Мы

Восемьсот тридцать пять

Моей родине малой,

Её стенам и храмам

В скрещенье трёх рек.

Вместе мы пережили

И паденья, и взлёты:

Поселенье Коломна

И Я - человек!

Мы росли, развивались,

Взрослели, сражались,

Безоглядно любили

И впадали в тоску...

Но однажды зимою

Войска Бату-хана

Мимо нас пожелали

Пройти на Москву.

Твои стены из брёвен,

Моё тело в кольчуге,

Наши стойкость и храбрость

Преградили им путь.

Силы были не равны,

Сколь могли, мы сражались.

Ты сгорела дотла,

Мне стрела вошла в грудь...

Годы шли, Русь мужала.

Мы с тобой возродились,

Вновь отстроили кремль.

Породнились с Москвой.

В твоих каменных стенах

Вёл к венцу Евдокию

Знаменитый князь Дмитрий

По прозванью Донской.

Годы мира недолги,

И на Девичьем поле

Собирает князь Дмитрий

Свои рати на бой.

Я стоял в том строю.

Трепетали знамёна.

Каждый думал с тоскою:

«Ворочусь ли домой?»

Долго шёл бой кровавый…

Мы разбили Мамая!

И Орда развалилась,

Иго сбросила Русь!

Ещё долгие годы

Мы стояли на страже,

Отражая с востока

Идущую гнусь.

Возвышалась Москва,

Мы росли вместе с нею.

Взята с боем Казань

Нашим первым царём.

Усмирились татары,

Нет угрозы с востока.

Мы с тобою, Коломна,

Теперь не умрём!

А потом были смута,

Поляки, французы,

Революции, немцы

И застоя года,

Перестройка, разруха,

Бандитская мерзость...

Много, что ещё было,

Счастья лишь – никогда!

Коммунизм отменили,

Прошлое оболгали...

И куда же теперь

Поведут нас с тобой?

Много мы пережили,

Многое повидали.

Если враг вновь нагрянет,

Смело примем мы бой.

Расцветай же, Коломна!

Укрепляй свои силы.

Никому не удастся

Повернуть время вспять.

Восемьсот тридцать пять

Мы уже пережили.

Проживём и ещё

Восемьсот тридцать пять!

 2012г.

Махмудыч

Виктор Иванович маялся. До конца года оставалось почти четыре часа, значит, гостей ждать ещё не менее двух часов! Придут, как обычно, сваты и соседка Зинка. Дочка с зятем приведут внука Мишку.

Виктор Иванович с завистью смотрел в окно на бредущие по тротуару весёлые, явно уже поддатые компании. Через дорогу, в офисе торговой фирмы, давно гремит музыкой и танцами праздничный корпоратив. Несколько парней выскочили из дверей фирмы и начали готовить запуск шутих. Сквозь украшенные надутыми шариками и мигающими разноцветными гирляндами стёкла окон за ними следили оставшиеся в тепле помещения остальные сотрудники фирмы. Некоторые из них при этом что-то прихлёбывали из высоких бокалов.

Виктор Иванович выругался и задёрнул шторы. Когда же, наконец, закончится это мучительное ожиданье? Все были при деле: дочка с зятем повели внука во дворец на ёлку. Жена, Клавдия Петровна, заканчивает готовить закуски на кухне. Сваты час назад завезли какие-то кастрюльки и свёртки и тут же уехали по магазинам: что-то не успели найти и купить. И только Виктор Иванович маялся не при делах. Ёлка уже давно наряжена. Гирлянды исправно горят - Виктор Иванович проверил несколько раз. Ковры выбиты на свежевыпавшем снегу и вдобавок пропылесосены. Мусор вынесен. Праздничные гирлянды развешены. Все необходимые продукты закуплены. Подарки под ёлку сложены. Посреди комнаты в ярком свете отмытой накануне Клавдией Петровной люстры сверкает хрусталём бокалов и начищенным мельхиором вилок праздничный стол. Вазы горбятся румянобокими яблоками, оранжевыми мандаринами, жёлтыми апельсинами, зелёным кишмишем и лиловым виноградом. Исходя соком, нежится под радужными кольцами репчатого лука разделанная селёдочка. В салатницах аппетитно притягивают глаз давно обрусевший «оливье» и «фирменные» салаты сватьи: рыбный, из кальмаров, крабовых палочек, с зелёным горошком, кукурузой или ананасом – всех не перечесть. Любила и умела сватья готовить салаты. Розовели тарелочки с тонко нарезанной красной рыбой и докторской колбасой. Желтел и остро пах сыр. Аппетитно блестели маринованные грибочки, манили мятыми боками солёные помидоры, зеленели пупырчатые огурчики. Но более всего притягивали жадный взгляд Виктора Ивановича несколько разноцветных и разномастных бутылочек, сгруппировавшихся в самом центре новогоднего стола. Тут были и блестевшая золотом фольги высокая бутыль розового шампанского «Абрау Дюрсо», и почти не отличающаяся от неё бутылка безалкогольной детской шипучки (для внука), хрустальный графинчик самодельной черносмородинной наливки (Клавдия Петровна сама делала!), нестандартная бутылочка таллинского бальзама, пузатый коньячок, «огнетушитель» белого вина и две бутылки водки. Эти две последние и вызывали маету Виктора Ивановича.

-Нет, ну кто сказал, что в последний день года надо пить только по расписанию? – возмутился Виктор Иванович. – Сначала проводить старый год, потом, после речи и тоста президента, под бой курантов встретить новый. Где это написано? В каком законе? Вон, - покосился Виктор Иванович на окно, за которым шумел корпоратив, - нормальные люди давно уже празднуют!

Эх, если б не категорический запрет Клавки…

Виктор Иванович в раздражении плюхнулся на диван и начал жать на кнопки пульта, переключая каналы телевизора. Везде пили, пели и бесновались одни и те же морды, осточертевшие Виктору Ивановичу и в будни: те же бессмысленные песенки, те же идиотские шуточки. Казалось, вся эта попсовая шатия-братия и типа поёт для себя любимой, и типа шутит для себя, сама себя при этом нахваливает и награждает. А Виктор Иванович и все прочие люди ей абсолютно без надобности.

Матерясь сквозь зубы, Виктор Иванович жал на кнопки пульта, благо в цифровой приставке к телевизору было каналов за сотню, и наткнулся, наконец, на старую советскую комедию. На экране возник уставленный бутылками и закусками стол. Вдоль него шёл как всегда пьяненький артист Вицин и громко возмущался скороспелостью нынешней свадьбы. Виктор Иванович с умилением смотрел, как Вицин, игравший отца многодетной невесты, мимоходом прихватывает со стола бутыль самогонки, укрывая её от глаз жены собственным телом, щедро плещет в гранёный стаканчик и смачно выпивает. Виктор Иванович даже сглотнул набежавшую слюну, так понравилась ему увиденная сцена. Но бдительная жена, мать невесты, уже тут как тут, и коршуном бросается на Вицина.

-Не тронь! – кричит тот, не позволяя отобрать у себя бутылку и стакан. – Не тронь моё самосознание!

-Правильно! – подхватился с дивана Виктор Иванович. – Пусть президент по расписанию принимает. А у нас своё самосознание имеется!

Виктор Иванович грозно посмотрел в сторону кухни, где жена Клавка заканчивала варить в кастрюле картошку, жарить на сковороде мясо и тушить в духовке кролика. Ароматы с кухни доносились сногсшибательные. Виктор Иванович решительно цапнул со стола бутылку водки и резко крутанул пробку. Пробки на нынешних бутылках стали хитрые. Их не надо теперь выдёргивать штопором или снимать, разрывая алюминивую крышечку. Виктор Иванович взял фужер и потряс над ним бутылкой. Не вылилось ни капли! В нетерпении, Виктор Иванович крутанул пробку в другую сторону. Раздался оглушительный хлопок, вылетевшая пробка больно ударила Виктора Ивановича прямо в лоб, и из бутылки повалил густой белый дым. Виктор Иванович в панике выронил бутылку и рухнул на диван. Дым быстро уплотнился в тощую фигуру седобородого старика в зелёном восточном халате и чалме.

-Хоттабыч, блин! – растерянно пробормотал Виктор Иванович, потирая зудящий лоб.

-Махмудыч, - строго поправил его старик.

-Один хрен, - махнул рукой Виктор Иванович.

-Раба любой может обидеть, - скорбно промолвил джинн.

-Раб, значит? – усаживаясь поудобнее, начал соображать Виктор Иванович. – Любое моё желание исполнишь?

-Почти, - обречённо вздохнул Махмудыч. – Я – специалист по удовольствиям. Что желает хозяин?

-Для начала восполни недостачу на столе, - потёр руки Виктор Иванович.

-Понял, - сказал старик, вырывая волосок из своей длинной бороды. – Я читаю желания хозяина без лишних слов.

На столе появилась новенькая бутылка водки.

-Ну, раз без слов… - довольно улыбнулся Виктор Иванович и взял со стола фужер.

-Извини, хозяин, - развёл руками Махмудыч. – Я обеспечиваю удовольствия, а не отравление. Алкоголь – яд!

-То есть как? – удивился Виктор Иванович. – Что ты несёшь, старик? Что же тогда, по-твоему, удовольствия?

-Удовольствия бывают трёх видов, и все они связаны с мясом, - взмахнул широкими рукавами халата джинн. – Можно ездить на мясе, вкушать мясо и вводить мясо в мясо. Начнём с первого?

Старик дёрнул волосок из бороды, и перед Виктором Ивановичем возник живой конь. Виктор Иванович ойкнул и запрыгнул с ногами на диван.

-Настоящий арабский жеребец! – восхищённо прищёлкнул языком джинн.

Конь шумно вздохнул, взял губами яблоко из ближайшей вазы и смачно захрустел им.

-Каков красавец! – приплясывал рядом Махмудыч, гордо поглядывая на очумевшего Виктора Ивановича.

От жеребца, мягко говоря, пахло. В брюхе коня громко заурчало, он потянулся за вторым яблоком и начал задирать хвост…

-Убери его! – завопил Виктор Иванович, поняв, что сейчас произойдёт. – Немедленно!

-Хорошо, хорошо, - разочарованно дёрнул из бороды следующий волосок джинн.

Конь исчез. На вычищенном и пропылесосенном два часа назад Виктором Ивановичем ковре парила и воняла кучка свежего навоза.

-И это убери! – истерично взвизгнул Виктор Иванович. – И запах!

Махмудыч безропотно вырвал ещё один волосок.

Виктор Иванович слез с дивана и осторожно потрогал ковёр. Тот был чист и сух.

-Что случилось? – на крик Виктора Ивановича из кухни прибежала Клавдия Петровна. – Кто это?

-Дед Мороз, - отмахнулся от неё Виктор Иванович.

-Махмудыч, - обиженно поправил хозяина джинн.

-Какой ещё Махмудыч? – грозно спросила Клавдия Петровна. И тут она углядела в руке Виктора Ивановича фужер и валяющуюся на полу пустую водочную бутылку. – Та-а-ак! – протянула Клавдия Петровна. – Гостей дождаться не можешь? С первым встречным водку пьёшь! Алкаш несчастный!

-Объясни ей, - устало махнул рукой Махмудычу Виктор Иванович.

-Понял, - кивнул тот и дёрнул волосок из бороды.

Клавдия Петровна застыла на полуслове, переваривая информацию.

-Что, настоящий джинн? – вытаращилась она на Махмудыча.

-Второе удовольствие и без меня уже готово, - принюхался к кухонным ароматам Махмудыч. Клавка охнула и убежала на кухню. – Может, перейдём к третьему?

-Ты думай, что говоришь, - показал глазами на вновь появившуюся в комнате жену Виктор Иванович.

-А в чём проблема? – удивился джинн и дёрнул из бороды волосок.

На глазах Виктора Ивановича толстенькая полуседая Клавдия Петровна преобразилась в  молодую фигуристую красотку, везде, где надо кругленькую и аппетитную.

-Ну, как? – гордо спросил Махмудыч и распахнул дверь спальни.

-Ой, - потрясённо воскликнула Клавдия Петровна, разглядывая себя в зеркалах трюмо.

-Да-а… - промычал Виктор Иванович. – Вот так Снегурочка! Ну, Хоттабыч! Ну, угодил.

Он потянулся к красотке, но та ловко вывернулась и больно треснула Виктора Ивановича по рукам.

-Не лапай! Ишь, шустрый какой.

-В чём дело? – возмутился Виктор Иванович.

-У нас тут не Восток, и я не в гареме, - сверкнула прекрасными очами Клавдия. – Удовольствие должно быть взаимным. От тебя и от молодого толку в постели было немного, а сейчас и подавно.

-Хоттабыч, - оскорбился Виктор Иванович. – Разберись.

-Махмудыч! – сквозь зубы прошипел джинн. – Хозяин хочет, чтобы его женщина получила удовольствие?

-Да! – рявкнул Виктор Иванович. – Хочу. Выполни её желание. И перестань меня всё время поправлять.

-Как угодно хозяину, - поклонился джинн и дёрнул волосок из бороды. Глаза его коварно блеснули.

«Интересно, в какого красавца он меня превратил?» - подумал Виктор Иванович и повернулся к трюмо. Но из зеркала на него смотрела знакомая пузатая фигура с лысой головой и плохо выбритым морщинистым лицом.

-Эй, Хоттабыч, в чём дело? – разгневанно обернулся к джинну Виктор Иванович.

Но вместо тощего седобородого старика перед ним стоял молодой красавец с фигурой Жана Марэ и лицом Алена Делона.

-Извини, хозяин, - ехидно ухмыльнулся красавчик. – Ты сам велел мне выполнить желание твоей жены. А теперь покинь спальню – пришла пора удовольствий.

-Верни всё в зад! – взревел Виктор Иванович. – Ну, Клавка…

-Не могу, - засмеялся Махмудыч, демонстративно поглаживая голый подбородок. – Придётся подождать, пока снова отрастёт моя борода.

Джинн ловко вытолкнул Виктора Ивановича из спальни и закрыл дверь.

-Ах ты, тварь! – заорал Виктор Иванович. – Неблагодарный раб! Я вам покажу удовольствия!

