Форум

                                                              АРТЕЛЬ

Рассвет наступает рано. Полоской солнечного света он пробивается по распадкам, продирается сквозь таёжные дебри.
Дымка утреннего тумана над речушкой растворяется на глазах.
И вот уже солнечные блики играют на холодных и быстрых водах!
Утро.
По разбитой ухабистой дороге ползёт старенький КАМАЗ. Это артельная вахтовка – кунг. За рулём Саня Бич.
Интересный человек – Саня! Кто его знает, сколько ему лет.
Можно дать и пятьдесят и шестьдесят…Он интригующе улыбается и машет рукой. Много!
В холодное время он топит печурку своего кунга. Аккуратной стопочкой складывает дрова у задней стенки. Они, естественно, рассыпаются от тряски, но он при первой же возможности складывает их обратно. И так до бесконечности.
Возит старателей. Утром на участок, вечером обратно. Успевает развозить и ночную смену.
« Быстрее можешь?!», - ворчат артельщики, хотя знают, что у Сани норма – «сорок», и всё! Быстрее никогда не поедет. Зато надёжно и удобно, на каждой кочке притормаживает!
- Саня, когда домой? - как бы невзначай задаю ему вопрос.
-Это куда? Мой дом здесь! - после паузы отвечает  он и хмурится.
У  Сани сложная судьба. Семь лет он колесит на артельном  КамАЗе по берегам Вачи и никак не может вырваться на «землю».
 В конце сезона, как и все, получает деньги. Бегает по магазинам Бодайбо, покупает обновки. Разодетый по последней моде ходит по детским магазинам. Выходит нагруженный коробками. Довольный улыбается во весь свой беззубый рот!
А потом вдруг вздрогнет и затухнет. Медленно бредёт по улице и молча,  раздаёт коробки встречным ребятишкам. Те удивлённо смотрят вслед незнакомому человеку. Потом покрутят пальцем у виска и, вспрыснув, побегут по своим детским делам, неся под мышками новоиспечённые подарки…
Бич ударяется в запой! Целую неделю гудит днём и ночью съёмная квартира в Бодайбо. Меняются лица: мужские, женские… Соседи, ругаясь, стучат в дверь, но потом сами присоединяются к шумной компании. И так день и ночь. Всю неделю! Но в одно прекрасное утро  проснувшийся на полу Саня удивлённо шарит по карманам. Рядом ни собутыльников ни соседей.
Грустно вздохнув, Бич отправляется в контору. Получив направление опять заводит свой Камаз и знакомой дорогой катит на так знакомые вачинские  берега. 
Я знаю Санину беду. 
Оставил он своих пацанов  десяти да одиннадцати лет. Поехал подзаработать в Сибирь из своей Самары. И вот восьмой  год не может вырваться из цепких артельских лап! Какие мальчишкам теперь игрушки? Им ведь по семнадцать и  восемнадцать лет уже! Да и жена вот уже третий год живёт с другим мужиком!
- Я привык уже!- иногда откровенничает Бич,- Мне бы хоть одно письмо от ребят получить! Не пишут… А сам первый не могу. Отец всё-таки!
Саня хлопает дверью своего вездехода и трогается с места.
…А вечером  из прокуренного барака доносится заунывная песня:
Речка Вача,речка Вача,
На беду иль на удачу
Берега твои глухие
Дали временный приют?
Нет здесь девушек красивых,
И не видно лиц счастливых,
И отсутствует уют.
Время здесь на месте стало.
Тут бичи грустят устало,
Вспоминают дом далёкий,
Где не помнят их давно.
Потому в конце сезона
Увольняться нет резона.
Всё пропьётся всё-равно.
Речка Вача,речка Вача,
В жизни их ты много значишь.
Здесь живёт таёжной жизнью
Их бичёвская семья.
До других им нету дела.
Здесь здоровье-до предела,
А одежда-до тряпья.                                                                                  
 ...Сколько же вас таких мотается по тайге?! Забытых, заброшенных и, вообщем-то, безвольных людей. Сколько ваших исковерканных судеб  вместила в себя эта безбрежная  Патомская тайга?!
И благо, если кто-нибудь из вас в один удачный день ступит на трап самолёта, чтобы навсегда покинуть край, где прошли потерянные, но по-своему незабываемые годы бродяжьей жизни!
Одно слово – АРТЕЛЬ.

                                                         ЗИМНИК

Устало урча моторами УРАЛЫ идут по «зимнику».
Дорога настолько трудна, что даже не верится, что по ней вообще ходят машины. Маршрут по- сибирским меркам недлинный. Как у Высоцкого: «Вперёд пятьсот, назад «пятьсот»… Здесь шестьсот, но с учётом такого пути – это неделя времени. За день едва ли восемьдесят километров…
Тайга глухая, какая-то мрачная. Патомское нагорье…
За кабиной стоит жуткий холод. Мороз далеко за пятьдесят, хотя над макушками сопок светит солнце.
Передний автомобиль останавливается. Из него выпрыгивает лихой паренёк. Я забыл, как его зовут.
Знаю только, что он из Иркутска.
- Что, граждане!,- весело кричит он и натягивает на уши спортивную шапочку, - может, развеселим желудки?!
И хохочет.
Здесь машины ходят в паре. Или в тройке. Одному никак нельзя! Места глухие, дремучие. Как говорят, до ближайшей заимки триста километров. Многих отважных одиночек находили  на этом  «зимнике» прямо в своих кабинах. Застывших, отчаянно вцепившихся окостеневшими руками в баранки своих машин. Страшно! Заглох мотор, сломался и …всё. Жги соляру, жги колёса, а потом? По глубокому снегу трудно собирать сушняк. Но главное – страх и одиночество. Это пересиливает всё! Притупляется чувство воли, постепенно накапливается усталость. Наваливается дремота, а с ней, ох, как трудно сладить!
…В каждой машине по газовой горелке. Запас хлеба и консервов. Пока готовим обед,  издалека приближаются оленьи нарты. На них молодой якут, одетый настолько тепло, что невольно начинаешь ему завидовать.
- Здрасти!
- Здрасти!, - мужики хитро щурятся, оглядывая якута,- мясо есть?
-Есть, однако!, - гость смотрит внимательно, а потом вдруг спрашивает:
- Водка, сигареты есть?
Идёт натуральный обмен, без которого не мыслят жизни местные аборигены.
- Зовут как?
- Вовка!
- А можно, Вовка, тебя на фотоаппарат снять? Вместе с оленями?
- Можно! С Вовкой всегда можно, однако!
После фотосессии якут плюхается в нарты, и они быстро исчезают за ближайшей сопкой.
Пока шофера доедают обед, я брожу по окрестностям таёжной речки. И вдруг!
Занесённый снегом холмик. Из него торчит отёсанный кол. Старый, почерневший. Подхожу ближе. О, боже!
Сейчас трудно воспроизвести надпись, выцарапанную ножом. Где-то буквы уже разъедены трещинами, но смысл я понял:
«…Здесь покоится казак Его Императорского Величества(дальше не разобрать)… Зверски убит бандитами в 1887 году…(остальное не прочитать).
Вот и всё, что осталось от лихого казака на этой земле! Молодой ли, старый ли – кто его знает. Только так и не дождалась его назад, может, мать, может, невеста… А, может, и та и другая.
До сих пор жалею, что не сфотографировал это место. Думал, на обратном пути. Но больше я эту могилу так и не нашёл.
Меня зовут в путь. Возвращаюсь к машинам.
Мы трогаемся. Под размеренный гул мотора я думаю о том, до чего же причудлива человеческая судьба!
И сто, и двести лет назад по этим местам всё так же носились оленьи нарты, и всё те же якуты выменивали у казаков спирт и табак…
Сибирь. Патомская тайга…

                                                   РАССВЕТ ПРИДЁТ

                                                          ПРОЛОГ

 Колыхались, полыхали жаркими солнечными лучами первые дни наступающего лета 1941 года. Раскалённый воздух маревом стелился над набирающими силу пшеничными колосьями. Только стрёкот кузнечиков тревожил эту бесконечную тишину. Жарко!
 Колька Морозов возвращался домой! Кажется, что и не было никогда ни трёхлетней разлуки, ни тряски в теплушке с далёкого Урала, ни напутствия начальника лагеря с пожеланиями честной жизни!
 Знал Морозов, что не мог Женька Марчук после драки побежать с жалобой в милицию. Хоть и колхозный секретарь Женька, вожак комсомольский, но парень крепкий и честный. Да и драка-то было из-за местной красавицы, Дашки Климовой, которая светила своими карими глазками то одному, то другому. Вот и сошлись они в поединке поздним вечером на берегу речки Тумайки. Дрались по договорённости, до первой крови, по-мужски пожав друг другу руки перед боем. И когда Женька очутился на земле с разбитым носом, Колька молча подал ему руку, помогая подняться. На том и разошлись два поединщика на берегу тихой и спокойной речушки.
 А вечером следующего дня приехал за Колькой Морозовым сотрудник из областного центра, дал возможность попрощаться с причитающей матерью и увёз его на долгие три года и от Женьки Марчука и от красавицы Дашки. За избиение комсомольского секретаря, по анонимному доносу какого-то «доброжелателя», получил Колька свои три года лагерей. Статус «политического» дело не получило, потому что, как узнал Морозов, Женька сам бегал по следователям, доказывая необоснованность обвинения.
 Мать писала, что Марчук недолго потом продержался в колхозе. Ушёл куда-то на повышение. То ли в район, то ли в область. Первое время иногда приезжал к Дашке, а потом приезды стали всё реже, пока не прекратились совсем.
 Только совсем не горевала Дашка Климова. Она вычеркнула из своей жизни обоих ухажёров, закрутив бурный роман с новым колхозным механиком Валерием Золотарёвым. Местные бабёнки долго приглядывались к нему, пока, наконец, не прозвали его «Слюнявчиком» за способность ежеминутно сморкаться в носовой платок, который постоянно почему-то оказывался чистым.
Дашка переехала в его новый дом, выделенный колхозом как специалисту, и стали жить они семейной жизнью, лишь изредка появляясь на улицах посёлка. Только поздними вечерами часто звучала музыка из раскрытых окон дома механика, и пьяный Дашкин голос выводил мелодии из популярных фильмов.
 И вот сейчас Колька Морозов возвращался домой, в свой любимый колхоз «Красный серп». И пела душа, истосковавшаяся по рукам заждавшейся матери! И с надеждой трепетало сердце, потому что всё страшное было уже позади, и впереди ждала прекрасная, полная приятных неожиданностей жизнь!


                                                                       1

- Проходи, проходи! – председатель Антон Макарович Лужин показал Кольке на стул, - Рассказывай!
- О чём, Антон Макарыч? – Морозов сел и теперь смущённо ёрзал на стуле. 
- Это я так, для проформы!- подмигнул Кольке председатель.
- На работу вот…
- Обязательно, Коля, обязательно! Ты ж хороший механизатор, а я это помню! То, что было – забудем, будем считать недоразумением. Так ведь?
- Так, Антон Макарыч!
- Матушка как? Извелась тебя дожидаючись! Эх, Коля, хорошим мужиком твой батька был! Ладно, иди! Скажешь Золотарёву, я тебе «шестидесятку» даю! 
 Золотарёва Колька знал плохо. Виделись несколько раз раньше. Теперь вот он с Дашкой живёт! Перегорела любовь к первой красавице колхоза, высохла в глубоких снегах уральского лесоповала! Знать, и не было её вовсе. Видимость одна, да бравада мальчишеская! Вот и всё! 
 Золотарёв о Кольке уже знал. Встретил у ворот МТС.
Он с улыбкой поглядывал на загорелое Колькино лицо, оценивающе скользил взглядом по новой рубашке, купленной матерью по случаю приезда.
- Где так почернеть-то успел, парень? Иль на югах загорал совсем недавно? Я вот как не пытаюсь, никак загар не берёт!
 Кольке не понравилась его манера держаться эдаким деревенским простачком, хотя в глазах проскальзывала насторожённость и беспокойство.
 «Из-за Дашки! - подумалось Морозову,- Боится, уведу из-под носа! Живи, Сопливчик!»
 Сразу после Колькиного возвращения мать рассказала и про Дашу и про механика Золотарёва.
 Механик достал платок из кармана, отвернувшись, смачно сморкнулся, и, как бы извиняясь, быстро сунул его назад.
 - Ладно, ладно! Не смотри так! Завтра с утра на «колёсник» сядешь, а дальше видно будет!
 Колька согласно кивнул головой, пожал плечами. Мол, мне всё-равно на какой! Потом по-блатному сплюнул сквозь зубы, развернулся на одном каблуке и вихляющей походкой вышел за ворота. Дорогой ругал себя. Что за мальчишество? Перед кем? Перед этим городским фраером? Дурак!
 Перед глазами всплыло лицо Сопливчика. Стоп! Колька даже остановился от неожиданно пришедшей мысли. А ведь тогда, на берегу Тумайки, он видел Золотарёва! Марчук не заметил, а он увидел! Тот шёл с удочками по берегу. Рассматривать некогда было, а сейчас Колька уверен – Золотарёв был! Так значит, он донос написал?! За что? Вот гад!
 Весь оставшийся день до вечера Морозова не покидала обида. Когда и чем он насолил Сопливчику? Ведь и не знались вовсе! Мстил за поруганную честь комсомольского секретаря? Глупо! Золотарёв не был ни комсомольцем, ни коммунистом.
«Ладно! – утешал себя Колька,- Поработаем, увидим какой ты!»
                        

