Дежаву. Часть 2

Самолет уже кружил прямо над ним, тошнота и муть в голове заполонили опять, но он явно видел, что висит на парашюте, постромки запутались в ветках. И откуда-то справа, по глубокому снегу бежала эта женщина, только лет на 20 моложе той, что он видел... видел ли? сегодня ли?

Сознание опять отключилось.

- Вы слышите меня? - голос справа, кажется, уже узнаваемый, ее.

- Надо же так насвинячиться, - это уже слева, мужской, грубый.Он огляделся. Уже не туалет, какая-то подсобка. Рубаха снята, на нем - одна из тех, в которых работают оффицианты. «Когда же успели переодеть?» - пронеслось в голове. Он сидел на полу, приваленный спиной к какому-то механизму. Напротив - его бывшая соседка по столу и владелец кафе.

- Слушай, я тебя знаю, ты тут рядом живешь. Я дам тебе двух парней, они доведут тебя до дома, хочешь? А то и в полиции можно оказаться. - Владелец кафе смотрел брезгливо, но логика в его словах была. Иден кивнул.

- Я пойду с Вами, - неожиданно заговорила бывшая соседка. И предваряя его вопрос, кратко добавила: - Я медсестра. Он вспомнил бардель, каким выглядела сейчас его квартира, и отрицательно мотнул головой:

- Вам лучше не надо, слишком грязно.
И опять краткий смешок:

- Ничего, я и не такое видела.
Сил на спор не было совсем. Безвольно махнув рукой и повиснув всем телом на двух довольно тощих парнях, он потащил себя домой.

Где волоком, а где трясущейся походкой, но квартиры они достигли. Получив свои купюры, что Иден выгреб из кармана, мальчишки сразу исчезли. Бывшая соседка, кинув беглый взгляд на погром, царящий в доме, сразу все поняла. Помогла Идену сесть поудобнее на куске дивана, который она очистила от валяющегося мусора, и ушла на кухню. Странное ощущение нереального возникло снова, когда из кухни потянуло чем-то абсолютно незнакомым и знакомым в одно и то же время.

- Выпейте это , - протянула она ему кружку, возникнув около дивана.

- Вы хотите меня отравить? - Иден пытался шутить, но при его гримасе тошноты это получилось не слишком весело.

- Больше, чем Вы себя отравили сами, я уже не отравлю. Так что - пейте. - Без улыбки, она протянула ему кружку. Странный запах, смешанный с его собственной дурнотой, снова будили что-то в памяти, но не добудившись, исчезали где-то в глубине сознания, путая реальность с вымыслом: снова он висит на запутавшихся постромках парашюта, и эта девочка, срезающая мешающий парашют, и запах питья из термоса, из которого она наливает что-то...

- Сейчас Вы вздремнете на полчаса, - спокойно прозвучал голос неведомой знахарки/соседки из кафе за углом, я побуду здесь. Проснетесь, Вам станет легче.

Иден уже ничего не спрашивал. Откинувшись удобнее на спинку дивана, он крепко спал, посапывая, как ребенок.

Проснулся он резко и как-то сразу.Голова не болела совсем, тошнота ушла. Женщина осталась. Она стояла у окна и о чем-то думала. За окном темнело. Прошло не полчаса, а явно больше. Часть комнаты приобрела некий более цивильный вид. Женщина повернулась, ощутив его пробуждение.

- Ну что, лучше? - голос был спокойный и грустный, или ему так показалось.

- Да, намного лучше. - Он замолчал, пытаясь в темнеющем проеме окна разглядеть свою спасительницу. Лучи заходящего Солнца цеплялись за ее волосы и они золотились закатно-рыжим оттенком. Он вдруг понял, что произошло: она сняла платок, который покрывал ее голову раньше. На фоне заката, тело ее как-будто ужалось, и резкое, болезненное узнавание полыхнуло по сердцу так, будто противник на ринге со всей силой врезал в самую грудь.

- Анита! - вопль почти ужаса вырвался совершенно непроизвольно.

- Узнал. - Она отошла от окна и присела на очищенный ею, пока он спал, стул. Она села в полупрофиль, и теперь он узнавал ее всю, как помнил, как сохранила память. Анита, его золотая рыжая Анита,его первая и единственная, хотя после нее у него их было миллион, два миллиона! Три! Десять! Суки! Все суки! Начиная с этой стервы, сидящей здесь сейчас в качестве матроны и его невольной спасительницы, такой спокойной и уверенной в себе.

Злоба, которую, ему казалось он уже пережил, отжил, вспыхнула кроваво-густо где-то в паху и области сердца. Как-будто кто-то сдирал повязки с зажившей-было раны. И боль, только недавно освободившая его голову, забурлила, точно во время боя на ринге, когда бьют, бьют, бьют в одно и то же место, чтобы ты сдох от этой боли!!!!!!!!

- Чтоб ты сдохла! - вырвалось у него, - зачем ты здесь?

- Что ты кричишь? - удивилась она, – двадцать лет прошло, а ты такой же. Почему ты никогда не приехал за мной? - прозвучало вопросом на вопрос.

- Приехал? Куда? В Оксфорд? Где ты трахалась с этим... - кровь, бурлящая где-то внутри, казалось пошла горлом и он задохнулся ею.

- Мы поступили в Оксфорд с Питером и уехали вместе,да, но никогда до окончания университета мы даже не встречались! Я ждала тебя!  - Женщина, спокойная до того, неожиданно тоже разволнoвалась. - Ты не приехал! Почему? Я приезжала на каникулы - ты исчезал, какие-то бесконечные коммандировки... Твои вакханалии дома, после смерти матери, обсуждал весь город! - Она выкринула всю тираду так, как кричала тогда, на ТОЙ вечерушке, где он, абсолютно пьяный, как был, наверно, сегодня, повис на этой Кристи и не слезал с нее. - Зачем? Зачем? Ты сам все это сделал!

- Но ты ушла тогда с Питером!

- Неправда! Я хотела увести тебя и не могла оторвать от Кристи. Я убежала на отцовский катер, и там Питер нашел меня.

- И утешил, - горько сьязвил он.

- Да, утешил, но не так, как ты думаешь. Он гладил мои руки и волосы, и говорил, какая я замечательная.

- И все? - он изумился искренне.

- Не веришь? - Выражения ее глаз он не видел, но голос... - Почему ты никогда не доверял мне? Мне никто не был нужен, кроме тебя.

Солнце село. В комнате стало совсем темно, но включать свет не хотелось.

Силует Аниты четко выделялся на фоне окна, лица он практически не видел.
Его жизнь, четкая и ясная, какой он выстроил ее за последние 20 лет, неожиданно начала слоиться и рассыпаться, как карточный домик.
- Вы ведь поженились с Питером, не так ли? - он опять попытался съязвить, но прозвучало беспомощно и как-то по-детски.
- Мы поженились перед окончанием университета. Надо было решать, куда ехать работать. Мы хотели вместе. Ты не приезжал, моя жизнь тебя не интересовала, так что... - она замолчала на минуту, затем продолжила: И надо было как-то определяться с Иденом.
- Каким Иденом? - брякнул он, не подумав.
- Моим старшим сыном, - голос прозвучал с оттенком гордости.

- Твоим старшим? - странная мысль вдруг полоснула по сердцу, и закровоточила новая рана.

 - А твой старший сын случайно не мой? - вопрос опять прозвучал глупо.
- Случайно, он - твой, - раздался короткий смешок. - Но отцом он считает Питера. Однако, ты можешь познакомиться, если хочешь.

- Сколько у тебя детей?
- Трое, еще две дочки, близнецы.
- Значит, сын - мой, а у Питера - девчонки. - невольная гордость пополам со злорадством прозвучали в голосе, но снова кровь забурлила у сердца: он осознал, что и сын, все равно, - не его в действительности.
Стемнело совсем.
- Свечи есть? - спросила Анита.
- Да, в буфете, где всегда, - ответил он и оссекся. Помнить «где всегда» через 20 лет?