Виктор Иванович схватил с пола бутылку, из которой появился в его квартире наглый джинн, и со всей дури швырнул её в дверь спальни. Бутылка, как резиновая, отскочила от двери и долбанула Виктора Ивановича твёрдым донышком прямо в лоб. У того от боли и обиды из глаз брызнули слёзы. Он сидел на полу и ревел, как пацан, потирая лоб и размазывая по щекам слёзы и сопли.

-Витя, что с тобой? – вдруг услышал он над собой встревоженный голос жены.

-Пошла вон, шлюха! – рыдал Виктор Иванович. – Предательница! Возвращайся к своему Хоттабычу, или как там его.

-Нажрался уже! – зло вскрикнула Клавдия Петровна. – Не утерпел, алкаш несчастный.

Виктор Иванович протёр глаза. Перед ним стояла разгневанная жена. Не молодая сексапильная красотка, а родная, расплывшаяся от времени и забот Клавдия Петровна. В старом домашнем халатике, с подвязанным кухонным фартуком. Из-под косынки выбились пряди седых волос. От неё вкусно пахло жареным мясом и специями.

-А где джинн? – растерянно пробормотал Виктор Иванович, потирая шишку на лбу.

-Какой ещё джин? – закричала Клавдия Петровна. – Тебе что, водки мало? Вот придут к внуку Дед Мороз со Снегурочкой, у них и проси хоть джин, хоть виски. А сейчас немедленно наведи здесь порядок. Мне некогда за тобой прибирать. Скоро гости придут, а я ещё не одета.

И Клавдия Петровна ушла в спальню, громко хлопнув дверью.

Виктор Иванович услышал бульканье. Из лежащей рядом знакомой посудины джина Махмудыча толчками вытекали остатки водки. За окном с пулемётным треском взрывались петарды. Видать, испугавшись первого взрыва, Виктор Иванович уронил бутылку и, нагнувшись за ней, со всего маху приложился лбом о край стола.

Виктор Иванович поднял злополучную бутылку, встал и вытряхнул в рюмку остатки водки. Смакуя, выпил. Водка оказалась обычная, не палёная и не разбавленная. Виктор Иванович отнёс пустую бутылку в мусорное ведро. Взяв швабру, он задумчиво повертел её в руках и поставил на место.

-Ну, лужа на ковре, - подумал он. – И что? Не конский же навоз. Сама испарится.

«Вы что, водкой полы моете?» - вспомнилась ему фраза из спектакля «Дни Турбиных».

-Моем! – хихикнул Виктор Иванович.

Он достал из холодильника новую бутылку водки и, с опаской, посмотрел её содержимое на свет. Жидкость как жидкость, ничего постороннего не плавает. Виктор Иванович потрогал шишку на лбу и захохотал.

-Ну, Хоттабыч, попадёшься ты мне!..

3 января 2012г.

Эксперимент - рассказ в диалогах.


Ангел в трубке

- Алло, мне нужен Одиссей.

- Я слушаю. Кто это?

- Ты меня не знаешь. Нам нужно поговорить.

- Говорите.

- Не по телефону. Лично.

- О чём? Кто дал Вам мой номер?

- Всё расскажу при встрече.

- Я сейчас занят. Когда освобожусь, не знаю.

- У нас полно времени – Лена вернётся не ранее, чем через полчаса: в магазине большая очередь в кассы.

- Лена? Вы – Игорь?

- Да. Она обо мне рассказывала?

- Много. Значит, и обо мне Лена сказала Вам?

- Рассказала. Сказку про ангела-хранителя в телефонной трубке.

- Это она дала Вам мой номер?

- Нет. Я тайком скопировал её телефонную книжку, потом проследил за ней до твоего дома.

- Чего ж Вы хотите от меня?

- Я  хочу увидеть ангела, которому моя невеста звонит чаще, чем мне. О котором она ничего не хочет мне рассказывать, к которому тайком от меня бегает на свиданья, кому покупает продукты, стоя в очередях. Что она ещё для тебя делает и почему?

- Ревность, значит, тебя грызёт, Игорёк. Это плохо. Что ж, видимо,  придётся нам действительно встретиться лицом к лицу. Заходи.

- Куда? Я знаю только подъезд. Но никто в вашем дворе не знает никакого Одиссея.

- Четвёртый этаж, прямо.

Спартак потряс Рим. Пугачёв встряхнул Россию, Наполеон – Францию. История кишит именами великих полководцев, завоевателей, потрясателей основ. Среди Великих есть и женские имена: Клеопатра, Сафо, Жанна Д’Арк, Екатерина Великая… Что они сделали такого, из-за чего их имена живут, хотя сами их носители давно превратились в ничто?

«Человек – это звучит гордо!» - провозгласил Горький.

«Человек – это винтик, незаменимых нет» - «поправил» классика Вождь всех народов.

И, действительно, если относиться к человеку как к винтику, то так оно и есть – заменить можно любого – ведь, результат-то замены рано или поздно устроит заменяющего. Рано или поздно. Тем более, что менять можно бесконечно…

Почему же наши города заставлены статуями «завоевателей», «освободителей», «мыслителей» и прочих «великих людей»? Оставим сейчас в покое имена тех, кто обеспечил людям жизнь: учёных, изобретателей и т.п. Их имена как раз мы знаем хуже всего, а имя изобретателя колеса вообще осталось неизвестно! Зато имена вояк, уничтоживших массу ни в чём не повинных людей, усердно сохранены и почитаемы потомками даже тех, кого они уничтожали. За что мы столь долго помним Чингисхана, Аттилу, Тимура, Александра, Ричарда Львиное Сердце, Наполеона? Что хорошего сделали они для людей? Что хорошего сделали они хотя бы для собственного народа? Награбленное со временем утекло сквозь пальцы немногочисленных наследников, а народы лучше жить не стали. У всех этих «чингисханов» по сути слава Герострата. Они уничтожали чужое, не сумев создать своего, ибо все их завоевания рассыпались с их уходом. Однако Герострата презирают, даже настоящее имя его намеренно предано забвению, а «чингисханы» - в почёте!

Игорь в растерянности стоял посреди комнаты. У окна в кресле-каталке сидел молодой мужчина в полосатой тельняшке, рельефно облегающей мускулистый торс, и шортах, почти полностью скрывающих обрубки ног.

- Садись, в ногах правды нет, - улыбнулся калека.

- Серёженька, я бельё постирала. Побегу, а то муж волноваться будет. – Симпатичная девушка, впустившая Игоря, легко чмокнула безногого в щёку, улыбнулась Игорю и ушла.

- Ну вот, теперь ты знаешь моё настоящее имя, - вздохнул, проводив ушедшую взглядом, Одиссей.

- Кто это была?

- Не жена, как ты уже понял. И не сестра. И не любовница. Просто ещё одна женщина, для которой я был «ангелом в трубке». Теперь вот она мой ангел-хранитель. Когда может, забегает, стирает, готовит или ещё как-нибудь помогает. Ты, небось, думаешь, что я завёл себе этакий гарем рабынь? Нет. У меня мама есть, она обо мне заботится. Сейчас к соседке ушла, чтобы не смущать моих гостий, сериал какой-нибудь смотрит. Девушки сами хотят что-нибудь сделать для меня, а я не препятствую. Зачем? И им приятно, и мне. И маме помощь.

- Да кто ты такой?!

- Ангел в трубке. А Лену твою я увидел сегодня впервые, как и тебя. Она настояла на встрече, хотела лично пригласить меня на вашу свадьбу. До сегодняшнего дня мы общались только по телефону.

- Я не понимаю…

- Несколько лет назад я тоже собирался жениться. Был молод, красив,  здоров, служил в десанте. Но случилась Чечня. И ты видишь, что со мной стало. Невеста исчезла, денег нет, работы нет, будущего нет! Друзья устроили мне путёвку в санаторий. Тот же Кавказ, но другая республика. И вот сижу я как-то на балкончике своего номера и думаю: сейчас кувыркнуться вниз или ночью, когда никто не увидит и не бросится спасать. И вдруг звонок телефона. Незнакомый женский голос. Ошиблись номером.

Две оставшиеся недели, что я прожил в том санатории, этот голос в телефонной трубке удерживал меня на этом свете. И удержал! Каждый вечер она звонила, и мы говорили обо всём, о том, что даже матери не скажешь. Оказывается, незнакомому человеку легче поведать горе, чем близкому. Она звала меня Одиссеем. Это был её любимый герой. Он жил не для себя, преодолел невероятные трудности на пути домой, к своей любви, к своей семье.

В последний вечер мы встретились. Это оказалась женщина из соседнего номера. Мы виделись каждый день, но мне и в голову не приходило, что мой ангел живёт за стенкой. Она дала мне смысл жизни. Я ехал домой и напевал:

«А у неё такая маленькая грудь

И тело гибкое, как шея гуся.

Уходит Одиссей в далёкий путь,

Но не забудет девушку из Беларуси!»

Когда я вернулся домой, раздался звонок. Она сказала, что звонит с чужого телефона. Я всё понял: есть человек, которому плохо, и требуется помощь. Так я стал Одиссеем, ангелом в телефонной трубке. Так мы познакомились однажды и с твоей Леной. Ей было очень плохо тогда, и незнакомая женщина попросила у неё телефон, чтобы позвонить. Определитель номера почти всегда срабатывает…

Хлопнула дверь, и в комнату вбежала Лена с полной сумкой продуктов...

Животное тоже строит дом (нору, берлогу, гнездо) и выращивает  детёныша. А некоторые и «сажают деревья» - опыляют цветы, «разносят» семена съеденных плодов и т.п. То бишь, программа-минимум у всех (и у людей, и у зверей) одинакова – размножение, сохранение вида. Все прочие просто вымирают. И те самые требования – родить сына, посадить дерево, построить дом – это просто выполнение самых минимальных условий выживания. Выживания не тебя, любимого, а твоих потомков, твоего вида на этой планете. Если судить по насекомым, то программа успешно работает. Они воюют порой за жизненное пространство, но вряд ли один паук хвастает перед другим узором своей паутины, а один муравейник посылает солдат против другого муравейника из-за красоты матки.

Насекомые пережили динозавров, неужели переживут и нас?

- Игорь, давай зайдём в Мемориальный парк.

- Зачем?

- Скоро нам с тобой предстоит возлагать здесь цветы у Вечного огня. Обычай такой – сразу после ЗАГСа молодожёны идут сюда. Ты, ведь, не передумал на мне жениться?

- Конечно, нет!

- Эх ты, Отелло!

- Прости меня, Ленок…

- Да ладно уж! Тебе понравился Одиссей?

- Понравился. Кстати, его зовут Сергей.

- Это для тебя! Для меня он навсегда останется Одиссеем, ангелом в трубке. Он успел рассказать тебе свою историю?

- Да. Вот и парк. Знаешь, мне никогда не нравилась эта скульптура скорбящей матери. Уж больно жалкая она какая-то, похожая на нищенку с дореволюционных картин. То ли дело могучая фигура Родины-Матери на Мамаевом кургане!

- Глупый. Та - Родина, а эта – Скорбь, та – зовёт на бой, а эта – оплакивает павших в том бою.

- Ты, конечно, права. Пойдём к огню.

- Смотри, здесь написано: «Имя твоё неизвестно, подвиг твой бессмертен». Я вот только сейчас поняла, что не знаю имени той девушки из санатория, спасшей Одиссея. И его настоящее имя не узнала б, если б не твоя ревность. А, может, и у той девушки из санатория тоже был свой «ангел в трубке»? Может, эта цепочка ангелов тянется в глубь веков аж до пещер первобытных племён!

- Фантазёрка ты моя! Телефон и существует-то лет сто всего…

- Это не важно! Телефон – только средство общения, данное нам прогрессом. Одно из. Но есть, ведь, письма, священники – исповедники, личные психотерапевты и, наконец, подушки, в которые мы, девушки, испокон веков выплакиваем свои беды. Человеку необходимо иногда высказаться – выплакаться. Разве у тебя не было в жизни таких моментов?

- Бог миловал. Пока. Знаешь, Ленок, у Ленгстона Хьюза мне нравится один блюз. В нём есть такие строки:

«Пришла я к милому и говорю:

Тоскливо мне, пожалей.

А он мне – могла бы придумать

Что-нибудь повеселей!

Эх, если бы мне крылья

Такие, как у орла,

Вот если бы мне крылья

Такие, как у орла, -

Накинулась бы на милого,

Всю бы морду разодрала!»

- Здорово! Надо послушать, как придём домой.

- Я рад, Ленок, что в твоей жизни появился Одиссей. Мне не хочется ходить с ободранной мордой.

- Ты всё шутишь, Игорёк. К Одиссею я приду с бедой, а не плохим настроением. Так что…

- Не будет у нас никаких бед! Я не допущу. А почему ты продолжаешь звонить Одиссею и теперь. Разве тебе плохо со мной?

- Глупый! Конечно, я счастлива, что в моей жизни появился ты. А Одиссею звоню, чтобы поделиться счастьем. Раньше делилась горем. Представь, каково Одиссею было бы принимать на себя только негатив. Долго бы он выдержал? Я, ведь, наверняка не единственная, кто ему звонит. Надеюсь, моя радость хоть немного его подзаряжает, компенсирует те слёзы, что он разделяет с другими.

- А что у тебя было за горе?

- Не хочу сейчас даже вспоминать. Смотри, Люська! Сидит на лавочке, плачет…

- Не подходи к ней. Мы не сможем ей помочь.

- А что случилось?

- Сашка её бросил.

- Когда? Почему? Они ж два года уже счастливо живут вместе!

- Счастливо? Я тоже так думал до сегодняшнего дня. Утром повёз им  приглашение на нашу свадьбу, тут меня Сашка и огорошил. Люська «залетела» и хочет оставить ребёнка, а Сашка категорически против. Поставил ей условие: либо он, либо ребёнок.

- Вот сволочь!

- Ну, почему сразу «сволочь»? Он мне сказал, что они с Люськой сходились с таким условием: жить для себя, ради секса и удовольствий. Никаких обязательств и детей.

- Всё равно, он – скотина! Не знаю, какие там у них изначально были  соглашения, а Люська всегда любила Сашку, ещё когда они вместе в школе учились. Не хочу его видеть на нашей свадьбе.

- Так я приглашение и не отдал. Тем  более, что Люська уже с ним не живёт: вернулась к родителям.

