30.
Севилья
Застилает небо пылью,
как рассудок вожделеньем.
Кто не видел глаз Севильи,
тот не знает наважденья.
После упаду в бессильи,
перепутав с ночью день, я.
Кто не ведал губ Севильи,
тот не знает наслажденья.
Нас с тобою тайны свили;
я взорвусь от их бурленья.
Кто не выдал тайн Севильи,
тот не знает искупленья.
31.
Когда придет "никогда"
Интересно, когда придет "никогда"?
Чем порадует эта встреча?
Будешь ты, как тогда, ещё молода,
кучерява и так белоплеча?
Интересно, чем мы займёмся с тобой -
поцелуями ли, как прежде?
Или лучше уйти мне сразу в запой
в той же самой, как есть, одежде?
Может, сделаем вид, что нам всё равно -
всё, что было, что есть, что будет -
посмотрели вдвоём цветное кино,
посмотрели кино - и будет.
Не лобзать мне твоих, пресладких как мёд.
Не скрывать нам за ширмой лица.
Никогда "никогда", мой друг, не придёт...
"Никогда" будет вечно длиться...
Даже ЭТО пойму я, но вот беда -
и заходит мой ум за разум -
"Никогда" разве может быть "навсегда"?
"Никогда" - это же "ни разу"...
И вдруг тихо так с глаз моих упадёт
не слеза - пелена... Тупица!
"Никогда" никогда, мой друг, не придёт!
Никогда "никогде" не сбыться!
32.
* * *
Оказалось, что ты не бог.
И не стоит тебя весь мир.
Если б кто-то сказать мне мог,
что когда-то уйдет кумир,
и наполнюсь я счастьем от
той свободы, что вдруг пришла -
словно вместо пустых тревог
свет надежда во мне зажгла -
я б, наверное, не смогла,
не поверила б в этот бред.
Как же - вот еще дышит зола,
вот - рисованный углем портрет.
Вот - горят на пурпурных губах
отпечатки тяжелых сапог.
Я прощала тебя в мольбах.
Я ведь знала, что ты не бог.
33.
* * *
Хочется мира побольше.
Карты меняю на кадры.
Вот - по заснеженной Польше
едем в Высокие Татры.
Вот - мы по сербским равнинам
тянемся в Черные горы.
Вот - эти горы равны нам.
Вот - мы над чудом Босфора.
Хочется мира длиннее.
Хочется жизни подольше.
Скоро на Новой Гвинее
мы отогреем подошвы.
После промокнем до нитки
возле стены Ниагары.
В минус уйдя по кредитке,
вылетим с Мадагаскара.
Хочется мира, покоя...
Кадры засыпали карту.
Стынет в горшочке жаркое.
Я застекляю мансарду.
Вечером возле камина
будет тепло и манерно
с чаем из цвета жасмина,
с томиком Блока... наверно.
34.
Синяк на коже
В твоей улыбке вся прелестность мира.
Твой взгляд - на загляденье ювелира:
с ним не сравнится глянец бриллиантов;
пред ним ничто премудрость фолиантов.
И только маленький синяк на коже
мне говорит, что ты не ангел все же.
В твоих ладонях теплота восхода,
в твоих глазах вовек не сыщешь брода.
Твой аромат уносит в эросферу.
Я карлик, я гигант - суть Гулливера.
И только маленький синяк на коже
мне говорит, что ты не ангел все же.
* * *
Обняв тебя до самой нежной дрожи,
целую маленький синяк на коже
в безумном счастье от того, что - боже! -
я, как и ты, совсем не ангел тоже.
35.
Островитянка
На остров твой проторены пути,
но стихнет ночь, следы укроет пена,
и смоется водою всё. Почти.
И повторится это непременно,
пока живёт желание цвести.
Пусть чувство низменно, но неизменно.
Ты зачерпнешь рукой, но из горсти
вода, понежив кожу, неизбежно
вернется в море, как себе ни льсти.
Оставшиеся капли как-то спешно
стряхнешь - тут нерешимость не в чести.
Здесь слабым смерть, а ты сильна, конечно.
Накатит мощный вал, и, пусть тверда,
ты сдашься для вторжения досрочно.
Но лишь на миг - какая ерунда!
Свой остров ты удерживаешь прочно.
Песок струится, катится вода.
А море вечно. Вечно непорочно.
36.
Грусть
Я трачу дни, швыряя их на ветер,
И дни летят, как листья в октябре.
Бежит по листьям лопоухий сеттер
В моем обшарпанном пустом дворе.
И с каждым днем становится прохладней.
Пожух когда-то золотой ковер.
Мне некуда, мне не к кому - и ладно.
Мне даже не на что свой бросить взор.
Я веселюсь, пою, стучу в ладоши,
Шучу, кричу, ликую пред толпой.
Пусть думают, что я хороший.
А в самом деле, я какой?
И с каждым днем становится тоскливей.
Я вижу, он опять бежит к заре.
Нет никого светлей и нет счастливей,
Чем дряхлый сеттер на моем дворе.
Мы в соцсетях: