Бредихин
Дата: 05.11.2013 10:15
Сообщение №: 9305 Оффлайн
Вы знаете, я никогда ни до того, ни впоследствии в течение всей своей жизни не встречал такого: когда она прижималась ко мне в танце, у нее там – ну сами понимаете где – словно костер пылал.
Хотя... мне это казалось необычным, возбуждало, но не больше того. Куда больше она меня интересовала как человек.
Но она была женой моего друга, и это само собой решало вопрос.
Я думал о ней, даже мечтал, жене в то время я изменял без малейших угрызений совести, не то, чтобы со всеми подряд, но... уж лакомые кусочки точно не пропускал. А вот она влюбилась и влюбилась не на шутку, виной тому были не только наши разговоры (во время танцев на каких-то двух вечеринках), но еще и сам мой друг, который разрекламировал меня, как оригинала, человека начитанного, много путешествовавшего, витавшего преимущественно в сфере духовной.
В то время подобное, действительно, могло кого-то восхитить. Тем более что и пост я занимал тогда для своего возраста достаточно высокий, престижный.
Что еще? Еще я хорошо помню ее снимок, опубликованный в местной газете, с пистолетом в руке – она заняла тогда первое место по стрельбе. Она жила без матери и отца – не спрашивал, не знаю, что с ними случилось – с дедом, заядлым охотником, наверное, он ее и натренировал.
Но дело было не в пистолете и не в призе, дело было во взгляде – он как бы приоткрывал завесу над ее личностью: если уж отдаваться чему-то, то целиком, без остатка.
Как я ни пытался с тех пор, не могу восстановить в памяти точное содержание наших бесед.
Помнится, я больше развлекал ее, шутил. Говорил что-то о чайке, которая живет в ее душе и просится на свободу (я в то время увлекался Ричардом Бахом, в особенности его «Чайкой по имени Джонатан Ливингстон»), да и вообще язык у меня всегда хорошо был подвешен, хотя все, что я говорил, в сущности, было правдой – и о ее внешней красоте, и о внутренней цельности, страстном, не способным на компромиссы, характере.
Она выбрала самый простой способ: проследила, каким путем я возвращался с работы и старалась постоянно попадаться мне на глаза.
Сначала я ничего не понял, затем... Конечно, речь не шла с моей стороны о каком-то ответном чувстве, но я с удовольствием причислил бы ее к списку своих лучших побед. Но, опять, опять-таки, жена друга! Поэтому я старательно делал вид, что туп, как дерево, ни о чем не догадываюсь, очень любезно с ней раскланивался. Не знаю, сколько времени могло бы так все продолжаться, если бы не досадная случайность.
В тот день к концу работы ко мне забежал брат, так мы и шли с ним вместе, обсуждая какие-то наши проблемы, пока опять не появилась она. И тут брат неожиданно рассмеялся. Когда я его спросил потом, зачем он это сделал, он проговорил с восхищением:
- Ничего себе взгляд! Такой изменишь – сразу убьет!
Я спросил его, знает ли он ее, видел ли тот снимок в газете – ничего подобного.
- А что, тут какие-нибудь шуры-муры?
- Были, точнее, могли бы быть, но считай, что ты их в корне зарубил.
- Слушай, давай я ее догоню, все объясню!
Я бы, конечно, мог и сам так сделать, но счел тогда, что произошедшее даже к лучшему: вот такой, «хирургический», финал в наших отношениях, будет наименее болезненным.
Однако... эта боль в глазах, краска стыда на лице, не смертельный, но выстрел, безусловно достигший цели. Какой именно? Ах, стоит ли говорить?
С тех пор я ее практически не встречал, но странно: с годами она все больше выкристаллизовывалась в моих воспоминаниях, затеняя, а порой и вообще стирая в воображении действительных моих любовей и любовниц. Пока не осталась в нем единственным моим упреком, сожалением, но и радостью, как ни странно, тоже. И вроде бы неплохо сложилась моя жизнь, но настоящего, личного, счастья в ней так и не было.
Оно могло быть только с нею, теперь я точно знаю.
С другом тем я старался не общаться, хотя видел его часто совсем с другими женщинами – как видно, верность жене он не хранил. И вот однажды, совсем недавно, я все-таки решился, встретив его, расспросить, счастлив ли он, как обстоит его семейная жизнь.
- Жена? Какую именно из них трех ты имеешь в виду? С первой мы расстались уже через полгода после свадьбы, вторая сейчас где-то в Ростове, с третьей живу недавно, но вполне счастлив, хотя постоянно ревную – она ведь на два десятка лет моложе меня. Ах, эта! Ну, эта вообще с боку припека. Мы и встречались-то с ней совсем чуть-чуть.
Дальше разговор на меня переметнулся:
- Ну а ты? Где ты? Как ты?
Однако я отвечал машинально, совершенно ошеломленный:
«Господи! Как же так получилось? Как же я столь нелепо тогда поступил? Мимо счастья, мимолетного ли, на всю жизнь ли, пробежал, проскочил».
Да… много с тех пор воды утекло. Жена ушла от меня, дети разлетелись по городам и весям. Мне бы разыскать ее сейчас, но в таком возрасте...
Купить книги НИКОЛАЯ БРЕДИХИНА можно на сайте издательства ePressario Publishing: http://epressario.com/ , ВКонтакте: http://vk.com/epressario , Фэйсбук: http://www.facebook.com/pages/EPressario-Publishing 145967632136879 , Твиттер: http://twitter.com/,Google+: https://plus.google.com/ 113208001626112521255/posts
Поэт
Автор: Бредихин
Дата: 06.11.2013 10:13
Сообщение №: 9379 Оффлайн
- У меня был потрясающий отец: в лес, на рыбалку – мы всегда были вместе. Особенно мы с ним Москву любили, частенько сюда приезжали. Больше всего отец боялся, что я где-нибудь отстану, потеряюсь. И всегда вешал мне на шею этот жетон:
«В случае чего – встречаемся у памятника Пушкину, - говорил он, - там-то мы уж точно найдем друг друга».
Парень отвернулся к окну, стараясь скрыть наворачивавшиеся на глаза слезы. Я уж и сам был не рад тому, что спросил его, почему он носит на шее старенький пластмассовый жетон для входа в метро. Сколько же, интересно, лет должно пройти, чтобы такая незамысловатая вещица стала раритетом? Сто? Двести? Но в больнице молчанкой не отделаешься, поневоле приходится завязывать отношения.
Наконец, он продолжил:
– Когда его убили, я никак не мог придти в себя, потом сломя голову побежал на электричку. Целый день бродил по Пушкинской площади, повторяя: «Отец, ты многому научил меня в жизни, но почему же... почему ты не сказал мне, что на свете есть такая жестокая и несправедливая штука – смерть!»
Видя, что на сей раз парнишка замолчал надолго, я кивнул:
– Ясно. Ты в то время оканчивал институт, и сразу же после завербовался, чтобы отомстить за отца. Но война не твое ремесло. Даже амулет не помог, хотя жизнь, тем не менее, он тебе сохранил.
Парень молча откинул в сторону одеяло, показав мне две культяшки вместо ног.
– Помог? Этим? Я сейчас каждый день повторяю себе: «Эх, отец, отец, ты многому научил меня, но почему же ты не сказал мне, что на свете есть такая несправедливая и жестокая штука – жизнь!»
У меня не было никакого желания утешать сопляка. Чем он хотел меня удивить? Я такого в своей жизни навидался, до конца дней хватит вспоминать.
Помнится, привезли к нам «пополнение»: три десятка «блатных сыроежек» - ну из тех, у кого родители со связями, поближе к дому устроили, да и в части из них, кто на кухне, кто в больничке обретался. До сих пор никак в толк не возьму: кто, каким местом думал, собрав отовсюду за ночь этих необученных?
Что с ними дальше стало? А вы как думаете? Одного сразу ранили, увезли в госпиталь, наверное, потом комиссовали, двое, когда дело доходило до схватки, делались буквально зверями, как тот каторжник у Бальзака по прозвищу Обмани-Смерть. Остальных как косой выкосило. Может, это ему рассказать, интересно будет?
Но я слишком часто в последние два года мотался по госпиталям да больничкам, чтобы попусту время терять. Методика была давно отработана. Сначала необходимо завязать отношения с обслуживающим персоналом: прежде всего, конечно, с медсестрами, от них частенько больше зависит, чем от врачей. Потом найти ребят, с которыми в шахматишки можно сразиться, в крайнем случае – в домино. Еще библиотеку разведать, тоже немаловажно.
Сестренка мне попалась продувная бестия, мы сразу нашли с ней общий язык.
- Кстати, майор - подмигнула она, когда я уже уходил от нее, - может, вас перевести от этого лейтенантика «малахольного»? Уж больно он по ночам кричит.
- А что, здесь по ночам спать принято? – шутливо спросил я, подмигнув ей в ответ со значением.
Она, довольная, рассмеялась.
Когда я вернулся, жетон валялся возле двери с оборванной истлевшей суровой ниткой. Да, черт меня дернул за язык - наступил парню на больную мозоль. Я поднял затертый кругляшок и бережно положил его на тумбочку возле кровати соседа.
- Что, обиделся на меня? - спросил я примирительно.
- Нет, - сухо ответил он. – Просто я не хочу больше носить его.
«Эка удивил! Не хочешь, как хочешь, хозяин – барин», - усмехнулся я про себя.
Да, «лейтенантик», действительно, был малахольный, но палата на двоих – такое ведь тоже не часто выпадает.
По тому, как лежал парнишка здесь, заброшенный, неухоженный, видно было, что никому он не нужен, никого у него не осталось. Но это в моих глазах ничуть его не оправдывало. Даже в таком состоянии можно вернуться к нормальной жизни... Если столько лет назад это было возможно в случае с тем летчиком: Маресьевым или Мересьевым, который, потеряв обе ноги, потом снова вернулся в строй, чтобы продолжать бить фашистов, почему это невозможно сейчас?
Только ночью я понял, о чем меня сестра предупреждала. Стонал мой сосед во сне, и в самом деле, так, что кровь в жилах стыла. Я сам тоже кричу по ночам частенько. Это так, на вид, я еще мужчинка хоть куда, а сердце совсем истрепалось, стало как дырявый мешок. Особенно тяжко бывает под утро, когда сосуды вдруг суживаются, начинает трясти от холода, даже два одеяла не помогают, спасают только кошмары, да собственный крик от них, но когда-нибудь я не проснусь все-таки.
Ни матери, ни отца, один, как перст, родным своим надоел до смерти. При малейшей возможности стараются спровадить меня на больничную койку.
А парень все кричал и кричал, так что заснул я уже под утро, тут же, впрочем, проснувшись, уже от собственного крика.
Так и лежал в холодном поту, мысленно твердя себе:
«Нет, не вынесу я. Не вынесу. Не вынесу я его на себе…
Но ведь должен же кто-нибудь все-таки это сделать?»
Купить книги НИКОЛАЯ БРЕДИХИНА можно на сайте издательства ePressario Publishing: http://epressario.com/ , ВКонтакте: http://vk.com/epressario , Фэйсбук: http://www.facebook.com/pages/EPressario-Publishing 145967632136879 , Твиттер: http://twitter.com/,Google+: https://plus.google.com/ 113208001626112521255/posts
Поэт
Автор: Бредихин
Дата: 07.11.2013 10:27
Сообщение №: 9474 Оффлайн
Я взял тебя за руку, и мы пошли по улице, залитой лучами нестерпимо яркого солнечного света, обжигая босые ноги о раскаленный асфальт. И мы шли долго-долго, пока не оказались в поле, где стеной стояла пшеница. Мы отыскали небольшую тропинку в этой стене, и нас закрыло золотом колосьев.
Нас нашли спящими на траве уже под утро, и нам здорово попало в тот день от родителей.
* * *
Много воды с тех пор утекло, тебе уже не пять лет, как тогда, да и мне не три года, но если бы ты подошла ко мне сейчас и сказала:
- Пойдем на край света?
Я бы взял тебя за руку и пошел.
Опубликовано в газете «Коломенская правда», 1964 год.
Опубликовано в газете «Ленинское знамя», 1966 год.
Подлинник утрачен.
Реконструкция. 2012 год.
ТВОРЧЕСКАЯ МАСТЕРСКАЯ ПИСАТЕЛЯ НИКОЛАЯ БРЕДИХИНА NOTA BENE.
НИКОЛАЮ БРЕДИХИНУ
ТАТЬЯНА КЫРОВА
Какие края у света!?
Возможно, слегка фиолето...
Вы, разве их не видали?
Они же сплошные дали!
А может, цвета пшеницы,
Или игривой зарницы.
Какие края у света!?
Так значит и нет ответа...
В ответ на замечательную новеллу Н. Бредихина «На край света».
Поэт
Автор: Бредихин
Дата: 08.11.2013 11:35
Сообщение №: 9525 Оффлайн
- Здравствуй, Сашок! Не ругай, что давно не приходил к тебе - такая сумятица в чувствах, ничего не могу понять, весь мир будто с ног на голову перевернулся. И прости, что не буду сегодня, как обычно, наших друзей-товарищей поминать, вспоминать. Нарушу сложившуюся традицию.
Зачем же я все-таки потревожил тебя сегодня? Не ворчи, не кори меня, просто необходимость, боль привели. Мне почему-то кажется, что только ты один в состоянии мне помочь, хотя не уверен, захочешь ли? Да и к кому мне еще обратиться? Бобыль бобылем, не то, что ты. Вон могилка-то какая у тебя ухоженная! Ни травинки, ни соринки.
Не поверишь, но я впервые сегодня вот так, на кладбище, цветы принес. Простые, луговые, другие все равно здесь долго не пролежат. Бомжей вокруг, сброда всякого, как обычно, видимо-невидимо.
Ты знаешь, в последнее время я все чаще задумываться стал, как прошла моя жизнь. Понимаю - такое естественно в моем возрасте. С годами все чаще во сне, ни с того ни с сего, взрываются совсем рядом снаряды, лежат на земле окровавленные тела, подчас срываешься, начинаешь палить во все стороны, не разбирая. Ну а наяву больше вспоминаются гарнизоны, по которым постоянно мотался. Неустроенный быт, унылая, тусклая, однообразная жизнь.
Вспоминать то, вспоминаю, но не представляю себе, как мог бы прожить иначе.
Но я опять не о том. И даже не об одиночестве своем. Хотя, интересно, конечно, было бы знать, как так получилось? Что послужило причиной? Жизнь военного? Афган? Чечня? Спору нет, не каждая жена ожидания и страхи подобные вытерпит. И все же? Оторванность от жизни? Не научился в людях, женщинах разбираться, вот и промахнулся?
Вроде, все как у людей: квартира, землицы клочок, на котором можно поковыряться, двух детей на свет божий пустил. А не сложилось. Хотя и на гражданке частенько так у многих выходит.
Что помешало мне новую семью создать? И это мне не ведомо. Осознать не могу. Наверное, просто не понимал, насколько такое в жизни человека важно.
Только в последнее время вдруг зависть охватила: как тебе так удавалось, что жил и умер ты в любви, уюте, достатке? Что Людка, жена твоя, даже и не помышляет после твоей смерти о другом мужчине. Ну а дети, внуки твои – вообще отдельная песня, дружнейший народ.
Мои-то мне, как чужие. Да и что я в них вложил своего, кроме генов, если уже больше двадцати лет как в разводе с женой? Их другой человек воспитывал. Они обеспечены, уверенно по жизни шагают.
Хотя до сих пор в толк не возьму, зачем дочери нужно было уезжать в этот Люксембург? Любовь? Не могу поверить.
Любовь… Вот об этом как раз я и хотел сегодня с тобой поговорить. Тут по телевизору недавно сказали: ученые вывели, что любовь – просто болезнь, и даже формула ее расшифрована. А я смотрю на Людку твою и посмеиваюсь в кулачок - врут шельмецы, умники-заумники эти. Нет, любовь – не хвороба вовсе, любовь - дар божий, которым я почему-то оказался обделен.
Были ведь у меня и любовницы, и подруги, не расшаркивался я перед ними, подарками не задаривал, но никогда и не чурался женского общества. Как же без них! Вот только чувств ни к кому особенных не испытывал.
Сухарь? Однолюб? Да разве ж Нинка моя того стоила? Просто в трудное время перемен проклятых, разодравших в клочья родимую сторонушку нашу, не захотела в нищете жить, быстренько замену мне подыскала. Но как можно ее за это осуждать?
Любовь. Мне ведь седьмой десяток пошел, из ума я на старости лет выжил, что ли? Но не узнаю себя, откуда-то изнутри такие чувства наружу рванули, всю башку разнесли. Нежность, ласка, ревность даже.
Казалось бы, случайная встреча. Неожиданный разговор. Не молодуха, лет на пятнадцать только моложе меня. И замужем побывала, и ребенок есть, но не сложилась, как и у меня, личная жизнь. Простая, безыскусная, ни грамма косметики на лице, причесана, одета соответственно, а меня начало втягивать в нее, как в водоворот.
Как мне сохранить ее, чем заинтересовать? Какие струны затронуть в сердце? Не жмись, братка, подскажи! Чтобы было, как с Людкой твоей! Я ведь груб, неотесан, срываюсь по пустякам. Ничего не смыслю в таких делах, ничего не умею. Как так произошло, что другой человек мне вдруг стал настолько дорог? Что ничего мне уже не мило без него?
Тебе только одному пока скажу: надумал я переехать в другие края. Поближе к природе: на охоту, рыбалку чтобы ходить, как когда-то мечталось. Думаю, работенку какую-нибудь везде можно найти. Ну а не найдется, и без нее можно прожить. Деньги скопились кое-какие, да и пенсия по нынешним меркам у меня вроде бы неплохая.
Не знаю вот только, найду ли я общий язык с дочуркой моей избранницы? Все-таки, одиннадцать лет, на фотографии просто красавица. С мальчишкой было бы, конечно, не в пример проще, но тут уж - кого Бог послал.
Ты не сомневайся, хоть и уезжаю я далеко, слово мое твердое - во все наши даты памятные обязательно буду тебя навещать. Ты для меня теперь еще дороже, ближе, понятнее стал. Так что не таи обиды, лучше порадуйся за старика.
* * *
Другой, незнакомый город. Новые документы, новая внешность. Сорок лет, практически мой настоящий возраст. В прошлый раз почти старуху пришлось изображать. Кто он, мой следующий - ненаглядный, неназванный?
А может, здесь и осесть? Денег столько набралось, что за всю оставшуюся жизнь не потратить. Пора, пора бы остановиться, сколько можно по лезвию ходить? Уехать за границу, к примеру, как планировала.
Но не получается. Не знаю, почему я так поступаю с «ними». Понять не могу. Тут ведь не только деньги. Недавно я заметила: чем сильнее человек влюбляется в меня, тем больше я изощряюсь, в азарт вхожу, затягивая петлю. А равнодушных ко мне, наоборот, без сожаления отпускаю.
Казалось бы, все должно быть наоборот. Может, это болезнь, и по мне давно уже психиатричка плачет? Вроде, никому я не мщу, зла особого мне никто в жизни не причинял… Да и попробовал бы!
И все-таки… Заноситься никак нельзя. Наверняка рано или поздно найдется какой-нибудь «головастик», который поможет мне эту загадку разгадать. Да вот только поздно будет. Для меня.
Или, может, давно уже ищейки ментовские по моему следу, принюхиваясь, бегут. Уж больно длинный шлейф кровавый за мной стелется. И то верно: я ведь все пределы мыслимые превзошла.
Нет, пора, пора тебе, сестричка, на покой. Не играй с огнем. Не век веревочке виться.
Купить книги НИКОЛАЯ БРЕДИХИНА можно на сайте издательства ePressario Publishing: http://epressario.com/ , ВКонтакте: http://vk.com/epressario , Фэйсбук: http://www.facebook.com/pages/EPressario-Publishing 145967632136879 , Твиттер: http://twitter.com/,Google+: https://plus.google.com/ 113208001626112521255/posts
Поэт
Автор: Бредихин
Дата: 09.11.2013 09:31
Сообщение №: 9609 Оффлайн
– Сижу на больничном, немного простудился. Больше ничего. Но почему вы обо мне беспокоитесь?
Я положила трубку, подошла к окну. У кого тополя перед домом, у кого березки, а у нас – фруктовый сад. Огородили три клочка земли между асфальтовыми дорожками кустами крыжовника, а внутри яблони посадили, груши, вишни. Да не дички какие-нибудь, а хорошие сорта. И вот сейчас опутали ветки белые кружева.
Каждое утро этот человек, глубоко мне безразличный, в одно и то же время выходит из дома, идет дорожкой между деревьев. Я никогда раньше не обращала на него внимания и была совершенно права: все в нем жалко, от унылой физиономии до помятого костюма. Но каждое утро я встаю на полчаса раньше, чем нужно, для того только, чтобы посмотреть, как он уходит на работу.
Я заставляю себя вставать, заставляю себя смотреть. Меняется природа, погода бывает разной, а он остается одним и тем же. И это меня в нем раздражает. Так продолжается уже целый месяц.
Вы ничего не поняли? Я постараюсь объяснить.
Сегодня я встала утром как обычно. А ровно в семь часов подошла к окну. Но и сегодня, как и вчера, этот человек по имени Сергей не вышел из дома. Как выходил всегда с педантичной точностью, той же походкой. Я изучила расписание его жизни до мельчайших подробностей, а что не вижу, то без труда могу себе представить: вон за тем девятиэтажным домом у аптеки он садится в автобус и благополучно доезжает до своего завода. А потом, после работы, точно таким же образом возвращается обратно. Дело в том, что моя ежедневная орбита мало чем от его отличается.
Вчера я прождала до последнего, затем собиралась в спешке, чуть не опоздала на урок, а Сергей так и не появился. Весь день я пыталась понять, почему? Может, уехал отдыхать, а может, командировка? Был удобный момент прекратить надоевшую игру, но я сгорала от любопытства: что же все-таки с ним произошло?
Сегодня я не стала дольше торчать перед окном. Походила по коридору, преодолевая не раз уже возникавший соблазн: даже взяла в руку телефонную трубку, затем положила ее обратно на рычаг. Я знала не только расписание жизни Сергея, но и номер его телефона.
Однако телефон разделял собой воображение и реальность, игру и жизнь, нельзя было эту грань переступать. И все же я не удержалась от искушения. Может, оттого что игра перестала быть приятной, злила меня, и захотелось разом со всем покончить.
Впрочем, опять непонятно, нужно начать издалека.
Месяца полтора назад я почувствовала, что смертельно устала, никогда еще мне так не хотелось услышать «последний звонок». Я с трудом дорабатывала каждый день, считала недели, оставшиеся до отпуска. Стала взбалмошной, раздражительной. Нервы, конечно, нервы. Но ведь всегда нервы. А тут было что-то новое, неожиданное, серьезнее, чем обычно. Меня раздражало именно то, что раньше составляло мои маленькие радости в жизни.
Почему вдруг капель стала отдаваться в сердце? Почему солнце стало обжигать кожу?
Потом я поняла, что случилось. Просто во мне стали просыпаться чувства, они крали время у размышлений, мешали жить. Но разрешение загадки спокойствия душе не принесло. А спокойствие мне необходимо. Квартира, работа, дочь в третьем классе – все сейчас держится на женщинах.
Да, так дальше жить было нельзя. Я пыталась отыскать причину. Может, дело в том, что я одинока? Терпеть не могу определение «одинокая женщина», оно как клеймо неполноценности. Когда говорят так о мужчине, это звучит как реклама, а вот если о женщине, то непременно в укор. Короче говоря, я решила придумать своего рода игру, чтобы и отвлечь и развлечь себя одновременно. Не причиняя никому вреда. Представить себя влюбленной, страдающей, вздыхающей по какому-нибудь мужчине. Совсем как во времена юности. Пережить любовь именно в воображении. Ведь то, как это происходит на самом деле, нередко настолько пошло и низменно, что, уж конечно, никакого удовольствия доставить не может.
И действительно, мир преобразился, я почувствовала облегчение.
За что я выбрала Сергея? Во-первых, он – безлик, обыкновенен, можно вообразить о таком человеке что угодно. Во-вторых, меня покорило удобство: Сергей живет в соседнем подъезде, я могу часто видеть его. Кроме того, он холост. Воображение воображением, а даже в мечтах не хотелось бы никого обкрадывать. Моя игра как раз и нужна была для того, чтобы уберечь меня от какого-нибудь подобного сумасбродства.
Целый месяц я пыталась расшевелить себя, сделать так, чтобы стремительнее билось мое сердце, изводило меня нетерпение. Получился же тот идеальный вариант, который мне, собственно, и был нужен. То есть, игра игрой и осталась, и занимала лишь мои мысли. И вот мой неожиданный звонок. Я представила себе растерянное лицо Сергея. Конечно, не в моем возрасте и характере такого рода шутки. Тем более, с мужчиной. Нужно позвонить еще раз, извиниться. Игра не просто затянулась, она стала рискованной. Но мысли мои постоянно к тому разговору возвращались. Все-таки, здорово я Сергея ошарашила!
Как бы то ни было, я успокоилась, но тут же потонула в ворохе житейских новостей. Приехала мама из деревни, разохалась, что Верочка, внучка ее, похудела, развела такую стряпню да стирку, хоть из дому беги. Валентин, бывший муж мой, снова запил, вел себя отвратительно. На работе очередной аврал. И сражалась я, как Дон-Кихот. Только не с ветряными мельницами, а с мельницей-жизнью, которая, в какой уже раз, пыталась перемолоть меня.
Ну а после вновь наступило затишье. Я с улыбкой вспомнила о своем соседе. Было немного стыдно, что я его взбудоражила, да и забыла думать о нем. Сергей вошел в привычное расписание, но кое-что в нем изменилось: появились нетерпение, беспокойство. Походка другая – не под ноги стал смотреть, а по сторонам. Я даже отодвинулась в глубину комнаты, чтобы он меня не заметил.
Зачем я перешла эту грань? Знала ведь, что потом пожалею. Но было поздно: мысли воплотились в реальности и развивались помимо моей воли. Не загнать их в голову обратно. Впрочем, ничего непоправимо страшного не произошло. Это же мои мысли, кому они нужны? Надо только позвонить еще раз, рассеять недоразумение. Что я и не преминула сделать.
– Здравствуйте! Это снова я. Вы меня не забыли?
– Нет. Только думал, что вы мне позвоните гораздо раньше.
– Я была очень занята. Как вы себя чувствуете?
– Хорошо. Я давно выздоровел.
– Знаете, я перед вами виновата и хотела бы попросить прощения.
– За что?
– Я воспользовалась вами. Без вашего ведома.
– Непонятно.
– Ну, мне хотелось отвлечься, и целый месяц я вела игру: убеждала себя, что в вас влюблена.
– А, тогда все ясно.
– Вам это не кажется странным?
– Теперь нет.
– Почему?
– А почему я должен считать себя человеком, в которого невозможно влюбиться?
– О, это уже самомнение! Ладно, прощения я попросила, теперь осталось только попрощаться.
Он разволновался, заторопился:
– Подождите! Не вешайте трубку, выслушайте меня! Мы с вами не в одинаковом положении: вы мне можете звонить, когда хотите, а у меня нет такой возможности. Мне очень нужно с вами поговорить.
– В другой раз, хорошо? Я уже опаздываю на работу.
Он замолчал. Видимо, хотел попросить, чтобы я обязательно позвонила, и не через две недели, а хоть немножко пораньше, но все его чувства покорно уложились в одном только слове: «Хорошо!»
И тут я сама удивилась. Было чему. Впервые я потеряла над собой управление. Теперь следовало контролировать каждый свой поступок, но больше четырех дней я не вытерпела:
– Я все-таки решила вас выслушать. Но предупреждаю, что звоню в последний раз.
– Почему?
– Потому что это глупо, ненужно.
– Вы не правы. Знаете, тогда я хотел накричать на вас: нельзя же так – заинтриговать человека и в таком положении его оставить. Хотел потребовать объяснений: зачем вы свою игру затеяли, какого мнения обо мне остались? Ведь я не вещь, вы не имеете права так мной распоряжаться. И думать обо мне то, что, может, вовсе мне и не свойственно. Но это было сначала, а теперь я не буду вас расспрашивать или осуждать. Я вас прошу: звоните мне, когда вам заблагорассудится. Мне было бы приятно, что на свете есть кто-то, с кем я могу поговорить без утайки. Иногда так необходимо бывает посоветоваться о чем-нибудь, а не с кем. Я обещаю, что не буду пытаться узнать ваше имя, не стану разыскивать вас. Вы мне нужны как человек, понимаете?
Я ничего не ответила, но потом решила, что раз ему будет приятно, то и меня эти телефонные разговоры не слишком обременят. Чуточку кокетничала, пользуясь тем, что меня не видят, но лгать желания не было и, стараясь избегать каких-либо точных координат, все-таки рассказывала о себе правду. Хотя, что интересного я могла о себе рассказать? Все интересное кануло в прошлом.
Ах, какой радостной представлялась мне жизнь двенадцать лет тому назад! Я встретила Валентина, влюбилась, вышла замуж. Родилась дочь, было нелегко, но молодость и оптимизм все преодолевали.
Не сразу обнаружилось, как расходятся наши пути с мужем, но как я ни пыталась противостоять этому, ничего нельзя было сделать. Я шла вперед, а он опускался. Из жизнерадостного бесхитростного парня превратился в грубого мужлана, стал пить. Ходил по дому, занимал у соседей деньги на водку, не было никакой возможности оплачивать его долги. Однажды он жестоко избил меня и Верочку, после этого я сказала: «Хватит!» Подала на алименты, затем и вовсе развелась.
Но Валентин никуда не переехал, нам разделили квартиру, он поселился в той комнате, где раньше была у нас детская, по-прежнему буйствует. Хуже всего бывает, когда на глазах у Верочки он приводит домой женщин. Так что практически ничего не изменилось, даже развод не оградил меня от хамства и унижений.
Да, у меня не хватило духу отказаться от разговоров с Сергеем – единственного, пожалуй, развлечения в моей жизни. Наверное, его фраза «Вы мне нужны, как человек» удержала меня так надолго у телефонной трубки.
Сергей тоже дорожил нашими беседами, был очень тактичен, боялся обидеть, потерять меня. И все-таки однажды он не выдержал, в голосе его прорвалось отчаяние:
– Неужели мы никогда не увидимся?
– Нет. Если вы будете настаивать на встрече, я перестану вам звонить.
– Но это ужасно!