- И правильно сделала! Вот её надо пригласить обязательно. Пусть хоть немного отвлечётся от своей беды. Пойдём к ней, я хочу пригласить её в «подружки невесты».

- Может, не надо? Сомневаюсь, что ей в её положении станет лучше от вида нашего счастья…

- Ерунда! Я по себе знаю, что Люську нельзя сейчас оставлять одну.

- Привет, Люська! Как хорошо, что мы тебя встретили. У меня к тебе два дела. Во-первых, дай скорее твой телефон – в моём аккумулятор «сел». Алло, Одиссей, это Лена, я звоню тебе с чужого телефона…

О КОШКАХ  И  СОБАКАХ

I. Начало, 60-е годы ХХ века

В детстве я ненавидел кошек. И не только я. Все ребята нашего двора были единодушны в этом вопросе. Мы любили собак. Держать их в квартире в то время никому в голову не приходило: мы жили в коммуналках и о том, что где-то кто-то живет в отдельной, без соседей, квартире, даже не слыхали. Собак мы держали во дворе, в узкой зелёной зоне палисадника вдоль дома, ограждённой низким, по колено, штакетником. Кормили сообща (кто чего упрёт со стола), сообща играли с ними. И в то же время у каждой псины был свой вполне конкретный владелец!

А кошки жили в квартирах со своими хозяйками. Старыми (на наш детский взгляд) крикливыми бабами, постоянно гонявшими нас из-под окон: мешаем, дескать, им своим криком и собачьим лаем спать - это среди белого-то дня! ( О том, что эти женщины и их мужья работают в три смены на заводе, мы не задумывались).

Хозяйки кошек сражались с нами ежедневно и неутомимо, отвоёвывая дворовое пространство для своих пушистых любимцев. Они скандалили с нашими родителями. Уводили собак в другие районы Коломны и бросали там, в надежде никогда их больше не увидеть. Отдавали владельцам частных домов для охраны садов от наших же набегов. Ломали конуры.

Мы соответственно реагировали на агрессию: натравливали своих зубастых вечно голодных друзей на этих наглых сытых кошек, загоняя тех на деревья, где несчастные просиживали часами, пока голосящие хозяйки не бросались им на выручку. В конце концов владелицы кошек и котов стали выгуливать их, как сейчас хозяева выгуливают породистых собак: без поводка и намордника, конечно, но не спуская с них глаз.

Тогда мы выработали «партизанский» метод борьбы с нашими общими врагами. Нужно было, проходя мимо бдящих в оба глаза хозяек, незаметно вынуть рогатку и влепить пушистому врагу заряд так, чтобы его хозяйка не поняла, почему это её любимица взвыла не своим голосом.

Так  и продолжалась эта война. Хозяек кошек раздражали наши шумные игры под окнами, лай собак на прохожих (особенно по ночам) и необходимость лично выгуливать своих любимец. Нас - привилегированное положение кошек: почему им можно, а собакам нельзя жить по-людски? Их наглый высокомерный вид. Неожиданное перебегание дороги: сидит себе кошка на обочине и вдруг, ни с того, ни с сего, перебежит тебе дорогу и опять сидит уже на другой обочине! А главное - нам не нравились постоянные скандалы хозяек кошек, их попытки любыми путями избавиться от наших собак.

И вдруг всё закончилось. Вернее - начался ужас, закончившийся всеобщей пустотой и ненавистью.

Однажды, возвратившись из школы, мы не нашли своих любимцев в палисадничке под окнами дома. Сначала мы решили, что наши враги применили старый приём: увели собак в другие районы города и там бросили. Мы хихикали, предвкушая вопли кошачьих хозяек, когда наших любимцев вернут. Ведь у ребят других районов Коломны были те же проблемы, что и у нас. Пройти по чужой улице было чревато тяжкими телесными повреждениями. Но «собачья конвенция» была составлена и утверждена бандами всех районов нашего небольшого городка. И мы спокойно сидели в палисаднике, хихикая и смоля подобранные по дороге из школы «бычки». Ждали возвращения своих зубастых любимцев. Как вдруг в окно над нами  высунулась утыканная бигудями голова и злорадно возвестила, что всех этих блохастых, гавкающих и повсюду гадящих бродячих тварей свели на мясокомбинат, где их переработают на мыло! И что во дворе, наконец, будет покой и порядок.

Мы не поверили. Просто не могли себе представить подобной жестокости у кого-нибудь, кроме фашистов из концлагерей, и бросились на поиски. Наплевав на осторожность и благоразумие, мы по одиночке (для быстроты и широты охвата) ринулись прочёсывать чужие районы и в конце концов, давясь смрадом из труб, собрались у стен мясокомбината. Внутрь нас, конечно, не пустили, но факт доставки на комбинат партии бродячих собак подтвердили.

Говорят, детская жестокость не знает границ. Может, оно и так. Вспоминая себя тогдашнего, я не могу поверить, что всё дальнейшее было, и я принимал в нём активное участие. Мы озверели от горя и поклялись отомстить. Через неделю в нашем дворе не было ни одной кошки. Мы их убивали всеми доступными способами. Причём, старались сделать это как можно мучительнее. Вешали напротив окон хозяек, обливали бензином и поджигали (живых!). Бросали в заполненный мутной водой котлован строящегося рядом магазина и закидывали комьями земли и камнями, пока оглушённые и обессиленные животные не тонули. Я боюсь вспоминать, что мы делали ещё. Ни родители, ни милиция не смогли нас остановить.

Наш двор вымер. Ни собак, ни кошек. Рыдания хозяек не принесли нам облегчения. Наших слёз никто не видал...

II. 20 лет спустя

В детстве я ненавидел кошек. Я любил собак. И так продолжалось ещё двадцать лет, до середины восьмидесятых. После памятной «ночи длинных ножей», длившейся неделю, когда в отместку за убийство наших собак мы с ребятами извели всех дворовых кошек, у меня больше не было четвероногого друга. Я окончил школу, потом институт, несколько раз менял адрес, женился, получил, наконец, отдельную квартиру. И тут жена и дети завели разговоры, что неплохо бы заиметь собаку. Но страшные воспоминания, которые я, казалось, похоронил в самых дальних уголках памяти, неожиданно проявились и не давали мне ответить согласием. Я сам не понимал, почему так упорно возражаю - ведь завести домашнюю собаку было голубой мечтой моего детства. Я боролся с собой и с семьёй, и чем дольше длилась эта борьба, тем для меня становилось яснее, что никогда не смогу согласиться. Я говорил, что нас и так четверо в двухкомнатной квартире. К тому же, кого именно заводить? Я люблю маленьких пушистых («цирковых» - как мы называли их в детстве) собак, а жене нравятся большие колли и голые складчатые шарпеи.

Зато детям было всё равно, как Малышу из сказки о Карлсоне, живущем на крыше: абы какая, лишь бы собака. До сих пор у нас пожили морская свинка, хомячки, цыплята (съедены упомянутой свинкой, пока мы были на работе), подобранный на улице голубь (загадил всю лоджию, пока заживало повреждённое крыло), аквариумные рыбки (живут до сих пор). Почему бы ни добавить к этому списку и собаку?

Эта непрерывная «собачья атака» привела вдруг к тому, что я просто невзлюбил собак всех пород! Мечта детства стала чуть не ежедневно отравлять мне жизнь. Мало того, на улице на меня вдруг стали кидаться эти «друзья человека», причём как домашние, так и бродячие (с роду ни на кого даже не тявкающие - кто иначе их будет кормить?). Что делать? Тросточек сейчас никто не носит, а с палкой по городу ходить... Пришлось найти чудом  сохранившийся с «хиппового студенчества» солдатский ремень с позеленевшей пряжкой, утыканный почти полностью металлическими заклёпками. Ну, надо же что-то иметь под рукой, чтобы в случае чего отбиться от нападения! Жестоко, конечно, но ведь это не я на них бросаюсь ни с того, ни с сего! Кому охота ходить делать уколы от бешенства после собачьего укуса? Короче, эта последняя «соломинка» (нападения собак) окончательно перевесила чашу, и я категорически заявил жене и детям, что больше не желаю слышать о собаках никогда! И если кто-нибудь принесёт щенка в дом, уйду я.

Месяц прошёл более-менее спокойно. Окрестные собаки перестали обращать на меня внимание. И вдруг однажды вечером жена, вернувшись с работы, сразу закрылась с детьми в детской комнате. Там послышалась какая-то подозрительная возня, потом жена с дочкой забегали мимо меня, привычно лежащего на диване перед телевизором. Из дальнего угла шкафа на свет появились старые пелёнки, зажурчала вода в ванне. Причём и жена, и дочь, проходя мимо, старались на меня не глядеть, а на их лицах застыло одинаковое выражение упрямства и ужаса одновременно.

Сердце у меня упало. Звук телевизора как-то заглох и удалился, зато всё, что происходило за пределами моей комнаты, неожиданно приблизилось. Сын в детской врубил  погромче своего любимого Элвиса, и я оглох. То есть перестал слышать, что там происходит втайне от меня, за пределами моего дивана.

Неужели свершилось? Они всё же сделали это? Наперекор мне! Как же жить дальше? И вот, когда от ужаса приближающейся встречи с... чем? Болью детства? Предметом ненависти настоящего? И того и другого сразу? Короче, когда неожиданно разбухшее сердце комком подступило к горлу, и шум крови в ушах заглушил голос Пресли, жена с дочкой вошли с виноватыми лицами в комнату и выпустили из пелёнки на палас передо мной мокрого взъерошенного... котёнка!

Глядя на это тощее, жалобно пищащее существо, трясущее мокрыми после ванны задними лапками, я испытал сложное чувство. Огромное облегчение (что это - не щенок!), привычное неприятие кошек, обиду на жену, растерянность (не выбрасывать же теперь малыша на улицу!) и много иных чувств, которые вообще затрудняюсь определить.

Дочка со слезами на глазах сразу кинулась в атаку: она сама будет ухаживать, кормить, убирать и гулять. Жена упирала на то, что против кошек я с роду не возражал (а чего возражать, если о них речи никогда не было?). Видимо, их общий напор, а также наступившая реакция после жуткого напряжения последних минут, сделали своё дело. И я махнул рукой, что, мол, хватит давить. Я подчиняюсь обстоятельствам, сдаюсь и т.д. и т.п.

Так в нашей жизни появилась Ася. Имя предложил я, и так как жена с детьми сами не могли выбрать устраивающий всех вариант (а, может, чтобы задобрить меня, угрюмо слушавшего их спор), оно было опробовано на вкус, примерено и одобрено.

Первую неделю я боролся с котёнком, как мог. Почему-то Ася упорно старалась устроиться рядом со мной, а ещё лучше - на мне. Может, потому, что в отличии от постоянно перемещающихся по квартире домашних, я большую часть времени проводил лёжа на диване с книжкой или смотря телевизор. Я отпихивал её, орал дочке, чтобы забрала своё животное – оно, дескать, мешает мне отдыхать после трудового дня. Та, конечно, сразу прибегала, забирала котёнка в детскую, но через несколько минут всё возвращалось на круги своя. Жене на кухне не до котёнка, детям нужно делать уроки, один я вроде как не при деле!

В конце концов, я сдался, и Ася прочно обосновалась рядом со мной, а в дальнейшем буквально села (легла) мне на шею. Уже через месяц я часами просиживал неподвижно, стараясь не тревожить живой воротничок, тихо сопящий мне в ухо. Боль от остеохондроза шейного позвонка, часто не дававшая мне покоя, куда-то исчезала, смытая теплом кошачьего тела. Ночью Ася спала на моей подушке, нос в нос.

Жена с дочкой начали проявлять признаки ревности. Мало того, постепенно кормление Аси и уборка за ней как-то плавно перешли в мои руки. А уж за верёвочку с привязанным фантиком началась ежедневная борьба. Книги и телевизор отошли на второй план. Наблюдать за Асиными играми с фантиком, шариком, пёрышком, собственным хвостом или с воображаемым противником (когда выгнув спину она боком на кого-то, видимого только ей, нападала или, наоборот, отступала) было гораздо интереснее.

И вот настал день, когда мы вынесли её во двор. Смотреть без улыбки, как это трясущееся существо робко обнюхивает каждую травинку и спасается на руках дочки от неожиданно прыгнувшего рядом кузнечика, было невозможно.

Следующим летом Ася стала признанной королевой двора. Среди рыжих, чёрных, серых, пушистых и гладкошерстных, она практически не имела конкурентов. Беспородная, пушистая (видимо, потомок сибирской), трёхцветная с золотым пятном на лбу и абсолютно бесстрашная. Собак она принципиально не замечала. Хозяйки других кошек оборутся, зазывая их домой. Ася бегала за нами по двору, как собачка. Её так и прозвали - «киска-собачка». Завидя кого-нибудь из нас, идущих с работы или магазина, Ася бежала, мяуча, навстречу, тёрлась о ноги, и не взять её на руки было невозможно. «Поцеловавшись», она гордо оглядывала двор, но у подъезда вырывалась на землю и, задрав распушившийся хвост, шествовала в дворовый скверик. Больших собак она просто била, если те попадались ей на пути, а маленьких не замечала.

Однажды бочку с молоком, которую привозили по утрам к нашему дому, почему-то стали возить в соседний двор. И жене утром пришлось с бидончиком идти туда. Ася, как обычно, сопровождала её в этом походе. Вдруг на нашу кошку из очереди с громким лаем бросилась какая-то незнакомая болонка. И тут жена впервые увидела, почему нашу маленькую (по кошачьим меркам) ласковую киску обходят стороной дворовые собаки. «Страшнее кошки зверя нет». Болонка спаслась только на руках хозяйки, а рычащую распушившуюся Асю жене пришлось чуть не со всей силы прижимать к груди, чтоб удержать от драки с наглой собачонкой.

Уступала Ася только одному существу: чёрной соседской кошке Мусе. Видимо, Ася признавала лестничную площадку законной территорией Муси, и та гоняла её на этой площадке при любой возможности. Но во дворе всё менялось. Когда Муся умерла при неудачных родах, Ася стала безраздельной хозяйкой везде, в том числе и в моём сердце.