Но Анита поднялась и легко маневрируя в темноте располневшим своим телом, достигла буфета. Через секунду мягкий свет оживил их лица. Грязь комнаты разбрелась и запряталась по углам. Только два их лица отдала тьма. Они смотрелись иначе и, словно, знакомились друг с другом. Хотя, так оно и было в действительности.
- А интересно, у тебя остался шрам? - не успел он ответить, как ощутил легкое прикосновение на шее за левой скулой. - О да, остался! - ее голос вспыхнул в кратком смешке и угас.
- Я долго злился на тебя за него. Мальчишкам потом говорил, что получил его в драке.
- Да, приврать ты любил всегда. - Она коротко вздохнула. - Помнишь, мы тогда носили перчатки с набалдашниками на костяшках? Оттого и рубец такой жесткий. Кровоточило, небось?

- Я был готов убить тебя.

- Ты прилип к Кристи, и я не могла оторвать тебя от нее, - повторила она. - В тот день я хотела сказать тебе, что беременна.

- Она завела меня, и я не мог остановиться.

- Ты всегда ей нравился. Где она сейчас?

- Понятия не имею. Наверняка сохранила привязанность к самой древней профессии на Земле. - Вырвалось грубо и зло. Чтобы отвлечь ее мысли от своей злости, он переспросил:

- Значит, ты убежала и рассказала все Питеру?

- Да. Он там же предложил мне выйти за него.

- Вот как? Почему же ты не сказала мне?

- А ты бы женился? - Голос ее был ровный и спокойный опять.

Странная мысль впервые ударила его: он действительно вряд ли бы женился тогда, даже если бы узнал. Глаза Аниты внимательно наблюдали за его выражением лица.

- Вот видишь, - она поняла его мысли, - потому я и решила не говорить тебе. Кроме того, после той вечеринки мы, по-моему, так и не встретились больше. А через неделю мы уехали с Питером в Оксфорд. Мы никогда не виделись с тобой после той вечеринки, ты помнишь это?

Он вспомнил. Вспомнил, как валялся в полупьяном забытьи у Кристи, время от времени растекаясь на ее обворожительном теле. Вспомнил, как узнал об отьезде Аниты с Питером и клял ее, как только мог. Вспомнил всю боль того периода, как вымещал ее на всех встреченных девчонках, распиная их за свою обиду. Вспомнил бесконечные пирушки с парнями, куда звали девок только для одной цели. Вспомнил, что только смерть матери, о которой он узнал почти случайно, остановила его на время. Кровавые пузыри зарождались где-то в паху и лопались в районе сердца. Ему показалось, что еще секунда этих воспоминаний, и они лопнут в его мозгу, разможжив его вдребезги.

- Иден, Иден, - рука Аниты тронула его руку, - успокойся, прошло уже 20 лет.

- Я - дурак. Я - кретин. Сволочь и кретин.

Она смотрела нa него грустно.

- Обьясни, если можешь, почему ты так ненавидел меня? Хотя и любил? Не доверял? Ты был мой первый и единственный до самого замужества.

- Да? - не поверил он искренне. - Да вы же все - шлюхи! Все, без исключения! Начиная с тебя и моей матери! Шлюхи! - Он готов был метаться по комнате и выплевывать, выплевывать горячие эти кровавые пузыри. Они рвались из глотки и лопались где-то на грязном полу.

- А сколько раз ты изменила Питеру за это время, скажи пожалуйста? - Он зло уставился на нее.

- Никогда. - Глаза ее смотрели печально. - Вы двое - мои единственные. А что сделала твоя мать?

- Ты не помнишь? Она бросила нас с отцом, когда мне было 17!

- Так что? Твоей отец был далеко не подарок, как я помню, относился к ней плохо. Может, она полюбила? Человек не может один, так мы созданы.

- Шлюхи! Шлюхи! - Он сам не понимал своей злобы сейчас, когда ни в чем не повинная Анита сидела напротив и смотрела на него с состраданием. Хотелось крушить и бить эти диваны и кресла, неповинный буфет, весь этот мусор, явлющийся прямым свидетелем ЕГО оргий и вакханалий.

- Ты не простил свою мать! - Неожиданно осенило Аниту. - И из-за этого ненавидишь всех женщин!

А в голове все сильнее бурлили и лопались эти дурацкие кровавые пузыри. Свеча с Анитой отьехали куда-то в сторону, и снова он висел на парашютных постромках, и Анита, но не эта, а та девочка, бежала к нему, что-то крича на незнакомом языке, резала постромки, он валился в кусты, она поила его чем-то из термоса, и жутко, жутко болела голова.

Дежаву. Часть 4

Утро принесло блаженство отдохнувшему выздоравливающему телу.

Оглядевшись, нашел себя на большой печи, укрытым теплым пуховым одеялом. Простая обстановка деревенского дома не удивила его: деревянный стол, лавки, буфет. Но все очень чисто, опрятно. Вышитые салфетки на полочках делали буфет королем всего пространства, а вышитую скатерть, с достоинством покрывающую стол - его прекрасной фавориткой.

Шущуканье за буфетом привлекло его внимание, и два светловолосых гномика, мальчик и девочка, вышли оттуда, держась за руки. Они были так похожи, что если бы не девочкины косички и платьце, отличить бы их было невозможно.

- Аааа, Анитка и Питер! - с улыбкой воскликнул Иден по-немецки, -  не бойтесь, давайте знакомиться.

Дети с удовольствием полезли на печку.

В комнате приятно пахло едой и чем-то еще, чего он не мог разобрать.

Вошедшим Иде и бабушке, когда они вернулись в дом, предстала веселящаяся компания трех приятелей, удобно развалившихся и играющих на печи.

Иден первый раз увидел Бабушку. Захотелось сразу же спрыгнуть с печи и поклониться или даже поцеловать руку этой странной деревенской леди, столько в ней было ненавязчивого достоинства, так несоответствующего простой обстановке.

- Лежите, лежите, - поспешно сказала она, поняв его порыв. И подойдя к печи, первая протянула руку для пожатия: София Карловна, - представилась она, - для Вас, если хотите, - бабушка София.

Иден молча кивнул, потрясенный видом, голосом, какой-то силой и покоем, исходящих от странной женщины. Сколько ей лет? Волосы - седые, заплетенные в косу, уложенную красивым узлом на затылке, но лицо - совершенно молодое, практичаски без морщин. Одняко самое удивительное у Бабушки Софии были ее глаза. Не зеленовато-изумрудные, как у Иды и близнят, и не голубые, как у многих немцев, а большие глубокие абсолютно синие. Иден без малейшей задержки понял, как тонули в этих глазах ее ровесники в былые времена, потому что и сам утонул в них на несколько мгновений. И в этот момент бессловесного общения с Бабушкой, он почувствовал, что она уже все знает о нем, до самого последнего ноготка.

Переведя взгляд на Иду, Иден поразился ее виду не меньше. Первый раз он видел ее при дневном свете. Прекрасная юная нимфа стояла перед ним. Шикарная грива абсолютно красных волос обрамляла правильной формы лицо. Черты его напоминали профили с греческих амфор. Ничего типично-немецкого как-будто не было в ее лице: ни крепкого высеченного подбородка, ни серо-голубых глаз. Простое деревенское платьице украшала вышивка, которая мягко поднималась на груди и спадала книзу, где витой поясок охватывал тонкую девичью талию. Иден даже представить не мог, что еще день назад представлял ее ребенком.

День оказался полон сюрпризов. Иден не сводил глаз с Иды, а она краснея под его взглядом, то обращалась к бабушке и близнецам, а то и вообще убегала в другую комнату.