                                                                       2

 Песнями жаворонков да запахом полевых цветов напоминал о себе июнь, тёплыми дождями гасил невыносимую жару  полуденного солнца, грустными песнями девичьих голосов наполнял ночную прохладу берегов Тумайки!
 За неделю, что прошла после Колькиного возвращения, он так и не поговорил с Дашей. Лишь один раз увидел её в окне золотарёвского дома, да и то, заметив Морозова, она быстро скрылась в глубине комнаты, успев задёрнуть занавеску. Нет, так нет, решил Колька! И на этот раз окончательно освободился от застарелой в сердце вины.
 Работая в МТС, он внимательно наблюдал за Слюнявчиком, замечая то, на что другие даже не обращали внимания.    Золотарёв посылал на работу не совсем отремонтированные трактора, из-за чего те повторно ломались на следующий день, слишком медлил с выдачей запчастей, которые приходили с опозданием и не той комплектации. Каждый раз находились правдивые отговорки, которые убеждали всех, что механик работает, не щадя сил и собственного здоровья. Люди верили!
 Только Колька видел, что Золотарёв слишком часто отлучался в город, возвращаясь нередко позже запланированного срока. Приветливый со всеми, он так и не сдружился в колхозе ни с одним человеком, кроме Дашки Марковой, но по приезде из области раздавал всем заказанные подарки, никого ни разу так и не пригласив в свой дом. 
 И всё-таки Колька встретился с Дашей. Случайно, на улице. Шёл с работы, а она навстречу! Увидела Кольку, хотела повернуть, было, назад, да только поздно было. Или раздумала, кто её знает!
- Привет! - Колька старался посмотреть в Дашкины глаза. Мол, расскажи, как так вышло? А она отводила взгляд в сторону и молчала. А потом вдруг случилось что-то! Посмотрела своими карими глазищами, улыбнулась своей белозубой улыбкой:
- А ты думал, как декабристка в Тьмутаракань поеду?! Под начальство ложиться буду, чтоб с тобой раз в месяц увидеться?! Нет уж, дорогой мой, уволь! С ярлыком жены уголовника все пути-дорожки закрыты! Ну что смотришь? Думаешь, стерва Дашка?! Стерва, да! Да пошли вы все, ухажёры!
 Толкнула Кольку плечом, опустила голову и пошла своей дорогой. Смотрел Колька ей вслед и думал: до чего же причудлива жизнь! Не случись той драки, ходили бы с Дашкой под ручку по колхозным улицам, гордился бы перед мужиками красавицей-женой и не знал бы сущность её женскую. Знать, уберегла судьба от неверного шага, хоть и опалила душу разлукой да болью на сердце!
 Так и продолжалась бы Колькина жизнь в колхозе, если б не случай. Как-то вечером отправился на поля. Вот захотелось воздухом подышать, в запах васильков окунуться, хоть тресни! Почти две недели прошло, как дома, а всё по-прежнему новым кажется, невиданным ещё. Почти каждый вечер выходил то на берег, то в лес, раскинувшийся сразу за полями. Ходил, думал. Мать молча смотрела на эти его странности, только головой качала. А он и не рассказывал ничего. Некому! Друг единственный, Валька Балашов, в техникум учиться уехал, Дашка вот с врагом личным сожительствует, а больше ни с кем разговаривать не хотелось. Вот и гулял один вечерами, хоть и уставал частенько после работы. Другие по девчатам ходить мастера, на гармошке поиграть да песни попеть на завалинках, а Колька одиночество любил, тишину!
 И сегодня в поле потянуло. Солнце давно на закат ушло, небо темнеть начало. Завалился Колька в траву, носом к какой-то травинке прижался, закрыл глаза и затих. Хорошо!
 А потом внезапно шаги услышал! Шёл кто-то. Поступь тяжёлая и дыхание частое. Близко совсем. Осторожно приподнял голову.
 Через поле, сгибаясь под тяжестью заплечного мешка, в сторону леса шёл человек. Неподалеку шёл, поэтому Колька его сразу узнал. Золотарёв! Воровато оглядываясь, механик старался не шуметь и делал размеренные шаги, постоянно поправляя лямки, которые то и дело норовили соскочить с плеч. Оглянулся ещё раз и исчез в зарослях. Как будто и не было никого поздним вечером на этом тихом поле. Чего это он?
 Приближалась ночь, начинали стихать птичьи голоса и лес наполнялся своей, ночной жизнью. Стараясь не потерять силуэт Золотарёва среди чернеющих деревьев, Колька, пригибаясь к земле, осторожно отправился следом. Вон мелькнула за толстой сосной знакомая фигура! Колька притих, встал на колено. Хорошо хоть веток сухих почти не было, не трещали под ногами, не разносили по лесу присутствие человека.
 Механик остановился. Повернув назад голову, долго вслушивался в тишину. И только потом скинул с себя тяжёлый мешок, едва удержав его руками.
 «Запчасти тащит! – подумал Колька,- Что он их, продаёт что ли?!»
 А Золотарёв вдруг нагнулся, стал развязывать туго стянутый узел. Развязав лямки, протянул руку, и Колька увидел, как пласт земли поднялся вместе с золотарёвскими ладонями. От изумления он теснее прижался к дереву, стараясь сдержать участившееся дыхание. Что это?!
 Опуская руку в мешок, Золотарёв доставал какие-то металлические предметы и складывал их в тайник. Уже догадываясь, Морозов различил в руках механика автоматный приклад и чуть не присвистнул. ППШ! Ну да, разобранные автоматы! Колька насмотрелся таких у конвоиров! Вот оно что!
 Опустошив мешок, Золотарёв снова закрыл крышку, ногами накидал сверху землю. Постоял, прислушиваясь, и быстрыми шагами отправился в противоположную от Кольки сторону. А тот, даже когда стихли шаги, ещё долго стоял в оцепенении, стараясь понять только что увиденное.
 …Июньские ночи коротки. Уже пробивалась тоненькой полоской заря, уже шелестел над взошедшими хлебами утренний ветерок, когда Колька Морозов возвращался домой. Теперь, после всего, что произошло, он твёрдо знал – Золотарёв враг! Скорее всего, немецкий  шпион! Не зря твердят во всех газетах, что враг не дремлет! Но зачем ему оружие? Вражеские шпионы действуют скрытно, незаметно. Ладно, нож или наган, но автоматы!? Для чего? Куда идти, кому рассказать? Да и поверят ли бывшему заключённому? Вот если б самому привести агента, связанного, да ещё со связкой оружия – тогда да!
 С утра, придя на работу, Колька не увидел Золотарёва. Венька Степанов сообщил, что механик рано уехал в город. Был какой-то смурной, как не выспавшийся.
 « Что ж за дела у тебя в городе? – гадал Морозов,- К кому ездишь?»
Запретив себе подходить к тайнику, Колька всё же приметил место, в надежде сдать оружие органам государственной безопасности, как только схватит Золотарёва на месте преступления. Они-то развяжут ему язык!


                                                                       3
 
 Комиссар госбезопасности третьего ранга Ракитин стоял у окна. Болела голова. Сверху сыпалились звонки один за другим, требовали данные на агента Абвера, действовавшего на территории колхоза «Красный серп». Данные были. Тем более в приграничной территории все новые люди вызывали интерес органов безопасности.
 В середине июня 1941 года никто из чекистов уже не сомневался, что приближалась война. Никто не знал, когда это случится, но то, что она близко – знали все.
 Колхозный механик Золотарёв, он же штурмбанфюрер Пауль Генце, был на «крючке». Несколько раз в месяц его радиостанция выходила в эфир. Её пеленговали, над отправленными им донесениями работали лучшие шифровальщики управления. Было ясно, что агентура готовит базу для вражеского десанта. Диверсанты имеют задания действовать по команде Абвера: рвать линии проводной связи, убивать командиров Красной Армии, сеять панику…
 Золотарёв ждал связника для уточнения начала операции. А вот что планировалось дальше, никто не знал.
- Пётр Васильевич, вызывали? – В дверях стоял майор государственной безопасности Сенкевич.
- Проходи, Сергей Константинович! Жду!
- Что по Золотарёву? – спросил комиссар, показывая Сенкевичу на стул.
- Прибыл сегодня в город. Сразу посетил явочную квартиру. Пробыл в ней часа два. Потом долго плутал по городу, проверяя слежку. Ничего не заметив, зашёл в кинотеатр «Родина». В данный момент находится в Доме колхозника. Вероятно, к вечеру будет возвращаться домой.
- Явка, под наблюдением?
- Так точно!
- Когда же планируют операцию? Это сейчас самый главный вопрос. И как планируют перебросить десант.
- Пётр Васильевич, думаю, насчёт переброски более-менее понятно. Скорее всего, планер.
- Да, наверно! А вот есть ли у нас время, майор?
- Вы имеете ввиду…
- Да, Сергей Константинович, до начала!
 Сенкевич встал, подошёл к окну, встал возле Ракитина:
- Капитан Котов просит разрешения форсировать операцию, отправив к Золотарёву нашего агента.
 Комиссар долго молчал, глядя на спешащих внизу по своим делам людей, вслушивался в бравурный марш, несущийся из репродуктора. Самое страшное сейчас то, что никто ведь и не подозревает, что всё это скоро закончится.
- Ну что ж, - Ракитин вздохнул,- Пусть посылает своего человека! Тем более, что времени у нас почти не осталось…


                                                                      4

 Видел Колька в своей жизни красивых женщин! И на Урале, и в областном центре. Бухгалтер Глаша Федотова была хороша, Дашка Климова слыла первой красавицей по всей округе. Но что б такую!
 В колхоз приехал новый агроном. Вернее, агрономша. Только вчера  приехала, а сегодня все колхозные бабы уже обсуждали наряды этой городской барышни, мужики с завистью оборачивались ей вслед. Антонина Панина успела перезнакомиться со всеми в полеводческой бригаде, в правлении она сразу стала своим человеком.
 Несколько раз забегал Золотарёв. Он принёс Антонине большой букет полевых цветов. Вставляя в разговор свои остроумные шутки, он всё время пытался заглянуть её голубые, наполненные летней свежестью глаза.
- Антонина Петровна, голубушка, Вам очень понравятся наши танцы на берегу! Ей, ей! А какие песни тут поют! Кстати, приглашаю посетить мою скромную избушку. Мы с женой будем очень рады видеть Вас как-нибудь вечерком у себя! Не откажите!
 Только Колька Морозов не увивался за этой женщиной. Красивая? Да, но вряд ли обратит она свой взор на какого-то тракториста! Да ещё судимого! А раз в друзьях у неё будет Золотарёв, тем более о каких-то симпатиях не стоит вести и речи!
 Золотарёв ещё несколько раз бегал к своему тайнику. Только уже пустой. Колька незамеченным провожал его до леса, ждал в овраге, пока он будет возвращаться назад. Что он делал там всё это время, Морозова не интересовало. Главное, оружие он больше не проносил. Колька уже и сомневаться начал, взаправду ли он видел разобранные автоматы. Но то, что механик враг и что-то замышляет, в этом он не сомневался!
 Колька Морозов шёл по улице своего родного колхоза и думал. Ну почему некоторые люди не хотят жить по-человечески? Почему не хотят, как все, радоваться жизни? Ведь есть в ней одна очень интересная вещица: тайна будущего. Какое оно будет, что в нём произойдёт? Но самое важное, что только от тебя зависит, по какому руслу потечёт твоя дальнейшая жизнь!
- Коля!
 Морозов вздрогнул от неожиданности.
 Из-за дома вышла Даша. Она как-то осторожно подошла к Кольке, виновато опустила глаза.
- Ты вправду меня забыл?
- О чём ты? – Колька пальцами поднял Дашин подбородок.- Что у тебя приключилось?
- Ничего. Только душа болит. Коль, отойдём за дом! Не хочу, чтобы нас видели.
 Они зашли за угол какого-то дома. Даша прислонилась к стене, долго смотрела Кольке в глаза:
- Коль, ты только выслушай меня, ладно?
Морозов удивлённо смотрел на растревоженное Дашкино лицо:
- Ну, говори…
- Вчера в гостях агрономша была! Валера как-то особенно шутил, как бы юлил перед ней. Даже противно стало!
- А что ты хотела? Новый человек в посёлке, к тому же красавица!
 Колька вспомнил лицо агрономши, её удивительно красивые глаза:
- Мне, например, она тоже понравилась!
- Коля, хватит! – Дашка готова была расплакаться,- не добивай, пожалуйста! Я и так наказана до гробовой доски!
 Пытаясь взять себя в руки, она отвернулась. Всхлипывая, теребила поясок платья.
 Колька не успокаивал. Перед ним стояла женщина, ради которой он когда-то был готов на всё. Это она приходила к нему во снах. И в этих снах он защищал её от всевозможных опасностей и бился с неведомыми врагами! Он знал наизусть каждую её клеточку, каждую интонацию голоса! Но в один миг всё закончилось – она его ПРЕДАЛА. Уже на суде он понял это. Не получив за три года ни одного письма, он даже удивился своему отношению к Даше. Это было РАВНОДУШИЕ.
- Знаешь,- Дашка уже успокоилась,- я не жаловаться к тебе пришла! Про Валеру сказать хочу. Странный он какой-то! На людях, вроде, весёлый такой, приветливый со всеми. А дома молчит всё больше. Уходит и приходит, ни слова не говоря. И знаешь, я у него карту видела!
- Какую карту?
- Обыкновенную карту. Он там точки какие-то ставил. Думал, что я сплю и не вижу. А сам сидел на кухне и ставил. Странно всё это! Только спросить у него не могу. Боюсь!
- Лучший мужик в деревне, сама выбирала! Слышал ваши песни из окошка!
- Коля!
- Ладно, Дашка, иди домой! Разберёмся! Скорее всего, показалось тебе!
- Эх, ты!
 Дашка, укоризненно взглянув в Колькино лицо, снова всхлипнула, и от бессилия махнув рукой, побежала вдоль забора на соседнюю улицу, вероятно, уже пожалев об этой встрече!


                                                                       5

 Колька спрыгнул с подножки, пнул ногой тракторное колесо. Порядок! Сейчас домой. Почему-то захотелось поудить рыбу. Несколько дней не был на берегу Тумайки, а словно вечность прошла!
- Морозов, подожди!
 К нему подходил Золотарёв. Ещё не доходя, по привычке сморкнулся в платок:
- Что на ферме? Привёз навоз?
- Привёз.
- Слушай, Морозов!- Золотарёв на секунду замялся, - Я тебя тут… со своей женой видел. К старым связям потянуло?
- Чего?!
- Не дёргайся, щенок! Не дорос ещё! 
 Лицо механика изменилось. Из сощуренных глаз лилась такая ненависть, что Кольке захотелось защититься, врезать кулаком в это ненавистное лицо, но он сдержал себя. Нельзя! Слишком мало я о тебе ещё знаю, гад! И вместо этих слов произнёс:
- Случайно встретились…
 Но Золотарёв уже взял себя в руки. Перед Колькой снова стоял добродушный улыбчивый человек. Ничто не говорило о его секундном срыве.
- Вот что, Морозов! Ты поскромнее веди себя с чужими жёнами! Не дай бог, беда какая случится! Давно ли из тех краёв? Недолго и вернуться!
- Думаешь? Какой же ты уверенный в себе, начальник? Не боишься об меня зуб сломать?
- Ишь, ты! – Золотарёв удивлённо посмотрел на Кольку,- Голос прорезался? Ну-ну…
 Потом развернулся и спокойно пошёл к ремонтной бригаде, обступившей один из тракторов.
 Колька усмехнулся ему вслед и отправился домой. Недолго тебе осталось, вражина! Возьму тёпленького, тогда узнаем, кто кого!
 Жизнь в «Красном серпе» текла размеренно и спокойно. Минула половина июня. Всё также несла свои неспешные воды Тумайка. Вот, может, за это спокойствие и облюбовала её берега колхозная молодёжь! До утра, до самых первых петухов, разносился прохладным ветерком по поселковым улицам задорный смех, вперемежку с переливистой игрой бравого гармониста, а где-то вплеталась в это веселье одинокая девичья песня и долго  потом вилась утренним туманом над просыпающимися лугами. 
 У председателя появился новый шофёр. Прежний слёзно просил отпустить его в район к давно болеющей сестре. Хоть на месяц. А тут к Пашке Ворстеру приехал приятель с Дальнего Востока. Служили вместе на флоте. Вот и устроился временно по Пашкиной протекции на председательскую машину. Звали его Сергей Фролов.
 Ничего себе парень. Весёлый. На добродушном лице особенно выделялись живые, наполненные жизнью, глаза.
Но что-то не нравилось Кольке в этом парне. Думал Колька, думал, а потом понял – взгляд! Именно в этих глазах, вкупе с весельем и азартом, сочетался ещё и пытливый, оценивающий взгляд! Неприязнь к нему добавило ещё и то, что как-то очень уж быстро сошёлся этот Сергей с механиком Золотарёвым. Морозов часто видел их вместе в МТС, о чём-то спорящих. Поспорят, пожмут друг другу руки и разойдутся.
 А потом встретил Сергея с Антониной Паниной, с новой агрономшей, так же приехавшей недавно. Председатель часто выделял машину в пользование Антонине, и они с Фроловым часто выезжали в поля. Это уже был перебор! Колька часто старался попасться Антонине на глаза, как бы невзначай проходил мимо, на блатной манер снимал перед ней свою кепку и, дурачась, кланялся в пояс, как бы уступая дорогу. Она с улыбкой проходила мимо, бросив на ходу неизменное «спасибо».
 А Колька мучился за свою глупость, надеясь потом извиниться при случае, но при встрече начиналось всё сначала, и не было сил заговорить с Антониной по-человечески. Потому что съедала Кольку невесть откуда взявшаяся ревность за дружбу её с Золотарёвым, а теперь и новым водителем Сергеем!
 Молодость… Если б только можно было знать, что ожидает нас впереди! Счастье ли, беда ли… 


