Форум

По косенькой

Рассказ

            Наконец-то пришла весна, стало тепло и весело, скоро начнутся каникулы, вот тогда уж мы с Витьком вдоволь накатаемся на своих великах. Так думал Санька, сидя на уроке химии и с тоскою поглядывая в окно. Витька на всё лето приезжал из города в деревню со своим велосипедом, который был предметом зависти всех деревенских мальчишек.

            Дело в том, что велосипед был складной, у него была динамка с фарой и задним фонарём, было ещё три скорости и ручные тормоза. Сам велосипед был иностранный, и Витька никому его не доверял, кроме Саньки, так как они жили рядом и их бабушки были большими подругами. Бывало, напечёт какая-либо из бабушек блинов и зовёт их обоих.

            -  Саша, Саша Ветров! Повтори, что я сказала?

            Санька вздрогнул и… Опять прослушал материал, опять в дневнике будет запись, что не слушает уроки, отвлекается. Эх, ну скоро, что ли каникулы?

            Вообще-то переход в очередной класс для Саньки был большой проблемой, с наступлением весны в голову ничего не лезло. Уже в марте Санька начинал ремонтировать или делать новый скворечник, надо было найти хорошие тонкие досточки, гвозди, пилу и т.д., надо перебрать и починить рыболовные снасти, особенно крючки - они всегда ржавели к весне, так как еще с осени были воткнуты в сырой чакан (камыш), который служил вместо поплавка. Естественно, починить велосипед накачать колёса, подтянуть спицы, устранить "восьмёрку". А тут ещё мать с рассадой пристала, её надо поливать и таскать от окна к окну, чтобы "поймать" как можно больше солнца. Далее начинались огородные работы, прополка и полив - буквально всё лето, потом сбор урожая, заготовки и закрутки, да разве всё перечислишь. А когда же на великах гонять?

            Вот такие мальчишечьи проблемы стояли перед Санькой из года в год, а ведь через три года надо идти в армию. В общем, одни проблемы, и где же это самое счастливое детство, Санька так и не заметил.

            Ну, вот, наконец, с великим трудом, в Санькином дневнике появилась долгожданная запись: "Переведен в следующий класс". Отмучился! - чуть не кричал Санёк и сейчас же на велик и на свою любимую горку. Горкой назывался глубокий овраг с ровными берегами, а там было такое место, где мальчишки на велосипедах "вылетали" с одного берега на другой, если, конечно, очень сильно крутить педалями. Далеко не всем это удавалось, малышня вообще боялась это делать - они только на санках зимой там катались.

            А вот кто постарше, начиная уже с седьмого класса, могли "вылетать" на другой берег. Это был настоящий цирк, даже взрослые приходили смотреть, а некоторые даже сами пытались прокатнуться. Бывали и падения: если кто не рассчитал, что не выйдет, и не успевал развернуть велосипед - то, пожалуйста, лети кувырком вместе с великом на дно оврага.

            Вот такие забавы были у мальчишек из Санькиного села, а село стояло на берегу небольшой речки, которая недалеко отсюда впадала в более крупную реку. В верховьях той речушки валили лес и по ней же сплавляли его вниз по течению так, что как только сходил лед, плоты с лесом до самого нового льда тихо и величаво проплывали мимо. Зрелище это было особенное, так как управляли плотами сельские мужики, и многие из детей угадывали в плотогонах своих отцов или старших братьев. Доходило до смешного, так как иногда кое-кого не угадывали, и плотогонам приходилось иногда доказывать свои родственные связи крепкими непарламентскими выражениями. Оно и понятно, за всю зиму на валке леса некоторые так обрастали бородами и так обнашивались, что их действительно трудно было узнать. Так или иначе, а Санька не представлял себе жизни как той, которую он впитал в себя с детства, а с другой стороны, когда летом приезжал Витёк, то он так интересно рассказывал о жизни своего города, что Саньке порой снились чудесные и фантастические сны о его жизни в городе.

            По мере взросления Сашкина душа рвалась на части, и он никак не мог решить, что ему делать дальше, где жить, учиться или нет, какую избрать профессию, и как это зачастую бывает в этом возрасте, всё решила повестка из военкомата. "Явиться - не запылиться", что Санёк и сделал. На комиссии особых воинских наклонностей не обнаружил, а когда сказал, что последнее лето был плотогоном, это и решило его судьбу - Морфлот!

            Описывать службу в армии или на флоте - дело непростое, так как кто служил, тот знает, а кто не служил, тот вряд ли поймёт должным образом.

За три года службы на флоте пришлось Саньке быть и в "дальнем походе" с пересечением экватора, заходить с дружеским визитом в иностранный порт, участвовать в боевых стрельбах настоящими ракетами, бороться за живучесть корабля, когда можно было уже готовиться в гости к Нептуну. Всё это и многое другое пришлось испытать нашему теперь уже старшине 1-й статьи Александру Ветрову. А в родной деревне жизнь не стояла на месте, самое значительное изменение произошло из-за того, что специалисты признали снижение уровня воды в родной речке и как следствие перевод пристани с верховьев реки в район села, вместе со всей лесозаготовительной инфраструктурой. Само собой, отпала специальность плотогона, так как плоты леса стали формировать здесь же и буксиром таскать дальше. Однако сама заготовка леса не претерпела особых изменений, так что работой мужчины села были всегда обеспечены.

            На берегу речки рядом с селом появилась огромная баржа, являясь одновременно и пристанью. Эту баржу закрепили четырьмя тросами, сделав на берегу также четыре Т-образные огромные ямы, в каждую из которых поместили толстенное сосновое бревно с привязанным к нему тросом от баржи. Появилась ещё и автодорога, связывающая село с ближайшей ж/д станцией. Эта дорога была сделана как бы дугой, учитывая рельеф местности, для автомобиля это обстоятельство не помеха, а вот для пешехода она была длиннее в полтора раза, и поэтому, когда не было "попутки", люди по старинке ходили на станцию и от неё пешком по давным-давно набитой тропе.

            С появлением этой дороги молодёжь стала потихоньку уезжать из села в райцентр, обзаводиться там семьями и, как водится, иногда навещать родителей в деревне. Проще говоря, они приезжали или за продуктами или привозили своих детей деду с бабкой на лето.

            Уже поздно вечером поезд прибыл на станцию и, простояв пять минут, поехал дальше, оставив нашего моряка на пронизывающем ветру со снегом. На дворе был уже ноябрь. Не заходя на станцию, Санёк со своим дембельским чемоданчиком буквально побежал к родному дому. Ну и что, если ветер со снегом дует в лицо, ну и что, если почти уже темно. В конце концов, от ветра можно заслониться чемоданчиком или немного пройти спиной, да и не так уж и темно, тем более что видно иногда мерцающие огоньки родного села. Так думал Санька, идя быстрым шагом, то и дело поворачиваясь спиной к ветру, и пройдя половину пути, Санёк уже не бежал, а шёл размеренным шагом, постоянно снимая с лица и одежды снежные комья. Повернувшись спиной, он продолжал ходьбу уже почти в полной темноте. И вдруг из-под ног Саньки пропала и тропинка, и сама земля. Очнулся Санька то ли в погребе, то ли в яме, то ли в колодце, кругом отвесные стены, а над головой квадратик ночного тусклого неба, чемодана нет, правое плечо так отбил, что руки не поднять, за шиворот насыпалась то ли земля, то ли глина и начала таять. Кое-как встав на ноги и ощупав стены, Санька понял, что находится в яме около четырех метров глубиной, и в которой нет ни ступенек, ни лестницы и вообще ничего нет.

            Возник вопрос: "Как выбираться?" и вообще, откуда взялась эта яма, и правильно ли он шёл. А может, это скотомогильник какой, может, начать звать на помощь или ждать до утра. Очень жаль, что полёт в яму произошёл без чемодана, а ведь в нем был нож, и как бы он сейчас пригодился.

            В кармане у Саньки оказались только носовой платок, шариковая ручка, да несколько монеток, в бушлате - военный билет и проездные документы. Земля уже "схватилась", и чем её ковырять, неизвестно. Подойдя к одному из углов ямы, Санька решил монеткой делать в земле какие-то углубления - для ног и рук, и таким образом как-то пытаться выбраться из плена.

            Кое-как сделав одно углубление, Санька выронил монетку и не стал ее искать, так как под ногами уже образовалось грязное месиво, из которого ноги толком не вынешь. Достав другую монетку и продолжая ковырять следующую дыру, Санька понял, что практически он отковыривает землю собственными ногтями, отчего вскоре куски и кусочки земли стали липкими. Кровь стала сочиться из-под каждого ногтя,  плечо продолжало болеть, и вначале озноб, а потом и чувство холода стало буквально мешать работать. Сделав кое-как три ямки, Санька вставил носок ботинка в одну ямку, руку засунул в другую, которую сделал на уровне головы, с усилием подтянулся и вставил носок второго ботинка в третью ямку. Так, держась на трёх точках, стал ковырять четвёртую дырку, но земля под одним из ботинок обрушилась, и Санька сполз на дно ямы, потеряв при этом и вторую монетку. Осталась одна - самая маленькая.