Вечером при свете свечи Бабушка и Ида вязали, и Бабушка рассказывала близнецам сказку на таком немецком, на котором не говорил и сам Иден.

Трудно было даже представить, что где-то идет война, грохочут орудия и вольно гуляет смерть по плачущей от изобилия крови, сотрясаемой муками Земле.

Дни в семье протекали довольно однообразно: днем бвбушка и Ида готовили еду. Ида колола дрова для печи. Анита и Питер кормили двух козочек, которых перевели в сени от зимних холодов, прибирали в доме. Еще Бабушка варила то, что Ида гордо величала "лекарствами". Вероятно таковыми они и были, потому что иногда из первой комнаты доносились голоса на незнакомом языке. И Ида пояснила, что к бабушке приходят люди за советом и лекарствами. Как понял Иден из ее слов, бабушка не только лечила, но и рассказывала приходящим о пропавших близких. Бабушка была провидицей, а не верить ни Иде, ни тем более Софие Карловне Иден не мог, хотя уже со школьных лет привык иронизировать по поводу мистики в любом ее проявлении.

В обязаности Идена входило не высовываться из дома ни под каким видом, а сидеть на печи, прячась под одеяло, если в дом приходил кто-нибудь чужой. Даже по нужде приходилось идти в сени на горшок, которым пользовались и Анитка с Питером. Он краснел от одной мысли, что выливать это все будет Ида, и прятал от нее взгляд после каждого своего выхода в сени, как провинившийся школьник.
Зато радостью было, когда освободившиеся от трудов тяжких , близнецы взбирались к нему на печь, и он болтал с ними по-немецки (Только по-немецки! - требовала София Карловна), с удовольствием выгребая из начинающей уже ржаветь памяти игры детства, сказки, истории на иностранном для него, все-таки, немецком, хоть и знал он его в совершенстве.
Особенной радостью было, когда с вязанием или вышивкой на печь забиралась Ида. И под внимательно-задумчивым взглядом Софии Карловны, он учил всю компанию немецкому.
Отношения с Идой складывались странные. Иден готов был поклясться, что он, отнюдь не наивный, 32-летний мужчина, влюблен в эту девочку, как школьник. Его глаза непроизвольно застревали то на вышивке на ее грудках, то на тонком завитке надо лбом, то вдруг  вскидывались, столкнувшись с изумрудным всплеском в ее глазах.

Спать на печи укладывались так: у стены – Иден, рядом с ним – Питер, потом – Анитка, за ней – Ида. Бабушка приходила спать последняя. Она долго молилась при свечах, а потом ложилась с краю.

В одну из ночей, когда малыши уже спали, Иден повернулся, приобняв Питера, и рука его непроизвольно столкнулась с ладошкой Иды, обнимающей Аниту. Девушка отдернула было руку.

- Не бойся, - шепнул Иден, - отдай обратно. Я просто буду так спать.

И он действительно уснул под дружное сопение малышей, держа в ладони маленькую ладошку Иды.И так стало продолжаться каждую ночь: они засыпали, только держась за руки.

Эта идиллия могла продолжатъся, наверно, долго в мирке огороженном от мира большого, где рушились империи и кровь тысяч и тысяч людей жгла Землю. Пока этот мир сам не ворвался к ним.

В один из дней, не отличавшийся от других, Бабушка София сказала, обращаясь к Иде и Идену:

- Сходите в подвал, там два матраса со старым сеном. Вынесите их сюда, сено высыпьте на дворе, и набейте новым с сеновала.

- Но бабушка! И – он? – изумилась Ида. А как же...

- Делай, как говорю, - строго сказала бабушка. - И он пусть идет. Сено рассыпите по пути, матрасами покроетесь, никто не узнает.

- Ну, идем. - нерешительно сказала Ида. 
Она подошла к буфету, наклонившись, оттодвинула ковер, лежащий там, казалось, всегда. Отодвинула крышку, оказавшуюся под ним, и взяв в руки приготовленную свечу, спустилась по лестнице в подвал. За ней последовал Иден. 
Подвал изумил его. Бутылки большие и маленькие на стенных полках, бочки разных размеров, травы, сохнущие по углам - то ли химическая лаборатория, то ли святая святых ведьмы.
- Это бабушкины лекарства, - шепнула Ида. - И запасы еды.
Обилие незнакомых запахов слегка кружило голову. 
- Надо же, - только и смог сказать Иден.
В углу обнаружились два больших, набитых соломой матраса, о которых шла речь. Совместными усилиями Идена, Иды, бабушки и даже переживающих за успех предприятия малышей, которым разрешили только наблюдать издали, тяжеленные матрасы были вытащены наверх.
Как и велела бабушка, сено из матрасов высыпали по дороге к сараю, прокладывая тропинку в дождевой грязи, обилие которой сильно мешало обитателям необыкновенного домика.

Освобожденные от утомительного груза, Ида и Иден со смехом вбежали в сарай. День клонился к вечеру. Это был один из тех редких дней межсезонья, когда осень и зима не пришли еще к обоюдному согласию, кому же главенствовать, и осень по оставшейся привычке, взяла бразды правления под свое крыло. Вечер был необычайно тепл по такому времени года. Солнце спускалось где-то за лесом. И будто тоже не решив, что же с таким замечательным вечером делать, перебирало свою палитру, крася небо от охристового в пурпурный, в червленый, в фиолетово-сизый. А под конец, видимо, притомившись игрой, плеснуло по небу из своей чернильницы и утянуло оставшиеся лучи на покой, спать.
Налюбовавшись закатом, ребята вошли в глубь сарая. Повесив на крюк керосинку, Ида протянула Идену кусок ткани, показывая на себе, как надо завязать нос и рот, чтобы не дышать сенной пылью.
- Ну, давай начнем? - Нерешительно произнесла она.
- Погоди, - Иден протянул руку и снял повязку, закрывающее милое лицо, к которому он так привык за это время, которое даже в свете скудной керосинки казалось прекрасным и загадочным, родным.

Окрепшее его тело молодого мужчины оживало, оживало в полноте. И к этой девушке-подростку его тянуло со всей страстностью пробуждающейся любви. За все время, что он жил у них, ребята впервые оказались наедине.
Иден взял ее за руку и нерешительно притянул к  себе. Теплая ее ладошка привычно утонула в широкой его ладони. Второй рукой он робко, точно мальчишка, коснуся ее губ.
- Можно? - спросил тихо.
Ответили ее глаза, широко распахнувшиеся,  сверкнувшие изумрудом из-под платка. Она шагнула сама, прильнув то ли всем телом своим, то ли душой, ищущей у него покрова и защиты.
Он схватил ее на руки, точно пушинку, обнимая и целуя одновременно. На скользком сене ноги подскользнулись, и теплое чрево мягкой травы приняло их. И уже плохо понимая, что происходит, они слились в одно живое тело, тепло и нежность объяли их, унося за пределы этого сарайчика, над лесом, войной и скорбью, от всех пережитых волнений времени, в котором им привелось встретиться, в любовь и сказку их двоих.

Уже только под утро, набив матрасные чехлы свежим сеном, стараясь не шуметь, понесли они матрасы в дом.
Но бабушка не спала. Она даже не была в ночной одежде. Напряженная и грустная сидела она у молитвенного столика своего у погасших свечей.
- Входите, дети, - первый раз обратилась она так к ним обоим, оробевшим на пороге комнаты. - Садитесь, скажу что-то.
- Бабушка, мы, - начала было Ида.
- Я знаю, - ответила бабушка. И обратилась к Идену: Ты скажи.
Испуганный Иден рухнул на колени. Не взрослым мужчиной, военным журналистом, а нашкодившим школьником чувствовал он себя перед необыкновенной этой женщиной: Я прошу у Вас руки Вашей внучки, София Карловна.
- Встань рядом с ним, - произнесла та, обращаясь к Иде. Ида опустилась на колени. Ладони Бабушки мягко легли на их головы.
- Благословляю вас, хорошие мои, - ее голос звучал грустно.
- А теперь  садитесь и слушайте.