– Наш уговор должен остаться в силе навсегда.
Недели полторы я не подходила к телефону, затем победило обыкновенное женское любопытство. Я вновь стала наблюдать за Сергеем, причем не только по утрам, но и вечерами. Пытаясь поймать отзвуки наших разговоров в его лице, походке.
Наступили долгожданные каникулы, мама забрала Верочку в деревню, подруга звала с собой на турбазу, но мне не хотелось никуда уезжать. Я убеждала себя, что Валентин может спалить квартиру, уснув с незатушенной сигаретой, что нужно прочесть уйму книг, подготовиться к новому учебному году. Что вообще ни к чему куда-то уезжать, когда и у нас погода на удивление хороша.
Во дворе дома мы виделись с Сергеем почти ежедневно, иногда оказывались друг от друга буквально в двух шагах. Здоровались, перекидывались ничего не значащими фразами. Я делала все, чтобы он не узнал мой голос и, что гораздо сложнее, мой образ мыслей. Старалась выглядеть грубоватой и смешливой.
Вблизи было видно, что Сергей не так уж обыкновенен, что у него тонкие черты лица и очень добрая улыбка. Но я вспоминала его возглас: «Неужели мы никогда не увидимся?» и с горечью думала: как же этот человек, прикидывающийся по телефону таким рассудительным и деликатным, не видит, что я – это я? Грош цена всем его красивым словам, если, говоря о духовной близости, он так и липнет взглядом к внешней привлекательности. Нет в нем ничего особенного, он такой же, как большинство мужчин, для которых высокие бедра и размалеванные личики в женщинах куда важнее глубины чувств, строя души.
Наверняка он нарисовал меня в своем воображении какой-нибудь безмозглой блондинкой, кокетливой и длинноногой. Я на некоторое время даже вжилась в этот образ, разговаривала с Сергеем так, как может говорить и думать такая вот дура. Разницы он не заметил.
Однажды я спросила:
– Скажите, а какой вы меня себе представляете? Скорее всего, писаной красавицей? Хочу вас разочаровать, я внешне ничем не примечательна.
Он несколько секунд молчал, затем с дрожью обиды в голосе ответил:
– Врагу не пожелал бы такой пытки – думать о человеке, говорить с ним, не зная даже, как он выглядит. Я смотрю на каждую женщину вокруг, но не нахожу ничего похожего на то, какой вы должны быть. Я хочу видеть вас, поговорить с вами не о пустяках, а о том, что я пережил в последнее время. Почему вы так безжалостны и отказываетесь встретиться со мной? Вы, наверное, замужем?
Мы с ним никогда таких тем не касались. И я испугалась, солгала, ответила: «Да». Как всегда лгала, когда разговор заходил о том, кто я такая. Я построила легенду о женщине, которая работает с Сергеем на одном заводе, часто видит его, улавливает оттенки его настроения. Теперь добавилось, что эта женщина замужем. Легенда была безупречной, у меня не было никакого желания, чтобы Сергей когда-нибудь догадался, кто с ним в действительности разговаривает по телефону. Жить потом в одном доме...
И все-таки, его слова меня возмутили. «Смотрю вокруг...», «Хочу видеть вас...». Теперь я уже нисколько не сомневалась в том, что Сергей неискренен. Узнать, что женщина замужем и продолжать думать о ней, изъясняться ей в чувствах! Ясно было, что он ни о чем не помышлял, кроме легкой интрижки, которой можно потом прихвастнуть в кругу друзей. Не я играла, со мной вели игру, и принимать в ней участие я больше не желала. Меня унижало то, что я должна лгать, притворяться, изображать на лице равнодушную приветливость, здороваясь с Сергеем. Я его уже возненавидела. И ничего мне не хотелось больше. Только побыть одной, собраться с мыслями.
Жара стояла невыносимая, и я полюбила ходить в тенистый, неухоженный парк на берегу реки неподалеку от нашего микрорайона. Там было и прохладно и солнечно, и покойно и радостно, и многолюдно и так, что никто не мешал. В то лето разросся по всему городу донник, белый и желтый. Коварный медовый запах кружил голову, мутил душу. А ветерок шевелил волосы, и нельзя было от этой тревожившей ласки уклониться.
Не знаю, что привело Сергея на то место. Я вздрогнула от неожиданности, здесь я была беззащитна. Быть может, чем-то даже выдала свое волнение, и впервые Сергей посмотрел в мою сторону чересчур внимательно. У меня не нашлось сил с ним поздороваться, я сделала вид, что задумалась и не замечаю его присутствия. Я действительно ничего вокруг не видела, мне было страшно: вдруг он обо всем догадался? И казалось, что Сергей уже рядом, что не ветерок ласкает мои волосы, а его рука.
Мы сидели так в отдалении друг от друга около часа. Потом Сергей ушел на реку купаться, а я еще долго не могла разжать скрюченные пальцы, прогнать из сведенных мышц напряжение. Больше я на том месте не появлялась.
Я была выбита из колеи, не знала, как вести себя дальше. А вечером специально вырядилась по-старушечьи, сидела так перед домом. Моя маскировка сработала. Если и возникли у Сергея какие-то сомнения, то он, конечно же, с возмущением их отверг – у меня был вид пугала. Я еще минут сорок старательно так себя перед ним демонстрировала и вернулась домой обессиленная. Что-то надломилось в душе после этого случая.
Некоторое время я еще звонила Сергею, затем перестала. Я потеряла к нашим разговорам интерес. Наверное, оттого что захватила меня в свой обруч работа. Впрочем, отдых пошел мне на пользу: я уже не раздражалась по пустякам, ходила с дочерью в кино, виделась с подругами.
Дожди понемногу красили мир в серый цвет. Изморось лишь слегка кистью касалась, ливни не скупились на краску. Деревья обнажались, темнели. Особенно жалкими они выглядели в нашем саду.
Да, казалось бы, прошло наваждение, все нормализовалось. Как вдруг однажды утром разрушилось мое благополучие. Раздался резкий до нестерпимости телефонный звонок. Стегнул он меня еще до того, как проник в мое сознание, и я машинально рванулась было к телефону, а потом замерла.
Почему я решила, что звонит именно Сергей? Оттого, что я звонила ему всегда в это время?
Я испугалась смятения своих чувств. Будто подхватило меня течение и вынесло из крепости, которую я выстраивала почти полгода. И я осталась беззащитной, с жизнью наедине. Телефон звонил, не переставая, а я стояла у окна, не в силах пошевелиться. А что если завтра повторится этот звонок?
Я плакала и не могла остановить слезы. Не менее жалкой была, наверное, моя фигура, чем деревья внизу.
Сергей вышел минута в минуту, как обычно. Немного сутулясь, пошел по дорожке к автобусной остановке.
Купить книги НИКОЛАЯ БРЕДИХИНА можно на сайте издательства ePressario Publishing: http://www.epressario.com/, ВКонтакте: http://vk.com/epressario, Фэйсбук: https://www.facebook.com/epressario, Твиттер: https://twitter.com/epressario, Google+: http://google.com/+epressario
Поэт
Автор: Бредихин
Дата: 10.11.2013 10:24
Сообщение №: 9682 Оффлайн
Ленчик очнулся от сна и непонимающе пошарил по сторонам взглядом. Было темно, но если он действительно «выплыл», скоро должно рассвести. Он всегда вставал точно за час до рассвета, когда не пребывал в запое, внутренние «ходики» никогда еще его не подводили.
Вот и сейчас что-то из глубины властно толкало его: «Пора, поднимайся!», но Ленчик сдерживал себя, пытаясь разобраться в том хотя бы, где он находится. Главное, чтобы не в тюрьме и не в больнице.
В голове какой-то вязкий ком, он ничего не соображал. Кто-то сопит рядом. Вроде бы, она, Зойка – «маруха-замараха», боевая подруга серых дней и белых мышей, то бишь ночей. Значит, все в порядке, и в самом деле пора принимать вертикальное положение. Заодно и убедимся.
Он спустил ноги с дивана, с трудом разогнул подкашивавшиеся колени и побрел туда, где должна была находиться кухня. Точно, она. Ленчик включил свет и огляделся. Да, замараха, ничего не скажешь. Повсюду валялись залапанные пустые бутылки, в раковине до самого крана грязная посуда, на столе остатки еды. Испуганно шарахнулись врассыпную оживленно шевелившиеся кучки тараканов. На Зойку было не похоже, в общем-то. Видимо, под конец не удержалась и тоже, с ним вместе, вошла в «затяжной прыжок».
Кажется, в этот раз он впервые докатился до белой горячки. Серые, потом белые мыши, бесовщина и прочая дребедень... Ленчик сел на табуретку и сжал ладонями голову. Мучила жажда, хорошо бы чайку соорудить. Наверное, есть где-нибудь заварка, надо поискать по тумбочкам. Впрочем, вряд ли. Вечера два они так чифирили с кем-то, кого Ленчик уже не помнил, а может, и вообще не знал, что какой там чай!
Он, в принципе-то, никогда не бывал буйным, хоть и старался в периоды подобных «затмений» по возможности нигде на людях не показываться, а тут что-то кричал, кидался к двери, рвал на себе одежду и плакал, плакал. Гонялся по комнате за чертями, какие-то они были совсем маленькие, не больше мизинца, видимо, других по его душу не нашлось, но как тараканов - из всех щелей таращились, рожи корчили. Один особенно наглый, шустрый попался, Ленчик часа полтора пытался согнать его с люстры – кажется, все три плафона разбил.
Врут, наверное, люди, когда говорят после загула: не помню, убей Бог, ничегошеньки не помню. У него, во всяком случае, по-другому было: какие-то очень яркие куски, и кусков таких множество, а вот полную картину и в самом деле не восстановить. Да и зачем утруждаться – все другие расскажут, те, кто видел его со стороны. Интересно, сможет ли Зойка что-нибудь вспомнить?
Надо бы немного перекусить, заставить себя, но что толку: тут же обратно все вытошнит. Ладно, как там говорится: время – деньги. А без денег что человек? Букашка! Раньше он не верил этому, теперь знает точно. «Пора, Ленчик! Праздники кончились, начинаются суровые будни». Он поискал сумки и вздохнул с облегчением – хоть их не пропили и никто не стащил. Сумки были потрепанные, невзрачные, но специально прошитые внутри перегородками для бутылок, ни сантиметра лишнего места.
Он тихо затворил за собой входную дверь, хотя знал: Зойка - из пушки пали над ухом – часов до десяти даже на другой бок не перевернется.
2
Выйдя из подъезда, Ленчик наконец почувствовал, что совсем очухался. Донимала сухость во рту, тело ломило, но в голове уже была полная ясность. Даже излишнее возбуждение, руки тряслись, хотелось двигаться, говорить. Он похлопал себя по карманам в поисках курева. Куда там! Ладно, вот тебе и первое испытаньице: не «стрелять» и до «бычков» не опускаться, первую копейку – на сигареты, но пока не сшиб ее – терпи.
Рассвет вот-вот должен был наступить. По шоссе удобнее было добираться, но не хватало ему нарваться на патрульную машину с ментами, лучше дворами как-нибудь.
Пора, пора выплывать. Ему было страшно. Раз он дошел до такого состояния, дальше может случиться что угодно. Вроде как черт пригрезится, он на него с ножом – а на полу та же Зойка в крови плавает. Или еще что-нибудь в том же духе.
Как же с ним такое могло случиться? Со всеми бывает? Но он не такой, как все. Он Ленчик, Ленчик Акимото. Бывший Акимов Леонид Алексеевич. Бывший инженер. Бывший муж, отец, неплохой семьянин. Бывший человек.
Диплом с отличием, ни одного опоздания на работу. Кого это сейчас колышет? Деньги, только деньги мерило всему. Интересно, если бы он так думал прежде, может, и не разошлись бы они с женой? Нет, Ирину честными, «горбатыми», деньгами все равно не удовлетворить. В сравнении с тем, что гребут начальники цехов, директор завода, любые деньги для нее – лишь жалкие гроши. Все равно бы она пилила его, как та старуха из сказки. Господи, что с людьми только произошло? Ненависть, потерянность, зависть – как будто бы других чувств никаких и не осталось на свете.
И все-таки деньги... Без них ему точно не выплыть. С деньгами он Ленчик, Ленчик Акимото, без денег просто плесень, даже не дерьмо. Почему Акимото? А черт его знает! «Мы с ним были косые-косые, ну как япона мать!» Или вот даже стишок про него сочинили: «Встретил утром Акимото – не попал ты на работу!» Да, у Ленчика водились «шуршики» и тем, кто отдавал долги, всегда можно было у него призанять.
Раньше... это раньше он думал: дно есть дно, и уж если ты туда сверзился, то и не рыпайся. Нет, все не так, все не так на самом деле: «дно» бездонно, не только там, наверху, есть седьмое небо, есть и здесь восьмое и даже десятое дно.
Это раньше ему казалось, что здесь он будет никому не нужен, будет свободен. Как раз, наоборот, там, в прошлом, никто не обращал на него внимания, здесь же он просвечивался неустанно пучеглазым тысячеоким чудищем. Менты, эти проклятые менты, прежде они не удостоили бы его взглядом, а тут буквально охотились за ним. Еще бы, Ленчик не какая-нибудь мразь, у него-то найдется, чем заплатить за вытрезвитель, да можно и так пошмонать – куда ему жаловаться? А сколько любителей выпить на дармовщинку, просто завистников, ворья из тех, что шестерят на зонах, а здесь королями себя преподносят? Даже какой-нибудь чурка, образина чернозадая, и тот норовит втереться перед самым его носом, оттеснить в сторону, будто он не человек совсем, а пустое место.
Черт знает, почему он в этот раз сорвался, ведь он редко бывал в запоях. Может, оттого что сын, увидев его, мимо прошел, застыдился, даже не поздоровался. Может, еще что-нибудь. Какой смысл вспоминать? Важен не повод, важно, что потом произошло.
«Черт-черт-черт-черт! Очухивайся, Ленчик! Очухивайся, так же нельзя!» Он и так выбивался из графика. А расслабляться, запаздывать не было никакой возможности. Нет, он еще поборется. Как там, у Гончарова, Обломов разглагольствовал: «Другой...». Нет, он, Ленчик, не «другой». Пусть не по Обломову, пусть он давно уже не Акимов Леонид Алексеевич, а Ленчик Акимото, но Ленчик, ниже – ни-ни!
«Черт-черт-черт!» Нет, у него еще пока остались мозги. Ладно, потом про запои, что сейчас делать - было предельно ясно: нужно собрать денег хотя бы на мешок картошки, ну еще, чтобы контролеров умаслить в электричке. Там, в «белокаменной», менты хитрые, с утра его тревожить не станут, подождут, пока он хотя бы полмешка продаст, иначе придется «натурой» брать, а там и так уже у них, в ментовках, как овощехранилища. Но его и там уважали – гоняли, но не забирали: платил он аккуратно и не торгуясь. Разве что какая-нибудь сволочь заведется на участке, так ведь всегда можно сменить район.
Нет, мозги он еще не пропил, да и лето сейчас, летом только если наипоследний дурак пропадет. Пусть сначала самый крайний вариант – бутылки, дальше – больше, день-два, и он выправится, если только эта шалава Зойка не наделала долгов. Было так раз с другой, правда, «марой». Ему даже «счетчик включили», недели две он никак не мог выпутаться. С тех пор поумнее стал, понял, что из него маленького такого «кабанчика» хотели сделать. Здесь, внизу, все как у больших людей, только в микроскопическом, до смешного искаженном, виде.
По сути, он бомж – к жене в квартиру ведь не попрешься, но так даже лучше, сколько мужиков на его глазах из-за квартир поисчезало. Нет, он и здесь на плаву старался держаться: выбирал какую-нибудь бабу, только-только к пивнушкам скатившуюся, и жил с ней. С бабой все проще – и постирает и пожрать сготовит, да и заразу не подцепишь. С бабой всегда просто, если есть хоть какие-то деньги, а без денег он никогда не бывал.
Пора, пора включаться в работу. Главное сейчас в скорости, в том, чтобы нигде не углубляться, только по «сливкам», только по «сливкам», и как маятник: тик-так, тик-так, туда-сюда. Вот и первая, третья по степени удачливости, из любимых его помоек, к первым двум он, считай, опоздал. «Черт, какой же день сегодня?» Этого он не помнил, а день очень важен. Вот если бы воскресенье, или хотя бы понедельник. Остались ведь еще чудаки, которые работают.
Сюда-то он пришел как раз вовремя: рассвет только забрезжил. Но рассветет очень быстро, мешкать нельзя. В его распоряжении буквально десять, в лучшем случае пятнадцать, минут. Место было удачное: от домов в небольшом отдалении – с одной стороны какой-то склад, с другой будка дворницкая, еще – гаражи самостройные. Конечно, за неделю и тут какой-нибудь самозваный «хозяин» мог объявиться, но вряд ли – здесь обычно Федя заправлял, дворник, с утра к контейнерам никого не подпускал. Злой, как пес, а еще хуже баба с ним – Клавка, бывший штукатур со стройки, язык как бритва. Ленчик вообще на обострения идти не любил, да и вообще предпочитал поменьше «светиться». Как только появлялся кто, он тут же уходил. Днем проще, если баки не опрокидывать, мусор не разбрасывать, никому ты не нужен, но днем лучше по электричкам пошастать или возле палаток у вокзалов. Хорошо хоть со сдачей бутылок нет проблем.
Шесть баков здесь, все на месте. Полны, даже с верхом, да и мусор вроде бы сухой. И никого вокруг. Кажется, улыбаться начала ему фортуна, хорошая примета: как день начнется, так он и сложится. Ленчик обошел сначала вокруг баков, заглянул за кирпичную ограду: не все люди козлы, не все стараются разбить «посуду», чтобы никому не досталась, не все стараются бросить ее как раз в тот контейнер, что погрязней. Сумки набрались быстро, и можно было даже и не упорствовать дальше, но всякий вариант надо отрабатывать до конца. Лишнее можно где-нибудь и припрятать поблизости, а пока он пристроил в кустах добычу, чтобы не засвечиваться с нею и, надев перчатки, быстро прошелся по верхам. Да, живут же люди, ему бы так! Интересно, какое сегодня число месяца? Должно быть, как раз получка. Дело шло споро, но Федя, Федя, вот-вот он должен был появиться.
Ленчик сделал, уже было, шаг в сторону от последнего, шестого, контейнера, как вдруг углядел в нем краешек мешка. Нет, удача и вправду в тот день была фантастической. Уж он эти мешочки хорошо знал: внутри там то, что сдать невозможно – сплошь жестянки и склянки из-под дорогого импортного пива, однако сами мешки совершенно новые, полбутыля за такой, особенно если на рынок отнести, обеспечены. Он трясущимися руками развязал рогожку, даже тесьма была та же, знакомая, и потянул за дно, чтобы всю эту дребедень в тот же бак высыпать. Однако на сей раз мешок оказался непривычно тяжелым.
Ленчик вздрогнул, оглянулся тревожно. Вот так его, тепленьким, взять, а внутри расчлененка, голова-то вряд ли, ну а что-нибудь из других частей – пожалуйста. С ним никогда не случалось, Бог миловал, а ребята рассказывали. А тут еще Федя, Клавка-то обычно позже приходит. Одним словом, неприятностей не оберешься. Нет, уж лучше ноги в руки, от греха подальше. И все-таки...
А вдруг что-то другое? Он тогда век себе не простит. Медлить, однако, нельзя было. Ленчик попытался прощупать содержимое мешка и вздохнул с облегчением, вроде бы, на расчлененку не смахивает: было бы помягче, да либо пятна сверху, либо внутри полиэтилен. Ладно, надо брать, а там видно будет. Ленчик потянул вверх дно мешка, из него тотчас вывалился большой и тоже новехонький рюкзак. «И это вполне, вполне сгодится!»
Он быстро взметнул рюкзак на спину, еще раз огляделся в испуге, потом нашарил в кустах сумки и на мгновение задумался, куда ему теперь идти. Проще всего – к Зойке, скинуть «товар» и дальше за работу, чего утру пропадать, столь удачно начавшемуся? Но достучишься ли до нее, до Зойки, в таком ее состоянии и в такую рань? Разбудишь соседей. Да и рюкзак, что там в нем? Придется тогда с Зойкой делиться. Нет, лучше ей, пожалуй, не знать. Надо покумекать, осмотреться. Спешить, суетиться в таком деле ни к чему.
У него были свои места заветные. Там в кустах, у ограды детского садика, как раз канавка хорошая. Положить туда добычу, забросать ветками, и снова на охоту. Конечно, кто-то может и проследить, перехватить добытое, но в этом месте такого с ним пока не случалось. Ленчик быстро прошмыгнул между домами, пристроил сумки в канаве, посмотрел на скинутый наземь рюкзак. Черт бы его побрал, этот рюкзак. На что он может пригодиться? Слишком новый, добротный, будет смотреться на нем, как на корове седло. Впрочем, это сейчас у него, Ленчика, вид как у пугала, а в Москву с огурцами или капустой в самый раз будет. Вот только что там внутри?
Ленчик помедлил: «что если...»? Была у него такая мечта. В самые отчаянные минуты она поддерживала его, выносила на поверхность. Сколько раз он крутил в голове разнообразнейшие варианты сценария. Вот он только на подходе к какой-нибудь помойке, и вдруг бандиты, в масках, возможно, на машине, спасаются от преследования, бросают в мусор туго набитую сумку и удирают дальше. Он, Ленчик, выжидает, пока погоня промчится мимо, достает эту сумку, перекидывает ее небрежно через плечо и удаляется, как ни в чем не бывало. А в сумке пачки денег, глядишь, даже и доллары. Ограбили какую-нибудь сберкассу.
Он сжигает свою одежду, чтобы его не вычислили по приметам, одевается с головы до ног во все новое. Тратит деньги осторожно, не привлекая внимания. Устраивается на работу, со временем покупает квартиру. Нет, с Ириной он все равно не сойдется, но сыну, Вадику, будет помогать. Хорошо помогать. Чтобы и институт, и все остальное как положено. Начнется новая, нормальная жизнь. И он снова станет человеком. И больше не будет пить. И еще та девчонка, Ленка, если у него будет квартира, они поженятся. У него будет семья, нормальная семья. Деньги ворованные? Да плевать на это! Лишь бы ему не засыпаться. А уж он постарается не засыпаться, только бы Бог послал ему такую милость, самому-то не выкарабкаться.
Он долго оттягивал момент, так не хотелось разочаровываться! Какие уж там деньги, хорошо хоть рюкзаком осчастливили. Наконец медленно стал развязывать тесемки. Камуфляжная куртка, либо целиком костюм – чудеса продолжаются. Он развернул было куртку – великовата, но сойдет вполне... и остолбенел: прямо у его колен тускло чернела выпавшая граната.
Волосы на голове у Ленчика встали дыбом, весь сжавшись, боясь шевельнуться, он ощутил, как поползли вдоль хребта у него холодные капли пота. И казалось, вот-вот кто-то тронет его тихонечко сзади за плечо и с ехидцей спросит над ухом: «Ну что, очень любопытно?»
Минуты две он простоял так, в позе суслика, затем сознание постепенно начало проясняться. Что он, в самом деле: чека на месте, значит, можно и не бояться! Теперь он раскладывал содержимое рюкзака медленно, с крайней осторожностью. Штаны к куртке, но если бы только штаны. Два пистолета «ТТ», запасные обоймы к ним, пять гранат и две бомбы, из них одна с часовым механизмом, другая с дистанционным взрывателем. И все тщательно переложено, упаковано. Силен товар! Вот тебе и доллары! Ленчик присвистнул, но тут же зажал рот ладонью. Если его сейчас здесь прихватить, не отбрешешься, на адвоката денег нет, лет пять схлопочешь как минимум. Что за жизнь! Что же ему так «везет» в последнее время?
Он вытер со лба испарину, только сейчас заметив, что постоянно озирается по сторонам. Что делать? Обратно туда же находку, в мусорный бак? Но народ уже зашевелился, кто-нибудь обязательно заметит его, вспомнит потом, тут ведь не кило картошки. Да еще Федя проклятущий, черт бы его побрал. Здесь прямо и оставить? А пройдутся если по дому напротив, наверняка какая-нибудь бабка - божий одуванчик мучается бессонницей, смотрит неотрывно в окошко, давно уже его заприметила? В речку бросить, в пруду утопить? Кто-нибудь подорвется или пацанам каким, не в меру любознательным, в руки попадет. Думай, думай, Ленчик, есть у тебя еще мозги? Сунуть в рюкзак опять эти финтифлюшки и... куда? Дальше куда? В жизни его только бабы выручали. Благо, баб этих у него сейчас... К Вике, конечно, к кому же еще!
Он подхватил сумки и снова потянулся дворами, старательно избегая вылезать на проезжую часть. Вдруг менты... Впрочем, ну если даже менты. Пусть попробуют забрать его на свою шею. Что потом останется от их машины? Ленчик совершенно отчетливо себе представил, как подходит к нему какой-нибудь салажонок, только после армии, с наглой ухмылкой: «Эй, ты, алкашидзе, поди-ка сюда!» И как он сунет ему в руки гранату с вынутой чекой, и в глаза, в глаза ему посмотрит. «Что же ты, пацан, такой шустрый, а наложил сейчас в штаны?» Сволочи, нет, чтобы бандитов ловить, а только и смотрят, где бы пасть набить, коты зажравшиеся. Впрочем, мать ведь у этого пацана, девушка, а может, и жена, свой пацаненок уже. Чем он виноват? Что он может сделать с бандитом-то? Если такая уж у нас бандитская власть? Куда ему вообще идти при такой безработице? Надо же как-то кормиться, семью содержать.
3
Вика долго не открывала дверь, наконец, просунула в щель заспанное лицо в последней попытке от Ленчика отделаться.
– Генка спит. Чего тебе? На бутылку, что ли?
– Да я вроде бы у тебя никогда не занимал.
– Кто знает, может, уже докатился?
– Нет, Вика, я вернулся.
– В который раз?
Она хотела было захлопнуть дверь, но Ленчик успел вставить ногу в проем.
– Соседей разбудим. Я на минутку, ладно? Давай поговорим.
Напоминание о соседях подействовало, Вика нехотя распахнула дверь, отстранилась.
Провела его на кухню. Села на табуретку, зевнула, зябко запахнула халатик.
– Ну, говори, что ты хотел сказать?
– Викуша, ты не обижайся. Ну, я долго отсутствовал... так получилось.
– Однако ты наглец. Как будто я тебя не видела с очередной твоей замухрышкой, это же помойная яма, «за стакан» девочка. Может, еще прикажешь после нее спать с тобой?
Ленчик помялся.
– Ладно, Викуся, я виноват, конечно. Сорвался, еле вот выкарабкался. А спать тебе со мной вовсе не обязательно. Я просто вещички свои у тебя оставлю, а вечером заберу.
Вика вздохнула, поостыла немного.
– Вещички-то хоть не краденые?
Ленчик разозлился.
– Ладно, нет, так нет, хватит шутить!
Он поднялся, вскинул на плечо рюкзак.
Вика поняла, что перегнула палку.
– Хорошо оставляй. И не строй из себя обиженного, сам виноват.
– Исправлюсь, вот те крест, – пообещал беззлобно Ленчик.
Выскочив за дверь, Ленчик, наконец, почувствовал в себе прежнюю уверенность. Да, времени много потеряно, но что-то еще можно наверстать. Закончив с бутылками, он поработал пару часов на разгрузке, ему отдали должок, к вечеру в карманах ветер уже не гулял. Камуфляжку он продал. Никаких камуфляжек, хотя вещь, конечно, соблазнительная. Лучше, чтобы его в таком виде не примечали, слишком он известная личность. («Слышь, иду и вдруг Акимото в «защитке», не поверишь, прямо Рэмбо, япона мать!»). Всяко может быть: всплывет где-нибудь рюкзачок этот в сводке. Нет, береженого Бог бережет.
Куда теперь? К Зойке? Неплохо бы, но нельзя надолго оставлять без присмотра заветный рюкзачок, а к Зойке с ним заявиться – тюрьма верная. Куда еще можно пойти? Нет, только Викуся и остается, проклятая Викуся, Вечная женщина, как ни крути, а все дороги ведут не в Рим, как во всем мире принято, а именно к ней.
Деньги, расцеловать бы того, кто придумал эти шуршунчики. Ленчик купил торт, бутылочку финской клюквенной водочки, двухлитровку «Доктора Пеппера», пиво «Монарх». Но этого было мало для примирения, он прихватил одну видеокассету и пару аудио, из тех, что Генке очень нравились. Размягчить Вику легче всего было через ее пацана. Денег не осталось даже на трамвай, да когда он на нем в последний раз ездил с билетом-то?
Войдя, он первым делом выложил покупки на кухне и сделал вид, что торопится уходить.
– Ну, ты и лис! – Вика расхохоталась – Тактика питекантропа, но действует безошибочно. Психолог, ничего не скажешь.
Ленчик развел широко руки в стороны и шутовски бухнулся на колени.
– Я же от чистого сердца, Викуся. Прости меня, подлеца!
– Ладно уж, оставайся, – вздохнула Вика. – Но только до утра! Потом чтобы больше ноги твоей здесь не было.
– Ясно, ясно, Викуся, яснее некуда, до утра, только до утра! – засуетился Ленчик. – Утром, как нечистую силу, еще до рассвета, словно ветром сдует. А что, картошечки свежей, жареной, не найдется у тебя? Можно с огурчиком. Весь день маковой росинки во рту не было.
– Понятно, только скинь ты свое барахло помоечное, знаю, что в перчатках, как аристократ, работаешь, но все равно, Господи, в ванну скорее, как же от тебя несет! Иначе никакой картошки! Забудь!
Клюквенную Ленчик не стал, хотя любил очень, только пива стакан себе и позволил. Смотрел на раскрасневшуюся Вику даже с некоторой завистью.
– Что, сорваться боишься? – спросила та с насмешкой.
– Боюсь, – кивнул Ленчик, – веришь, в этот раз до чертей допился. Никогда такого не было, ты же знаешь. Люстру разбил, из посуды что-то.
Вика так и прыснула от смеха, затем посерьезнела.
– Ленчик, это конец. Дальше либо тюрьма, либо психушка.
– Знаю. Но что делать?
– Жить.
– А как жить?
– В смысле «где»?
– Нет, в смысле «как»?
Вика пожала плечами.
– Ну, тут я тебе ничем не помогу.
– А кто поможет?