                                                                       6

 Только на берегу речки да в поле дышалось хорошо Кольке! Ласкал слух шелест вод Тумайки, аромат хлебных полей пропитывал лёгкие, и это был запах родины, который никогда не спутаешь ни с каким другим!
 Золотарёв, казалось, не обращал больше на Морозова никакого внимания. По-прежнему доносилась из окна его дома Дашкина песня, слышался смех очередного «нужного» гостя, будь это проверяющий из района или просто какой-то знакомый, заглянувший из области. После полуночи всё стихало. Наутро гость покидал «Красный серп», а Золотарёв появлялся в МТС сосредоточенный и серьёзный, делал «разнос» подчинённым по разным пустякам, а потом закрывался в своей каморке, и одному богу известно, чем там занимался механик до окончания рабочего дня.
 А сегодня вечером встретил Колька в поле Сергея, председательского шофёра. Надеялся увидеть Золотарёва, пробирающегося в лес, а появилась Сергей, как раз из леса, только с противоположной стороны от тайника. Он был без машины. Какой-то задумчивый, грустный.
 Интересно! Кто же такой, этот недавно прибывший парень? Водит дружбу с Антониной, общается с Золотарёвым, с вражеским агентом, а то, что он является таковым, Колька не сомневался! А вдруг не случайно приехал в «Красный серп» этот компанейский Сергей Фролов? Вдруг прибыл из-за кордона помощник Золотарёва для проведения каких-нибудь диверсий? Хотя, какие диверсии в колхозе? МТС взорвать? Смешно!
 В секунду пролетели все эти мысли в Колькиной голове, пока Сергей подходил к нему, проводя руками по спеющим колосьям.
- Здорово!
- Привет! – Колька мотнул головой в знак приветствия.
- Чего хмурый такой? На вечер посмотри. Какой же тихий и прекрасный вечер! Чуешь?
- Конечно. Ты, вижу, тоже не прочь в одиночестве побродить! – Колька, не ожидая ответа, пошёл к дороге. Сергей усмехнулся и пошёл следом.
- Да успокойся ты, чертяка! Чего на меня косишься? Знаешь, в  море кроме команды никого ведь нет: корабль, море и экипаж. Утром, днём и вечером одни и те же лица. Друзья, конечно, многие, но только всё нового хочется.
Сходишь на берег, а вокруг столько всего хорошего! И деревья, и девушки, и море как-то по-другому с берега смотрится. Понимаешь? Обалдевший, начинаешь говорить и говорить о всякой чепухе. Словно, пытаешься наговориться всласть! Вот и осталась привычка. Ты уж не обижайся!  
- Да нет, не обижаюсь! – Колька с интересом посмотрел на Сергея.
 Они шли вдоль хлебов навстречу приближающемуся закату и говорили, говорили… Забыл Колька о своих недавних подозрениях, о своей неприязни. Чем-то зацепил его этот парень. Может, откровенностью, может, добрым словом…
Всплывал в разговоре и Полярный Урал, и перестуки теплушек, и любовь неразделённая.
- А Тоня как же? – вдруг встрепенулся Колька, - С ней у тебя как?
 Снова болью накатила прятавшаяся в груди ревность, снова в горячую волну окунулось лицо, и стали уходить в сторону откровенный разговор и появившаяся, было, симпатия. Снова подозрением пало на председательского шофёра и внезапное появление из леса и слишком откровенные воспоминания из своей личной жизни!
- Ладно, пора мне!
 И Колька, уже не слушая ответа, махнул Сергею рукой, засунул руки в карманы своих широченных брюк и, посвистывая немудрёную мелодию, пошёл в посёлок. Сергей смотрел ему вслед, недоумённо качая головой.
 А на следующий день пропала Дашка. С утра пошла на ферму и не дошла. Золотарёв сам тревогу поднял. Бегал по Дашкиным знакомым, выспрашивал, высматривал. Увидел подъехавшего на ферму Кольку. Подошёл, склонив голову, исподлобья долго смотрел прямо в глаза. «Ты, Иуда!» - прошептал сквозь зубы и пошёл, не оборачиваясь.
 Да, нет! Чувствовал Морозов, что неспроста Золотарёв стал таким активным. Подозрение от себя отвести хочет, факт! Опять же дружба с председательским шофёром! А Антонина, она ведь тоже иногда хаживала в золотарёвский дом?!
 От мыслей кружилась голова. Но только вот сердце Колькино ни разу не почувствовало потерю, ни разу не заныло от невыносимой боли, не защемило! 


                                                                       7

 - Ну, что у нас с резидентом? – комиссар Ракитин, оперевшись руками на стол, не мигая смотрел на майора Сенкевича. Тот стоял навытяжку с папкой, в которой хранились известные только ему сведения.
- Присаживайся, Сергей Константинович, докладывай!- комиссар показал на стул.
- Докладываю, Пётр Васильевич! Вчера, девятнадцатого июня, пропала сожительница Золотарёва Дарья Климова. Девица двадцати трёх лет, работала дояркой колхоза «Красный серп». А сегодня утром её тело обнаружили в речке местные пацаны, которые ловили рыбу. В утопшей опознали тело Дарьи Климовой. Подозрение пало, было, на местного тракториста Николая Морозова, но наш сотрудник, внедрённый в окружение Золотарёва, сомневается, что этот парень причастен к убийству. Да, да, скорее всего, её уничтожили, как ненужного свидетеля. А вот что она видела, непонятно. В колхоз собирался выехать следователь, но я попросил подождать немного, хотя бы сутки.
- Этих суток у нас, к сожалению, уже нет…, - Ракитин задумался, - Кто такой Морозов?
- Недавно из заключения. Попал так, по глупости. Драка. Кстати, из-за той же Дарьи Климовой.
- Что родные Климовой?
- Отец погиб при пожаре в тридцать пятом. Горели хлеба.
А мать умерла через год. Не перенесла потерю мужа. Так и жила Климова в родительском доме, пока Золотарёв не появился!
- Связник появился?
- Так точно! Ведёт себя вызывающе, заводит нужные и ненужные знакомства. Понятно, что хочет быть своим человеком в колхозе!
- Штурмбанфюрер Генце… Штурмбанфюрер… Значит, так! – Комиссар Ракитин резко поднялся, вышел из-за стола и подошёл к висящей на стене карте.
- Сегодня двадцатое, говоришь… - как бы про себя проговорил комиссар, но обращаясь к подошедшему майору Сенкевичу.- Пора заканчивать игру, Сергей Константинович! Мы не можем допустить высадки вражеского десанта на нашей территории. Представляешь, как это будет выглядеть? В мирное время… и немецкие диверсанты в нашем тылу! Тут уж не только наши головы полетят!
- А долго ли оно ещё мирным будет, товарищ комиссар третьего ранга?!
 Комиссар резко повернулся к майору:
- В том-то и дело, что оно почти уже не мирное!
- Думаете…- Сенкевич замялся.
- Не думаю, товарищ майор, знаю! Вопрос нескольких дней! Давайте команду Котову – пусть начинает операцию по обезвреживанию резентуры!


                                                                       8

 Посмотрит Колька издалека на Антонину, вздохнёт порой и пойдёт своей дорогой. Красивая девка, ничего не скажешь! Гордо ходит по улице, на городскую похожа!
В поле только по делу разговаривает, никаких хиханек-хаханек. А так своя, вроде, весёлая! 
 То с Золотарёвым словом перекинется, то с Сергеем разговаривая в кулак прыснет. А на Кольку никакого внимания, как будто и нет его вовсе рядом. Может, и правильно. Для чего?! Не бьётся сердце, не колышется душа, как когда-то по Дашке!
 Колька нахмурился. Бедная Дашка! Кто ж тебя так, девонька?! То ли утопил, то ли мёртвую уже в речку бросил?! Золотарёв, гад! Только вот следователь что-то не едет из города. Уже должен был быть. Ничего, приедет, разберётся во всём! И до механика доберётся! Хоть у того всё продумано, всё рассчитано! Да  вот тогда не уследил он Кольку, не приметил, когда тайник открывал! 
 Пятница сегодня! Еле выпросил у председателя выходной. Крыша в родительском доме обветшала совсем. Пока страда не началась, ремонтировать надо. Пошёл навстречу Антон Макарыч! Вот и сидел Колька на «коньке», вгонял гвозди  размеренно, с одного маха. Благо, доски мать ещё до его приезда приготовила. Опять же председатель помог!
 Хорошо наверху! Весь колхоз, как на ладони. Ну, пусть не весь, но всё-равно красиво! Вон Тумайка вьётся, то скроет свои берега за домами, то снова покажет! А вон тётка Пелагея куда-то отправилась! А там ребятишки в садочке играют! А это…
 Золотарёв спешил. Было видно, что не хотел он быть замеченным, встреченным кем-то из колхозников. Вдоль заборов проскочил на окраину, втянул голову в плечи и направился по полевой дороге. В полях работников не было, поэтому там он расслабился, но всё-равно оглядывался. Явно, что торопился.
 Морозов уже знал куда. Быстро слез с крыши и, как в прошлый раз, пошёл следом. И когда среди хлебов мелькнула золотарёвская голова, Колька знал верную дорогу и поэтому не боялся потерять механика из виду. Из-за того же дерева видел, как Золотарёв поднял крышку, достал чемодан и стал его разворачивать. Даже когда надел наушники, и в ближайшие заросли лесной малины понёсся тихий, едва слышимый звук морзянки, Колька не удивился. Что-то подобное он ждал и потому так легко принял решение!
 Колька не успел коснуться Золотарёва! Уже в прыжке на него сбоку навалилось что-то тяжёлое, сбило с ног. Кем-то придавленный, Колька всё же увидел, что на поляну выскочила… Антонина! Только почему у неё в руках пистолет?! Человек, подмявший Морозова откатился в сторону. Совершенно ничего не понимающий Колька узнал в нём Сергея.
 Но не усела выстрелить агрономша, запоздала на какую-то долю секунды, и выстрел Сергея заставил её споткнуться, замереть. Не выпуская из рук свой маленький пистолетик, Антонина медленно опустилась на землю, удивлённым взглядом посмотрела на собравшихся мужчин. "Что это? Как так случилось?» - читалось в её уже мутнеющих глазах.
 Золотарёв использовал свой шанс. Он вскочил и побежал вглубь леса, ломая ветки, перескакивая через валёжины, пытаясь скрыться в спасительной чаще.
- Будь здесь! – успел крикнуть Кольке Сергей и, вскочив, не оборачиваясь назад, бросился за механиком.
Морозов смотрел на агрономшу, всё ещё не веря в случившееся. Она лежала, прислонившись спиной к молодой сосёнке. Смотрела на Кольку и шевелила губами.
- Ты о чём, Тоня?
На коленях, ещё не придя в себя, он приближался к Антонине:
- Ты только успокойся! Это недоразумение! Там разберутся! – Колька говорил ещё какие-то слова, но даже сам не осознал их смысл.
- Ging weg, Schwein! ( Пошёл прочь, свинья! нем.)- агрономша подняла свой пистолетик. Она тяжело дышала, воздух со свистом вырывался из расплывающегося пятна на цветастом платье, и только глаза ещё жили. Только это были уже другие глаза, глаза, которые возвращали Морозова в действительность, - Ging weg!
 Он успел ещё вскочить, но только больно ударило в грудь и сразу ослабли ноги. «А разве так убивают?!»- ещё успел подумать Колька. Уже оседая на землю, он видел, как к ним бежали люди в военной форме, как кто-то из них наклонился к Антонине, и потерял сознание.


                     
                                                                   ЭПИЛОГ

 По коридору областной больницы шёл офицер госбезопасности с двумя эмалевыми квадратами в петлицах. За ним еле поспевал дежурный врач, и медсёстры, встретив их в коридоре, провожали удивлёнными глазами. К кому это? Или за кем? 
Они подошли к одной из дверей в палату и остановились.
- Дальше я сам, доктор! – военный с просьбой во взгляде обратился к врачу.
- Да, конечно, конечно! Только прошу Вас…
- Я знаю, доктор!- офицер толкнул дверь.
 Колька лежал под одеялом, укутавш

Прикрепленные файлы:

                                           ВОСПОМИНИНИЕ О ДЕТСТВЕ...

Все мы родом из детства…Точнее этой фразы вряд ли можно придумать! Мы вышли оттуда, ещё не зная, куда поведёт нас судьба,  какие испытания готовит жизнь. И, может, поэтому шагали в неё смело, с гордо поднятой головой, уверенные, что нам по – плечу все великие и важные дела. Наивные, смешные.
  Мы хотели казаться взрослыми, ещё не понимая, что самое лучшее и светлое уже позади!
 Детство нельзя сравнить ни с юностью, ни с молодостью. В них тоже есть свои прелести, но детство отличается тем, что ты ещё не думаешь о будущем.
 Детство просто есть, оно для тебя бесконечно и никогда не закончится! А потом вдруг замечаешь, что тебе перестали нравиться детские игрушки  и очень хочется велосипед. 
О, как я любил ездить на нём  по лужам! 
 Однажды отец пришёл домой с работы. Усталый, красивый и добрый 
человек! Подвыпивший, он  молча сидел на табурете и смотрел на меня. В свои десять лет я не понимал его взгляда, просто сидел на диване и болтал ногами. Он вдруг вздрогнул, махнул рукой:
-  Сын, в магазине велосипеды есть?
- Есть!  -  я грустно вздохнул,- сегодня с Толькой смотрели. «Урал» завезли…Дорого, тридцать рублей!
А отец достал из кармана скомканные купюры, долго их разглядывал.
Подал мне несколько бумажек и уверенно сказал:
- Беги за своим «Уралом»!
Кто хоть раз покупал в детстве велосипед, поймёт мои чувства! 
Сейчас трудно вспомнить первые часы моего счастья! Помнится только, как отец подтягивал все болтики и гаечки , как подгонял под меня сиденье и руль! 
Лужи , лужи…  Сколько велосипедных колёс пронеслось через вас?!
Сколько босых ребячьих ног разбрызгивали вашу воду?!
Вечером мама немного поворчала на отца, но видя мою чумазую и счастливую мордочку , тоже махнула рукой : 
- Транжиры
Детство…  Сейчас почти не верится, что хлеб тоже был по лимиту, и 
его выдавали по две булки в руки: чёрную и белую…
Я бежал в булочный киоск с авоськой, стоял в очереди почти засыпая, и мне хотелось плакать! Ну как было объяснить, что взрослые в это время уже выходили из дома, чтобы прошагать дальний путь на свою работу. 
Придя домой, я переодевался, брал портфель и брёл в школу.
В детстве всё почему-то красочнее и красивее. Разве можно забыть 
майских жуков?! Сейчас всё это кажется далёким и фантастичным, но тогда прилёт этих жуков считался поселковым праздником. Это была замечательная картина, милая детскому сердцу . Когда все ,взрослые  и дети, выходили на гору при заходе солнца. 
Визг, крики, смех…  Летит здоровенный дядька с фуражкой в руках! 
Девчушка с содранными коленками, не дотянувшись сачком до улетающего жука, всхлипывая, останавливается и ударяется в рёв!
Тётки, сначала сдержанно наблюдающие за происходящим, тоже не выдерживают и бегут, сбивая снятыми косынками летящих насекомых. 
Это трудно забыть. И это тоже моё детство! Для чего ловили жуков? 
Кто-то говорил, что крылышки принимают в аптеку  по несколько копеек за пару. Не знаю, правда ли?. Только каждый из нас приносил в школу спичечные коробки, которые шуршали, скребли, жужжали…
- Дай самца? 
- Ага, разогнался! Ловить надо было!
Проходил май, наступало лето. Две речки, Тумайка и Сызганка, окружавшие посёлок со всех сторон, притягивали всех своими прохладными водами. На выходные взрослые со своими чадами выходили на их берега. И это тоже был праздник! 
Что уж тут говорить о нас, пацанье?! Прыгали со всего, с чего можно, не боясь ни омутов, ни мелководий. Купались до дрожи, до мурашек и так не хотелось идти домой. Но ведь каникулы! Такие ежедневные праздники бывают только летом! 
…Однажды я услышал возле дома звук мотора. Выскочил на крыльцо и обмер. Мотоцикл! 
- Вот , купил!- довольный отец протирал тряпочкой  чёрный, блестящий на солнце, ИЖ-56. Это был вполне современный мотоцикл. Тогда все ездили на ИЖ-49, а здесь модная техника!
Родители часто после работы уезжали на нём - то в гости, то просто покататься. Как я завидовал им своим детским сердечком!
Но настал день, когда отец и мне разрешил сесть за руль.
- Вот газ , вот рычаг скоростей , вот сцепление! – наставлял он меня в первом самостоятельном выезде. Я волновался , поскольку ноги мои едва доставали до подножек, а вес мотоцикла в разы превышал мой собственный. И всё - таки я поехал! Это тоже было счастье, детское, наивное, но как же я его чувствовал! 
Однажды младшая сестрёнка попросила прокатить её. Я, естественно, как старший брат и опытный мотоциклист, наставлял её, как надо держаться за дужку. И мы поехали!
Делаю один круг за посёлком, второй. А потом, на третьем круге, слышу явственно детский плач. Подъезжаю, ба! Это сестрёнка сидит на земле и плачет! 
Потом разобрались, что на втором круге, подпрыгнув на кочке, она слетела с мотоцикла. Я же, не заметив потерю, продолжил движение. Она сидела и ревела. А я, сидя на мотоцикле, с трудом удерживал его в вертикальном положении. Успокоил сестру, и мы договорились, что она ничего не расскажет родителям, потому что отец больше не разрешит мне кататься, а  сестрёнка уже никогда не сможет выехать со мной за посёлок! 
…Когда наступает отрочество и юность, мы забываем о детстве.  Оно прячется где-то в уголке нашей памяти и старается иногда напомнить о себе. Но мы живём уже другим, живём настоящим, и нет в этом времени нам дела до бывших мальчиков и девочек, старших взрослыми людьми. А потом вдруг встрепенётся однажды  жаворонком в груди, пахнёт васильковым запахом в самое сердце, и затоскует душа, возвращаясь в то время, когда не было ни страха перед будущим, ни воспоминаний о прошлом.
 Были молодыми мама и папа, была солнечная улица со скрипучими калитками, были друзья из соседних домов. 
Было детство, которое впоследствии вернётся щемящим чувством утерянного навсегда…