- Приходила вчера Людвига Францевна, моя подруга и старшая у нас. Пришел указ из Москвы депортировать нас. На сборы - сегодняшний день. Машины придут завтра утром.
Видя ужас в глазах Иды, добавила: Мы ведь ожидали, верно? И чемоданы почти уложены. Он останется, - указала бабушка на Идена. - Убьют сразу же и его, и нас, если с нами поедет. Иди, дособирай чемоданы, что надо, еду не забудь. Пусть близнецы помогают. Я сейчас приду к тебе тоже.
- Ты будешь жить в подвале, - повернулась она к Идену. - Еды там достаточно. Матрасы вы только что приготовили. Спустим еще переносной камин и дрова, выживешь. Сидеть будешь до лета, до июля! - Бабушка София смотрела строго. - Летом ваши подойдут к Волге, тогда сможешь до них добраться. От нас пойдешь строго на запад до широкой реки, это - Волга. Дальше пойдешь на юг, реку из вида не теряй, но прячься все время. Увидишь большой город - это Сталинград - близко не подходи, бои будут ужасные. К вашим надо будет переплыть на другой берег. Плавать умеешь?
Иден только кивнул молча, сглотнув слюну.
- Вот и хорошо. Доберешься до своих, покажи рану, просись домой на поправку, не геройствуй. Большое поражение ожидает ваших под Сталинградом. Останешься с ними - с ними и пропадешь. О ней думай, - кивнула Бабушка на Иду. - Ребенок твой будет  у нее, сын. Ты все понял?

- Да, еще важно. "По делам" будешь ходить поначалу в бак. В подвале не весь пол дощатый. В углу выкопаешь яму побольше для «нужды», сможешь пользоваться ею потом. Лопаты в сенях. Хоть и не слишком приятно, но безопасно. На улицу - ни-ни, чтобы никаких следов во дворе! - Бабушка серьезно смотрела на него. - И хотя пахнет в подвале сейчас и хорошо, но... сам понимаешь. Все выдержи - для нее. И вот тебе еще для аромата, - чуть улыбнувшись губами, она подошла к буфету, достала с полочки небольшой, красиво отделаный ларчик. Под крышкой оказались флаконы с духами, кусочки батиста. От необычного запаха духов даже закружилась слегка голова.
- Это еще от моей прабабушки осталось, баронессы фон Штульц. - Сказала София Карловна. - А тебе, кроме всего прочего, будет память о нас. Ну, все. Помогай  теперь собираться нам.
Иден молча взял флакончик и сунул его в карман брюк.
- Бабушка, а мы? - раздался тихий голосок Аниты. Почти не дыша, близнецы все это время простояли рядом, держась за ручки. - Мы вернемся?
Губы Бабушки на секунду горько сжались, но быстро поправив себя, она положила тонкие ладони на головки малышей, нежно прижала их к себе.
- Вернемся, мои хорошие, непременно вернемся.
И подняв глаза, встретившись взглядом с встревоженным взглядом Иды, глядя прямо ей в зрачки, повторила: Непременно вернемся!

Дежаву. Часть 5. Последняя

Уникум.

Часть 1.

Он открыл дверь ключем и вошел, не зажигая свет. Привычным движением скинул ботинки у порога, привычным движением влез в домашне-тапочное тепло. Все знакомо, все на своих местах. Тихо.

Тишину он любил. Она всегда была наполнена для него некоей глубиной и тайной, и ему нравилось ловить ее мысли. Они витали вокруг него, становясь его собственными, и его вдохновляло это чувство всезнания.

Иногда отсюда приходили стихи и музыка, его стихи, его музыка - так он называл их, но понимал: они родились из Тишины.

Так же, не зажигая света, прошел в гостинную, раскинулся удобно по дивану, где уже ждали подушка и плед. Спальню он не любил. В спальне жило Одиночество, и оно угнетало его, оставляя только в те моменты, когда он приходил не один, а это не бывало часто. 

Звонок вырвал его из полудремы.

- Что? - нервно спросил он в трубку.

- Привет, Санечка! - прозвучало знакомо-вкрадчиво. - Не спишь?

Звонила Катька. Катька, Люська, Любка, Стелка... сколько их здесь перебывало, уже можно и запутаться, но у него была хорошая память.

- Разбудила, - ответил кратко. - Что надо?

- Понимаешь, Санечка, есть идея побарахтаться вместе. Как ты смотришь?

- Ну и барахтайтесь, я-то при чем? - ответствовал не слишком любезно.

- Понимаешь, Санек, - Катька старалась придать голосу максимум убедительности, - Ты - человек взрослый, самостоятельный, а у нас мамы-папы сидят по хатам, - прозвучало почти в рифму, и Катька хихикнула.

- Пошла ты!.. - он представил предстоящую оргию в своей квартире и стало тошно. Не то, что он был маленький мальчик, и его сбивали с пути истинного. Заварушки, и почище предстоящей, бывали у него довольно часто, но... теперь дома не хотелось. Не хотелось ночного, убийственного этого бардака. И потом, после этого, долго, долго не приходила Тишина.

- Найдите другую толкучку для свары, и я приду. - Его совершенно не привлекала перспектива утренней уборки. 

- Санечка, мы все-все сами уберем! - догадалась Катька. - Ты даже пальчиком своим золотым не шевельнешь! И знаешь, Васек будет, - Катька сегодня была неумолима, и видимо, решилась всеми способами добиться своего.

- Васек! - вскинулся он. Васек - уже было серьезно. Амбал этот за два с половиной метра роста, был ... ну как это выразить... Если бы у Васька было побольше ума, и он догадался сказать: "Давай, Санька, будем партнерами всегда", - он бы на шею ему кинулся, не раздумывая. Васек - единственный из всех, кого он знал и кто знал его, мог вертеть им в буквальном смысле слова на все 360 градусов, и он бы только мычал от удовольствия.

- Перезвони мне через пол-часа, я подумаю. Не обещаю! Ищи пока другие варианты. Не обещаю!  - повторил он и бросил трубку.

Часть 2

Вопрос, у кого "в хате" производить оргию или "барахтание", как кто-то придумал это называть, поднимался в их кругу часто: кто-то не мог, у кого-то гости или родители оказывались в ненужный момент в нужном месте. Беспокоило и раздражало не это.

Раздражало то, что когда-то возбуждало и радовало: все свары начинались с него, как центра внимания. Его заставляли раздеться первым и разглядывали, кто со старым, привыкшим, кто - с новым, нескрываемым удивлением. Его тело не было, как у всех. Вернее, он обладал всем, что природа подразумевала, разделяя тела на мужское и женское, а в нем разделить забыла. Он был гермафродитом.

Эта радость всеобщего внимания, когда-то так льстившая самолюбию, давно приелась. Хотелось просто насытить тело сексом до одурения, и уйти спать. Получалось же, что он становился катализатором, каждый стремился его ощупать... В общем, когда общий возглас изумления сменялся общим возбуждением, а потом переходил во всеобщее сладострастное исступление, тогда уже становилось не важно: кто - с кем, сколько и как.

Но и окончание их "барахтаний" имело свой отработанный ритуал.

Как бы ни было им хорошо, заканчивалось все фамильярно-покровительственно-насмешливо:

- Санек-то у нас, а?

- Уникум!

- Санек-конек! - радостно родил однажды Васек сногшибательную фразу, шедевр, лучшее создание за всю свою 50-летнюю жизнь. И кличка прилипла к Саньке, как банный лист, на всю его оставшуюся жизнь.