            Сидя на дне ямы и обхватив голову руками, Санька почувствовал, как что-то теплое, почти горячее потекло внутрь одного рукава от ладони к локтю. Только сейчас Санька вспомнил, что все руки и пальцы у него в крови, которая текла, не останавливаясь, всё время, пока он ковырял эти ямки. Вытерев кровь платком, Санька достал последнюю монетку и тут вдруг понял, что если он даже и сделает четвертую дырку, то это ему практически ничего не даст. Надо эти отверстия в земле делать почаще, как бы имитируя лестницу, иначе некуда будет ставить ноги и руки.

            Монетка была настолько мала, что практически Санька ковырял землю остатком своих ногтей, да и дело почти не двигалось. Бросив в отчаянье эту копейку, Санька чуть не заплакал от своего бессилия и, вытирая шапкой снег, грязь и слёзы со своего лица, нечаянно задел кокардой за щеку.

            Ура! Вот чем надо ковырять, и он, оторвав эту железку от шапки, принялся ею делать углубления, но очень быстро кокарда сломалась, так как была сделана из алюминия. Мороз стал крепчать, и наш рудокоп, присев на дно ямы, чтобы согреться, вспомнил, что в подошве ботинка может находиться металлическая вставка, которую он видел ещё на "гражданке", когда сжигал старую обувь на задах своего дома. Буквально сдернув один ботинок, Санька довольно быстро оторвал верх от подошвы, а вот как вызволить из неё эту вставку, непонятно, да и есть ли она там. Вроде как есть, определил Санька, сгибая подошву и замечая, как она быстро распрямлялась.

            Как же теперь расслоить подошву, и Санька давай вертеть её, как бы имитируя выжимание белья. Но то ли изделие было качественное, то ли силы уже потихоньку покидали несчастного, но подошва и не думала расслаиваться. Нога стала мерзнуть, да и вообще что-то захотелось спать, но Санька при всей своей молодости понимал, что спать - это значит замерзнуть.

            В отчаянии он начал грызть переднюю часть подошвы, буквально жевать её, проклиная при этом тех, кто так хорошо сделал её. Наконец носок расслоился, и Санька из последних сил разорвал, разодрал, раздербанил подошву, и наградой ему была эта вставка или, как еще её называют специалисты, - "супинатор". Это плоская металлическая пластинка примерно 10 на 2 см, очень упругая и пружинистая, как раз то, что и было нужно нашему землекопу. Дело пошло значительно быстрее, но нога стала замерзать. Тогда Санька обул на ногу остатки ботинка, подвел остатки подошвы, снял с брюк ремень и все это замотал им. В какие-то мгновения отдыха можно было слышать, как где-то далеко громыхали колёса вагонов, а один раз даже послышался шум мотора, проезжающего, видимо, в село автомобиля. Продолжая копать свои углубления, Санька уже не замечал ничего, что в нормальных условиях могло бы послужить предынфарктным состоянием для нормального человека. Грязь, кровь, усталость, боль, отчаянье - все это временно покинуло молодого человека, имеющего только одно желание, желание вылезти из этой могилы.

            Лишний раз уже не спустишься на дно ямы, чтобы отдохнуть, только вверх, только наружу, только на свободу. До выхода из ямы оставалось немного, и соблазн как-то подпрыгнуть и ухватиться за край ямы был так велик, что только трезвый расчет человека с высоким самообладанием мог остановить от этого необдуманного поступка. А Санька этого не делал не потому, что обладал крепкими нервами, а только потому, что у него не было уже никаких сил. Сколько часов длилась эта битва, неизвестно. Было уже далеко за полночь, когда, наконец, голова Саньки показалась над землей. Осторожно, очень осторожно надо из последних сил подтянуться на руках и перевалить тело за пределы ямы, что он, наконец, и сделал.

            Очнулся Санька от сильнейшей боли, лежа на спине. Не знал он и не мог знать, что троса от баржи были натянуты по две штуки на корму и две штуки на носовую часть, и у каждого троса была своя яма, одна в полуметре от другой.