III. РЕКВИЕМ

Рыжий Кузя с девятого этажа обожал нашу Асю. Он постоянно ждал её на лестничной площадке у нашей двери, провожал на улицу и обратно. Ася благосклонно принимала его любовь, но сама была согласна только на дружбу. Когда в ней просыпался «зов природы», она исчезала на несколько суток. Где и с кем Ася «гуляла», мы не знаем по сей день. Возвращалась она страшно голодная, грязная и вонючая, но довольная и умиротворённая и даже не особо сопротивлялась немедленному купанию, хотя в «обычных условиях» ненавидела данную процедуру. Кузя ей всё прощал. Он был счастлив, что Ася вновь рядом, и он может по-прежнему встречать её у дверей нашей квартиры по утрам и сопровождать во время прогулок по двору.

Родившихся котят мы раздавали друзьям и знакомым. Среди детей нашего двора на Асиных котят даже существовала очередь! Многим хотелось иметь такую же красивую и умную кошку. Так у нас появилась Симона. Она была очень похожа на маму, когда родилась. Но чуть подросла, и мы увидели, что котёнок-то растёт гладкошёрстный, а «заказчик» хотел пушистого! Симона осталась у нас, и мы никогда об этом не пожалели.  Она оказалась очень умной и ласковой кошкой. Мурлыкала Симона, в отличие от Аси, почти беззвучно. Она просто вибрировала, как работающий на холостом ходу мотор. И никогда не выпускала когти! Даже ласкаясь и перебирая, как все кошки, лапками от удовольствия. Симона была очень подвижна, лапки у неё были, как живые пружинки. И котят она рожала столь же красивых, как и они с Асей.

Однажды Симона не вернулась домой. Её сбила машина. Так в наших душах появилась первая печальная зарубка.

Чтобы хоть немного пригасить горе, мы оставили себе очередную Асину дочку, такую же пушистую и трёхцветную, как мама. Так появилась у нас Соня. Она родилась сразу после Старого Нового Года, в час ночи 15 января 1991 года. Соня полностью оправдала своё имя. Она оказалась малоподвижной и флегматичной. Очень долго не вставала на ножки, а когда начала ползать, задние лапки не помогали ей в этом, а тянулись сзади, как хвост. Только через несколько дней ползанья таким манером Сонечка смогла твёрдо встать на все четыре лапы и начала ходить. Она много спала и почти не подавала голоса. Единственное, что могло её расшевелить, это игра с верёвочкой. К концу верёвочки даже не обязательно было привязывать «мышку». Соня очень любила, когда с ней играли в эту игру. Она, конечно, не приносила нам, как это делают собаки, свою любимую игрушку в зубах. Соня просто садилась перед кем-нибудь из нас и смотрела таким выразительным взглядом, что понять её желание было не трудно. Если мы были заняты или делали вид, что не замечаем её, она чуть слышно жалобно мяукала и трогала нас лапкой, слегка выпуская когти. Затем её мяв становился чуть громче, а когти выпускались чуть больше. В конце концов, мы сдавались и брали в руки верёвочку.

Помня участь Симоны, мы не стали приучать Сонечку к улице. Она выросла исключительно домашней кошкой. Сама Соня никогда не рвалась за порог. Но стоило ей подрасти, как природа стала требовать своё. В эти периоды нежный голосок Сони превращался в столь отвратительный и громкий мяв, что мы не выдержали и стали выпускать её по ночам на лестничную клетку, где почему-то именно в эти периоды появлялись целые стаи окрестных котов.

И тут уже Кузя решительно отмёл всех конкурентов. Асину дочь он полюбил с не меньшей силой и немедленно взял под свою опеку. Надо сказать, что в данном случае любовь была взаимной. У Сонечки рождались в основном рыжие котята. Одного из них мы назвали в честь его папы Кузей, и люди, взявшие котёнка, не стали менять ему имя. А мы с тех пор могли любому желающему показать Кузькину мать!

Когда Сонечка родила в последний раз, у нашего подъезда появилась старая белая кошка. Она была явно домашняя, плохо видела, глухая на одно ухо и слабо слышала другим. Видимо, хозяева выгнали её из дома или бросили при переезде на другую квартиру. А, может, умерла какая-нибудь одинокая старушка, и кошка оказалась никому не нужна. Было лето, и несчастное животное не погибло сразу. Мы стали подкармливать её, а когда начались дожди, положили в подъезде у нашей двери для неё старый мешок из-под картошки. Вскоре мы заметили, что Белочка беременна и однажды пригласили её к нам. Бедняжка стояла в дверях и никак не могла поверить, что мы действительно предлагаем ей войти в нашу квартиру. Пришлось перенести Белку через порог на руках. Она робко начала обследовать свой новый дом, и тут на неё неожиданно набросилась всегда тихая и флегматичная Соня! Наша тихоня громко шипела и била пришелицу лапой. До самых Белочкиных родов нам пришлось защищать бедняжку от нападений неузнаваемой Сони.

Когда Белка родила, отношения между недругами тут же изменились. Котята стали общими, и мы часто наблюдали, как Белочка тащит в своё «гнездо» огромного, по сравнению с её собственными, Сониного котёнка, или как Соня переносит  в своё Белкин выводок. В конце концов, оба «гнезда» слились в одно общее лежбище подружившихся матерей, не разбирающих, где чей ребёнок. Белочка вошла в нашу семью и в дальнейшем стала нянькой и кормилицей и Асиных котят.

К сожалению, вскоре на наших душах появилась ещё одна скорбная зарубка. Пьяные хозяева Кузи-старшего выбросили бедное животное из окна девятого этажа.  Ася лишилась верного друга, а Соня – любящего и любимого «мужа». Мы пытались свести Соню с другими котами, но безуспешно. Она отвергала всех. Пришлось отнести её к ветеринару. Операцию Соня перенесла тяжело. Она сильно похудела, и у неё вылезла почти вся шерсть. Когда мы везли Соню снимать швы, трамвайные попутчики не верили в  её «сибирские» гены. Она выглядела как гладкошёрстная. Прошло время, раны затянулись, и Сонечка вновь стала напоминать пушистый шарик с беличьим хвостом.

Целый год мы прожили в окружении трёх кошек и их котят. Что удивительно – с приходом Белочки резко изменился характер Аси в период её беременности. Обычно Ася вполне спокойно относилась к присутствию в квартире Сони, Белки и их котят, благо те никогда не подвергали сомнению её главенство во всём. Но стоило Асе забеременеть, как она практически переселялась независимо от погоды до самых родов на улицу. Ася приходила домой только чтобы поесть. Она не выносила вида «посторонних» кошек в нашей квартире, рычала и шипела на них и, утолив голод, немедленно просилась за порог. Рожать Ася приходила домой. Перед самыми родами её враждебность исчезала, а уже через неделю после родов, сбагрив котят заботливой Белочке, Ася спокойно уходила гулять во дворе.

Но вот год прошёл, вновь наступило лето, и в наш город приехал цирк зверей. Белочка была вновь беременна и дохаживала последние дни. Но родить она не успела. Однажды днём её и Асю, спокойно сидевших у нашего подъезда, неожиданно схватили проходившие мимо алкаши и убежали. Оказалось, что в приехавшем цирке хищных зверей дешевле кормить купленными у алкашей «бродячими» кошками и собаками, чем магазинным мясом.  Дворы города стали пустеть. Вскоре цирк уехал, а на наших сердцах появились ещё две скорбные зарубки.

Неожиданно оставшись одна, Сонечка не могла найти себе места. И тут нам подбросили двухмесячного котёнка. Трёхцветная гладкошёрстная кошечка была очень похожа на нашу Симону, и мы решили дать ей это имя в память о прежней любимице. Хочется верить, что она является потомком одной из наших кошек: Аси, Сони или первой Симоны. Новая Симона вполне оправдала наши надежды и данное ей имя. Она оказалась очень умной, ласковой и столь же подвижной, как её предшественница. Сонечка сразу и безоговорочно приняла её. Решив оставить подкинутого котёнка у себя, мы боялись, что придётся выдержать борьбу с привыкшей к свободе и улице кошечкой. Но Симона никогда не делала никаких попыток выйти за порог. Видимо, нескольких дней, проведённых на улице, ей вполне хватило для выработки собственного мнения на сей счёт. Мы радовались, что ни её, ни Соню не может постигнуть злая участь Аси и Белочки.

Наступило очередное лето, потом осень, и нам подкинули ещё одного котёнка: полу пушистую трёхцветную кошечку, очень похожую на Асю. Так мы её и назвали. Соня с Симоной немедленно взяли над ней шефство. Симона практически отдала новой Асе всю свою нерастраченную материнскую любовь. Несмотря на то, что еды у наших кошек всегда было «от пуза», Симона продолжала оставаться тощей. Просто скелет, обтянутый тонкой шкуркой, весом около двух килограммов. Поэтому Ася вскоре стала переходить спать от худосочной мамы-Симоны под пушистый и тёплый бочок мамы-Сони. Так мы и зажили: Симона играла с Асей в прятки-догонялки, учила её жизни и воспитывала, а Соня спала с новой дочкой в обнимку.

Уличной свободы Асе, как и Симоне, видимо, хватило вполне, и она ни за что не соглашается покидать квартиру. Открытая дверь вгоняет её в панику, а гости заставляют прятаться в укромных и недоступных местах. Поэтому когда она подросла и стала превосходить Симону по весу и объёму, нам пришлось вынести её из «крепости», чтобы сделать операцию. Соня и Симона ухаживали за дочкой как могли. Симона не подходит к еде, пока Ася не наестся и не отойдёт от кормушки.

Прошло ещё несколько лет, счастливых для наших пушистых членов семьи. Мы в очередной раз готовились к празднованию Нового Года и последующей за ним двенадцатой годовщины Сонечки. Заранее была закуплена порция её любимой красной рыбы. И вдруг за неделю до Нового Года мы заметили, что именинница очень тяжело дышит через приоткрытый рот. Вызвали на дом ветеринара.

-У вашей кошки асцит. Будете лечить? – спросила врач, доставая шприц, и по её тону мы поняли, что для неё этот вопрос риторический.

-Будем, - твёрдо ответили мы.

Врач удивилась и заменила шприц.

На уколах, таблетках и диете Сонечка дожила до 22 января. Её двенадцатый день рождения прошёл безрадостно. Любимую красную рыбу она, конечно, даже не увидела. В своё последнее утро, около шести часов, Сонечка проснулась и успела пройти около двух метров, когда смерть сразила её. Она даже не успела закрыть свои прекрасные жёлто-зелёные глаза. Ася и Симона ищут и зовут её днём и ночью. Через одну-две недели они успокоятся. Так уж устроила кошек природа. Зарубка на наших, человечьих сердцах будет кровоточить ещё долго…

МОИ  НЕВЕСТЫ

-Привет, невеста! – улыбаюсь я. И получаю в ответ осуждающе недоумённый взгляд. – Взвесьте мне десяток бананов. – Убираю с лица улыбку и перехожу на «Вы».

Она меня не узнала. Конечно, прошло тридцать лет, но я-то её узнал! Разглядел в этой раздобревшей мрачной и усталой бабе ту шестилетнюю девочку, которую целую жизнь назад звали моей невестой. Она не была первой. До неё у меня уже были две-три невесты.

Я рос без отца. Мама работала в две смены на двух станках, училась на заочном в педагогическом, и поэтому до школы я часто неделями, а то и месяцами, жил у бабушки, особенно, летом. Во дворе бабушкиного дома я и нашёл свою первую невесту. Сейчас уже я даже не могу припомнить её имя. Нам было где-то по два-три годика. У неё были смуглое от природы лицо, коленки в болячках от ушибов и какой-то дефект речи. Этот дефект, а также пара белых пигментных пятен на одной из щёчек что-то затронули в моей душе.

Короче, однажды, когда мама пришла меня навестить, я торжественно представил ей свою невесту и заявил, что мы с ней поженимся, как только подрастём. Мама с бабушкой, конечно, всецело поддержали нас в столь важном намерении и тут же устроили торжественный обед. На обычный обед меня зазвать было весьма затруднительно. Между прочим, у нас с моей первой невестой даже был свой собственный дом – под лежащей в палисаднике под чьим-то окном старой рассохшейся лодкой.

Однако вскоре родители моей суженой куда-то переехали, и наш роман был прерван, а разлука омыта обильными слезами. Я грустил, не хотел жить у бабушки, и мама отдала меня в детсад. По крайней мере, мне приятнее думать, что причина была в этом. Это романтичнее, чем какие-либо бытовые или семейные неурядицы.

В детском саду у меня скоро появилась новая, вторая, невеста. Её звали Оля, и она была совершенно не похожа на первую. Чистенькая, коротко стриженая (чтобы не заводились вши), с нормальной дикцией.

Я до сих пор удивляюсь: кому пришла в голову идея одевать мальчиков и девочек в детских садах в одинаковую одежду? Конечно, в тогдашних магазинах не было особого выбора, но…  Вот я гляжу на старое фото, где наш отряд, взявшись за руки попарно, куда-то идёт, ведомый лохматой воспитательницей, и не могу определить, кто мальчик, а кто девочка. У всех одинаковые трусики, майки, фартучки, панамки и «мальчишеская» стрижка – унисекс тех давних лет.

Мы быстро подружились с Олей. После первого «брачного» опыта меня совершенно не трогали насмешки мальчишек и дразнилки типа «жених и невеста», и потому они быстро прекратились. Мы с Олей постоянно были вместе и даже спали, можно сказать, в одной постели, так как наши кровати стояли посреди спальни и были сдвинуты вместе. От меня Оля узнала, чем мальчики отличаются от девочек, а я от неё, что такое глисты. Однажды она просто затащила меня в девчачий туалет, чтобы показать их, так сказать, в натуре, потому что это проще, чем пытаться объяснить словами. Как ни странно, необычность места, предмет разглядывания и отвратительный запах меня совершенно не смущали, а вот вид глистов и сам факт возможности их жизни внутри человека, видимо, поразили изрядно, раз я помню этот ликбез до сих пор!

После садика у меня появились сразу две невесты. Так как мама целыми днями работала, я свободно выбирал место игр: наш двор или двор бабушки. Между этими дворами было всего семь трамвайных остановок. Заблудиться я не мог – достаточно было просто идти вдоль трамвайных путей, никуда не сворачивая. Столь огромное расстояние между дворами моего детства гарантировало то, что мои невесты не знали друг о друге. Кто из них был третьей, а кто четвёртой, сейчас судить трудно. Помню только, что их обеих звали «Наташа», что для меня было весьма удобно.