Он вспомнил, как разозлился на них тогда до озверения. Как чуть ли не пинком под зад вышвырнул из своей кровати полуголых, поуослепших от страсти, сцепившихся в одно целое Люську со Стелкой. Как выгнал их - всех! - полунагих за дверь, и в полном безумии швырял через окно оставшиеся шмотки.

Он вспомнил, как выл тогда, выл как побитая собака, как затравленный волк. Выл, как обиженный ребенок.

- За что? Ну за что это мне?! - кричал он в безмолвное  Небо. И бил, бил и царапал сам себе грудь, эти торчащие соски, которым хотелось столько  ласки. Бил до посинения, до кровоподтеков...

Вновь звякнул телефон.

- Нет, не у меня! - рявкнул он в трубку, не дожидаясь Катькиного вопроса. - И не звони мне больше, я не приду.

Часть 3

Вечер совершенно скатился в ночь. Полную темноту разбавляло лишь светлое пятно от фонаря на потолке, придавая гостинной некоторую таинственную пикантность. Спать расхотелось совсем.

Он вспомнил, как странно закончилась та ночь.

В дверь позвонили. Ожидая какого-нибудь из своих выгнанных гостей, он, полураздетый и весь в крови, широко распахнул дверь, собираясь врезать, что было силы. Размахнулся и... застыл с поднятой рукой. Первое, что он увидел, это огромные глаза незнакомой испуганой женщины.

- Что Вам надо? Дверью ошиблись? - он никогда не отличался излишней галантностью, а уж в теперешнем состоянии...

- Здесь кому-то плохо? Кто-то кричал, - быстро проговорила она. - Я - медик и могла бы помочь.

- Здесь - всем хорошо! - рявкнул он, не слишком вникая в ее слова и собираясь закрыть дверь.

- Здесь есть кто-то еще? Лифт не работает. Я шла пешком и услышала крики. Что это у Вас? - спросила она, указывая на кровь на груди.

На его счастье в доме в тот день не работал лифт, и соседка, живущая двумя этажами выше, поднимаясь после ночной смены, услышала его крики.

- Я сбегаю к себе, принесу кое-что.

Она вернулась с какими-то примочками и повязками.

Уже залеченый и замотаный повязками, он уснул на диване на ее коленях вместо подушки, а рука ее мягко лежала на его голове.

Так в его жизнь вошла Оля.

Она появлялась после больничной смены, меняла повязки, иногда заглядывала в холодильник.

Но тут уже Саша возражал: это - моя забота, и кормил ее супчиками собственного изготовления и жареной картошкой с грибами.

Надолго она не задерживалась: дома ее ждали мама и 8-летняя дочка.

На вопрос, почему она одна, ответила кратко:

- Мужчины любят удовольствия, а к ответственности за другого готовы только самые сильные и добрые.

Наконец, в окно заглянула луна, межзвездная пришелица. В комнате стало светлее и радостнее, и ему вспомнился вечер, к которому он долго морально готовился.

- Не убегайте, - попросил он Олю тогда после ужина. - Я хочу почитать Вам свои стихи и напеть несколько песен.

- А Вы пишете? - от удивления большие ее глаза стали еще больше.

Широким жестом он указал на полки с книгами, где на корешках значилось его имя, СиДи-шки с его концертными фотографиями.

Тот вечер удался на славу. Оля оказалась благодарной слушательницей.

- А из-за чего Вы так кромсали себя в ту ночь? - поинтересовалась робко.

Разговор затянулся почти до утра. От обычного детства до странного отрочества, когда на теле стало расти все, что возможно. Походы по врачам, гормональное лечение, и несгибаемый этот диагноз: "гермафродит", как фонарь во лбу.

Насмешки и прямые издевательства детей в пионерских лагерях (туалетах, банях), когда, чтобы не уронить своего достоинства, плел им о своей уникальности, ибо так оно и было...

Рассказал, как начал заниматься борьбой, накачивал мышцы рук, чтобы смазать впечатление от выступающей груди. И это работало!

Но что было делать с желанием, чтобы его трогали там, где хотелось? Считать себя гомиком? Но и к женщинам тянуло не меньше.

- А разве нельзя найти партнера/партнершу, чтобы, зная все, доставлять друг другу максимум удовольствия? Разве брак не для этого? - Оле этот разговор не был приятен, но по врачебной своей привычке помогать, старалась помочь и здесь.

- Да? - сиронизировал Саша. - А хотите попробовать со мной? Вот Вы все обо мне знаете, и как женщина мне симпатична...

Оля покраснела, как ребенок, вскочила.

 - Звучит как деловое предложение, а не как предложение совместной жизни. Вы меня извините, у меня сегодня дневная смена, хорошо бы еще и успеть отдохнуть до нее. - Она протянула руку. - Удачи Вам. Что-то понадобиться - заходите.

Дверь за ней закрылась.

- Идиот, - колотил он себя ладонью по лбу, глядя на закрывшуюся дверь, - кретин! Ты совершенно отвык общаться с нормальными женщинами!

Ольга ушла, но остался запах ее духов, ее мед принадлежности для его перевязок, звук ее голоса звучал из Тишины, ее улыбка пряталась по углам квартиры. Саша понял, несмотря на всю необычность ситуации, что влюбился в женщину, и это, кажется, впервые.

Часть 4

Но тусовать перед препятствиями он не привык. Раз уж судьба загнала его в тупик собственного тела, он локти драть будет, но выберется.

Луна уже поднялась довольно высоко. Лишь нежная опушка ее серебристого платья еще касалась уголка окна, озаряя гостиную легкой улыбкой заезжей иностранки.

Воспоминания об Оле волновали его. Он думал о ней постоянно. Ее сердечность и искренность оказались неожиданным глотком живой воды в его мире, пересохшем от жажды простой человечности.

Ни с кем и никогда еще ему не было так легко общаться. Он уже забыл, звал ли его еще кто-нибудь, кроме нее, Сашей. Для всех знакомых он уже давно и безнадежно был Сашкой, Санькой, Саньком-коньком... Малознакомые чаще говорили Алекс, Александр, иногда с добавлением отчества...

Уже пол-года, как захлопнулась за ней дверь, а он так и не удосужился вернуть ее. Или боялся?

- Если Вам так хорошо с Васьком, - он словно услышал ее голос, - значит, Вам нужен партнер-мужчина.

- Да-да, - сказал он улыбающейся в открытое окно Луне. - Вероятно, и так тоже.

Что мог он предложить ей, этой милой женщине, и так повязанной собственными трудностями и проблемами, что мог он дать ей, сороколетней, в свои заезженные 50? Свою двуполость? Когда и родная мать считала его выродком!

- Да-да, - молчаливо согласился он с мамой, - 50 лет жить выродком, и вдруг все поменять? Да и реально ли это? Вот завтра опять позвонит Катька или Васек, и...  - завертелось старое колесо...

И тут заговорила Тишина. Она так давно уже не звучала в его доме, что он начал позабывать, как это бывает. Он кинулся было к гитаре, ожидая песню, но это было стихотворение, и он старался запомнить:

Не гордись, что - уникальный.
Ты - такой  как создал Бог.
Ты печалься, что нахален
и ведет тебя - порок.
Тягот каждому - по силе,
сила духа нам дана.
То - не повод жить в могиле,
через мрак ко Свету - да!     
Человеков сера масса?!
Сколько праведников в ней!
А с тобой блудит зараза:
черт из кожи и костей.
Не гордись, что - уникальный.
всяк - unique, так создал Бог.  
Ты печалься, что нахален,
и ведет тебя - порок.