– Ты же мужик, кто тебе должен помогать?
– Мужик...
По глазам Генкиным он видел, как доволен тот кассетами. Такая малость для счастья нужна мальчишке. Они с Викой допоздна смотрели видео, потом она постелила ему на раскладушке. Ленчик тут только почувствовал, как он устал, за день набегавшись, но спать ему, конечно, не дали. Больше чем на полчаса Вику не хватило, она проскользнула к нему в темноте, разлохматила голову.
– Пойдем ко мне!
Но и усталость прошла, тело налилось сладостной истомой: ванна, картошечка с огурчиком, теперь вот Викуся – много ли человеку надо?
– Сто раз зарекалась, – лениво запоздало сокрушалась Вика, – так ведь и СПИД, и сифилис, любую заразу можно подцепить. Не разберу я тебя, Леонид – то придешь, то уйдешь. Чего душу травишь? Уж иль к тому иль к другому берегу. Да, наверное, это я во всем виновата: мне бы отшить тебя раз и навсегда. Я ведь молодая еще, вполне могла бы выйти замуж по новой. Ну, не получилось один раз, так не все же мужики – сволочи. Дать объявление в газете, глядишь, какой-нибудь завалященький нашелся бы и по мою душу.
Она замолчала, покосившись, не спит ли он. Но он лежал молча, с открытыми глазами.
– В принципе, я тебя понимаю, Леонид, просто так на душе у тебя. Ты ведь не за себя, ты бы не пропал, за других больной... Я и сама во многом не могу разобраться: вроде бы, и интересней, и свободней жить стало, и нет этой унизительной беготни по магазинам, денег мало, но не в них дело. Просто грязно, гадко, мерзко, душа оплевана. Вроде бы, чем не жизнь, а ничего не надо, ничего не мило, такое впечатление, как будто это не явь, а сон, кошмарный, грязный, мерзкий и гадкий сон. И только один такой сатанинский сон кончается, только просыпаешься с облегчением, что все позади, что ты проснулась, как наваливается новый кошмар, еще более грязный и гадкий. И можно с ума сойти: неужели не будет конца этому, неужели на эту мразь и грязь уйдет вся оставшаяся наша жизнь?
Он не ответил, только молча придвинул ее к себе. Она уткнулась ему в грудь и тут же уснула.
А он почему-то долго не мог сомкнуть глаз. Ладонь продолжала ощущать ребристую тяжесть гранаты. Что могло заставить этих ребят в спешке рядом с домом такой груз выбросить? Это ведь не ерунда какая-нибудь, игрушки серьезные. Пистолеты, гранаты – еще куда ни шло, а вот бомбы такие, не самоделка, наверное, сумасшедшие деньги стоят. Да и за деньги достать не просто – при очень большом желании вполне можно отследить, откуда дровишки. Не надо быть специалистом, чтобы понять такие вещи.
А может, это как раз те же деньги? Та удача, о которой он мечтал в последнее время? Бог смилостивился. Ведь если это хорошо продать, то деньги получатся немалые. Впрочем, на квартиру все равно не хватит, а тогда какой толк – все равно разлетятся, сколько ни насобирай, он уже не один раз в этом убеждался. Хотя... почему не хватит? Квартиры бывают разные, можно самую захудалую, да и еще поднабрать, главное, чтобы был стимул. Вот только кому продать? Не встанешь же с таким «товаром» на рынке?
Тюрьма. Никогда еще он не подходил так близко к этой черте, за которой, по его понятиям, кончалась жизнь. Говорят, и там жить можно, но можно ли там остаться человеком? До сумы он, Ленчик, уже докатился, значит, и здесь немного осталось? Собственно, а на что он надеялся? Все не сразу, все по ступенечкам: сначала бомж, затем алкаш, первый запой, теперь вот черти стали мерещиться, что дальше? Рано или поздно: либо цирроз печени, отек мозга – сколько его «знакомых» так уже сгинули, либо перед смертушкой очередные какие-нибудь адовы круги.
Как-то в электричке он ехал рядом с двумя мужиками. Одеты были более или менее чисто, не совсем уж бомжи, но, чувствуется, из тюрем не вылезали. Но никакой «романтики», никакой бравады. Разговор, как ни странно, шел вокруг того, есть ли у кого какой угол, а есть ли у такого-то телевизор, а вот у этого даже холодильник, но главным образом – как и где можно найти хоть какую-нибудь работу. Ленчик был потрясен тогда, он вдруг увидел, что он не перед чертой, а, по сути, давно пересек ее. Дно есть дно, это на небе не сажают, а здесь, на дне, только шаг в сторону сделай.
Да, риск большой, конечно, но есть ли у него другой какой-нибудь шанс? Шанс на что? Вновь стать человеком? Но разве сейчас он не человек?
Внутренний «хронометр» сработал безотказно. Ленчик встал, на привычном месте нашел свои сумки. Одежда была тоже на месте, но выстиранная, выглаженная.
Викуся выглянула из кухни.
– Иди, поешь чего-нибудь.
Ленчик замялся.
– Да я не хочу.
– Ладно, ладно, не опоздаешь ты на свою «работу», мне же не впервой тебя снаряжать.
Он поковырялся в яичнице, затем ощутил проснувшийся голод. Поел быстро, плотно. Надо бы побриться, но бритва там осталась, у Зойки. Все там осталось, хорошо, хоть сумки забрал. Вернется ли он к ней? Вряд ли. Надо бы что-то подыскать другое. Если уж баба скатилась до такого, лучше не рисковать.
Вика положила на стол деньги.
– Слушай, мне тут зарплату дали сразу за три месяца. Я знаю, что иначе ты чуть ли не неделю будешь раскручиваться. А так можешь сразу начать.
Мысли у Ленчика лихорадочно заработали.
– Я отдам, – пробормотал он, – с процентами даже отдам.
– Да уж, пожалуйста, – пожала плечами Вика, – иначе мы с Генкой с голоду помрем.
– Я быстро отдам... – кивнул Ленчик, соображая, что ему теперь делать.
– Побриться, прежде всего, – вздохнула Вика, – одеться чуть поприличнее. Но у меня по-прежнему как раз то, что ты не любишь, "первомужнее", что мой бывший впопыхах восемь лет назад оставил.
Ленчик поморщился, кивнул, но потом спохватился.
– Телеги нет, тележка у Зойки.
Вика пожала плечами.
– Ну, это уже твои трудности. Я спать пошла.
Да, это его трудности. Он брился медленно, тщательно, выигрывая время для размышлений. Нет, к Зойке он не пойдет – Зойка ломоть отрезанный. Значит, либо призанять где-нибудь тележку, заплатив за прокат, либо батрачком «двугорбым», верблюдом то бишь, к кому-нибудь за ставку либо за процент.
4
Через пару дней тележка у Ленчика уже была своя, собственная, потекли денежки. На рынках он не бывал, поближе к метро выгоднее было обретаться. И вопрос, куда определить содержимое рюкзачка, так и не сдвинулся с места. С «черными» если связаться? Так ведь «кинут»! «Белые» тоже могут «кинуть», а то и «сдадут».
– Привет, Акимото, зазнался, не узнаешь! Когда за вещичками-то придешь?
Во рту Зойкином зияла свежая пробоина – двух передних зубов как не бывало, но улыбалась она так, что от глаз виднелись только щелочки.
Как это она поднялась в такую рань? Видимо, допекла жажда. Или специально пришла, чтобы его отловить? Ленчик покосился на начинавшие прибывать легковушки. Зевать нельзя было, перекупщиков, таких, как он, хватало. Упустишь момент – и «товар» мимо носа уйдет, или пропустишь раннюю, удобную по времени, электричку. Потом не наверстать.
– Привет, чего тебе?
– Что же ты так ушел, даже не попрощался? Хоть бы записку оставил, – сопела Зойка в непритворной обиде, – чем это я тебе стала не мила?
Ленчик промолчал, не находя, что ответить. Грубить не хотелось, и не было времени объяснять.
Зойка сама помогла ему.
– К той вернулся, которая с ребенком?
– Да, Зой, ты уж извини.
– Ну-ну, а я что? А я как?
Ленчик опять виновато промолчал. Ему было даже жаль Зойку, покатилась теперь с горы. А баба неплохая, одна фигура чего стоит. Но это лишь ускорит процесс – на таких всегда спрос, не пропустят, особенно по пьяному делу.
– Неужели жениться надумал? – затаенно спросила, наконец, Зойка.
– Ну, не жениться пока, но... – пожал плечами Ленчик почти утвердительно.
Зойка удивленно покачала головой.
– Да, ты можешь, верю. Значит, и на мне бы мог?
Она вздохнула, погрустила, затем наморщила лоб, перейдя к главному.
– А ведь ты мне должен остался. Мы остались должны, – уточнила она со значением.
У Ленчика на душе захолонуло. Неужто, и в самом деле, нахватал он долгов? Его так и тянуло спросить: сколько? Но Зойке только покажи слабину, будет доить его, как корову.
– Знаю, – ответил он важно и вынул две крупные купюры. – Только ты больше не рыпайся. Я с бабами не дерусь, но для такого случая могу сделать исключение.
По тому, как Зойка среагировала, Ленчик понял, что никакого долга, собственно, и не было, это так просто, Зойка содрала с него «за постой». Ну и ладушки. Впрочем, Зойка тут же сориентировалась, принялась канючить что-то про люстру, посуду.
– Да какая люстра, Зоенька, зайчик, – оборвал ее Акимото, – забыла, кто тебе ее купил? «Посуда»! Не смеши меня!
Он прихватил в руки тележку и уже на ходу бросил Зойке:
– А вещички мои продай, они мне больше не нужны.
Если, конечно от них что-то еще осталось, столько времени прошло. Да, Зойка, Зойка, мара ненаглядная, пошла-покатилась по рукам. Но как-то на Ленчика эта встреча подействовала, он не удержался, на обратном пути крепко «принял», очнулся только к ночи в тупике, где стояла электричка. Тележка, деньги, ботинки – где они? Так и приперся к Вике босой.
Бесполезно. Жизнь кончилась. Неужели кончилась жизнь? А стоит ли? Стоит ли дальше упорствовать? Он никогда не запивал у Вики, старался в такие моменты куда-нибудь от нее перебраться, но идти на сей раз было некуда. Ленчик понимал, что он у края пропасти, и остался ему только один неверный шаг. Выйди за дверь – и все, дальше бездна. В таком его состоянии что-нибудь с ним обязательно произойдет.
Он пил и спал, накачивался медленно, к вечеру как раз доходил до отключки. Не буянил, но чувствовал, что Вике с ним тяжело, и она еле сдерживается, чтобы не указать ему на порог.
– Я понимаю, тебе бы одному сейчас немного побыть, – Вика вздохнула, решившись, наконец, – но нам уйти некуда. На работе отпуск, мать умерла, как ты знаешь, в кино сейчас никто не ходит. А Генку больше никуда не выпрешь, целыми днями в «Денди» играет. Слушай, может, в лес съездим? За грибами. Или ты совсем не в форме?
– Давай лучше в сад.
– В какой сад? Откуда у нас сад? Ты, Леонид, скоро совсем на небо улетишь от своей «дуриловки».
Ну, до «дуриловки» дело еще не дошло, деньги есть пока.
– Деньги есть, все равно ведь пропью. А так, может, закончу пораньше.
– Ну, тут тебе долго пить. Тут у тебя еще видик, телевизор, приставка для игр вон у пацана. Нет, приставку ты подарил вроде?
Ленчик поморщился.
– Я серьезно. Что ты меня, совсем считаешь… Там я видел объявление в газете. Позвони.
Вика пожала плечами. Погремела посудой. Затем вернулась, потормошила готового вновь погрузиться в сон Ленчика.
– Где газета?
Когда он очнулся, никого в квартире не было. Вика с сыном заявились лишь к вечеру. Она была возбуждена, давилась от хохота.
– Ну, была я там. Такой же, наверное, ханурик, как и ты, хотя и молодцом держится. На работе три года назад участок выделили, а у него до сих пор: заборчик, невесть из чего сляпанный, сарайчик метр на метр, в туалет и то в кусты ходить нужно, и ничего... кроме картошки. Но уже предупредил, что картошка его, картошку он не продаст.
– Вот и хорошо, – кивнул Ленчик, еле удержавшись от того, чтобы не икнуть.
– Что хорошо? Что без картошки? – расхохоталась Вика. – Удачно ты нас сплавить хочешь. Что мы там делать-то будем? Сейчас ведь не весна.
Она вдруг осеклась.
– Понятно. Я дура. Дура по жизни, как ты это называешь.
Ленчик порылся в шкафу, протянул Вике деньги. Подождал, пока Вика их пересчитает.
– Мало?
– Ну, ради такого дела можно и призанять. Только...
Ленчик кивнул.
– Помню. Телевизор, видик, стереомагнитола. Все, что подарил, подарил, а это – по первому требованию. Теперь вот участок еще. В случае чего продаем, деньги делим пропорционально затратам и вложенному труду. Годится?
– Годится. Дело не в деньгах...
– Знаю, знаю. Я тебя просто жизни учу. Ты не виновата, ты учительница, сначала тебе вдалбливали, потом ты сама, до сих пор вдалбливаешь. А жизнь это жизнь, так устроено, она может нравиться или не нравиться, но другой нам не дано.
– Нет, это не жизнь, – упрямо помотала головой Вика.
– Ладно, – махнул рукой Ленчик, – жизнь или не жизнь, но ты и себе и мне делаешь благо. Ты всем этим пока пользуешься, ну а у меня что-то за душой остается. Деньги у меня все равно бы пропали зазря.
Поэт
Автор: Бредихин
Дата: 11.11.2013 11:11
Сообщение №: 9790 Оффлайн
Ему надо было спровадить их. Мешали, очень мешали. Все мешало, даже еда. Ленчик часами лежал теперь в какой-то прострации, ничего не видя перед собой. Конец. Всему конец. У него нет больше сил дергаться. Жизнь? Нет, права Вика, это не жизнь. Это даже уже не сон. И нет никакой надежды на то, что это когда-нибудь кончится. Во всяком случае, ему ничего другого не увидать. Деньги, вещи – все ничего, если душа опоганена. Уж лучше вообще веревку на шею. Что в нем, в таком существовании? Может, он просто воспитан неправильно? Забили, как Вике, голову всякой чепухой, так нужно подтянуться, переделать себя. А зачем? Превратиться в скота, людоеда, идти по спинам, по головам?
И изменить что-либо невозможно, слишком далеко уже все зашло. А люди – бараны, которым осталось только превратиться в козлов. И самое простое – из этого кошмара сатанинского уйти. Кто вспомнит о нем? Кому он нужен вообще? Вике? Наверное, у каждого есть такая женщина, к которой мы плетемся, когда идти уже некуда, для которой мы все, а она для нас... Только обычно такие женщины тащатся за нами с самой молодости, а Вика три года назад появилась. Хорошая баба, конечно, чистюля, заботливая, верная, но толку-то что? Или Генка ее, гаденыш. Уж лучше бы волчонком смотрел, а то молчит, а сердцем, внутренне, к нему тянется. Бесполезно. У него есть свой сын.
У Ленчика была одна нехорошая черта: он был совершенно равнодушен к детям. Не понимал, как вокруг восхищаются какими-нибудь их ужимками, лепетом. Только своего ребенка он любил беззаветно, всего себя был готов отдать ему целиком, неразменно. Но его Вадя... сделал вид, что не узнал его. Ничего, глуп пока, разберется со временем. Деньги он им высылает, сколько может. Надо бы и на этот раз послать, зачем он все отдал Вике?
Свести счеты с жизнью – как самонадеянно сказано! Что ты для жизни? Песчинка. Не букашка даже. Ну, нырнешь в черную мглу, круги по воде разойдутся, и как прежде гладь, будто и не было тебя. Нет, он с треском уйдет, с музыкой. С жизнью он не собирается счеты сводить, но счет есть, и по-крупному.
Он достал рюкзак и разложил на полу его содержимое. Продать? Попадется обязательно, а тюрьма... да, для кого-нибудь дом родной, для него тут черта последняя. Рвануть, самому рвануть! Всех слишком много, всех не унести с собой, но даже если десяток, все равно остальным людям хоть чуть-чуть полегче дышать станет. А если найдется сотня, тысяча таких, как он? Неужели не найдется? Круги разойдутся, и снова гладь? На-кася, выкуси! На весь город две, пусть даже три тысячи подлецов. Это ведь не все, это ведь одни и те же воруют, над правдой, добром, Богом изгаляются, хотя каких только рож умильных не строят, какими только робин гудами, борцами, благодетелями, дурачками не прикидываются, а в сути своей просто сила нечистая, которую нет другого выхода, как только истребить. И кто ему эти бомбы послал, как не Божье провидение?
Ленчик вдруг ощутил облегчение. Посмотрел на руки – впервые за три года они не тряслись. Ленка! Как же он о ней забыл? Но кто такая Ленка? Выдумка его же собственная, миф, мечта. Ну, шел он по улице, поравнялся с девушкой, лет на пятнадцать моложе его. Что-то сказал ей, она рассмеялась. Шли, он молол какую-то чепуху. И она смеялась всем его глупым шуткам. «Слушай Ленок, сейчас кто-нибудь увидит нас, а я такой небритый, бродяга совсем, скажут: ну, Ленка, ты и нашла себе!» - «Ха-ха-ха!»
Дура, еще одна дура, что удивительного? Весь мир стоит на дураках. Но было как-то необыкновенно легко с нею. Он просто так, с кондачка, назначил ей свидание. И она пришла! Вот только он сам не решился подойти к ней. Кто он, и кто она? Он бомж, алкаш, а она девчонка, чистая, нормальная. Он шел за ней, узнал, где она живет. Как пятнадцатилетний сопляк дежурил вечерами возле ее дома, ждал, когда она выйдет. Миф! Кто она? В лучшем случае, такая же, как Вика. В худшем – все они потом одинаковы: упреки, скандалы, затаенная злость. Те же проблемы: квартира, работа, деньги, этот сумасшедший, ненавистный мир.
Нет, Ленка, лучше поставить тебе памятник. Во имя Прекрасной Дамы, как раньше рыцари, подвиг совершить. Да, рвануть все это к чертовой матери! К японской матери! Ленчик Акимото, Ленчик Камикадзе, не косой, не косой совсем, совершенно трезвый, но очень злой, япона мать, очень злой!
Япона мать! Гады, козлы, сволочи! Сколько вы меня унижали, сколько я из-за вас асфальт лизал. Сколько вы травили меня всякой дрянью в моем отечестве, а я жив еще, и вас с собой унесу.
Мысли неслись по инерции, но все встало на свои места давно уже. Акимов Леонид Алексеевич. Он больше не Ленчик, просто Леонид. Он проверил пистолеты, думал, забыл уже, – сколько лет прошло после армии, но руки – не голова, сразу все вспомнили, едва только металл лег на ладонь. Нашел кусок ткани, соорудил два кармана на внутренней стороне ветровки. Готово! Рассовал по карманам гранаты, рюкзак на место убрал.
Вышел на улицу. Куда теперь? Свести счеты. С кем? Мафия? Ради Бога! Вполне подходяще. Гранату под иномарку, обойму разрядить, если выскочить успеют. Еще иномарка, еще граната. Ноги как-нибудь унесем. Чертовы бандюги, куда они только подевались все? Лишь к вечеру он, наконец, нашел то, что искал: «Вольво» перед коммерческой палаткой и две здоровенные рожи в нем. Другие, наверное, дань собирать пошли.
Точно! Из одной палатки вынырнули, в соседнюю направились. И среди них Кыжа – кто ж его не знает? Гора, только маленькая ростом, заплывшие жиром свиные глазки. Ленчик стал неподалеку, расстегнул куртку. Сами подойдут: кто такой и так далее. Конечно, вообще-то, вооружение у них - не чета его. Из гранатометов на трассе шоферов-дальнобойщиков расстреливают, автоматы – уже вчерашний день. Но на сбор выручки наверняка приехали безоружными, чтобы дурачками прикинуться, если вдруг заметут. А через час выйти из ментовки с ухмыляющимися рожами. Да и кто их заберет? Сколько дней потом менту и его семье жить останется? Тут вам не Москва! Нож в бок - и был ли такой человек?
Но «крутые» лишь мельком взглянули на Ленчика, о чем-то поговорили в машине – не видно было за затемненными стеклами - и не спеша покатили дальше. Ребята солидные или прикидываются такими. Он покрутился немного, но былого куража уже не было, да и мала, мала была его «артиллерия».
Пятеро бандюганов, иномарка – неужели так мало стоит его жизнь? Рыба с головы тухнет. Вот и начнем с головы.
5
– Ну, Леня, ты и нашел нам заботу. – Вика была еще более оживленная, радостная, чем обычно. Она поставила в вазу букет из полевых цветов. – Ты у нас теперь барин, у тебя свое имение. Там такая красотища! Слушай, не пора тебе самому туда проехаться? Но тоже нет житья от этих нувоворишей. Было место чудесное – Анина дача называлось, а теперь, видите ли, конезавод. Конезаводчики у нас уже появились, представляешь? Я говорю, дурдом. Но с каким размахом сделано! Можно на пони детям покататься, взрослым поучиться верховой езде. Лень, ты как насчет верховой езды? Слабо тебе?
Она вздохнула, глянула на него просительно.
– Лень, помоги сделать ворота, а? Забор мы кое-как с Генкой осилили. Сколько ты будешь сидеть здесь, как сыч?
Ленчик промолчал.
– Слушай, а ты совсем пить перестал, – радостно болтала Вика, когда они сели за стол, – заметил? Это хорошо.
– А у тебя есть?
Вика осеклась.
- Ну, я, действительно, дура! – пробормотала она и нехотя достала из холодильника початую бутылку клюквенной. Генка бросил вилку и ушел в свою комнату. Но Ленчик и глазом не моргнул.
– Эх, что ж ты раньше-то! Надо было перед едой, а не после.
Вика кисло улыбнулась.
– Давай я еще положу.
– Положи, отчего не положить!
Они думали, что он снова заведется, но Ленчик парой рюмок ограничился. Дал Генке денег на видеокассету, тот принес какую-то комедию, как ни странно, удачную, они хохотали до слез. Но Ленчик как бы раздвоился. Если бы они знали, что это его прощальный вечер! Пусть таким и запомнят его, пусть не думают о нем плохо. Сегодня, сегодня он смеется, а завтра просто труп. Если можно назвать трупом те ошметки, что от него останутся.
Он поднялся, как обычно, за час до рассвета. Прошмыгнул на кухню, стал не спеша нашивать карманы, крючки. Растолкал Вику пораньше, отправил их.
- Давайте, давайте, погода хорошая! Да и замерь там, какие нужны ворота. Хотя вообще-то, зачем тебе ворота? Калиткой не можешь обойтись?
- Ну, все ворота делают!
- У всех машины, ты что, рассчитываешь, что я тебе еще машину подарю?
Потом долго вертелся перед зеркалом: не выпирает ли откуда? Снова орудовал иголкой, пока, наконец, не хмыкнул удовлетворенно: теперь в самый раз.
Трудно сказать, кому пришла идея отделать то, что называлось «административное здание», плиткой под мрамор к какому-то юбилею, но с тех пор устоялось в городе прочно название: Желтый дом. В вихре перемен первым делом захотелось новоиспеченным деятелям заменить прежнюю плитку на новую, белую, но денег так и не нашлось.
Ленчик ожидал, что его засекут уже на входе, но там, как и прежде, сидел один только скучающий милиционер. И никаких охранников. На него вообще никто не обратил внимания, тем более что он тут же деловито прошмыгнул к лифту. А оттуда бодро прошествовал к заветной приемной. Уж там-то наверняка мент должен был сидеть, но никаких ментов - может, отлучился куда-нибудь? Впрочем, секретарша была жох-баба, почище любого мента. Так и впилась в Ленчика взглядом.
– На прием записаться? Сегодня не приемный день, приходите в четверг.
– Но мне очень нужно.
– Я же сказала: в четверг. И потом, вы уверены, что вам именно к главе, может, лучше к кому-нибудь из его заместителей? По какому вопросу вы хотели бы переговорить?
Она почему-то сразу Ленчика возненавидела, атмосфера между ними все более накалялась, того и гляди выставит его за дверь.
– В чем дело?
– Да вот, Александр Иванович, посетитель к вам, – залебезила секретарша перед неожиданно появившимся в дверях начальством, – я ему сказала, что не приемный день сегодня. Но в четверг... там как раз осталось местечко, если вы не возражаете, я его запишу.
– Мне сейчас нужно.
Александр Иванович внимательно посмотрел на Ленчика, затем шевельнул бровями в недоумении.
– Что же у вас за дело такой неотложности?
– Личное. Просто личное, – пожал плечами Ленчик.
– Хорошо, – просиял неожиданно Александр Иванович, – демократия на то и демократия, чтобы делать иногда исключения из правил. Прошу!
В кабинете он неторопливо снял пиджак, повесил его в шкаф на плечики, но узел галстука ослаблять не стал, деловито расположился в неглубоком крутящемся кресле и побарабанил пальцами по столу.
– Итак, я весь внимание.
Страх прятался в самой глубине глаз, тщательнейше маскировался Александром Ивановичем, но страх был сильный, сродни ужасу, панике. А может, Ленчику просто так показалось? И неожиданно для себя он вдруг размяк, потерял контроль над собой, и начал выкладывать этому продувному мужику всю свою жизнь развалившуюся, обиды, несправедливости, отчаяние. Умом он понимал, что его совсем не в ту сторону понесло, но не мог остановиться. И про работу, и про жену, про сына... Даже с Викой не был так откровенен, есть вещи, которые женщина понять не в состоянии.
Глава лишь на минуту прервал его, передав по селектору секретарше, чтобы на полчаса она его от всех отключила. Затем с тем же вниманием и озабоченностью принялся дальше Ленчика выслушивать. Но, собственно, что было рассказывать? До бесконечности, но об одном и том же. Наконец Ленчик замолчал. Наступила тягостная тишина. Однако глава быстро вышел из неловкого положения.
– Знаешь, а давай выпьем! – предложил он неожиданно. – Так, чисто символически, по наперстку.
Он достал из сейфа початую бутылку коньяка, два резных металлических стаканчика, тарелку с бутербродами, закрыл входную дверь на всякий случай. Ослабил, наконец, узел галстука, затем вообще его снял и аккуратно положил на край стола.
– Не квась носом, Леонид Алексеевич, – медленно проговорил он, махнув стопку. – Не у тебя одного так. Ты думаешь, мне легче? Думаешь, мне не хотелось бы по-человечески пожить? Но нельзя распускать нюни, понимаешь? Ты же мужик, в конце концов. Что же тогда женщинам, детям остается, если мы руки опустим? Петлю на шею? Погибать?
– Но что же делать? Надо ведь что-то делать, – прошептал в отчаянии Ленчик, глотая покорно коньяк, но даже не ощущая его вкуса.
Глава помолчал, пожевал бутерброд с рыбой, затем распрямился в кресле.
– Делать? А ничего не надо делать, – проговорил он со злостью. – Потому что ничего сделать нельзя. Ты не понимаешь, это система, мы против нее бессильны, ни тебе, ни мне, ни тысяче таких, как мы, ее не раздолбать. Шаг влево, шаг вправо – и пуля в лоб. Никаких разговоров. Надо просто ждать.
– Но чего ждать? – вскинулся Ленчик. – Все – страна, душа, совесть, все в пропасть катится. Чего ждать?
– Хорошо, а что ты предлагаешь? В полный рост, наизготовку? Ну, подскажи, может, ты самый умный? Что молчишь? Ну, одного, другого ты на тот свет отправишь, а что дальше?
– Дальше – ни одного подлеца не останется, если мы все встанем как один.
– Ой ли? – Глава усмехнулся. – Ты хоть сам-то веришь в то, что говоришь? Своих не останется, вон их сколько – желтеньких, черненьких, горбоносеньких. Как мухи слетятся... Уйду я, уйдет другой - можешь себе представить, кто на наше место придет?
Он махнул рукой, убрал коньяк и закуску и подсел к Ленчику поближе.
– Ладно, хорош сопли распускать, Леонид. Ну что, поплакались мы с тобой друг другу в жилетку? Но ты ведь не за тем пришел, правда? Тебе помощь нужна.
Ленчик отошел немного от горячности, пожал плечами.
– А что, это разве не помощь? Слово тоже может в трудную минуту, ой как поддержать.
Александр Иванович вздохнул, покачал головой.
– Тоже верно, только где найти слова такие? Чтобы люди сразу все поняли. Если бы такие слова были. А пока... давай-ка лучше по существу. Как я понял, главное для тебя сейчас квартира. Но тут как раз я ничем не могу тебе помочь, сам можешь представить себе, как сейчас с этим. Комнату в коммуналке – и то не надейся. Даже если и подмахну тебе какое-нибудь заявление, меня накажут потом, у тебя отберут.
Он задумался. Затем щелкнул пальцами.
– Вот что я тебе могу предложить: место в общежитии. Нет-нет, погоди, не морщись скептически. Я не паршивая овца, но тут определенно шерсти клок.
– Да кто же мне его даст, это «место»? – усмехнулся Ленчик.
– Это моя забота, – махнул рукой глава. – Я же все-таки власть, или ты забыл? Да, придется тебе опять на завод оформиться. Будешь числиться, даже суетиться немного. Там по полгода сейчас людям зарплату не платят, кто на тебя будет наседать? Занимайся ты, сколько влезет, этим своим плодово-овощным... бизнесом. Кому ты нужен? Там половина людей так живет. Подожди, я сейчас.
Он нажал кнопку селектора и тотчас преобразился. Лицо его приняло начальственное, беспрекословное выражение. Он раздраженно махнул рукой напрягшемуся было Ленчику: сиди, мол.
– Людмила Григорьевна, соедини-ка меня с Селивановым.
Александр Иванович зажал трубку ладонью и успокоил Ленчика.
– Не бойся, на твой завод обратно я тебя не пошлю. Понимаю. Подберем что-нибудь другое.
В трубке откликнулись, «глава» усмехнулся довольно:
– Да-да, это я, Виктор Прокофьевич. У меня к тебе дело, парень тут сидит хороший, надо бы ему помочь. Койку в общежитии, зачислить куда-нибудь.
Он терпеливо выслушал ворчание на другом конце провода и добавил жестко.
– Я понимаю, все понимаю. Но надо помочь. Это личная просьба, считай так. Нет-нет, не в твои заместители. Он вообще-то инженер, но кем угодно. Зарплата? Тоже не важно. Лишь бы числился. До лучших времен. Своих таких хватает? Тем более... Не бойся, он вас не объест.