Раз моя первая невеста была с бабушкиного двора, то вполне допустимо считать третьей невестой ту Наташу, которая была какой-то родственницей тёти Шуры, бабушкиной соседки по квартире. Эта Наташа часто приходила со своей мамой в гости к тёте Шуре, а я навещал бабушку. Так мы и познакомились. С этой невестой мы пошли дальше предыдущих – стали учиться целоваться «по-взрослому». Начали мы сеанс, конечно, на природе, в густой, высокой и душистой траве палисадника, а потом обнаглели и расположились прямо на дедушкином диване. Там нас и застукал Виталька, сын тёти Шуры, которого выставили из соседской комнаты «гулять», дабы не мешал взрослым разговорам и сплетням. К этому времени мы с Наташкой уже практически пресытились поцелуями, да и распухшие губы начали ощутимо побаливать. Поэтому громкие Виталькины насмешки я с облегчением воспринял как сигнал к окончанию урока. В дальнейшем, при встрече, мы старались оторваться от ревниво надзиравшего за нами Витальки и, уединившись где-нибудь, повторить урок.

Другая Наташа жила в нашем подъезде на первом этаже и была младшей сестрой моего друга Кольки. Как-то так получилось, что в нашем доме я был единственным ребёнком-«безотцовщиной». Мои родители развелись, когда я был совсем маленьким. Отношение к матерям-одиночкам в то время было очень недоброжелательным. Так как моя мама вынуждена была работать с утра до позднего вечера, я целыми днями торчал во дворе, и, соответственно, шипение и яд дворовых кумушек целиком доставались мне. Наверно, ещё и поэтому я так часто убегал к бабушке. Там я был просто внук, а здесь «сын этой», с которым «нормальным детям» дружить запрещали родители.

По выходным в нашем дворе появлялся ещё один «изгой». Тот самый Колька. У него были мать и отец, старший брат Вовчик и младшая сестра Наташка. Почему родители отдали своего среднего ребёнка в интернат на пятидневку, я не знаю. Жили они в отдельной трёхкомнатной квартире, зарабатывали достаточно. Отец, плюгавенький пьянчужка, которого все звали просто Шмулька, потому что никто не знал и не хотел знать его настоящего имени, работал шофёром и дважды падал вместе с машиной в реку с Щуровского моста. Мать, тётя Маня, работала посудомойкой в рабочей столовой, поэтому с продуктами у них никогда не было проблем. Они даже завели в сарайчике свиней, а когда одна опоросилась, принесли четырёх поросят домой, и те бегали по всей квартире, пока не подросли. Тётя Маня вёдрами носила с работы пищевые отходы, и из их квартиры несло, как из свинарника.

Видимо, Колька чувствовал некоторую свою отторгнутость от семьи. Мы сдружились и постоянно старались защищать друг друга в дворовых стычках. Колькин старший брат, Вовчик, почему-то старался задирать нас обоих. В будни защитить меня было некому, зато по выходным мы с Колькой, объединившись, несколько раз от души «объяснили» ему, что младших обижать нехорошо. Вскоре Вовчик перестал сам колотить нас, но постоянно старался натравить кого-нибудь из дворовых хулиганов.

Тётя Маня была очень рада, что мы с Колькой подружились. Она никогда не отзывалась о моей маме плохо и всегда ругала Вовчика, когда тот обижал меня или Кольку. Часто, заигравшись со мной во дворе, Колька отмахивался от зовущей обедать матери. Тогда тётя Маня выходила во двор, хватала нас обоих за уши и тащила за стол. Вскоре я бежал на её зов, как к себе домой. Мы вместе обедали, играли с поросятами, чистили их и за ними. А когда Шмулька начинал «воспитывать» сыновей, ремня доставалось и мне.

Шмулька вообще часто буянил в пьяном виде. Тётя Маня была выше его почти на голову и массивнее, наверно, вдвое. Но почему-то никогда не сопротивлялась, когда муж распускал руки. Однажды мама зашла за мной в один из таких моментов. Она была с подругой. Тётя Лида ворвалась в комнату, зажала Шмульку головой между ног, спустила с него штаны и начала охаживать тем самым ремнём, которым тот только что бил жену.

-Лидка! Что ж ты делаешь? – выл буян. – Ты ж всё моё хозяйство наружу вывалила!

-Какое там хозяйство? – басила тётя Лида. – Я вообще не вижу, чем ты сумел трёх детей настрогать!

-Лидка! Хватит!

-Терпи. Я тебе покажу, как жену бить!

-Она сама виновата! Я её прикрыл, а она бражку прячет.

-Как это прикрыл? Она что: от другого детей нагуляла?

-Нет. Дети мои. Но жили-то мы до свадьбы, а я на ней всё же женился, не бросил!

-Ах ты, гад! Так вот тебе ещё и за это!

Так мы и жили. Когда тётя Маня стирала, то, не слушая возражений, сдирала с меня одежду, давая взамен что-нибудь чистое из вещей своих детей. Когда у них был «банный день», тётя Маня запихивала в ванну сначала братьев, а потом нас с Наташкой. Наташка была года на три младше меня, и поэтому её мать не видела причины для меня стесняться. Она тёрла нас по очереди мочалкой, а потом вытирала одним огромным полотенцем. Именно после первого подобного купания нас с Наташкой и стали звать женихом и невестой.

И вот теперь, через тридцать лет, я улыбнулся ей и сказал: «Привет, невеста!», а она меня не узнала…

Цитата от Odyssey (11-07-2013 13:08):

Замуж!..

Цитата от samusenkogalina (12-07-2013 20:26):

Презентация скорее всего будет в октябре.
Рад за отца. И за Вас - что вы не разочарованы друг другом.    :)
Сайт "Коломенская библиотека" мой. Я делаю все странички. Авторы присылают мне свои тексты, фото и биографии. Так что, если хотите принять участие в этом деле, буду рад.

Цитата от Odyssey (13-07-2013 19:10):

Конечно хочу! Сколько стихов надо присылать и в каком формате?

Злая  любовь

Мы познакомились во времена перестройки. Я ушёл с завода на «вольные хлеба» и устроился работать в одну «фирму», где и с дисциплиной было попроще, и зарплата повыше. Коллектив там был небольшой: около дюжины человек. Каждый был на виду и занимался своим делом, то есть своей частичкой общего дела. И только один маленький человечек этаким гномом сидел в отдельной комнатке и заполнял какие-то карточки, которыми никто никогда не пользовался. В курилке Тимофей не появлялся, обедать уходил домой, в обсуждениях текущих проблем не участвовал. По слухам, гном был каким-то дальним родственником директора фирмы.

И вот, однажды, «забив баки» одному из заказчиков, фирма получила крупный кусок в виде предоплаты. Данное событие все дружно решили соответственно отметить. Были накрыты столы, закуплены соответствующие снедь и напитки, и «процесс пошёл». Я оказался за столом рядом с Тимофеем, о чём в дальнейшем крупно пожалел. Как говорится, после первого же стакана мы «подружились». Оказалось, Тимофей в своей комнатке читал различные газеты и журналы и, если находил что-либо относящееся, по его мнению, к темам наших разработок, заполнял соответствующую карточку, куда вносил тему, название и автора статьи, номер и название газеты или журнала.  После первой рюмки за успех «фирмы», вторую мы с Тимофеем, независимо от провозглашённого тоста выпили за знакомство. А после третьей наше общение практически прекратилось, так как пить он совершенно не умел, быстро «окосел», заляпал очки салатом, а его и так нуждающаяся в помощи логопеда дикция стала совершенно невозможной для полноценной беседы. 

В последующие дни Тимоха уже не торчал безвылазно в своей каморке, а стал наносить визиты мне. У него оказалась «жуткая личная драма», которую и мне в своё время пришлось пережить, о чём я имел глупость по пьяни ему тогда поведать. Тимоха разрывался между женой и матерью.  Жену бедняга любил, а вот его маме она, естественно, не нравилась, чего свекровь даже не пыталась скрывать, а наоборот всеми способами и средствами демонстрировала. Жену подобная жизнь, конечно, не устраивала.

-Что мне делать? - мямлил Тимоха, скорчившись на краешке моего рабочего стола. В голосе его пузырились сдерживаемые слёзы, очки сползали на кончик носа, а  руки судорожно теребили листки бумаги с моими набросками схем или смешивали, как костяшки домино, разложенные мною в определённом порядке микросхемы.

Поначалу я пытался вести с ним «воспитательные» беседы, суть которых можно кратко выразить одним тезисом: не можете ужиться под одной крышей – разъезжайтесь. Благо жил Тимофей не в коммуналке, а в отдельной трёхкомнатной квартире, которую вполне можно разменять на две меньшей площади.

Но этот путь его категорически не устраивал. Он не мог оставить в одиночестве любимую маму, которая, как оказалось, часто болеет.

-Кто за ней будет ухаживать? - возмущённо взблеивал Тимофей, комкая в трясущихся от возмущения ручках мой последний эскиз. 

-Тогда потребуй от неё оставить твою жену в покое. Как же другие всю жизнь в коммуналках да общагах живут? Хочешь сохранить семью, образумь или укроти свою мать.

Он уходил, а я бежал в курилку, чтобы немного успокоиться, сбросить с себя груз его проблем и вспомнить последний вариант решения собственных, обдумывание которых так неожиданно прервал визит Тимофея.

Эти сцены повторялись всё чаще и продолжительнее, наши аргументы и контраргументы стали напоминать заезженную пластинку, моё сочувствие сменилось раздражением. Визиты Тимофея отвлекали меня от дела, а сроки сдачи работы неуклонно приближались. Заказчик требовал представления промежуточных результатов. Начальник тоже стал захаживать ко мне и интересоваться успехами. Пришлось таскать груз того, что не успел сделать или додумать на работе, домой. А это уже начало создавать напряжённость в моей собственной семье. Посему я прямо «намекнул» Тимохе, чтобы он прекратил свои визиты ко мне в рабочее время.

Однако, начав исповедоваться, он уже не мог остановиться и окончательно вылез из своей берлоги, забросив прессу и карточки на произвол судьбы. Выходя в курилку, я тут же натыкался на его тоскливый взгляд бездомной собаки. Надо сказать, в то время я стал серьёзно подумывать о вреде курения.

После работы на выходе Тимоху теперь встречала жена, симпатичная маленькая девушка, напоминающая худенькую школьницу с измученным лицом. Они вместе шли в ясли за дочкой, а потом домой. Оставаться наедине с его матерью жена Тимохи не желала.

Конечно, промежуточный результат мы выдали. Заказчику был представлен макет, который работал не более десяти минут. Но никто и не собирался демонстрировать его долее. Представитель заказчика подмахнул акт, на основании которого нашей «фирме» была перечислена остальная часть договорной суммы на «изготовление рабочего образца и оформления необходимой техдокументации». Мы это дело соответственно «обмыли», а через месяц начальник заговорил о сокращении штатов.

Первым расчёт получил, разумеется, замучивший всех жалобами Тимоха. Получив непредвиденный удар, откуда и не ждал, бедняга впал в истерику. Маленький, как голодающий подросток, с залитыми слезами стёклами очков, он метался по комнатам, хватал всех за руки, пытаясь что-то сказать. Но его речь была ещё менее связной и разборчивой, чем у пьяного. Мы ничем не могли его утешить, ибо меч завис и над нами. Всем давно стало ясно, что превратить продемонстрированный заказчику макет в рабочее устройство невозможно. Для этого необходимо увеличивать габариты минимум в двадцать раз, что не допустимо техзаданием.  Получив деньги, начальник решил закрыть «фирму» и кинуть заказчика, воспользовавшись «дымовой завесой» очередного перелома, провозглашённого Ельциным, влезшим по примеру Ленина на броневик. Мы поняли намёк и дружно бросились искать новую работу.

Второй раз случай свёл меня с Тимохой где-то через год. Я уломал директора своей новой «фирмы» поставить мне в квартиру телефон по коммерческой цене – по общей очереди мне пришлось бы ждать его в лучшем случае до пенсии, а провозглашённый в нашей стране курс на капитализм тут же породил наряду с долголетними государственными очередями мгновенные «коммерческие» блага.

И вот новенький телефон стоит на журнальном столике. Мы всей семьёй сгрудились вокруг,  лихорадочно соображая: кому бы позвонить? Через пару часов однообразных кудахтаний в запотевшую трубку страсти несколько поутихли, дети побежали по друзьям собирать номера телефонов, жена ушла на кухню готовить праздничный ужин, а я, лениво перелистывая старую записную книжку, вдруг наткнулся на телефон Тимофея. И вновь чёрт меня дёрнул позвонить.

Тимофей был дома и очень обрадовался моему звонку. Оказывается, ему некому было поплакаться, а я уже призабыл, как он это умеет делать. Короче, прервать его монолог я смог лишь через час под предлогом поданного женой ужина. Но он выклянчил-таки номер моего телефона и перезвонил через полчаса, оторвав меня от десерта.

Жена всё же ушла от него. Забрала трёхлетнюю дочку и уехала к маме в Самару. Тимофей так никуда и не устроился на работу. Вспомнил хобби, достал свой старенький фотоаппарат «ФЭД», ходил по школам, делая групповые фотографии классов, по детским садам и окрестным деревням. Словом, стал частным фотографом, благо никаких лицензий в то время для этого не требовалось.  Денег катастрофически не хватало, тем более что кроме химикатов и фотобумаги надо было ещё приобретать кучу лекарств для его мамочки, которая не на шутку разболелась после нервотрёпки развода любимого сыночка.

-Почему бы тебе не вернуться на завод в своё конструкторское бюро? - спросил я. - Там сейчас мужики в цене, так как дельные разбежались по различным «фирмам» и кооперативам, а от девчонок никогда толку не было.

-Что ты! А мама? На заводе надо отсидеть восемь часов, да час – обеденный перерыв, да дорога туда и обратно около часа. Десять часов одна, без присмотра! Лучше уж я останусь фотографом. Сам себе хозяин: надо – дома сижу, маме лучше – пробегусь по объектам: заказы соберу, или в магазин с аптекой.