                                                                ПАЦАНЫ

 …Есть поступки, за которые испытываешь чувство стыда, но которые уже никогда не сможешь исправить.
Это детские поступки.
 Молодые сейчас уже не знают, что сразу за больницей, по дороге на Ясачный, стоял старый амбар. Он был, как мне казалось, настолько старым, что от него исходил запах трухлявости и стариковского  спокойствия. Часто, направляясь  к бабушке на Советскую, я старался пройти мимо него быстрее, испытывая чувство робости.
 А за этим амбаром, там, где сейчас стоят коттеджи, расстилалось бескрайнее море кукурузного поля. На рубеже семидесятых такие поля дружно шумели по всей стране.
Мы часто бегали за початками. Важны были не эти злаки, важен был сам процесс.
 Витька Поспелов, Лёшка Егоров, Вовка Парамонов…Ребята, вы помните то замечательное время, когда на нас с улюлюканьем  летел на тарантасе конный объездчик, а мы с восторгом, даже что-то прокричав в ответ, ныряли в эту спасительную зелень, зная, что не догнать взрослому человеку быстрых и бесстрашных местных ребятишек!
 Мы набивали недозрелыми початками за пазухи своих рубашек, осторожно пробирались к своим домам, умудряясь по дороге ломать эти початки на несколько частей и бросали ими друг в друга.
 На тех же полях мы дразнили местного сторожа, Ваню Ломакина, нарочно подходя очень близко, а потом бросались врассыпную, и только наши спины мелькали среди высоких стеблей. Отбежав, мы приседали на корточки и, затаившись, ждали когда сторожу надоест нас искать, когда он от безысходности  махнёт рукой и, опустив голову, побредёт в свою сторожку.
 Дядя Ваня, прости нас,  несмышлёнышей!
 Я часто вспоминаю это детский кураж, за которым скрывалась бравада, о которой мы взахлёб рассказывали в кругу своих друзей.
 Старый человек, вероятно, контуженный. Может, он не обижался на нас?
Или Серёжа Григага… Этот больной мальчик-даун часто ходил по нашей улице. Он не умел членораздельно говорить, только мычал и кричал  «га-га». Не меняясь, он оставался в одном возрасте постоянно. По-крайней  мере, другим я его не помню. Взрослые его жалели, давали в руки то еду, то монетки. А мы, пацаны, с детской бессердечностью отнимали у него всё это, втаптывая в землю босыми ногами, и дразнили, дразнили…
Почему дети так жестоки? Почему в детских сердцах уживаются жалость и жестокость,страх и бесстрашие? Потом, уже вдалеке от дома, я узнал, что кто-то зимой  облил Григагу холодной водой. Он простудился и умер. Сколько лет ему было? 
Ты тоже прости, Серёжа!
…Когда над крышами новых домов блеснёт первый утренний луч, когда по асфальту сызганских улиц пробежит ватага восторженных ребятишек, я знаю, что где-то рядом несётся и моё бесшабашное детство! 

                                                           ПОДАРОК СЫНУ

...Вагон мерно покачивался и убаюкивающе постукивал на рельсах. Вадим стоял в тамбуре,уткнувшись лбом в стекло. Темнело. За окном мелькали и исчезали какие-то разъезды и полустанки, названия которых знали лишь железнодорожники, работающие на этих участках.
   А мысли кружились и улетали в далёкое прошлое, напоминая о прошедшей жизни. О днях, может, радостных, может,не очень, но уже состоявшихся,которые никогда не сможешь вычеркнуть из своей памяти. Всего два дня назад Вадим узнал,что у него есть сын. Маленький, всего месячный.  
  Тогда вернулся из отпуска приятель, живший в небольшом волжском городке. Он,как и Вадим, работал в экспедиции водителем вездехода. По десять месяцев в году скитался по буровым, но каждый год исправно ездил в отпуск домой, набирая подарки подрастающим ребятишкам. Покупал и жене: то духи, то модные сумочки на застёжках, то ещё что-нибудь...
   - Слушай, что ты, как бука одинокий, в тайге пропадаешь. Со мной поехали, людей посмотришь, себя покажешь! Такую жену тебе найдём! Забросишь эти скитания, жить начнёшь!
   Тогда Вадим согласился. Действительно, что его держит? Место? Деньги? Да денег у него уже столько, что пора в мешок складывать! Тратиться в тайге негде, магазинов нет. Водку он на дух не переносил, а одежды хватало рабочей. Постирал  сменную, вот и местный щёголь, таёжный!
   ...Похолодало. Вадим зашёл в купе и улёгся на свою верхнюю полку. Попахивало перегаром. Значит, уже приложились соседи-нефтяники, обмывая удачное возвращение домой. Трое суток в пути. Сутки гулять, сутки отходить, а на родной перрон ступишь свежий, пахнущий ароматом дорогого одеколона.
   Тогда съездил Вадим с приятелем в его город. Запомнилось счастливое лицо жены приятеля, суету детей, которые норовили залезть к нему на руки. Запомнились радостные лица, когда подарки перекочёвывали из чемодана на стол и быстро исчезали в укромные уголки квартиры, схваченные детскими ручонками.
   А вечером, когда уже накрыт был стол, когда приятель с женой вернулись после недолгого отсутствия из спальни, в дверь квартиры позвонили. Вадим, конечно, догадался кто это звонил. Не зря жена приятеля весь день названивала кому-то по телефону. 
   Вошла женщина. Среднего роста, чернявая, с грустными глазами. С пакетиком в руках.
   Наверно, вечер удался. Какая-то удивительная музыка кружила голову, алкоголь, который Вадим впервые в жизни употребил в таком количестве, требовал решительных действий. Вадим танцевал и дурачился,рассказывал анекдоты и с удовольствием смотрел на свою партнёршу, силясь вспомнить, как же её зовут.
  А утром, проснувшись в спальне, увидел свою мятую постель, одеяло сброшенное на пол, открытое настежь окно. Болела голова. Натянув трусы и кое как отыскав брюки, вышел на кухню, где обнаружил написанную приятелем записку.
"Старик! Ну ты умница! Залезь в холодильник, там есть всё! Мы смотаемся в деревню к тёще денька на два. А ты не скучай!
Теперь есть с кем не скучать! Пока!"
   Странно, но Вадим так и не вспомнил имя этой чернявой! Силился, а вспомнить не мог. Наверняка знакомились ведь!
   ...Нефтяники храпели, бормотали какие-то непонятные фразы, а Вадим мысленно возвращался в тот день, когда решил сразу же уехать от приятеля. Он вспомнил, как быстро упаковал свою небольшую сумку, как оставил ключи от квартиры соседям
и на такси ринулся на вокзал. Ему почему-то было очень стыдно. За себя пьяного, за чернявую, которая пришла сама к незнакомому мужчине,за своё развязное поведение. Даже за смятую постель.
   Приятель приехал в экспедицию, хитро улыбаясь. На расспросы Вадима только смеялся, отшучивался ничего не значащими
фразами. Потом жизнь вошла в привычную колею. Потянулись будничные дни, месяцы. Почти забылась поездка.
Приятель уехал в очередной отпуск, пожелав Вадиму удачи. А потом вдруг позвонил, спросив, помнит ли Вадим свою знакомую, что была в гостях в прошлый приезд?
- Конечно, помню!- буркнул Вадим, в очередной раз постеснявшись спросить её имя.
- Так ты приезжай,старик! Бери отпуск и приезжай! Сын у тебя! Родила она!
   ...Вадим соскочил с полки, набросил на плечи лёгкую куртку и снова вышел в тамбур. За стеклом светало. Всё так же проносились мимо незнакомые места. Но уже виделись очертания небольших станций. Уже шла степь, и на горизонте 
появилась тоненькая полоска утренней зари. Наступало утро.
  Отпуск Вадим оформил быстро. Благо имел много неиспользованных дней, оставшихся с прошлого раза, купил билет.
А потом вспомнил. Подарок!
Он метался по районному городку. Почему-то хотелось коня, на деревянной дощечке, с колёсиками. Как у него когда-то в детстве! Упрашивал продавцов поискать, ездил на базы.
-Ты что,мужик?! Да таких коней уже лет двадцать, как на свете не сыщешь!!!
Купил современных мишек, машинок разных...
   ...Скоро город. Там его не ждут, но там сын,к которому он ехал. Не хотелось думать о чернявой, хотя знал, что его примут. Знал и то, что при желании может остаться насовсем. Чувствовал.
Но было почему-то немного грустно. Ведь главный подарок сыну он так и не купил... 
   

                                                  ДВАДЦАТЬ МИНУТ...

--Стоянка поезда двадцать минут! - громко сообщила проводница на весь вагон.
Андрей пропустил выходящих пассажиров и выскочил на перрон. Достал сигарету, жадно затянулся. Впереди ещё двое суток пути, мелькание за окном унылых  пейзажей,
дыхание и шёпот соседей по купе.
«Смешные!» - подумал Андрей, увидев двоих ребятишек, которые весело щебетали между собой, вцепившиеся ручонками в сумку, которую их мать несла уже из последних сил. 
-Помочь?-спросил он женщину и вдруг осёкся.,- Ирина?-спросил неуверенно.
-Андрюша…-женщина охнула и опустила сумку.
-Как же…Какими судьбами?-язык отказывал повиноваться. Это же Иришка, его Иришка!
Ребятишки бегали вокруг них, пытаясь догнать друг друга.
Те же глаза, карие, с чуть заметной крапинкой в одном, те же губы, до боли знакомые. Андрей даже почувствовал сладостный вкус этих губ, когда-то целованных. Больно забилось сердце, и воспоминания тяжёлой волной накрыли душу…
- Как ты, Ириш?
«Андрюша, Андрюша!» - думала женщина, всматриваясь в грустные его глаза. «Как же так случилось, сокол мой, что встретились мы с тобой на перроне провинциального городка, не ожидая этой встречи? Да и нужной ли? Вон, Андрюшенька, уже и морщинки возле глаз…Их не было. Если б рядом была, не позволила бы. И сединки в волосах…
Отчего?»
- К маме едем, Андрюш! Болеет мама.
-Ириш!-Андрей замялся,- Меня вопрос мучает всю жизнь…Почему ты тогда со мной не поехала?
-Если б знать…
Ребятишкам надоело бегать. Они уже с ожиданием посматривали на мать.
- Знаешь, боялась, наверное…Ты так увлечён был своей геологией, что я, казалось, была лишней в твоей жизни. Ты уехал, а мне подумалось, что всё пройдёт, забудется. Да и ты переболеешь мной на своём Севере.
- Не переболел, Ириш…
Боже мой, ну почему так больно! У Андрея заныло сердце.
- И ни одного письма..
- От тебя ведь тоже…
Объявили отправление поезда.
- Беги, Андрюш, опоздаешь.
Поезд набирал ход. Уменьшалась фигурка самой дорогой в мире женщины. Она молча стояла на перроне, опустив руки. Было видно, как ребятишки теребили её за платье, а она не мигая смотрела вслед уходящим вагонам.
«Они могли быть моими детьми» - запоздало подумал Андрей.
Только он не знал, что год назад похоронила Ирина своего мужа и ехала к матери на постоянное место жительства.
А Ирина не знала, что несколько лет назад вернувшийся с полевого сезона Андрей обнаружил в квартире записку жены, в которой та просила о прощении и желала счастливой холостой жизни.                                                                                     Двадцать минут…

                                                      МОЁ СЧАСТЬЕ

Сейчас она со мной. Рядом. Я могу проснуться ночью, почувствовать её дыхание, уткнуться  носом в её плечо и замереть, наслаждаясь  ароматом гладкой  кожи. Могу тронуть ладонью её волосы.
   Она рядом. Она моя. Женщина, ради которой я изменил свою не совсем сложившуюся жизнь. К которой шёл  все эти годы. Шёл и надеялся, что где-то ведь светит моя звёздочка, плывёт моя лебёдушка навстречу, выискивая из тысяч, миллионов человеческих лиц одно лицо, в котором обязательно распознает свою половиночку. Моё лицо…
   Я люблю её. И всегда моё счастье представляется  в виде мягкого пушистого шарика с голубыми глазками и мягкими ворсинками. Оно радостно беззвучно смеётся и, наверно,  поэтому я так стараюсь оберегать его от ненужных слов и необоснованных обид. Не всегда получается. Тогда оно грустно опускает глаза, и над ним начинает накрапывать дождик. Ворсинки слипаются, блекнет взгляд. Счастье с побитым видом отодвигается от нас в сторону и укоризненно молчит.
   Я никому не рассказываю об этом моём видении, боясь насмешек и подозрительных взглядов. Знаю только, что этот комочек дороже всего на свете, без которого вся моя дальнейшая жизнь становится бесполезной и ненужной.
   А у меня много обид на судьбу. За то, что так и остался непонятым своими детьми, когда оставил прежнюю семью. Что был, наверное, для них не совсем хорошим отцом, потому что так и не заработал авторитета в их глазах. За то, что метался по жизни, так и не получив ни разу бонуса в виде удачи.Но я благодарен судьбе за дочь и сына, за двух своих замечательных внучат. Немного обидно, зная, что вряд ли придётся  понянчить детишек сына, который так и не хочет жениться. Другие продолжат нашу фамилию, а моя ниточка обрывается навсегда. Судьба… 
   Я знаю своё место и реально соизмеряю свои возможности. Мне никогда не стать маститым писателем, потому что всё меньше остаётся времени для реализации своих возможностей. Слишком много потерянных лет, которые сам господь бог вряд ли сумеет вернуть обратно.
   И только вот это пушистый комочек счастья согревает мою израненную душу. Вот эта женщина, с появлением которой я почувствовал в себе неукротимую  жажду творить и удивляться.
   Говорят, что счастье приходит только к избранным. А ещё говорят, что человек сам творец своего счастья.
   Не знаю... Моё счастье дышит рядом, подложив под щёку ладошку, и чему-то  улыбается во сне...

                                                       ПО ИМЕНИ ЖИЗНЬ...