Ушлый Виктор Прокофьевич тут же забубнил что-то о нуждах, о трудностях, он и с самого начала ничего не имел против хоть сотни Ленчиков, лишь торговался, минут пять ушло на какую-то занудную болтовню.
Александр Иванович гримасничал, качал головою, делал знаки Ленчику обождать, наконец, со вздохом облегчения положил трубку. Тотчас поскучнел, посерьезнел.
– Ну вот, Леонид Алексеевич, сделал, что мог.
Ленчик понял, что пора ему и честь знать, встал, поблагодарил, направился к двери.
Глава проводил его, легонько похлопал по плечу.
– Держись, Леонид Алексеевич, не сдавайся. Шанс я тебе дал, если и там сорвешься, пальцем не шевельну больше, чтобы тебя поддержать. Не подведи, одним словом.
Да, ну и сволочь, ну и мужик! Сразу за дверью наступило отрезвление, Ленчик ощутил себя как после гипноза. Как красиво ему зубы заговорили!
Ленчик с достоинством прошагал мимо стола с недоумением рассматривавшей его секретарши. Без заискивания, холодно поблагодарил, сказал: «До свидания!»
У двери в коридор он немного помедлил, сунул руку в карман куртки, сжал там проведенное через специально проделанное отверстие кольцо. Хитрый мужик, кому он на самом деле звонил, интересно? Может, и в самом деле на завод?
Однако в коридоре никого не было. Ничего не значит, стало быть, просто выдержал свою роль до конца, а сейчас трясущимися пальцами тыкает в телефон, кричит во все горло: «Вы что там, совсем расслабились? Спите, а у вас бомбисты-террористы по городу разгуливают. Немедленно ко мне, да ребят поопытнее».
Если учесть, что тут совсем рядом, и машина наготове, то как раз у входа его и встретят.
Он шел медленно, прислушиваясь, не подкрадывается ли кто сзади, замедляя шаг у каждого кабинета. От лифта отказался, неспешно спустился в вестибюль по лестнице, прошел мимо зевающего милиционера, вышел на улицу.
Как обычно, много машин у подъезда, поджидать его могут в любой. Куда теперь? Ленчик вдруг резко забрал вправо, оказавшись во дворе смежного здания. Зачем, он и сам не понял, теперь его могли блокировать сразу с двух сторон.
Хотя к чему, собственно, достаточно проследить за ним и взять тепленьким, врасплох. Тем более что он полностью расшифровался. Имя, фамилия, отчество – вот для чего, оказывается, понадобился тот звонок.
Он не стал садиться в трамвай, там не составило бы труда зажать его, скрутить ему руки, пошел напрямик, дворами. Иногда пережидая, оглядываясь. Нет, никому он, по всей вероятности, не нужен. Плут, хлюст еще тот, этот Александр Иванович. Заметил сразу Ленчикины выпуклости, моментально обо всем догадался, смекнул, если хоть чуть не так себя поведет – в рай, сиюминутно. Впрочем, в ад, скорее. И тихонечко, нежненько себя от смерти, в глаза заглянувшей, уводил, его, Ленчика увещевал, обезвреживал. Да и потом наимудрейше рассудил: глава-герой, раскусил, задержал террориста – на кой ляд ему подобные лавры? Медаль дадут, премию выпишут? В Москву переведут? Боже упаси! Здесь-то он – голова, а там кто будет? Там своих таких пруд пруди. Не хамит, ворует с толком, с чувством, с расстановкой – комар носа не подточит, такой пенек ничем не выкорчевать. А он еще перед ним душу раскрывал, сопли по столу размазывал.
А впрочем... Ничего не скажешь, молодец мужик, ума палата. Потому он и там, наверху, а ты, Ленчик, здесь, внизу. Все справедливо, как говорится, по Сеньке и шапка. Завод, общежитие, как он его ловко! Да на кой хрен ему, Ленчику, эти общага, завод? Облагодетельствовал, отец родной! Самого бы тебя хотя бы на недельку в цех какой-нибудь погорячей – в обрубку, например! Нельзя? Почему нельзя? Кто ты, барин? Голубых кровей?
Опять обман, опять правда за ними, за этими сволочами. Эх, Ленчик, куда тебе против них! А может, просто ты сам себя обманываешь, накачиваешь? Может, ты просто... струсил? Так, покуражился, чтобы перед самим собой покрасоваться, оправдаться?
«Трус? Нет, я не трус. Я вам покажу, вы меня еще попомните».
Он расстегнул куртку, завел часовой механизм, засек время. Полчаса, пожалуй, хватит. Ему стало страшно и больно, последние в жизни полчаса. Как в калейдоскопе закрутились в памяти наиболее яркие впечатления. Школа, первая любовь, как диплом после окончания института обмывали. Подрабатывали перед этим в каком-то совхозе, и там деньги им выдали одними рублями, почему-то его и троих его друзей это тогда оскорбило, они сложили все деньги в ведро и, недолго думая, заявились с ним... в «Метрополь». Сейчас бы номер не прошел такой, наверное, а тогда всем было весело, официант долго морщился, конечно, но, как говорится, деньги не пахнут, даже если только что от навоза.
Смешно! Дурь такая от смерти в двух шагах вспоминается. Господи, до чего дойти надо, чтобы было... смешно!
Все пути в их проклятом городе ведут либо к Вике, либо к рынку, что на пересечении трамвайных путей. Там ворье, рэкетиры, алкашня, вся рвань человеческая – проехать можно, но пройти никак мимо не дадут. Тут же окликнут, потащат к палаткам, где водка ну просто задарма. Тем более его, Ленчика. Ведь он вдвое, втрое добавит, лишь бы не «Особую техническую», не «Русскую метиловую», не «Столичную посинюшную», а хотя бы «Березку», хотя и в «Березке» той, почитай, все тот же осиновый кол…
Нет, лучше не рисковать, тем более что времени было предостаточно. Ленчик обошел подальше кругом и приблизился, наконец, к цели: череде неказистых частных домиков по правую от рынка сторону. Так и есть, тут они, братцы. Сидят человек тридцать, да не по-людски – на корточках, как в сортире, что-то между собой обсуждают. Саранча! Какого рожна вам здесь надо, кровососы задрипанные, своего отечества, что ли, нет? Лопочут что-то по-своему: шурум-шурум, бурум-бурум. Будет вам сейчас шурум-бурум! На рынках негде встать, хозяйничают, как дома и в голову не придет. Как можно терпеть такое, не татарское же иго? Вроде бы, свободный народ! Попробовал бы он у них так куда-нибудь сунуться! В какой канаве его потом с отрезанной башкой было бы искать?
Ленчик все больше распалял себя, подошел совсем близко. Сунул руку в карман, продел палец в кольцо.
– Эй, ребята, – проговорил он нарочито грубо, хрипло, – закурить не найдется? Угостите, чего вам стоит?
Они тотчас же замолчали, подобрались, кто смотрел с интересом на Ленчика, кто в сторону. Да, вы всегда вместе, друг за друга, в этом ваша сила, но сейчас в этом ваш гроб.
Ответил тот, конечно, кто за старшего. У них иерархия и тщательно, ревностно соблюдается.
– Отчего не найдется? Кури, брат, угощаю, – спокойно ответил Ленчику полноватый пожилой мужчина и протянул ему пачку «Мальборо». Щелкнул зажигалкой. Помахал рукой в ответ на «спасибо» и повернулся к своим как ни в чем не бывало: снова шурум-шурум.
Как ни накручивал себя Ленчик, а злости не было: конкретный обидчик, виновник – где они? Никто ему плохого слова не сказал. Он затянулся сигаретой и поплелся к трамвайной остановке. По пути вдруг вспомнил о часовом механизме, расстегнул куртку, торопливо отсоединил провод.
Да, размазня, ничего не скажешь. Никогда ему не подняться, ни капли в нем гордости, воли. Да и то верно: были бы они у него, не опустился бы он на дно. Что ж, пей – умрешь и не пей – умрешь, а может, как раз так честнее? Если ты не в ладах с этим миром, зачем тебе непременно поднимать его на воздух? С собой самим счеты и сведи, если уж тебе так приспичило.
Он подобрался к крайней палатке, порылся в карманах. Деньги кончились, с трудом он наскреб на что-то совсем непонятное.
6
Медленно наступало отрезвление. Ей-богу, что только на него нашло, сумасшествие какое-то. Могли погибнуть невиновные люди, много людей, женщины в том числе, дети. Во имя чего такие жертвы? За что он их приговорил? Та же Людмила Григорьевна эта, пусть мымра, стерва, но какое он право имеет посягать на ее жизнь? Да и самому – на кой хрен пропадать-то? «Есть же у тебя, Леня, мозги?»
Придумаем что-нибудь. А жить надо, хотя бы назло этим паразитам. Жить надо, Ленчик, надо жить.
Он сел в трамвай и тут же ощутил удар по плечу. Вздрогнул, осторожно оглянулся.
– Ленчик! Ты? – Серега Хапок, собственной персоной, сколько выпито-перевыпито с тобой, только сейчас ты совсем ни к чему. – А мы думаем, куда ты делся? Сегодня, ну вот сегодня утром, веришь, тебя вспоминали – где Акимото? Зойка всем раззвонила, что ты ее бросил, к учителке какой-то переметнулся. Да Зойка, лярва, соврет – не дорого возьмет. Видел ее без зубов-то?
И все норовил ударить, ударить его, чуть ли не визжа от восторга. Ленчика пот прошиб, он ужимался и ужимался, буквально вдавливаясь в стенку.
Он представил себе, как, будто в кино, медленно взлетают высоко в воздух оба вагона, разлетаются в клочья, объятые пламенем. Разворачивает рельсы ударной волной, сбиваются всмятку на шоссе рядом автомобили. И люди, люди, кровь, крики, гарь. Эх, Серега, Серега, дурья ты башка! Удар, еще...
Но Серега вдруг отстал. Почувствовал что-нибудь? Или вид Ленчика страшный на него подействовал?
– Слушай, ты, говорят, завязал? Правда, Ленчик? – Он посмотрел на Ленчика с уважением и даже некоторой робостью. – В самом деле, удалось?
Ленчик неопределенно пожал плечами, не в силах поверить: неужели пронесло?
– Да, вижу, – завистливо вздохнул Хапок. – Приоделся, чистенький. Белый человек! Ладно, удачи тебе, – сунул он Ленчику замызганную ладонь.
Повернулся было, но наткнулся взглядом на двух своих товарищей, напряженно следивших за ходом их беседы. Спросил больше для проформы:
– Слушай, раз уж у тебя так все хорошо, может, выручишь старого друга? Горит внутри, не могу, и все трое, как назло, на мели. Не везет весь день, с утра мутимся. Ты же знаешь, за мной не задержится.
И вправду, несмотря на прозвище, Хапок был феноменально честен на отдачу.
– Да нет у меня, – с сожалением протянул Ленчик, постепенно приходя в себя от шока.
– У тебя нет? У Акимото? – Хапок удивился. – Неужто точно насчет учителки?
Ленчик почувствовал, что Серега и дальше будет продолжать охать и удивляться, дабы убедить своих приятелей, что он сделал все что мог, да не получилось, мол, и протянул Хапку бутылку только что приобретенной «косорыловки».
– На вот, держи, чуть не разбил, зараза!
– Ага, а ты хотел от друга утаить, Бог бы тебя и наказал, – Хапок счастливо рассмеялся. – Нальешь?
– Да бери всю.
– Как всю, неужели не жалко? Может, с нами, а, Ленчик? Ребята классные, свои в доску.
Ленчик поморщился.
– Не обижайся, Серега, как-нибудь в другой раз. Но вернешь бутыльцом, не деньгами. Договорились?
– Лады, заметано, командир! – взвизгнул Хапок и повернулся к приятелям, покручивая радостно из-под полы бутылкой.
7
Деньги кончились. Надо все начинать сначала. Ленчик переоделся, нашел сумки.
Однако время было не самое удачное для промысла. А может, ему просто в тот день не везло? Заявился он поздно вечером, злой.
– Ты чего такой? И так поздно? – удивилась Вика.
– Деньги кончились.
– Вот и хорошо! – Вика обрадовалась. – А то ты ведь пока до последнего все не растрясешь, не успокоишься. Нам бы помог хоть чуть-чуть! А то эдак раскулачат тебя скоро, совсем ты нас заездил. Тем более что кончились наши каникулы. «Осень, осень, ну давай у листьев спросим...» Как сегодня улов-то?
– Да никак, – хмуро буркнул Ленчик, – на бутылку и то не набралось.
Вика наморщила лоб, затем улыбнулась.
– Эх, Ленчик, а еще говоришь, что у тебя мозги! По одному и тому же кругу ходишь, нового ничего не можешь придумать. А придется тебе, наверное, в сад с нами выбраться. Есть предложение. Там у соседей яблок – девать некуда, на свалку выбрасывают, знаешь, какой в этом году на них урожай... Смекаешь дальше?
– Взять авансом, продать, отдать деньги... – быстро прикинул Ленчик – А поверят в долг-то?
– Спрашиваешь! – протянула Вика. – Такие люди! Муж – военный в отставке, с Дальнего Востока приехали. Мы с ними каждый день вместе чай пьем. Да и у других этого добра завались, так что твори, выдумывай, пробуй, Леонид, свет ты наш, Алексеевич!
– Идея неплохая, – кивнул Ленчик, – надо обмозговать.
– А чего тут мозговать? – немного даже обиделась Вика.
Есть о чем мозговать. Жизнь кончилась, прежняя жизнь кончилась, начинается новая жизнь.
Общага? Почему бы и не общага? Тряхнем стариной. Яблоки, грибы, пусть, на худой конец, капуста, картошка. Поднаберем деньжонок. И Лена... Проверим на прочность: мечта или не мечта? Хорошо, если явь, а нет так... Вика? Дура по жизни... А может, это он сам по жизни... дурак? Нет, только не Вика, в самом крайнем случае Вика, хотя Генке помочь, конечно, обязательно надо. Парень хороший, если не таким ребятам, то кому же учиться?
Вот только с этими финтифлюшками что делать? А очень просто: завтра же, рано утречком, прихватив Генкины удочки для маскировки, лопатку для червей и... в ближайшем же овраге, к чертовой матери, не мудрствуя лукаво. Придет время, отроем.
Да, этак он сам себе, пожалуй, выроет яму. Рано или поздно, но кто-нибудь на его «клад» наткнется. А если он сам за ним вернется, уверен ли он, что никто не будет его там поджидать? Ленчик вдруг представил себе, как склоняется он над своим «добром» и неожиданно наваливается на него кто-то сверху, он вырывается, бежит, широко размахивая руками, вслед пуля, догонит или не догонит? «Беги, Ленчик, беги!»
Нет, он не хочет больше рисковать. Зачем? Это так элементарно – позвонить в милицию: что ж, мол, вы, разгильдяи? Но осторожненько, очень осторожненько, только из телефона-автомата и коротко – краткость сестра таланта – чтобы не засекли. И не дай Бог поддаться любопытству, с бугра издалека посмотреть, как они тот клад выковыривать будут.
Нетушки! На-кася, выкуси. Ищите дурака!
Опубликовано в № 1 «Коломенского альманаха», издательство «Советский спорт», Москва. 1997 год.
Опубликовано в сборнике: Николай Бредихин «Богоматерь Воплощение». Повесть и рассказы. Коломна, 1998 год.
Купить книги НИКОЛАЯ БРЕДИХИНА можно на сайте издательства ePressario Publishing: http://www.epressario.com/, ВКонтакте: http://vk.com/epressario, Фэйсбук: https://www.facebook.com/epressario, Твиттер: https://twitter.com/epressario, Google+: http://google.com/+epressario
Поэт
Автор: Бредихин
Дата: 11.11.2013 11:15
Сообщение №: 9791 Оффлайн
В тот вечер я был изрядно навеселе. Традиция у нас такая – встречаться раз в год выпускным классом. Ох уж мне эти встречи, чувствуешь себя после них, как оплеванный. Сам в толк не возьму, зачем я хожу на них, но посещаю исправно, ни одной не пропустил. Забавно, конечно, наблюдать: кто еще на ступенечку повыше вскарабкался, кто совсем «выпал в осадок». «Толстые и тонкие», как я их называю. Ну а мы с Игорьком из тех, кто вроде как посередине. Впрочем, в тот вечер как раз забавного мало было, вообще отвратительно. Нас только четверо собралось, мы сидели и не знали, куда глаза девать - это больше на поминки походило, чем на торжество. Короче говоря, настроение было самое подходящее для того, чтобы наклюкаться – вот я и перебрал.
Спасибо Игоречку – посадил меня в такси. Я все шумел, что-то доказывал, а тут сразу обмяк, угомонился. Было так приятно смотреть на мелькавшие фонари, фигурки прохожих, блаженно клюя носом, но такси всего за полчаса домчало меня до дому, и я остался стоять на пустынном тротуаре, готовясь к скандалу, который должна была закатить мне жена, несмотря на второй час ночи.
Две тени стремительно метнулись в сторону от подъезда при моем появлении. Это меня немного отрезвило: хулиганья в нашем районе хоть отбавляй. Прихватив на всякий случай кусок трубы, валявшийся на газоне, я резко распахнул дверь. Вроде бы никого. Тут-то как раз, поднимаясь по лестнице, я и увидел его.
Я вздрогнул от неожиданности и поначалу попытался оценить незнакомца в свете своих недавних мыслей. Щуплый, сутулый, на лице какое-то скорбное выражение. Ну, в случае чего, пожалуй, справлюсь.
Он взглянул на меня и тотчас отвел глаза в сторону. Может, воришка квартирный? Было что-то в его облике странное, несмотря на всю его невзрачность. «Это еще что за ископаемое?», подумал я и поймал себя на том, что стою и пялюсь на него, словно на музейный экспонат. А в руках у меня ржавая железяка, что я подобрал. Представляете картину? Ну, тут уж мне ничего не оставалось, как только с ним заговорить.
- Вы кого-нибудь ищете? Я здесь всех знаю, может, могу помочь?
Он весь сжался от звука моего голоса, такого неожиданно громкого в тишине подъезда. И отрицательно покачал головой.
Проще всего было бы спросить: «А чего же тогда ты здесь стоишь?», но грубить не хотелось. Человек, между тем, покосился на окно и снова вобрал голову в плечи. Я проследил за его взглядом, и меня осенило: там, возле детского «грибка», маячили две тени, завидев которые я и вооружился куском трубы.
- Это они тебя поджидают?
Он не нашел в себе духу соврать, молча кивнул.
Я сжал покрепче в кулаке свое «оружие» и потянул незнакомца за рукав.
- А ну-ка пойдем!
Он упирался, но я его все-таки вытащил из подъезда.
- Эй, вы, - закричал я «теням», - идите отсюда! Что вы пристали к человеку? Сейчас я соседей позову.
«Тени» замерли на какое-то время, затем дрогнули и растворились в темноте.
- Ну вот, - ободряюще подмигнул я своему новому знакомому. – Ты где живешь? Я тебя до дому провожу.
Он неопределенно пожал плечами.
Я разозлился, до меня вдруг дошло, что он еще не сказал ни единого слова.
- Ты немой что ли?
- Я далеко живу, - голос у него был глуховатый, с дребезжащей хрипотцой.
Я сморщил лоб, почесал затылок.
- Что же тогда делать? Метро не работает, такси не поймаешь. Да, тяжко тебе, парень! А чего они, собственно, к тебе привязались?
Он снова неопределенно пожал плечами: не знаю, мол, друг. Разговорчивостью он не отличался.
Я задумался – может, милицию вызвать? А вдруг эти подонки убегут, потом объясняйся. Был бы я трезвый хотя бы…
- Знаешь что, - сказал я вдруг неожиданно для себя, - пойдем ко мне. Переночуешь, а там видно будет – не станут же они тебя до утра дожидаться?
Не знаю, как уж мне пришла в голову такая идея, но только спьяну она мне очень понравилась. Не станет жена ругать меня при госте, а значит, оттянется до утра семейная ссора – мне так хотелось спать! Однако опасения мои оказались напрасными: Людка мирно дрыхла с детьми в маленькой комнате. Я разложил своему новому знакомому кресло-кровать, а сам улегся на диване.
Жена, конечно, утром чуть в обморок не упала, увидев, что я не только пьяным домой приперся, но еще и привел с собой ночевать какого-то забулдыгу. А я, когда все вспомнил, страшно удивился, что этот тип, который лежал сейчас на кресле-кровати, раскрыв рот и далеко запрокинув голову с кадыкастой шеей, не обокрал нашу квартиру и не сбежал.
Впрочем, Людка довольно хладнокровно проглотила пилюлю, приготовила завтрак, и только дверью хлопнула с такой силой, что не было никаких сомнений в ее настроении. Но ведь не каждый же день я так надираюсь, вот только зачем я привел с собой этого чудика, я и сам не мог понять. А тут еще нужно было разыгрывать из себя радушного хозяина.
Я сдернул с него одеяло.
- Эй, проснись, тебе к каким часам на работу?
Он вздрогнул, испуганно огляделся, потом провел рукой по лицу, успевшему за ночь обрасти рыжеватой щетиной. Я дал ему электробритву, а когда мы сели завтракать, повторил свой вопрос:
- Ты где работаешь?
- Так, где придется…
Но я уже перестал ему удивляться. К тому же пора было, я и так опаздывал.
Вышли мы из подъезда, и тут с меня последнее похмелье спало. Снова стоят в стороне те двое. Только уже не тени, а два типчика: один массивный, угрюмый, с шеей, как у борца, другой – поджарый, со скучающим, бегающим взглядом. Ну, думаю, сейчас достанется мне. Я не из робкого десятка, но здесь не драка предстояла, а избиение.
- Когда я не один, они не подойдут, - ответил он на мои мысли.
Еще того не легче!
- Тебя как зовут-то? Меня Вячеславом. – А сам краем глаза кошу, идут ли за нами те двое. Пылят, куда ж теперь от них денешься! Ну не подойдут, так не подойдут. – Звать-то тебя как? – снова спрашиваю.
- По-разному называют… - тихо он так отвечает.
Ну, уголовник, не иначе, надо же такое отмочить! Столько кличек, наверное, что даже имя свое забыл! Вот тут уж я хотел было сам подвести его к тем двоим и вежливо попрощаться. Не знаю, как сдержался. Прибавил я шагу, а он за мной, как собачонка. Так ни слова друг другу и не сказали до самой мастерской.
Вы наверняка заинтересуетесь, что за мастерская такая? Что я могу сказать? Понятно, это не то, о чем я мечтал в юности: кто бы мог подумать, что придется высекать на мраморных плитах: «Дорогому, горячо любимому мужу от безутешно скорбящей вдовы» или как тут один шутник заказал себе – «Жил как все, оттого и умер». А вообще-то, работа неплохая, мастерская у нас просторная, каждому небольшая комнатка отгорожена, здесь и творим. На жизнь, короче, хватает - жена не обижается, девчонки обе одеты, обуты. Чего еще надо?
Как пришел я, так сразу за работу взялся, с похмелья я обычно злой бываю на все эти «дорогому и любимому». Заканчивал уже с памятником, когда Игорек пришел. Ну, он, как всегда, кстати, проголодался я изрядно, а тут целая сумка еды и даже пива четыре бутылки. У меня просто глаза заблестели от удовольствия.
- Ну, Игоречек, ты гений!
- А то как же! Башка, как и у тебя, с утра разваливается. Как вчера добрался?
- Добрался, - ответил я уклончиво, а сам скорее за пивко.
Выпил залпом целый стакан.
- Хорошо, только теплое, - губы мои расплылись в блаженной улыбке.
- Ага, - беззлобно огрызнулся Игорь, - надо было еще холодильник с собой прихватить.
Разложили мы на краешке стола бутерброды, апельсины. А Игорек меня спрашивает:
- Слушай, а кто это у тебя там, в углу сидит?
Тут я про него и вспомнил, у меня чуть аппетит не пропал, но делать нечего было.
- Эй, - говорю, - иди сюда.
Он подошел, взял бутерброд, я ему пивка налил. Едим, пьем – все как в лучших домах. А Игорек с него глаз не сводит.
- Где это ты его откопал? – мне на ухо шепчет.
Я только загадочно усмехаюсь: знай, мол, наших.
Поговорили мы, ушел Игорь, смотрю я, где мой ненаглядный знакомый? А он сидит и молоточком по моему мрамору тюкает. Тут я его, признаться, чуть не пришиб. Целое утро я потратил на этот памятник, там одна плита под четыре сотни тянет, о работе уж и не говорю.
- Зачем памятник угробил, дурик, я тебе Рокфеллер что ли?
Он сжался в комок и молчит, мне его даже жалко стало. Оттолкнул я чудило это огуречное, смотрю на памятник - можно ли там что-нибудь исправить или безнадежное дело?
Зря я с ним, конечно, так грубо. Талант, видно, у мужика. По всей плите такой орнамент из дубовых листьев пустил, что не узнал я свою работу.
- Ладно, - говорю, - продолжай. Извини, что накричал.
Уселся я в сторонке, достал сигареты, покуриваю и за своим знакомым наблюдаю. Дмитрич, самый наш надгробных дел мастер, ему и в подметки не годится. Куда там? Такой тонкости работа, что хоть на выставку посылай. Техники маловато, правда, но талант!
Смотрел я до тех пор, пока самому стыдно не стало – я прохлаждаюсь, а за меня вкалывают. А он закончил и тихо так улыбается, в лицо засматривает: нравится мне или нет? Глаза мягким светом лучатся. Вот лицо у него некрасивое: худое, рябоватое, лоб низкий, нос картошкой, а как улыбнется, прямо красавцем становится, честное слово!
Так и пошло у нас дело: стучим потихоньку, благо заказов в ту весну было хоть отбавляй. У нас вообще в мастерской не принято заходить друг к другу: люди все подобрались серьезные, работают, а свободная минутка выберется, кто водку пьет, кто рисует, кто книжки читает. Разве что Игорек в обед заглянет, но это даже кстати бывало, потому что мы так увлекались, что и в столовую идти не хотелось.
Вот только те двое от нас так и не отставали, куда бы мы ни пошли. Но подходить, не подходили. Ну а я, помня его слова, никогда его одного не оставлял. Однажды решился я его все-таки спросить:
- Слушай, а чего эти двое к тебе привязались? Давно они за тобой так надзирают?
- Не помню, - пожал он плечами, - может, с Ивана Грозного, а может, с Ярослава Мудрого.
- Что же тебе, тыща лет, получается?
- Может, и так…
Вот тут, признаться, я даже и не удивился, как следует. Поверил, словно так и должно было быть. И не оттого, что он меня отучил удивляться, а просто странный он был какой-то: вроде и одет как все и подстрижен, да что-то не так. Не похож он ни на Игоря, ни на меня. Кажется, после этого разговора я и прозвал его Вечным.
Я как вспомню сейчас, так не было у меня никогда более счастливого периода в жизни, более близкого друга. Как выходной, так мы с ним этюдники через плечо и за город. Он особенно пейзажи любил рисовать, ну а я чаще всего и не рисовал даже, а за ним наблюдал. И такая меня жуткая зависть брала. Да и не любил я никогда пейзажей, а тут гляжу, и оторваться не могу. Видно, что не учился он нигде живописи, сам до всего доходил, но картины его были такие, в них не живопись – жизнь, правда одна. Как-то он себя прятал в глубину, а на передний план выставлял обыкновенные вроде бы, но совсем по-другому преподнесенные детали – смотрите, любуйтесь, мол. Многому я тогда у него научился. Я вообще-то всю жизнь художником мечтал стать, но как-то не сложилось. Картины мои нравились, но дальше моего дома и друзей не шли. Так я и растратил свою молодость на всякую чепуху: работал оформителем, декоратором. Женился рано, надо было на что-то семью содержать.
Наверное, я и в самом деле неудачник. От всего этого и попивать стал в последнее время изрядно: все хочу встряхнуться, а еще тошнее выходит. Жена ругает меня, перед детьми стыдно, но не могу удержаться.
…Эх, только недолго все это продолжалось! Друзья стали обижаться, что я совсем их забыл, на работе о Вечном прослышали, ходили, косились, интересовались, откуда такой появился? А потом в бой вступила тяжелая артиллерия – жена. Сколько, мол, будет жить у нас этот квартирант, у нас ведь не хоромы боярские – две комнаты, самим негде повернуться.
Вот тут я ей сгоряча все про Вечного и выложил. Никому, даже Игорьку не рассказывал, а с ней поделился. Зря, конечно. Как узнала Людка, так руками всплеснула:
- Да у него, наверное, и паспорта нет?
Ясное дело, отвечаю, какие паспорта при Ярославе-то Мудром? Жена в истерику.
Не знаю, слышал ли Вечный наш разговор, но только на следующий день подошел он ко мне и бережно так за плечо тронул:
- Уходить мне надо, Вячеслав. Пора.
- Как уходить? – возмутился я. - Ты из-за Людки что ли? Ерунда все это! Завтра же сходим в милицию, скажешь – память отшибло, ничего не помню: кто такой, откуда родом. Фамилию тебе дадут, имя, пропишут в моей квартире. Будем жить вместе, все тебя полюбят: жена, она так только – с виду строгая.
А он свое тянет: уходить да уходить. Куда ж ты уйдешь, спрашиваю? Он лишь неопределенно рукой машет. Долго я противился, потом сдался – ему видней…
Помню, дождик в тот день шел, мелкий, нудный, как осенью. Вышел я из дома один впервые за полтора месяца. Те двое так и напряглись, словно охотничьи собаки. Моей персоной они, как и следовало ожидать, не заинтересовались, поэтому я спокойно доехал до площади Трех вокзалов и минут пять раздумывал, на какой бы поезд купить Вечному билет. Потом Питер выбрал – тоже город большой, затеряться легко. Чувствовал я себя скверно, будто сам себе гроб шел заказывать. Вообще мне в последнее время какие-то странные мысли стали приходить в голову: зачем я ловчу, изворачиваюсь, живу не так, как хочется, как должно жить? Все зачем, да зачем. Ерзаю ночью в кровати, а мысли эти так и не идут из головы.
Но раздумывать некогда было, спустился я в метро, а сам все думаю, как он там, удастся ли ему убежать от тех двоих? Билеты в кино мне Игорек еще вчера купил, один я себе взял, другой Вечному отдал – в «Варшаве» мы должны были с ним встретиться. Посидел я в буфете, только ничего мне в рот не лезло.