Он собрался уже отложить гитару, но она словно ожила в его руках, и полилась песня, он только успевал подигрывать и подпевать:

и не хочется, нет , не хочется

ни по гОрам, ни в степи, не...

расстекается одиночество

по холодной больной Земле.

и уже не манит гитарное,

от Луны закрываешь взгляд,

ни рассветное, ни пожарное

не влечет - жизни как - назад.

задавила ли старость быдлостью?

иль шагрени уменьшен клок

до предельной, до жизни малости:

дa не выучен твой урок...

Песни лились одна за другой. Давно он не чувствовал такого вдохновения. Он схватил на всякий случай блокнот и писал, писал. Чтобы не спугнуть Тишину, свет не включил, а пересел к открытому окну, под светлые струи Луны.

По синим морям... Переправу
я жду и попутный корабль.
Не видно ни слева, ни справа,
и время бесценное жаль.
и страшно, себя отвергая,
на точку другую Земли
попасть. Я стою, замерзая,
и крылья не греют мои.
Ни чаек плакучих не слушать,
ни вскрики больных журавлей.
Лететь! Но насилуют душу
пороки из прожитых дней.
Лететь! Да поломаны крылья...
Лететь! Не берут Небеса...
И жду. Безнадежны усилья...
Да застили слезы глаза.

Он пел. Давно уже ему не было так хорошо. Просто - хорошо, блаженно...

Чъе-то внимание ощутил он, что заставило его замолчать и выглянуть из окна.

- Оля! - изумился он.

- Да, с дежурства. Вы так хорошо пели, что нельзя было пройти мимо.

- Вы зайдете? - робко спросил он.

- А я не спугну Тишину? - она стояла, залитая светом Луны, и на губах ее играла улыбка.

- Что Вы! Это же Тишина привела Вас! - и он бросился открывать дверь.

Публикую еще раз свой рассказ "Дежавю", поскольку оказалось, что часть текста я не выставила по ошибке.

Дежаву. Часть 1

Дежаву. Часть 2

Дежаву. Часть 3

Выставляю последние две главы

Дежаву. Часть 4

Записки мамы. Мисюсь

Астролетчик (окончание)

Златка

Жрица

Часть 1

Телефонный звонок прорезал утреннюю тишину грубо и нетерпеливо. Саша вздрогнул, неохотно размеживая глаза, повернулся на звук, снял руку с плеча спящей жены. Наташа шевельнулась, сонно, недовольно спросила:

- Кто это в такую рань?

- Да, говорите, - произнес Саша в трубку.

- С утром и тебя тоже, - успышал он резкий голос. – Это Гурам.

- Гурам? – Удивился Саша.

- Гурам? – Вскинулась Наташа, мгновенно сбрасывая сон. – Что опять ему надо?

- Слушаю, Гурам, говори. – Саша выразительно посмотрел на жену: - Пойди, сделай чай пока и посмотри, как Златка.

Послушно вздохнув, Наташа набросила халат и пошла в детскую. Златка спала, безмятежно раскинувшись в кроватке. Золотисто волосики ее разметались по сонному личику. Наташа встала, с любовью глядя на ребенка. Нежно провела рукой по кудрявой головке.

- Мама, - не открывая глаз, сонно произнесла малышка.

- Ну, что, моя девочка, будешь вставать?

Также, не открывая глаз, Златка протянула ручки вверх к матери. Прижимая ребенка к груди, Наташа пошла с ней в ванную, стараясь не прислушиваться к разговору Саши с Гурамом. «Почему этот черный человек не хочет оставить нас в покое?» - мелькнула беспокойная мысль.

Привычные утренние процедуры привнесли успокоение разволновавшемуся из-за звонка бывшего мужа сердцу. Она уже успела сварить кашу и покормить ребенка, когда Саша, закончив разговор, вошел, наконец, на кухню. Наташа посмотрела на мужа вопросительно.

- Да, твой бывший, однако... – бормотал Саша, покачивая головой. Наташа не сводила с  него встревоженного  взгляда. – Ну, что? Говори!

- Он все-таки хочет проводить экперименты с ЛСД в астрале. Просит меня поработать с ним.

- Саша! Опять? Он чуть не убил тебя пол-года назад. Ты забыл?

- Конечно, он не убил бы меня, ты же понимаешь. Но поиздеваться – да – хотел.

- И тебя это ничему не научило? Он – страшный человек!

- Наташка, неужели тебе не интересно? Посмотреть, как это работает? Научиться управлять полетом!

- Интересно? Не интересно? Что это за вопросы? – Наташа рассердилась по-настоящему. – Гурам не знает границ! Он просто эксплуатирует людей! Ты подумал о нас со Златкой?

- Вот именно о вас я и подумал. – Саша сел на табутет, развернул Наташу к себе лицом. – Понимаешь ли ты, что то, о чем мы говорим, чему стараемся научиться, нашей дочке дано природой! И мы должны понимать, что с ней происходит или будет происходить!

Ошарашенная этой мыслью, Наташа тоже опустилась на табурет. - Это никогда не приходило мне в голову, - растерянно произнесла она. И тут же вскинулась опять:

- А ведь это – Гурама идея, уверенна! Это он – специально! Чтобы вынудить нас пойти на это! Он – манипулятор!

- Да, идея – его. – Кивнул Саша. - Но согласись, он прав!

Родители замолчали, повернув, как по команде, головы к играющему ребенку. Их трехлетняя девочка старательно размазывала по лицу любимой куклы Маши манную кашу и приговаривала:

- Ку´сай, Маса, ку´сай холосо! Выластишь больсая!

- Вот посмотришь на нее в такие моменты – совершенно обычный ребенок, верно? – Наташа умоляюще взглянула на мужа.

- Ты хочешь, чтобы я согласился, что она – обычная? Обычная – да! Но она гениальна в своем роде, ты не можешь это отрицать. Это – как талант к живописи, например. Кому-то он дан от природы, кому-то – нет. Кто-то учится и находит в себе это качество, а кто-то не научается никогда. Наша Златка – природный алмаз. Вероятно, в своей жизни она отшлифует его и станет сияющим бриллиантом! Ты согласна? – Наташа растерянно кивнула.

- Скорее всего, мы никогда не сумеем понимать ее до конца, но – хотя бы приблизиться. – Саша задумался.

- Саша, но что будет, если Гурам опять не выведет тебя из транса? Надеяться на Златку? Она все-таки – маленький ребенок!

- Во-первых, Гурам уже видел, что из этого получается. Во-вторых, Златка – да, маленький ребенок, но необыкновенный, - Саша с любовью посмотрел на девочку, притянул к себе, обнял. – Маленький мой золотой малыш. – И отец с дочкой замерли в бессловесном сердечном единении. Положив руки на них обоих, прильнула к ним и Наташа.

- Давай-ка вы поедете со Златкой к бабе Вере на недельки две, а? - Спросил Саша, слегка отстранив жену и заглядывая ей в глаза.

- Ты уже решил заниматься с Гурамом? Несмотря на то, что я против? - Наташа выскользнула из объятий их тройственного союза и встала напротив, негодуя.

- Наташенька, не оставляй нас! - Просительно сказал Саша. - Мы только вместе - сила. И Гурам обещал не дурить больше. Увераю тебя, все будет хорошо! И мне очень хочется заниматься.

- Я вижу это. - Наташа подсела к ним снова. - Но я так этого не хочу! Как я жалею, что познакомила вас!

- Мы познакомились с ним сами, если помнишь, на вечеринке у Аркадия и Марины.

- Да, верно. У Аркадия и Марины, - вздохнула Наташа, - вспоминаю.

- Какие же вы у меня красавицы, девчонки! - Произнес Саша. Глаза его скользнули по личику дочки, ее золотистой головке, задержались на милом лице жены, на белокурых волосах ее, заплетенных в косу, вольно перекинутую через плечо.

