Форум

Никита Брагин

1. Метельным вечером

Лизнул огонь трескучие поленья,

кирпичным жаром задышала печь,

узор на стёклах начал слёзно течь,

и заоконный мир открылся зренью.

И были долгие часы творенья

в медовом свете трепетавших свеч,

и выплавило золотую речь

молитвенное тихое терпенье.

И, полетев, гармония взяла

к себе на крылья самое простое –

платочек, соскользнувший со стола,

пилёный сахар, блюдечко пустое

и вечный взор из красного угла,

наполненный любовью и покоем.

2. Северный ветер

Словно сырость подвала,

где сетка в окошке стальная,

словно тягостный текст

с изложением бед мировых,

непогода нависнет,

снега и дожди рассыпая,

опадая на крыши

и чёрную слизь мостовых.

На неделю придёт

и ещё на неделю застрянет,

сея южную сырость

и западной гнилью дыша

на поникшие кроны

и стены ветшающих зданий,

штукатурку с лепниной

уродуя, словно парша.

Вот бы завтра задул

светлым холодом северный ветер,

паруса облаков

раздирающий на лоскуты,

ветер, чистый, как иней,

и самый свободный на свете,

в серебро и лазурь

оправляя дворцы и мосты.

Широко и легко

напевая и слёзы сдувая

с тихих липовых веток

и колких еловых ресниц,

пролетев по проспектам,

стрелой обгоняя трамваи,

разметав по газонам

пожухлые листья страниц!

Будет звонкое небо,

и вдох, что глоток родниковой

заповедной воды

и дыхание вешней травы,

будет вольный полёт

долгожданного чистого слова

от моста до моста

над суровым простором Невы.

3. Воспоминание о Севере

И было просто и просторно

на поприщах и перевалах,

на снежниках и гребнях горных,

на повстречаньях и привалах,

где чёрен чай и сахар снежен,

где остужает ветер свежий

твой котелок у самых губ,

и дикий камень ржав и груб,

вокруг вздымаясь, обступает,

в тисках сжимая синеву,

как будто полночь наяву

приходит серая, скупая

на хлеб, на мёд и на тепло…

Всё это было и прошло!

Но там, в горах, всё то же эхо,

всё те же скалы и ручьи,

и тот же путь – когда к успеху,

когда до боевой ничьи;

и воедино – мысль и дело,

и в неизведанных пределах

цепочкой жизни – их следы,

и тонкий холодок беды…

Сухая графика пейзажа,

крушенье камня, хруст куста,

трагическая красота,

где и огонь, и кровь, и сажа,

и лёд прозрачно-голубой

перекликаются с тобой.

И ты, как искорка в кристалле,

горишь, мерцаешь на ветру,

ты стынешь, словно кровь на стали,

зарянкой кличешь поутру

и отдаёшь, и обретаешь,

и в этом истина простая –

твоё заветное зерно

уже проклюнулось, оно

вбирает воздух, свет и воду

и зеленеет, и растёт;

к нему из облачных высот

на крыльях – ливень и свобода,

и не во сне, а наяву!

Вот это счастьем я зову.

4. Заря в Заполярье

На пристанях, на росстанях

толкучая тоска

и ропоты, и россказни,

и серая река,

но словно из убежища,

в разрыве тёмных туч

синеет небо свежее,

и льётся светлый луч.

Глядишь, по-детски веруя,

что в золотой дали

до края, полной мерою

вся благодать земли.

Горит в лукошке солнечном

медовая роса,

и вплоть до самой полночи

не гаснут небеса.

Ложится отсвет палевый

на облачный свинец,

а север плачет заревом,

как Господа венец.

Душа всё бескорыстнее,

а краски всё щедрей,

и льётся евхаристия

небесных янтарей.

На миг забыв о хлопотах,

сквозь годы я смотрю,

сквозь хлопья чёрной копоти

в полночную зарю.

Как будто после волока

на стрежень и вперёд!

Как будто дальний колокол

за окоём зовет!

5. Песок

Обычный сахар назови песком

и жизнь свою представь струёй сыпучей,

где малая крупинка – целый случай,

а целый год, как ложка над мешком.

Вкус времени так дорог, так знаком,

как память детства, как подарок лучший

на день рожденья, как звезда над тучей,

как яхонт, берегомый под замком.

Я пью из родника воспоминаний

одну печаль, но с первого глотка

она всё мягче, холодней, туманней.

Так лёгкий снег припорошит слегка

безмолвие полей на зорьке ранней,

и дремлет даль, светла и высока.

6. Бессонная ночь

Соседи, телефоны и собаки

укрылись в недрах каменных мешков,

а мне не спится. Солнечные знаки

плывут в глазах, как тёртая морковь,

корейской усугублена подливкой…

Она сочится, капает и жжёт,

и я своей рукой, противно липкой,

ощупываю грудь, плечо, живот…

Я жив ещё… но как мне одиноко

под потолком – как угольку в печи,

как будто на себя смотрю в бинокль

и сам себе шепчу – молчи, молчи…

Ночь обволакивает сонный разум,

в нём тишина – то смерти ипостась,

и грёзы наплывают сладким газом,

румяной плёнкой скрадывая грязь.