Народу в зале меньше половины набралось, свет уже выключили, титры на экране пошли, а место возле меня все пустует. Нет Вечного. Не удался наш замысел. По моему плану он должен был из подъезда выскочить, помотать своих преследователей немного по городу, а потом забежать в кинотеатр и сесть рядом со мной.
Что-то там показывают, а я и на экран не смотрю вовсе, кошки на сердце скребут. Что же получается: я Вечного бросил? Сам врагам в руки отдал? Эх, Вечный, Вечный, и кто только послал тебя на мою голову!
Вдруг слышу, бежит кто-то по проходу и рядом со мной садится. Он! Никак отдышаться не может. Быстро плащ с себя скинул, я его надел. Только я хотел про тех двоих спросить, как вижу, они в зал вошли, по рядам высматривают. Зашикали на них, уселись они где-то с краю.
Времени в обрез, никак медлить нельзя. Я даже не простился с Вечным, сунул ему билет на поезд, встал и начал к выходу пробираться. Чувствую, те двое тоже поднялись. Выскочил я за дверь и побежал, что было сил. Три дня у Вечного копировал, как он бегает в нелепом своем плаще. Не знаю, как получилось. Наверное, неплохо, потому что они все-таки погнались за мной в метро.
Сели мы в разные вагоны. На следующей станции все сначала. Пришлось им в тот день попотеть. Мне-то легче, я здесь родился и вырос, а вот они с трудом ориентировались. Убежать я мог раз десять, но нарочно сбавлял скорость. Наконец остановился и в очередь встал у газетного киоска, а сам кулаки в карманах сжимаю. Ну, думаю, суньтесь – и за себя, и за Вечного отомщу. Конечно, они со мной расправились бы, но, как и следовало ожидать, приставать не стали: не один я был, в очереди стоял.
Ух, никогда я не забуду их злые физиономии, на всю жизнь мне этого удовольствия хватит. Поняли они, что их провели, и тут же обратно: к кинотеатру, наверное, отправились. А я даже и не предполагал, что они такую глупость совершат, хотел на работу пойти, а тут решил с Вечным проститься. Поймал такси и на вокзал поехал.
До отхода поезда минут десять оставалось, а он – нет, чтобы затаиться, у раскрытого окна стоит, шею свою длинную вытягивает, меня, по всей видимости, дожидается. Подошел я к вагону, а в горле, словно кость застряла – ничего не могу сказать, только гляжу на него и молчу. Собственно, и сказать-то мне нечего: прощай что ли, друг? И он молчит. Да и зачем говорить? Тут и не телепатия даже, мыслей никаких, а такое друг другу передали за эти десять минут, что кажется, будто полжизни протекло.
Тихо поезд тронулся, а я за вагоном иду, слезы у меня на глаза наворачиваются. Тут только очнулся, понял. Какой же я дурак, зачем отпустил его? Ведь те двое все равно его найдут. А то жили бы вместе, рисовали, и было бы в моей жизни все, как надо: мастерскую я бросил бы, нашли бы мы с ним работу по душе – не в деньгах, как говорится, счастье.
А он как будто прекрасно понимает меня, улыбается и молчит.
- Стой! – закричал я. – Не уезжай, Вечный!
А поезд уже скорость набирает, ничего изменить нельзя. Рыдания меня душат, грудь сжимается. Народ вокруг смотрит, удивляется, хоть и привычный к вокзальным встречам и расставаниям. А мне впору было схватиться за дверную ручку и состав остановить, такой силы было отчаяние. Колеса все быстрей и быстрей побежали, невмоготу мне стало за ними поспевать, я и отстал.
Часа три потом сидел в зале ожидания, в одну точку уставившись. Не плакал, не думал, а так… Будто душу у меня вынули и в химчистку понесли. А я сижу и дожидаюсь, когда ее обратно принесут и на место поставят.
Нализался я в тот вечер до чертиков, даже в вытрезвитель попал. Раздели меня там, на чистые простыни уложили, все как полагается. Домой рано утром добрался, а те двое стоят у подъезда – меня дожидаются. Но приставать не стали, видно, сам я их не интересовал.
Жена и ругать меня не стала: видит, стряслось со мной что-то необыкновенное. Сидел я дома целую неделю, даже на работу не ходил, на все мне наплевать было. Пить не пил, но курил до одури, в голове кроме табачного дыма ничего и не было. Никогда бы не поверил, что неделю вот так можно на диване проваляться и со скуки не умереть: телевизор и тот не включал ни разу.
Потом отпустило, прошло. Все у меня вроде бы хорошо сейчас. Те двое походили за мной с месячишко и отстали, больше я их никогда не видел.
Вечного иногда вспоминаю – хороший парень. Да и Игорек время от времени интересуется: где, мол, тот чудик, что все у тебя в мастерской ошивался? Девчонки мои тоже его забыть не могут – так он им в душу влез. Все у меня допытываются: когда дядя Вечный опять придет? Не придет он никогда больше, отвечаю. А они снова спрашивают: почему?
Что я им могу ответить?
Опубликовано в газете «Грань», 1993 год.
Опубликовано в сборнике: Николай Бредихин «Богоматерь Воплощение». Повесть и рассказы, Коломна, 1998 год.
Купить книги НИКОЛАЯ БРЕДИХИНА можно на сайте издательства ePressario Publishing: http://www.epressario.com/, ВКонтакте: http://vk.com/epressario, Фэйсбук: https://www.facebook.com/epressario, Твиттер: https://twitter.com/epressario, Google+: http://google.com/+epressario
Поэт
Автор: Бредихин
Дата: 12.11.2013 12:10
Сообщение №: 9880 Оффлайн
Вы слышите, как звенит колокольчик? У меня их целая коллекция. Собственно, не только колокольчиков, а самых разных музыкальных игрушек и инструментов. Такое у меня хобби. К сожалению, я совсем лишен способностей к музыке, сколько ни пытался научиться играть на чем-нибудь, ничего не получалось. И вместе с тем, меня повергает в трепет гармония звуков.
Нет, я не меломан, многих композиторов не понимаю и не люблю, но часто я закрываю глаза и наслаждаюсь звуками, которые меня окружают. Попробуйте, и вы услышите настоящий концерт в сигналах автомашин, ревущей, стонущей сутолоке города. Я проникаю в эти звуки, постигаю ими окружающий мир. А какая бездна переливов, оттенков в человеческих голосах, разговорах! Не буду продолжать – я могу о любимом увлечении говорить часами.
Порой мне до боли бывает жаль, что нельзя запечатлеть некоторые, особенно поразившие мое воображение, звуки, а ведь все они неповторимы, один и тот же инструмент каждый раз звучит по-новому. Зависит это от обстановки, от того, кто играет, от моего и его настроения – от многого.
Я купил переносной магнитофон, иногда он мне помогает. Записываю шумы строек, колокольные перезвоны. И даже пытаюсь выразить себя этюдами: «Конвейер», «Колокола и птицы»...
Свою коллекцию я собираю с детства, но именно собирательством так и не заразился. Увлечение мое носит совсем иной характер. Мало у меня каких-либо уникальных вещей, но с каждой связаны дорогие воспоминания.
Однажды я узнал, что продается старинный клавесин. У меня накопились кое-какие деньги, и я загорелся. Хотя понятия не имел, зачем мне столь расточительное приобретение.
То, что я увидел, превзошло мои ожидания. Наверное, я всю жизнь искал его, этот клавесин. Он был черный, с серебряными инкрустациями, необыкновенно изящной формы. Хозяйка, Софья Васильевна – милая старушка, встретила меня приветливо, угостила чаем с вареньем. Мы проболтали до полуночи, я чуть было не забыл о цели своего прихода. Софья Васильевна сама мне о ней напомнила:
– Я долго не решалась расстаться с этим инструментом, хотелось, чтобы он попал в хорошие руки. Но вам я верю. Берегите его. Обещаете?
Я не мог дождаться утра, отпросился с работы, и лишь тогда успокоился, когда клавесин воцарился посреди комнаты. Не было ему другого места, только посередине. Часами я на него любовался.
Лишь через пару недель я спохватился, что при покупке даже не поинтересовался, как клавесин играет. Да и играет ли вообще. С волнением я открыл крышку и дотронулся до клавиш.
После этого не мог уснуть всю ночь. Форма потеряла значение, остались только звуки невероятной глубины.
Я отдал бы полжизни за то, чтобы научиться играть на клавесине. Но даже за такой срок в лучшем случае удалось бы обучить меня нескольким простеньким пьескам. А игра в моем понимании – не ноты, а возможность жить и познавать музыкой.
Потом я нашел настройщика, он был к тому же неплохой музыкант. Но его игра не доставила мне удовольствия. В конце концов, клавесин настолько меня измучил, что я, несомненно, продал бы его, если бы смог без него обходиться дальше. Но он как бы разделил мою жизнь надвое.
Жгучее желание услышать, как клавесин поет в полный голос, не оставляло меня. Долго я думал, как это желание осуществить и решил поместить в газете объявление: «Кто хочет поиграть на клавесине, обращаться по адресу: улица Ручейная, дом 18».
В редакции на меня посмотрели как на сумасшедшего:
– Вы что, шутите? Над нами весь город будет смеяться.
Недели три я уговаривал завотделом, смертельно ему надоел, и, в конце концов, он все-таки вынужден был сдаться:
– Ладно, но только изменим текст. Например: «Старинный клавесин смотреть по адресу...». Вас такой вариант устраивает?
– Вполне!
Можете себе представить, как я был счастлив. Хотя понятия не имел, зачем мне понадобилось давать столь несуразное объявление, ведь расставаться с клавесином я не собирался.
Нелегко, конечно, было объяснять это многочисленным посетителям, поток которых не заставил себя долго ждать. Особенно допекали меня коллекционеры. С удивлением я узнал, что далеко не одинок в своем увлечении. Хотя звуки никого не интересовали, только вещи.
Некоторые заглядывали просто из любопытства, бесцеремонно копались в моих книгах, справлялись, не хочу ли я продать дом, и даже что-то навязывали купить.
Так продолжалось около месяца. Пока не образовался постоянный круг людей, которые приходили не от скуки и не «по делу», а для того, чтобы побыть вместе. Очень милые люди, я искренне к ним привязался.
Обжился быстро мой дом, часто пугавший меня пустотой и одиночеством. Женщины хлопотали на кухне, до самого глубокого вечера не умолкали смех, разговоры.
2
Многие пробовали играть на клавесине, но он никому не давался. Всякий раз звучал бедно или наоборот – резал слух... До тех пор, пока не появился Женя Агарков. Он только провел пальцами по клавишам, и все вокруг смолкло. Женька никогда не играл что-нибудь определенное, как никогда не играл одно и то же. О чем он играл, тоже непонятно, но плескалась жизнь в каждом звуке его бесчисленных импровизаций. Я с ума сходил от его музыки, да и не я один – все мы слушали как завороженные. Наконец я понял, для чего мне мое нелепое объявление понадобилось – для того, чтобы хоть раз в жизни такую музыку услышать.
– Играйте со мною, я не люблю играть один, – сказал нам Женька еще в первый вечер, но мы его слова не восприняли всерьез.
Среди нас практически не было музыкантов, и кощунством казалось нарушить волшебство голоса клавесина. Агарков больше нас не уговаривал, он терпеливо ждал, когда к нему кто-нибудь присоединится.
Я первым не выдержал, взял в руки свой любимый колокольчик. Динь-динь! Динь-динь-динь! Все вздрогнули – такая была музыка. Женька благодарно и ободряюще мне улыбнулся. Несмело я попытался поговорить с ним на языке звуков, и был ошеломлен радостью общения. Сразу позабыл обо всем на свете. В том числе – нравятся ли другим мои потуги, не мешаю ли я им слушать Агаркова. А когда очнулся, то услышал маракасы, бубен, флейту, детский кларнет, губную гармошку и даже балалайку. Наверное, получилась страшная какофония, мы в глаза друг другу боялись смотреть после такого концерта, но вместе с тем были совершенно потрясены. А один раз попробовав, уже не могли удержаться от искушения.
Обычно наши концерты возникали после долгих бесед. Мы набирали высоту, и руки сами тянулись к какому-нибудь инструменту. Вероятно, наступали такие минуты в нашем общении, когда слова больше не в силах были выразить обуревавшие нас чувства. И вот в форме звуков мы хотели поднять из глубины самое сокровенное, самое достоверное.
Однако какими неискренними были вначале эти звуки! Они безжалостно нас обнажали, и мы, стыдясь своей наготы, пытались маскировать ее покровами лжи. Многие сбежали, не выдержав ужасающей откровенности наших отношений. Но с их уходом остальным стало гораздо легче. Нас осталось десятка полтора постоянного состава. Иногда и нас охватывало отчаяние, и хотелось бросить столь бесполезное занятие. Однако бледным и пустым казался окружающий мир, если вычеркнуть из него царство звуков.
Потом вроде бы начало что-то получаться. Благодаря, конечно, Агаркову. Если какой-нибудь человек раскрывается перед тобой, тебя и самого тянет на откровенность. Мы попытались сначала с Женькой разговаривать, и уже через него продолжать наше общение. И все тут же встало на свои места. У каждого подобрались любимые инструменты, партии. И мы больше ничего не боялись, ничего не стеснялись. И во многой наготе мы научились находить прекрасное. Ведь не от обнаженности основная фальшь происходила, а от трусости и слепоты.
Но это была только очередная ступенька на нашем бесконечном пути. Вскоре мы обнаружили, что снова зашли в тупик: играя на клавесин, мы становились оркестром, пытаясь заговорить друг с другом – всякий раз сбивались. Момент был критический, если бы мы не преодолели его, нам, несомненно, пришлось бы расстаться.
Лишь спустя некоторое время мы поняли свою ошибку: нельзя друг под друга подстраиваться. Это зачеркивало все, уже нами найденное. И тогда мы заговорили вместе, в полный голос. Почти разом, и смолкли. Будто выдохлись. Но тутти прозвучало прекрасно.
И, наконец, нашли оптимальную форму – форму разговора. То разбивались, то объединялись в ансамбле. Все мы были солистами, заведомо плохо звучал любой род аккомпанемента. На то, чтобы поддакивать, совсем не оставалось времени. Только рассказывать и отвечать. Причем отвечать не одному кому-то, а реагировать на каждый звук. Пусть даже молчанием, но откликаться.
Вначале мы воспринимали наши концерты как шутку, однако, в конце концов, стали относиться к ним с величайшей серьезностью.
3
Я долго смотрел на своих друзей как на единый ансамбль, никого особо не выделяя. Но впоследствии такая безликость стала угнетать меня, и я начал присматриваться к каждому из оркестрантов. Оказалось, что все мы настолько несхожие люди, что просто удивительно, как нам удавалось друг друга понимать.
Двое влюбленных, Варя и Олег, они почти не принимали участия в общих разговорах, да и в оркестре упрямо вели свою партию. Любовь, любовь... И ничего больше. Все через любовь. Но никогда ни их присутствие, ни их музыка никого не раздражали. Наоборот, мы что-то невосполнимо потеряли бы, не будь с нами Вари и Олега. Что именно? Я мог бы выразить вам это в звуках охотничьего рожка или маракасов, но на словах даже не стану пытаться. Пусть не наши добро, любовь, счастье вокруг, но ведь чем больше их, тем нам теплее?
Но вот почему они к нам приходили? Обычно влюбленным интереснее побыть наедине. Однако они приходили каждый вечер. Вероятно, мы стали необходимым условием их любви и благодаря нам они лучше понимали друг друга. Я восхищался ими и завидовал.
Да, завидовал. Я не оговорился. Потому что, когда Валентина пришла в первый раз, колокольчиком дрогнуло мое сердце. Динь-динь! И еще: динь-динь-динь! А потом фаготом и несколько раз в кастаньетах, и много раз пастушеской свирелью.
Я ведь тоже часто вел одну и ту же тему. Тему неразделенной любви. И многие понимали меня, сочувствовали, утешали. Многие, но только не она, Валентина. Она никого не видела и не слышала, кроме Алеши.
Я не хочу говорить об этом человеке плохо, но он всегда казался мне запрятанным под какой-то уродливой скорлупой. Что он прикрывал своими плоскими шуточками, болезненной несдержанностью? Ранимую душу? Но он всегда играл отвратительно и раздражал нас. В потугах на оригинальность кидался из одной крайности в другую: сегодня брался за ложки, завтра за бубен, послезавтра за клаксон. Ему очень хотелось выделиться, утвердить себя, но жалкими выглядели его попытки. А как же он издевался над Валентиной! Передразнивал ее, доводил до слез. Я прощал ему многие недостатки, но только не этот. Почему он так к ней относился? Я никак не мог разобраться в его чувствах. Не верю, что он не любил ее. Просто любовь его была такая же, как и он сам: изломанная, капризная. Валентина очень страдала, но все равно любила Алешу и не уставала смотреть на него восхищенными глазами.
Что она нашла в нем? Этого я не мог понять. Сама она играла изумительно. С большим тактом и откровенностью, иногда увлекая нас за собой и никогда не отставая. И ей не нужно было до нас подтягиваться. Она пришла к нам, будто сказала: «Привет, ребята!» Моментально поняла нас и заиграла. А теперь мы без нее и не представляли наш оркестр. Что говорить обо мне? Я без нее вообще уже ничего себе не представляю. Но этот калека! Кра-кра, трах-бах, больше он ни на что не был способен!
Любимыми инструментами Валентины были гусли и цимбалы. Но уж совсем изумительно она играла на колоколах и колокольцах, однако очень редко бралась за них.
Часто приходили две девушки: Лола и Зина, они ни разу ни на чем не сыграли, но очень внимательно слушали и чем-то наш оркестр дополняли.
Тамара тоже не играла, она рисовала. Мне удалось выпросить у нее несколько рисунков, я очень дорожу ими. На одном из них изображены мальчик и девочка, они сидят на лугу спиной друг к другу и пускают в небо мыльные пузыри.
Костя-Костя, или Константин Константинович, когда-то учился в консерватории, но любимым его инструментом был треугольник. Еще ему хорошо давалась флейта.
Затем появился Сергей Яковлевич. Внешность у него была весьма колоритная. Никак нельзя было дать ему шестьдесят два года: густые, хоть и вполовину седые, волосы, борода, величавая осанка, темный костюм, взгляд уверенный, пристальный. Настоящий маэстро, мы его так и прозвали.
Поначалу Сергей Яковлевич в ужас пришел от нашей игры, потом засучил рукава и принялся за работу. Где-то раздобыл пюпитры, принес два чемодана с нотами.
– Начнем с музыкальной грамоты!
Чихать мы на нее хотели! Никто с Сергеем Яковлевичем не спорил, но все мы играли по-прежнему, по-своему. Месяца два он с нами мучился, извел на нас львиную долю своей величавости, затем исчез вместе с нотами и пюпитрами.
И все-таки Маэстро нам нравился. Сбежал он после того, как Костя-Костя подарил ему банджо, указав тем самым его место в оркестре. Обиделся Сергей Яковлевич, однако банджо прихватил с собой. А ведь наверняка ему хотелось поиграть у нас. И нам очень банджо подошло бы. Маэстро один только раз показал нам, как надо играть на контрабасе, мы потом в себя не могли придти от восхищения. Но надо кому-то быть и дирижером.
День ото дня наш оркестр становился все лучше. А летом мы часто выезжали на природу. Однажды даже привезли с собой клавесин на мебельном фургоне. Вообразите такую картину: поле, река неподалеку, лес на горизонте, ослепительно голубое небо и посреди всего этого совершенства наш клавесин.
Я не стану рассказывать о том концерте, наши инструменты звучали совсем по-другому. В тот день мы поняли, что возможности нашего оркестра безграничны.
4
А потом как раз это и случилось. Я пришел домой и по двери с взломанным замком сразу догадался, что произошло. Они не взяли ничего, кроме клавесина. Кто они? Откуда я знаю? Конечно, я заявил о случившемся в милицию, но в глубине души понимал, что шансы на успех невелики, и клавесин никогда не найдется.
Я был потрясен. Так и просидел до самого вечера, ничего не соображая, не замечая, как течет время. Когда же подошел обычный час наших встреч, я вдруг осознал, что это ведь не только моя беда. И мне стало в несколько раз тяжелее.
Друзья проходили, здоровались, шутили, еще ни о чем не подозревая, а когда, наконец, замечали пропажу, то садились и замирали в таком же горе и недоумении, как я сам. Было впечатление, что в доме покойник. Разговор у нас не клеился, и постепенно все разошлись. Кое-как я починил взломанную дверь и лег спать.
Однако наутро легче не стало. Как жить дальше? Жаль клавесин, но если бы в нем одном было дело. Я теряю все. Уйдут друзья, уйдет Валентина... Ведь хотя я давно уже понял, что моя любовь безнадежна, любовь любовью оставалась. И просто смотреть на Валентину, играть вместе с нею, пусть зная, что она любит другого и никогда не полюбит меня, было даже и не счастьем только, а необходимостью.
В отупении я провел несколько дней, потом стал приходить в себя. Ладно, клавесин не вернуть, но ведь главное сейчас – сохранить оркестр, наши концерты. Нельзя падать духом, надо действовать. Может быть, найти какой-нибудь другой инструмент, который бы объединял нас. И я немедленно ринулся на поиски. Две недели безуспешно гонялся по магазинам и объявлениям, но ничего не мог подыскать. Хуже всего бывает, когда не знаешь толком, чего ищешь.
В таком состоянии полного отчаяния я и заглянул к Софье Васильевне попросить прощения, что не смог сохранить ее инструмент. Меня встретили с той же приветливостью, что и в прошлый раз. И конечно, внимательно и сочувственно выслушали. Я и не подозревал, как важно было для меня поделиться с кем-нибудь своим несчастьем. Я рассказал все: о друзьях, об оркестре. Даже о Валентине. На прощанье Софья Васильевна ободряюще мне улыбнулась:
– Наш клавесин попал к недобрым людям, но он у них надолго не задержится. Вы верите в это?
– Да, разумеется.
Мне очень помогли ее слова, я обрел уверенность. Найду что-нибудь, придумаю, все будет хорошо.
5
Нет, конечно же, мы не расстались. Мы по-прежнему стремились друг к другу и вместе переживали наше горе. И тот памятный вечер поначалу не предвещал ничего необычного. Хотя мне сразу бросилась в глаза какая-то приподнятость настроения присутствующих. И еще то, что все были по-праздничному одеты.
Проклиная свою рассеянность, я, наконец, отметил, что каждый пришел с каким-нибудь инструментом. Неужели мы вновь будем играть сегодня? Но как же без клавесина? Я ничего не понимал, особенно установившегося терпеливого ожидания, будто перед премьерой. И руки мои сами потянулись к бонгам, литаврам и ксилоримбе, которыми я увлекался в последнее время.
Вошли Костя-Костя и Женя Агарков. Они принесли с собой огромный сверток. А когда этот сверток развернули, то нашим взорам открылся невероятной красоты геликон. Он был начищен до блеска и буквально ошеломлял своим величием. Оказывается, поисками занимался не я один, а и мои друзья тоже. И вот нашли геликон. Собственно, не в нем было дело, а в том, что мы снова были вместе вопреки всему на свете.
И волнение наше достигло таких пределов, что не было сил переносить его. Мы сели в кружок, взялись за инструменты. Костя-Костя смущенно достал из футляра старенькую недорогую скрипку.
– Лет пятнадцать не брал ее в руки. С тех пор, как сбежал из консерватории. Не знаю, смогу ли играть, забыл уже все.
Он сел не в середине круга, а вместе с нами. А что же Агарков? Он так и остался с геликоном. Устроился возле Тамары, о чем-то беседовал с нею.
Иногда тишина бывает самым выразительным звуком. Но она была не той пронзительной, оглушающей, как в тот день, когда обнаружилась пропажа клавесина, она была наполнена ударами наших сердец. И Костин смычок прикоснулся к струнам.
Никогда еще мы так не играли. Это был совсем другой оркестр.
Вдруг открылась дверь и вошла Софья Васильевна. Она принесла с собой странный инструмент. Позже я узнал, что он называется стеклянной гармоникой. Слышали бы вы, что она на ней вытворяла! Софью Васильевну не нужно было никому представлять, с первых же минут все ее поняли и оценили. А вы когда-нибудь видели стеклянную гармонику? Хотя бы видели?
Ширились, наполнялись звуки. И казалось, что они не могут уйти навсегда. Обязательно останутся в стенах, в воздухе, в нас самих. И каждый звук рождал тысячу откровений.
Придя в себя, я со слезами на глазах оглядел своих друзей. Мы снова вместе! И мне вдруг стало ясно, что произошло, почему так прекрасно и неожиданно звучала наша музыка. Просто каждый из нас стал оркестром, но это нисколько нам не мешало, а наоборот – вознесло на недосягаемую ранее высоту.
Приглядевшись, я увидел в руках у Лолы тамбурин, Зина держала валторну. Привет, ребята!
Бом-бом! Я ничего не понял. Бом-бом! Ну, где же колокольчики? Бом-бом! Настойчиво, страстно, нетерпеливо звучали колокола. Не сочувствием, не бегством от непонимания. Любовью. Такой любовью, что меня оторопь взяла. Так где же колокольчики?!
Динь-динь! Как несмело и дергано они прозвучали!
И бом-бом! Динь-динь и бом-бом! Жизнь прекрасна! Динь-динь и бом-бом! Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя!
Со всех сторон мне приветливо и одобрительно улыбались, поздравляли меня. Валентина была неописуемо прекрасна.
Алеша сидел в углу притихший, бледный и молча слушал. Он не играл. Зачем же он пришел?
Динь-динь и бом-бом! Слились эти два звука. Нельзя было их разделить-разлучить. Только динь-динь и бом-бом. И мне вдруг стало так хорошо, как никогда не было раньше. Счастье. Затопило меня счастье.
Купить книги НИКОЛАЯ БРЕДИХИНА можно на сайте издательства ePressario Publishing: http://www.epressario.com/, ВКонтакте: http://vk.com/epressario, Фэйсбук: https://www.facebook.com/epressario, Твиттер: https://twitter.com/epressario, Google+: http://google.com/+epressario
Поэт
Автор: Бредихин
Дата: 13.11.2013 10:41
Сообщение №: 9909 Оффлайн
В некотором царстве, в некотором государстве жили два закадычнейших друга, у них даже имена похожи были: одного Петром Павловичем величали, другого - Павлом Петровичем. Жили-поживали, добра наживали, благо добра в то время глазом было не объять. И вышла промеж ними размолвка. Отчего, почему - да кому ж знать? Они и сами не помнили. Но не помнить-то не помнили, а и не забывали. Да и как забыть, коли рана такая была, что сердце чуть ли не надвое разделила?
Первый-то, Петр, очень страдал, прямо жизнь не в радость ему стала, и все мечтал он с другом помириться. Однако Павел был не таков, время злость в нем не заглушало, а только накапливало, и уж вот-вот должна была желчь его переполниться, а тут как раз и повод подоспел: добра-то много вокруг, а дорожка к нему узкая, никак не разойтись. Им бы как раньше: объединиться, да и вместе пойти, поделив затем добытое, ан нет, дружбе былой конец, как раньше никак не могло получиться.
Сделал Петр последний шаг к примирению, да только Павел его и слушать не захотел: никакого мира – уйди с дороги или пеняй на себя.
Отступить бы Петру, да уж очень он хотел старого друга вернуть, образумить, пожертвовал он львиной долей того, что должен был выручить, да выставил за собой такое войско, что при жадности Павловой никак тому против подобного воинства было не устоять, однако не надо было Петру этого делать.
- Что ж, ты сам решил свою судьбу! – покачал головой Павел Петрович и начал осуществлять то, что давно уже задумал. Вот только злость его до того разрослась, что просто убить бывшего своего неразлучника казалось ему недостаточным. «Жизнь коротка, - говорил он себе, - а после что? Куда я в итоге попаду? Прямехонько в ад, а Петюня наш еще посмеиваться будет потом из рая надо мною».
Призвал он к себе ближайшего помощника и изъявил ему свою волю:
- Человека хочу убить, по-другому никак нельзя, очень уж он мешает нашему делу.
Что ж, убить, так убить, за такие деньги, которые помощник у хозяина своего получал, готов он был голыми руками придушить кого угодно.
- Но не просто убить, а чтобы не только тело, а и душа его погибла. Ни в аду, ни в раю – нигде чтобы ему места не нашлось.
- Да как же так, - растерялся помощник, - сколько живу на свете, а такого не встречал, разве такое возможно? Душа – она ведь бессмертна. Да и зачем вообще такие сложности? Главное – деньги будут наши, а что человек? Тьфу, и нет человека. Что нам душа его, какая нам в ней корысть? Неужто станем мы из-за такой чепухи Бога гневить?
Разозлился Павел, хотел было совсем прогнать помощника с глаз долой, да потом передумал – хоть и дурак тот был, но верный. Где такого сейчас скоро сыщешь? Ведь не отказался же, просто не знает, как сделать. А и то, может, он сам погорячился, невозможного просит? Однако как воротила ни прикидывал, все выходило, что он прав. Или, может, он убедил себя в этом? Что человек без души? Тварь бессловесная. Ни до кого ему не докричаться, некому за него и заступиться. Ведь сколько говорят о том, как люди черту душу продают. С чем же они остаются после?
Столько вопросов выходило, что недолго было и голову сломать, а голова Павлу была нужна для другого дела. Вызвал он тогда главного охранителя своего, вот с кого первый спрос и должен быть в таких вопросах. Охранитель тот тертый был мужик, и в своем деле знал каждый закоулок. Так что и глазом не моргнул, ответ тотчас был у него.
- Можно и так сделать, коли охота есть, но подобный заказ очень дорого будет стоить.
- А ты не беспокойся за меня, - ответил воротила, - что деньги – сор, главное, чтобы желание мое было выполнено.
У охранителя и в мыслях не было возражать.
- Есть такой человек, с любой задачей справится… Сами с ним встретитесь или мне договориться?
Понимал воротила, что лучше все через посредников делать, остаться в стороне, в тени, ан нет – разобрало его любопытство. А может, и не любопытство, холодный расчет: ну как обманут его, наврут с три короба, не полезешь же на тот свет разбираться? Оттуда ведь обратной дороги нет, весь смысл жизни как раз в том и состоит, чтобы не угодить туда раньше времени.
- Сам встречусь, - Павел сказал, а поджилки так и затряслись у него при мысли о подобном зрелище.