- Не подлизывайся! - Произнесла Наташа сердито.

- К вам подлижешься, - хохотнул Саша. - Вон вы у меня какие строгие! А знаешь, по-моему, Гурам все еще любит тебя, потому и держится за меня, чтобы иметь зацепку к тебе.

- Я понимаю это тоже, Саша, потому и боюсь за тебя вдвойне, боюсь его ревности и недоброго характера.

- Не волнуйся! - Саша опять заглянул жене в глаза. - Ну, что? Будем собираться к бабе Вере?

- Обещай присылать телеграммы каждый день! Сто раз на день! - Воскликнула Наташа.

Саша облегченно улыбнулся. - Сто раз на день, конечно, не обещаю, но каждый день - да, непременно!

(продолжение следует)

Жрица (продолжение)

Часть 2

Вокзал встретил их своими огромными застекленными боками и монотонным гулом, прерываемым на краткие сообщения о прибытии и отбытии поездов. Златка с изумлением таращилась на проходивший мимо поток людей. Наташа крепко держала ее за руку. Саша нес чемодан с вещами.

- Это вокзал, Златочка, - объяснила дочке Наташа. - Сейчас мы сядем на электричку и поедем к бабе Вере. Ты не помнишь, мы ездили к ней в прошлом году?

Златка отрицательно помотала головой.

- Ну, конечно, ты была совсем маленькая.

- Тетя болеет. - Вдруг произнелся девочка, свободной рукой указывая куда-то в сторону.

- Какая тетя, деточка? - Наташа попробовала проследить взглядон за взглядом ребенка и обратила внимание на женщину, сидящую к ним полу-боком на скамье в зале ожидания. Какое-то напряжение чувствовалось в ее позе. Наташе  показалось, что у той дрожат руки. Вдруг женщина как-то резко вскинулась телом и упала перед скамьей.

- Господи, что это? - Бросилась к ней Наташа, не выпуская из рук Златкину ручку. Женщина билась в конвульсиях.

- Похоже на эпилепсию, - произнес остановившийся рядом мужчина. Вокруг образовалась небольшая толпа. - Нужен врач, - добавил кто-то.

Наташа почувствовала, что Златка тянет ее к женщине и послушно покорилась. Злата протянула раскрытую ладошку к телу бъющейся в припадке больной и, проводя ручкой над головой и грудью женщины, тихонько пропела: - У зайцика боли, у медведя боли, у волка боли, а у тети Ани не боли! - Конвульсии неожиданно прекратились. Женщина замерла на полу, густая белая пена застыла на губах.

- Пропустите меня! Я - врач! - Раздалось откуда-то из толпы. Протискиваясь между зеваками, к центру вышел мужчина со светлой окладистой бородой. Радом с ним оказались двое санитаров с носилками.

- Вот и хорошо, - облегченно вздохнула Наташа, - мы можем идти.

Подхватив на руки ребенка, она поспешно стала выбираться из толпы, следуя за мужем.

- Саша, ты видел? Нет, ты видел это? - Восклицала она, повернувшись к мужу. И тут же обратилась к ребенку: - Златочка, откуда ты знаешь, что тетю зовут Аня?

Девочка только пожала плечиками.

- А что ты сделала тете Ане? Вот так, ручкой? - Наташа продемонстрировала, как Златка водила по воздуху рукой.

- Погладила тетю Аню. - Ответил ребенок.

- А как ты знала, где у нее болит? - Спросил Саша. Девочка пожала плечиками опять.

- Сашенька, что же это будет? - Горестно сказала Наташа. В глазах ее стояли слезы. - Что из нее вырастет, скажи? Люди будут бояться ее! Мне страшно! Страшно за нашу девочку!

- Не надо бояться, - ответил Саша. Они стояли у вагона готовой к отправлению электрички. - Ты же видела по телевизору: таких людей называют экстрасенсами. Они чувствуют то, что не чувствуют другие, видят то, что не видят другие. По моему мнению, наша девочка даст им сто очков вперед, всем им, когда вырастет!

Саша поднял в вагон дочку, помог подняться жене. Посадил их на свободную скамью, задвинул чемодан под сиденье.

- Ну, все. Ждите меня у бабы Веры через две недели! И не волнуйся! - Он прижался на мгновение к губам жены. Наклонившись, коснулся губами лобика дочки.

- Телеграфируй! - Повторила сотый раз Наташа.

Электричка медленно тронулась. Саша выскочил из вагона.

- Папочка, плиеззай сколее! - Замахала в окно Златка. Наташа стояла молча, провозжая взглядом удаляющуюся фигуру мужа.

- Ну, что, малыш? - Обратилась она к дочке. - Будем смотреть в окошко?

- Будем! - Радостно согласился ребенок.

Поезд медленно набирал скорость. За окном замелькали пейзажи средней полосы Русской равнины, чарующе-неотразимые. Стояло то радостное, счастливое время, которое называется у нас летом. Сияющее солнце властно хозяйничало на небосклоне. Не единой, даже самой маленькой тучки, не наблюдалось во всех его пределах. Деревья набирали силу, их могучие кроны возносились к небу в страстной молитве. Густые травы стелились у их ног, вызывая все вместе непередаваемое ощущение полноты и торжества жизни.

Златка, не отрываясь, смотрела в окно.

- Видишь, как много деревьев? - Наклонилась Наташа к ребенку. - Это называется - лес. А солнышко какое веселое и яркое, видишь? Потому что сейчас - лето, и оно радуется, что мы едем к бабе Вере. А эти маленькие домики видишь? Не как в Москве, совсем маленькие, это называется - деревня. У бабы Веры тоже такой домик.

Златка молчала, впитывая новые впечатления, и скоро начала приваливаться головкой к руке матери.

- Да ты уже спишь! - Обратилась Наташа к ребенку. Развернула ее, уложила себе на колени.

Но та неожиданно встрепенулась от поворота и открыла глазки.

- Какая девочка хорошая, - неожиданно обратился к ним седоватый старичок, сидящий напротив. - Рыженькая. Хочешь, фокус-покус покажу? - Подмигнул он Златке.

- Хоцю, - кивнула малышка.

Он засунул руку в карман своей объемистой робы, покрывающей бесконечными складками его тщедушное тело. Достал два напёрстка и бусинку. - Угадаешь, где бусинка, будет твоя! - Он положил бусинку под один из наперстков, быстро задвигал по столу руками, перемещая наперстки. Обратился к Златке: - Ну, где?

Не колеблясь, она указала ручкой на один из наперстков.

- Верно, - согласился дед, поднимая наперсток. - А сейчас? - Он повторил трюк, и Златка незамедлительно указала, где бусинка.

- Хорошо, а сейчас? - Он достал еще один наперсток и быстро задвигал руками. - Ну, где?

- Здесь, - откликнулась девочка.

- Ишь ты, какая глазастая! - Воскликнул дед. - А сейчас? - Уже четыре наперстка вращались на столе, но Златка уверенно указывала нужное место.

Дед выгреб из карманов, вероятно, все имеющиеся там наперстки. Уже трудно было даже сосчитать, сколько их двигалось на столе, но девочка, не сомневаясь, протягивала руку к наперстку с бусинкой.

- Ну, тебя не переиграешь, - проворчал дед. - Ладно, она - твоя, держи! - И дед опустил на ладошку девочки ее выигрыш. - Вот и моя станция, - поднялся он. - Ну, бывай, рыжуля! - И дед, прощально махнув рукой, поспешил на выход.

Всё это время Наташа, не дыша, следила за игрой. Зная свою девочку, она уже не сомневалась, что Златка будет правильно угадывать всегда, даже удивилась бы, если бы случилось иначе. Не сомневаясь в ответе, всё-таки спросила: - Доченька, как ты знала, где бусинка? - Как она и ожидала, Злата только пожала плечиками.