Почему люди в поездах становятся откровенными? Где-то прочитал, что так происходит потому, что собеседники знают: они никогда больше не встретятся. Поэтому вряд ли кто будет проверять истории, рассказанные под стук колёс, под храп какого-нибудь пассажира с соседней полки или хныканье ребёнка из соседнего купе. И совсем уж завораживают ночью огни проносящихся мимо станций и посёлков!
 Напротив меня мужчина лет пятидесяти. На нижней полке, отвернувшись к стене, спит женщина. Мужчина, бережно поправив на ней покрывало, сидит рядом, приютившись на самом краю. Я кивком показываю ему: садись, мол, возле меня, рядом, но он отрицательно машет головой и, положив руки на столик, внимательно смотрит в окно.
 Спать пока не хочется. Вчера отоспался у друга, бездельничая весь день. Поэтому я внимательно присматриваюсь к своему безмолвному собеседнику, который за два часа нашего вынужденного соседства не произнёс ещё ни одного слова.
 Я вздыхаю и отправляюсь в тамбур покурить. (Тогда ещё в поездах курить разрешалось.) Знаю, чувствую, что сосед обязательно выйдет следом, потому что почувствовал я в его сердце какую-то тяжесть, разглядел в тёмном вагоне потаённую тоску в глазах, печаль…
 Протянув ему зажигалку, отворачиваюсь к окну.
- Тебя как зовут?-мужчина глубоко затягивается и медленно выпускает из ноздрей дым.
- Георгий.
- А я Фёдор. Такое вот имя дурацкое родители дали!
- Ну почему же дурацкое?- я удивлённо смотрю ему в глаза,- Имя как имя!
 Фёдор усмехается и снова глубоко затягивается сигаретой. Немного колеблется.
- Ты писатель? Я, кажется, знаю тебя. Волжский? Георгий Волжский.
- Ну да.
- Читал Ваши книги. Очень они мне нравятся! Извините!- Фёдор переходит на «вы».- Всё гадал, а теперь вижу.
-Ладно тебе, давай на «ты»! Мы примерно ровесники, да и знакомимся в интересной обстановке!
- Да уж…
 Мы закуриваем ещё по одной. Дымим нещадно, наполняя тамбур сизой едкой завесой. Благо, все спят, и ворчать на нас некому!
- Ты веришь в любовь?- приблизив ко мне своё лицо, внезапно спрашивает Фёдор.
- Конечно. 
- А если это чужая жена?
- Как это?- мне становится интересно.
- Хочешь, историю расскажу? Может, напишешь чего-нибудь… Только имя моё не вспоминай, не надо!- он внимательно смотрит на меня и ждёт ответа.
 Я утвердительно киваю.
- Представь: жил себе человек. Город большой, квартира красивая. На работе ценили так, что начальство чуть ли в рот не заглядывало. Специалист, одним словом! И семья у него вроде бы положительная. По выходным за город выезжали на своей машине. От друзей отбоя не было! Словом, замечательная жизнь! В достатке! Живи и радуйся!
- Ну и…
- Однажды вот так же в поезде встретил этот человек ЕЁ!
 Фёдор вдруг опускает глаза, но продолжает рассказ:
- Просто сел рядом и… замер. Слова сказать не может, а смотрит и всё! Как земля перевернулась с ног на голову! 
- Это она, там в вагоне?
 Фёдор не отвечает на мой вопрос.
- Знаешь, сколько она со мной вынесла? То ли вину за собой чувствую, то ли грех… Она ведь не привыкла к такой жизни. У неё и муж из небедных, и дети с положением! А я что?
В общем, считай, в том вагоне новая семья сложилась! Хотя…
- Что?
- Она до сих пор чужой женой числится, так вот!
- Но ведь развестись можно! 
- Это тебе кажется, что всё так просто… Я-то развёлся, ни разу не пожалев об этом! С ней другая ситуация… Понимаешь, муж у неё за границей, ему никак разводится нельзя. Вот она и жалеет его, наверно. Написала ему, рассказала всё. Не знаю уж, как он там перенёс всё это, а только дети от неё отвернулись. Ни звонят, ни пишут… А мне главное-чтобы рядом была! Что б видеть мог её каждый день, за руку держать…
 Я ошарашенно вынимаю очередную сигарету. Фёдору протягиваю тоже.
- Знаешь,- вагон сильно качает, и огонёк пляшет прямо перед моими глазами,-всё время мечтаю, что когда-нибудь закончатся наши мытарства, и мы вернёмся в свой дом, который построю своими руками. Красивый, уютный!
Мы ведь с ней и от бандитов бегали, и чуть не замёрзли на Севере! Может, и жив потому, что Надюшка всё время рядом. И нельзя мне расслабляться, что б ненароком не осталась она в одиночестве, без защиты!
И ещё…знаешь, Волжский, трудно начинать, когда тебе за пятьдесят!
- А сейчас куда?
- На Дальний Восток… Может, там найдётся нам место под солнцем. Руки специалиста везде ведь нужны, правда?
- Конечно…
- Ладно, спать пора… Вторые сутки не сплю, всё думаю.
- Давно вы?
- Давно… Пятый год пошёл, а всё как первые дни вместе! Только вот до сих пор ни кола, ни двора. За что не возьмусь – всё из руки валится!
Может, во мне дело, Волжский? Только одно знаю: Надюшка и жизнь – это для меня одно и то же… Так вот!
 Фёдор ушёл в вагон, а я, смяв выкуренную пачку, всё пытаюсь разобраться в поступках и зигзагах судьбы этих людей. Где правда, где вымысел-вряд ли когда придётся мне разгадать. Но вот очередную человеческую трагедию я уже знаю. Хотя, трагедию ли?
 Вернувшись в вагон, долго смотрю на Фёдора, который, положив голову на сплетённые на столе руки, крепко спит. Мне становится даже завидно, потому что даже здесь он остаётся верным стражником своего так поздно встреченного счастья, свой Надюшки…
 И в этих скупых его фразах, отрывочных и, порой недосказанных, я вижу всю их жизнь, странную и непонятную, но в которой присутствует самое главное – любовь… Я так и не увидел лица этой женщины. Наверное, красивое.
 На горе или на радость, но ведь для чего-то встретились эти два человека?!
 Через полчаса я выхожу в небольшом уральском городке, и мы никогда больше не встретимся. 
 

                                                                   ЛЁКА

 Мы сидим с ним возле небольшого костерка, разожжённого прямо во дворе полуразрушенного дома. Дом ломают уже второй год, поэтому
кое-кто оборудовал территорию под место временного проживания. "Кое-кто" - это Лёка. Он бомж. Сравнительно молодой, лет сорока мужичок.
Заросший, но с аккуратно расчёсанными волосами. Для этого у него есть подобранная  где-то расчёска. Он периодически вынимает её из нагрудного кармана клетчатой рубашки.
 Я случайно забрёл в этот дворик. Искал убежавшую Сайгу, свою собаку, с которой гуляю каждый вечер. Сайга дружелюбна, умна, и ,как всякая немецкая овчарка,полна благородства, чтобы обращать внимание на незначительные, по её мнению, нюансы. Поэтому я иногда позволяю ей  бегать без поводка, предварительно всё же надев намордник.
 Лёка бомж со стажем. Уже лет пять скитается  по укромным  местам городка, редко выходя на центральные улицы. Разве что для поиска пропитания.Да и то иногда приходится отвоёвывать примеченный мусорный контейнер, который  неформально "закреплён"  за определённой  группой бомжей, ютящихся где-нибудь поблизости.
 - Ты думаешь, я всегда бомжом был?- Лёка вопросительно поднимает свои удивительно строгие глаза и смачно плюётся в сторону.,- Ничего подобного!
И семья была, и дом, и работа...Даже перспектива карьерного роста была!
 Я Лёку не перебиваю. Мне почему-то симпатичен этот много повидавший, наверное, в жизни человек.
 - Читал в газетах криминальные репортажи с мест событий? Нет, не в центральных, в областных?Алексей Мартынюк! Это я.,- Лёка многозначительно 
поднимает указательный палец и показывает им в начинающее темнеть вечернее небо.,- Только никому моя правда оказалась не нужна. Там свои правила игры.
У прокуроров, у следователей, даже у свидетелей... Короче,турнули меня из газеты. В другие не устроиться - я же личность известная!
 Лёка крякнул и надолго задумался.
 - Вот и запил с горя. Месяц, два, полгода. Дома сам понимаешь - прохода не дают, слёзы, скандалы... Только дочка моя, Анечка, подойдёт молча, когда я на полу  в прихожей валяюсь, присядет ко мне и гладит по голове своей маленькой ручонкой.И такая обида на меня навалится, такая жалость к дочке возьмёт, что завою по-вольчи.А она, бедненькая, отскочит от меня и тоже ревёт...
 Лёка закуривает сигарету из новенькой  пачки, что я отдал ему в самом начале нашего знакомства, и снова надолго замолкает.
 - Так и ушёл из дома. Ночевал, где придётся. К  друзьям не пошёл,нужен я им! Поначалу всё же работал понемногу. То грузчиком, то на вокзале вещи пассажиром подносил. А потом истрепалась  моя одежда, люди шарахаться начали, как от больного. Вот и дошёл до жизни такой...Только я ведь иногда подхожу к своему дому. Жду, когда Анечка во двор играть побежит. Смотрю на неё, плачу и всё думаю, узнает она меня или нет. Как думаешь, не напугается?
 Я  говорил  Лёке какие-то тёплые слова. Что, мол,в жизни всякое бывает, что он ещё вернётся к своей семье и, как в страшном сне , будет вспоминать
эти многие годы своего одиночества. Говорил и не верил самому себе. Нет, не вернётся. Сломался человек!  Исчезла из его души палочка. Тот самый стерженёк,на котором держится человеческое достоинство.
 ...Откуда-то выскочила моя Сайга и виновато ткнулась мордой в мои колени.
 - Ну-ну!,- я потрепал её ласково за уши, без брезгливости пожал Лёкину руку.
 Мы с Сайгой шли  домой. И завтра пойдём. И послезавтра.... Куда же ты  отправишься, Лёка? 

                                                                    ВОЛК

...Это был старый волк.Опытный и хитрый.Со впалыми боками и отвислой нижней губой.Когда-то в схватке соперник схватил зубами его пасть и он,понимая ничтожность своих шансов на победу,из последних сил рванул в сторону головой.Противник опешил,споткнулся на передние лапы.Это стоило ему жизни.А он,вожак стаи,стоял над побеждённым врагом,и кровь капала с его оторванной губы на жухлую желтеющую траву.
  И вот сейчас он стоял на поляне,окружённый своей стаей,и молча смотрел на неё.Молодые волки жались к своим взрослым собратьям,волчицы подрагивали боками,смотря ему прямо в глаза.
  Волчицы...Когда-то у него тоже была своя волчица.Молодая,сочная.Он,наверно,любил её.По-своему.По-волчьи.Но он был вожаком и обязан был быть холодным и невозмутимым.Никто не мог видеть его слабости и его чувств.
  Лишь однажды волк плакал своими волчьими слезами.И выл.Несколько суток.
Тогда люди делали загон,а он,раненый и уставший,только привёл свою стаю с охоты.Стая металась из стороны в сторону.И вдруг его волчица метнулась на человеческие голоса!Он не видел,что там происходило.Слышны были крики,выстрелы и хруст сломанных веток.Голоса удалялись,и потом всё стихло.А он и притихшая стая всё ещё стояли в каком-то непонятном оцепенении,с трудом понимая происходящее.
  ...Волк нашёл её у ручья.Она лежала,уткнувшись мордой в воду,с разорванным боком,со сбитыми в кровь лапами.Вот тогда он завыл.Страшно.Протяжно.
Стая в страхе бродила несколько суток по округе и слышала вой одинокого волка,наполненного болью и обидой.
  У него так и не было волчат.И волчиц у него больше не было.
  И вот сейчас их снова обложили.Уже слышалось бряцанье ружей и крики охотников.Уже доносился человеческий запах,и стая молча смотрела на него.
Он обвёл её взглядом и вдруг встретился глазами с молодым волком.
"Надо!"- говорили одни глаза.
"Понял!"- говорили другие.
  Мотнув головой,старый волк бросился в сторону.Он не видел охотников,только как-то совсем небольно обожгло бок,и его с силой бросило на землю.Но он вскочил и,как когда-то его подруга,метнулся через кусты.На этот раз больно ударило по хребту,а он по инерции продолжал бежать.
  Выскочил на просёлочную дорогу,и вдруг силы стали покидать его.Волк завалился на бок,тяжело дыша,и,высунув язык,жадно хватал пастью знойный горячий воздух.
...Он видел,как уходила его стая.На поле мелькали волчьи спины,а впереди бежал тот,молодой."Вожак!"- мелькнуло в мутнеющем сознании.
  К нему подходили люди,смеясь и дымя сигаретами.Старый волк посмотрел вслед спасённой стае и спокойно положил голову на холодеющие лапы...
 


"И умирая,в небо улетая,
Уже без боли,молча и моля,
Увидел он - уходит волчья стая,
Прыжками через хлебные поля..."
 

                                                                ВЫСТРЕЛ

Храбрость, отвага, подвиг…  Эти понятия неотделимы от жизни, потому что каждому из нас когда-то приходилось переступать через страх, через дрожь в коленках, через желание «проснуться вдруг», и всё образуется само-собой.
А у животных?
Однажды в палатке я слышал разговор охотников. Они сидели возле костра, курили, и каждый рассказывал истории из своей жизни. Через брезент доносились их голоса. Я почти, было, заснул, когда сквозь дремоту один рассказ  привлёк  моё внимание. 
«…Долго соболёк  кружил меня. А потом ушёл. Как сквозь землю провалился!  Я, естественно, расстроенный иду, ружьё на плече. Выхожу на поляну – мать моя! Олениха!
Я встал, потихоньку ружьё с плеча снимаю.  Понимаю, что не видит она меня, потому что куда-то на кусты смотрит. Уже и прицелился, было, да шум из кустов тех раздался, и на поляну олень выскочил.
Вот он-то меня увидел!
И смотрю, как он, не отводя от меня взгляда, олениху загораживает от выстрела! Не мигая так, перекрывает сектор обстрела. Загородил её, и застыл.
А я в прицеле теперь уже его держу и понимаю, что нельзя стрелять, не по-честному это. Ведь он на себя огонь принимает!
Только палец сам на курок нажался.  Я только потом это понял, когда выстрел прозвучал. Звонкий выстрел, противный…
Олениха сразу через кусты бросилась. Да я на неё уже и внимания не обращал, к оленю побежал!
Подбежал, ружьё бросил, на коленки упал. Только он уже не живой был. И слеза в глазу блестела… Поверьте, мужики, сколько потом не охотился, а слеза того оленя до сих пор перед глазами.»
… Они ещё долго что-то рассказывали, коротая время у костра, но я уже их не слушал. Лежал и думал. Какой же отвагой должно  было  обладать это животное, видя направленный на подругу оружейный ствол, чтобы пожертвовать собой! Наверняка зная, что это его последние мгновения жизни.
И каким бессердечным  должен быть человек, видя такое бесстрашие, сделать непоправимый выстрел!
Мне противно выражение «человек – хозяин природы». Мы, люди, рождаемся с одинаковыми сердцами. Говорят, и на внешний вид они неотличимы друг от друга. Но тогда почему в одном сердце живёт отвага, в другом трусость, в одном благородство, в другом подлость…
 А у животных?

                                                                ЛОВУШКА

По зимней улице  посёлка, с небольшим рюкзачком  за плечами, идёт парень. Падает хлопьями крупный снег, поэтому проезжающие  мимо лесовозы, как туманом окутывают  стоящие вдоль улицы дома. Парень прикрывает лицо от снежного ветра. 
- Васёк, ну как ты?! 
Подбегает паренёк в расстёгнутом полушубке, в шапке, надетой на самый затылок и готовой вот-вот свалиться. 
- Привет, Андрюха! 
Парень, которого назвали Васькой, протягивает подбежавшему руку. Они обнимаются. 
- Всё, братуха! – сквозь снежную волну от проехавшей мимо машины кричит Васька,- Полный расчёт! Теперь до дома, до хаты!  
- Так завтра ж автобус до райцентра будет! Пошли к нам! Посидим, кутнём! 
Васька мотает головой: 
- Не! Я сегодня еду, а завтра уже в районе буду! 
- Ладно, Васёк, щас что-нибудь придумаем! – Андрюха хлопает Ваську по плечу и смотрит по сторонам,- Щас придумаем! Во! Снабженец знакомый. Из артели! – восторженно вскрикивает он и бежит вслед проехавшему было мимо, но остановившемуся грузовику. 
Васька наблюдает сквозь снежную пелену, как Андрюха о чём-то разговаривает с шофёром. Слышит смех приятеля, а потом видит, как тот машет ему рукой. 
- Ну, давай, братуха, удачи!- напутствует Андрюха, как только Васька забирается в кабину, - Звони! Мы с мужиками через неделю тоже по домам! 
 
В кабине, разомлевший от тепла Васька, с интересом поглядывает на водителя. 
Водитель, крепкий мужик лет пятидесяти, с недельной щетиной на щеках, внимательно смотрит вперёд, не обращая внимания на пассажира. 
На стекло летит не прекращающийся снег. Поскрипывают дворники, да слышится гул мотора. 
- Ты чего это в самый разгар уволился? – наконец произносит водитель, мельком взглянув на Ваську и снова устремив свой взгляд на дорогу. 
- Да надоело всё!- нехотя отвечает Васька, уютнее усаживаясь на сиденье.- Мне б на юга рвануть! Море ни разу не видел! А здесь на это полжизни горбатиться надо! 
- На юга! – усмехается водитель.- Меня, кстати, Степанычем величают, Михаилом Степанычем. Ты-то как зовёшься? 
- Васька я, Макаров Васька! Не женат, не судим, хоть и сиротой вырос! Всё, батя, получил информацию?!- Васька недовольно глядит на водителя и отворачивается. 
- А чего сиротой-то? – как ни в чём не бывало, продолжает выспрашивать Степаныч. 
- Бабка вырастила!- смягчается Васька.- Отец на рыбалке утонул, через год мать умерла. Один я у них был. Вот бабка и взяла к себе. И то еле разрешили. А потом и бабки не стало. Старая была… 
Васька смотрит в боковое стекло. Потом вдруг поворачивается к водителю: 
- Прогноз не слышал? 
- Нет, не слышал! И так ясно, что снег надолго. А давай-ка мы с тобой, Василий, в одно местечко завернём! Это километров десять от трассы! Да не бойся ты!- усмехается Степаныч, видя, как Васька смотрит на не него настороженно.- Знакомый здесь у меня на заимке, дед Тимофей! Давно знакомы, ещё со старательских времён. Мы с ним раньше старателями здесь работали. 
Степаныч поворачивает машину на лесную дорогу, едва видимую сквозь снежную пелену. 
- Он тут заимку поставил, как только у него сын из Саратова за границу смотался! Жена ещё по молодости его бросила. Вот он и остался здесь. Ехать-то больше некуда! Вроде тебя – сирота!- усмехается Степаныч,- Теперь старый стал. Но иногда бегает недалёко, капканы ставит на зайцев. Да я ему продуктов подкидываю. Старый друг! 
Степаныч засмеялся от совпадения. 
 