Отряхиваю сон. У тёплой лампы

по клеточкам тетрадного листа

выстраиваются фаланги ямбов,

чья музыка спокойна и чиста,

и мысль идёт, врезаясь ледоколом

в промёрзшие от немоты слова,

и в глади вод, меж белых глыб глаголов

просторно проступает синева!

7. В пути

Прости моё сердце, прости мою душу больную –

куда бы ни шёл я, но этой тропы не миную,

сверну на неё и останусь, как перст, одинок

и буду шагать, сапогами взбивая песок.

Не хватит ли рыться в словесном и умственном хламе?

Не лучше ли путь и краюшка луны над холмами,

и просто свобода от всяких красот и пустот –

а новые мысли дорога сама принесёт.

И я ухожу – оттого-то тебя и не слышу,

дремлю за столом, а душою порхаю по крышам,

не слушаю, что говорят, и вопросам не рад –

ведь, если отвечу, то будет опять невпопад.

Ищу одиночества даже в толпе на перроне,

иду в глубину, где никто не окликнет, не тронет,

покровы души я вскрываю, подобно врачу,

и детскую память листаю, и правду ищу.

Благую ли весть я прочту на обрывке газеты?

Начну ли сверять номера лотерейных билетов?

Высокое с низким навстречу попарно идут,

но их разделить – непосильный для смертного труд.

Поэтому самое лучшее – просто и честно

продолжить свой путь и принять как итог неизвестность.

Недаром от века суровая мудрость дана –

движение – песня, конечная цель – тишина.

8. Без обмана

На целый день в Париже заблудиться,

идти без цели сквозь квартал Марэ,

по улочкам, за пазухой столицы,

там, где каштаны жарят в октябре,

и алая листва на тротуарах,

как вкус вина – легка и горяча,

и где судьба в обличии клошара

дотронулась до левого плеча.

Судьба моя, не поздно ли пророчить?

Пускай моложе выгляжу, чем ты,

но в современном мире так непрочны

души приметы и лица черты.

А в городе влюблённых и поэтов

ни возраста, ни опыта у нас

не будет никогда… Рыдает где-то

гармоника, и сумрачный рассказ

сплетают улицы, устало чередуя

гудки, ступени, тени, фонари…

Какая разница, куда иду я

и у какой остановлюсь двери?

Мне всё знакомо – здесь я жил и умер,

с чужим лицом, но со своей судьбой,

так, что поныне я в парижском шуме

улавливаю голос, мне родной,

и чувствую – оно моё, до боли,

мой символ, сердце, венчано крестом,

передо мною Дева на престоле,

за мною мрак на поприще пустом,

где всё прошло, свершилось, миновало,

где рыщут мародеры и клопы,

где над огнём ни крови, ни металла,

и где пусты ковчеги и гробы!

Не дай мне, Боже, умереть душою,

оставь тропинку с торного пути,

где за минуту самое большое

из всех сокровищ повезёт найти,

где, заблудившись, достигаешь цели,

и, тьмой объятый, обретаешь свет,

и чувствуешь – здесь всё на самом деле.

Обмана нет.

9. Комарово зимой

Как сумрачен твой сон, твой предрассветный снег,

в холодной пелене за тонкой плёнкой век, –

он полон тишиной…

В мерцающем снегу на просеке пустой

крупинки белых звёзд… космический покой

лежит передо мной.

Как льдинка на листе, как шёпот в пустоте,

как бледная ладонь на белой бересте –

любви моей следы

по ровному пути, где небо так легко

спадает и плывёт к тебе, как молоко,

над панцирем воды.

А где-то рыболов, усевшись, как баклан,

соседу прокричит, и слово сквозь туман

заклятьем зазвенит,

скользя по тишине, такой привычной нам,

раскатываясь вдаль по дюнам, валунам,

на хвою и гранит.

10. Над покоем

По тихому лесу берёз и крестов

бродить одному без оглядки

и чувствовать запах могильных цветов

прохладный и чуточку сладкий,

и слышать, как плачут осколки миров,

с тобой в резонанс попадая,

и видеть сквозь рдяный осенний покров,

что там – только клетка пустая,

что цепи истлели, а пепел остыл,

и певчая птичка взлетела,

и кружится возле темниц и светил

без памяти и без предела…

Ах, память моя, тонкий пульс родника,

биение алой аорты!

К тебе прикоснёшься, а ты глубока,

как море, покрывшее мёртвых,

и глядя в тебя, начинаешь тонуть,

и в холоде смертного вздоха

на трещине льда обрывается путь,

в пучину уходит эпоха…

Былая Россия лежит в глубине,

сквозь сон безутешно рыдая,

и плач её стелется, оледенев,

как в поле позёмка седая.

Но видишь её всё светлей и святей,

заветной и горестной горстью,

и четырёхзначные даты смертей

друг друга сменяют, как версты,

и хочешь проснуться, и жаждешь лететь

к лазури апрельских проталин,

а в сердце поёт колокольная медь,

и счастье растёт из печали!

То родина веет весенним листом,

вздыхает берёзовым дымом,

и душу твою осеняет крестом

воздушная персть Серафима.