-У вас же, помнится, садовый участок имеется? Почему бы тебе его не продать? Вы с твоей мамой там уже давно не бываете, всё, небось, бурьяном заросло. Продай, найми медсестру – сиделку и устройся на нормальную работу. Или обменяйте квартиру на меньшую, с доплатой.  Ты же молодой парень, тебе всего двадцать пять лет. Мама мамой, но надо же и о своей жизни подумать.

-Обменять мамину квартиру?! Да ты что?! Она в ней всю жизнь прожила. Да и жена, когда вернётся, где меня искать будет? А участок – для моей дочки. Приедет, будет свои ягоды и фрукты кушать. Всё натуральное, без нитратов. А маму я никакой сиделке не доверю.

Он звонил каждый день. Если мои близкие отвечали, что меня нет, Тимофей перезванивал через каждые полчаса, пока я не брал трубку. Он отравил нам всю радость установки своего, домашнего телефона. К счастью, Тимофей однажды проговорился, что, делая по заказу фотографии одной из восстановленных и вновь открытых церквей, познакомился с «батюшкой» и «познал бога». Я тут же отфутболил его к своему другу, столь же внезапно «вернувшемуся в лоно церкви». Звонки Тимофея ко мне прекратились, зато взвыл тот мой друг и при первой же встрече выразил мне «благодарность» за столь «ценное» знакомство.

Прошёл год, или полтора. Как-то, выходя с фотовыставки, я столкнулся с бомжеватого вида недомерком. Тимоха! Грязный мятый плащ с болтающейся на длинной нити полуоторванной пуговицей на рукаве. Заляпанные давно засохшей грязью расхлябанные ботинки со связанными из разноцветных кусочков шнурками. Небритое исхудалое лицо, покрытое ссадинами и изжелто-зелёными синяками. Дужка очков перевязана синей изолентой, одно из стёкол пересекает паутина трещин, другое заляпано чёткими отпечатками пальцев. И сшибающий с ног запах многодневного перегара!

-Ё-моё! – невольно воскликнул я. – Что с тобой случилось?

-Да вот, привязались какие-то подонки, избили, фотоаппарат отобрали...

-Я не о том: как ты дошёл до жизни такой?

-Мама умерла, - заплакал Тимоха. – С полгода уже. Пришлось сад продать, чтобы денег на похороны достать. А потом меня ограбили. Выбили дверь и вынесли всё ценное, что оставалось. И соседи, гады, говорят, что ничего не видели и не слышали!

-А как твои жена, дочь?

-Как мама умерла, я им написал, чтобы возвращались. Жена ответила, что вышла замуж, и дочка называет нового мужа папой. А я им не нужен, и письма мои не нужны.

-И как ты теперь? Зачем здесь?

-Так здесь, на выставке, половина фотографий – мои. Он у меня их купил, вместе с негативами. Пусть поделится. А тебе виды Коломны не нужны? У меня ещё много осталось, смотри.

Тимоха вынул дрожащими руками из драного кармана пачку фотографий.

-Купи, всего трояк – штука.

-Да зачем они мне? В семейный альбом не положишь, а выставки я не устраиваю.

-Ну, купи хоть пару, - начал клянчить он. – На выставке такие по пятёрке идут.

Я выудил из кармана всю мелочь - набралось около семи рублей – и протянул Тимохе.

-Спасибо тебе, - радостно забормотал он, протягивая мне пачку фотографий. – Вот, выбери себе, какие хочешь.

-Да ладно, - отмахнулся я, - зачем они мне. Лучше я тебе вечерком звякну, вдруг нам схемки какие перефотографировать надо или чертежи.

-Так, ведь, фотоаппарат-то у меня отобрали…

-А мы тебе свой дадим. Жди вечером звонка.

-Нет, не дозвонишься. Я на днях телефон уронил. Вдребезги. И ремонтировать не стал. Зачем он мне: я никому не звоню, и мне давно никто не звонит. Лучше возьми фотки, хоть три штуки, если хочешь.

Я понял, что у Тимохи «горит». Получив деньги, он уже рвался бежать в магазин, за своей последней и единственной любовью. Любовью и мукой всех алкашей. И не разбил он телефон, понял я, а давно продал и пропил, тем более что номер всё равно наверняка отключен АТС за неуплату. Я молча вынул из пачки первые попавшиеся фотографии. Тимоха облегчённо вздохнул, торопливо попрощался и исчез за углом…

Прошёл ещё год, а, может, два. Мы возвращались с дочкой с рынка, где она выбрала себе пару аквариумных рыбок, а я, наконец, нашёл давно разыскиваемую книгу. Жара стояла просто африканская. Асфальт размяк, с крыш гаражей капали слёзы смолы. Несмотря на раскрытые окна, дышать в трамвае было нечем. А тут, оказалось, что впередиидущий вагон сломался. На остановке собралась приличная недовольно гудящая толпа. Надо сказать, что к тому времени все трамвайные и автобусные остановки уже успели обрасти, как грибами, коммерческими киосками.

-Пойдём, выпьем лимонада, пока толпа не схлынет, - предложил я дочке. – Всё равно мы с тобой в эту давку не полезем.

Мы купили пару бутылочек «фанты», взяли бумажные стаканчики и устроились за одним из грибовидных столиков, вбитых хозяевами палаток в тени деревьев. Глядя на нас, народ с остановки потянулся к окошкам, в которых заманчиво белели тетрадные листочки с самой распространённой «рекламой» того лета: «Имеется свежее холодное пиво!»

Мы рассматривали нервно плавающих в полулитровой банке меченосцев, неторопливо попивая «фанту», как вдруг из кустов выползла грязная вонючая фигура и заковыляла к столикам.

-Вам бутылки не нужны?

«Тимоха!» - с ужасом понял я. Давно небритый и немытый, в каком-то рванье, без очков, в коросте грязи и синяков. Он нетерпеливо переминался, ожидая ответа. Глаза его шарили по столикам, на людей он их не поднимал.

-Эй, прыщ, забери! – барственно - презрительно крикнул кто-то от «пивных» столиков, и Тимоха тут же радостно заковылял на зов. Я увидел, как он торопливо поднял брошенную в траву пустую бутылку, быстро обтер её полой драной непонятного цвета рубахи, что-то подобострастно буркнул «благодетелю» и засеменил к окошку приёмщицы стеклотары.

-Пойдём, пройдёмся пешком, - предложил я дочке. «Фанта» комком стояла у меня в горле. А, может, это была и не «фанта», а душившая меня ярость.

Интересно, о чём думала, умирая, мать Тимохи? Поняла ли, что своей эгоистичной любовью искалечила и погубила сына? Или радовалась, что ни с кем его не делит, что он только её? А, может, жалела, что не может забрать его с собой, чтобы никому другому, вернее, другой  не достался? И, если есть тот, иной мир, что она сейчас видит оттуда и о чём думает? Как высший судия оценил её поступок? Ведь, она искренне была уверена, что желает и делает сыну только добро!

Прошла осень, потом – зима, а весной начали «всплывать» трупы, которые объединило в одно уголовное «дело» несколько общих обстоятельств: всё это были люди одинокие, нигде не работавшие, незадолго до исчезновения оформившие продажу своих квартир. Их никто не искал, их никто не любил…

Цитата от Odyssey (16-07-2013 18:36):

ВЕДЬМАК

Злой, как чёрт, я ввалился в вонючую духоту поселкового магазина. В этот послеобеденный час в нём почти никого не оказалось, только молоденькая продавщица доставала из ящика бутылки с водкой и заполняла ими пустые полки, да у прилавка маялся какой-то маленький, похожий на бомжа мужичонка.

-Где у вас тут сорок восьмой дом? – рявкнул я с порога.

Очередная бутылка выскользнула у девушки из рук, и запах разлитой водки моментально заглушил все остальные.

-Ты что, мужик, очумел? – Повернулся ко мне недомерок. – Рази ж можно в такой момент под руку говорить?

-Извините! - раздражённо буркнул я застывшей продавщице. – Я заплачу за разбитую бутылку, только ответьте на мой вопрос.

Та молча взяла веник и начала заметать осколки.

-Понятно… – процедил я. – Посёлок сплошных партизан! Вот только я не из гестапо, а вы не на допросе.

Я повернулся к жадно принюхивавшемуся «бомжу».

-Может, ты проводишь меня к сорок восьмому дому? Пузырь за мной.

-Серый, ты? – Неожиданно заулыбался тот. Его зубы напоминали остатки полуразрушенного гнилого забора, окружавшего покосившуюся голубятню рядом с поселковым магазином. – Вот так встреча! Это ж я, Толян. Мы с тобой в детстве в одном доме жили, на Ленина, помнишь? Только я в первом подъезде, а ты в четвёртом.

-Толян? Извини, что-то не припомню. Я жил когда-то на улице Ленина. Но…

-Клава, дай-ка нам пару бутылок «Кристалла». Ща мы с тобой, Серёга, раздавим эти пузырьки, и ты всё вспомнишь.

Я полез за портмоне, но Толян возмущённо отмахнулся и, достав несколько смятых бумажек из кармана грязных драных джинсов, бросил их на прилавок. Продавщица с непонятной мне ненавистью сунула моему неожиданному знакомцу две бутылки водки, как-то брезгливо, даже с отвращением, взяла его деньги и положила в кассу. На меня она старалась не смотреть.

В дом Толян меня не пригласил. Мы устроились в саду, за старым железным столиком под цветущей яблоней. Смахнув рукавом грязной водолазки хлопья облупившейся краски и прочий мусор, Толян расстелил газету, придавил её по краям консервами и банками с соленьями, сноровисто порезал крупными кусками хлеб.

-Ну что, за встречу? – Наконец перестал он суетиться.

-За встречу, - согласился я, хотя так и не смог его вспомнить.

-Двадцать лет прошло. – Захрустел огурцом Толян. – И я бы тебя не узнал, если б…

Он не договорил и начал разливать по второй.

-Слушай, Толян, что за народ тут у вас в посёлке живёт? Поверишь, кого ни спрошу, где этот чёртов сорок восьмой дом, никто не отвечает! Шарахаются, как от чумного. А номеров на домах нет. Ты-то хоть покажешь?

-Это ты верно сказал: чёртов дом. Зачем он тебе?

-Да вот, жена прочла объявление в газете. Хозяева предлагают продать или обменять на квартиру в городе. А ей уж очень хочется огород завести, живность всякую. Мне этого не понять, я в городе вырос, а она – деревенская. В деревню я бы ни за что не поехал, а сюда, в посёлок, можно.

-Моя тоже деревенская была. – Загрустил вдруг Толян. – Это её дом. Сам помнишь, как трудно было тогда с жильём. Вот я и попал сюда, в примаки. Да особо и не сопротивлялся. Мне с Любашей моей и в шалаше был бы рай. Теперь один вот кукую. Давай за наших жён!

Мы выпили. Я не стал расспрашивать Толяна, что стало с его Любашей. По всему видно, что он давно уже живёт один. Огород зарос сорняками, никакой живности во дворе не видать, одет Толян, как бомж, давно не брит и не мыт. И дом выглядит таким же неухоженным и пустым, как хозяин. И даже крыша так же криво накрывает почерневшие брёвна стен, как засаленная кепка голову Толяна.

-Далеко отсюда сорок восьмой дом?

-Рядом. – хмуро ответил Толян, яростно взрезывая тупым ножом какую-то рыбную консерву. – Только тебе там искать нечего.

-Почему это?

-Потому. Скажи своей жене, что дом тот давно продан. Это когда-то здесь была деревня - «Протопопово» называлась. А теперь город вокруг, трамвай ходит, и мы сейчас - «посёлок имени Кирова», да и то только по названию, а по факту – городской район. «Новые русские» как обезумели. Скупают дома и участки, дворцы строят, газ с электричеством провели, телефонный кабель тянут. Ко мне вон тоже регулярно подкатывают, гады! То золотые горы сулят, то утопить пьяного в колодце грозят или сжечь в дому – всё одно, говорят, твою развалюху сносить!

Толян слил остатки водки в свой стакан и быстро выпил.

-Ты сюда, Серёга, больше не приезжай. И жене своей втолкуй: пусть ищет дом где угодно, только не в нашем посёлке. А лучше оставайтесь в своей квартире.

Толян проводил меня до трамвайной остановки.

-Прощай, Серёга. Так и не вспомнил меня? Ладно, я не обижаюсь. А школу нашу спортивную помнишь?

***

-Тяни носок! – Громкий шлепок, и я чуть не падаю от жгучей боли с турника. Сквозь выступившие слёзы вижу, как тренер, идя по залу, щедро раздаёт шлепки и ругательства. Почему он был так груб и жесток с нами, мальчишками и девчонками, пришедшими к нему учиться спортивной гимнастике? Натура у него была такая, или просто срывал на отданных в его власть безответных детях своё дурное настроение? А хорошего настроения у этого человека никогда не было. Вымещал на нас обиду за собственную неудавшуюся спортивную судьбу? Или неудачи в личной жизни? А, может, это был общепринятый тогда метод, стандарт спортивного воспитания молодёжи? В восточных боевиках мастер-азиат часто бьёт своего ученика бамбуковой палкой, когда тот что-то неправильно делает. Но этот ученик – уже здоровый мужик, пытающийся стать «круче» своего «близнеца-злодея», а не десятилетний ребёнок. Неужели, жестокость и побои – метод воспитания спортсмена?

Через несколько лет, уже будучи студентом института и посещая занятия по гимнастике, а затем по тяжёлой атлетике, я ни разу не видел, чтобы тренеры кого-нибудь били, оскорбляли или даже просто повысили голос. Но было уже поздно: между детской спортивной школой и институтом пролегли годы без спорта, определившие мою судьбу. Спорт перестал меня привлекать. И не только грубиян-тренер был тому причиной.

Наша детская спортивная школа занимала здание церкви Петра и Павла на старом купеческом кладбище. Кроссы мы бегали вдоль красивой кирпичной стены, порой прыгая через могилы. Отдыхали сидя на поваленных мраморных надгробиях, рассматривая непривычные надписи с ятями и фитами о «рабах Божиих». Могилы нас не пугали.