Сколько пролежал Санька после второго падения, неизвестно, но всё его тело стало как ватное. Сооружение на его правой ноге развалилось - где подошва, где ремень, неизвестно. Кое-как подняв голову, а потом приняв сидячее положение, Санька понял, что положение его катастрофическое. Это надо же, в километре от родного села, пройдя все сложности флотской жизни, молодой, здоровый парень может погибнуть в этой грёбаной яме. Да не бывать такому! С трудом встав на ноги, сняв бушлат, форменку и тельняшку, Санька оторвал оба рукава от тельняшки и натянул один из них на свою замерзшую ногу с остатками верха от ботинка. Получилось что-то вроде "культи". Одевшись, моряк снял левый ботинок и, не раздумывая, зубами начал грызть его.

            Разодрав подошву, но не до конца, Санька извлёк долгожданную железку, остатки ботинка одел на ногу, а другой рукав тельняшки натянул на ботинок. Теперь за дело! И ничего в жизни не было дороже для Саньки, как эта железка. Добравшись почти до половины ямы, Санька начал догадываться, что первая "культя" или уже отморожена, или вот-вот отмерзнет. Спустившись на дно, он стал, как мог, колотить этой ногой по стене ямы, но стопа совершенно ничего не чувствовала. Пытался приседать, но вставать приходилось уже при помощи рук. Тогда Санька снял всё со стопы и вместо ботинка натянул на неё шапку, завязал шнурки и на всё это - снова рукав от тельняшки.

            Пришлось теперь сделанные ямки расширить, так как "культя" увеличилась в размере. И снова начался бой за жизнь, бой в одиночку, только за счет силы воли и неистребимого желания остаться в живых. Если бы можно было посмотреть со стороны на эту битву, то это было страшное зрелище. Какое-то подобие человека, весь абсолютно в грязи и крови, всклоченные волосы, оборванные остатки обуви, лицо, глаза и взгляд говорили только о сумасшедшем. И опять, в короткие минуты вынужденного "отдыха", когда надо было переставлять ногу или руку в новую дыру, слышно было, как на селе запели петухи. Стало быть, уже скоро рассвет.

            Мороз всё крепчал и крепчал, а силы все таяли и таяли. Единственной надеждой для Саньки уже было не выбраться из ямы, а как бы не попасть в новую третью. Но, слава Богу, третьей не было.  Только под утро, когда еле-еле забрезжил рассвет, Санька, наконец, выбрался из ямы, а, выбравшись, всё ещё продолжал копать эти ямки, но уже в воздухе. Ползком Санька отодвинулся от этих ям метров на пять, с трудом встав на ничего не чувствующие ноги, побрёл, но не в село, а на автодорогу. Выйдя на неё, уже безо всякой обуви побрёл в сторону села.

            Когда свет фар осветил идущего по дороге, водитель в доли секунды остановил автомобиль, выскочил из него и с диким воплем кинулся в заснеженные посадки, а сидящий рядом дед стал неистово креститься и молить Бога "оборонить" от лешего, чёрта и сатаны. Санька поднял руки, как бы останавливая автомобиль, но силы покинули его, и он рухнул на дорогу.

            Кое-как признав в "оборотне" Клавкиного сына и погрузив его в машину, сельчане привезли его домой. Дома была бабуля, мать на утренней дойке, уложили Саньку на постель и айда за матерью, и хорошо, что она не сразу увидела своё сокровище, бабуля успела привести внука в божеский вид.

            Только через неделю Санек смог подняться на ноги - всяческие припарки, отвары и настойки сделали своё дело. Всё село приходило посмотреть на выздоравливающего матросика. Все несли какие-нибудь гостинцы, лишь бы их сельский "герой" смог выздороветь. А сосед, дед Василий, опять отличился и на правах спасителя (это он ехал вместе с шофёром) принес Саньке целый мешочек ядрёного самосада, хотя Санька и не курил. Ну да ладно, отцу пойдет, подумал Санька. Отец в это время уже был на валке леса.

            А когда дед Василий вручал Саньке свой подарок, то не преминул сказать, что "Путь по дороге всегда короче, чем по прямой". Может быть, он и прав.

РОЖДЕНИЕ  "ПИИТА"

Рассказ

                Из всех времён года Пётр Иванович любил только зиму. И любил он её не за то, что зимой можно ходить на лыжах или ловить рыбу из-подо льда на речке, и не за то, что на улице нет пыли, жары и комаров, и не за то, что зимой можно сходить в баню к соседу, а потом выйти из неё и поваляться в снегу - нет. Зиму Пётр Иванович любил только за то, что ни на улице, ни в доме не было мух. Мухи были для него самые первые враги и вредители, и эта нелюбовь усугублялась ещё и тем, что на соседском подворье хозяева из года в год выращивали свиней и бычков на продажу, и огромные навозные кучи были любимым местом обитания мух, самых различных наименований и размеров. Эти самые мухи тучей носились по всей округе и не давали покоя ни людям, ни животным, и всевозможные хлопушки, ловушки и липкие ленты, развешенные в домах, только злили насекомых и делали их тиранами всего живого.