(продолжение следует)

Жрица (продолжение) Часть 3

Жрица. Продолжение. Часть 4

Жрица (продолжение)

Часть 5

Нафрини сидела на берегу, подмытому могучими водами Нила. Река раскинулась широко и вольно между берегами, и, насколько хватала взгляда направо и налево, - торжествовало царство воды, загадочное и великое. Лишь вдали, напротив, в слабом свете нарождающейся луны чернела могучая вершина над городом мёртвых, охватывающая своим покровом Та сет аат — «Великое место», откуда уходили к богам владыки Та-Кемет[1].

Здесь было тихо сейчас, в ночь новолуния второго месяца летнего сезона шему. Жрецы готовились к завтрашней церемонии, и - понимала Нафрини - ей даже больше, чем остальным, надо было бы спешить в келью, чтобы собраться с силами до утренней службы. Завтра, наконец, произойдет долгожданное событие - наречение нового имени, означающее её взрослость и вступление на путь великой жрицы.

- Мерет-Амон, - прошептала девочка, вслушиваясь в звучание имени. - Мерет-Амон. — Это имя выбрала для неё Высокая Мать Мумина. Нафрини волновалась; спать не хотелось совсем. Она взяла в руки отложенную маленькую арфу, сделанную для неё Учителем Ахенамоном.

«Господь Небесный,

царь постоянства, вечности повелитель.

Ты — самодержец, правящий божествами,

жизнями смертных, истины созидатель.

Ты утвердил горних небес пределы.

Ты, восходя, даруешь богам веселье,

радость — земле, поющей в лугах рассветных» - пела Нафрини знакомый псалом.

Неожиданно, чей-то шорох расслышала она на крутизне, в свете луны обозначилась фигура, и молодой незнакомый жрец спрыгнул прямо к её ногам.

- Приветствую тебя, моя добрая сестра, - обратился он к ней с обычным приветствием. - Не пугайся! Я шёл мимо и услышал твоё чарующее пение.

- Приветствую тебя, мой старший брат, - склонилась к нему в поклоне Нафрини. - Я не знаю твоего имени. Вероятно, ты - из тех жрецов, что пришли к нам на прекрасный Праздник Долины?

- Да, правильно. Моё имя - Яфеу. А я узнал тебя: ты участвовала вчера в процессии среди музыкантш с твоей арфой.

- Да, мне подарил её мой учитель Ахенамон. А зовут меня - Нафрини.

- Нафрини... красоту приносящая, - точно смакуя, добавил жрец. - Твой учитель? Ты посещаешь школу жриц? - Почтительно спросил он.

- Да, Высокая Мать Мумина отдала меня в школу, когда мне было три года.

- Высокая Мать? - Удивился Яфеу. - Она твоя физическая мать или приёмная?

- Моя настоящая мать - дочь правителя чужеземных стран по имени Якбаал, живёт она в Аварисе. Высокая Мать, благословенно имя её, забрала меня от родителей десять лет назад, когда мне исполнилось три. С тех пор я живу при храме, а Высокая Мать называет меня своей Любимой Дочерью.

— Вот почему твои волосы не черны, как у детей Земли Кемет, они сияют золотом в свете луны! Ты - потомок царей-пастухов!

- Да, - потупила голову Нафрини.

- Но ты - Любимая Дочь Великой служанки бога Амона — это огромная честь!

- Да, - подтвердила опять Нафрини, - да будет благословлено имя Высокой Матери и Великой служанки Амона!

- Я много слышал о вашей Школе Жриц, - продолжил Яфеу, - но никогда не общался с её жрицами. А что ты учишь в школе?

- Науку человеческого тела, науку звёзд, письмо и храмовое пение.

- Ты знаешь много, моя сестра, и ты так юна! А каковы твои обязанности при храме?

- Я помогаю Высокой Матери как низшая жрица, когда она служит свои часы.

Неожиданно, светлое облачко привлекло внимание Нафрини, и в свете луны она ясно увидела фигуру Высокой Матери Мумины, парящей над водами Реки. Любящие, но строгие, глаза смотрели прямо на юную жрицу.

- Пора домой, моя девочка, - услышала Нафрини, и вскочив, склонилась в почтительном поклоне.

- Да, матушка, - ответила она.

- Я должна идти, - обратилась Нафрини к Яфеу. - Моя добрая матушка зовёт меня.

- Да, я тоже увидел её. Ба над рекой. Но подожди ещё минутку, спой мне что-нибудь на прощание своим чарующим голосом.

Нафрини заколебалась.

- Хорошо. - И снова взяв арфу, она запела гимн Нилу:

«О, творец света, приходящий из темноты

Вскармливающий стада

Могущественный образ всего

Никто не может жить без него

Люди одеты в одежды изо льна, что произрастает на его полях

Ты облагораживаешь все земли и насыщаешь их непрестанно,

Спустившись с небес».

- Прости, добрый брат мой, я должна идти. Луна уже высоко. Благослови меня к завтрашней церемонии.

Яфеу молча поклонился ей, легко прикоснулся к золотистой голове.

- Иди, дорогая сестра, увидимся утром.

Нафрини легко поднялась на выступ, подмытый рекой, и, еле приметной тропой между разросшимися акациями, направилась к Храму. Ворота, конечно, были заперты, и ей не хотелось привлекать внимание стражи. Привычно, ноги привели ее к маленькой калитке в храмовой ограде, скорее - лазу, скрытому в ветвях тамариска. И рука ее, также привычно, нащупала выступ в ограде. Она надавила на камень, он поддался, открывая узкую щель, в которую Нафрини легко проскользнула.

Она закрывала лаз, когда вдруг заметила в темноте как-будто блеск чьих-то глаз. Не оборачиваясь, Нафрини вступила в Сад и поспешила к Священному Озеру Иешер.

Сад встретил ее тишиной. Лишь со стороны ворот раздавались защитительные гимны стражей, виднелись отблески факелов. Но здесь, в глубине, было таинственно и тихо. Сад разделялся на посадки финиковых пальм, смоковниц и олив. Были также яблони и виноград, гранатовые и миртовые деревья. Нафрини знала каждый уголок Сада, любила каждый по-своему, любила проводить в нем свободные минуты, которых у нее было не так много. И сейчас она, не задерживаясь, торопилась к Священному Озеру, провести ритуальное ночное омовение.

Луна уже стояла высоко в зените, её сияющий серп отбрасывал на земле чёткие тени, когда Нафрини подошла к Озеру.

"Мало тех, кто ее избегает, ибо Она – Почтенная;

Преисполнена земля любовью ее, когда сияет она,

Госпожа горизонта в прекрасном восходе своем на заре..." - шептала девочка слова гимна богине Мут.

Вода Озера нежно охватила теплыми объятиями её тело. И опять ощутила она чей-то пристальный взгляд, но обернувшись, никого не увидела. Окунувшись с головой три раза, Нафрини поспешила к Храму. Также, не переставая читать молитвы, вошла она в келью. Она любила свою комнатку. Сколько слёз, и молитв, и радостных гимнов прозвучало здесь за десятилетие её пребывания в Храме.

Нафрини плохо помнила родителей. Матушка Муминз не позволяла ей отлучаться из Храма. Сколько помнила она себя - Храм, эта комнатка, были её домом, службы и работы по Храму, учёба в школе - временем препровождения. Нафрини не знала другой жизни. Несколько раз пыталась она вызвать на разговор Ба своей матери, но та не умела общаться духом, и Нафрини прекратила попытки.

Небольшой коврик у стены - её постель, маленькая статуэтка богини Мут и чаша для возлияний в углу — вот и все принадлежности.  Нафрини свернулась калачиком на подстилке и сразу уснула.

(продолжение следует)