Несмотря на грубость и побои тренера, я продолжал ходить в спортшколу. Но город рос, и старое купеческое кладбище неожиданно оказалось в его новом «центре», причём власти именно здесь решили построить  здание горсовета. Партийное и городское начальство не желало наблюдать из окон своих кабинетов кладбище явных врагов советской власти: купцов и именитых горожан дореволюционного периода. Было решено кладбище «перенести» и создать на этом месте мемориальный парк с аллеей героев, скульптурой Родины-матери и «вечным огнём». Мраморные надгробия были снесены, «лишние» вековые деревья выкорчёвывались. Экскаватор рыл огромный котлован под мемориал. Рабочие несли жёнам найденные в могилах старинные монеты, кольца и перстни, а пацаны тащили в свои дворы черепа и кости. Несколько дней на крышах многих домов щёлкали на ветру челюстями надетые на телевизионные антенны черепа, вызывая восторг у дворовых банд. Мы, дети, не понимали всего ужаса происходящего. Взрослые молчали, но кто-то всё же лазил по ночам на крыши и снимал черепа. А днём пацаны приносили со «стройки» новые и насаживали на антенны.

Спортивная школа в помещении церкви Петра и Павла была ликвидирована, и вместо неё там создали музей боевой славы. Через несколько лет я принёс сюда ордена и медали деда, но директор отказался их принять, так как я не мог ничего рассказать о военных подвигах, за которые были вручены эти награды. Дед никогда не рассказывал мне о войне. И в этом музее для его орденов и медалей  не нашлось места. С тех пор я в него никогда больше не зашёл. А награды деда висят у меня дома на стене, на самом видном месте.

***

-Серый, ты? Опять?

-Привет, Толян. Вот приехал. Ты, ведь, меня обманул в прошлый раз. Дом-то, сорок восьмой, до сих пор не продан. Жена опять объявление в газете прочла.

-Что ж, видно не зря судьба нас с тобой опять свела. Не ходи ты туда. Я ж тебе говорил: ищите себе дом где угодно, только не в нашем посёлке.

-Да почему?!

-Посмотри на меня. –  Толян снял кепку. По его совершенно лысой голове змеились страшные шрамы. – Видишь, что со мной тут стало? А Любаша моя, дети наши – вообще сгинули! И не только они. Думаешь, почему тебе никто дорогу к тому дому не показывает? Не задумывался, почему этот проклятый дом никак постоянного хозяина найти не может? Почему за дом с огромным участком практически в черте города, а не где-то за пятьдесят километров в захолустной деревушке, просят так мало?

-Чего ты меня пугаешь? Чем? А что мало просят и обменять на квартиру согласны, так в газете прямо написано: дом требует ремонта. Вот я и хочу посмотреть, в каком он состоянии, что за участок. Чего ты так возбудился-то, Толян?

-Да, мотыльки летят на свет свечи, а попадают в её огонь. Пойдём, Серёга, возьмём у Клавки пару пузырей, закусь какую-нибудь. Я расскажу тебе всё, что знаю и помню про тот дом. А там решишь, захочешь ли ты его смотреть…

На этот раз мы сидели в доме. Небо с утра хмурилось, и теперь по железной крыше гулко хлестал дождь. Электричества Толян так и не провёл, окна почему-то были наглухо закрыты ставнями, и мы сидели в жёлтом круге света допотопной керосиновой лампы.

-Ну что, так и не вспомнил меня?

-Извини, Толян. Дом на Ленина, помню, школу спортивную тоже...

-Ладно, не ломай голову. Щас раздавим первую, я тебе такой “маячок” зажгу...

Пока хозяин готовил стол, я постарался немного осмотреться. В колеблющемся свете керосиновой лампы многолетняя грязь, пропитавшая некогда пёстрые домотканые дорожки половичков, смотрелась каким-то абстрактным узором. Печь зияла открытым “ртом”, полным слежавшейся золы и какого-то мусора. Её когда-то белые стенки покрывали серые разводы пыли, паутины и отпечатков ладоней, по-видимому, пьяного хозяина и его гостей. За печкой виднелась широкая двуспальная кровать, от которой воняло несвежим бельём. Судя по виду, это бельё не менялось несколько лет и впитало все возможные выделения пьяного хозяина.

-Давай откроем окошко? - предложил я. - Тут у тебя явно не хватает озона.

-Нельзя. У меня ставни забиты намертво гвоздями. Потерпи, скоро привыкнешь. А дождь кончится, тогда, если захочешь, в сад переберёмся, под яблоню.

-Ну, рассказывай. - закусив первую, попросил я. - Давай свои “маячки”.

-Торописся? Школу спортивную, говоришь, вспомнил? А помнишь, почему ты перестал в неё ходить?

-Так ведь закрыли её! Кладбище снесли, мемориальный парк там теперь.

-Да, понятно теперя, почему ты меня никак вспомнить не можешь. Я догадывался, потому и не обижаюсь. Наливай! Ух, хороша, зараза! Повезло: не подделка попалась. Настоящая, “кристалловская”.

Так вот, Серёга, школу нашу спортивную тогда вовсе не закрыли, а перевели в другое место. Но ты в новое помещение ни разу не пришёл. Заболел ты сильно, после того, как на наших глазах склеп вскрыли. Помнишь?

***

На кладбище было несколько склепов. Этот стоял в стороне от других, прилепившись к кирпичной ограде, и даже простых могил рядом с ним почему-то не было, хотя в иных местах холмики теснились чуть ли не вплотную. В отличие от прочих склепов и надгробий, на этом не было привычных нам надписей: “Здесь лежит раб Божий...” или “Покойся с миром...”. Только имя и фамилия. Мы совершенно спокойно лазали в другие склепы. Железные двери и решётки с них давно уже были сняты и сданы пионерами на металлолом. У этого склепа дверь висела, хоть замок и был давно сорван. Никто из нас почему-то не мог заставить себя открыть эту ржавую дверь и войти внутрь. У любого смельчака, пойманного на “слабо”, в последний момент отказывали ноги, сердце сжималось от непонятного ужаса, а тело покрывалось мурашками. Кроме того, мы откуда-то точно знали, что внутри всегда полно змей, хотя никогда их не видели вползающими туда или выползающими оттуда. Каких только ужасов не рассказывали мы друг другу о “вампире из склепа”, отдыхая между кроссами на поваленных надгробиях. Поэтому, когда кладбище начали “переносить”, и бульдозер зарычал рядом с загадочной постройкой, вся наша школа, включая мрачного тренера, бросив занятия, сгрудилась поблизости.

Надо сказать, что власти не все могилы пустили под бульдозер и экскаватор. У многих захороненных на старом кладбище нашлись живые родственники, которым «было оказано содействие» в перезахоронении “буржуев” на новом кладбище. Нашлись такие родственники и у “вампира”.

Склеп действительно оказался заполнен змеями, и бульдозерист сначала плеснул внутрь ведро солярки и бросил горящую тряпку. Когда с гадюками было покончено, солнце стояло уже в зените. Но главное препятствие ждало рабочих впереди. Крышка огромного саркофага оказалась примурована раствором по древнему русскому рецепту, по которому была построена кирпичная ограда вокруг кладбища и сама кремлёвская стена. Открыть саркофаг оказалось невозможно, а разбить не позволяла теснота помещения. Выволочь саркофаг наружу не давала узкая дверь. Видимо, склеп был построен уже вокруг захоронения. Были остановлены работы по разрушению “лишних частей кладбищенской ограды”, и стенобитная машина начала крушить склеп.

День клонился к закату, первую смену рабочих сменила вторая, набежали тучи, и вскоре заморосил мелкий противный дождь. Но толпа зрителей не расходилась. Наоборот, она увеличилась за счёт пришедших с работы мужчин и женщин и присланных властями города милиционеров.

Наконец матерящиеся рабочие разгребли обломки с огромным трудом разрушенного склепа и начали долбить кувалдами крышку саркофага. Толпа, сминая жидкую цепочку милиционеров, придвинулась поближе, оттеснив нас назад, и мы полезли на уцелевшие кладбищенские деревья, чтобы не пропустить ни одной подробности. Бульдозер и экскаватор давно утихли. Люди стояли молча. Шелест дождя не мог заглушить грохот кувалд. Ветви дерева были скользкие, мокрые листья противно липли к лицу и рукам. Мы с Толяном успели занять самые лучшие места и теперь сидели, как в театре, разве что тряслись от сырости и нетерпения. Саркофаг был прямо под нами.

И вот, наконец, крышка разбита и удалена вместе с гнилыми остатками гроба. Народ ахнул, увидев вместо скелета сморщенную мумию, к тому же лежащую на животе!

-Ироды! - заахали женщины. - Живьём бедолагу похоронили.

Хмурые родственники, скользя в мокрой жиже земли и мусора, расквашенной техникой и сапогами рабочих, кинулись переносить мумию в приготовленный гроб. Крик ужаса чуть не сбросил нас с дерева. Голова мумии осталась лежать в саркофаге. Она оказалась отрублена! В рот был вбит деревянный кол.

-Оборотень! - завизжали в отхлынувшей толпе.

Передние ломились назад, задние напирали вперёд, желая своими глазами рассмотреть происходящее. Один из родственников торопливо схватил голову мумии и понёс к гробу. И тут голова открыла глаза. Судорожно всхлипнул рядом со мной Толян. Жёлтые глаза со змеиным вертикальным зрачком уставились прямо на меня.

-Ведьмак! - истошно заголосила какая-то женщина, и я тяжело рухнул с дерева вниз...

***

-Ведьмак...- прошептал я.

-Вспомнил, наконец. - Довольно ухмыльнулся Толян и разлил по новой.

-Вспомнил. Мы с тобой на одной ветке сидели...

-Да, знатно ты тогда шмякнулся! Прямо на того бедолагу, что голову отрубленную нёс.

-Но почему же ты мне потом ни разу не встречался?

-Ты, Серёга, тогда несколько дней в больнице без сознания пролежал, потом болел долго, а когда выздоровел, твои родители уже с нашего двора переехали куда-то.

-Точно! Я ж после Ленина на Советской жил. Новый двор, новая компания, новая школа. И вместо спортивной меня, помню, в музыкальную записали. Надо же, столько лет не вспоминал этот отрезок своего детства. Серьёзно, видать, доктора надо мной поколдовали!

-Это, Серёга, не доктора колдовали. Это он.

-Кто?

-Да ведьмак же!

-Погоди, Толян, ты о чём?

-О том. Я ж об этом тебе с самого начала толкую, а ты никак не поймёшь! Здесь он, в том самом сорок восьмом дому обитает.

-Ты что, очумел? Или водяры перепил? Он же труп давно.

-Был труп. А теперь живее всех живых. Давай ещё по одной. Ты хоть знаешь, кто такие ведьмаки?

-Ну, читал, в кино видел. Бьются с чудовищами, защищают людей...

-Читал он, кино смотрел. - процедил Толян. - Не то ты читал, Серый, и не то смотрел. Ведьмаки, как и ведьмы, говорят, бывают добрыми. Но это редкость, как те белые вороны. Настоящая сущность ведьмака - зло! А добрые, наверно, только в твоих книжках бывают или в сказках. Эти твари - настоящие оборотни. Могут превращаться в кого угодно. Я даже не представляю, каков их настоящий облик. Может они и не люди вовсе, а какие-нибудь драконы или ещё кто. Все ведьмы подчиняются ведьмаку, потому что он гораздо сильнее любой из них. Ведьмак может дунуть человеку в рот, и у того выпадут все зубы, посмотреть в глаза таким взглядом, что человек тотчас заболеет и умрёт. Ты, вот, выжил. Видать, у мумии не те силы, что у живого и здорового ведьмака.

-И ты говоришь, он здесь?

-Здесь. Крематория у нас нет, а жечь мумию на костре родственники побоялись. Властей побоялись, идиоты, не ведьмака! Привезли мумию сюда, в посёлок, и похоронили на местном кладбище. А через несколько лет, когда гроб прогнил, и на мумию стала лить после дождей земляная жижа, эта тварь ожила, набралась сил и выбралась из могилы. И голова у неё приросла на место!

С тех пор ведьмак стал пожирать местных жителей. А те молчат! Страх не даёт им бежать отсюда, а тем более рассказать кому-нибудь вне посёлка о чудовище. Да и кто им поверит? Они и между собой-то никогда не говорят об этой нечисти.

Когда я сюда переехал, ведьмак сожрал уже всех родных моей Любаши. А она мне об этом ни слова! Прям гипноз какой-то. Я спрашиваю, где твои родители, она мне в ответ, мол, уехали к родичам погостить. Недели проходят, месяцы - от них ни одного письма! А Любаша и не волнуется. Я удивляюсь, а она говорит: “Радуйся, что никто в нашу жизнь не лезет. Разве плохо нам вдвоём?”

Годы прошли, детишки у нас народились, близнецы - Саша и Маша. Как стали бегать по посёлку, так он их и пожрал! Тогда только мне Любаша всю правду и открыла.

Я - в милицию. Участковый у нас из местных был, Пашка Лось. Здоровенный детина, под два метра ростом. Очень волейбол любил. Каждый день с компанией себе подобных мячиком перебрасывался. А бумаги заполнять для него сущей мукой было. Так он, ежли кто хулиганил, со всей своей волейбольной кодлой приходил и так нарушителя отделывал, что тот потом несколько дней пластом лежал. Зато начальство Пашку уважало. Наш посёлок по всем показателям в передовые вышел, а Пашку у нас забрали – на повышение пошёл.

Ну вот, пришёл, значит, участковый к нам, а дети во дворе играют! Пригрозил мне Пашка морду набить за такие шуточки и пошёл дальше мячик через сетку перекидывать, а вместо детей передо мной уже ведьмак стоит и зенки свои змеиные щурит. Жди, говорит, как только твоих детёнышей переварю, за женой твоей приду. А я стою, как каменный. Хочу бежать, ноги не слушаются. Язык примёрз - слова в ответ сказать не могу. Целый час так простоял, как статуя.

Уговорил Любашу бежать, но как только за посёлок выйдем, ноги сами назад нас несут. И так тут со всеми! Сколько народу в посёлке ведьмак пожрал, никто не ведает. Ежли кто пропадает, родственники говорят, мол, уехали то ли на заработки, то ли к дальним родственникам. К властям никто и не суётся. Так и живём.

-Погоди, Толян, а как же ты-то?