На таёжной поляне расположилась заимка. Избушка, сарай, да небольшая банька, утопающая в снежных сугробах. Снегопад прекратился, и над верхушками деревьев, вдалеке, видны горные сопки. Услышав шум мотора, из избушки выходит старик, одетый в толстый свитер, как у водолазов, в высоких собачьих унтах и нахлобученной на самые глаза лисьей шапке. Он близоруко щурится на подъезжающий грузовик, и узнав, приветливо машет рукой. 
- Привет, дед!- соскакивая с подножки, здоровается со стариком Степаныч,- Привет, дружище! 
Он крепко обнимает старика и, спохватившись, снова лезет в кабину. Вынимает из-за сиденья целлофановый пакет и хитро улыбается деду Тимофею.- Заказ исполнил! 
- Василий!- поворачиваясь к машине, кричит Степаныч. 
 
За столом сидят трое: Васька Макаров, дед Тимофей и водитель Степаныч. 
В печке потрескивают дрова. В окнах виден лунный свет. На столе керосиновая лампа слабо освещает наспех приготовленный ужин и бутылку водки с наполненными рядом стаканами. 
- Ну что, вздрогнем?! – Степаныч, взглянув на Ваську и старика, берёт стакан и, не морщась, одним глотком выпивает его, как воду. Васька, чуть прикоснувшись губами к стакану, ставит его на стол. Дед Тимофей пьёт долго, содрогаясь от неприятных ощущений.  
- Всё, Мишка! – он смотрит с сожалением на Степаныча, - Кажись, отпил своё! Старый, слепой, слабый… .Не ты б, друг, давно б уже помер! А вот раньше! – Дед Тимофей мечтательно поднимает голову к потолку. 
- Раньше, дед, мы с тобой помоложе были! Вот, как он! – Степаныч кивком показывает на Ваську, который внимательно слушает их разговор,- Хотя, ты–то в то время уже в моём возрасте был!- довольно подмигивает он и, спохватившись, добавляет: 
- Извини, старина! 
Дед Тимофей машет рукой: 
- Да ладно! 
Потом старик внимательно смотрит на Ваську: 
- Мы с Мишкой лет десять старались. Потом я – в отставку, он – в начальники. Снабженец при артели. И машина под боком, и продукты в руках и всякое другое. 
- И много, дед, здесь золота? – как бы невзначай интересуется Васька. Видно, что очень уж его заинтересовал разговор про артель. 
- Золота, Вася, везде много. Его только видеть надо, да знать, как добыть. Способы разные есть. 
- Я до ветру! – прерывает их Степаныч,- Заодно, машину посмотрю! – он укоризненно смотрит на старика, и видя, что тот не обращает на него внимания, машет рукой. Накидывает на плечи свою меховую куртку и выходит из избушки. 
- А что за способы? – затаив дыхание продолжает разговор Васька. 
- А что это, милок, глаза у тебя загорелись? – вопросительно смотрит на Ваську дед Тимофей, - Не уж-то тоже в артель собрался? 
- Да не! – машет головой Васька. 
- Ну-ну. Про способы говоришь? В артели золото за зарплату моют. А старатели всё-равно себе намыть ухитряются. Всякими способами пытаются на волю его вынести. В основном пешком идут. Аккурат тропа через мою заимку. Ночуют у меня, в баньке парятся, а потом дальше. 
Только не все, паренёк, доходят. То один пропадёт, то другой. Слухи доходят, а их никто не ищет. Зачем? Мишка говорит, что те, что пропали, бичи обыкновенные. Ни родных, ни родины. 
- А золото искали? Они ведь не пустые пешком уходят! – с горящими от нетерпения глазами смотрит Васька на деда Тимофея. 
- Да где ж ты его найдёшь!? – кряхтит старик, - Про него только те знают, кто видел его у них! Ладно, милок, спать пора. Вы с утра в дорогу, а я капканы рядышком проверю. Мишка сердится, что я язык распустил. Ты вот не пьёшь, Мишка что пьёт, что не пьёт, а я старенький и пьяненький, мне болтать можно! 
В избушку входит Степаныч: 
- Ну что, говоруны, по палатям?! Давай, Василий, ложись, ехать с утра! 
 
Васька открывает глаза. Он подтягивает до подбородка лоскутное одеяло. Ещё темно, но за столом видны два силуэта. Доносится голос Степаныча и деда Тимофея. 
- Ну, в общем, дед, паренька подброшу, гружусь и обратно. Думаю, к вечеру здесь буду. 
- Давай, Миша! А я по капканам пробегусь, может, зайчатинкой тебя попотчую! 
- Ты как тропу-то видишь? Ослеп ведь совсем! – Степаныч хлопает старика по плечу. 
- Всё по памяти, Миша, по памяти… Сколько дорожек нами с тобой здесь исхожено – не сосчитать! 
- Да… - Степаныч встаёт, подходит к окну и долго смотрит в него.- Старателей не было больше? 
- Откуда! Сезон закончился ведь давно. 
- Ладно, старик, пойду машину греть! А ты через пол часика этого разбуди!- Степаныч кивает на притихшего Ваську, лежащего на стариковском диване. 
Как только за Степанычем закрывается дверь, Васька старается рассмотреть сидящего за столом деда Тимофея. 
- Мишка, Мишка! – бормочет старик, встаёт и идёт к печке снять закипающий чайник. 
 
 
- Ну что, Василий Макаров, поехали! – Степаныч включает передачу, и грузовик трогается с места. В боковом зеркале видно, как постепенно уменьшается в размерах дедовская заимка. 
- А почему дед Тимофей собак не заведёт? Веселее ведь! – Васька поворачивается к Степанычу? 
- Заводил! Да только не держатся они у него! То ли убегают, то ли волки грызут! Да он и из дома-то почти не выходит. Изредка! Как сегодня! С утра по петлям побежал. Таёжник! Кабы не я – точно давно помер бы! Мы с ним одной ниточкой повязаны. 
- Какой? – у Васьки от любопытства загораются глаза. 
- Старательской! – усмехается Степаныч. 
Грузовик вдруг дёргается несколько раз, слышен какой-то стук. 
- Чёрт! – Степаныч бьёт руками по баранке. 
Они некоторое время сидят молча в остановившемся автомобиле. Слышны только звуки работающего мотора и печки. 
- Это что? –наконец, не выдерживает Васька. 
- А это, брат, стоп! Центровик срезало. 
Они выходят из машины. Степаныч лезет под грузовик, что-то негромко бормочет. Васька осматривает взглядом окрестности. Солнце поднимается над дальними сопками, освещая безбрежную сибирскую тайгу. 
Наконец, Степаныч вылезает из-под автомобиля, жестом показывает Макарову на кабину. Уже в кабине они молча сидят под шум работающего двигателя. 
И тут Степаныч с удивлением ловит задумчивый Васькин взгляд: 
- Ты чего это загрустил? 
- Я вот что думаю, Степаныч! – Васька вдруг напряжённо поворачивается к нему. – Ведь старатели всегда ходили через Тимофеевскую заимку, так?! 
- Так! И что? 
- А то, что шли-то они с золотом, верно? 
- Ну да! – Степаныч удивлённо смотрит на Ваську. 
- А после заимки они куда-то пропадали! Понимаешь о чём я?! 
- Ты к чему это, паренёк? 
- К тому, что дед Тимофей знает куда девается золото! И про старателей знает! 
Васькины глаза лихорадочно блестят. Его бьёт озноб. 
- Охладись, Василий!- Степаныч зло смотрит на Макарова, - Я старика много лет знаю! 
Васька обиженно замолкает и отворачивается к окну. 
И снова в тишине слышен только звук работающего мотора. 
- Ладно, не обижайся! – наконец, не выдерживает Степаныч, - Нам здесь долго куковать! Пока ещё машины пройдут! Если хочешь – вернись к старику, пораспрашивай!- Он вдруг хитро подмигивает Ваське.- Пока недалеко отъехали! 
- А что, и вернусь! – Васька пытается открыть дверь кабины. 
Степаныч дотрагивается до его плеча: 
- Ты поживи там у него пару дней! Пока в райцентре машину отремонтирую, пока назад вернусь. Извини, брат, такая у нас дорога получилась! Старик, поди, уже с зайчатиной вернулся!  
И наклонившись к Васькиному уху шепчет: 
- Деду привет! 
 
 
Утопая по колено в снегу, бредёт по тайге Васька. Мешает закинутый за плечи рюкзачок, и он недовольно морщится. 
- Вот дебил! Ну, дебил! – бормочет про себя парень, - Ведь шёл же по дороге! Нет, срезать надо! 
И вдруг, взмахнув руками, он проваливается в какую-то яму. На голову сыпятся обломки веток и снежная пыль. Васька с криком падает на дно и от боли закрывает глаза. 
Наконец, когда всё оседает, в полной тишине он открывает глаза. Вскочив на ноги, в ужасе отскакивает к стенке ямы. 
На дне, вповалку, лежит несколько тел. Одни полуистлевшие, другие сохранились лучше. Он смотрит на их окоченевшие лица, на которых видны гримасы боли. 
От мелькнувшей догадки парень закрывает руками рот. Он с надеждой поднимает кверху глаза. Потом пытается, уцепившись за жиденькие корешки, торчавшие по бокам ямы, выбраться наружу. Промёрзшие корни ломаются с хрустом, и Васька снова падает на дно. После нескольких попыток он садится на корточки и закрывает голову руками. 
У одного трупа, лежащего сверху прямо на других телах, замечает зажатый в руках кожаный мешочек. У Васьки снова загораются глаза. Он, забыв про страх, пытается вытащить мешочек из одеревеневших рук. Замёрзшие Васькины пальцы не слушаются. Взглянув на широко открытые, запорошенные снегом глаза трупа, Макаров с содроганием отскакивает в сторону, и крик вырывается из его груди: 
- Кто-нибудь! Помогите!!! 
Он кричит долго. С надеждой смотрит на кусочек облачного неба. 
Теряя последнее самообладание, снова пытается подняться по стене. 
- Кто там? – от голоса, прозвучавшего сверху, Васька в ужасе падает на дно ямы. А потом, начинает нервно смеяться. Вытирая руками хлынувшие из глаз слёзы, он только шепчет:  
- Дед, дед… 
- Ты что ли, Вася?! 
- Я, дед, я!  
- Ты это, подожди немного! – дед Тимофей склоняется над ямой, прищурясь, всматриваясь вниз, – Я сейчас! До заимки рукой подать! Я быстро! 
- Куда ты?!- кричит Васька, колотя кулаками по стене, - Куда?! 
- Я быстро, Вася, быстро! – доносится до него уже издали. 
Васька, как в забытьи, опускается на землю. 
 
 
Избушка. Трещат дрова в топящейся печке. Васька сидит за столом с накинутым на плечи байковым одеялом и пьёт горячий чай. У окна, в которое заглядывают лучи зимнего солнца, искоса поглядывая на парня, стоит дед Тимофей. 
- Отогрелся? – спрашивает он, подходя ближе и смотря на Васькины руки.- Вишь, руки верёвкой стёр! 
- Отогрелся! – ставя кружку на стол, отзывается Васька.- А руки ерунда! Ты хоть догадался её к дереву подвязать! Как ты меня услышал, дед? 
Дед, усмехаясь, садится за стол напротив парня: 
- Кричал громко! Холодно в ловушке–то? 
- А что это за ловушка? – не отвечая на вопрос, парирует Васька. 
- Ловушка? Понятное дело – на зверей. Её Мишка давно уже выкопал, всё хотел меня медвежатиной угостить. А из меня какой охотник?! Уж сколько лет прошло! Я в те места не ходок, всё больше здесь, поблизости. Вот ты в неё и попался! Ладно,хоть,колья не успел Мишка поставить!  
Дед Тимофей крякнул: 
- А кричал ты и вправду громко, Вася! Далеко тебя услышал. Зрения нет, а слух у меня ещё хороший! Ещё с километр до заимки не успел дойти, как кедровки в тайге шум подняли!  
- Так я тебе и поверил!- чуть слышно шепчет Васька.                        
-Чего бормочешь? Что там у вас приключилось? – спрашивает старик. 
- Машина сломалась. Степаныч остался тягач ждать. А я вот сюда. 
- А чего ж ты через тайгу попёрся? Дорога ведь есть! Не шоссе, конечно, но дорога. 
- Срезать хотел! 
- Срезать! – укоризненно вздыхает дед Тимофей.- Ещё когда Мишка ловушку делал, я говорил ему, что попадёт кто-нибудь в неё из путников. Он обиделся тогда. А я рукой махнул и не вспоминал больше о ней. 
" Нет, врёшь ты всё! – думает Васька, глядя на разговорившегося деда Тимофея,- Врёшь! Старатели – твоих рук дело! Надо же, вид сделал, что не видел ничего в яме! А где ж ты золото убиенных хранишь, старик?! Они ведь через твою заимку ходили!» 
Видно, что Васька отошёл от пережитого, и его мучает один вопрос. 
- Дед, а ты знал тех старателей? – внезапно спрашивает он. 
- Каких? – старик поднимает брови и удивлённо смотрит на паренька. 
- Ну тех, что через твою заимку проходили? 
- А, вот ты о чём… - разочарованно произносит дед Тимофей. – Да нет, не знал! А тебе-то до них какое дело? 
Сощурив глаза, он подозрительно смотрит на Ваську, и тот начинает волноваться. 
- Так просто!  
- Просто так ничего не бывает, парень! Люди с риском для жизни идут. А где их опасность ждёт – одному богу известно! Может, от тебя, может, от меня… 
Дед Тимофей разглядывает Ваську: 
- Ты что задумал. Вася? 
- Видел у них золото, дед?! 
- Так ты…- Дед Тимофей не успевает договорить. 
Васька, отбросив одеяло, ударом в лицо валит старика на пол. 
- Золото где, гад?! Золото где?!- Макаров с обезумевшими глазами, наваливается на старика, локтём прижимая  его шею. 
Тот с выпученными глазами, пытаясь сопротивляться, извивается на полу.  
- Ты что…- вылетает из горла сиплый голос, но ему не хватает воздуха. От удара дедовской ноги, валится набок стол. С грохотом летят с него и пустые алюминиевые кружки, и не допитый чайник, и ложки, приготовленные для ужина… 
- Куда спрятал?!!! 
 