                А в конце лета, с наступлением осени, мухи превращались из просто жужжащих и надоедливых в кусающих и колющих африканских пчел. В своё время Пётр Иванович подрабатывал сторожем одного учреждения и хорошо помнил, что в полумраке, а тем более в темноте мухи как бы прекращали существовать и спокойно сидели там, где их настигала темнота. Вот и решил наш "стражник" отгородить в своей спальне что-то вроде тёмной коморки, где можно было хотя бы осенью спрятаться от этих вампиров. Сказано - сделано. От такого изобретения, которое действительно спасало от вредителей, на душе изобретателя появилось чувство гордости и собственного достоинства. Плохо только то, что и темнота стала надоедать.

Тогда наш "кулибин" решил сделать маленькое окошко, чтобы хоть как-то быть в курсе того, что происходит за пределами его "КПЗ" - камеры предварительного заключения. После этого сядет, бывало, в коморке наш затворник и смотрит, как мухи ползают снаружи его оконца, не причиняя при этом никаких неудобств. Можно было даже разглядеть, как устроена сама муха - но только снизу, а если ещё стукнуть по стеклу ногтем, то мухи подпрыгивали в ужасе, взлетали, а потом снова шли на посадку. Если же их не пугать, то они сами устраивали между собой различные разборки, переходящие иногда в целые сражения. Так, бывало, возьмёт к себе в коморку Пётр Иванович вишнёвой настоечки, тогда уж совсем по-царски проходило время.

Однажды, приняв пару рюмочек известного напитка, смотрел, смотрел наш затворник на стекло да как-то само собой изрёк:

                               Мухи лезут по стеклу -

                               Выпью рюмку я одну.

                Минут через десять всё повторилось:

                               Мухи лезут по стеклу -

                               Выпью рюмку я одну.

                При этом наш "герой", разумеется, принимал рюмку настойки и повторял свою рифму. Под вечер, когда настойка кончилась, да и мухи улетели к своим семьям, на ум опустошителя рюмок пришла ещё одна рифма:

                               Вот и кончилась наливка,

                               Ей название - червивка.

                И тут словно током ударило нашего поэта: "Ба, да я ведь стихи сочинил!" - воскликнул он, выбежал на улицу и кинулся к своему племяннику, жившему наискосок. Племянник когда-то окончил ремесленное училище по классу "кровельщик-жестянщик" и считался человеком рассудительным, но грубоватым. Выслушав дядю, племянник был поражён его творчеством и даже выразил сомнение в авторстве стихов, но, быстро сообразив, что может обидеть своего дядю, сказал ему что он "пиит". Пётр Иванович нахмурился и сказал племяннику, что тот "глухарь" и "бирюк". Теперь у племянника брови взлетели выше лба. "Да ты что, дядя, так ведь называли самого Пушкина, а ты сразу - "бирюк". Пётр Иванович опять нахмурился и спросил племянника: "Да ты мне скажи нормальным языком, складно или не складно?" Племяш улыбнулся и сказал, что очень складно и с кандибобером, как водосточная труба под карнизом последнего этажа - это была высшая похвала, и радости автора стихов не было предела.

                Придя домой, "пиит" стал ходить по комнате и строить радужные планы, мечтая об известности и поклонницах. Только под утро заснул он тревожным сном: то ему казалось, что кончилась наливка - а это, считай, крах поэзии, то мухи все пропали, и писать больше было не о чем, а уж перед самым пробуждением в дверь еле-еле протиснулся батюшка Крылов и сказал:

                               Не лучше ль, кум, заняться делом,

                               Чем мух за брюхо щекотать.

                               Почисть камзол свой и ботфорты,

                               Вели наливку мне отдать!

                После этого баснописец погрозил пальцем и потихоньку вышел, а дверью шибанул так, что наш "пиит" тут же проснулся весь в поту и с дрожью в теле. Ну, приснится же чёрт знает что, а может, это предсказание какое, и почему я должен отдать наливку, какие-то ботфорты и камзолы, и откуда это все он узнал - так рассуждал наш "герой" и принял решение: "Немедленно в коморку, с собою винца, добить его и добить стихи про мух. Итак, первый куплет готов, приступим ко второму". При этом Пётр Иванович налил рюмку, выпил и прямо без подготовки произнес:

                               Пара мух глядит в окно,

                               Выпью рюмку заодно.