-Я-то? Меня он наказать решил. Я, ведь, когда он за Любашей пришёл, стрелял в него. Не сам, конечно. Забил намертво ставни, снарядил самострел. Как ведьмак дверь открыл, так заряд картечи ему в брюхо и влепило. А мы-то сами, с Любашей, как парализованные сидели. После выстрела паралич с нас спал. Ведьмак когда боль чувствует, контроль над жертвой теряет.

Стала Любаша заговор против него читать, который у местной знахарки взяла, а я на нас и него «святой водой» брызгать. Бежать-то бесполезно: дальше околицы не уйдём. Вот и хватились за соломинку, хоть оба тогда неверующими были и даже когда-то в комсомоле состояли. Как щас помню: ходит моя Любаша вокруг этого корчащегося в муках гада и дрожащим от страха голосом читает раз за разом: «Молитв ради Пречистыя Твоея Матери, благодатный свет мира, отступи от нас, нечестивый, змея злая, подколодная, гадина люта, снедающая людей и скот, яко комары от облаков растекаются, тако и ты, опухоль злая, разойдись, растянись, от раба божьего Анатолия и рабы Божией Любови. Все святые и все монастырские братья, иноки, отшельники, постники и сухоядцы, чудовные святые лики, станьте нам на помощь, яко в дни, тако и в нощи, во всяком месте, рабу Божьему Анатолию и рабе Божьей Любови. Аминь».

Только, Серёга, что ему эта картечь и заговоры? Поревел полчаса, а потом встал перед нами здоровёхонек, как ни в чём не бывало! Разозлился только жутко. «Глупые людишки! – шипит. – Я ходил по этим местам, когда даже птиц ещё не существовало. Динозавры служили мне миллионы лет. Я учил ваших волосатых предков добывать огонь. Тысячи лет я был их богом. Они называли меня Велесом и приносили мне жертвы. Когда ваши предки стали жечь идолов и вырубать священные деревья, я ушёл отсюда в места, где меня стали звать Драконом. Я был богом, воином, учёным, царём! Мне известны все ваши жалкие желания и уловки. Вы всегда были и останетесь только моими игрушками, пищей для ума и тела».

Тут он стал на наших глазах меняться! В какого-то змея превратился. Прям дракон или огромный крокодил со змеиной головою. И стал на моих глазах Любашу живьём жрать. А я опять стою, как статуя, и даже глаза зажмурить не могу! Натянулся на Любашу, как перчатка на руку, а потом и меня начал заглатывать. Я хоть ничем двинуть не мог, но всё чувствовал! Как только коснулся его поганый язык моей головы, потекла драконья слюна, меня как огнём обожгло! Видать, кислота у него заместо слюны. Слава богу, в глаза не попало. Только волосы начисто сгорели, да вот шрамы остались. Теперь и летом на улицу без кепки не выхожу.

-Как же ты выжил?

-Передумал он. “Я сейчас сыт. – говорит. - Живи пока, но помни: с этого момента ты - мой раб. Будешь приводить мне раз в месяц жертву вместо себя. Лучше не из местных. Приведёшь - значит, ещё себе месяц жизни купил, не приведёшь - я тебя сожру, но не сразу, а по частям, и начну не с головы”. Вот почему, Серёга, ты меня у трамвайной остановки-то встретил...

-Значит, Толян, ты меня?..

-Да ты что, Серый?! Я ж тебя с самого начала отговаривал. Пусть я - гад распоследний, но уж тебя-то я ему не сдам. Бомжей у вас в городе пока хватает, а тут ещё и всякие нищие, беженцы с Кавказа и прочих азиатских республик появились. Да не смотри ты на меня так! Жить, Серёга, всем хочется, а своя рубашка всё же ближе к телу.

Мы выпили очередную. Толян хрустел огурцом, а у меня неожиданно разболелась голова. Перед глазами дрожало какое-то марево.

-Слушай, Толян, если ведьмак – не человек, то откуда взялись «родственники»?

-А ты подумай: ведьмак же оборотень! Ему жить где-то надо. Какого-нибудь купчишку сожрал, а сам под его видом в городе поселился. Но, видать, эту тварь всё же распознали, раз уж в таком виде похоронили. Кто правду знал, мог в гражданскую или Отечественную сгинуть. А современные «родственники» ни в бога, ни в чёрта не верили. Парткома больше любой нечисти боялись…

Неожиданно скрипнула дверь, и в горницу вошёл милиционер.

-Так, Трусов, опять у тебя пьянка. Ваши документы, гражданин.

-Это не то… - Засуетился вдруг Толян. – Друга я встретил. Двадцать лет не видались. Мы уже заканчиваем. Щас я его на трамвай провожу…

-Какой трамвай? Твой гость на ногах не держится. В вытрезвитель захотели?

-Я в порядке, лейтенант. – прохрипел я, с ужасом чувствуя, что ноги меня и в самом деле не держат. – А из документов у меня только пропуск на завод.

-Покажите. У нас сейчас компания идёт по проверке паспортного режима. Так что, ходить по городу без документов я Вам не советую. Тем более распивать спиртные напитки с лицами, вроде Трусова. Пропуск Ваш я пока забираю. И не возражайте! Переночуете здесь, а утречком явитесь ко мне. Дорогу Вам любой укажет. Да вот хоть и Трусов проводит.

-Послушайте, лейтенант…

-Это Вы меня послушайте, гражданин! Или ночуете здесь, и утром являетесь ко мне для установления Вашей личности, или я немедленно доставляю Вас в вытрезвитель, а утром мы опять же займёмся установлением Вашей личности. Решайте.

Я молчал, хотя внутри меня всё клокотало. Надо же так влипнуть! И что я скажу завтра жене?

-Вот и ладненько. - Улыбнулся участковый, пряча мой пропуск в карман кителя. – И не шумите здесь. Ночь уже во дворе.

Когда за участковым закрылась дверь, я в ярости пнул под столом пустую бутылку.

-Вот чёрт! Откуда он взялся? Когда надо, их не найдёшь, а тут сам заявился.

-Серый, тебе нужно срочно делать ноги! – Толян метнулся к двери. – Запер! Теперь нам точно хана!

-Как это запер? – Я, что есть сил, рванул дверь на себя и чуть не рухнул. Толян вовремя меня подхватил. Отбросив оторвавшуюся ручку, я вновь кинулся к двери. - Да что этот участковый себе позволяет?

-Ты что, Серый, совсем очумел? Какой там участковый? Это ж он был, ведьмак! Я ему сегодня должен был бомжа привести…

-Ведьмак? – Я всё не мог заставить себя поверить в реальность происходящего. - Чего ж ты молчал?

-У тебя ноги отнялись, а мне он язык заморозил. Ладно, видать, судьба. – Обречённо махнул рукой Толян. – Давай баррикаду делать. Он сейчас тобой оборотился. Пойдёт через весь посёлок, потом в трамвае с кем-нибудь свару затеет, чтоб свидетели были, что ты из посёлка ушёл. Думаю, час у нас есть.

Мы с трудом придвинули к двери старинный деревянный сервант, не обращая внимания на бьющуюся внутри посуду.

-Тут ему не войти. - удовлетворённо пропыхтел Толян. – Окна тоже забиты. Печь!

Он стал пихать оставшиеся с зимы поленья, пока не забил печной зев под завязку.

-Тут ему теперь тоже не пролезть. Авось, продержимся до утра. Днём, на виду у всех он нас штурмовать не будет. Его время – ночь. Давай, Серёга, устраиваться. Хошь, на кровати, а хошь – на печи.

Я, конечно, выбрал печь. Тряпьё, что лежало там, тоже было далеко не первой свежести, но всё же не такое зловонное, как на кровати. Толян, не раздеваясь, плюхнулся в свою постель и задвинул замызганную занавеску. Как ни странно, мы с ним быстро уснули. Я погрузился в какую-то мутную дрёму, сквозь которую явственно прорывался пьяный храп Толяна.

Неожиданно дверь громко стукнула в стенку серванта. Я попытался скинуть с себя путы сковавшей меня дрёмы, но не смог. Толян встал.

-Толик, открой, это я. – послышалось из-за двери.

Толян всхлипнул. Дверь вновь несколько раз стукнула о придвинутый сервант.

-Толик, ну что же ты? Я соскучилась.

-Любаша, это ты?

-А кто же ещё, дурной? Открывай скорее! На улице дождь, я вся промокла и замёрзла.

Толян бросился к двери и, пыхтя, отодвинул сервант.

-Чего это ты вдруг закрылся, дурачок?

Я лежал, не в силах даже открыть глаза. Язык тоже не повиновался, но слух мне не отказал. Борясь с ужасом и отвращением, я слышал, как Толян с Любашей кинулись на койку. Их возня вызвала у меня тошноту. Я боялся, что меня вырвет, и я захлебнусь собственной рвотой, и потому прилагал все силы, чтобы скинуть с себя оцепенение. Но мои усилия были напрасны. Обливаясь потом, я затих, решив немного отдохнуть, накопить силы и попытаться ещё раз. Заткнуть уши я не мог, и потому вскоре холод ужаса покрыл мурашками неподвластное мне тело. Возня на койке затихла, и начался диалог, который я никогда не забуду. Ведьмак играл со своей жертвой, как кошка с мышью. Он давал Толяну иллюзию счастья обладания любимой женщиной, а потом взамен требовал награду – меня! Толян сопротивлялся, как мог, но силы были явно не равны. Наконец, наигравшись, ведьмак встал с кровати. К печи подошла уже не женская, а мужская фигура.

-Гражданин, вставайте! – Цепи с меня спали, и я увидел перед собой давешнего участкового.

-Уже утро? – Деланно зевая, слез я с печи.

Видимо, столкновение с ведьмаком в детстве дало мне какой-то небольшой иммунитет к его чарам, и эта тварь не подозревала, что я не спал, всё слышал и теперь точно знал, кто стоит передо мной.

-Нет, но неожиданно выяснилось, что у меня утром будут другие дела. К тому же вчера у нас распространили инструкцию: по возможности доставлять пьяных и граждан без документов по домам и там, на месте, устанавливать их личности. Потому как спецучреждения сильно переполнены. Так что собирайтесь, поедем сейчас. Только сначала зайдём по одному адресу, тут рядом – дом сорок восемь, заберём ещё одного без документов. Машина придёт туда.   

-Хорошо, только верните мне мой пропуск.

-Пропуск? Зачем он Вам сейчас? Вот приедем к Вам, тогда и получите. Впрочем…

«Участковый» вынул из кармана пачку документов и в свете лампы стал искать среди них мой.

-Лучше сейчас. - сказал я, дрожащей рукой выливая остатки водки в стакан. – Вон у Вас их сколько, чужих документов-то. Неравён час, и я свой на радостях забуду.

«Участковый» испытующе взглянул на меня через стол, и сквозь дрожащее марево вновь скрутившей меня головной боли я увидел на жёлтом фоне вертикальные щели зрачков. В ту же секунду я плеснул водку ему в лицо. Ведьмак заревел – жидкость попала ему в глаза. Схватив со стола лампу, я бросил её в голову чудовища. Живой факел заметался по комнате. Головная боль у меня тут же исчезла.

-Беги, Серёга! – заорал оживший Толян и выпихнул меня за дверь. – Ну-ка, посвети.

Я щёлкнул зажигалкой.

-Вот чем нас этот гад вчера запер. - пробормотал Толян, просовывая в ручку двери рукоятку швабры. – Серёга, там, под крыльцом, канистра с бензином лежит…

-Бежим, зачем тебе эта канистра?

-Ты беги, а мне с этой тварью поквитаться надо.

В комнате с грохотом рухнул сервант, и дверь задрожала под ударами ревущего ведьмака. Я сунул Толяну тяжёлую пластиковую канистру и поджёг вместо свечки веточку из распотрошённого им веника.

-Откуда у тебя бензин?

-А-а, от одного «нового русского» остался. Тоже приезжал дом смотреть…

Толян плеснул на дверь в горницу, стены и, когда мы выскочили на крыльцо, бросил в сени горящую веточку. Сквозь вспыхнувшее пламя донёсся яростный рёв ведьмака, неожиданно перешедший в какое-то свистящее шипение. Толян побежал вокруг дома, щедро плеща из канистры на стены и ставни.

Я подошёл к колодцу и бросил ведро вниз. То ли водка, то ли нервы, то ли всё вместе навалилось, но меня вдруг скрутила жажда. Появившийся из-за угла Толян вдруг закричал и упал. Я хотел кинуться к нему, но в ужасе застыл. В свете луны и звёзд трава шевелилась. Сотни, а может и тысячи змей ползли к дому, из которого доносилось шипение ведьмака. Толян с трудом встал.

-Серёга, лезь на колодец. - прохрипел он, отрывая от себя и отбрасывая извивающихся гадюк.

-А ты?

-Мне конец! Не думай обо мне.

Толян вылил остатки бензина на себя и вцепившихся в него змей. Трава исчезла под живым шипящим ковром.

-Прощай, Серёга! Прости за всё…

Толян, превратившийся в клубок змей, с трудом взобрался на крыльцо, распахнул дверь и упал в ревущее пламя…

-Прощай, Толян… - прошептал я, глядя на всё сильнее пылающий дом. Никто из соседей не спешил на тушение пожара.

Не знаю, сколько я просидел на скользком бортике колодца. Когда ведьмак затих, змеи, как камикадзе пытавшиеся живым морем затушить огонь, сразу утратили осмысленность своей атаки и быстро исчезли. Трава после них так и не поднялась.

С трудом разжав затёкшие руки, мёртвой хваткой вцепившиеся в колодезную цепь, я спустился на землю. Подняв фонтан искр, рухнула прогоревшая крыша. Я вышел за калитку и пошёл по тёмной улице, на которой не горел ни один фонарь, и не светилось ни одно окно. Передо мной в зареве пожара шагала моя тень. Я не спешил и не пытался прятать лицо, хотя был уверен, что за мной наблюдают сотни глаз. Никто из жителей посёлка никогда не расскажет властям правду. А смогу ли я сам рассказать её хотя бы жене?

Цитата от samusenkogalina (22-07-2013 22:55):

В альманахе этот рассказ дан с небольшими сокращениями и изменениями (по требованию редакции). И название изменили. Здесь я даю полный авторский вариант.