 
В полной тишине слышится тиканье ходиков, подвешенных на стене возле дивана. 
Васька верхом сидит на старике и таращит на него удивлённые глаза: 
- Дед?! 
В ярости бьёт по лицу. 
До него доходит, что старик уже мёртв и в ужасе вскакивает с пола. Медленно пятится назад, пока не упирается в стену. Ошалевшими глазами смотрит на тело деда Тимофея. А затем резко бросается к старому сундуку, стоящему в углу избушки. Откинув щеколду, лихорадочно начинает выбрасывать хранящиеся там вещи. 
Понимая, что там ничего нужного нет, обводит глазами все укромные места. Божница, диван… 
« Почему одним всё, другим ничего! – проносится в его голове, - Я моря никогда не видел! И не жил ещё по-человечески!» 
- Куда спрятал, гад! – шепчет Васька. Бросается к телу старика и в исступлении начинает пинать его ногами, - Где?!!! 
И вдруг немеет от пришедшей в голову мысли: 
- Ловушка! 
Обезумевший, забыв даже одеться, он бросается на улицу. Подбежав к сараю, пинком открывает жиденькую дверь. Отбрасывая стоявшие у стенки лопаты и сбивая висевший на стенах ненужный хлам, обшаривает вокруг глазами и натыкается взглядом на то, что могло пригодиться в его затее – багор. 
- Зачем тебе здесь багор, дед?!  
Васька скачками несётся в тайгу по своим же следам. Сбиваясь с пути, проваливаясь по колено в снег, он с опаской поглядывает на небо. Чувствуется приближающийся вечер, солнце вот-вот готово скрыться за близлежащими сопками. 
- Успею! 
Хрустнула ветка. Васька, как первобытный охотник, взял багор наизготовку. Поглядывая по сторонам, он внимательно вслушивается в тишину. Затем двигается дальше.                                                      Заметив яму, Макаров осторожно приближается к ней, выставив вперёд багор. Заглянув в яму, он ложится на живот и багром пытается подцепить мешочек из закоченевших рук трупа. Наконец, одна из попыток оказывается удачной. 
Подтянув багор, Макаров сдёргивает с крюка мешочек. Замёрзшие пальцы не слушаются. Васька зубами пытается развязать крепко стянутый шнурок. Он нервно рвёт узелок зубами. 
Вытряхивает содержимое себе на ладонь. Четыре самородка величиной с человеческий ноготь! 
- Господи! – вырывается из Васькиной груди. 
…Хруст снега от приближающихся шагов заставляют его вздрогнуть. Пытаясь ссыпать самородки на место, Васька торопится, и один из них падает в снег возле ног. 
- Василий! – слышится знакомый голос Степаныча.  
Подошедший вплотную к Макарову, водитель внимательно смотрит ему под ноги. Затем нагибается, и Васька видит в его руках упавший самородок. 
- Нехорошо добром разбрасываться! Покажи-ка! – Степаныч спокойно забирает мешочек из онемевших Васькиных рук. – Во как! 
- Да я… 
- Ну, Вася! – язвительно качает головой он. 
Сунув самородок  в мешочек, взвешивает его рукой: 
- Неплохо! 
Степаныч ладошкой трогает Ваську за щеку. А затем резко, плечом, сталкивает его прямо в ловушку. 
Васька с криком падает на один из трупов. Охнув, он в страхе вскакивает на ноги и прижимается к стене. 
Долго стоит в мёртвой тишине. Его бьёт озноб и сильно стучат зубы. 
- Степаныч! – кричит Васька наверх. 
Не услышав ответа, он обхватывает руками свои плечи: 
- Холодно ведь! 
Наконец на ямой показывается человеческая голова. Васька, немея, смотрит на изменившееся лицо Степаныча. Плотно сжатые губы, жестокие сощуренные глаза… 
- Ты чего? – бормочет Васька. 
А Степаныч внимательно, не мигая, смотрит на него, видимо, решая, что же делать дальше. 
- Холодно, зверёк? – наконец произносит он.- Холодно, знаю… 
Понимаешь,- Степаныч опускается на одно колено,- я когда в артели первый раз золото увидел, у меня даже сердце не ёкнуло. Честно! Это потом я понял, что оно значит, когда первый самородок с дедом на воле поделили. И ещё понял, что можно иметь всё, когда есть сила и голова на плечах! 
Степаныч на глазах преображается, посматривая на Ваську. Тот посиневшими губами о чём-то шёпотом просит, колотя себя по плечам. 
- Когда соболь попадает в капкан, он, понимая, безвыходность ситуации, перегрызает себе лапу и уходит от опасности, - не обращая внимания на Васькины мольбы, продолжает Степаныч. – Так то соболь! 
Он многозначительно поднимает вверх указательный палец! 
- А такие, как ты ,зверёк, никогда себе не перегрызут! Потому что хапать нечем будет! 
Степаныч поднимается с колена, долго смотрит на дно ловушки: 
- Вот тот, кудрявый, с облезлым черепом, когда-то в карты у меня пытался выиграть! А тот, что возле тебя, слёзно умолял его отпустить. Всё ныл, пока я ему череп ключом не раздолбил! 
Васька с трудом замечает, как начавшийся снова снегопад темнит и так уже чернеющее небо. Крупные хлопья снега падают на его лицо, тают, бегут по щекам, смешиваясь со слезами. Словно, издалека доносится голос Степаныча.
- А ты случайно помог мне, зверёк! Спасибо тебе. Только зря ты деда Тимофея пришил. Он ничего не знал. Хоть и часто по тайге бродил. И пусть тебе уже этого не нужно, скажу. Ты за меня последнюю работу сделал. Дед подозрительный стал. Догадываться начал. А здесь ты вовремя. И ещё! Побеждает не сильный, а хитрый! Ты же глупый и жадный. Через пару часов ты замёрзнешь. До утра тебя с этими товарищами, - Степаныч кивает на трупы, - занесёт снегом. А через сутки я заявлю об убийстве закадычного друга. Даже если вас найдут, всё-равно убийцей окажешься ты. Потому, как много ты наследил, Вася! И в избушке, и в сарае! Хорошо хоть дом не спалил!         
Васька тянет руку к Степанычу, пытается что-то сказать, но в изнеможении опускается на землю.                                                       
- Ладно, зверёк, прощай! - Степаныч поворачивается. собираясь уходить. - А ты ведь, дурак, и вправду подумал, как и те, что у меня машина сломалась!
Васька в последнем рывке вскакивает на ноги.
Усмехнувшись, водитель машет рукой, отходит от ловушки и скрывается за ближайшими деревьями.
Вой погибающего человека поднимается над тайгой и несётся над верхушками зелёного моря до самого горизонта.
- Кричи, зверёк, кричи! - шепчет Степаныч, ускоряя шаг к стоящей на просёлочной дороге машине. Потом, подняв к небу голову, добавляет:
- Снег - это хорошо! Снег - это вовремя!

                                                          КОЛЯ-НИКОЛАЙ...

- Ну и что дальше, Хмурый?- бомж с беззубым ртом удовлетворённо хмыкнул и, сгорая от нетерпения, поёрзал на месте.
- Что, что…- мужик, которого назвали Хмурым, таинственно улыбнулся,- Вот ты, Ганс, когда выпьешь до упора, да ещё в компании красивой женщины, что будешь делать?
 Ганс пожал плечами:
- Знамо дело, в постель!
- Чего ж тогда спрашиваешь?
 Толпа, сгрудившись у костра, весело загоготала.
- Да пошли вы! – обиженно буркнул Ганс, и, откинувшись на разбросанное прямо на полу тряпьё, уткнулся в стену.
- Ладно, братва, на боковую! –  Хмурый поднялся и стал стряхивать пыль с протёртых штанин.
 Бомжовская  братия, удовлетворённо обсуждая услышанный рассказ, начинала готовиться ко сну.
 Хмурый, он же Павлов Николай Андреевич, некогда вполне успешный предприниматель и глава небольшой фирмы, а в данное время одинокий бездомный человек,  вылез из подвальчика полуразрушенного дома.      Моросил мелкий дождь, и было как-то не по-летнему прохладно.
Дом давным-давно должен был быть снесён, но, видимо руки у администрации городка всё не доходили до этих мест. Вот и собиралась бездомная компания в этом  временном жилище, где протекала своя, никому непонятная жизнь, со своими правилами и законами.
- Коля-Коля, Коля-Николай… - внезапно чуть слышно вырвалось из груди. Стало больно и пусто на сердце.
 Шёл ты своей стезёй, Николай Андреевич, прямо и довольно-таки уверенно. Рано женился, рано завёл своё дело, о котором твои сверстники только ещё начинали мечтать. И первый в городке  внедорожник у тебя появился, и первый коттедж ты построил! Куролесил  по ресторанам вместе со своей красавицей-женой, дочерью известного депутата областной Думы, успешный бизнес приносил ощутимые доходы, и некогда было задумываться о своём безоблачном будущем и не совсем безупречным прошлом!
 Сзади послышался шорох битых кирпичей. Из прохода вынырнула голова Шурупа, невысокого худощавого бомжа.
- Сегодня уйдёшь?- Шуруп с дрожью повёл плечами.
- Сегодня. Сейчас.
- Чего ж в дождь? Завтра и уйдёшь.
- Нет, Шуруп… Как тебя по жизни-то? – не оглядываясь спросил Николай.
- Сеня.
- Понятно. В жизни, Сеня, надо исправлять свои ошибки или не делать новых.
- Ты о чём это?- Шуруп удивлённо взглянул на Николая.
- Да так, ни о чём…. Думаю просто!
- Ну, думай, думай! – ныряя опять в проём подвала, Шуруп всё-таки оглянулся, - Скучно без тебя будет!
- Иди, иди!- махнул рукой Николай, и бомж растворился в темноте развалюхи.
 К бомжам Николай примкнул пару дней назад. Только сошёл с попутки, и тут начался дождь. Высматривая хоть какой-нибудь кров, увидел этот подвал. Так и сошёлся с местными обитателями убежища. Радовало  одно, что никто не выспрашивал о причине  внезапного  появления в данной компании.
 Каждый их них жил своей жизнью. И даже вечерами, когда они собирались вместе, Николай замечал, что сидя возле костерка, смачно сплёвывая шелуху от семечек прямо в огонь, не один грустный взгляд пытался уловить в прыгающем огне что-то своё, давно забытое или потерянное.
 Кто-то назвал его Хмурым, и это прозвище прилипло к нему безоговорочно. А он и не противился. Хмурый так Хмурый!
 Наперекор всему стал рассказывать весёлые истории. Врал без зазрения совести, но братия с таким интересом слушала его байки, что не врать он уже не мог. И остановиться тоже.
 А вот сегодня почему-то стало тошно. Особенно после вопроса Ганса. Отшутился было. А вот вопрос засел в голове: а что дальше, Хмурый?
- Коля- Николай… Что, блин, пластинку заело что ли?! – Рассердился на себя и недовольно потёр виски.
 Когда же падение началось, Коля? Может тогда, когда впервые игнорировал совет тестя и заключил сделку, от которой  убыток в прямом смысле опустошил карман? Или тогда, когда увидев пьяные глаза жены, указал ей на дверь? Не пытался спросить: почему? А просто указал на дверь, как ненужному и совсем неинтересному человеку… 
 Тогда ещё можно было всё исправить, попросить прощения, помириться с тестем. А он не сделал  для этого ничего. Наоборот: обвинил жену в бездушии, в потере ребёнка, когда случился выкидыш. Хотя знал, что она неудачно упала, когда перебегала улицу, спеша к нему навстречу.
И тесть был, в принципе, неплохим человеком. Своенравным, но готовым помочь в любой ситуации и советом, и своими связями.
«Почему был?- усмехнулся себе Николай,- Он есть, и дочь свою в беде и одиночестве не оставит!»
 Не самоуверенность ли тебя подвела, Коля? Даже когда собрал свою дорожную сумку, когда показал «адью» растерянной жене, был уверен, что стоит только уехать из этого проклятого городка, стоит только обрести новых знакомых и показать им свои гениальные способности к бизнесу, жизнь развернётся во всей красе! Казалось, что все ошибки и все просчёты останутся позади!
 Пятьсот километров отмахал от родных мест. Менял попутки и ехал, ехал… В одной забегаловке, у трассы, какие-то неизвестные отняли сумку с документами и крепко избили. Но он всё-равно продвигался  к своей неопределённой и какой-то расплывчатой цели. Пока не очутился в этом городе.
 И вот сейчас решил: домой! Может, ещё что-то можно исправить! 
… Николай шёл под дождём и почему-то радовался этому совпадению: «Приехал под дождём и уезжаю так же». Неспроста!


 А через три дня на местном кладбище хоронили неизвестного человека. За городом сбила машина. Ни документов, ни вещей при нём не оказалось. Поскольку ни друзей, ни родственников не нашлось, похоронили просто так, без имени. Просто «неизвестный» и… всё.
 Когда с кладбища уехали работники местного похоронного бюро, к свежей могиле подошли два бомжа.
 Один из них, всё шамкал своим беззубым ртом и с сожалением то и дело качал головой.
- Ты чего, Ганс?- спросил его второй.
- Да вот всё жалею, Шуруп, что так и не до рассказал Хмурый свою историю.
- Да, жалко…

                                                                 К СЫНУ

  С первым лучом  солнца просыпается тайга. Где-то вскрикнет кедровка, и вот уже пошёл, полетел над зелёным морем вековых деревьев многоголосый  птичий хор!  Хрустнет ветка, вторая… Это какое-то животное отправилось на водопой к холодному ручейку.                                                                                                                                                                                    Знаешь, сын, моё утро началось с твоего рождения! Ты смотрел куда-то своими ещё ничего не понимающими глазами, старался ножками откинуть мешающие пелёнки. И кричал, кричал…Сейчас я понимаю, что и для тебя это было утро. Утро твоей жизни!
  Если б ты знал, как я гордился тобой! Всем рассказывал, что у меня есть сын, говорил о твоём весе и росте, какие слова начал лепетать, хотя это никому, наверно, было неинтересно.
  И в частых разлуках я тянулся к тебе! Носил в кармане фотокарточку и время от времени рассматривал её в минуты нахлынувшей грусти.  У меня был сын, а это придавало силы в бесконечном ожидании встречи.
  Ты вырос без меня. Казалось, только был маленький мальчонка, ан нет! Уже стесняющийся подросток с прорезавшимся  баском. Потом юноша, потом молодой мужчина… Твоё превращение прошло вдалеке от меня, и это обидно вдвойне.
  Знаешь, сейчас ловлю себя на мысли, а ведь  мы с тобой никогда не разговаривали по душам! Говорили о чём угодно, но никогда о своих поступках, планах, переживаниях… Почему так?
  Жаль, что  мало уделял тебе внимания. Сейчас понимаю это. Может, ты своим детским сердечком тоже тянулся ко мне. Но меня не было рядом, потому что в это время я шёл по очередному маршруту или пил обжигающий чай с эвенками на Севере…
Непоправимо, но наши сердца никогда не стучали в унисон. Так сложилась жизнь, что с годами мы всё дальше и дальше отдалялись друг от друга. Ты шёл к цели своей дорогой, а я до сих пор продолжаю идти своей. Даже не знаю, нужен ли тебе, помнишь ли?
  Но ты есть, ты живёшь, а, значит, я не один шагаю по этой планете! В тебе есть частичка меня, поэтому моя дорога не закончится, даже если упаду и не смогу подняться!
  Удачи тебе, сын!

                                                                СЕМЕЧКИ

На перроне небольшой станции расположились торговки. Складные лёгкие столики заменяют прилавки. Несколько женщин, притоптывая от прохладного октябрьского ветерка, зычно расхваливают свой товар.
- Пирожки! Пирожки! 
- Огурчики, помидорчики! 
- Семечки! 
Разноголосый хор несётся по станции. Вдали показывается подходящий к станции поезд. Торговки оживляются. Жмурясь от ветра и летающих в воздухе пожелтевших листьев, они с надеждой всматриваются в окна вагонов. Наконец состав останавливается. На подножках тамбура показываются полураздетые пассажиры. Кто-то направляется к киоскам, расположенным поблизости здесь же на перроне, кто-то подходит к торговкам. К одной из женщин, толстой тётке , опоясанной клетчатым платком, подходит только что вышедший из вагона молодой человек в белой футболке и светло-голубых джинсах, с дырками на коленях. Он внимательно разглядывает выставленный на столике товар .Баночки с вареньем, расфасованные в целлофановые пакеты огурцы, небольшие краснобокие яблочки, с побитыми почерневшими боками он не удостаивает вниманием. Его внимание привлёк стакан, наполненный мелкими семечками.
 - Chto eto? (Что это?) (голланд.) – спрашивает парень у торговки. 
Она удивлённо оглядывается на своих соседок. Те в недоумении пожимают плечами, пока одна из них не произносит:
- Иностранец!                                                                      
Тётка берёт из стакана одну семечку, кладёт себе в рот, разгрызает и смачно сплёвывает шелуху на перрон. Резким движением смахивает прилипшую к губе кожурку. Парень тоже лезет в стакан за семечкой. Но потом с довольным видом берёт в горсть несколько штук и тоже забрасывает себе в рот. Он начинает жевать, но потом его лицо искривляется в гримасе. Наконец, выплёвывая прожёванную смесь, он вытирает губы и снова вопросительно смотрит на тётку. Торговка, кивая головой, видимо догадалась, что иностранец не знает что это такое. Она выходит из-за своего столика, подходит к молодому человеку и, согнувшись, ведёт воображаемую черту снизу вверх. Затем рисует в воздухе круг, а потом медленными движениями выводит отходящие от круга воздушные овалы. Она внимательно заглядывает в лицо иностранцу. Тот недоумённо мотает головой. Остальные торговки, внимательно наблюдают за происходящим, поскольку покупателей возле них уже не видно.
 - Leg uit, alsjeblieft, wat is het? (Объясните, пожалуйста, что это такое?) 
( голланд.) 
Тётка разочарованно хлопает руками по бёдрам. 
- У них в Европе семечки не грызут. Они только масло подсолнечное знают! – подаёт мысль одна из торговок. 
Толстая тётка, довольно ухмыльнувшись, берёт со столика стакан с семечками, высыпает его на свой столик. Поглядывая на иностранца, она скрещивает пальцы рук и начинает давить горку семечек обоими руками. Затем, отряхнув ладони, достаёт из-под своего прилавка пол-литровую банку с водой, видимо, приготовленную для питья, и выливает небольшую порцию на когда-то бывшие семечки. После этого берёт в горсть намокшую шелуху и с силой выдавливает воду. Вода капает тётке прямо на разношенные резиновые сапоги, но она не замечает этого.
 - Это масло, понял?
 Иностранец подозрительно смотрит на торговку. Потом о чём-то догадавшись, начинает улыбаться. Мимо проходящий мужчина, остановился рядом, тоже улыбаясь, посмотрел на тётку:
 - Он, наверно, думает, что ты жуёшь и масло выдавливаешь! 
Торговка, видимо, хотела за материться, но мужчина уже уходил, поэтому она только махнула рукой. Иностранец показал на стакан, затем показал пальцем, что нужно насыпать ещё. Объявили о скором отправлении поезда. Парень, волнуясь, посмотрел на свой вагон, а потом снова на тётку. Та из небольшого холщёвого мешочка, стоящего возле столика, почерпнула стаканом очередную порцию семечек.
Снова вышла из-за прилавка. Опять нарисовав руками в воздухе овал, щипками стала выдёргивать из него воображаемые плоды и как бы забрасывать их в рот. Стоявшие за соседними столиками соседки, прыскали от смеха в кулачки, и довольные поглядывали на тётку.  
Наконец, объявили об отправлении состава. Торговка быстро сунула в руки парня стакан и, показав на вагон, махнула рукой. Иностранец со стаканом заскочил на подножку. Поднявшись, постоял в тамбуре, приветливо помахав несколько раз торговке рукой. Проводница закрыла дверь вагона. Поезд тронулся, поднимая над перроном ворох опавших осенних листьев.
- Ирод! – самодовольно подытожила тётка.