                               Что-то редко вы садитесь.

                               Эй! Две мухи! Потеснитесь!

                               Третья муха прилетела,

                               Может, выпить захотела?

                               Нет, подруга, погоди,

                               Становись-ка позади.

                               Четыре мухи на стекле,

                               Четыре рюмочки во мне.

                               В этот раз я с вами квиты,

                               Все мечты ваши разбиты.

                               Рюмка пятая налита,

                               Полбутылки уж распито.

                               Летит муха номер пять,

                               Где мне рюмку тебе взять?

                               Трижды два - уж верно шесть.

                               Столько рюмок надо съесть.

                               Мухи! Вы мне надоели,

                               Посчитал вас еле-еле.

                               Эй, козявки, сколько вас?

                               Лечь хочу я на матрац.

                               Буду думать, что вас семь,

                               Потерял я счёт совсем.

                               Где ты муха номер восемь?

                               Мы к стеклу тебя попросим.

                               Что-то рюмку не найду,

                               Видно, я её - угу.

                               Ах вы, подлые созданья!

                               Я почти что без сознанья.

                               Счет я рюмкам потерял.

                               Вроде, девять, кто считал?

                               Вот последки наливаю,

                               Вас я, мухи, не считаю.

                               Долго я теперь не встану,

                               И мне всё по барабану.

                Очнулся Пётр Иванович уже под утро, быстро переписал свой стишок набело и помчался в редакцию местной газеты "Жестянщик", чтобы показать своё творение кому-либо. Самым большим специалистом по стихам там оказалась Балаболкина Татьяна Модестовна, которая после прочтения этой шарады от смеха чуть со стула не упала.

                - Стихи, конечно, смешные и даже оригинальные, - сказала она, - но дело в том, что они, как бы вам помягче сказать, какие-то поверхностные и неглубокие.

                На что автор тут же заметил, что он-де может и поглыпше писать.

                - А что вы имеете в виду, говоря "поглыпше"? - спросила рецензент.

                - Как, что? - удивился Петр Иванович. - Теперь я могу и о мышах и о сусликах писать. Могём и о земляных червях тоже.

                - Да нет! - возразила Балаболкина. - Вы не поняли. Надо, чтобы идея была, стремление к хорошему, светлому, а вы про мух каких-то, да ещё эти бесконечные рюмки.

                - Ну почему же про каких-то, про соседских, они сокрушили меня совсем, - возмутился поэт. - Уж идейней и некуда, как говориться, не в бровь, а в глаз, так сказать, "калёным железом", метким словом их клеймлю.

                - Ну, а вспомните классиков, - сказала Балаболкина, - ведь у них вы не найдете такого этакого, они ведь о народе думали, смотрели на многие десятилетия, а то и на столетия вперед. Вот у кого надо учиться.

                - Ну, это, конечно, так, - согласился поэт, кстати, знавший из классиков только одну песенку на слова Есенина. - А вот Есенин стоящий классик или нет?

                - Да вы что! - удивилась собеседница. - Это не только классик, это певец истинно русской жизни, ее глубинки, и его авторитет непререкаем.

                - Вот и я говорю, - сказал поэт. - Мы вот с племяшом, бывало, после баньки примем на грудь по маленькой и за Есенина, уж больно песни хороши на его стишки. Вот, например, там есть слова: "Как жену чужую, обнимал берёзку". Вот и скажите мне, куда зовёт эта песня, и на сколько столетий она смотрит вперед?

                Балаболкина остолбенела.

                - Да, вы знаете, есть, конечно, у него такие слова, но это не типично для него. Все-таки я имела в виду совсем другое, вам бы надо почитать других поэтов и вообще попробовать написать что-нибудь о своём внутреннем мире, о погоде, ну о цветах, в конце концов.

                Вышел из редакции наш огорчённый поэт, так и не поняв, чего от него требуется. "Ну что писать о погоде или цветах да ещё о каком-то внутреннем мире? Погода она и есть погода, а на цветы всё так же мухи садятся. И что же это значит, свою коморку я должен перенести в огород, чтобы писать о ваших цветах, да не бывать такому!" - грозно воскликнул Пётр Иванович. Пройдя немного по тротуару, он обернулся и негромко произнес, глядя на здание редакции:

                                               Журналистка - хрю, хрю, хрю.