Хотя в зрелище том ничего страшного, собственно, и не было. Пришел мужичок, не то чтобы с ноготок, но росточка невеликого, в кепочке, порточки потертые, на два шага отойдет – и в толпе не различишь. Спокойный, деловитый, не из гордецов, но и не из угодливых.
- А что, и вправду способности у тебя такие есть, берешься осуществить?
У Павла даже руки от сладостного предвкушения затряслись: неужто и в самом деле, по его выйдет?
- Берусь, чего ж не взяться, - пожал плечами мужичок, - но только и прошу дорого.
И назвал такую сумму, что у Павла чуть глаза наружу не вылезли. Но промолчал он, подумал, что, в крайнем случае, и на душегубов управа есть, но мужичок как бы прочитал его мысли:
- А вот этого не надо, себе дороже обойдется, жизнь у каждого человека одна, и висит-то она на ниточке. Если цена не по вам, то можем сразу и разойтись, но коли договор заключим, обратной дороги ни у меня, ни у вас уже не будет.
Павел хотел было поторговаться, но затем передумал.
- Ладно, - согласно кивнул он, - как сказано, так пусть будет и сделано.
Но руки душегубу все же не подал, один обмыл сделку, даже охранителя не позвал.
Странное дело - казалось, должен был он после этого успокоиться: и исполнитель надежный, и задаток взял, ан нет, не стало после того дня Павлу спокойствия. Перво-наперво явился ему во сне черт и стал укорять его:
- Что ж ты, родной, какой смысл так неразумно поступать, зачем душу губить, ею куда выгодней да приятней распорядиться можно. Вот у тебя одна душа, а стало бы две: другая жизнь, другие возможности. Подумай сам: одна душа чистая, светлая, другая – черней смолы, и не жалко ее, в любой момент раз плюнуть – от нее избавиться. Глупо, глупо ты поступил, почему у меня совета, помощи не попросил, разве в таких делах полагаются на человека?
Может, оттого, что во сне беседа происходила, может, Павел действительно бесстрашен был, но он лишь усмехнулся в ответ на рассуждения хвостатого:
- Родной? Какой же я тебе родной? Я от человека рожден, а не от вашего бесовского семени! И якшаться с таким сбродом, как вы, не имею никакого намерения.
- Понятно. Значит, не родной? А зачем же тогда вторгаешься в наши пределы? Может, трепки хорошей тебе задать? Это мы вмиг устроим.
Тут Павел и проснулся. Хотел забыть о происшедшем разговоре, да никак не мог: «А может, тот плюгавенький сам черт и есть? Угораздило же меня так вляпаться! Впрочем, что это я? Совсем раскис. Сказано же: обратной дороги нет».
Сын у Петра единственный был. На свет появился поздно: все знахари-врачи в один голос утверждали, что жена его рожать неспособна. Хотя утверждать-то утверждали, а помощь свою предлагали, от чего Петр Павлович всякий раз отмахивался, про себя посмеиваясь: не верю, мол, такого не может быть, надо просто подождать, дурацкое дело нехитрое. Так по его и вышло. А уж каков был Мишенька! И собой пригож, и ума, способностей в нем было не по летам. А еще был он тихий, ласковый, услада своих родителей.
А подлец-душегуб с живого с него кожу содрал. Походила-походила по дому жена Петра, да и стала заговариваться. Отвезли ее в обитель для тихопомешанных, а она там в буйство впала: все голосила да волосы на себе рвала, такую красавицу, умничку даже самые близкие родственники вскоре перестали узнавать.
Подобного даже Павел Петрович не ожидал, призвал он охранителя и говорит ему:
- Хватит, достаточно, расправу нужно прекратить. Не могу я, понимаешь? Я ведь Мишку на своих руках выпестовал, во все игры с ним переиграл… В чем он провинился передо мной? Ну а Ксюша-краса, жена Петькина, веришь, я же когда-то был влюблен в нее, мы все трое в одном классе учились, да и потом семьями дружили: праздники, отпуска, ни одного выходного порознь. Кто же мог знать, что в эту сторону пойдет удар?
Охранитель побледнел, но был тверд, как скала:
- Я и рад был бы вам помочь, разлюбезный хозяин мой. Но обратной дороги нет, уговор таков был. Стать на пути у подобного нелюдя – верная смерть, и не только для меня, для всех моих друзей, родных, близких. Да и что я, попытайся остановить его сейчас хоть целая рать, ничего не получится, вы же сами так хотели – чтобы лучшего из лучших.
Пожурил Павел Петрович своего охранителя за трусость, а прогнать и его не прогнал. Сам виноват. Да и что толку прогонять, надо выход искать.
Вот только времени душегуб ему не давал: вдруг пропали разом два верных помощника Петра - его правая рука и рука его левая. Ушли с работы и как в воду канули. А может, и на самом деле в воде затерялся их след? Но если бы только это.
Была у вернейшего и добрейшего Петра Павловича зазноба, кто ж из нас без греха? Души он в ней не чаял, все свои тайны, невзгоды ей доверял, а уж любил-то, любил сверх всякой меры. Нашли ее в ванне утопленной, тут-то Петр Павлович и дрогнул. Охладел он к работе, стал деньги, связи, сделки терять, лишился вскоре всего, даже собственного дома.
Так и жил на улице. И родители его к себе приглашали, да и знакомых, друзей у него было не сосчитать, но никого он не хотел подводить, зная, что смерть тащится за ним по пятам: лучше уж не прятаться, а, наоборот, в полный рост встать – вот он я, один, бей, коси, ежели хочешь.
А у Павла-то Петровича все наоборот: деньги к нему со всех сторон прибывают, со всеми он договаривается, везде долю получает. Улестил и воинство, Петром выстроенное. Вот только жизнь вдруг стала ему не мила. Не выдержал он, в конце концов, снова призвал к себе охранителя. Хочу, говорит, сам поговорить с душегубом, все деньги решают, решу я и этот вопрос. Через полчаса был ответ: «Согласен. Но чтобы при себе была оставшаяся часть обусловленной суммы». Обрадовался Павел Петрович, раз о деньгах речь зашла – сам Бог велел договориться.
Однако душегуб как был, так и остался неумолим:
- Обратной дороги нет. Начатое надо доводить до конца, таков мой принцип.
И какие деньги Павел Петрович сверху ему ни предлагал, так при своем и остался.
Тут уж Павел Петрович совсем разум потерял, разыскал друга да во всем ему покаялся, затем вынул пистолет и говорит:
- Убей меня!
Но Петр в ответ лишь головой покачал:
- Ты не виноват, Павлуша. Это просто чернота, ненависть, лютая злоба из клетки наружу вырвались. Никому с ними не совладать. Так весь мир и погибнет.
- Как погибнет? Ну а мы-то на что? – обрадовался Павел Петрович, что друг вроде как простил его. – Не молю Бога о снисхождении, знаю, гореть мне в геенне огненной, но мы не сдадимся с тобой, все по-новому, по-иному выстроим. Вот квартира тебе, машина, дело, сотрудники верные, денег кошель. Что желаешь еще? Все выполню.
Но и на день новой жизни не хватило Петра. Ни квартира, ни машина, ни дело – ничто его не прельстило. Полюбилось одно – быть бродягою. Да и то ведь – куда ни пойдет, тут же, откуда ни возьмись, бутылочка стоит да к ней закусочка. А уж компанию не надо и звать, так гурьбой за ним и тащится из всех щелей народец чумазый, пахучий. Да и больше он уже с Павлом Петровичем не откровенничал, как будто забыл его, только улыбался, как и всем вокруг, с необыкновенной добротой и кротостью, вроде как – смотря и не видя.
Но Павел-то Петрович не сдавался и следовал за другом неотступно.
«Тварь бессловесная. Ни до кого ей не докричаться, некому за нее и заступиться», - вспомнил в тот злополучный час Павел свои собственные слова, углядев яркую красную точку, медленно ползущую по обветшалому пиджаку Петра. Не стал он даже оглядываться, все и так ясно было, просто бросился другу на шею и хотел его наземь повалить. Да не тут-то было, Петр выстоял, сжимая крепко друга в объятиях. Пуля, коварная, подпиленная, не просто в спину впилась, а кружиться внутри начала, разрывая на своем пути мышцы, сосуды. Сначала в сердце, потом в голову – так и вошла она, вторая пуля, ничего не понявшему Петру Павловичу прямо в лоб, чуть выше переносицы.
На том бы и сказке конец: жили-были два друга и умерли в один день. Но Павел Петрович выжил, а умер он гораздо позже, и убили его просто, без затей – с двух шагов в затылок. Но это уже, как говорится, совсем другая сказка.
Впрочем, другая ли? Охранитель да заместитель сговорились между собой: «По-другому никак нельзя. Очень уж он мешает нашему делу».
Опубликовано в № 6 «Коломенского альманаха», издательство журнала «Москва», Москва. 2002 год.
Купить книги НИКОЛАЯ БРЕДИХИНА можно на сайте издательства ePressario Publishing: http://www.epressario.com/, ВКонтакте: http://vk.com/epressario, Фэйсбук: https://www.facebook.com/epressario, Твиттер: https://twitter.com/epressario, Google+: http://google.com/+epressario
Поэт
Автор: Бредихин
Дата: 14.11.2013 10:14
Сообщение №: 9964 Оффлайн
Я сама себя не понимала, что я могла ему объяснить? Глупо, нелогично – какое мне дело? Может быть, даже назло. Но переубеждать меня бесполезно.
Он с шумом выдохнул воздух, отчаянно замотал головой, всем своим видом показывая, что продолжать разговор со мной – выше его сил. Буквально кипел негодованием. Конечно, - ударила по самому больному месту. Так тебе и надо! Слишком долго ты, Мишенька, издевался надо мной, хоть немного поплатишься!
Зубы стиснуты, побагровел – так ведь и инсульт хватить может. Но ничего, пробежался по комнате, немного успокоился. Вот уж и тон выжимает изо рта лживо-ласковый, увещевающий.
- Оленька, ты же ее разобьешь. У тебя совсем нет практики вождения. Поверь, я не за машину беспокоюсь, но ты можешь попасть в аварию, а у нас дети.
Дети! Ну, рассмешил!
- Поздновато ты вспомнил о детях.
Сделал вид, что обиделся, оскорблен в своих лучших чувствах.
- Но почему? Я же от них не отказываюсь. Буду навещать, платить алименты, так помогать.
- Платить, навещать… Давай, Миш, не будем продолжать разговор на эту тему, иначе снова наговорим друг другу кучу гадостей. Да и вообще мы теряем время – ты мой характер знаешь, я не отступлю.
Разводит руками. Прямо театр!
- Я хочу понять тебя.
- Опять поздно. Раньше надо было пытаться.
- Я и пытался. Только это невозможно!
Вот оно! Снял маску кролика, больше не прикидывается. В глазах ненависть лютая, губы дрожат, неужто жену способен убить из-за машины? Ладно, теперь моя очередь убеждать.
- Сядь, Миша, не горячись. Что тебя волнует? То, что я разобью машину? Не беспокойся – верну целой и невредимой. В крайнем случае, ремонт за мой счет.
Не удалось ему скрыть удовлетворения, промелькнуло оно в уголках губ. Довод оказался решающим, я поняла, что выиграла битву.
Со злостью кинул мне ключи от гаража и машины. Угрожающе помахал указательным пальцем:
- Помни! Месяц, и ни днем больше! Канистры в гараже не трогай – бензин сама купишь.
Набычился, сгорбился. Рубашка мятая, брюки пузырятся на коленках – плохо о нем теперь заботятся. И зачем дверью так сильно хлопать? Штукатурка осыплется.
Я села в кресло, попыталась взять себя в руки. Но никак не могла успокоиться. Неудивительно – вся моя жизнь поломалась. И только из-за него. Не знаю даже, как теперь его называть. Муж? Бывший. Миша, Мишенька? Когда-то называла. Не-на-ви-жу! Больше всего подходит «он». Но «их» слишком много, не могу пока столкнуть его в эту серую безымянную массу. Из-за него вообще мужчин презираю, однако «он» есть «он», пока еще муж, хоть и бывший, пока еще Мишенька, хотя никогда больше так его не назову, даже не подумаю о нем ласково.
Ну вот, осталась ты, Ольга, одна. Что ж, не ты первая, не ты последняя. Полно вокруг разведенных. Конечно, рана свежая, но заживет, надеюсь, когда-нибудь?
А ведь совсем недавно… я была счастлива. Был у меня муж. Не без недостатков, конечно, но где их, святых-то взять? Хорошая удобная работа, дети, квартира – все. Почти все и осталось, кроме мужа, и в то же время ничего нет, пустота кругом. И как жить дальше? Такое впечатление, будто голой меня напоказ выставили: понимают люди, что не сама разделась, а все-таки оглядывают, посмеиваются. Вот так. Мне всего только чуть-чуть за тридцать, а жизнь уже кончилась. И никто не поможет, пожалеть на словах – сколько угодно, но посматривают с недоверием: муж бросил. «Бросил» – метко сказано, а раз бросил, значит – были основания. Просто так не бросают. Вещи даже, не то, что жен. Выходит, есть брачок какой-нибудь, дефектик. Есть, сколько угодно.
Мать прямо говорит, что я сама виновата. В чем? Этого она тоже не знает. Видимо, плохо о нем заботилась. Я? Плохо? Что еще оставалось? Ноги целовать? Как бы поздно ни возвращался домой – ужин на столе. Знала же, что от любовниц приходил: то волос длинный на свитере зацепился, то духами пропахнет, то воротник рубашки испачкан в губной помаде – много ли надо, чтобы догадаться?
А ведь ни слова упрека. Терпела. Сначала ревновала, плакала по ночам, потом пыталась не обращать внимание. Жили не хуже других, все я по дому делала, уют создавала. И за собой успевала следить – платья не бог весть какие, но то прическу сделаю, то кофточку какую-нибудь свяжу. Вниманием тоже не обделяла: день рождения, день Советской Армии…
От него много не требовала – мужчина!
Откуда-то кровь на платье, теперь не отстираешь! Ключи, сильно сжала в кулаке, поранилась. Побежала в ванную, повернула кран холодной воды. А мысли никак не могли остановиться.
Опять эта чертова машина! Зачем она мне? Только для того, чтобы насолить мужу? Не стоит он мести. Ну, поживет Михаил без своих «Жигулей» лишний месяц – что изменится? Один только месяц, а потом все станет на свои места. Впрочем – как сказать, для него-то ведь этот месяц особенный. Ни разу не видела свою соперницу, а интересно было бы посмотреть: чем она так моего мужа пленила. Знаю о ней все – злых языков много. Зовут Мариной, фамилия Кирсанова, двадцать четыре года… Можно не продолжать. Тоже ясно. Но при чем тут автомобиль?
Я вспоминаю, как долго мы мечтали его купить, собирали деньги. Ходили вместе по вечерам в автошколу, заучивали правила движения, сдавали на права. Муж обещал, что я тоже буду водить машину, но так и не доверил поездить одной ни разу. Может, мне захотелось теперь покататься вволю? Сомнительное удовольствие, никогда оно меня столь уж сильно не привлекало.
Пятно, слава богу, удалось замыть. Я переоделась в халат, покрутилась на кухне. Попыталась придать мыслям другое направление: ладно, потом разберемся, чего зря голову ломать? Больше нужно о доме думать, о детях. Да и отдохнуть где-нибудь не мешало бы. Вместе с детьми.
Никогда вместе в отпуске не отдыхали. Дети у меня из пионерлагеря все лето не вылезают: там друзья, весело, впечатлений много. Я каждый выходной приезжаю – добрая, конфеты, игрушки привожу. Иногда туда с Мишей ездили. А вот сейчас возьмем да и махнем куда-нибудь с ребятами. Хоть на море. И на «Жигулях». Потихоньку доедем. Все, решено! Мальчишки будут рады. Ура!
Я даже подскочила в кресле от радости. Да, переживания меня очень изменили: никак не могу сосредоточиться, разбрасываюсь по пустякам. А тут прекрасная идея пришла в голову, я тотчас воодушевилась.
2
Взяла на работе отпуск. Думала – не дадут – разгар лета. Но никаких препятствий. Пожалуйста, пожалуйста, Ольга Валерьевна! Жалеют, понимают. Что ж, во всяком случае – большое спасибо!
Не устаю удивляться, как быстро все происходит. Крутится жизнь свихнувшейся каруселью. Неделю назад была замужем, теперь свободна. Не верила, когда Михаил заявление подал, считала – попугать решил, одумается, вернется. А в тот день на суде просто душу выкладывала, исповедовалась. Три женщины в высоких креслах внимательно меня слушали. Сочувствовали, защищали. Досталось тогда Михаилу, видно – проняло. Дали на размышление три месяца. Я тогда гордая ходила. И что же? Когда мы вновь пришли, задали два-три чисто формальных вопроса, и все: вы больше не муж и жена. Наверное, я тогда чего-то не поняла и до сих пор не понимаю. Нельзя было нас разводить! Нужно вообще запретить разводы!
Вчера работала, сегодня в отпуске – опять свободна. И еще уйма свободного времени. Целина какая-то. Совершенно бесполезная.
Собраться с мыслями? Невозможно. Первое время много плакала, очень помогало. Сейчас постоянно о чем-то думаю, о чем – никак в толк не возьму, такая в голове каша!
Самое ужасное в том, что я никому не нужна. Не верите? Ни Максим, ни Димка не захотели со мной ехать. Променяли мать на пионерлагерь. Старший – Максим – как всегда в таких случаях, упрямо выставил ногу вперед, но лицо непроницаемое. Димка, тот во всем у него в подчинении, встал плечом к плечу – я как брат. Сначала я вспылила, раскричалась на них: заставлю, все равно поедете. Потом осеклась. Вдруг поняла, что могу их совсем потерять. Нет, они, конечно, никуда не сбегут, я буду по-прежнему о них заботиться: готовить по утрам завтрак, собирать в школу, но что-то уйдет, бесследно. Уйдет. А есть ли чему уходить? Страшно.
Раньше я о таких вещах не задумывалась, просто не сомневалась в том, что я детям нужна, в их благодарности. Должны же они любить свою мать! Нельзя иначе. Ну, сейчас не понимают, маленькие еще, глупые, потом оценят, когда вырастут. Теперь с ужасом осознала, что мне такой любви-долга не надо, а хочется… просто любви.
Я неожиданно посмотрела на себя глазами моих мальчишек и увидела справедливую, требовательную, во всех отношениях положительную маму. Но ласки мои для них – телячьи нежности, не ценят они и мою заботу, тоже считают, что я должна. Что ж, сама виновата, мы часто требуем от детей каких-то занудных мелочей, забывая о главном. А дети есть дети, они самым естественным образом отстаивают свою неповторимость. И здесь пустота, все придется выстраивать заново.
И я сдалась. Ребята были озадачены моей уступчивостью, они привыкли, что я всегда настаивала на своем. Насторожились, потом пошептались и объявили – они согласны со мной поехать. Но я поняла, что в лагере им действительно будет интереснее, в теперешнем моем состоянии со мной вряд ли будет очень весело.
Собрала им чемоданы, проводила до автобуса, обещала каждое воскресенье навещать их в «Лесной сказке». И осталась совсем одна. Наверное, я давно уже одинока, но раньше об этом не подозревала – вроде бы всегда на людях, совсем не удается побыть с самой собой наедине. Но теперь одиночество на меня обрушилось. Со всех сторон. И зачем только я взяла отпуск, так ведь с ума можно сойти от невеселых размышлений.
Дома все сияет чистотой. Готовить обеды и ужины для себя одной нет никакого настроения. Не беда – похудею немного. С книжкой-то в руках? На диване, ничего не делая? Да за неделю наберу десять килограммов! Нет, не устраивает меня такая лежебокина жизнь!
Походила по немногим оставшимся подругам, но не получила от этих рейдов никакого удовольствия: я тяготилась их домашними дрязгами, подруг же настораживала моя чрезмерная освобожденность во времени и пространстве. Да, уж наверняка некоторые из них побаивались за своих мужей – чем черт не шутит? Смешно сказать.
3
Однажды я заглянула в гараж и выкатила оттуда наши ярко-красные «Жигули». Не наши. Пока мои, потом моего бывшего мужа. При разделе имущества мы так и договорились: месяц машина находится в полном моем распоряжении, зато потом я отказываюсь от нее навсегда. И вот эти «Жигули» стали вдруг для меня единственным близким другом. Хотя большой симпатии к ним я никогда не испытывала. Особенно меня раздражал в них цвет – вызывающий, ало-кроваво-красный. Когда мы покупали машину, мне хотелось чего-нибудь светлого: серого или кремового, но муж настоял на своем. Так и появились в нашей жизни эти проклятые «Жигули». Наверное, я неправильно их называю – надо говорить «Лада» или «ВАЗ номер такой-то», но я ничего в подобной ерунде не смыслю, так что буду именовать, как привыкла.
Не только цвет раздражал меня сейчас, я подивилась ненависти, всколыхнувшейся во мне к этой жестянке на колесах. Я была зла на нее больше, чем на мужа. Смешно сказать, но машина вовсе не была для меня машиной, она стала конкретной индивидуальностью, виновницей всех моих бед, разлучницей, сводней. Как только я ее не обзывала!
И лишь сев за руль, повернув ключ зажигания и ощутив, как «Жигули» задрожали, я поняла, зачем они мне понадобились. Чтобы разбить их. Вдребезги! Плевать я хотела на свои обещания! Деньги в жизни не главное, хотя теперь мне и очень нужны – я должна отомстить! Не может зло остаться безнаказанным. Что с мужа спросить – поддался, не устоял. Ведь не было бы машины – не было бы его измен, не ушел бы он к своей глупой Марине.
Вам кажется, что я неправа, при чем, мол, тут машина, она только механизм. Вам кажется, а я знаю точно. Как решила, так и сделаю! Только смерть, никакой снисходительности. Никогда в жизни не была так счастлива! Даже в день своей свадьбы. Конечно, одна катастрофа другой не поправит, ничего я этим не верну, ничего не налажу, но справедливость должна восторжествовать. Очень хочется на чем-нибудь поставить точку.
Я не спеша ехала по шоссе и строила в своем воображении планы мести. Пожалуй, ехала слишком медленно, потому что мне постоянно сигналили сзади. И еще оглядывались прохожие – женщина за рулем, не примелькавшееся пока зрелище. Было приятно, поднялось настроение. Во всяком случае, появилась цель в жизни, отвлеклась я от своих дум.
Нет, погибать вместе с машиной я вовсе не собиралась. Хотя моя жизнь и разбита, но о детях тоже нужно подумать, они то в чем провинились? Ведь Михаил только так говорит, не станет он о них заботиться. Как же можно разбить «Жигули», не пострадав при этом самой? Столкнуть в реку? Достанут, приведут в порядок, всего только на две недели ремонту. Оставить на середине дороги, чтобы врезалась встречная машина? Пострадают водитель и пассажиры. Оказывается, не так-то просто что-нибудь уничтожить. Выход один – заехать куда-нибудь в укромное место, облить машину бензином и поджечь. Мысль эта больше всех других мне понравилась, красивое зрелище – ало-красные «Жигули» в огненно-красных языках пламени. А я сижу где-нибудь в сторонке и наблюдаю. Если спросят потом, очень легко будет объяснить: откуда я знаю, может, - проводка загорелась, может, - еще что-нибудь. Мне такие тонкости неведомы.
И откуда во мне столько жестокости всплыло? Только женщина может с таким удовольствием наслаждаться предвкушением мести. Я поставила разлучницу в гараж и злорадно усмехнулась: боишься, не предполагала, что придется, в конце концов, расплачиваться за свои поступки! Пощады теперь не проси, бесполезно: нужно было раньше думать.
Интересно, с какой целью Михаил покупал машину? Знал ли он заранее, что та станет его верной союзницей в охоте на женщин или эта мысль пришла ему позже, когда он на «Жигулях» обкатался? Кто из них кого совратил: Михаил машину или машина его? Во всяком случае, без нее он не смог бы развить столь бурной деятельности. Условия в таких делах тоже много значат.
Прекрасный, банальный, но безотказный предлог – нужно поковыряться в моторе. Телефона в гараже нет, на руках дети, проверять, там ли муж, не станешь, да если и проверишь, всегда можно сказать, что ездил на заправку или за запчастями. Тысяча предлогов! Нарушил правила, отвезли в ГАИ. Или кончился бензин, или прокололось колесо на дороге. А еще – подвело сцепление. Стоит ли продолжать?
Жаль, что эти треклятые «Жигули» говорить не умеют, интересно, что они сказали бы в свое оправдание? В «последнем слове». «Была лишь орудием в руках…», «Никогда впредь не повторится такое…», «Прошу учесть мое чистосердечное раскаяние…». Поздно! Не поможет! Суд мой неумолим, приговор будет приведен в исполнение незамедлительно.
В принципе, спешить, в общем-то, некуда, времени у меня свободного – хоть отбавляй. Но и откладывать ни к чему, вдруг злость испарится. Обведет меня вокруг пальца эта сводня, разжалобит. Характер у меня добрый, мягкий. Нет, смерть алым «Жигулям»! Представляю себе, как клянут меня сейчас автолюбители, как хочется им меня остановить, схватить за руку, даже чужую машину жалко. Вот я вас подразню, вам ведь до меня не добраться!
4
День был сказочный, голубое небо очень хорошо с красным цветом сочеталось. Не стала я брать Мишину запасную канистру, купила свою. Заправила ее бензином, долго выбирала удобное место для стоянки. Давно не была такой свободной на природе. Когда с семьей выезжать удавалось, всегда находились какие-нибудь заботы: то поесть приготовить, то машину помыть, за детьми глаз да глаз. А тут не знаешь даже, куда себя деть.
Бездумно повалялась в траве, покусывая стебелек, не отрывая невидящего взгляда от неба. Какой же терпкий вокруг аромат! Мятой пахнет, подсыхающим сеном. Птицы поют. И уж совсем нереальное впечатление, будто курлычут где-то высоко в небе журавли. Нет их там и в помине, знаю. Птица теперь редкая, да и не сезон. Но журавлей люблю страстно. Что меня в них привлекает? Не могу объяснить. Просто сердце сжимается, когда читаю о них или вижу по телевизору. Мужа возненавидела, но фамилию его оставила. Оля Журавлева. Оля Журавлева – произнесите несколько раз подряд, и вам покажется, что журавли с вами разговаривают. Я просто таю от счастья, когда меня называют сразу по имени и фамилии.
Но нельзя было расслабляться, я сюда не бездельничать приехала. Покаталась по опушке, окончательно выбрала место, постояла в сторонке, представила, как все будет выглядеть, осталась довольна. Тщательно закрыла стекла, очистила их от пыли и грязи. Потом вытащила из багажника канистру и не спеша облила «Жигули» бензином. Ни одного сухого пятнышка не оставила. Села на пенек, еще раз полюбовалась. Осталось только спичку поднести. Никто не увидит, не прибежит на помощь. Будний день, за час поблизости не прошло ни одного человека.
Но злость испарилась. И вовсе не оттого, что очень уж убого выглядели эти некогда столь самодовольные и холеные «Жигули», а просто ушло желание. Куда-то в глубину, словно все я уже пережила: и взрыв, и языки пламени. И никакого больше не может быть удовольствия, только необходимость, долг. Долг? Перед кем? Перед самой собой, я ведь решила. Че-пу-ха! Слава богу, я не мужчина, чтобы все начатое обязательно доводить до конца.
Собственно, я убедилась в своей безграничной власти, могу в любой день, в любой час привести приговор в исполнение. Кто мне помешает? Но что я буду делать в оставшиеся три недели отпуска? Тут хоть какое-то общество, пусть неодушевленное. По крайней мере, есть с кем поругаться, если не поговорить по душам. И потом, почему бы мне не выслушать кое-какие подробности их совместных похождений с мужем? Может быть, «Жигули» заслужат этим некоторого снисхождения, и тогда я не подожгу их, а всего только столкну в реку. Вполне могу позволить себе проявить великодушие.
Поэт
Автор: Бредихин
Дата: 15.11.2013 12:17
Сообщение №: 10021 Оффлайн
Я пропахла бензином на целую неделю. Вместе с машиной. От меня разило, как от шофера дальних перевозок. Но гораздо хуже было то, что вернулись прежние мрачные мысли, тут же, как только сникло воодушевление. Так что я даже обрадовалась, когда зародились во мне новые планы мести.
Из обрывков разговоров мужа с приятелями, из рассказов ушлых сплетников я хорошо представляла себе, как развлекался Михаил на своей машине. Он был вовсе не оригинален, сейчас такое стало чем-то вроде спорта. Во всяком случае, очень распространено, хотя о вещах подобного рода не принято говорить открыто. Я бы назвала это автоохотой.
Вы идете по улице, возле вас останавливается машина, приветливый водитель предлагает вас подвезти. Сначала подвезти, потом прокатиться, прицел верный – не согласится одна, другая, согласится десятая. Ну а там – автодорожное приключение на природе. Прошло время, когда донжуаны сутками скакали на конях, взбирались по веревочным лестницам, пели серенады. Теперь удобнее заниматься тем же делом, имея машину, автомагнитолу с хорошими записями.
Я вдруг поняла, что не удовлетворюсь, если отомщу только «Жигулям», только Михаилу, я должна отомстить всем мужчинам за всех женщин. Ни больше и ни меньше! Я уже слышу обвинение в непоследовательности, в женской логике. Все последовательно, и все закономерно, можете не беспокоиться. Нельзя же обвинять меня в том, что я не твердолоба! А миф о женской непоследовательности вообще придуман мужчинами для того, чтобы сбивать нас с толку. Да я с самого начала решила то, что поняла только сейчас! И вовсе не беда, что несколько дней назад я об этом даже не подозревала.
Я решила отомстить, и не пытайтесь меня отговаривать, я очень упряма. Все предельно просто: я сажусь за руль автомобиля и начинаю охоту на мужчин. Выбираю себе жертву и принимаюсь обольщать ее. Потом, поиздевавшись вволю, где-нибудь за городом высаживаю распетушившегося наглеца из машины.
Все очень просто, но ко всякому делу нужно заранее подготовиться, необходимо быть во всеоружии, чтобы сражать наповал. И тут сразу возникли трудности. Во-первых, у меня не было хорошего платья. Точнее, было одно, но зеленого цвета. Оно мне очень идет, но вы же сами понимаете, что я выглядела бы попугаем в таком наряде за рулем красных «Жигулей».