                                                         ЛЕНКИН КАМЕНЬ

…Я стою у берега Охотского моря.
Море спокойно,только плотная пелена утреннего тумана опустилась над ним.Где-то вдали кричат чайки.Но их не видно за этой плотной стеной.
Кольцом протянулась вдоль побережья суровая тайга.А за ней,вглубь материка,высится величественный Джугджур.Далеко,за этим огромным хребтом,в небольшом посёлке охотников,расположена база нашей геологической партии.Мимо несёт свои быстрые воды река Муя. 
 Я стою у огромного валуна,где в ста метрах отсюда,был наш геологический лагерь.Он бесподобен – этот камень.Нижней своей частью засыпанный песком,поднимающийся над берегом метра на три,он похож на человека,всматривающегося в горизонт.
 Это Ленкин камень.Почему Ленкин?Была такая очень хорошая девушка,Лена Морозова,геолог поискового отряда…Она прилетела в лагерь июльским утром в числе нескольких сотрудников московского научного института. 
Когда же это было?Да,семь лет назад.
 И в тот день,и позже,стоило ей выйти из палатки,как лагерь озарялся каким-то невероятным светом.Да и люди становились веселее и добрее.

 Как-то она подошла ко мне.Был поздний вечер,и мы только что вернулись из многодневного маршрута.Я умывался водой горного ручья,раздевшись по пояс и стуча зубами от холода.
- Холодно?- с улыбкой спросила Ленка.
-Да!-согласился я.-Вы-то что в такой поздний час гуляете?
Она не ответила.Увидев,что я закончил умываться,подала мне полотенце.
…Возвращались мы вместе. Уже были видны огни лагеря,а мы,завороженные какой-то магической силой,всё замедляли и замедляли шаг.
 Да,с этого дня я полюбил её.Полюбил страстно,как не любил ещё никого на свете.И она отвечала мне такой же любовью.
 До сих пор не могу понять,почему тогда она подошла ко мне.Много раз порывался спросить её об этом,но потом всё откладывал.А сейчас уже не узнать.
 В свободные часы мы убегали с ней на море,к этому камню.
-Видишь – он,как человек!-говорила Ленка,-Наверное,он ждёт кого-то!
-Что ты! – улыбался я,-Он не может ждать,потому что у него нет сердца!
-Есть!У всех на свете есть сердце,только сказать об этом они не умеют!
…Сейчас я бы согласился с ней.Похоже,что камень действительно ждал кого-то.Может,её,Ленку?Иногда мне кажется,что он даже постанывает при слабых порывах ветра.
 Ленка…Какая любовь была у нас!
 Мне трудно было без Ленки.Я думал о ней всегда.Мы умели говорить обо всём,но не умели говорить о нашей любви.И даже в нашем молчании мы умели находить такие слова,какие ещё никто никому не говорил.
 Что это было?Сказка?Мираж?И по истечении стольких лет я не перестаю думать об этом.
 Где сейчас Ленка – моя первая и,наверное,единственная любовь?Ничего не осталось в память о ней.Разве что только вот этот камень.Наверное,поэтому я возвращаюсь к нему каждый год.


…Нет,Ленка не умерла.Просто по окончании полевого сезона она улетела в свою далёкую Москву.И больше её я не встречал.
 Но до сих пор во мне не затухает надежда,что Ленка вернётся,подойдёт к этому камню и тронет его своей маленькой ладошкой.
 Что побудило её порвать всякую связь со мной?Может,моей любовью она попыталась скрасить своё пребывание в этой глуши?Нет,неправда.Я верю,что она любила меня.Тогда что?
 Кто знает…Но что бы то ни было,она оставила яркий след в моей жизни.Как от упавшей звезды.Звезда упала,сгорела,а след её ещё помнят…

                                                       А Я ОТСЮДА РОДОМ...

Когда-то, работая на золотоносном руднике Восточного Саяна, я впервые понял что такое ностальгия. Уходил сон, ныло сердце от навязчивых воспоминаний. Ко мне приходили образы когда-то оставленных людей, друзья из детства махали руками и звали к себе. Одиноко стоял дом, в котором я вырос. Нет, вокруг было много домов, но в моей воспалённой памяти он стоял почему-то один, грустный и заброшенный. Было стыдно, словно много лет назад я совершил предательство. Я оставил его и уехал в далёкую, тогда ещё неизвестную мне, но так манящую к себе, Сибирь.
 В моей жизни было много домов. Больших и маленьких, стареньких и не очень. Домов, в которых можно было остановиться на ночь, можно было пожить с неделю или с месяц.  Только я почему-то не замечал, что в них не было тепла. Для меня не было, потому что самый главный дом в моей жизни  стоял очень далеко, за тысячи километров, о котором я тогда даже не вспоминал.

В окна смотрит запоздалый вечер,
Звёздный свет колышется во мгле,
И назло судьбе не гаснут свечи
В самом тёплом доме на земле.

Этот дом, наверно, тёплый самый,
В нём биенье дорогих сердец,
Там на кухне суетится мама,
Подшивает валенки отец.

Там в часах давно живёт кукушка,
Ароматом в печке дышат щи,
И берёзка рядом на опушке
От мороза по ночам трещит…

 Сейчас я иногда подхожу к нему. Он стал другим, и в нём уже давно живут другие люди. Не стало крыльца, на котором мы так любили сидеть с сестрёнкой. Уже нет калитки, приоткрыв которую, отец звал нас домой, и зычный его голос гремел по всему переулку. Только я-то знаю, что это он – тот самый дом из моего детства, возле которого в начале шестидесятых росла очень высокая трава, и слышу голос деда, который  покрякивая, во дворе строгает доски для крыши.
 … Именно тогда, после первых приступов ностальгии, я решил, что однажды непременно вернусь домой, и мне казалось, что это ведь так просто – купил билет, сел на поезд… Глупый, я совсем не знал, что впереди ждала долгая дорога, и столько сюрпризов ещё преподнесёт жизнь! Вот только чувство родины уже бушевало в груди и с каждым годом становилось всё сильнее и сильнее.
 Однажды на БАМе, в Уояне, которого тогда практически не было, а стояло десятка полтора балков, мы спорили о человеческих пристрастиях, о привязанностях, которые мешают работать и творить, потому что стереотип родины якобы накладывает отпечаток на мысли, а, значит, и на последующие действия человека.
 Когда спор достиг своего апогея, и от папиросного дыма начинало резать глаза, прозвучал спокойный вопрос, на который сначала никто не обратил внимания:
- А вы хоть знаете, каково жить, когда у тебя никогда не было родительского дома?
Это говорил парень в толстом вязаном свитере. Он сидел возле печурки, неспеша подбрасывая в топку дрова, и грустно улыбался:
- Спорят ещё!
  Вмиг смолкли голоса, и все мы недоумённо уставились на говорившего. А он встал и подошёл к столу:
- Вот ты, например, откуда родом? – парень ткнул пальцем в грудь Толика Полушкина.
- Вятский я.
- А ты? – обратился он ко мне.
- С Волги.
- А я вот детдомовский, и дома у меня никогда не было, и родители мне никогда подарков не дарили! Мечтал домой прибежать со школы, уроки за собственным столом делать, и  обязательно плохо делать, потому что хотел, чтобы меня обязательно поругали родители! Глупо, да? А я вот мечтал об этом. Мама и папа… Что б уезжал я часто, потом бы обязательно  возвращался, потому что было  куда возвращаться! Вот и на БАМ приехал  из-за этого. Женюсь, дом построю, детишки пойдут! И будет у моих детей собственный дом, будут мама и папа. Здесь будет их родина. А вы…
 Парень махнул рукой и вышел на улицу.
 Сейчас прошло уже много лет. Построил тот парень дом, нет ли – не знаю. Только мне кажется, что всё-таки да. Потому что стоит только захотеть…
 … Над Базарным Сызганом опускается ночь. Декабрьский снежок прилипает к окнам, а ветерок позёмкой гуляет по пустым переулкам. Посёлок готовится ко сну, и одна за другой  гаснут  лампочки в запорошенных домах. В наших домах. Потому что очень нужно, чтобы у каждого из нас был свой дом, в котором тебе обязательно зажгут свет и накормят наваристыми щами. И неважно, откуда ты пришёл и надолго ли…

                                                                  ТРЕТИЙ

                                                                   СОСЕД

 Мужик  зубами пытался сорвать пробку. Пробка не поддавалась, и он с яростью стал рвать её дёснами, потому что оставшиеся зубы шатались и кровоточили. Наконец, с кровью выплюнул пробку и с жадностью приложился к горлышку. Пил с упоением, да так, что на ресницах закрытых глаз выступили слёзы. Потом, почувствовав, видимо, облегчение, оторвался от бутылки и уже мутнеющими глазами осмотрелся вокруг. Заметив стоящего неподалёку Димку, невесело улыбнулся:
- Что, любуешься?
- Нужен ты мне! 
 Димка махнул рукой, поправив на плече сползающую вниз сумку, и, не оглядываясь, зашагал прочь от стоящего возле магазина алкаша к автобусной остановке.
 Дмитрий Суворов возвращался домой. До автобуса оставалось ещё целых три часа, поэтому удобно расположившись на лавочке, разложил на постеленную газетку нарезанные кусочки колбасы, ломтики сыра и с удовольствием уплетал за обе щёки бутерброды, запивая «Фантой».
 Мимо пробежала собака. Димка бросил ей кусок надкусанной колбасы. Та ловко поймала его на лету и, остановившись, посмотрела  жалостливыми глазами.

 Вадим Широков слыл первым красавцем. «Первый парень на деревне!» - ехидно шептались старики, а пацаны с завистью поглядывали на очередную Вадькину пассию. Оно и понятно – человек в городе учился, да не где-нибудь, а в институте! Хоть и не закончил, вернулся домой после третьего курса, а всё ж был образованнее  других. И одевался в соответствии с городской модой!
 Никому не узнать, сколько горьких слёз выплакали девичьи глаза, глядя, как идёт по улице очередная счастливица, крепко прижимаясь к Вадькиному плечу, как смотрит она с гордостью на своих неудачливых подруг. И твёрдо зная, что через день-два на её месте окажется одна из этих встреченных неудачниц, всё-равно наслаждается своим неожиданным и таким коротким счастьем!
 А Димка Суворов побаивался местных девчат. Ещё в школе, в классе седьмом или восьмом, попытался пригласить на свидание свою же одноклассницу Ленку Куприянову, но та повертела пальцем у виска:
- Ты чего это, с ума спятил?
- Почему? – удивился тогда Димка.
Та не стала ничего отвечать, просто усмехнулась и, взмахнув распущенными косичками, прыснула в кулачок.
 Димка потом долго рассматривал себя дома в зеркало. Это и понятно: худой, с длиннющими руками, какой-то кособокий и совсем не мужественный. Такого не полюбят, где уж тут!
 А потом в посёлок Вадька Широков вернулся из города. Вот и закрутился девичий хоровод возле этого красавца! Парни, вроде, хотели проучить его, как следует, чтобы девчонок не отбивал, да пронёсся слух, что занимался Вадька в институте боксом, что имел чуть ли международный разряд, и как-то незаметно ушло желание связываться с Широковым.
 Белоснежной зимой и широким весенним половодьем отгремел в Димкиной жизни десятый класс. Повзрослел Суворов, раздался в плечах. Даже сквозь рубашку уже проглядывались небольшие тугие бицепсы. И уже ни одна девчонка поглядывала в сторону набирающего силу юноши. А Димка упорно тренировал своё тело во дворе дома, скрываясь от посторонних глаз. Вечерами, выходя на улицу, всё искал глазами  Ленку Куприянову. Но та, успешно сдав экзамены, не стала поступать в вуз, а окончив краткосрочные бухгалтерские курсы, устроилась на работу в правление. Однажды увидев её, идущую под руку с Широковым, Димка понял – не судьба!
 Отслужив положенное в рядах Советской армии, махнул рукой, успокаивая свою молодецкую страсть, и отправился в поисках лучшей доли на великую стройку века – БАМ! Там и курсы горные закончил, и техникум. Сколько лет уже дома не был! Всё откладывал поездку, как только подходил очередной отпуск, всё находил какие-то причины. Уезжал к друзьям, а то и просто охотился в тайге. Часто перебирал в своей памяти ни такую уж и большую, но достаточно интересную жизнь.
 Знал, что вышла замуж Ленка за Вадьку Широкова, что жили они в родном посёлке. Знал и то, что совсем не складывалась их совместная жизнь. Привыкший к своему положению, гулял налево-направо «первый парень на деревне», только уже ни как раньше, а тихонько, ночами. Потом совсем стыд потерял. Смертным боем бил Широков Ленку! Выбрасывал из дома, и слышали иногда, гнавшие утром стадо пастухи, как выла за Вадькиным  забором собачка. И узнавали в этом вое Ленкин голос, только поделать ничего не могли: муж и жена – одна сатана….

 Взглянув на часы, Димка почему-то вспомнил алкаша. Стало неуютно от внезапно пришедшей мысли. Ещё немного подумав, направился назад к магазину.
 Мужик никуда не исчез. Он сидел прямо на асфальте, возле лавочки, прислонившись спиной к урне. Безумным, ничего не понимающим взглядом, он смотрел прямо пред собой. По раскрасневшемуся лицу ползала муха. Алкаш периодически  отгонял её непослушной рукой, но та снова и снова возвращалась на своё место.
 И только потом Димка увидел женщину. Она подошла откуда-то сбоку и молча разглядывала обоих. А потом, вдруг оттолкнув Димку, опустилась на колени и стала отгонять от алкаша назойливую муху. Она нежно гладила его опухшее лицо, шептала губами одной ей известные слова, а алкаш, закрыв глаза, успокоился и затих, видимо, уснув. Запах алкоголя и табака витал вокруг этой парочки, и Димке стало дурно. Он отошёл шагов на десять и обернулся. Сомнений не было – это была Ленка!

 Эту историю рассказал мне сосед, отличный мужик, с которым мы дружим уже не первый год. Когда к нему в гости приезжает сын со своими детьми, и всё его семейство собирается в саду под раскидистой яблоней, он обязательно зовёт нас. Мы приходим с моей Наташей в этот уютный яблоневый рай, дарим детворе давно приготовленные подарки, а потом долго, до самой поздней ночи вспоминаем все вместе давно прошедшие времена, когда кино было по пять копеек, да хлеб можно было купить почти даром.  Сын с невесткой отправляются укладывать детей, а наши с соседом жёны вполголоса затягивают давно забытые всеми песни.
 В один из таких вечеров и рассказал мне сосед эту историю. 
- Знаешь, - сказал он мне тогда, - до сих пор не доходит, какими параметрами можно определить женскую душу? Чем можно измерить силу её любви, если даже в опустившемся человеке видит свою единственную судьбу? Если сама жертвует всем, только бы быть рядом?!
… Соседа  моего зовут Дмитрием Суворовым.