                                               Сотню мух тебе в ноздрю!

                На душе у поэта сразу стало веселее, и он, что-то припевая и пританцовывая, подумал, что придёт он сейчас домой, возьмёт с собой в коморку пару бутылочек - и тогда держись! Я вам такое про мух напишу, что вы со смеха полопаетесь, - решил "пиит".

Сказано - сделано. Сидит сейчас, наверное, он в своей коморке, и счет перевалил уже за пятнадцать. Вот ужо мы почитаем да посмеёмся, а может, кто и лопнет от смеха.

ЗАБОТЫ ДЕДУШКИ НУЛЯ

Рассказ

                Однажды, в конце октября, в комнате, где висели большие иностранные часы в старинном футляре с блестящим маятником, ровно в три часа ночи зажёгся свет, стрелки на циферблате удивленно переглянулись.

                В комнату зашёл заспанный мужчина и, беспрерывно зевая и что-то бурча себе под нос, остановил маятник, после чего вышел, свет погас.

                - Ну, дела! - потихонечку воскликнул дедушка Нуль. - Совершенно непонятно, зачем наш хозяин остановил маятник, мы вроде бы добросовестно и точно показывали время, никогда и никого не подводили, как вы думаете, девчата? - обратился дедушка Нуль к циферкам.

                Надо сказать, что бодрствовала в эту минуту только троечка, двойка уже укладывалась спать. Отвечать стала тройка, но двойка взялась перебивать тройку, от этого шума проснулись остальные циферки, и поднялся такой гвалт, что дедушка Нуль был вынужден повысить голос, после чего все успокоились.

                 -Уважаемые циферки! - обратился к подружкам дедушка Нуль. - Нас постигла страшная беда. Без каких-либо причин наш хозяин остановил маятник, и мы теперь все безработные, и наша дальнейшая судьба неизвестна. Что будем делать и у кого есть какие предложения? Вот что ты думаешь, единичка, по этому поводу?

                - Опять я! Сами, дедушка, постоянно ругаете меня за то, что невпопад отвечаю, а всегда меня первой спрашиваете!

                - Да ты не переживай, дочка, уж такая судьба у всех первых!

                - Ну ладно! - ответила единичка. - Я думаю, что мне надо оцарапать хозяину палец, когда он прикоснется к циферблату.

                - Хорошо, вернее, нехорошо, я тебя понял, единичка. Ну, а ты, двоечка, что думаешь по этому вопросу?

                - Я думаю, я думаю, я... да я вообще ничего не думаю, мне просто хочется пощекотать своим хвостиком у хозяина в носу или в ухе, пусть почихает от души.

                - Ох, опять эти твои бесконечные проказы. Послушаем троечку, говори, только чётче!

                - Да что я? Я как все.

                - Дочка! - возмутился дедушка Нуль. - Ведь все говорят что-то своё, а ты опять заладила - как все, как все.

                - Мне и с двойкой хорошо, и с четвёркой любо, на то я и средняя.

                - Вот сколько времени мы живем на циферблате, столько же времени я не могу понять тебя, тем более что именно тебе хозяин дал пощечину. Ну, а твоё какое мнение, четвёрка?

                - Могу сказать, если подумать хорошо, то хорошего здесь маловато. Я уж не говорю, что и между нами возникли неприязненные отношения. Хочу сказать и о часовом механизме, так как все эти дёрганья, внезапные остановки, пуски - это же преждевременный износ механизма, и как следствие - неправильная наша информация о реальном времени. А это, прошу заметить, прямой путь на операционный стол, то есть на ремонт, а может, сразу и на свалку. Я думаю, что это не входит в наши планы.

                - М-да, лихо закручено, но длинновато. Ну, а теперь ты, моя красавица, что скажешь? - обратился дедушка Нуль к пятёрке.

                - Уважаемые подруги, дорогой дедушка!

                - Ну, начинается лекция, - прошептал дедушка Нуль.

                - Не хочу блеснуть перед вами своими знаниями, но скажу, что ситуация, в которой мы находимся, была предсказуема. У этих двуногих в СМИ было сообщение по этому поводу, и не знаю, как вы, а я заблаговременно подготовилась к этому, и поэтому ничего неожиданного здесь не вижу.

                - Интересно! - воскликнула двойка. - Она, значит, подготовилась, а нам ничего не сказала, эгоистка несчастная.

                - Тише, тише, дайте договорить, - произнес дедушка Нуль. - Продолжай, пожалуйста.

                - Вот так всегда, проозорует с единичкой, а ко мне претензии.  Вместо того, чтобы внимательно слушать старших и всё запоминать, вам бы только оцарапать кого-нибудь да в ухе пощекотать.

                - Ближе к делу, хорош базарить! - закричала единичка.

                - Да, действительно, пятёрочка, давай все-таки конкретику, - сказал дедушка Нуль.

                - Итак, я продолжаю.

                - Да уж, продолжай, - съязвила двойка.

                - Учитывая то, что в этой передовой и высокотехнологичной стране, каждому из жителей которой мы показываем время, данная остановка часов приносит колоссальные прибыли, мы должны, а вернее, обязаны безропотно выполнять волю хозяина и ровно через час снова начать работать.

                - Интересно! - воскликнула двойка. - А кто знает, когда этот час наступит, мы же стоим, кажись.

                - Нам и не надо думать об этом, - ответила пятёрка. - Придёт хозяин, качнёт наш глухонемой маятник, и мы снова заработаем.

                - Ну, спасибо,  успокоила,  а то я подумал,  что нам "каюк" пришёл.  Как говорится, садись, пять, - заключил дедушка Нуль.

                Двоечка покосилась в сторону отличницы, негромко сказала:

                - Послушала бы она, как хозяин проклинает эту остановку часов, и дома у него все кувырком, и на работе никаких толков. Целый месяц теперь будет приходить в себя, а сколько нервов потрачено, а сколько таблеток принято - ужас. А она всё талдычит: передовая, высокотехнологичная - бред какой-то. Выскочка!

                - Внимание! Кто это всё бурчит там, давайте послушаем шестёрку.

                - Я внимательно слушала пятёрку и, как старшая, осмелюсь спросить, о какой такой высокотехнологичной стране здесь идет речь, о той, в которой нас сделали, или о той, в которой мы висим?

                - Да, действительно, дочка, что ты имела в виду? Я что-то не уловил, - спросил дедушка Нуль.

                - Я пользуюсь сведениями вон из того ящика, - ответила пятёрка, показывая в сторону репродуктора.

                - Во, во - они тебе там набрешут, только ухи растопыривай, - опять съязвила двойка.

                - Двойка, прекрати, ты уже сказала своё, не мешай проводить совещание! - в сердцах заметил дедушка Нуль.

                - А, ну тогда ясно, мадам отличница.

                - Не знаю, как за "бугром", а вот назвать высокотехнологичной   страну, в которой ежегодная убыль населения за счёт смертности достигает почти одного миллиона человек, - это просто кощунство.

                - Всё, всё, всё, достаточно, шестёрка, - это уже политика, как бы чего не вышло. Я, да и вы должны помнить тридцать седьмой год. В общем, я так понял - надо прижухнуть, авось пронесёт. Дошёл черёд до семёрки, давайте послушаем, да и хватит, наверное, что-то я устал.

                - Спасибо, господа, премного благодарны-с. Начну с того, что в наши ряды затесалась одна цифра, что-то очень напоминающая римскую единицу. Все мы арабского происхождения, и я не потерплю иноземцев на циферблате и предлагаю…

                - Подожди, подожди, семёрка, ты что, извини "гонишь". Здесь разговор идет об остановке часов и времени, а ты вспомнила чего. Этот вопрос давно уже решён, тем более что единица стоит далеко от тебя, да это и не твои проблемы, давай дело говори!

                - Вы меня не затыкайте, я вам не двойка и не ваша подхалимка - пятёрка, я скажу прямо. Если обратить наши взоры в космические дали и сопоставить наше ничтожное время на этом замкнутом круге-циферблате с временем, так сказать, вообще, то не следует забывать, что у времени вообще нет времени, оно бесконечно, а всё, что вы здесь "талдычите" - это ничто, это прах и тлен! Всё и везде сгинет, ничего не останется, исчезнет и Земля, и Солнце, и Галактики, а время останется. Только кому оно будет нужно?

                - Дедушка, дедушка, мне страшно, я не хочу тлен и прах, пусть она замолчит, - заплакала двойка.

                Дедушка Нуль озабоченно почесал затылок.

                - Да, заварил я кашу, пропади он пропадом - этот перевод часов. Хоть бы хозяин скорее пришёл.

                И в это время зажёгся свет. В комнату, где висели большие иностранные часы, в старинном футляре с блестящим маятником, зашёл заспанный мужчина и, беспрерывно зевая и что-то бурча себе под нос, качнул маятник, после чего вышел. Свет погас.