Я с ума сошла, никогда в жизни не тратила столько денег. И откуда-то ловкость появилась, всех подруг извела, но достала-таки себе платье. Голландское. Наверное, там, в Голландии, оно стоит целое состояние, а здесь всего полторы сотни рублей с оплатой дополнительных услуг. Ладно, через месяц включу режим предельной экономии, а пока пойду на любые траты.
Косметика только французская, выручила опять та же подруга. Из тех, что все могут. Духи «Черная магия», хорошее название, мне понравилось. Конечно, разбить «Жигули» – удовольствие мне, пожалуй, не по карману, а вот потратить кое-какие деньги, доставшиеся при разделе имущества, я вполне могу себе позволить.
Собственно, у меня никогда не возникало сомнений в том, что я привлекательна, но сейчас для осуществления своей мести я должна была нарисовать портрет. Образ роковой, неотразимой женщины-мстительницы.
Несколько дней ушло на подготовку, и вот однажды в субботу вечером я выехала из гаража. Даже для таких целей цвет у моих «Жигулей» был самый неподходящий, хотя я сделала все возможное для того, чтобы раскрыть себя глубоко и тонко в этих алых, грубых тонах.
Ах, как сразу засверкала моя жизнь, закрутилась колесом бенгальских огней! Я могу, что хочу. Я ведь совсем разучилась мечтать, зажатая стенами семейной кухни. А сейчас мечты буквально переполняли меня.
Но разве только мечты? Разве я сама не стала мечтою? Ну, мужчины, неужели не дрогнуло ваше сердце, когда вы представили себе меня ослепительно красивую, неотразимо роковую, бездонно глубокую и удивительно загадочную за рулем алых «Жигулей»? А женщины? Как они мне завидуют, как хотели бы оказаться на моем месте! Нет, сегодня я его никому не уступлю. Мой день и мой час!
6
Но к делу, сколько же можно тратить время на болтовню? Я действительно была неотразима. Однако спешить я не собиралась, сначала мне хотелось просто покататься. Никогда не думала, что с такой легкостью могу водить машину, да я рождена автомобилисткой! Все делаю быстро, уверенно. Сцепление, газ, тормоз. Никаких проблем.
Мне было безразлично, как будет выглядеть моя жертва. Я так решила – не выбирать, остановиться перед первым встречным. Просто вдруг резко затормозила и распахнула дверцу.
- Вас подвезти?
Мужчина взглянул на меня с удивлением. Как раз так, как мне хотелось, как я ожидала. И вот тут я внезапно струсила, большого труда мне стоило не отказаться от своих замыслов и сохранить непринужденность. На какой-то момент мне даже стало страшно, что он откажется и этим унизит меня. Я старалась не думать о таком исходе. Неожиданно мы как бы поменялись местами, не он, а я оказалась в его власти. Однако он приветливо улыбнулся и согласился:
- Буду очень рад.
Нет, надо взять себя в руки. Что же я такая трусиха? Не рой яму другому… Сама оказалась в ловушке. И захотелось остановить машину, выскочить из нее и убежать. Куда только подевалась моя решительность? Я тысячу раз прокляла свою затею.
Краешком глаза я пыталась его разглядеть. Вроде не от чего было потерять в себе уверенность. Ну, был бы рядом какой-нибудь широкоплечий улыбчивый ковбой в клетчатой рубашке с распахнутым воротом или записной донжуан с изящными усиками и вкрадчивыми, лишающими воли глазами. Пусть даже грубый, наглый детина. Но ведь ничего подобного: спокойный, рассудительный, немного усталый, возраст – под сорок, седина в волосах. Взгляд только, пожалуй, особенный: смотрит на тебя, как на ребенка, снисходительно, ласково – с такими людьми обычно сразу тянет на откровенность. Но для сегодняшнего случая человек этот был самым неподходящим. Выбрала, называется!
- Давайте познакомимся, - нарушил он установившееся между нами неловкое молчание. – Павел.
- Оля Журавлева, - ответила я машинально.
Я пыталась одновременно преодолеть свою трусость и настроить себя против этого незнакомого человека. Ну, внешность, конечно, обманчива, ничем он от других мужчин не отличается. Наверняка из тех, что видали виды, не одной женщине довелось из-за такого поплакать. Вот и сейчас: неспроста я чувствую, как покидает меня снедавшее с утра напряжение, это он специально так делает, чтобы бдительность мою усыпить. А вот я его сейчас проверю! И я с вызовом спросила, пробасив тоном лихого шофера такси:
- Вас домой или на природу?
Ну наверняка он был ошарашен. Однако какая выдержка у человека! Только один недоумевающий взгляд, в котором мешались то ли любопытство, то ли недовольство – посмотреть ему прямо в лицо я не решалась, а боковым зрением было не разглядеть.
- Пожалуй, лучше домой, - ответил он после некоторой паузы весело, всем своим видом показывая, что оценил по достоинству мою шутку.
Господи, да я и не думала шутить! Но как можно было это растолковать ему? Я вся кипела от возмущения. Кто он: дурак или трус? Наверное, и то и другое! Дальше мы практически не разговаривали. Он только командовал: «Сейчас направо», «Теперь прямо», «За перекрестком налево». А я была как послушный автомат. Когда машина остановилась возле его дома, он с самым невинным видом попросил у меня номер моего телефона. Я выпила чашу унижения до дна, даже сама нацарапала ему на бумажке цифры.
Выйдя из машины, он задержал дверцу и поблагодарил:
- Спасибо, Журавлик!
Этим он меня добил. Я так резко тронула с места, что дверца чуть было не осталась у него в руках. Журавлик! Надо же! И кто бы так назвал меня впервые в жизни, как не этот засушенный тип! Я буквально тряслась от злости. Угораздило же наткнуться на такого чудака. Испортил весь вечер. Так мной пренебрегли!
Я еще немного покаталась по городу, но прежнего удовольствия от прогулки уже не испытывала. Поставила машину в гараж, добралась до дома, посмотрела телевизор. Настроение совсем испортилось. Одна в пустой квартире. Господи, вот тебе и приключение! Старалась, одевалась, прическу делала, деньги тратила. Все, иду в ресторан!
Замечательно, что я такой человек. Не унываю, любое поражение стремлюсь обратить в победу. Позабыла о тягостном своем впечатлении, загляделась на себя в зеркало, вернулось хорошее настроение. Ну да, приду в ресторан, сяду одна, неотразимо красивая, умопомрачительно загадочная. Буду танцевать со всеми, кто бы меня ни пригласил, всех сведу с ума, а в конце вечера исчезну, оставив о себе неизгладимое воспоминание. Обо мне будут думать, жаждать со мной встречи, представлять себе меня Прекрасной Дамой, Незнакомкой. А я разобью их сердца и никогда не появлюсь больше.
Мне решительно не везло в тот вечер: в ресторане были почти одни женщины, еще кавказцы, из тех, что торгуют на рынке, да несколько командированных. Пленять там было некого. И я поспешно ретировалась, даже не удосужившись дождаться официантки. Вот так и закончился тот вечер, мое волшебное приключение. По меньшей мере, неожиданно. И во всем виноват захолустный наш городишко! Что ж, бога надо благодарить за то, что есть еще на свете такие мужчины, как мой Михаил. От них хоть какая-то польза, ласка женщинам!
7
На следующий день я поехала в лес, долго лежала в траве, потихоньку оживая. Позагорала, побродила по опушке, никогда не находила столько удовольствия в безделье. И откуда-то из глубины всплыли вдруг во мне слова:
- Мама, я журавлик, я хочу летать. Давай поговорим с тобой о птицах.
Димка ни за что не восстановит в памяти тот разговор, с какой стати я сама сейчас его вспомнила? Сын несколько дней донимал меня этой выдумкой: «Мама, а если выбирать, что бы ты выбрала – журавля в небе или синицу в руках?», но у меня не было ни времени, ни желания поддержать его игру. И он переключился на что-то другое, дети ведь так непостоянны в своих фантазиях. А вот Максим никогда со мной о птицах не заговаривал.
Журавлик! Говорят, их мало осталось, даже в Красную книгу занесены. Ничего удивительного – как же ей выжить, такой доверчивой и бесхитростной птице?
Журавлик! Тут я вспомнила свои вчерашние похождения, и краска стыда надолго залила мое лицо. Да, пошлость пошлостью не искоренишь. И что я так на этого Павлика? Обыкновенный порядочный мужчина. Только сейчас я оценила, какую деликатность он проявил, обратив в шутку мое недвусмысленное предложение. Как легко тогда было меня не просто ранить, а даже убить, достаточно было одного грубого слова. К счастью, не могла я, наверное, в тот момент выбрать никого другого, даже выбирая первого встречного. Вольно или невольно, но человек всегда выбирает то, что ему близко, созвучно, так уж он устроен.
И все-таки, мне повезло, выходка моя могла окончиться весьма печально. Только теперь я поняла всю глупость своей затеи, какой опасности я себя подвергала.
Наверное, чувство избавления и принесло с собой облегчение. Мне вдруг стало легко и свободно. И я ощутила благодарность к этому незнакомому человеку за то, что он меня излечил. Мужчины, приключения – какая ерунда! Неужели счастье женщины без любви, без мужчины невозможно? Неужто женщина придаток какой-то? Ну а вот я была счастлива.
Мне почему-то понравилось ездить в одно и то же место. Там было очень мило. А я еще хотела там сжечь машину. Вот уж зря! Мне доставляло огромное удовольствие себе самой читать стихи, вслушиваться в звуки, впитывать запахи. Дремать с книжкой или журналом в руках.
Мешала только развеселая компания на двух машинах. Видимо, они давно это место облюбовали. Жарили шашлыки, смеялись по любому поводу, всякой чепухе, аукались в лесу, а женщины, как ненормальные, гонялись с сачками за бабочками. Их бестолковость изрядно мне досаждала, а потом я и сама не заметила как, но была принята в их круг, сама бегала по лугу с сачком в руках. И у меня там даже появился вздыхатель. Неплохой, вроде бы, человек…
Но я сбежала и стала ездить в другое место.
8
Мучительно сладкими и тонко грустными были последние дни моего отпуска. Понемногу возвращалось ко мне спокойствие. Впрочем, спокойствием это трудно было назвать, просто уверенность в себе, гармония в отношениях с собой и окружающим миром. Я еще не знала, чего я хочу, как буду жить дальше, но я почувствовала себя свободной.
И вот однажды вечером я поставила машину в гараж, как мы условились с Михаилом. Мне даже больно было расставаться с «Жигулями», столько было связано с ними приятных воспоминаний.
В таком настроении я и возвращалась домой. Шла медленно, задумчиво. И вдруг возле своего дома увидела того мужчину. Откуда только он на мою голову взялся? Конечно, я не испытала от нашей встречи никакого удовольствия, хотя и отнеслась к ней в достаточной степени философски – всегда найдется ложка дегтя для бочки меда.
А он словно и не заметил кислой мины на моем лице – удивительная у него привычка не замечать чего не хочется.
- Добрый вечер! Как вижу, я очень вовремя, читаю по вашим глазам, что вам хочется побродить по городу. Угадал?
- О да, конечно! – Я изобразила на лице телячий восторг, была сама ирония, но он и ухом не повел, сделав вид, что принимает мои слова за чистую монету. Да, от такого не скоро отделаешься, но ссориться не хотелось, у меня было для этого самое неподходящее, расслабленное настроение.
- Адрес по справочнику узнали? – уточнила я, хотя и так было ясно.
- Да, - кивнул он, - но никак не удавалось застать вас дома. Уезжали куда-нибудь?
- Уезжала… приезжала…
Я посмотрела на него с неприязнью. Радость на лице неописуемая! Ну конечно, спохватился, что не воспользовался в прошлый раз моментом. Да только у женщин подобные минуты для ротозеев не повторяются. Та наша встреча казалась мне сейчас в таком далеком прошлом, что будто бы и произошла вовсе не со мной. И еще мешало то, что я никак не могла вспомнить его имя. Есть у меня дурацкая привычка – я всегда забываю имена, когда с кем-нибудь знакомлюсь, а потом ужасно страдаю от этого. Не знаю, как к человеку обратиться, как себя с ним вести.
- Давайте еще раз познакомимся, - предложил он, будто прочитав мои мысли, - я чувствую, что вы забыли, как меня зовут. Павел.
Телепат какой-то. Я смущенно протянула в ответ руку. Но не успела рта раскрыть, как он проговорил за меня: «Оля Журавлева». Да, верно – Оля Журавлева.
Он был непробиваем. Понимал без слов каждое шевеление моих мыслей и чувств, но совершенно не обижался, при такой своей тонкости был настоящий бегемот.
А когда чаша моего терпения переполнилась, и я готова была закипеть от злости, он и здесь уловил мое настроение, проводил меня до дому, назначил свидание. Конечно же, не слушал моих возражений, просто не воспринял мой отказ всерьез. Так что мне самой до сих пор странно – может, и не было моих возражений, может, я только мысленно их говорила, а не высказывала вслух? Или наоборот – вслух говорила, а мысленно благодарила? Совсем запуталась, с этим странным человеком ничего не понимаешь, не знаешь даже как себя вести.
Проснулась я оттого, что кто-то ходил по квартире. Поначалу испугалась, потом успокоилась, увидев Михаила. Хотя было непонятно – с какой стати он пришел, я же передала ему ключи через соседа по гаражу.
Встретив мой недоумевающий взгляд, он пробурчал, что ищет запасные свечи от машины. Ладно, пусть ищет! Я взглянула на часы и ахнула – половина двенадцатого! Неизвестно, сколько бы я еще проспала, если бы не разлюбезный мой муженек. Оленька, солнышко, вставать пора!
Босиком, с полузакрытыми глазами прошлепала на кухню, поставила на плиту чайник. Погода за окном была изумительная, как раз под стать моему настроению. И сонное состояние стало медленно сползать с меня. «Что это тебе так радостно, Оленька?» – спросила я сама себя иронически ласково. «Жи-и-и-знь пре-кра-а-сна-а!» – сама же себе и ответила. Хоть последний денечек подурачиться!
Я, наконец, полностью очнулась от сна, но хуже мне от этого не стало. Мысли были тягучие, как карамель. И тут я вспомнила: «У меня сегодня свидание!» Вот отчего я такая чудная с утра. Нет, конечно же, я и не подумаю пойти, напрасно он себе вообразил. Хотя… С ужасом я обнаружила, что весь день теперь мне, наверное, будет не в радость, так и буду торопить время – быстрее бы вечер наступил.
А Михаил уже начал раздражать меня своим копошением. То в один ящик, то в другой заглядывал, медлил, злился, косился на меня, не уходил. И тут до меня дошло. Я опустилась на землю. Понятно стало, для чего он пришел. Еще помялся, ожидая, видимо, что я первой начну разговор или хотя бы какой-нибудь шаг сделаю ему навстречу. Но так и не дождался, не выдержал.
- Олюня, нам надо поговорить. Знаешь, я многое понял за этот месяц, очень скучал по тебе, по сыновьям. В общем, не могла бы ты простить меня? Я хотел бы вернуться, чтобы все было как прежде.
Я взглянула на него с недоумением. Как прежде? Конечно, его легко было понять, он многое потерял. Раньше у него была семья, удобная жена, налаженный быт, а сверх того все, чего бы он только ни пожелал. А тут избалованная девица – ревнивая, молодая, требовательная, и никаких других женщин, никакого быта, никакого уюта. Вообще никаких удобств.
Как прежде… Я быстро пробежала в памяти свое прошлое и ничего в нем, кроме последних трех недель не нашла. Одну пустоту. И тут меня охватил ужас. Вновь готовить ему еду, стирать рубашки? И ждать его по вечерам. Я хотела было закричать ему в лицо, что той, прежней его жены больше нет. Что она погибла, в автомобильной катастрофе. И что ей даже поставили памятник. Как неизвестному солдату плиты и сковородки. Но сдержалась, - чего икру зря метать – ответила спокойно, уклончиво:
- Извини, Михаил, но мне сейчас некогда. Завтра дети должны вернуться из лагеря, нужно все подготовить.
Он широко, ликующе улыбнулся:
- Да они там, внизу, посмотри. Я их утром еще забрал.
Я выглянула в окно. Димка и Максим действительно бегали во дворе возле машины.
- Собирайся, поедем куда-нибудь прокатимся все вместе, я ребятам обещал, - сказал Михаил, опустив подбородок на мое плечо.
А дети уже заметили нас, стали радостно кричать и махать нам руками…
Купить книги НИКОЛАЯ БРЕДИХИНА можно на сайте издательства ePressario Publishing: http://www.epressario.com/, ВКонтакте: http://vk.com/epressario, Фэйсбук: https://www.facebook.com/epressario, Твиттер: https://twitter.com/epressario, Google+: http://google.com/+epressario
Поэт
Автор: Бредихин
Дата: 15.11.2013 12:21
Сообщение №: 10023 Оффлайн
– Ты посмотри, везде кровь! Они что, совсем оборзели! Куда я попал? В ночлежку для бомжей? Врач, где врач? Дежурного врача сюда! Немедленно! Я поговорю с этой сволочью! Спился, наверное, вчистую, алкаш несчастный.
Сенин брезгливо сбросил с себя запачканное бурыми пятнами одеяло, но кровь была повсюду: веерными брызгами на стене, мокрыми разводами от ботинок, тапочек на полу. Взглянув на свою грудь, он увидел несколько пулевых ран, кровотечение из которых он тщетно пытался остановить прижатой к ним подушкой.
– Что это? – задрожал он, оторопев. – Сестра! Где сестра? Мне срочно нужна перевязка.
Тут только он обратил внимание на лежавшего, сжавшись в комок, с натянутым до подбородка одеялом, своего соседа.
– А ты чего вылупился? Можешь объяснить, где я, что вообще здесь происходит?
Однако сосед не спешил отвечать, он, собственно, и не смотрел на Сенина, уперся взглядом в противоположную стену и застыл как в коме, должно быть, от пережитого испуга.
– Сестра там, – кивнул он, наконец, в сторону двери.
Сенин тут же вскочил, сел на кровати, поискал под ногами какую-нибудь обувь. Ему было невыносимо представить себе, что ботинок или тапочек там не найдется и ему придется шагать босиком по скользкому, испачканному полу.
Тапочки нашлись, к счастью. Его тапочки, старые, он их уже год как не носил, но, видимо, жена приходила, принесла кое-какие вещи.
«Почему же она меня отсюда не забрала? Вот сучка! Обрадовалась, наверное, что я того и гляди коньки отброшу? Нет, Верунчик, рано ты взялась меня хоронить».
Но почему же он ничего не помнит? Он что, был без сознания? Что вообще с ним произошло?
Шатаясь, ощущая туман в голове, Сенин кое-как добрел до двери. Задержался в проеме, держась за косяк, мгла в голове не рассеивалась, а ноги уже начали подкашиваться.
– Суки! Суки! Где же вы? – прошептал он в бессильной злобе. Но звонок, должен быть звонок. Не может быть, чтобы здесь даже звонка не было. – Эй, – хрипло окликнул он соседа. – Звонок! Здесь есть звонок? Ты ведь наверняка дольше меня тут лежишь. Должен знать, тебе что, самому не было плохо?
Сосед помялся, затем несколько раз с силой нажал кнопку. Подождав, вновь откинулся на подушку.
– Бесполезно, – сказал он, наконец. – Я уже звонил и не один раз. Никто не приходит.
– Ну-ну, – презрительно кивнул ему Сенин. – А сходить сам ты не догадался?
– Я уже ходил, пройдись ты теперь, – без тени раздражения, даже с элементом сочувствия, ответил сосед и повернулся на бок, лицом к стенке.
– Себе на уме, только бы о себе, – с негодованием пробормотал Владимир. – Все вы только о себе думаете! Я ведь мог подохнуть, а тебе хоть бы что! – с ненавистью бросил он в закутанную одеялом спину. Однако его слова остались без ответа.
Понимая, что надеяться ему не на кого, Сенин выбрался, наконец, в коридор, рассчитывая спросить там, в какой стороне процедурная комната.
Однако коридор зиял пустотой. Крови там было гораздо меньше, лишь все те же следы от протекторов на ботинках. Он пошел наугад – получилось направо, медленно продвигаясь, держась за стену. Подергался в дверь первой попавшейся палаты, но она была заперта, возможно, забаррикадирована. Сенин прислушался, изнутри не доносилось даже легкого шороха, хотя не исключено, что там кто-то находился.
К счастью, направление он выбрал верное. Дверь в процедурную была открыта, но лучше бы ему не заходить туда: автоматными очередями все было разнесено вдребезги, тут же сидела и сестра с остекленевшими глазами, откинувшись на стуле, с бессильно опущенными руками. Рот ее почему-то был оскален, то ли испугом, то ли ненавистью, горло, для верности, от уха до уха перерезано. И опять кровь, лужа крови, по краям которой, пытаясь выбраться, сучили лапками не в меру любопытные мухи.
Сенина затошнило, но силой воли он сдержался, попытался прояснить сознание. Можно было, конечно, поискать кабинет врача, но вряд ли там было лучше. Нет, спасать ему придется себя самому.
Он добрался кое-как до шкафа с медикаментами, стараясь не выпачкать тапочки в крови. Нашел бинты, йод, ножницы, пластырь. С грехом пополам привел в порядок раны, их было шесть. В крохотной процедурной другого стула не было, Сенин так и сидел на кушетке напротив медсестры, каждый раз, при взгляде, пугаясь ее кошмарного вида.
«Все, куда теперь? – подумал он. – Пожалуй, обратно в палату».
Он прихватил с собой еще бинтов, каких-то пузырьков, в одном из которых вполне мог оказаться спирт. С огромным трудом доковылял до своей койки.
– Ну и погром! Что здесь произошло? – спросил он соседа, на этот раз уже гораздо спокойнее. – Как тебя зовут, кстати?
– Вениамин, – сухо отозвался сосед и нехотя приподнялся на локте. Затем сел на постели, свесив к полу худые волосатые ноги. Майка на нем была чистая, но изрядно обветшавшая.
«Вот гад! – с ненавистью подумал Сенин. – С чем же он здесь лежит? Ни единой царапины!»
– Володя, – протянул он насколько мог приветливо руку. Ничего не поделаешь, надо было налаживать отношения. Но зыбкая дымка вновь растеклась в голове, и Сенин предпочел улечься на койке поверх одеяла. – Что здесь случилось? – повторил он фразу, которая его с самого начала единственно интересовала.
– Одного бизнесмена добивали, четверо в масках ворвались с автоматами. Его только вчера привезли: сначала у подъезда дома на него покушались, но он каким-то чудом остался жив. И оклемался бы: лежал здесь под капельницей, врачи, сестры, нянечки перед ним буквально расстилались.
– Понятно, – зло усмехнулся Сенин, – за деньги-то они зад готовы расцеловать, а так – не достучишься и не докричишься. Ну и где он сейчас, бизнесмен этот чертов – в морг унесли? – Он вдруг смачно выругался: – И что, не замыв ничего, даже не переменив белье, надо было меня именно на эту койку, в эту палату поместить? Они что, думают, управы на них нет? Не на того нарвались, я на кого хочешь найду управу!
Сосед внимательно, с интересом смотрел некоторое время на Сенина, затем усмехнулся.
– Ты что, так и не догадался, кто был тот бизнесмен? Совсем ничего не помнишь? Как тебя на «скорой» привезли, как шприц в вену втыкали? Постой, но ты ведь с женой разговаривал, я сам видел, даже какие-то бумаги ей подписывал, просил что-то сделать, куда-то позвонить. Что, и теперь не вспомнил?
Сенин опешил. В памяти его вдруг возникла приземистая фигура в черной кожаной куртке, холодные спокойные глаза на скуластом лице. Киллер даже не счел нужным воспользоваться шапочкой-маской с прорезями для глаз и рта – слишком был уверен, что выстрелит наверняка. Владимир еще раз прокрутил в памяти тот эпизод, особо задержавшись на черном дуле пистолета, направленном на него в упор. Что его спасло тогда? Бумажник в кармане пиджака? Немного помог, конечно, но, скорее, он просто инстинктивно отклонился в сторону, а в это время как раз подоспел Валя, шофер, не успел отъехать. Кажется, завязалась перестрелка, но не в ней было дело, главное, что «скорая» подоспела вовремя.
«Просчитался ты, сволочь! – подумал Сенин злорадно, вызывая в очередной раз, с еще большей отчетливостью, в памяти скуластое, с рябинками лицо. – Я тебя достану, вычислю, никуда тебе не деться».
Впрочем, может, его даже удалось задержать, или убить – была, ведь точно была, перестрелка. Но что киллер? Исполнитель, пешка. Кто заказчик? И где он сам, Сенин, оплошал, допустил роковую ошибку? Ладно, об этом после, сейчас нужно думать о другом.
– И что же, – проговорил он недоумевающе, – четыре человека лупили по мне почем зря из «калашей» и «узишек», а я остался жив? Такого не бывает. Что-то тут не сходится. Кстати, а ты где в это время обретался? Неужели своими глазами все видел?
Сосед заерзал на кровати.
– Могли бы и меня убить, – после некоторой паузы раздраженно пробурчал он. – Я просто накрылся с головой одеялом. Видел – ничего я не видел!
Сенин взглянул на него с подозрением.
– Не убедил! Заливаешь, мужик! У медсестры – второй рот вместо горла, дальше – не ходил, не смотрел, но могу представить себе, а тебя, что ж, пальцем не тронули? Так-так! На тебе одеяло не бронированное, случайно? Кстати, а откуда ты узнал, что их, убийц этих чертовых, было четверо?
Сосед предпочел отмолчаться, но Сенин и без его помощи сообразил.
– Ага, видел в окно, как они садились в машину? – Он тут же подскочил к подоконнику и удовлетворенно кивнул. – Точно, но, конечно, ни марки, ни номера машины ты не запомнил, да и вообще скажешь, что с кровати не вставал?
Так и не дождавшись ответа, Сенин махнул рукой.
– Ну и черт с тобой! Из какой-нибудь палаты кто-нибудь да что-нибудь наверняка видел. Я ведь не за так, денег дам. Чем ты рискуешь, кому ты нужен?
Сосед ухмыльнулся:
– Да ты не торопись, чего гадать? Сейчас все слетятся: газетчики, милиция. Сразу, без денег, все и выяснится.
- Выяснится. Что они могут выяснить? Ищейки драные. Да и кто им позволит что-либо выяснить? Нет, только я сам, никто кроме меня не станет копать по-настоящему. А ведь они вернутся, сволочи, обязательно вернутся! Как ни крути, а дело им надо доводить до конца, и в третий раз уже никакое везение меня не спасет. Нужно уходить, срочно уходить! От милиции какая помощь – только, наоборот, подставят. Надо затаиться, и затаиться есть где. Вот только как, в чем я отсюда выберусь?
Владимир лихорадочно заметался мыслями. Затем подбежал к шкафу: жена приходила, должна была принести что-нибудь. Так и есть – тренировочный костюм, свитер, ботинки. Для начала вполне достаточно. Сенин быстро оделся и направился было к выходу из палаты, затем вернулся, пошарил в тумбочке: бумажник был на месте, новый бумажник, взамен старого (опять жена), туго набитый, как обычно, и рублями и долларами. Все в порядке.
Он вдруг наткнулся взглядом на наблюдавшего за ним с разинутым ртом соседа.
– Ну что, Веничка, я ухожу, тебе тоже от чистого сердца совет даю: сматывайся отсюда и поживее. Ты свидетель, причем не простой, а главный свидетель, улавливаешь разницу? Видел, не видел – все равно пришьют, так что промедление в данном случае смерти подобно.
Сосед скептически поджал губы.
– Бесполезно. Меня все равно найдут. У меня нет ваших возможностей.
Он почему-то назвал Сенина на «вы», зауважал что ли? Того вдруг осенило: во всех случаях лучше не упускать этого малахольного из поля зрения.
– Ну, так как насчет денег? Мне помощь нужна. За деньги поможешь мне? Я не обману, заплачу, сколько следует. Глядишь, и у тебя «возможности» появятся.
Сосед поколебался немного, затем согласно кивнул: почему бы и нет?
– Ну, тогда чтобы от меня ни на шаг. Давай побыстрее!
Сосед оделся во что-то совсем драненькое – но с первого взгляда не определить. Они выскользнули из палаты и начали пробираться к выходу. Но, как видно, поздно, сирены звучали совсем рядом, с минуты на минуту во двор должны были влететь милицейские машины.
– Давай обратно, придется выбираться через приемный покой, – сориентировался Владимир. – Только быстро!
Они никого не встретили на пути, везде было тихо, возможно, кто-то и наблюдал за ними из окна, но носа наружу не высунул. Такси подвернулось довольно быстро, однако Сенин не стал рисковать, погнал его в противоположную сторону от того направления, которое ему было нужно. Таксист был парень не промах, с ходу учуял неладное и в памяти надежно их срисовал.
«Да и черт с тобой!» – подумал Сенин. Недалеко от своего дома он остановил машину и расплатился. Долго смотрел на злополучный подъезд и стоявший во дворе «Форд-Чероки», который жена почему-то не загнала в гараж, затем развернулся, махнул «Веничке» и они, не сговариваясь, побежали трусцой, старательно изображая из себя спортсменов, к чадящей, шумной магистрали.
- Теперь только частник, самый вшивенький частник, никакого такси. Ну а потом три-четыре квартала пешком. Проверим в очередной раз, везунчик я или уже нет.
Частник подвернулся довольно быстро.
2
Лишь захлопнув за собой бронированную дверь, Сенин вздохнул с облегчением. Об этой его квартире практически никто не знал, она как раз и предназначена была для того, чтобы в случае чего на какой-то период отсидеться, ну а еще – для строго интимных встреч с девушками определенного сорта, не его круга.
– Есть будешь? – спросил он своего новоявленного приятеля, сам внезапно ощутив зверский аппетит.
К счастью, холодильник был набит до отказа. Сенин вынул пиццу-полуфабрикат, добавил сверху побольше сервелата и сунул поднос в микроволновку. Вытащил еще сок, бутылку вина, расставил бокалы. Странно, так странно, но расправляясь с едой, он не ощутил никакого удовольствия от обычно столь приятного для него процесса.
Рука его машинально потянулась к телефону, но, набрав номер жены, он тут же положил трубку обратно.
«Безумие! Сам же ставил определитель, – подумал он. – Кто сказал, что Ирине можно доверять? Что как раз она-то меня и не подставила?»
Нет, он сделает совсем по-другому: те две девчонки – Саша и Даша. В меру глупые, очень веселые, наверняка доступные и, главное, знают о нем только то, что он «новый русский», и что у него денег полный кошелек.
На его звонок тут же откликнулись. Все тот же радостный смех, в меру глуповатый. Как раз то, что нужно, чтобы забыться, снять напряжение.
– Что поделываем? Да ничего не поделываем! Вечером собираемся на дискотеку, завтра же выходной. Приехать? Минуточку! Сейчас Дашутке, подружке, трубку передам.
– Да, алло! Угу, Даша. Саша и Даша, просто запомнить. Приехать? Почему бы и не приехать? Вот только мы на вас, Владимир Олегович, в обиде. Просто чудо, что мы вас еще не забыли. Сейчас? Нет, только не сейчас. Поближе к вечеру если. Ну, знаете, надо же собраться, в порядок себя привести. Ах, нужно, даже о-о-чень нужно? Ха-ха! Что мне в вас понравилось еще в прошлый раз, Владимир Олегович, – вы такой веселый. Ладно, пусть будет по-вашему, по-«новорусски»: часок на сборы плюс дорога. Подгоняйте такси. Самим взять? Все оплатите? Звучит многообещающе. Нет, таких людей мы никогда не подводим. На вас страна держится, это надо ценить.
Сенин подмигнул Вениамину.
– Ты как насчет продажного секса? Две телочки, я с ними недавно познакомился, стрельнул телефончик, но закрутился, встретиться не пришлось. Но так даже интересней: первый раз в первый класс. Впрочем, класс, конечно, далеко не первый, но молоды, смазливы, тем и привлекательны...
Вениамин заулыбался, довольно хмыкнул:
– Я «за». Кто ж от такого откажется?
– Ну вот и чудненько!
Сенин заглянул еще раз в холодильник, прикидывая, стоит ли сгонять в магазин или и так хватит? Вина, во всяком случае, в баре было предостаточно. Он еще раз покатал в голове все возможные варианты и нашел, что этот, пожалуй, самый удачный: встретились, расстались, деньги – товар, товар – деньги, что еще?
Девушки, к слову, не заставили себя долго ждать. Свое дело они хорошо знали: веселье, веселье, и еще раз веселье. И веселья было хоть отбавляй. Музыка, танцы, водка, видео. Но энтузиазм вскоре стал иссякать в Сенине, и он никак не мог понять отчего. Девушки как девушки, специально разные: одна блондинка пергидрольная, другая – жгучая брюнетка. Обе худышки, стройные, ноги от головы. В своем деле соображающие, на все согласные. И все-таки, зачем он их вызвал? Чтобы забыться? Прогнать липкое чувство страха, до сих пор не оставлявшее его? И эту грязь, кровь в глазах… Нет, он просто празднует, празднует, что остался жив. Такое нельзя не отпраздновать.
Он вдруг почувствовал себя совсем плохо, какой-то резкий отток, ничего не осталось от былого воодушевления. «Шесть пуль. Что это я, с ума сошел? Или просто в горячке? – подумал Сенин. – Надо бы врача. Срочно врача».
– Может нам их выгнать к чертовой матери? – тихо спросил он Вениамина. – Я что-то не в форме. Видимо, переоценил свои силы. Дам денег, пусть убираются. А хочешь, пусть одна останется или даже обе, если управишься. А я, как очухаюсь, к тебе присоединюсь. Кстати, у тебя нет знакомого врача, чтобы он смог сюда подъехать, я что-то все больше и больше раскисаю, того и гляди потеряю сознание.
– Не надо врача, с тобой все нормально, – так же шепотом ответил ему Вениамин, – просто они подсыпали нам клофелин в кофе, лошадиную дозу. В принципе, мы уже давно должны были бы отключиться, ты посмотри, какие у них удивленные глаза.
– Так, и что же нам теперь делать? – У Сенина внутри все похолодело. – Медлить нельзя, надо их гнать и как можно скорее. Иначе либо мы сдохнем, либо они нас обчистят так, что только обои в квартире останутся.
– Ты уверен, – клюя носом, как будто совершенно пьяный, глубокомысленно осадил его Вениамин, – что там за дверью не стоят наготове бандиты? Я думаю, сегодня нам лучше ни при каких обстоятельствах не открывать дверь.
– Возможно, ты прав, но что дальше? – едва удерживаясь от того, чтобы не заснуть, пробормотал Сенин. – Как будем выбираться? Я смотрю, ты парень не промах, а я думал – тепленький.
Вениамин с минуту поколебался, затем решительно махнул рукой:
– А, ладно, попросим еще дозу!
Сенин встряхнул головой удивленно:
– Это что, клин клином вышибать?
– Нет, просто подменим чашки. Пусть сами своей гадости попробуют.
Он повернулся к Саше и Даше, извивавшимся в сладострастном танце, но искоса внимательно за пригласившими их мужчинами наблюдавшими, и пьяно дернулся всем телом, как бы передразнивая их:
– Девчонки, как там насчет кофейку еще, не изобразите? Сил никаких нет, так в дрему клонит, у нас обоих, как назло, был сегодня очень тяжелый день. Надо взбодриться! Как следует взбодриться! Зачем иначе мы вас пригласили? Ура, гип-гип! Гип-гип, ура! Веселья, побольше веселья. – Он выхватил из кармана Сенина бумажник и сыпанул вверх долларами. – Фанты, сейчас будем играть в фанты! Пора!
3
– Подожди, я ничего не понимаю, – пытался осмыслить происходящее Сенин. – Давай сначала. Мы сумели подменить им чашки, сами смотались в ванную, сунули в рот два пальца, попытались вывести из желудка хоть часть того, что скормили нам эти сучки. Потом вернулись за стол, еще тяпнули, закусили, девчонки вырубились, мы связали им руки и ноги, даже заклеили рот скотчем, затем все-таки не выдержали, отключились сами. Все достаточно ясно, непонятно одно – куда эти «клофелинщицы» в итоге подевались? Я ведь на совесть их вязал.
Он не выдержал, вскочил и, преодолевая сильное головокружение, держась за стены, прошелся по комнатам.
– Нет, бесполезно, не могу врубиться, – потер он виски, вернувшись. – Видео, аудио – все на месте, бумажник тоже. Странные девочки. Допустим, как версию: они очнулись, зубами развязали узлы друг другу. Но потом что? Они должны были по всем статьям либо сами ограбить нас, либо запустить в квартиру бандитов. Может, никакого клофелина и не было, а, Веня, милый? Ты придумал все? Мы перепились, тебе спьяну померещилось. И мы, и девчонки отключились от алкоголя, мы их скрутили ни с того ни с сего, они очнулись, испугались, освободились и сбежали? Так было дело?
Вениамин равнодушно пожал плечами.
– Они просто исчезли.
– Ну да, исчезли, так не бывает, – покачал Сенин головой. – А... черти их драли! Конечно, мы виноваты перед ними, но кто они нам? Неужели мы будем перед ними извиняться? Хотя девчонки были ничего. Мысленно я их уже распределил: я бы взял Сашу, я вообще блондинок предпочитаю. Ну а ты? Что ты скажешь?
Вениамин промолчал.
– Понятно, – кивнул Сенин. – Тебе тоже нравятся блондинки. Но мы могли бы потом поменяться. Думаешь, они не согласились бы? За деньги согласились бы на что угодно. Хотя, конечно, мы делим шкуру... исчезнувшего медведя. Впрочем, а кто нам мешает? Надо позвонить им опять, может, они уже дома? Извинимся, предложим денег побольше. Можно даже закатиться с ними в ресторан. Ладно, беру все на себя, я сам их уболтаю, твое дело только прийти в норму, очухаться к тому времени, когда они вернутся. А они обязательно вернутся, уверяю тебя. Уж я таких стерв хорошо знаю.
Сенин взял телефонную трубку, набрал по записной книжке номер. Долго слушал протяжные гудки, затем разозлился.
– Слушай, чего это я? Что я на них заторчал? Свет белый клином на них не сошелся, а риск есть риск, ты прав, они вполне могли оказаться наводчицами. Зачем искушать судьбу? Лучше я другим позвоню. Хотя... непонятно все-таки, куда они делись?
– Они не делись, – отрешенно ответил Вениамин. – Я же сказал тебе – их просто не было.
– Как не было? – рассмеялся Сенин. – Опять ты за свое! Саша, Даша, они нам что, померещились? Ты сам помнишь их? Мы, конечно, здорово перебрали, но не могло же нам причудиться одно и то же? Да у меня и нет такого впечатления, будто я перебрал. Слабость, туман в голове, но это не от алкоголя, я просто много крови потерял. А может, действительно, клофелин проклятый? Давай я все-таки кому-нибудь еще позвоню.
– Никто не ответит, – покачал головой Вениамин. – Уже никто не ответит.
– Почему никто? И почему «уже»?
– Потому что нас с тобой нет. И давно. Силы кончились.
– Как это нет? – язвительно улыбнулся Сенин. – И причем тут силы? О чем ты вообще говоришь? С перепоя, что ли?
Вениамин молча протянул Сенину руку, затем попросил его:
Затем вскинул плечи: ладно, и попытался дотронуться до протянутой ему ладони. Но рука его ничего не ощутила. Сенин сделал еще, потом еще одну попытку, но результат был все тот же. Ошеломленный, он надолго замолчал.
– Что это означает? – спросил он, наконец. – Я сплю?
– Нет, просто умер, – спокойно ответил Вениамин.
– Как умер? – ошарашенно попытался уточнить Сенин. – Чушь! И что, я на том свете?
– Что-то вроде того, – подтвердил Вениамин.
Сенин был ошеломлен, он начал хвататься за окружавшие его предметы, потом попытался ощупать себя самого. Результат был неизменен.
– Ты шутишь. Конечно, ты шутишь, – никак не хотел сдаваться, сопротивлялся сознанием Владимир. – Я просто во сне или в бреду. На операционном столе лежу или опять под капельницей. А ты шутишь. Как я мог умереть?
Он помолчал немного, затем спросил удрученно:
– И давно?
– Что давно? – сделал вид, что не понял вопроса Вениамин.
– Давно я умер?
– Несколько секунд назад.
– Ну, я же говорил! Чушь! Полная чушь! – обрадовался Сенин. – Ты разыгрываешь меня. Ну, у тебя и шуточки, так ведь и инфаркт может хватить!
Он оживился, вздохнул с облегчением, хотел было налить себе вина в бокал, но рука прошла сквозь бутылку, даже не пошевелив ее.
– Это фокусы. Какие-то фокусы. – Сенин на сей раз действительно испугался. – Слушай, хватит дурачиться. Твои розыгрыши мрачноваты. Я вообще не люблю черного юмора. Так что кончай свои шуточки или я рассержусь! – Не получив ответа, он сам продолжил: – Несколько секунд, какие несколько секунд? Подумай, что ты такое несешь? Такси, потом частник, затем звонок мой, еще эти две «клофелинщицы». Мы вырубились, потом очухались, болтаем с тобой черт те о чем, черт те сколько уже. И это все за несколько секунд мы успели? Тут как минимум ушло пять-шесть часов. Пять-шесть часов, ясно тебе? Жаль только я время не засек. Совсем недавно было девять вечера, я точно помню. – Сенин посмотрел на запястье левой руки и залился счастливым идиотским смехом: – Ну вот, смотри, а я думал – ничего не украли. Часы, «котлы» мои ненаглядные, свистнули, а это уже денежки будь здоров.
Он вновь помолчал некоторое время, как бы все более начиная осознавать происходящее, затем проговорил отрешенно:
– Послушай, это ведь здорово. Если я сознаю, чувствую, разговариваю сейчас с тобой, значит – он существует? Этот другой, загробный, мир?
– Ничего не значит, – скептически возразил Вениамин.
– Как не значит? Не морочь мне голову, вот только куда я попаду теперь: в ад или рай?
Вениамин с интересом посмотрел на Сенина:
– Ну а ты сам как думаешь?
Тот встрепенулся.
– А что? Что я сделал? Чем я плох? Бог, архангелы – я могу оправдаться перед кем угодно. Я участвовал в благотворительных акциях, попечительствовал в фондах, подавал нищим. Ну, обрядов, постов не соблюдал, но всегда советовался с Богом, молился.
– Да, да, понятно, – поддакнул Вениамин, – как же так получилось тогда с киллером-то? И как Бог такое допустил, если ты во всем его слушался?
– Подожди! – разозлился Сенин. – Смеешься надо мной? Ну а ты, сам то ты что за фрукт? Кто ты такой, чтобы судить меня? Как я понял, ты тоже уже отгулял свое? Как с тобой получилось? Из-за меня пострадал? А может, наоборот, как раз из-за тебя я и погиб? Где мы вообще сейчас с тобой находимся?
Как бы в ответ на свои слова, он увидел себя вдруг в той же больничке, в той же палате... Та же кровь на стене, на полу, на одеяле. Раны его зияли, ныли. Вениамин лежал рядом, укрытый до подбородка одеялом, вокруг царила та же зловещая тишина.
Поэт
Автор: Бредихин
Дата: 16.11.2013 11:06
Сообщение №: 10063 Оффлайн
Сенин приподнялся на локте и взглянул в сторону соседа:
– Это правда, что тебя зовут Вениамин?
Тот молча кивнул.
Сенин вздохнул облегченно:
– Мне тут привиделась какая-то чушь. Будто мы убежали отсюда, пытались скрыться, на нас опять было совершено покушение, только по-другому...
– Клетки, – лениво пробормотал сосед, – это просто клетки. В отличие от нас самих – слабаков и трусов, они не сдаются, сражаются до последнего. Даже когда сознание отключено, они продолжают жить, противиться опасности, смерти, ищут выход. Если сознание возвращается, организм уже знает, что делать. Если нет... Может, тебе доводилось когда-нибудь видеть курицу, бегущую с отрубленной головой: ты не задумывался над тем, что в тот момент командует ее ногами? Приблизительно так и у нас с тобой. Вот только будущего у нас нет больше, курица уже не бежит, мы двинулись в обратную сторону. И будем лететь теперь назад с сумасшедшей скоростью.
– Мы, – подозрительно посмотрел на него Сенин. – Почему? Потому что нас расстреляли вместе? Значит, одеяло тебя не спасло? Но где же тогда медсестра, врачи, почему мы не бредем единой толпой? Или они все разбежались как крысы, пытаясь спастись в этих, как ты говоришь, «клетках». Где они, кстати, эти «клетки» твои находятся, в спинном мозгу что ли? Кто ты вообще? Ты ведь так и не сказал мне. Кем ты был при жизни?
– Тобой, – спокойно ответил Вениамин.
– Мной? – Сенин расхохотался. – Да ты просто подослан ко мне, разыгрываешь, мистифицируешь. С какой целью? Меня Владимиром зовут, я уже представлялся тебе. Ты что же, мой ангел-хранитель? Почему тогда ты так плохо меня охранял, допустил такое?
– Кто я? Я и сам не знаю. Знаю просто, что мы одно целое. Именно поэтому мне известно о тебе все, нравится тебе это или нет. Потом, когда закроется для нас уже и настоящее, я приведу какой-нибудь пример, чтобы убедить тебя, или ты сам что-нибудь вспомнишь. Но нужно ли это? Ах, я плохо охранял тебя! Но сколько раз я тебя осаживал, предупреждал, хоть однажды ты послушался моего совета? Или, может, ты мне сейчас скажешь, что не ведаешь, за что тебя убили, что ты не знаком с людьми, которые вдруг ни с того ни с сего пожелали твоей смерти? Это ведь ни для кого не секрет, кто они, но никто и пальцем не пошевелит, чтобы отыскать виновных. Кто же станет отыскивать... свою смерть? И жена твоя будет раскланиваться, любезничать с твоими убийцами, даже заискивать перед ними, потому что они откупят у нее твое дело и не позволят никому другому его продать. Ты молодец – успел подписать бумагу на ее имя. Хотя этим ты просто надеялся спасти свою жизнь, но было поздно. Зачем юлить? Ты хапнул тот заказ, а кусок был слишком велик, вот ты и подавился.
– Кто-то должен был его хапнуть, – угрюмо огрызнулся Сенин, сразу поняв намек соседа, – почему бы и не я? Мы скакали трое на одном уровне, я их на повороте обогнал. Все было по-честному, рано или поздно кто-то должен был вырваться в лидеры. Ты ничего не понимаешь в бизнесе, оттого я и плевал всегда на твои советы. Там свои законы.
– Ну так и я о том же, – пожал плечами Вениамин. – По этому закону ты и должен был умереть. Ты дал взятку, очень большую, тому чиновнику из министерства… Министерства просвещения. Просветитель! Какой важной фигурой ты, наверное, мнил себя тогда, а сам мысленно подсчитывал барыши. Что «повело» тебя тогда? Может быть, твоя фирма находилась на грани банкротства?
– Как раз наоборот, – оживился Сенин, затем осекся, нахмурился, поняв, что он забрел в ловушку. – На грани был один из тех двоих.
– Почему же ты не договорился с третьим, чтобы съесть того, второго?
– Не было времени. Сроки поджимали. Ты не представляешь, какие они алчные, эти чиновники, продажность их не имеет границ. Что ты от меня требуешь? Меня в любой момент могли опередить. Гонки, проклятые гонки!
– Перед кем ты пытаешься выгородить себя? Забываешь, кто я? Они же предлагали тебе договориться, уже после того, как заказ был в твоих руках.
– Ага, и никаких компенсаций! Вот именно «после» – все расходы повисали на мне.
– Наказание за то, что ты вырвался в упряжке, нарушил строй.
– Чепуха! Никто не смеет диктовать условий победителю. Они должны были согласиться на мои варианты.
Вениамин устало махнул рукой.
– Ладно, не буду спорить. Но скажи, тебе никогда не было жаль этих бедных детишек, точнее, их родителей, которых ты столь беззастенчиво обирал, всучивая им втридорога свои учебнички, тетрадки?
Глаза Сенина уже сверкали злостью.
– Что ты понимаешь в этом? Заткнись! Я же тебе сказал: это бизнес! Кого еще обирать? Взрослых? Как ты человеку всучишь то, без чего он может обойтись, да еще втридорога? Его сначала надо в позу развернуть, поставить в условия: нет, и не может быть нигде дешевле. Не я устанавливаю правила. Мы все трое и вся мелкота вокруг нас так делаем, причем, не сговариваясь: стричь надо до шкуры, практически до крови, если бы я стал поступать иначе, я бы не разорился, как многие другие на моем месте, я профессионал, но меня убили бы гораздо раньше. Однако о чем мы говорим, какое это сейчас имеет значение?
– Имеет. Ты думаешь, они не могли дать больше? Могли, но это означало подписать себе смертный приговор. Лидера не должно было быть, повторяю, такой жирный кусок просто надо было поделить.
– Задним умом все крепки, – с досадой отмахнулся Сенин. Затем не выдержал, рассвирепел, он никак не мог допустить, чтобы в таком важном разговоре последнее слово осталось не за ним: – Ладно, объясни мне одну только вещь, хотя бы: с какой стати уже после смерти моей объявились эти «клофелинщицы»? Значит, встреча с ними в мозгу моем подсознательно уже была запрограммирована? И днем раньше, днем позже, но я обязательно бы встретился с ними. Что изменилось бы тогда? Безвинно убиенный я в рай попал? Но где он здесь – рай и где здесь ад, ты видишь их? И где благие – ау! - где недобрые, намерения? Они ничто здесь, убедился теперь? Тут лишь соединение и распад, все остальное лишь следствие соединения или распада.
– Тогда почему же ты так спешил сюда? – с ехидцей усмехнулся Вениамин. – Тебя настолько интересовали здешние причинно-следственные связи?
– А, да заткнись ты! – грубо оборвал Сенин его. – Бога ради, не строй из себя невинного дурачка! Тебе не идет.
Вениамин не ответил ему, он весь сжался, напрягся, глаза его округлились, наполнились ужасом. Сенин не успел даже прислушаться, как зловещая тишина вдруг сменилась топотом ног в коридоре, окриками, выстрелами. В палату вдруг ворвались четверо поджарых людей в масках...
5
– Странно, я даже не чувствовал боли, – удивился Владимир, – хотя огонь был поистине ураганным. Кстати, я так и не заметил, как ты выкрутился, эй, Вениамин! На постели тебя точно не было, уж теперь-то я вспомнил, я вообще лежал в палате один.
Однако никто не ответил Сенину. Он вздохнул с облегчением, увидев себя вновь под капельницей, без шести дыр в груди, слыша за дверью голоса, суетливую беготню персонала. Но недолго он радовался, ожил вдруг в памяти злополучный подъезд, затем вновь темнота, и вот он уже сидит в кабинете вместе с Вениамином.
– Что, если я не пойду сегодня ночевать, останусь в офисе? – тихо спросил Сенин. – Все изменится, я останусь жив?
– У тебя был этот шанс, – покачал головой Вениамин. – Ты не воспользовался им. Теперь мы с тобой, как две бескрылые птицы: ничего не можем сделать, совершенно беззащитны.
– Все мы бескрылые птицы, – печально отмахнулся Сенин. – И что же? В этом наша душа? Неужели от нас самих так мало зависит?
Вениамин с досадой отвернулся.
– Что ты хочешь от меня? Таков человек. Нам подарена мысль о жизни вечной, о бессмертии, но что мы сделали для того, чтобы воплотить ее? Молились, постились? В этом мы искали душу? Невелика премудрость – встать на колени, высшая мудрость – с них подняться. И телом, и душой.
Сенин задумчиво покачал головой.
– Теперь я знаю, кто ты. И почему тебя зовут Вениамином. Родителям очень нравилось это имя, но я родился раньше, и меня окрестили по-другому. Ты – мое второе, внутреннее, «я».
– Ангел-хранитель, внутреннее «я», какая разница как называть?..
– Я уже убедился, – как бы не слушая ставшего вдруг столь близким ему собеседника, продолжил Сенин, – что о многих вещах ты знаешь больше меня, гораздо больше, ты ближе к природе, к Богу. Но как быть с душою? Душа одна у нас или мы разделимся, разделится наша судьба? Ах, как жаль, как жаль, что мы с тобой так поздно сдружились! Может, смысл как раз в том, что нам не дано достичь бессмертия поодиночке? Может, как раз в тебе мои крылья? Одно я точно знаю теперь: душа должна быть чем-то облечена. Вот только чем, ты не скажешь мне?
Так и не получив ответа, он вдруг увидел себя совсем молодым, в аудитории института. Ярко сияло весеннее солнце. Вениамин был рядом, но уж совсем призрачный, едва различимый. Но что Вениамин, Бог с ним, с Вениамином. Рядом сидела Настя, прекрасная Анастасия. И он знал, что сегодня, сегодня она будет его. Они встречались уже полгода, и время расхристанности, раскрепощенности, в том числе и в области тех отношений, которые еще недавно было принято называть самыми сокровенными, подстегивало, буквально бросало их друг к другу. И все проблемы были так легко разрешимы, в одном общежитии так или иначе можно было уединиться: договориться с ребятами – соседями по комнате, сбежать с лекции. Но Настя никак не могла решиться. Дура! Все твердила о какой-то ответственности. Перед кем? Что не хотела бы терять время попусту. Удовольствие, разве оно когда-нибудь бывает попусту? Говорила, что не может в таких условиях, нужно, чтобы полностью можно было бы расслабиться, довериться, не боясь, что кто-нибудь постучится, войдет. Чушь! Принцесса на горошине! Цирлих-манирлих! Сказала бы просто, что он ей не нравится, так ведь нет - жить без тебя не могу!
А потом закрутилось, завертелось все: общага стала как бы продолжением биржи, и уж, несомненно, частью той, внешней, жизни. Не пройдя до конца этажа можно было купить тонны сахара, меди, какого-нибудь китайского барахла, тут же, или на другом этаже, в другом институте или у знакомого брокера перепродать их. Деньги завертелись вокруг совершенно бешеные. Сенин с трудом тогда, исключительно лишь с помощью взяток преподавателям, окончил институт. Некоторые побросали учебу, потом локти кусали, другие, кто с деньгами всплыл, восстанавливались или просто внаглую, без затей, покупали себе диплом. Настя! Тут уже было не до Насти с ее оглядками. Появилась вокруг тьма девочек куда привлекательнее, доступнее, он тогда еще не был отягощен проблемами, был поистине неутомим.
Как там было тогда с его душой?
– Вениамин! – тихо окликнул он. – Ты помнишь Настю?
Но Вениамин не откликался, он вообще исчез из поля зрения. По всей видимости, сил у Сенина уже не хватало на двоих. Настя! Она довольно быстро вышла замуж, сразу же после окончания института. Муж любил ее, хотя и зарабатывал средне. Не был ни лентяем, ни трудоголиком, большую часть времени проводил в семье...
И все-таки, когда они потом встретились, она была так счастлива, что вышло по ее: что вот только теперь, когда есть все условия... Она буквально исходила нежностью, боготворила Сенина, растворялась в нем, а он лишь позевывал пресыщенно. И встречался с ней больше из любопытства: как же, ведь ни к кому с тех пор, после института, он не испытывал даже чувства легкой влюбленности, что же он в этой невзрачной серятинке нашел? Чем она может удивить его? В постель с ним легла, наверное, только из-за того, что он такой крутой, богатый? Принц, да и только! Видя в мечтах, что исправляют они оба свою ошибку и соединяются, наконец, вместе. Принимала подарки, которые он ей преподносил, как память, а он лишь расплачивался ими. Все прошло мимо: и нежность, и ласки ее. Были они, а вроде как, и не было. Она была счастлива, даже когда все поняла и исчезла, он это счастье упустил, никогда вообще не было у него счастья. Были деньги, жена при связях и, опять же, при деньгах. Хотя... с его стороны была только иллюзия выбора, на самом деле его выбрали. А он? Что он сам? Добрая память ему!
6
И опять скачок! Вот он тринадцатилетний мальчик на заснеженном берегу реки, сбежавший в тот вечер от всех и всех презиравший, даже ненавидевший, под звон доносившихся откуда-то по радио новогодних курантов, дававший клятвы посвятить себя борьбе против глупости, черствости, пошлости, несправедливости. Тогда он был один, един со своим alter ego. Или просто был незрел, наивен? Да кому сейчас это интересно? Тот мальчик. Настя. Богу? Но что Богу до него? Вениамину? Но что Вениамин? Легко оставаться благородным, рассуждать о высоких материях за широкой спиной, не думая о деньгах, об угрозе в любой момент быть вышибленным из игры, о постоянном риске оказаться в бессловесной полуживотной массе убогих и увечных, калек физических и духовных, исполненных злобы, зависти, вопиющих о воровстве, мошенничестве, обмане, и живущих, тем не менее, жалкими, издевательскими подачками, бросаемыми чванливыми бонзами с заоблачных высей. Какое это имеет отношение к душе? Но вот я кормил тебя, оберегал, пестовал, и где ты? Именно сейчас, когда я не понимаю многого, когда теряю силы и становится мне все более безразлично, что дальше будет со мной...
Сенин поразился вдруг мысли: почему так легко сдаются люди перед лицом смерти? Разум мешает, губит? Но чем? Надеждой на какую-то химеру, ими же самими выдуманную? Но сколько их, таких химер? Сколько их, разных, которым разные люди по-разному поклоняются, ненавидя, убивая из-за них друг друга? Неужели самому безумному, самому ослепленному человеку это не очевидно? Каким сильным, животным, лишающим рассудка, воли, должен быть страх, чтобы он гнал человека с такой неистовостью по чужим головам, поверженным телам от рая жизни к аду смерти?
Ты видишь, Вениамин, видишь, я тоже не алчный трутень. Я тоже жил чисто, праведно, по-своему боролся. Ты говоришь, что я переступил предел, но для чего? Понял ли ты до конца, почему я сделал это? Деньги? Не только деньги! А может, совсем и не деньги даже влекли меня тогда со страшной, неодолимой силой. Я хотел понять, до конца убедиться в существовании чего-то мерзкого, поганого, смердящего, чему я вроде как продал свою душу, а уперся во все то же – человеческие мозги. Быть может, за это меня и убили? За это знание. Быть может, именно знанием этим я и нарушил правила игры? И я не лгу, не оправдываюсь, говоря это, просто сейчас, пребывая уже трупом, я знаю, верю, понимаю великую истину: я не хочу умирать! Но мне уже не донести эту истину туда, обратно! Хотя, быть может, это и есть то решение, и еще сражается за мою ускользающую жизнь какой-нибудь сдвинутый, твердолобый хирург?
7
Сенин забылся, ожидая, что сейчас, сейчас, наверное, он вернется к истокам, к великой тайне – тайне своего рождения. Что там дальше? Вечность? Новая жизнь? Но его пронесло мимо на тысячелетия. Ах, как хотел он увидеть лица своих родителей, благоговейно склонившихся над ним, чувствуя любовь к нему как к величайшему чуду. Вместо этого он услышал рев, крики, мычание, увидел кровь, какие-то смертельные побоища. И внезапно земля вокруг стала совсем голой, как бы соединенной со всей Вселенной. Однако пустоты не было. Копошились густо частицы, атомы, какие-то неведомые сочетания. Исчезли пространство, время, зрение, понятия «внутри» и «отвне» ничего больше не значили. И в то же время (время ли?) все жило, если это можно назвать жизнью, двигалось (хотя вряд ли это было движением).
Вечность или забвение, конец или начало - что ждет его? Сенин уже не понимал этого, лишь одна истина была еще доступна ему, поддерживала или создавала иллюзию поддержки: в мире нет пустоты. Для того крохотного, бесстрашного, что уже даже не клетка вовсе, что больше не принадлежит ему, в мире нет пустоты.
Птицы, бескрылые птицы... Где ты, душа? Ему вдруг показалось, что он тяжело вздохнул, но тяжесть тут же прошла, отпустила. Сменившись легкостью удивительной, невероятной, которой он еще не испытывал никогда…
Опубликовано в № 5 «Коломенского альманаха», издательство журнала «Москва», Москва. 2001 год.
Купить книги НИКОЛАЯ БРЕДИХИНА можно на сайте издательства ePressario Publishing: http://www.epressario.com/, ВКонтакте: http://vk.com/epressario, Фэйсбук: https://www.facebook.com/epressario, Твиттер: https://twitter.com/epressario, Google+: http://google.com/+epressario
Поэт
Автор: Бредихин
Дата: 16.11.2013 11:08
Сообщение №: 10064 Оффлайн
Мы в соцсетях: